Ф. Скотт Фицджеральд
Конец вражды
Легкая двухместная коляска усталой рысью двигалась по дороге; и пассажиры, и лошади устали и разгорячились. Волосы правившей коляской девушки отливали настоящим золотом, а платье на ней было из светло-синей бумазеи, и это было её первое «взрослое» платье. Она ехала работать медсестрой в полевой госпиталь, а её брат ворчал, что нарядилась она прямо как на светский раут.
— Мы уже почти в округе Колумбия, — произнёс капитан медицинской службы Пилгрим. — На следующей ферме сделаем остановку и напоим лошадей.
Сестра и брат Пилгримы были, наверное, единственными взрослыми людьми на всю округу, кто еще не знал, что юг штата Мэриленд ко всеобщему удивлению вдруг оказался в руках армии Конфедерации. Чтобы ослабить давление на Ли у Петерсберга, генерал Джубал Эрли в отчаянной попытке создать угрозу столице направил свой корпус в долину; его войска обстреляли пригороды из пушек, а затем нехотя развернулись обратно на запад. Только что по этой дороге прошли последние колонны пехоты Эрли, оставляя позади себя упрямую пыль.
Пилгримы, ехавшие из Огайо, ничего об этом не знали; как только коляска свернула на дорогу к Вашингтону, Жози подивилась большому количеству каких-то вооружённых бродяг, ковылявших навстречу. А увидев, что от фермы к их коляске направились двое всадников, она встревоженно спросила:
— Брат, кто все эти люди? Сепаратисты?
Кто не бывал на фронте, тот вряд ли принял бы этих всадников за солдат: на Тибе Дьюлени, чьи стихи когда-то печатались в «Линчбергском курьере», была плантаторская шляпа, драный мундир, синие брюки, изначально предназначавшиеся для войск «северян», и форменный патронташ армии Конфедерации. Всадники подъехали к коляске, и Тиб отдал честь Пилгриму.
— Привет, янки!
— Скажите-ка, где здесь можно взять воды? — надменным тоном начала было Жози; но увидев, как рука капитана медицинской службы Пилгрима дернулась к кобуре, она тут же замерла, потому что карабин второго всадника нацелился прямо в сердце брата.
Капитан Пилгрим поднял руки.
— Это что, налёт? — спросил он. — Вы партизаны?
— Сворачивайте вон туда, к ферме! — вежливо сказал Тиб. — Там и наберете воды.
Обращался он к Жози, которая правила лошадьми. Он заметил, что её кожа сияла, словно на ней был легкий фосфорный налет, а выражение глаз было как бы приглушенным — такой взгляд иногда называют «лучезарным».
— Никто не причинит вам вреда, — сказал тиб. — Вы находитесь в тылу корпуса Ли!
— В тылу у Ли? — с негодованием воскликнул капитан Пилгрим, разворачивая повозку. — Когда вы, головорезы Мосби, спускаетесь с холмов и режете телеграфные провода…
Произошла резкая остановка; второй военный перехватил поводья и побелевшими от ярости глазами посмотрел на врача.
— Ещё раз хотя бы пискнете о Мосби…
— Он просто не в курсе последних новостей, Уош! — сказал Тиб. — И не узнал нашу Северовиргинскую армию.
Уош отпустил поводья, и коляска подъехала к ферме. Увидев несколько лошадей, привязанных у крыльца, врач понял, что отстал от жизни на несколько дней.
— В настоящий момент, — продолжил Тиб, — ваш Грант уже натирает до блеска тарелки, а старина Эйб наверху стелет постельки! — Он обернулся к Уошу. — Эх, хотел бы я побывать в Вашингтоне сегодня вечером, когда туда въедет мистер Дэвис! Недолго эти янки бунтовали, а?
Жози ему поверила, и весь её мир тут же рухнул… «Наши в синем…», «Союз навсегда!», «Я увидел, как во славе…»
— Вы не имеете права брать моего брата в плен! Он не военный, он просто врач!
