Ф. Скотт Фицджеральд
Пенни на ветер
Бар парижского отеля «Ритц» — одно из тех мест, где происходят важные события, вроде первой скамейки у входа в Центральный парк, или южных штатов, или офиса Морриса Геста[1], или города Херрин (штат Иллинойс)[2]. Я сам видел, как здесь рушились браки из-за необдуманного слова, как лупили друг друга кулаками профессиональный танцор и британский барон, и знаю лично о, по меньшей мере, двух убийствах, которые бы там точно свершились, если бы дело было не в июле и если бы хватило места. Да-да, даже для убийства требуется пространство, а июле в баре парижского отеля «Ритц» мест нет.
Зайдите туда летним вечером, часов в шесть — только ставьте ноги осторожно, чтобы не порвать ненароком «мешки»[3] какого-нибудь студента — и наверняка встретите там актера, задолжавшего вам сотню долларов, или увидите того самого незнакомца, который однажды дал вам прикурить в городке Ред-Винг (штат Миннесота), или того сладкоречивого парня, который десять лет назад увел у вас девушку… Одно можно сказать точно: ровно за миг до того, как вы растворитесь в кремово-зеленых парижских сумерках, вас охватит чувство, что вы находитесь в одном из тех мест, что судьбой предназначены быть центром мира.
Пройдите в центр зала в половине восьмого и постойте полчаса с закрытыми глазами — это только мысленный эксперимент, — а затем откройте глаза. Серый, синий, коричневый и синевато-серый цвета исчезнут, а превалирующими, как говорят галантерейщики, оттенками станут черный и белый. Еще полчаса, и оттенки исчезнут совсем — в зале будет почти пусто. Обладатели приглашений ушли ужинать туда, куда их пригласили; те, кто остался без приглашений, притворятся, что и у них они тоже имеются. И даже пару американцев, открывших в баре сегодняшний день, уже увели оттуда их добрые друзья. Стрелка часов совершает свой обычный электрический прыжок к цифре девять, и мы тоже перескакиваем прямо туда…
Девять вечера по времени «Ритца» — которое точно такое же, как и во всем остальном мире. Мистер Юлиус Бушмилл (фабрикант; род. Кантон, штат Огайо, 1 июня 1876; в браке с 1899, Джесси Пеппер; масон; республиканец; конгрегационалист; делегат Мат. Асс. Америки, 1908; президент 1909—12; директор фирмы «Граймс, Хансен и Ко» с 1911; директор «Мидленд Р.Р. штата Индиана», и прочая) входит в зал, проводя шелковым платком по разгоряченному багровому лбу. Лоб — его собственный. На нем красивый смокинг, но нет жилета, поскольку гостиничный лакей по ошибке отправил оба его жилета в химчистку — многословные объяснения по данному факту продолжались в течение получаса. Не стоит и говорить, что преуспевающий фабрикант чувствует себя жертвой естественного смущения по причине своего неподобающего облачения. Он оставил свою любящую жену и красавицу-дочь в общей гостиной отеля, а сам отправился на поиски укрепляющего средства, дабы набраться сил для посещения элитарного и роскошного обеденного зала.
В баре был только один человек: высокий, темноволосый и зловеще-красивый юный американец, сгорбившийся в углу на кожаном диване и уставившийся на ботинки мистера Бушмилла из патентованной кожи. Мистер Бушмилл смущенно посмотрел себе на ноги, подумав о том, не лишился ли он, благодаря стараниям лакея, еще и обуви? И столь сильным было его облегчение, когда ботинки оказались на месте, что он широко улыбнулся молодому человеку, а рука автоматически потянулась в карман смокинга за визитной карточкой.
— Ни одного жилета! — приветливо произнес он. — Проклятый лакей забрал оба! Видите?
Он продемонстрировал скандальную неприкрытость своей накрахмаленной сорочки.
— Прошу прощения? — вздрогнув, посмотрел на него молодой человек.
— Жилет, — уже не с таким жаром повторил мистер Бушмилл. — Потерял жилет!
Молодой человек задумался.
— Я его не видел, — ответил он.
— Да не здесь, — воскликнул Бушмилл. — Наверху, в номере!
— Так вы у Джека спросите, — подсказал молодой человек и махнул рукой в направлении бара.
Среди недостатков американского характера числится и полное отсутствие уважения к моментам человеческой задумчивости. Бушмилл сел, предложил молодому человеку что-нибудь выпить, получил в итоге неохотное согласие принять угощение в виде молочного коктейля и, после подробного объяснения всего этого дела с жилетами бросил на стол свою визитную карточку. Он не принадлежал к «импозантному» и «сюртучному» типу миллионеров, столь часто встречающемуся в нынешние послевоенные времена. Он был, скорее, образца 1910 года: нечто среднее между Генрихом VIII и «наш мистер Джонс в пятницу будет в Миннеаполисе». Он был громогласней, провинциальней и душевней представителей новой формации.
Молодой человек ему понравился — его собственный молодой человек был бы примерно в том же возрасте, если бы не непреклонное упорство немецких пулеметчиков в последние дни войны.
— Я тут с женой и дочкой, — заговорил он. — А как вас зовут?
— Коркоран, — любезно, но без особого энтузиазма ответил молодой человек.
— Вы американец или англичанин?
— Американец.
— Работаете?
— Нет.
— Давно здесь? — упрямо продолжал расспрашивать Бушмилл.
Молодой человек помедлил с ответом.
— Я тут родился, — произнес он.
Взгляд Бушмилла невольно скользнул в направлении бара.
— Родились здесь?! — повторил он.
Коркоран улыбнулся.
— Наверху, на пятом этаже.
Официант поставил на стол напитки и тарелку картофельных чипсов «а-ля Саратога»[4]. И перед глазами Бушмилла тут же возник интереснейший феномен: рука Коркорана принялась мелькать вверх-вниз, от тарелки ко рту, каждым движением перемещая толстый слой картошки в жадно разверстую пасть, пока на тарелке совсем ничего не осталось.
— Прошу прощения, — произнес Коркоран, с некоторым сожалением оглядев пустую тарелку. Затем вытащил платок и вытер пальцы. — Я как-то не подумал… Уверен, можно заказать еще.
И вдруг Бушмиллу бросилась в глаза целая серия деталей: например, впалые щеки молодого человека, которых никак не должно было быть, исходя из его телосложения — это были провалы от недоедания или нездоровья; и прекрасная мягкая ткань его костюма, совершенно точно сшитого на Бонд-стрит, лоснилась от множества глажек, а локти так просто блестели; и весь он вдруг как-то сразу ослаб, словно его организм принялся за переваривание картошки и молочного коктейля сразу, не выжидая обычного получаса.
— Так, значит, тут и родились? — задумчиво проговорил Бушмилл. — Видно, долго жили за границей?
— Да.
— Давно последний раз нормально ели?
Молодой человек вздрогнул.
— Да я обедал! — сказал он. — В час дня обедал.
— В час дня… в прошлую пятницу, — скептически заметил Бушмилл.
Последовало долгое молчание.
— Ну, да, — признался Коркоран, — примерно в час дня, в прошлую пятницу.
— Что, на мели? Или деньги с родины ждете?
