«Уважаемый Скотт — Уважаемый Макс»
Переписка писателя Ф. Скотта Фицджеральда и редактора Максуэлла Перкинса
Часть третья: «Выходной для пьяницы» (январь 1927 - февраль 1935)
1927
Фицджеральду от Перкинса 2 июня 1927 г.
Дорогой Скотт, все время думаю о заглавии «Он убил свою мать». Мне не кажется, что оно попахивает сенсационностью в скверном значении слова, а его простота, его прямой и почти буквальный смысл меня привлекают, тем более что это так непохоже на заглавия других ваших книг. И все же я в нем не совсем уверен. Может быть, предложите еще несколько, чтобы был выбор?
Всегда ваш
1928
М. Перкинсу Париж [Ок. 21 июля 1928 г.]
Дорогой Макс!
1. Роман продвигается неплохо. По-моему, он прекрасен, а те, кто его уже немного знают (я его здесь читал отрывками), кажется, очень заинтересовались. На днях у нас обедал Джеймс Джойс и внушил мне оптимизм своим замечанием о том, что он, «вероятно, окончит свой роман самое позднее года через три-четыре», а ведь он работает по 11 часов ежедневно, тогда как я по 8, и то не всегда. Свой роман я точно завершу к сентябрю.
2. Вы получили мое письмо насчет Андре Шамсона? Поверьте, Макс, вы многое упустите, если им не заинтересуетесь. Радиге, так и быть, темноват, но Шамсон совершенно понятен и, вне всякого сомнения, на голову выше всех здешних молодых; это как бы сплав Эрнеста и Торнтона Уайлдера. «Люди с большой дороги» — его второй роман, едва не получивший Гонкуровскую премию, — это история о том, как строят дорогу, написанная сильно, как «Земля» Гамсуна, и вовсе не похожая на фальшивые книги Тома Бойда об американских землепашцах. Я с ним едва знаком и вовсе не преследую каких-то собственных интересов, просто верю в его будущее и убежден, что он станет писателем не меньше Франса и Пруста. Кстати, Кинг Видор (тот, который поставил «Толпу» и «Большой парад») экранизирует роман следующим летом. Если вы хоть немного доверяете моему вкусу, дайте книгу кому-нибудь почитать, а потом напишите мне, что вы решили. Лет через десять Шамсона нельзя будет законтрактовать ни за какие деньги.
3. После романа я хочу выпустить книжку рассказов о Бэзиле Ли. Возможно, один-два серьезных рассказа, которые пойдут в «Меркьюри» или в «Скрибнерс», если вы их возьмете, да еще шесть, предназначенных для «Пост», вместе составят неплохую, занимательную книжку, которая должна появиться сразу вслед за главным моим романом, чтобы не создалось впечатления, что это и есть главная линия моего «творчества». Книжка получится объемом в 50 — 60 тысяч слов.
4. Напишите мне, что поделывают а) Эрнест, б) Ринг, в) Том (рецензии, как я замечаю, неважные), г) Джон Биггс.
5. Как вам понравился рассказ Бишопа? Мне — очень.
6. Буду в Америке, наверное, к 15 сентября. Привет Луизе.
Преданный и благодарный ваш друг
1929
М. Перкинсу Эджмур, Делавэр [Ок. 1 марта 1929 г.]
Дорогой Макс, я удрал, как вор, не оставив вам главы, потому что их еще надо с неделю пошлифовать, а из-за этого гриппа и суматохи перед отъездом я так и не выкроил время ими заняться. Посмотрю их на корабле и из Генуи отправлю вам. Тысячу раз спасибо за ваше терпение, и постарайтесь еще несколько месяцев не терять в меня веры, ведь для меня, Макс, это тоже трудное время, и я никогда не забуду, как вы были добры, ни разу меня не попрекнув.
Рад новостям об Эрнесте и его книге…
Фицджеральду от Перкинса 30 октября 1929 г.