— Врач, говорите? А в зубах разбирается? — спросил Тиб, спешиваясь у крыльца.
— Это его специальность!
— Он-то нам и нужен! Доктор, если вы любезно согласитесь войти в дом, то сможете выдрать зуб у настоящего Бонапарта, кузена Наполеона Третьего! Он числится в штабе генерала Эрли и уже с час вне себя от боли, а все наши санитарные кареты уже уехали.
На крыльцо вышел какой-то офицер, нервно прислушался к доносившемуся издалека треску выстрелов и бросил взгляд на коляску.
— Лейтенант, мы нашли зубного врача! — сказал Тиб. — Сам Господь послал его в наши тылы, и если Наполеону всё ещё требуется помощь…
— Ведите его в дом! — воскликнул офицер. — Мы так и не решили, то ли везти принца с собой, то ли оставить здесь?
И вдруг на покрытой плющом веранде Жози узрела весь блеск Конфедерации. Из дома вышел напоминавший паука человек в поношенном рединготе, украшенном поблекшими звездами, а за ним двое мужчин помоложе, на ходу набивавшие в мешок какие-то бумаги. Затем появились разные офицеры — кто на костылях, кто в одной лишь нательной рубахе, но с золотой генеральской звездой, прицепленной к забинтованному плечу… В их усталых глазах читалось разочарование. Заметив Жози, все как один ей поклонились, и дюжина правых рук поднялась к дюжине шляп.
Жози чопорно поклонилась в ответ. Миг спустя все уже были в седлах, и генерал Эрли направил свой взгляд на город, который он так и не взял. Затем генерал обратился к адъютанту, придерживавшему его стремя:
— Пусть полковник Мосби отправляет ко мне связных через каждые полчаса, пока мы не доедем до брода Уайта!
— Так точно, сэр!
Генерал, словно глядя на солнце, прищурился и посмотрел на сидевшего в коляске доктора Пилгрима.
— Мне доложили, что вы зубной врач, — сказал он. — Вырвите принцу Наполеону зуб и сделайте все необходимое. Постарайтесь, и тогда мои кавалеристы отпустят вас без каких-либо условий!
Всадники под стук копыт и скрип сбруи двинулись по дороге, и через минуту остатки Северовиргинской армии растаяли где-то вдали. Из фермерского дома вышел адъютант-француз.
— Принц всё еще страдает от боли, — объявил он.
— Этот янки — врач! — сказал Тиб. — Один из нас будет за ним присматривать, пока он будет оперировать.
Находившийся в кухне упитанный больной — грубое подобие своего потрясшего человечество дядюшки — оторвал руку ото рта и сел прямо.
— Операсьон! — воскликнул он. — Кэль орер!
Доктор Пилгрим с недоверием огляделся.
— Моя сестра… Где будет она?
— В гостиной, доктор. Уош, ты остаешься здесь!
Принц Наполеон опять застонал.
— Я опытный хирург, — сухо уверил его Пилгрим. — Итак, сэр, не соблаговолите ли для начала снять шляпу?
Принц снял широкополую шляпу, увенчивавшую его костюм, состоявший из красного фрака, французских форменных брюк и драгунских сапог.
— Принц, если он не справится — там на улице полно яблонь, и веревки у нас в избытке!
Тиб ушёл в гостиную, где на краешке дивана примостилась мисс Жози.
— Генерал приказал не причинять брату вреда! — напомнила она.
— Сейчас я думаю лишь о том, сможет ли он помочь принцу, — сказал Тиб, пожалев её; на её красивом лице читалось беспокойство.
Из библиотеки раздался животный рев.
— Слышите? — сказал Тиб. — Беспокоиться сейчас надо за Наполеона. А вы и ваш брат продолжите свой путь после того, как отойдут наши последние патрули.
Жози успокоилась и посмотрела на него с обычным человеческим любопытством.
— А что имел в виду брат, когда говорил, что вы — куртизаны?