— Здесь моя родина. — Коркоран бросил рассеянный взгляд вокруг. — Всю свою жизнь я провел в разных отелях сети «Ритц» — то тут, то там. Не думаю, что там, наверху, поверят, что у меня нет денег. Но сейчас у меня хватит денег, только чтобы заплатить завтра по счету и выехать.
Бушмилл нахмурился.
— На то, во сколько вам обходится тут день, вы могли бы жить неделю в какой-нибудь небольшой гостинице, — заметил он.
— А разве есть приличные отели, кроме этого?
Коркоран, словно извиняясь, улыбнулся. Это была необыкновенно очаровательная и совершенно уверенная улыбка, и Юлиус Бушмилл почувствовал прилив почтительной жалости. В нем, как и во всех тех, кто самостоятельно добился успеха, тоже присутствовала толика снобизма, и он понимал, что молодой человек сейчас произнес чистейшую правду.
— И какие планы?
— Никаких.
— Что-нибудь умеете делать? Способности какие-нибудь есть?
Коркоран задумался.
— Говорю почти на всех европейских языках, — сказал он. — А вот способность у меня, боюсь, только одна: я умею тратить деньги!
— И как вы это в себе открыли?
— Ну, тут от меня ничего не зависело. — Он опять помолчал. — Только что прикончил сумму в полмиллиона долларов.
Восклицание Бушмилла замерло на первом же звуке, поскольку уединение барного зала нарушил новый голос — раздраженный, укоризненный и исполненный веселого беспокойства.
— Никто тут не видел человека без жилета, по имени Бушмилл? Древний старичок, лет пятидесяти? Мы его ждем вот уже второй или третий час!
— Хэлли! — позвал Бушмилл, издав покаянный стон, — я здесь! Совсем про вас забыл.
— Только не льсти себе, мы не по тебе соскучились, — подойдя поближе, произнесла Хэлли. — Нам нужны только твои деньги! Мы с мамой оголодали, нам требуется пища; пока мы ждали тебя в холле, нас даже чуть не накормили два приятных французских джентльмена.
— Мистер Коркоран! — произнес Бушмилл. — Моя дочь!
Хэлли Бушмилл была молодой и яркой блондинкой, со стрижкой «под мальчика» и слегка выступающим вперед, как у ребенка, лбом, под которым располагались аккуратные и совершенные черты лица, будто пускавшиеся в пляс, когда она улыбалась. Она постоянно сдерживала их склонность к такому несерьезному веселью, словно опасаясь, что, едва ослабнет контроль, их уже никогда не удастся вернуть в эти ясли под детским лобиком.
— Мистер Коркоран родился прямо здесь, в «Ритце», — объявил отец. — Сожалею, что заставил тебя и мамочку ждать, но мы, честно говоря, готовили тут один сюрпризик, — он посмотрел на Коркорана и, не таясь, подмигнул. — Как помнишь, послезавтра мне придется ехать по делу в Англию, в один из этих ужасных промышленных городов. Я планировал, что вы с матерью поедете на месяц в путешествие по Бельгии и Голландии, которое завершится в Амстердаме, где твой… Где вас встретит мистер Носби.
— Да, это все я уже знаю, — сказала Хэлли. — Продолжай! Где сюрприз?
— Я планировал нанять туристического агента, — продолжал мистер Бушмилл, — но, к счастью, наткнулся сегодня на моего друга Коркорана, и он согласился ехать вместо агента.
— Да я ни слова не произнес… — изумленно перебил Коркоран, но Бушмилл продолжал, решительно отмахнувшись от него рукой:
— Он родился в Европе и знает её, как свои пять пальцев; место рождения — отель «Ритц» — говорит о том, что он знает все об отелях; а благодаря его богатому опыту… — тут он со значением посмотрел на Коркорана, — вы с матерью не будете выглядеть нелепо и увидите, что значит «золотая середина»!
— Отлично! — Хэлли с интересом посмотрела на Коркорана. — Мы поедем по обычному маршруту, мистер…
Тут она умолкла. Последние несколько минут на лице Коркорана было странное выражение. И вдруг оно превратилось в нечто вроде испуганной бледности.
— Мистер Бушмилл, — с трудом произнес он, — мне надо поговорить с вами с глазу на глаз, прямо сейчас. Это очень важно. Я…
Хэлли вскочила.
— Я пойду, побуду с мамой, — сказала она, бросив любопытный взгляд. — И поторопитесь, оба!
Когда она вышла из бара, Бушмилл с беспокойством посмотрел на Коркорана.
— Что случилось? — спросил он. — Что вы хотите мне сказать?
— Хочу сказать, что сейчас упаду в обморок! — ответил Коркоран.
И так и сделал — и что примечательно, без всяких проволочек.
II
Несмотря на симпатию, которой Бушмилл сразу проникся к Коркорану, само собой разумеется, пришлось навести определенные справки. В парижском отделении нью-йоркского банка, где находились остатки полумиллиона, Бушмиллу рассказали все, что нужно. Коркоран не выпивал, не был игроком и не предавался порокам; он просто тратил деньги, только и всего. Разные люди, включая и служащих банка, водивших знакомство с его родственниками, не раз пытались с ним беседовать, но он, очевидно, был неизлечимым транжирой. Детство и юность, проведенные в Европе с безумно потакавшей ему во всем матерью, полностью атрофировали у него чувство понимания ценности и соразмерности.
Удовлетворенный Бушмилл больше ни о чем не спрашивал: никто не знал, что стало с деньгами, а если кто-то что-то и знал, то он просто из деликатности решил не копаться в недавнем прошлом. Но перед отбытием путешественников на поезде Бушмилл воспользовался случаем и произнес напутственное наставление.
— Я доверяю вам контроль всех расходов, поскольку считаю, что вы получили хороший урок, — произнес он. — Но помните: на этот раз деньги не ваши! Все, что вам причитается — это семьдесят пять долларов в неделю, которые я плачу вам в виде жалованье. Любые прочие траты должны быть записаны в этот блокнот, а потом вы дадите мне отчет.
— Я понял.
— Первое: следите, на что расходуются деньги, и докажите, что у вас достаточно здравого смысла и вы усвоили урок. А второе и самое важное: следите, чтобы мои жена и дочь не скучали, и хорошо проводите время.
На первое же полученное жалованье Коркоран закупил путеводители и книги по истории Голландии и Бельгии, и просидел с ними допоздна всю ночь перед отъездом, а также первую ночь по прибытии в Брюссель, впитывая массу информации, о которой он и не подозревал, несмотря на все свои путешествия в компании матери. Достопримечательности они никогда не осматривали. Мать считала, что этим подобает заниматься лишь школьным учителям да вульгарным туристам, но мистер Бушмилл особо отметил, что Хэлли должна извлечь всю возможную пользу от путешествия, и он должен был сделать его для нее интересным, заблаговременно готовясь к программе грядущего дня.
В Брюсселе им предстояло провести пять дней. В первое же утро Коркоран купил три билета на туристический автобус, и они осматривали ратуши, дворцы, монументы и парки, а он громким шепотом поправлял исторические ошибки гида и поздравлял себя с тем, что неплохо справляется.