Дорогой Скотт, уже несколько недель назад до меня дошли слухи, будто вы собираетесь вернуться в Америку, возможно, уже находитесь на пароходе среди океана. Джон Биггс полагал, что вас можно ожидать с минуты на минуту, верней всего, в Новом Орлеане. Но вчера пришло письмо от Эрнеста, из которого я понял, что вы по-прежнему в Париже и вовсе не намереваетесь уезжать, так что это письмо до вас должно дойти.
Об успехе книги Эрнеста вы, наверное, знаете от него самого; разошлось уже 36 000 экземпляров, и единственной помехой может стать только биржевой крах, о последствиях которого никто не берется судить. Розничная торговля, включая и книжную, вероятно, пострадает от него очень сильно. А ведь роман Эрнеста прекрасно пошел с самого его появления, и редкой книге сопутствует такая удача. Ни о чем другом и не говорят. Может быть, вы слышали, что с успехом идет пьеса Ринга, сделанная по рассказу «Некоторые любят похолоднее», — он написал для нее и песенки. Меня это не радует, ведь, хорошо на ней заработав, Ринг и вовсе забросит свое настоящее творчество, которым он нас и так не балует. А он уже строчит еще одну пьесу и, привыкнув к таким занятиям, вряд ли будет делать что-нибудь другое, если его не вынудит необходимость. Надеюсь, ни вы, ни Эрнест не заразитесь его примером.
В последнее время я встречался с несколькими людьми, которые вас знают. В том числе с Робертом Макэлмоном. Эрнест предупредил меня о его приезде письмом, в котором, как я понял, была просьба ему помочь, со стороны Эрнеста вполне бескорыстная. Просто он надеялся, что фирма сможет что-то сделать для Макэлмона; я пригласил его пообедать и — подумайте только! — он сразу же принялся поносить Эрнеста и как писателя, и как человека (это строго между нами). Видимо, он Эрнесту завидует, во всяком случае, я так понял, но можно же было по крайней мере помолчать, ведь именно через Эрнеста он со мной и познакомился.
Кроме того, заходил Каллаган. Говорит, что последний раз видел вас, когда боксировал с Эрнестом, а вы выполняли функции рефери, хотя вид у вас был такой, как будто бокс вас совсем не интересует и ваши мысли где-то далеко — похоже, раунд мог затянуться до бесконечности.
[…] «Прощай, оружие!», конечно, вызывает нападки, с которыми мы, однако, справились. Книга Вулфа, о которой я вам говорил в нашу последнюю встречу, тоже всех расшевелила.
1930
М. Перкинсу Париж [Ок. 1 мая 1930г.]
Дорогой Макс, я ужасно рад, что рассказ Бишопа принят, для него это огромное событие. Вчера вечером я ему кое-что почитал из романа, который ему, кажется, понравился. Хэролд Обер мне писал, что, если роман не будет готов к осени, надо выпустить книжку рассказов о Бэзиле Ли, но я-то хорошо знаю, как создаются и рушатся писательские репутации, и не собираюсь себя окончательно погубить таким шагом, памятуя о Томе Бонде, Майкле Арлене и еще многих, кто угодил в ту же самую ловушку, попытавшись обмануть публику и выдать ей вместо настоящего поделки, — нет уж, лучше четыре года без нового романа, чем такое. Я рано начал и слишком много писал, теперь это стало намного труднее, но роман, мой роман, — совсем другое дело, и я не хочу его испортить, наспех завершив, хотя мог так поступить еще полтора года назад. Если вы думаете, что Каллаган не похоронил самого себя под развалинами собственного шедевра, где вовсю пахнет мертвецкой, то погодите самую малость, пока не уляжется пыль от обломков. Не знаю, зачем я это пишу вам: ведь вы всегда были для меня лучшим из друзей и помогли мне бесконечно, просто письмо Обера настроило меня грустно и пробудило жажду мрачного юмора. Я знаю, к чему стремлюсь. Макс, верьте мне. Господи, словно целая эпоха пролегла между «Кабалой» и «Мостом короля Людовика Святого», между «Гением» и «Американской трагедией», между «Зубом мудрости» и «Зелеными лугами»! Должно быть, там, в Америке, время несется быстрее, но время, которое вложено в работу, — это ведь время, оторванное от жизни; что ж, пусть так, все равно эта моя новая вещь, какой бы она ни вышла, не окажется посредственностью вроде «Женщины с Андроса» или «Сорок второй параллели». Как легко заявлять: «Да что вы, он уже кончился», — только лучше бы критики в таких вещах судили по сделанному, а не просто по тому, что писатель давно молчит.