— «Партизаны», а не «куртизаны», — поправил он. — Когда янки выходят в тылы врага, они считаются разведчиками, а когда то же самое делаем мы, янки притворяются, что мы не солдаты и нас можно вешать.
— Солдат не в форме ведь шпион, не правда ли?
— Но взгляните: я в форме — вот, например, пряжка! И, хотите верьте, хотите нет, мисс Пилгрим, я смотрелся довольно бравым кавалеристом, когда четыре года тому назад выехал из Линчберга!
Он рассказал, во что он был одет в тот день, а Жози его выслушала — отличий от первых добровольцев, что шли на войну из Янгстауна в штате Огайо, почти не было.
— … с широкой красной перевязью, которую мне подарила мать. Одна из девушек встала перед эскадроном и прочитала вслух мое стихотворение из газеты.
— Ах, прочтите мне его! — попросила Жози. — Очень интересно, что вы там написали?
Тиб задумался.
— Помню только: «Линчберг, гвардейцы твои с домом простились родным». Я…
Из коридора донесся вопль и что-то по-французски. В дверях появился Уош.
— Эй, Тиб! Янки вытащил зуб.
— Отлично! — сказал Тиб и обернулся к Жози.
— Когда-нибудь я обязательно напишу сонет, чтобы выразить вам мое восхищение!
— Ах, как неожиданно! — весело ответила она.
И про себя она могла бы сказать то же самое.
В этот момент Уош перестал смотреть в окно и обернулся.
— Тиб, патрули уже отступают и отстреливаются.
— Вы ведь не уедете без нас? — с подозрением спросил адъютант-француз.
— Именно так мы и сделаем, — ответил Тиб. — Ничего, принц какое-то время понаблюдает за войной с позиций янки. Мисс Пилгрим, с крайней неохотой, но я вынужден откланяться!
Бросив торопливый взгляд в кухню, Тиб увидел, что принц пришёл в себя; он уже мог сидеть, ни на что не опираясь.
А Уош звал с улицы:
— Эй, Тиб!
Стреляли уже совсем рядом. Оба разведчика отвязывали лошадей, и тут Уош пробормотал: «Черт побери!» и указал на дорогу, где у дальних ворот появилось пятеро кавалеристов федеральной армии. Одной рукой Уош вскинул карабин к правому плечу.
— Беру на себя двух слева!
— Может, еще успеем убежать? — предложил Тиб.
— Да тут везде заборы с дом высотой!
Группа всадников неспешной рысью направилась по дороге к дому. И четыре года спустя после начала войны Тиб ненавидел стрелять из засады, но выбора не было.
— Прицеливайся, Уош! Они разделятся, а мы проскочим мимо!
Но в тот день удача отвернулась от армии южан, и им тоже не повезло. Выстрелить они не успели; на Тиба набросился человек, схватил его за руки и заорал прямо над ухом:
— Сюда! Тут мятежники!
Тиб стал отчаянно бороться с Пилгримом, а патруль северян остановился и достал пистолеты. Уош покачивался из стороны в сторону, пытаясь взять на мушку Пилгрима, но доктор всё время прятался за Тибом.
Через несколько секунд всё было кончено. Уош всё же выстрелил, но в седло сесть не успел — их окружили федералы. Тяжело дыша, мужчины смотрели на вражеских солдат. Доктор Пилгрим, тяжело дыша, сказал капралу:
— Это люди Мосби!
В то время на линии фронта царило ожесточение. И ничто не вызывало такой злости, как имя Мосби. Уош вдруг пригнулся и побежал, но сбежать ему не удалось — он распростерся замертво на лужайке. Всё ещё сопротивлявшегося Тиба привязали к перилам крыльца.
— А вон там неплохое дерево! — сказал один из солдат.
Капрал посмотрел на доктора Пилгрима.
— Вы уверены, что это один из людей Мосби?
— Я из Седьмого виргинского кавалерийского полка! — сказал Тиб.
— Вы — один из людей Мосби?