Но днем, пока они ездили по улицам, заморосил дождь, и он устал от звука собственного голоса и от вежливого «Ах, как интересно!» Хэлли, повторяемого эхом её матерью, и стал задумываться о том, не слишком ли это много — провести тут целых пять дней? И все же он, без сомнения, сумел произвести на них впечатление; это был хороший старт — предстать перед ними серьезным и эрудированным молодым человеком. И с деньгами он тоже справился. Устояв перед возникшим у него искушением нанять на весь день частный лимузин, что наверняка обошлось бы в двенадцать долларов, он купил три билета на обычный автобус, по доллару за каждый — вот и все, что надо было записать в блокнот. Перед тем, как начать вечернее чтение, он внес эту запись в блокнот для мистера Бушмилла. Но перво-наперво он принял горячую очистительную ванну — никогда еще не ездил он в туристическом вагоне с обычными туристами, и это соседство показалось ему мучительным.
На следующий день продолжились не только экскурсии, но и моросящий дождь, а вечером, к его ужасу, миссис Бушмилл слегла с простудой. Ничего серьезного, но повлекло за собой два визита докторов, которым было уплачено по американским ценам, и еще пришлось оплатить дюжину лекарств, которые европейские врачи выписывают в любых обстоятельствах, и в тот вечер пришлось внести в блокнот такую приводящую в уныние запись:
Одна испорченная шляпка (сказала, что шляпка все равно старая, но мне так не показалось) — 10,00
3 билета на автобус, понедельник — 3,00
3 билета на автобус, вторник — 2,00
Чаевые гиду-невеже — 1,50
2 визита докторов — 8,00
Лекарства — 2,25
Итого за два дня осмотра достопримечательностей — 26,75
А чтобы подвести баланс, подумал Коркоран, еще можно было бы записать — если бы только он послушался своего первого побуждения:
Один комфортабельный лимузин, на два дня, включая чаевые шоферу — 26,00
На следующее утро миссис Бушмилл осталась в постели, а он и Хэлли отправились на экскурсионном поезде в Ватерлоо. Он усердно изучил стратегию битвы, и, прежде чем приступить к объяснениям маневров Наполеона, в качестве предисловия привел краткую характеристику политической ситуации, но равнодушие Хэлли его обескуражило. Тревогу усилил обед. Он пожалел, что не взял с собой из ресторана отеля предлагавшегося там холодного лобстера, сочтя это чересчур расточительным. Еда в местном ресторанчике была отвратительной, и Хэлли с тоской смотрела на недоваренную картошку и пережаренный стейк, а затем перевела взгляд за окно, где капал грустный дождик. У Коркорана тоже не было аппетита, но он заставил себя есть, притворяясь, что ему все нравится. Еще два дня в Брюсселе! А потом в Антверпене! И Роттердам! И Гаага! Двадцать пять дней ночных исторических штудий, и все это ради безразличной юной особы, которая, по всей вероятности, не желала никакой пользы от путешествий.
На выходе из ресторана его размышления прервал голос Хэлли, в котором прозвучали новые нотки.
— Поймайте такси. Я хочу домой!
Он с ужасом на нее посмотрел.
— Что? Вы хотите уехать, не осмотрев знаменитую диораму, в которой представлены все основные события, с фигурами убитых солдат в натуральную величину на переднем плане?
— Вон такси! — перебила она. — Поторопитесь!
— Такси! — простонал он, отправившись за машиной бегом прямо по грязи. — Да ведь эти таксисты просто разбойники — за те же деньги можно было нанять лимузин туда и обратно!
Всю дорогу до отеля они промолчали. Войдя в лифт, Хэлли вдруг решительно на него посмотрела.
— Пожалуйста, вечером будьте в смокинге. Хочу куда-нибудь сходить, потанцевать — и, прошу вас, пришлите мне цветы!
Коркоран задумался, соответствовали ли развлечения подобного рода намерениям мистера Бушмилла — особенно с учетом того, что Хэлли, как он полагал, была практически помолвлена с мистером Носби, который должен был встретить их в Амстердаме.
В смятении от сомнений, он пошел в цветочный магазин и приценился к орхидеям. Букетик из трех штук обошелся бы в двадцать четыре доллара, а ему вовсе не хотелось вносить такой расход в блокнот. С сожалением пошел он на компромисс в виде букета из душистого горошка, и в семь вечера, когда она вышла из лифта, он с облегчением увидел, что она прикрепила этот букетик себе на платье цвета розовых лепестков.
Коркорана изумила и немало смутила её красота — ему еще не доводилось видеть её в вечернем платье. Прекрасные черты подпрыгивали вверх-вниз в радостном предвкушении, и он подумал, что мистер Бушмилл все же мог бы позволить себе купить орхидеи.
— Спасибо за чудесные цветы! — нетерпеливо воскликнула она. — Куда отправимся?
— Тут внизу, в отеле, хороший оркестр.
Её лицо слегка сникло.
— Что ж, начать можно и отсюда…
Они спустились в почти пустой бар, где в летней томности замерло несколько ужинавших компаний, разбросанных по залу; когда зазвучала музыка, лишь несколько американцев встали из-за столиков и принялись демонстративно вышагивать по паркету. Хэлли и Коркоран пошли танцевать. Она была удивлена, когда выяснилось, что танцует он хорошо — именно так, как и должен танцевать любой высокий и стройный мужчина, так изысканно ведя ее в танце, что она почувствовала себя ярким букетом или отрезом драгоценной ткани, демонстрируемым со всех возможных сторон перед пятью сотнями глаз.
Но когда танец кончился, она поняла, что глаз здесь было всего ничего, да и те после ужина стали равнодушно и стремительно исчезать.
— Давайте переместимся туда, где повеселее? — предложила она.
Он нахмурился.
— Разве тут недостаточно весело? — встревоженно спросил он. — Я вот больше за «золотую середину»!
— Неплохое название. Поехали туда!
— Да нет, это не кафе, это такой принцип, которому я стараюсь следовать. Не уверен, что ваш отец хотел бы…
Она сердито вспыхнула.
— Да где же ваша человечность? — спросила она. — Когда отец сказал, что вы родились в «Ритце», я решила, что вы хоть что-то понимаете в том, как весело проводить время!
Он не нашелся, что ответить. В конце концов, чего ради девушка с такой бросающейся в глаза красотой должна быть обречена на прозябание в гостинице с безлюдными танцевальными залами и на экскурсии в туристическом автобусе под дождем?
— Неужели вы так представляете себе необузданное веселье? — продолжала она. — Вы о чем-нибудь вообще думаете, кроме истории и монументов? Да вы вообще знаете, что такое веселиться?
— Когда-то очень хорошо знал.
— Что?
— На самом деле, когда-то я был настоящим экспертом по части траты денег.
— Траты денег? — выпалила она. — Вот на это?!
Она отстегнула букетик от платья и швырнула цветы на столик.
— Попросите счет. Я отправляюсь наверх, спать.
— Ну, хорошо, — вдруг произнес Коркоран. — Я принял решение, будет вам веселье!
— И какое же? — с ледяным презрением спросила она. — В кино меня отведете?