Всегда ваш
Фицджеральду от Перкинса 8 июня 1930 г.
Дорогой Скотт, ничего нет более бессмысленного, чем писать слова сочувствия, тем более человеку, который прекрасно знает, что это сочувствие неподдельное. От души надеюсь, что Зельца понемногу оправится. Как все скверно! И сколько же на вас всего свалилось. Телеграмма от вас пришла, мы ответили, что полторы тысячи вам переведены.
Недавно видел Эрнеста, он приезжал повидаться с Бамби, которого привозила его свояченица. У Эрнеста все хорошо, и мы прекрасно провели время. Удалось выкупить у «Лайврайта» «В наше время», которое мы переиздаем, твердо надеясь на успех. В силу обстоятельств первое издание так и не привлекло внимания, так что мне кажется, для большинства это будет новая книга.
Джон Бишоп прислал еще один рассказ, но он был слишком велик для журнала да и не очень хорош. Теперь он его сократил, переделал, и, по-моему, вышло неплохо. Во всяком случае, это настоящая литература.
Дела никогда еще не шли так отвратительно, но есть надежда, что к осени начнется оживление… Весенний шторм мы выдержали лучше других благодаря книжкам С. С. Ван Дайна, на которых депрессия вроде бы и не сказалась, даже помогла их популярности. Заказчики требовали только этих книжек, потому что они продавались.
Надеюсь, вскоре все придет у вас в порядок, и вы к нам вернетесь.
Ваш преданный друг
М. Перкинсу Женева [Ок. 1 сентября 1930 г.]
Дорогой Макс, кажется, никакого мира не существует за пределами этой унылой, пахнущей дезинфекцией земли, хотя она и поросла цветами. Из всех, кого я здесь встретил, Том Вулф единственный человек, не поддавшийся болезни и не позволивший, чтобы она поглотила его мысли целиком. Он ваше настоящее открытие, ведь трудно себе вообразить все то, на что он способен. По сравнению с Эрнестом он обладает более глубокой культурой и большей жизненной энергией, а если он не такой тонкий поэт, то ведь это искупается грандиозностью материала, который он хочет охватить. Он лишен и присущей Эрнесту чеканной твердости: перо Эрнеста словно закаляли на огне, Том же более восприимчив к живой жизни вокруг. Джон Бишоп считает, что его нужно учить экономии слов и т.п., но сейчас, по прочтении его книги, я нахожу, что все это ерунда. Он удивительный человек, и пусть он сам решает, сколько надо писать, даже если роман растянется на пять томов. Мне он страшно понравился.
[…] Зельда почти выздоровела. Доктора настаивают на том, что она никогда больше не должна пить (хотя ее болезнь не из-за этого) и что мне тоже целый год нельзя пить ничего, даже вина, так как в бреду она упорно возвращалась к нашим былым раз-гулам.
Пожалуйста, присылайте мне новые книги, если будет что-нибудь сопоставимое с Вулфом. А что, Эрнест пишет историю боя быков?..
Всегда ваш
Р. S. Эта болезнь унесла все, что у меня было, поэтому я и послал вам в июле ту телеграмму. Лучший швейцарский врач посвятил ей все свое время, и только поэтому ее удалось в самый последний миг спасти от безумия.
1932
М. Перкинсу Сент-Питерсберг, Флорида [Ок. 15 января 1932 г.]