Тиб ничего не ответил.
— Ну, ладно… Ребята, несите веревку!
И вновь дало о себе знать суровое присутствие доктора Пилгрима.
— Мне бы не хотелось, чтобы вы его вешали, но никак нельзя поощрять участие в войне тех, кто не состоит в регулярной армии!
— Таких, как он, мы иногда подвешиваем за большие пальцы рук, — вспомнил капрал.
— Вот так и сделайте! — сказал доктор Пилгрим.
К семи вечера того же дня на дороге снова было оживленно. К столице везли почту и свежие овощи — отступление завершилось, если не считать отставших по дороге солдат.
В доме на ферме стояла тишина. Принц Наполеон ждал, когда из Вашингтона прибудет санитарная карета. Не слышалось ни звука; только Тиб, у которого с пальцев постепенно слезала кожа, декламировал вслух отрывки своих политических стихов.
Поздним вечером, когда часовой задремал на крыльце, явилась та, кто знала, где лежит стремянка — она слышала, куда убрали лестницу после того, как подвесили Тиба. Наполовину перепилив веревку, она сходила к себе в комнату за подушками, придвинула ему под ноги стол и положила на стол подушки. Ей не надо было даже думать, что делать. Когда Тиб с тяжелым вздохом упал вниз, бессвязно пробормотав «и нечего стыдиться», она вылила ему на руки целую бутылку хереса.
Утро было жарким и душным; неподвижная пыль покрывала траву и деревья. Жози с полуночи ехала туда, куда указал Тиб; затем он, навалившись на нее, уснул тревожным сном. Когда они подъехали к какой-то деревне, она остановила лошадей и осторожно его разбудила.
Тиб вздрогнул и сел прямо, взглянул на руки, замотанные в обрывки юбки, и сразу все вспомнил.
— Надо найти врача, — сказала Жози. — Мы, наверное, уже в Виргинии?
Тиб огляделся вокруг.
— Похоже на округ Лаудон. Оставь меня где-нибудь здесь!
— Нет. Сначала надо найти врача!
Это было последнее, что он услышал до того, как его усталое сердце снова решило выскочить у него из груди. Его колени подогнулись…
Когда через несколько часов он очнулся, все изменилось: они находились на лужайке среди деревьев, лошади были стреножены и стояли смирно. Руки у Тиба горели, как в огне.
— Я знаю одного врача… — пробормотал он.
— Мы уже были у врача, твои руки теперь в порядке. Я хотела, чтобы он оставил тебя у себя, тебе ведь надо в постель… Кажется, тут повсюду наша кавалерия… Кавалерия Союза… Но он побоялся укрыть у себя одного из людей Мосби!
Её рука дотронулась до его горячего лба.
— Ты просто ангел, — как пьяный, прошептал он. — И это правда!
— Ты меня совсем не знаешь, — ответила Жози, но её пальцы всё так же касались его лба, убирая назад пряди взмокших волос.
— Если бы я только мог добраться до одного из наших домов… — неосторожно дернулся Тиб. — В тылу у янки есть множество домов, где нам сочувствуют! Или можно отправиться на восток, к Джорджтауну…
— К Джорджтауну? — воскликнула Жози. — Но это ведь совсем рядом с Вашингтоном!
— Неужели ты думаешь, я не бывал в Вашингтоне? — Он умолк и загадочным тоном добавил: — И не как шпион, обрати внимание — я возил донесения!
— Ехать туда рискованно.
— Кружной путь домой обычно самый короткий.
Он закрыл глаза, а затем неожиданно добавил:
— А пожениться можно в Линчберге!
В призрачном свете воспоминаний о поездке ему почудилось, что где-то по пути он сделал Жози предложение, и она его приняла.
— Постарайся поспать, пока не стемнеет, — прошептала она.
Он уснул, а она смотрела на него. Затем, утомившись, прилегла рядом и уложила его голову себе на плечо.