— Мисс Бушмилл! — решительно произнес Коркоран. — Я когда-то веселился так, как вам, с вашим провинциальным среднезападным воображением, и не снилось в самых диких мечтах! Я принимал гостей везде, от Нью-Йорка и до Константинополя, и устраивал такие штуки, от которых даже индийские раджи лишь горько ревели от зависти!
— Оперные дивы нарушали свои десятитысячные контракты, чтобы попасть на мои самые маленькие приемы. Когда вы еще играли там, у себя, в Огайо в игру «отгадай, у кого пуговица», я однажды устроил во время круиза такой веселый прием, что пришлось утопить свою яхту, чтобы заставить гостей разъехаться по домам!
— Не верю! Я… — у Хэлли от изумления прервалось дыхание.
— Вам скучно, — перебил ее он. — Очень хорошо; я займусь своим делом. Буду делать то, что умею! Отныне и вплоть до Амстердама вам будет весело, как никогда!
III
Коркоран действовал быстро. В тот же вечер, проводив Хэлли в ее номер, он нанес несколько визитов: фактически, он был в высшей степени занят вплоть до одиннадцати утра следующего дня. Именно в этот час он энергично постучал в дверь номера Бушмиллов.
— Сегодня вы обедаете в брюссельском загородном клубе, — обратился он непосредственно к Хэлли, — с принцем Абризини, графиней Перимонт и британским атташе майором сэром Рейнольдсом Фитц-Хью. Ландо марки «Боллс-Феррари» будет подано к дверям через полчаса.
— Но мы ведь собирались на кулинарную выставку, — удивленно возразила миссис Бушмилл. — Мы планировали…
— Туда вы и отправитесь, — вежливо сказал Коркоран, — в компании двух славных леди из Висконсина. А потом поедете в американское кафе, где вам будет подан американский ленч, по американскому меню. В двенадцать часов внизу для вас будет подан консервативный лимузин темного цвета.
Он обернулся к Хэлли.
— Сейчас прибудет ваша новая горничная, поможет вам одеться. Она также проконтролирует переноску ваших вещей, чтобы в ваше отсутствие ничего не потерялось. Сегодня днем вы будете принимать гостей — небольшой вечерний прием.
— Как я могу принимать гостей? — воскликнула Хэлли. — Я ведь тут никого не знаю!
— Приглашения уже разосланы, — произнес Коркоран.
Не дожидаясь дальнейших возражений, он откланялся и удалился за дверь.
Следующие три часа пролетели, как вихрь. Был и роскошный автомобиль-ландо с сидевшим рядом с шофером лакеем в цилиндре, атласных бриджах и сливового цвета ливрее; салон лимузина был украшен целой уймой орхидей в маленьких вазочках. Были и впечатляющие титулы, которые она слушала, впадая в транс за усыпанным лепестками роз столом в загородном клубе; словно из ниоткуда во время обеда материализовалось еще с дюжину кавалеров, и все останавливались у её столика, чтобы ей представиться. Даже в те два года, когда Хэлли считалась юной дебютанткой в маленьком городке в штате Огайо, ей не оказывали столько внимания, и не было такого количества комплиментов; её прекрасные черты так и скакали вверх-вниз от удовольствия. Вернувшись в отель, она обнаружила, что все вещи были ловко перемещены в королевский «люкс», где был огромный салон и две солнечные спальни с окнами в сад. Её горничная в чепце — прямо настоящая французская горничная, которую она сама однажды изображала в школьной пьесе! — ждала приказаний, а в манере абсолютно всего персонала отеля чувствовалось совершенно новое почтение. Она поднималась по лестнице, и все ей кланялись; с поклонами её проводили в лифт, мягко оттеснив других гостей, и двери лифта с щелчком захлопнулись прямо перед носом у пары сердитых англичанок, тут же вознеся ее прямо к ней на этаж.
Дневной прием имел большой успех. Мать Хэлли, заметно воодушевленная приятно проведенным временем в подходящей компании, беседовала с местным пастором американской церкви, а восхищенную Хэлли окружила толпа очаровательных и предупредительных кавалеров. Она с удивлением узнала, что сегодня она еще устраивает вечерний бал в модном кафе «Ройял», и даже этот дневной прием померк перед великолепием вечера. Она и не подозревала, что полдневным поездом из Парижа в Брюссель выехали двое специально нанятых профессиональных танцоров — пока те с присущей им веселостью не выскочили прямо на сияющий паркет. Но она знала, что на каждый танец у нее есть сразу дюжина кавалеров, и их разговоры не касались ни монументов, ни полей сражений. Не будь она столь невероятно и приятно усталой, она бы, конечно, никогда не согласилась, когда в полночь к ней подошел Коркоран и сказал, что ей пора домой.
И лишь в полусне, в роскошном салоне лимузина, нашлось у нее время удивиться.
— Но как?! Как вам это удалось?
— Да ничего особенного, у меня просто не было времени, — пренебрежительно ответил Коркоран. — Я знаком с несколькими молодыми людьми из посольств. Брюссель, видите ли, не очень веселый город, так что они всегда готовы слегка его расшевелить. А все остальное — еще проще. Хорошо провели время?
Ответа не последовало.
— Вы хорошо провели время? — повторил он, слегка встревоженно. — Видите ли, не стоит и продолжать, если вам вдруг было…
— Битву при Веллингтоне выиграл майор сэр Коркоран Фитц-Хью Абризини, — пробормотала она уверенно, но не очень внятно.
Хэлли уснула.
IV
Через три дня Хэлли, наконец, согласилась оторваться из Брюсселя, и путешествие продолжилось — через Антверпен, Роттердам и Гаагу. Но это было уже совсем не то путешествие, которое началось в Париже какую-то неделю назад. Ехали в двух лимузинах, поскольку путешественников теперь сопровождало не менее двух обходительных кавалеров, не говоря о четверке наемных слуг, которые совершали броски по маршруту на поездах. Путеводители и книги по истории Коркоран больше не доставал. В Антверпене остановились не просто в отеле, а в знаменитом старинном охотничьем замке в пригороде, который Коркоран арендовал на шесть дней, вместе со слугами и всем прочим.
Перед отъездом в антверпенских газетах появилась фотография Хэлли в сопровождении небольшой заметки, гласившей, что прекрасная юная американка из богатой семьи остановилась в брабантском охотничьем замке и дала столь восхитительные приемы, что на них несколько раз был замечен даже некий представитель королевской фамилии.
В Роттердаме Хэлли не видела ни Бумпьес[5], ни Гроте-Керк[6] — их затмил поток симпатичных молодых голландцев, глядевших на нее нежно-голубыми глазами. Но когда они приехали в Гаагу и путешествие стало подходить к концу, она начала понемногу грустить: ей было так весело, но скоро все кончится, и больше уже не будет… К ней неумолимо приближался Амстердам и некий господин из Огайо, который не понимал ничего в развлечениях «на широкую ногу»; хотя она старалась казаться веселой, весело ей вовсе не было. Её также огорчало, что Коркоран, по всей видимости, старался ее избегать: он с ней практически не разговаривал и не танцевал с тех самых пор, когда они уехали из Антверпена. Вот об этом она, в основном, и думала в последний день, когда в сумерках они ехали в Амстердам, а мать дремала в углу салона лимузина.
— Вы были ко мне так добры, — сказала она. — Если все еще сердитесь за тот вечер в Брюсселе, прошу вас, простите меня!