Дорогой Макс, впервые за последние два с половиной года я смогу пять месяцев без перерыва работать над романом. У меня сейчас около шести тысяч долларов. Роман переделываю по новому плану, сохраняя из прежней рукописи удавшиеся куски, — добавлю 41 000 слов, и можно печатать. Ни слова об этом Эрнесту и вообще никому, пусть думают, что хотят, для меня важна только ваша твердая вера.
Ваши письма все так же печальны. Господи, ну дайте вы себе зимой отдохнуть! Фирму в ваше отсутствие никто не развалит, да и не найдется никого, кто предпринял бы без вас какие-то серьезные шаги. Пусть увидят, что вы для них значите, а когда вернетесь, вам легче будет снести две-три пустые башки. Так, кстати, сделал Тальберг на «Метро-Голдвин-Майер»…
М. Перкинсу Балтимор [Ок. 30 апреля 1932 г.}
Дорогой Макс, роман Зельды стал во всех отношениях лучше и теперь уже недурен. В нем есть что-то новое. Она в основном убрала все, что отдавало атмосферой попоек в подпольных барах и поездок в Париж. Вам книга понравится. Вы ее получите через десять дней. Я не берусь о ней судить, так как слишком ее хорошо знаю, но, кажется, роман даже лучше, чем я думал. Впрочем, о двух вещах я вас попрошу со всей серьезностью:
1. Если книга вам понравится, прошу вас, не посылайте ей поздравительных телеграмм, а все свои похвалы выразите без преувеличений — так, как вы бы и поступили в обычных обстоятельствах; не поддавайтесь обычному побуждению подбодрить человека больного и слабого, стараясь быть с ним как можно обходительнее. Это на первый взгляд пустяк, но он важен, так как доктора полагают нужным не внушать Зельде мысль, будто ее немедленно ждут слава и деньги (хотя на ее месте такая мысль пришла бы каждому). Мне вообще кажется, что в последнее время у нас плохо с критикой: мы только и знаем, что совершать открытия, хотя на одного Хемингуэя приходится десяток каллаганов и колдуэллов (с моей точки зрения, ничтожных); похоже, мы произвели на свет особую породу смолоду избалованных гениев из числа тех, кто лучше стал бы толковым рабочим. Не скажу, что я так уж об этом сокрушаюсь, ведь за последние пять лет были открыты Эрнест, Том Вулф и Фолкнер, и их одних было бы достаточно, чтобы не считать эти годы пустыми, но что касается Зельды, я страшусь подвергать ее риску неумеренных похвал. Если ее ждет успех, пусть она его заслужит настоящей работой, когда тебе знакомы и усталость, и нежелание писать, а былое вдохновение словно бы тебе лишь снилось. Ей не двадцать один год, и она слаба, так что незачем ей следовать моему примеру, который у нее, конечно, особенно свеж в памяти.
2. Не надо заводить с нею речь о договоре, пока не переговорите со мной. […]
1933
М. Перкинсу Тоусон, Мэриленд, [19 января 1933 г.]
Дорогой Макс, на прошлой неделе я провел три дня в Нью-Йорке в страшной суете. Собрался вам позвонить как раз в тот момент, когда рухнул, чтобы целые сутки проваляться в постели, издавая жалобные стоны… Эрнест говорит, что скрыл от вас, в какой я скверной форме. Пишу вам даже не столько с целью исповедаться, как Руссо, сколько с целью объяснить, почему в нарушение давнего обычая я вас не навестил по приезде.
Спасибо за книги, которые вы мне посылаете. Ими почти что и ограничивается все мое чтение: как все, я вынужден теперь наводить жесткую экономию. Когда прояснится, как идет книга Зельды, напишите мне об этом.
Нью-Йорк, по-моему, охвачен крайней нервозностью, что неудивительно, но отчего-то все до единого толковали, что нервозностью охвачен прежде всего я сам. А так здесь все выглядит превосходно. С первого февраля по первое апреля строго подчиняю свою жизнь сухому закону, только не говорите об этом Эрнесту: для него я такой же законченный алкоголик, как для меня Ринг, — мы ведь почти всегда встречаемся на попойках и вечеринках; не надо его разочаровывать, хотя он и мог бы понять, что даже рассказик для «Пост» можно сочинить лишь на трезвую голову…
1934
М. Перкинсу Балтимор 13 января 1934 г.