Когда она проснулась, вокруг было темно. Она почувствовала, что он тоже не спит, но не произнесла ни звука. Почему бы просто не полежать еще — просто полежать — просто чуть-чуть пожить наперекор безрассудству своего поступка и его неизвестным последствиям? Кем она теперь стала? Что она натворила за какие-то двадцать часов?
Через час на лужайку опустилась прохлада с холмов.
— И кто же ты? — вдруг спросил он. — Ты прекрасный человек, я это знаю…
— Просто человек.
Он на мгновение задумался.
— Ты поедешь со мной на Юг. Мы поженимся, как только окажемся среди наших!
— Так не пойдет. Я должна ехать в Вашингтон. Мой брат всё поймет… По-своему, но поймет!
Они встали и пошли туда, где их уже несколько часов терпеливо дожидались лошади. Подойдя к коляске, Жози вдруг повернулась к нему, и на мгновение они оба растворились в сладкой тьме, такой глубокой, что они оказались во тьме темнее самой тьмы — темнее, чем мрак под черными деревьями, и вокруг сразу стало так темно, что когда она попыталась его увидеть, то увидела только черные волны вселенной у него за плечом, и смогла лишь сказать: «Хорошо, я поеду с тобой хоть на край света. Я тоже тебя люблю!»
Ночь тянулась долго. Где-то за первым кольцом защищавших Вашингтон фортов они остановили лошадей. Тиб зашёл в известный ему фермерский дом и вышел оттуда в гражданской одежде, с документами какого-то дезертира из Кентукки. Жози на заставе назвала своё имя и предъявила письмо из госпиталя, куда она следовала работать медсестрой.
Затем они поехали по сонным улочкам Джорджтауна, и лошади кивали и засыпали на ходу.
— Вон тот дом на углу, — сказал он. — Но там может быть опасно! Иногда они выслеживают тех, кто нам сочувствует, и устраивают в домах засады. Я пойду первым, без тебя…
Она вскрикнула, когда он ухватил зубами бинт на руке.
— Я хочу освободить руку! Если что-нибудь случится, у меня будет хотя бы одна рука. Ничего, болеть не будет.
— Будет! — с болью ответила она. — Я хотела тебе сказать, как только мы будем в безопасности… Большие пальцы пришлось ампутировать!
— Что?
Тиб со странным выражением уставился на бинты.
— Чтобы спасти руки…
— Но я чувствую пальцы!
— Это обман нервов.
Тиб молнией выскочил из коляски и встал рядом с ней, вздрагивая.
— Уезжай, — сказал он чужим голосом.
— Что?!
— Ты просто хотела заплатить за то, что сделал твой брат! Уезжай!
В свете зари она еще раз на него посмотрела, и огромная волна жалости смыла все остальные чувства. Миг — и его уже нет, а ею понемногу стало овладевать чувство, что все пропало. Она взмахнула поводьями и поехала вперед по улице, во власти ужаса и одиночества.
***
Апрель 1865 года. И Тиб Дьюлени, вот уже два дня как демобилизованный из кавалерии Конфедерации, заглянул в бар гостиницы Уилларда в Вашингтоне, где теперь было суетливо и шумно. Этот шаг был продиктован отчаянием: за спиной остались смутные годы, и он приехал на Запад в поисках работы. Без гроша в кармане — ради того, чтобы проверить, способен ли он забыть о прошлом — он прибыл в столицу на следующий день после капитуляции Ли. И его история была типичной для тех, кто воевал — во всех конторах всех газет он слышал только:
— Работа есть, но мы подождем, пока вернутся наши ребята!
В типографиях все первым делом смотрели на его руки:
— Как с таким увечьем вы собираетесь трудиться наборщиком?
Тиб зашёл в лавку и купил перчатки, чтобы спрятать руки; в одном месте ему предложили попробовать — но какой теперь из него наборщик? Никакой! В типографии, и не только там, он теперь работать не мог.