— Я вас давно уже простил.
В город они въехали в тишине, и Хэлли с некоторой паникой выглянула в окно. Что же она будет делать, когда некому будет о ней заботиться — заботиться о той части нее, которая желала быть вечно юной и веселой? Они подъехали к отелю, и она снова повернулась к Коркорану, и их взгляды встретились — и это был странный, беспокойный взгляд. Она потянулась к его руке и нежно ее пожала, словно это было прощание.
Мистер Клод Носби был солидным, темноволосым и лощеным мужчиной, стремительно приближавшимся к сорока; помогая Хэлли выйти из машины, он мельком бросил враждебный взгляд на Коркорана.
— Ваш отец прибывает завтра, — зловеще произнес он. — Его внимание привлекла ваша фотография в антверпенской газете, и он спешит сюда из Лондона.
— А почему бы моей фотографии не появиться в антверпенской газете, а, Клод? — с невинным видом спросила Хэлли.
— Ну, это несколько необычно.
У мистера Носби было письмо от мистера Бушмилла, где тот рассказывал ему о том, как организовал поездку. Носби смотрел на все это с глубокой неприязнью. За обедом без всякого энтузиазма он выслушал рассказ Хэлли о путешествии, горячо поддержанный ее матерью; затем, когда Хэлли и мать ушли спать, он проинформировал Коркорана, что желал бы побеседовать с ним наедине.
— Хм, мистер Коркоран, — начал он, — не будете ли вы так любезны показать мне, пожалуйста, те записи о расходах, которые вы ведете для мистера Бушмилла?
— Этого я, к сожалению, сделать не могу, — любезно ответил Коркоран. — Думаю, что это дело касается только меня и мистера Бушмилла.
— Ну, это для вас одно и то же, — с раздражением сказал мистер Носби. — Возможно, вы не знаете, но мы с миссис Бушмилл помолвлены.
— Да, я уже догадался.
— И, возможно, вы также догадались, что я не совсем доволен тем сортом приятного времяпрепровождения, которые вы для нее избрали?
— Это было обычное приятное времяпрепровождение.
— Ну, это как посмотреть. Дайте мне, пожалуйста, блокнот!
— Завтра, — произнес Коркоран, все еще любезно. — И только лично в руки мистеру Бушмиллу. Спокойной ночи!
Коркоран проснулся поздно. В одиннадцать утра его разбудил звонок телефона, из которого холодный голос Носби проинформировал его о прибытии мистера Бушмилла, пожелавшего видеть его немедленно. Когда через десять минут Коркоран постучал в дверь своего нанимателя, то обнаружил в номере также и Хэлли, и ее мать, угрюмо сидевших на диване. Мистер Бушмилл с прохладцей поклонился, но руки не подал.
—Давайте посмотрим ваш блокнот с расходами, — сразу перешел он к делу.
Коркоран передал ему блокнот вместе с пухлым конвертом расписок и чеков.
— Слышал, вы там все пошли в разнос? — сказал Бушмилл.
— Нет, — ответила Хэлли, — только мы с мамой.
— Коркоран, подождите за дверью. Я вас вызову, когда понадобитесь.
Коркоран спустился в вестибюль и узнал от портье, что поезд на Париж отходит в полдень. Затем купил «Нью-Йорк Херальд» и полчаса просматривал заголовки. По окончании этого времени его вызвали наверх.
Было очевидно, что в его отсутствие тут шел горячий спор. Мистер Носби с видом терпеливого смирения смотрел в окно. Миссис Бушмилл плакала, а Хэлли, победоносно насупив свой детский лобик, уселась отцу на колено, словно на табурет.
— Садитесь! — твердо произнесла она.
Коркоран сел.
— С какой целью вы устроили нам все это веселье?
— Ах, да перестань ты, Хэлли! — с раздражением произнес отец. И повернулся к Коркорану: — Я давал вам разрешение выложить двенадцать тысяч долларов за шесть недель? А, давал?!
— Вы едете с нами в Италию! — ободряющим тоном перебила Хэлли. — Мы…
— Не могла бы ты помолчать? — взорвался Бушмилл. — Возможно, тебе это кажется смешным, но я не люблю терять деньги, и сейчас я очень зол!
— Что за глупости? — весело заметила Хэлли. — Ты сам еще минуту назад смеялся!
— Смеялся! Над этим идиотским отчетом? Да кто бы не засмеялся? Четыре титула по пятьсот долларов за нос! Крестильная купель для американской церкви, в обмен на присутствие духовных лиц. Это просто журнал приемного покоя сумасшедшего дома!
— И что такого? — сказала Хэлли. — На крестильную купель можно оформить вычет в твоей налоговой декларации!
— Да уж, утешила! — сурово произнес отец. — Как бы там ни было, а этот молодой человек больше не потратит от моего имени ни единого пенни!
— Но ведь он чудесный гид! Он знает все, правда? Всё про всякие монументы, катакомбы и битвы при Ватерлоо.
— Пожалуйста, дай мне поговорить с мистером Коркораном! — Хэлли умолкла. — Миссис Бушмилл, моя дочь и мистер Носби отправляются в путешествие по Италии, до Сицилии, где у мистера Носби есть кое-какие дела, и они желают… Точнее, Хэлли и ее мать считают, что от путешествия будет больше пользы, если с ними поедете и вы. Только поймите правильно: на этот раз не будет никаких королевских балов! Будете получать ваше жалованье, все ваши личные расходы — за мой счет, и это все! Желаете ехать?
— Нет, благодарю вас, мистер Бушмилл, — тихо сказал Коркоран. — В полдень я возвращаюсь в Париж.
— Не возвращаетесь! — с негодованием воскликнула Хэлли. — Как же я… Как я, по-вашему, узнаю, где там Форум, где Акрополь, и все такое? — Она слезла с отцовского колена. — Так, папочка, сейчас я его уговорю! — И, прежде чем они угадали, что сейчас последует, она схватила Коркорана за руку и утащила его в коридор, закрыв за ними дверь.
— Вы должны поехать! — с нажимом сказала она. — Разве вы не понимаете? Я увидела Клода в новом свете, и я не могу выйти за него замуж, а отцу сказать не осмеливаюсь — я ведь с ума сойду, если придется ехать в его компании!
Дверь открылась, и в коридор выглянул исполненный подозрений мистер Носби.
— Все в порядке! — воскликнула Хэлли. — Он поедет! Вопрос был только в жалованье, а он постеснялся об этом сказать.
Они вернулись в номер, и Бушмилл перевел взгляд с нее на него.
— С чего вы решили, что я должен вам больше платить?
— Чтобы он мог больше тратить, конечно же! — победоносно заявила Хэлли. — Должен же он поддерживать форму?
Этим неоспоримым аргументом и завершилась дискуссия. Коркоран отправлялся с ними в Италию в качестве курьера и гида, с жалованьем триста пятьдесят долларов в месяц — примерно на пятьдесят долларов больше, чем он до этого получал. С Сицилии они отправятся на пароходе в Марсель, где их встретит мистер Бушмилл. После этого услуги Коркорана более не понадобятся, поскольку оттуда Бушмиллы и Носби отплывают прямо на родину.