Дорогой Макс!
Пожалуйста, не забудьте сделать так, чтобы суперобложка давала понять, что в романе описывается тяжелая драма, хотя он и начинается лирически…
Мне пока что написали о книге только несколько литераторов и знакомых из мира кино. Не сомневаюсь, что роман поддержит мой престиж, однако признание, видимо, будет нескорым — увы, опять я написал роман для романистов, а такие книги еще никому не приносили золотых гор. Может быть, в нем слишком все густо написано, чтобы любителям острых сюжетов легко было добраться до сути, но тут уж ничего нельзя изменить, потому что это тот самый случай, когда книге отдано все без остатка. Думаю, журнальная публикация поможет книге найти читателей, ведь такие романы становятся полностью понятными только во втором прочтении. Каждая сцена в нем переделывалась и переосмысливалась от трех до шести раз.
Фицджеральду от Перкинса 15 января 1934 г.
Дорогой Скотт! Если только по каким-то непредвиденным причинам книга не окажется слишком уж хороша для обычной публики — а в это трудно поверить, так велико ее очарование, — думаю, что роман не просто укрепит ваш профессиональный престиж.
Знаю, какого труда вам стоит поддерживать повсюду в повествовании ровное напряжение, и все-таки (при всех своих колебаниях и неуверенности) советую подумать над сокращением первой части журнальной публикации и начала второй. Не исключаю, что это невозможно и неразумно. Но вдруг вам удастся изъять сцену на вокзале и эту пальбу? Дело в том, что с появлением на сцене Дика Дайвера интерес к рассказу повышается очень существенно. Впрочем, книгу читают не так, как романы в журналах. Цель моего предложения только в том, чтобы подсознательно вы его проверили на истинность, не отвлекаясь от других забот. А принять его или нет, решите, когда будете вычитывать корректуру.
Всегда ваш
М. Перкинсу Балтимор 4 марта 1934 г.
[…] Надеюсь, что, во-первых, экземпляры корректуры будут разосланы рецензентам заблаговременно и, во-вторых, рецензенты получат роман в том варианте, который предназначен для отдельного издания. Я прошу об этом потому, что всякая правка текста оказывает колоссальное воздействие на общее впечатление от книги. Макс, не забывайте, что в общем и целом я не из расторопных. Как-то я сказал Хемингуэю, что если вспомнить притчу о черепахе и зайце, то вопреки распространенным представлениям черепахой надо бы назвать не его, а меня; главное различие между нами в том, что все, чего я когда бы то ни было достигал, приходило в результате упорной и изнурительной борьбы, а в Эрнесте есть искра гения, и поэтому-то он с такой легкостью делает вещи необыкновенные. Я же не знаю, что такое легкость. С легкостью я могу писать только дрянь, и, посвяти я себя этому занятию, моя жизнь шла бы гладко. Дрянь писать я умею. На днях я переписал для Кларка Гейбла всю его роль в новом фильме. Такие вещи я могу делать столь же быстро, как и любой другой, но с тех пор, как решил стать серьезным, я мучаюсь над каждым абзацем; я превратился в тяжело переступающего бегемота и таким останусь до конца своих дней…
Теперь насчет рекламы. Еще раз повторю, что, по моему убеждению, всякая трескотня абсолютно бессмысленна, а если ваши люди из отдела рекламы примутся эксплуатировать тот интерес к книге, который проявили интеллектуалы, это кончится полной катастрофой. Книга должна завоевывать публику сама, интерес к ней должен расти благодаря ее собственным достоинствам. Не думаю, что в этом отношении она повторит судьбу «Великого Гэтсби». Он был слишком мал по объему, и в нем на авансцене оказались мужские персонажи. Здесь, наоборот, главную роль играют героини. Надеюсь, если ничто не помешает, свою аудиторию этот роман соберет, насколько это возможно в сегодняшних условиях.