Атмосфера в баре Уилларда — атмосфера города в пору экономического подъема — погрузила его в уныние. Он вздрагивал при виде хорошо одетых дам наверху, в обитых бархатом коридорах; ему было стыдно за свой дешевый готовый костюм, купленный в городе Александрия, штат Виргиния, сегодня утром.
А затем он увидел, как из столовой, под руку с двумя офицерами, выходит Жози Пилгрим — она была ещё прекрасней, чем раньше. Она была, как спелая вишня — она была готова упасть, едва шелохнется ветка…
Но не это заставило его развернуться и, не глядя, зашагать обратно — он ушёл потому, что она осталась прежней, всё той же девушкой из его ночных кошмаров, сестрой человека, чье лицо он представлял перед собой во время последней конной атаки.
Её красота разбудила в нем воспоминания о жестокости и боли.
За прошедшие месяцы Тиб смог свести память об этой девушке к образу сентиментального «гамена» — девчонки, которая была способна бежать с кем угодно. К тому, что олицетворяет женщина, люди определенного типа относятся крайне чувствительно. Лицо Жози олицетворяло для него мечту и желание, вот почему при виде неё он снова пережил тот час, когда его пытали.
Позже, когда сосед по пансиону в Джорджтауне остановил его на лестнице, чтобы поговорить, он не стал тратить на него время.
— Мистер Дьюлени, уделите мне минутку! — сказал этот человек. — Я знаю, что вы были одним из людей Мосби, истинным южанином, и что несколько раз вы приходили в этот дом во время войны…
— Простите, я тороплюсь, — ответил Тиб.
Эти люди проиграли; бывшие шпионы, с которыми Тибу доводилось общаться во время войны, ему не нравились. По крайней мере, теперь он считал так: чтобы начать все заново, надо сперва поквитаться с прошлым. Надо извергнуть из себя ненависть и злобу, превратившие его жизнь в затягивающую ко дну трясину. Он пошёл наверх и вытащил из своего солдатского ранца «дерринжер».
Через час экипаж Жози Пилгрим остановился перед зданием пансиона. Какая-то женщина приоткрыла дверь и с подозрением уставилась на Жози.
— Я заметила своего друга мистера Тиба Дьюлени в баре у Уилларда, — сказала она.
И опустила взгляд на оборки своей французской юбки.
— Хотите его видеть? — спросила женщина. — Пожалуйста, входите. — Она взяла Жози за руку, словно куклу, и увлекла за собой в прихожую.
— Подождите здесь, — сказала она.
Жози послушно осталась ждать, а из приоткрытых двойных дверей, ведущих в гостиную, на неё уставился внимательный взгляд — сначала один, потом другой.
Женщина спустилась вниз по лестнице.
— Он уехал, — сказала женщина. — И, кажется, больше не вернется.
Жози вернулась к своему экипажу — вернулась туда, где жила до этого момента, в пространство между двумя мирами. Её красота здесь, в Вашингтоне, не осталась незамеченной. Она танцевала на всех балах с молодыми людьми, получавшими жалованье от правительства, и теперь, после победы, ей надлежало радоваться; но восемь месяцев назад она узрела, как саму Славу Господню подвесили за большие пальцы, и сердце её так и осталось там, на улице перед тем домом.
***
Доктор Пилгрим собирал вещи, когда экономка сказала, что внизу его дожидается какой-то пациент.
— Скажите, что я занят. Скажите, что уезжаю из города. И ещё скажите, что уже девять вечера!
— Я ему говорила. А он сказал, что приехал из другого города — и что вы его однажды оперировали.
Слово «оперировали» вызвало у Пилгрима любопытство. Пациенты редко называют работу нынешних дантистов «операциями».
— Хорошо, скажите ему, что я сейчас спущусь.
Он не узнал сидевшего в гостиной молодого человека в черных перчатках. Он не помнил, встречались ли они раньше; кроме того, этот молодой человек ему не понравился — он слишком долго переходил к сути своего дела.
Завтра доктор Пилгрим отбывал во Францию по особому приглашению двоюродного брата Наполеона Третьего, чтобы открыть частную практику в среде парижской плутократии.
