Фрэнсис Скотт Фицджеральд
Великий Гэтсби
Глава 6
Как-то раз, ласковым летним утром, молодой амбициозный репортер из Нью-Йорка постучался в двери Гэтсби и бесхитростно поинтересовался, не имеет ли тот сказать что-нибудь.
— Имею ли я сказать что-нибудь… Простите, а о чем? — дипломатично справился Гэтсби.
— Неважно о чем — пару слов для прессы.
Через пять минут выяснилось, что молодой человек услышал фамилию Гэтсби в офисе редакции в связи с обстоятельствами, о которых он то ли не хотел говорить, то лив них совершенно не разобрался. Но с похвальной для репортера пронырливостью «взял след» и отправился на разведку, причем в свой законный выходной день.
Это был своего рода выстрел навскидку, но самородное репортерское чутье не подвело. Слухи о Гэтсби, распространявшиеся усилиями сотен людей, пользовавшихся его гостеприимством и на этом основании считавших себя вправе судить о нем и его прошлом, перешли в иное качество, и был недалек тот день, когда Гэтсби и все с ним связанное должно было стать главной темой скандальных газетных публикаций. Молва связывала его с фантастическими проектами века, вроде «подземного нефтепровода в Канаду», рассказывали, что живет он вовсе не в доме, а на огромной яхте размером с трансатлантический лайнер, и именно на ней он тайно курсирует вдоль побережья Лонг-Айленда. Видимо, вся эта таинственность и чудовищное нагромождение слухов тешили самолюбие Джеймса Гетца из Северной Дакоты, — только трудно сказать почему.
Его звали Джеймс Гетц, во всяком случае, таково было его настоящее имя. Он изменил его в возрасте семнадцати лет — в знаменательный день, ставший началом его бурной карьеры, когда яхта Дэна Коди встала на якорь у одной из самых опасных отмелей Верхнего озера. Его звали Джеймс Гетц, когда он в тот день шатался без дела по берегу, одетый в рваное джерси грязно-зеленого цвета и парусиновые штаны, но уже Джей Гэтсби отвязывал, а попросту, «заимствовал» чужую лодку со стоянки у причала. Именно Джей Гэтсби добрался до «Туоломеи» Дэна Коди и сообщил ему, что ровно через полчаса поднимется ветер, сорвет яхту с якоря и разнесет ее в щепки.
Возможно, это имя пришло ему в голову не вдруг, возможно, он выдумал его задолго до того. Его родители были недалекими людьми и неудачливыми фермерами и он никогда не воспринимал их всерьез, да и не относился к ним, как к своим настоящим отцу с матерью. В своих юношеских фантазиях Джеймс Гетц воображал, будто достоин других родителей. Собственно, Джей Гэтсби — его, так сказать, духовный образ — возник из идеализации своей собственной натуры, став своего рода материальным воплощением неудовлетворенных юношеских амбиций. Он был агнцем Божьим, если слова эти сохранили хоть какой-нибудь смысл, а если сохранили, то он был именно «агнцем», исполнявшим Замысел Творца, если понимать под промыслом Божьим служение тщетной мирской суете и плотским утехам. Так был вылеплен Джей Гэтсби, вылеплен именно таким, каким только и мог он выйти из рук семнадцатилетнего юнца — в полном соответствии со вкусами и пристрастиями, свойственными этому возрасту.
Больше года он скитался по южному побережью Верхнего озера, конопатил лодки, ловил лосося, добывал съедобных моллюсков и вообще не брезговал никакой работой за стол и ночлег, Его смуглое мальчишеское тело обрастало мускулами в изнурительном рыбацком труде, а мятежный дух закалялся в безудержных и шумных попойках в портовых салунах. Он рано познал женщин, и, испорченный их вниманием, стал относиться к ним с презрением. Он презирал юных девственниц за их неискушенность и ненавидел зрелых женщин за их многоопытность, за их настойчивые попытки стать частью его мирка, построенного на патологически животном эгоцентризме.
Но в душе его не было покоя, там царили хаос и смятение. Самые затейливые и невероятные видения посещали его по ночам. Причудливые миры и ослепительные протуберанцы, тысячи солнц мелькали перед ним то ли в полусне, то ли в полубреду под вечное тиканье часов на умывальнике в душной комнате, на смятой постели или прямо на полу — на ворохе сваленной на пол одежды, пропитанной влажными испарениями мертвенно-голубого лунного света. Болезненное воображение плело один замысловатый узор за другим, оплетая сознание невидимыми путами, пока спасительный сон не принимал его в свои объятия посреди какой-нибудь особенно яркой и дерзкой сцены. Какое-то время ночное блуждание по звездам было для него потаенной дверцей в недоступный для него мир отдохновения и грез, словно Некто Великий и Ужасный внушал ему веру в иллюзорность бытия и убеждал в том, что мир незыблемо покоится на трех китах или, в крайнем случае, на крылышках эльфов.