Простите, что я все об одном и том же. Я так долго жил, замкнувшись в этой книге и окруженный ее персонажами, что мне часто кажется: реального мира вообще не существует, а существуют только мои герои. Это звучит ужасно претенциозно (боже мой, мне ли быть претенциозным?!), и тем не менее это абсолютный факт — радости и потрясения моих героев для меня важны точно так же, как то, что происходит в моей собственной жизни.
Зельде лучше. Может быть, даже удастся на пасху устроить ее выставку, но пока это лишь слабая надежда…
М. Перкинсу Балтимор 30 июля 1934 г.
Утром перед завтраком я прочитал в «Скрибнерс» рассказ Тома Вулфа. Считаю, что это совершенная вещь; в рассказе есть утонченность, не столь для него обычная, и подлинная поэзия, созвучная Эрнесту (вы, конечно, не станете говорить об этом Тому, для него это вовсе не комплимент). То семейное сходство, которое есть между нами тремя как писателями, создается благодаря различимому подчас в нашей прозе стремлению передать точное ощущение момента во времени и в пространстве, отдавая для этой цели предпочтение людям, а не вещам, то есть стремление скорее к тому, что делал Вордсворт, чем к тому, чего с такой возвышенной непринужденностью добивался Китc, стремление к точной фиксации через память пережитого нами опыта. Передайте Тому, что я его поздравляю от всей души.
М. Перкинсу Балтимор 8 ноября 1934 г.
Дорогой Макс, я глубоко ошибался, предполагая, что смогу закончить книгу рассказов к осени. Мне-то следовало понимать, что, имея 12 000 долгу к тому времени, как появилась «Ночь», я должен буду все лето и почти всю осень работать, чтобы этот долг погасить. Я намеревался писать по мелочи каждый вечер, закончив дневную работу, но вышло так, что работа меня совершенно выматывает; вечером я сижу за столом часа два, хотя должен бы все кончить за час, и ложусь настолько выжатым и измученным, что не могу заснуть всю ночь и наутро ни на что не годен — разве что диктовать письма, подписывать чеки, улаживать практические дела и проч., — а о том, чтобы вызвать в себе творческое настроение, часов до четырех дня нечего и думать. Частично дело объясняется моим скверным здоровьем. Лет десять, даже пять назад мне бы не было так туго, но сейчас я похож на верблюда, к чьей ноше нельзя добавить и соломинку: не выдержит хребет…
Знаю, вам кажется, что я просто обленился, но, уверяю вас, это не так. Конечно, я чересчур много пью, и это мне мешает. Но если бы я не пил, не уверен, что смог бы протянуть так долго. И разве я мало работаю? За восемь месяцев, с тех пор как в середине марта была сдана последняя корректура романа, я написал и пристроил в «Пост» три рассказа, а для «Редбук» написал два с половиной рассказа, переписал три статьи Зельды для «Эсквайра», а когда деньги стали нужны позарез, сам написал им статью, сделал пересказ «Ночи» на 10 000 слов (он не пошел) и рассказ для Грейси Аллена (тоже не пошел), начал и бросил, когда было уже от 1500 до 5000 слов, еще пять рассказов, дал в «Модерн лайбрари» предисловие к их изданию «Великого Гэтсби» — в общей сложности это ничуть не меньше, чем в прежние годы. Меня сейчас хватает примерно на один хороший рассказ или на две статьи в месяц. Этим летом я совсем не отдыхал, если не считать нескольких поездок на день в Виргинию и двух — на четыре-пять дней — по делам в Нью-Йорк. Конечно, это не объяснение, почему я не могу поправить дела; чем труднее времена, тем больше надо работать, но теперь дошло до того, что стоит мне чуточку перегнуть — и меня силой уложат на больничную койку или отберут бумагу… В «Редбук» идет мой цикл и мне сейчас приходится писать по рассказу каждые десять дней, а поскольку осталось сделать еще десять, эта работа займет месяца три с лишним — последний сдам где-то в середине февраля. Если дело пойдет, постараюсь сократить этот срок на месяц.