— Вы южанин, — сказал он, — а ведь я никогда не практиковал на юге!
— Ну, что вы! — ответил Тиб. — Вам однажды довелось практиковать в тылу у южан.
— И правда! Было дело! Благодаря тому случаю теперь я еду во Францию… — Тут он внезапно замолчал, потому что узнал Тиба — с другого конца комнаты прямо ему в глаза смотрела смерть.
— Это ведь вы? — сказал он. — Вы тот самый мятежник?
Тиб поигрывал пистолетом, направив его в пол. Он стянул перчатку с правой руки.
— В доме слуги… И сестра!
— Она в театре.
— Что вы хотите?
К горлу Тиба внезапно подступил комок ненависти:
— Отстрелю вам большие пальцы. Возможно, вы больше не сможете заниматься практикой — но ничего, найдете себе какое-нибудь другое занятие.
— Вас повесят — что бы я с вами тогда ни сделал, я исполнял свой долг! Война почти закончилась…
— Ничего не закончилось! И ничего не начнется, пока мы с вами не начнем новую жизнь на равных. Но даже это нельзя сравнить с тем, что со мной сделали вы! Думаю, лучше будет закрыть окна…
Он встал, не отводя взгляда от Пилгрима. С улицы доносились громкие крики, но Тиб был так увлечен, что поначалу даже не расслышал, что там кричат. На другой стороне улицы распахнулось окно, и кто-то выкрикнул из проезжавшей кареты:
— Президента застрелили! Линкольна застрелили!
Карета поехала дальше — крик усилился — паника в голосах остудила Тиба прежде, чем он осознал значение слов.
— Эйба Линкольна застрелили, — повторил он вслух, и машинально закрыл последнее окно.
— Ох! — тяжело вздохнул Пилгрим. — И зачем только вашим разрешили свободно гулять по Вашингтону?!
В измученную голову Тиба пришла мысль о том, что заговор, очевидно, созревал в том самом пансионе, где он провел предыдущую ночь — теперь ему стали понятны услышанные обрывки разговоров; вот о чем, видимо, хотел поговорить с ним тот человек на лестнице.
С крыльца на улице послышались шаги — Тиб едва успел спрятать пистолет — и в комнату торопливо вошла Жози Пилгрим вместе с каким-то юным офицером.
— Брат, ты уже слышал? — увидев Тиба, Жози запнулась. — Президента застрелили в театре… — Её голос звучал пронзительно, балансируя на грани паники.
Доктор Пилгрим встал, дрожа от облегчения при виде этого вторжения.
— Просто какая-то эпоха террора! — сказал он. — Этот человек…
Жози прошла на другой конец комнаты и встала рядом с Тибом.
— Как я рада вас видеть! — сказала она.
— И я вас тоже! — сказал доктор Пилгрим. — Надеюсь, капитан Тэсвелл его сейчас арестует!
Ничего не понимающий офицер не решался что-либо предпринять.
— Капитан Тэсвелл! — сказала Жози. — Когда вы предложили мне выйти замуж, я ведь вам сказала, что у меня есть жених, правда?
Он кивнул.
— Вот он! Он поссорился с моим братом. Не верьте ничему, что скажет о нем брат!
— Он здесь, чтобы меня убить! — обстоятельным тоном объявил Пилгрим, слегка успокоившись. Потом подошёл к окну, отошёл обратно, сел и услышал громкий и исполненный ярости голос Тиба.
— Нет. Не убить!
— Мой брат боится, — сказала Жози с нарочитой насмешкой. — Его беспокоит то, что он сам совершил несколько месяцев назад.
Доктор Пилгрим заставил себя говорить спокойно:
— Этот человек, по всей видимости, один из бывших партизан Мосби!
Капитан Тэсвелл колебался, не зная, кому верить: то ли брату, то ли сестре, и тогда Жози решилась на крайнюю меру, словно перейдя мост через реку, за которой начинается Виргиния.