На следующее утро они отправились в путь. Еще до того, как они добрались до Италии, стало очевидно, что мистер Носби вознамерился взять руководство экспедицией в свои руки. Он заметил, что Хэлли уже не такая покорная и управляемая, какой была до поездки за границу, и когда он заговорил о свадьбе, на нее вдруг напала какая-то странная нерешительность — но он отлично знал, что она обожает отца и в конце концов всегда поступает так, как он ей скажет. Надо было просто вернуть ее обратно в Америку, пока глупые юнцы вроде этого неуравновешенного транжиры не успели забить ей голову всякой чепухой. Как только она окажется в своем маленьком фабричном городке, в том узком кругу, где она выросла, её прежнее мироощущение вернется к ней без всяких усилий.
Поэтому первые четыре недели поездки он не отходил от нее ни на шаг, и в то же время умудрялся занимать практически все время Коркорана чередой ненужных поручений. Вставал с утра пораньше и отправлял Коркорана сопровождать миссис Бушмилл на экскурсию, длившуюся весь день, ничего не говоря об этом Хэлли, пока они не оказывались на безопасном удалении. Билеты в миланскую оперу и на римские концерты покупались строго на троих, а во всех автомобильных поездках он ясно давал понять Коркорану, что тот будет сидеть рядом с шофером, в переднем отсеке лимузина.
На один день они остановились в Неаполе, чтобы доплыть на пароходе до острова Капри и посетить знаменитый Голубой грот. Затем, вернувшись в Неаполь, они отправлялись на автомобиле на юг, до самой Сицилии. В Неаполе мистер Носби получил телеграмму из Парижа от мистера Бушмилла, и никому ее не показал, а просто сложил пополам и сунул себе в карман. Только сказал, что по дороге на пароход до Капри надо будет сделать остановку, чтобы зайти в какой-нибудь итальянский банк.
В то утро миссис Бушмилл с ними не поехала, и Хэлли с Коркораном остались ждать его в машине. Впервые за четыре недели они оказались рядом без давящего присутствия лощеного мистера Носби.
— Мне надо с вами поговорить, — тихо сказала Хэлли. — Я много раз пыталась, но это практически невозможно! Он заставил отца мне передать, что, если вы станете мне досаждать или оказывать знаки внимания, то у него есть право немедленно отправить вас домой!
— Не надо было мне ехать, — безнадежно ответил Коркоран. — Это была ужасная ошибка. Но я хочу увидеться с вами наедине еще хоть раз, пусть даже и последний.
Как только Носби вышел из банка, Коркоран тут же умолк и стал непринужденно глазеть на улицу, притворяясь полностью поглощённым каким-то происходящим там интересным явлением. И вдруг, словно сама жизнь решила ему подыграть, на углу улицы перед банком действительно произошло кое-что интересное. С примыкающей улицы выбежал какой-то мужчина без пиджака, схватил за плечо стоявшего там маленького смуглого горбуна, и, торопливо его развернув, указал на их такси. Этот мужчина без пиджака даже не пытался их рассмотреть, словно был уверен, что они находятся в этой машине.
Горбун кивнул и оба тут же исчезли: первый скрылся на примыкающей улице, откуда явился, а горбун будто исчез в никуда. Все произошло так быстро, что у Коркорана осталась в памяти лишь смутная картинка, и не было времени обо всем этом вспоминать, пока через восемь часов они не вернулись с Капри.
В то утро с самого их отплытия в бухте Неаполя штормило, и от непрерывных волн маленький пароход шатало, как пьяного. Почти сразу цвет лица мистера Носби стал менять свою гамму, последовательно пройдя стадии желтизны, бледности и мертвенной бледности, но Носби настоял на том, что качку почти не ощущает и заставил Хэлли ходить с ним вместе взад-вперед по палубе в бесконечном променаде.
Когда пароход достиг скалистого и яркого островка, от берега тут же отчалило множество лодок, головокружительно закишевших в окружающих волнах, поджидая пассажиров, желавших осмотреть Голубой грот. Исполняемая лодками на волнах нескончаемая пляска Святого Витта привела к тому, что мистер Носби сменил оттенок с почтенного бледного на экстравагантный и неподобающий синий, что и заставило его принять внезапное решение.
— Слишком штормит, — объявил он. — Мы не поедем!
Хэлли, облокотившаяся о перила и зачарованно глядевшая на море, даже не обратила внимания. Снизу раздавались заманчивые крики:
— Эта отличный лодка, леди и джентльмен!
— А я говорить на американский, Америка был два года!
— Приятный солнечный денек, как раз для Голубого грота!
Уже отплыли первые пассажиры, по двое в лодке, и Хэлли стала спускаться по трапу вместе со следующими.
— Хэлли, ты куда? — прокричал мистер Носби. — Сегодня слишком опасно! Мы остаемся на борту!
Хэлли, спустившись до половины трапа, оглянулась через плечо.
— Разумеется, я поеду! — крикнула она. — Разве можно проделать весь этот путь до Капри и не увидеть Голубой грот?
Носби еще раз посмотрел на море и торопливо убежал. А Хэлли, за которой следовал Коркоран, сошла в одну из маленьких лодок и весело помахала ему на прощание.
Они приблизились к берегу, направляясь к маленькой темной расщелине в скалах. Подплыли ближе, и лодочник попросил опуститься на дно лодки, чтобы не удариться головой о низкий вход в грот. Короткий путь во тьме, и вот перед ними открылось обширное пространство, и они попали в великолепный ультрамариновый рай, в напоминающую кафедральный собор пещеру, где все — и вода, и воздух, и высокий свод — сверкало и переливалось всеми оттенками голубого цвета.
— Как красиво! — нараспев произнес лодочник. Он провел веслом по воде, и они увидели, как весло, словно по волшебству, стало серебряным.
— Сейчас окуну руку в воду! — в восторге крикнула Хэлли. Они оба встали на колени, и когда Хэлли потянулась вперед, чтобы погрузить ладонь под поверхность воды, обоих окутал зачарованный свет, и их губы соприкоснулись, а затем весь мир стал голубым и серебряным — или это уже был не мир, а упоительная магия, в которой они теперь пребудут навечно?
— Как красиво! — нараспев произнес лодочник. — Возвращайтесь в Голубой грот завтра, и в следующий день! Спросите Федерико, нет лучше гида для Голубого грота! Ах, как прекрасно!
И снова их губы искали друг друга, и серебристая голубизна, казалось, взмывала над ними фейерверками, взрываясь и опадая вниз на плечи завесой цветных атомов, отгородившей их от времени и от чужих взглядов. Они снова поцеловались. То тут, то там в пещере раздавались голоса туристов, отражавшиеся эхом от сводов. Загорелый голый мальчишка нырнул с высокой скалы, рассекая воду, словно серебряная рыба, и тысячи платиновых пузырьков поднялись с дна к голубому свету.
— Я люблю тебя всем своим сердцем, — прошептала она. — Что же нам делать? Ах, милый, если бы у тебя была хоть капелька здравого смысла насчет денег!
Пещера пустела, маленькие лодки одна за другой уплывали наружу, в сверкающее беспокойное море.
— Прощай, Голубой грот! — пропел лодочник. — Возвращайтесь еще, поскорей!