Максуэллу ПЕРКИНСУ 8 ноября 1934
Я глубоко ошибался, предполагая, что смогу закончить книгу рассказов к осени. Мне-то следовало бы понимать, что, имея 12 000 долгу к тому времени, как появилась «Ночь», я должен буду все лето и почти всю осень работать, чтобы этот долг погасить. Я намеревался писать по мелочи каждый вечер, закончив дневную работу, но вышло так, что работа меня совершенно выматывает: вечером я сижу за столом часа два, хотя должен бы все кончать за час, и ложусь настолько выжатым и измученным, что не могу заснуть всю ночь и наутро ни на что по годен — разве что диктовать письма, подписывать чеки, улаживать практические дела и проч., а о том, чтобы вызвать в себе творческое настроение, часов до четырех дня нечего и думать. Частично дело объясняется моим скверным здоровьем. Лет десять, даже пять назад мне бы не было так туго, но сейчас я похож на верблюда, к чьей ноше нельзя добавить и соломинку, не то не выдержит хребет…
Знаю, вам кажется, что я просто обленился, но уверяю вас, это вовсе не так. Конечно, я слишком много пью, и это мне сильно мешает. Но если бы я не пил, не уверен, что сумел бы протянуть так долго. И разве я мало работаю? За восемь месяцев с тех пор, как сдал в середине марта последнюю корректуру романа, я написал и пристроил в «Пост» три рассказа и послал им еще один, от которого они отказались, сделал два рассказа и наполовину кончил третий для «Редбук», переписал три статьи Зельды для «Эскуайра», а когда деньги стали нужны позарез, сам написал для них статью, сделал пересказ «Ночи» на 10 000 слов (он не пошел) и рассказ для Грейси Аллена (тоже не пошел), начинал и бросал, когда было уже от 1500 до 5000 слов, еще пять рассказов, дал в «Модерн лайбрэри» предисловие к их изданию «Великого Гэтсби» — в общей сложности это ничуть не меньше, чем в прежние годы. Меня сейчас хватает примерно на один хороший рассказ или на две статьи в месяц. Этим летом я совсем не отдыхал, если не считать нескольких поездок на день в Виргинию и двух на четыре-пять дней по делам в Нью-Йорк. Конечно, это не объяснение, почему я не могу поправить дела; чем труднее времена, тем больше надо работать, но теперь дошло до того, что стоит мне чуточку перегнуть — и меня силой уложат на больничную койку или отберут бумагу… В «Редбук» идет мой цикл, и мне сейчас приходится писать по рассказу каждые десять дней, а поскольку мне осталось сделать еще десять, эта работа займет месяца три с лишним — последний сдам где-то в середине февраля. Если дело пойдет, постараюсь сократить этот срок на месяц.
(Перевод А. Зверева, опубликован в журнале «Вопросы Литературы» №, 19.)
1935 (январь - февраль)
М. Перкинсу Балтимор 26 февраля 1935 г.
Дорогой Макс, только что прочел в «Таймc» о смерти Тома Бойда и сражен этой новостью, как громом с ясного неба. Не знаете ли подробностей?
С нетерпением буду ждать книгу Тома Вулфа.
Нынче утром вернулся из Северной Каролины и уже вовсю работаю над очередным рассказом. (Целый месяц я не брал в рот ни капли — даже пива, не говоря о вине.) Как только сверстают «Сигналы побудки», пришлите мне экземпляр, пусть без переплета. Очень хочется взглянуть на книжку, а особенно на суперобложку. Когда она выйдет?
Всегда ваш
P. S. Убежден, что Том Вулф в посвящении лишь выразил свой истинный долг вам, какие бы там ни были высокие слова, ведь все мы, кому выпала удача быть вашими авторами, разделяем это чувство.
Оригинальный текст: Dear Scott/Dear Max: Correspondence of Scott Fitzgerald and Maxwell Perkins.