— Мы с ним сбежали, — сказала она капитану Тэсвеллу. — Хотели пожениться, но потом решили подождать, пока не кончится война.
Капитан Тэсвелл кивнул.
— В таком случае, боюсь, что я тут лишний!
И ушел. Доктор Пилгрим хотел окликнуть его, но губы его сомкнулись, не издав ни звука. Жози пристально посмотрела на Тиба.
— Кажется, теперь ты обязан на мне жениться?
— А ты, видимо, создана, чтобы меня спасать! — ответил Тиб.
Говорят, что на свете есть два типа женщин: те, что берут, и те, что дают; совершенно ясно, к какому типу относилась Жози. И пусть земля его превратилась в пустыню ненависти, Тиб уже не был пропащей душой, обреченной по ней скитаться.
Потрясающее событие этого вечера, пусть даже толком ещё никем не осознанное, резко изменило все вокруг. Сильнейший из людей взвалил на свои мощные плечи огромное бремя и заставил жизнь двигаться дальше, пусть и ценой своей внезапной смерти.
Доктор Пилгрим почувствовал нечто подобное, потому что в наступившей тишине не произнес больше ни слова и не стал возражать, когда Жози приняла за него ещё одно решение:
— Тиб, милый мой! Я не знаю, куда ты собираешься — то есть, куда мы собираемся — но мы с братом будем ужасно рады, если ты согласишься переночевать сегодня в нашем доме.
Примечания
«Конец вражды» — самое многострадальное произведение Фицджеральда. Этот относительно небольшой текст перерабатывался в течение трех лет. Первый вариант назывался «За пальцы» и был продиктован секретарше в августе 1936 года в Ашвилле, когда Фицджеральд сломал правую руку. Пытаясь спасти неудавшийся рассказ, он пояснил Гарольду Оберу: «Я вроде говорил тебе, что долго перестраивал текст потому, что плохо разобрался в должной пропорции двух ничем не связанных семейных преданий: «за пальцы» и «побег императрицы». Первоначальная растянутость получилась, разумеется, от того, что я не чувствовал длину текста, который пришлось диктовать, когда я не мог писать — вот почему вышло так затянуто». Фицджеральд увлекался историей американской Гражданской войны, симпатизируя романтичным южанам.
«За пальцы» отклонили журналы «Америкен», «Америкен кэвэлькэд», «Космополитен», «Кантри джентльмен», «Делинейэтор», «Лэдис хоум джоурнал», «Либерти», «Макколлс», «Пикториал ревью», «Редбук», «Сатердей ивнинг пост», «Вименс хоум компанион» и «Зис уик». Обер объяснил Фицджеральду, что этот рассказ «не то, чего ждут от тебя редакторы», и что сюжет, основанный на повешении солдата за пальцы, явно не годится для впечатлительных читательниц.
В 1937 году Фицджеральд сократил рассказ с 8800 до 5000 слов и изменил название: сначала текст был назван «Прием у дантиста», потом переименован в «Когда жестокая война…». В мае 1937 года редактор «Кольерс» Кеннет Литтауэр выплатил Фицджеральду аванс, желая получить пригодную для публикации версию текста. Отклонив, по меньшей мере, еще два сокращенных варианта, «Кольерс» в июне 1939 года принял к публикации окончательный вариант, названный «Конец вражды». Когда в 1940 году рассказ был напечатан в журнале, Фицджеральд написал своей двоюродной сестре Сесилии Тейлор: «Читала мой довольно слабенький рассказ в «Кольерс» пару недель назад? Интересного в нем только то, что сюжет основан на семейном предании о том, как Уильяма Джорджа Робертсона повесили за пальцы в Глен-Мэри — или это было в Локуст-Гроув?».
Первый и второй варианты этого рассказа (1936-37 годы) см.: «За пальцы» и «Прием у дантиста».
Оригинальный текст: The End of Hate, by F. Scott Fitzgerald.