Ослепнув от солнечного света, они сели порознь и глядели друг на друга. Но, хотя серебристая голубизна осталась в пещере, ее лицо продолжало излучать сияние.
— Я тебя люблю! — прозвучало как непреложная истина здесь, под голубым небом.
Мистер Носби ждал на палубе, но не проронил ни слова — он лишь внимательно на них посмотрел, и всю обратную дорогу в Неаполь сидел между ними. Но, несмотря на его физически ощутимое присутствие, их теперь уже ничего не разделяло. Побыстрее бы ему вклинить между ними его задуманные четыре тысячи миль…
И только когда они пристали к берегу и пошли по пирсу, у Коркорана резко прошло его экстатическое и отчаянное настроение; кое-что резко напомнило об утреннем происшествии. Прямо на пути, словно их поджидая, стоял смуглый горбун, которому человек без пиджака указал на их такси. Едва увидев их, он тут же шагнул вбок и растворился в толпе. Пройдя мимо этого места, Коркоран обернулся, будто бросая последний взгляд на пароход, и заметил краешком глаза, что горбун, в свою очередь, показывал их еще какому-то человеку.
Когда все сели в такси, заговорил мистер Носби.
— Сейчас же собирайте вещи, — сказал он. — Берем машину и отъезжаем в Палермо сразу после ужина.
— Но мы не успеем доехать за вечер! — возразила Хэлли.
— Сделаем остановку в Козенце[7], это на полпути.
Было ясно, что он хочет завершить путешествие при первой же возможности. После ужина он попросил Коркорана сходить с ним вместе в гараж отеля нанять машину для поездки, и Коркоран понял, что это было сделано лишь ради того, чтобы не оставить его с Хэлли наедине. Настроение у Носби было дурное — он заявил, что в гараже чересчур высокие цены, и в итоге они вышли на улицу, где стояло какое-то ветхое такси.
Таксист согласился отвезти их за двадцать пять долларов.
— Не думаю, что эта развалюха способна нас довезти, — отважился заметить Коркоран. — Не кажется ли вам, что будет разумнее заплатить чуть побольше и нанять другую машину?
Носби посмотрел на него с плохо скрываемой злобой.
— Мы на вас совсем не похожи, — сухо произнес он. — Мы не можем позволить себе швыряться деньгами!
Коркоран холодно кивнул в ответ на этот упрек.
— Вот еще что, — сказал Коркоран. — Скажите, сегодня утром вы брали в банке деньги? Или что-нибудь такое, из-за чего за вами могли бы следить?
— Что вы имеете в виду? — торопливо спросил Носби.
— Кто-то весь день следит за каждым нашим шагом.
Носби проницательно на него посмотрел.
— Вам бы очень хотелось, чтобы мы задержались в Неаполе еще на день-другой, правда? — сказал он. — Но, к сожалению, не вы начальник этой экспедиции. Так что если хотите остаться, оставайтесь, но без нас.
— И вы не станете нанимать другую машину?
— Я слегка утомился от ваших советов!
В отеле, пока портье грузили чемоданы в высокий салон старомодного автомобиля, Коркорана вновь посетило чувство, что за ними следят. Он с трудом удержался, чтобы не поддаться инстинктивному побуждению повернуть голову и внимательно оглядеться. Если это лишь игра его воображения, лучше немедленно выкинуть все это из головы.
Они выехали почти в восемь вечера, в ветреные сумерки. Солнце скрылось за Неаполем, оставив после себя рубиново-золотое небо, и когда они объехали бухту и стали медленно взбираться к Торре-Аннунциата[8], Средиземное море на миг отсалютовало уходящему великолепию дня цветом розового вина. Сверху неясно вырисовывался Везувий, и из кратера поднимался непрерывный фонтан дыма, добавляя мрака надвигающейся ночи.
— Около двенадцати будем в Козенце, — сказал Носби.
Все промолчали. Город скрылся за холмом, и вот они уже сами по себе пересекают жаркое и таинственное голенище итальянского сапога, где из буйных зарослей человеческих сорняков взошла знаменитая «мафия» и откуда поднялась не менее знаменитая «черная рука», отбрасывая зловещую тень на два континента. Слышалось что-то жуткое в свисте ветра, гулявшего над этими серыми горами, увенчанными руинами замков. Хэлли вдруг задрожала.
— Какое счастье, что я американка! — сказала она. — Тут, в Италии, мне кажется, что все на свете уже умерли. Так много мертвецов, и все смотрят на нас с этих холмов —карфагеняне, древние римляне, мавританские пираты и средневековые принцы с их отравленными перстнями…
Печальная тьма ландшафта действовала на всех. Ветер усилился, со стонами шевеля черные кроны деревьев вдоль дороги. Мотор надрывался, старательно карабкаясь вверх по бесконечным склонам, скатываясь по извилистому дорожному серпантину, и от сдерживавших инерцию тормозов запахло жженым. Они остановились в маленькой темной деревеньке Эболи, чтобы заправиться бензином, и пока ждали сдачу, из темноты появилась еще одна машина и, подъехав, остановилась неподалеку.
Коркоран пристально на нее посмотрел, но в глаза светили фары, и он смог различить только четыре бледных пятна чьих-то лиц, которые тоже на него смотрели. Когда такси тронулось и с милю против стремительного ветра проехало в гору, он заметил, как из деревни показались фары той, другой, машины, следовавшей за ними. Коркоран тихо позвал Носби, обращая его внимание на этот факт, и Носби нервно наклонился вперед и постучал по стеклянной перегородке в салоне, отделявшей их от шофера.
— Пиу престо! — скомандовал он. — Иль сьера соно тропо тарде![9]
Коркоран перевел шоферу исковерканную итальянскую речь и вступил с ним в диалог. Хэлли задремала, положив голову матери на плечо. Проснулась она минут через двадцать — от того, что машина резко остановилась. Шофер при свете спички что-то разглядывал под капотом, а Коркоран и мистер Носби о чем-то торопливо разговаривали, стоя на дороге.
— Что случилось? — воскликнула она.
— Машина сломалась, — ответил Коркоран, — а у него нет инструментов, чтобы её починить. Лучше всего всем вам сейчас отправиться пешком в Агрополи[10]. Это недалеко, ближайший город, примерно две мили.
— Смотрите! — с тревогой воскликнул Носби. На холме, примерно в миле от них, показались огни фар другой машины.
— Может, они нас подбросят? — спросила Хэлли.
— Не будем рисковать, — ответил Коркоран. — В этом районе орудует одна из самых опасных в Северной Италии банд налетчиков. Да что там говорить, нас ведь выслеживают! Когда я спросил шофера, не знает ли он, что за машина едет за нами от Эболи, он тут же прикусил язык. Боится говорить!
Рассказывая, он помог Хэлли и её матери выйти из автомобиля. А затем с решительным видом повернулся к Носби.
— Лучше скажите, что вы забрали в неапольском банке?
— Десять тысяч долларов в банкнотах банка Англии, — испуганным голосом сознался Носби.
— Так я и думал. И кто-то из банка вас им сдал. Давайте сюда деньги!
— Это еще зачем? — спросил Носби. — Что вы собираетесь с ними сделать?
— Выкинуть, — ответил Коркоран. И настороженно вскинул голову. В ночи до них ясно донесся жалобный звук автомобильного мотора, преодолевающего подъем на второй передаче. — Хэлли! Вы с матерью идете с шофером. Первую сотню ярдов бегите как можно быстрее, а затем продолжайте идти. Если я не появлюсь, в Агрополи обратитесь к карабинерам. — Его голос ослаб и стал тише. — Не беспокойся, я все улажу. До свидания!
Когда они ушли, он опять повернулся к Носби.
— Давайте деньги! — сказал он.
— Вы собрались…
— Я собираюсь задержать их здесь, пока вы будете уводить отсюда Хэлли. Разве не понятно, что если они схватят её тут, среди этих холмов, то смогут потребовать любую сумму, какую им только вздумается?
Носби нерешительно замер. Затем достал толстый пакет пятидесятифунтовых банкнот и стал вытаскивать с полдюжины верхних.
— Давайте сюда всё! — выпалил Коркоран. Быстрым сильным движением он вырвал пакет из рук Носби. — А теперь уходите!
Меньше чем в полумиле показались фары автомобиля. Носби с бессвязным воплем развернулся и, спотыкаясь, отправился по дороге.
Коркоран достал из кармана карандаш, какой-то конверт и за пару минут при свете фар быстро выполнил все необходимое. Затем послюнявил палец и поднял его в воздух, словно ставя некий эксперимент. Результат его, видимо, удовлетворил. Он ждал, ероша пальцами большие бумажные банкноты — их было сорок штук.
Фары второй машины приблизились, автомобиль замедлил ход и остановился футах в двадцати.
Не заглушая мотор, из машины вышло четверо мужчин и направились к нему.
— Буона сьера! — крикнул Коркоран, а затем продолжил по-итальянски. — У нас машина сломалась.
— Где все остальные? — быстро спросил один из мужчин.
— Их подобрала другая машина. Развернулась, чтобы довезти их до Агриполи, — вежливо ответил Коркоран. Он видел, что на него направлено сразу два револьвера, но выждал еще мгновение, напряженно прислушиваясь к ветру в кронах деревьев, предвещавшему очередной порыв. Мужчины подошли ближе.
— Но у меня тут есть кое-что, и вам может быть интересно. — Сердце его тяжело билось, он медленно поднял руку и в слепящем свете фар стала видна пачка банкнот. Из долины вдруг налетел порыв ветра, сильный и яростный; Коркоран выждал еще мгновение, пока не почувствовал у себя на лице прохладную свежесть. — Двести тысяч лир в английских банкнотах! — Он поднял пачку повыше, словно собираясь её отдать тому, кто стоял ближе всех. А затем легким резким движением отпустил банкноты, и их тут же подхватил ветер, закружив и разнеся сразу в сорок разных сторон.
Стоявший ближе всех человек выругался и бросился за ближайшей пролетающей купюрой. А затем все принялись суетливо скакать по дороге, над которой ветер понес хрупкие трепещущие банкноты — словно безумные эльфы, они пикировали в траву, подскакивая из стороны в сторону и упрямо ускользая от рук.
Мужчины носились из стороны в сторону, и Коркоран вместе с ними, распихивая пойманные деньги по карманам, разбегаясь все дальше и дальше в исступленном преследовании ускользающих и манящих символов богатства.
И вдруг Коркоран увидел возможность. Будто заметив залетевшую под автомобиль случайную банкноту, он низко пригнулся, подбежал к автомобилю, перескочил через боковую дверцу и рывком уселся на водительское сиденье. Вдавив рычаг до отказа на первую передачу, услышал громкое ругательство и затем — резкий звук выстрела, но незаглушенная машина без проблем рванула вперед, и пуля пролетела мимо.
В одно мгновение — при звуках пальбы зубы его сжались, а мускулы напряглись — он оставил позади заглохшее такси и погнал в темноту. Совсем близко прогремел еще один выстрел, и его сильно тряхнуло; он на мгновение испугался, что пуля попала куда-то в двигатель, но затем стало ясно, что пуля пробила шину.
Проехав три четверти мили, Коркоран остановился, заглушил мотор и прислушался. Не было слышно ни звука; только что-то капало из радиатора на дорогу.
— Хэлли! — позвал он. — Хэлли!
Из тени футах в десяти от него появилась фигура, затем еще, и еще одна.
— Хэлли! — снова позвал он.
Она вскарабкалась на переднее сиденье и обвила его руками.
— Ты цел! — всхлипнула она. — Мы слышали выстрелы и хотели вернуться.
Мистер Носби, теперь очень спокойный, стоял на дороге.
— Полагаю, что при вас уже нет ничего из тех денег? — сказал он.
Коркоран вытащил из кармана три смятые банкноты.
— Только это, — сказал он. — А об остальном вы уж, пожалуйста, узнайте у них — они могут добежать сюда в любую минуту.
Мистер Носби, за которым последовали миссис Бушмилл и шофер, тут же уселся в автомобиль.
— И все же, — визгливо подчеркнул он, когда машина тронулась, — это дело обошлось нам довольно дорого! Вы потеряли десять тысяч долларов, которые предназначались для закупки товара на Сицилии!
— Это были английские банкноты, — сказал Коркоран. — И они были крупные. В любом банке Англии и Италии их легко опознают по номерам.
— Но у нас нет этих номеров!
— Я записал все номера! — ответил Коркоран.
***
Слухи о том, что мистер Юлиус Бушмилл из-за своего отдела закупок не может иногда спать по ночам, абсолютно ни на чем не основаны. Кое-кто утверждает, что расширение некогда вполне консервативного бизнеса ведется с расчетом, скорее, на сенсацию, чем на разум — но наверняка это просто мелкие злобные конкуренты, с врожденным отвращением к крупным масштабам. На все непрошенные советы мистер Бушмилл всегда отвечает, что даже если поначалу кажется, что зять разбрасывает деньги на ветер, они ведь всегда возвращаются! И объясняет это тем, что у юного идиота — настоящий талант тратить деньги!
Примечания переводчика
[1] Офис Морриса Геста -
[2] Херрин, штат Иллинойс -
[3] «мешки» - точнее, «оксфордские мешки» - культовый тренд в студенческой моде второй половины 1920-х, плотные широкие брюки, заправленные в высокие (по щиколотку) гольфы; появился после введенного в 1924 году в Оксфорде запрета носить бриджи на занятиях и быстро распространился в университетах.
[4] «а-ля Саратога» - считается, что чипсы как блюдо были изобретены в середине XIX века в ресторане города Саратога-Спрингс.
[5] Бумпьес – улица
[6] Гротте-Керк - церковь
[7] Козенца – итальянская коммуна в регионе Калабрия, административный центр провинции.
[8] Торре-Аннунциата – южный пригород Неаполя на берегу Неаполитанского залива у подножия Везувия, один из центров итальянской каморры.
[9] Пиу престо!… Иль сьера соно тропо тарде! – искаж. итал., прибл. «Еще скорее! Вечер уже поздний!»
[10] Агрополи – порт на берегу Тирренского моря, в регионе Кампанья. —
Оригинальный текст: A Penny Spent, by F. Scott Fitzgerald.