Тщетная погоня за якобы уготованным ему блестящим будущим привела его в маленький лютеранский колледж Святого Олафа на юге Миннесоты; и это произошло за несколько месяцев до встречи с Коли. Там он продержался всего лишь две недели, потрясенный монашеским фатализмом в целом и всеобщим равнодушием к барабанам его судьбы в частности; однако самым большим разочарованием его послушничества стала унизительная работа дворника, которую предложили ему святые отцы в виде платы за учение. Она окончательно отвратила его от схоластической карьеры. Он вернулся к родным берегам, и как раз был занят тем, что подыскивал себе подходящую работу, когда яхта Дэна Коди встала на якорь у одной из самых опасных отмелей Верхнего озера…
Коди исполнилось пятьдесят. Он прошел свои университеты на серебряных приисках Невады, питался медвежьим мясом на Юконе и появлялся везде, где только пахло деньгами и металлом, начиная с семьдесят пятого. Сделки с монтанской медью принесли ему миллионы; золотые и прочие лихорадки, сотрясавшие Америку до самого основания, пощадили его физическое здоровье, но поставили на грань психического расстройства и размягчения мозга, чем не преминули воспользоваться увивавшиеся вокруг него женщины, и многие из них пытались разлучить его с деньгами, добытыми ценой лишений и труда. Так, некая Элла Кей, «добропорядочная журналистка из приличной газеты», посредством грязных интриг и низких ухищрений пыталась сыграть роль мадам де Ментенон при слабеющем Коди, и в конечном итоге заставила его искать убежище в открытом море на борту собственной яхты «Туоломеи»; в 1902 году пикантные подробности этой истории смаковала вся бульварная пресса. Пять лет он скитался по морям, и в конце концов зашел в залив Литтл-Герл в Верхнем озере, став вестником Судьбы для Джеймса Гетца.
Когда юный Гетц отдыхал, табаня веслом, и смотрел снизу вверх на леерное ограждение дека, изящная яхта показалась ему воплощением всего прекрасного, что только может быть на белом свете. Думаю, он улыбался, когда разговаривал с Коди, — к этому времени юный искатель приключений успел понять, что людям нравится его улыбка. Так или иначе, но Коди задал ему парочку вопросов (именно тогда и прозвучало новое имя) и с удовлетворением обнаружил, что юноша сметлив и дьявольски честолюбив. Через несколько дней он отправился с ним в Дулут и купил ему голубую куртку, шесть пар белых полотняных брюк и форменную фуражку яхт-клуба. Когда «Туоломея» вышла в открытое море и ушла в плаванье к Вест-Индии и Северной Африке — к берберийским берегам Джей Гэтсби драил палубу и ловко управлялся со снастями.
Он был зачислен в команду, впрочем, его прямые обязанности так и не были определены: Гэтсби попеременно нес вахту стюарда, помощника капитана, шкипера, секретаря. Доводилось ему бывать и «личным тюремщиком» Дэна Коди; Трезвый Дэн прекрасно знал, что может вытворить его второе «я» в пьяном виде! Обязанности тюремщика возлагались на Гэтсби именно в таких чрезвычайных ситуациях — и доверие Коди к нему росло, а со временем он стал полагаться на Джея больше, чем на самого себя. Пять лет ходили они по морям, трижды обойдя вокруг континента. Возможно, так могло бы продолжаться бесконечно долго, если бы одной несчастливой ночью, на стоянке в Бостоне, на палубу не поднялась Элла Кей. Дэн Коди тихо скончался ровно через неделю после этого, презрев все и всяческие законы гостеприимства, но, видимо, несчастному было не до них.
Я хорошо помню его портрет, который висел в спальне Гэтсби: седые волосы, багровое лицо с пустыми и колючими глазами. Он был одним из тех буйных конквистадоров Дикого Запада, кто привнес на Восток безудержный разврат публичных домов и необузданную жестокость салунов фронтира. В определенном смысле Гэтсби был обязан этому горькому пьянице благоприобретенным неприятием спиртного. Случалось, что на какой-нибудь слишком уж разгульной вечеринке женщины поливали его шампанским, но сам он позволял себе, в крайнем случае, только рюмку ликера.
Коди оставил ему двадцать пять тысяч долларов, но Гэтсби не получил ни цента из наследства старого морского волка. Он так до конца и не разобрался в юридической казуистике, благодаря которой миллионы Коди уплыли прямо в карман «добропорядочной журналистки из приличной газеты», но факт остается фактом: Гэтсби остался с тем, с чем приплыл к «Туоломее» пять лет тому назад, не считая бесценного жизненного опыта, благодаря которому юношеские грезы Джеймса Гетца облеклись в плоть и кровь.
***
Все это он рассказал мне много позже и исключительно для того, чтобы опровергнуть нелепые слухи о своем прошлом, в которых не было ни фана правды. Более того, происходило это в непростое для меня время, когда личные обстоятельства складывались таким образом, что я был готов поверить всему или ничему. Вот почему я и решил воспользоваться короткой заминкой в развитии событий, чтобы несколько прояснить ситуацию и поставить на место клеветников и сплетников, пока мистер Гэтсби переводит дух, если можно так выразиться!
Пауза возникла и в нашем с ним общении. Примерно пару недель мы не только не виделись, но даже не разговаривали по телефону. Я проводил в Нью-Йорке большую часть свободного времени, бродил с Джордан по вечерним улицам и всеми силами пытался войти в доверие к ее тетке преклонного возраста.
В конечном итоге я сам отправился к нему в один из воскресных дней, ближе к вечеру. Не прошло и двух минут после моего прихода, как заявился Том Бьюкенен в компании обуреваемых желанием выпить молодых людей. Я был просто потрясен, хотя удивляться следовало, скорее, нерасторопности Тома, умудрившегося так затянуть с «ознакомительным» визитом.
Молодые люди упражнялись в верховой езде где-то поблизости отсюда, — Том, его приятель по фамилии Слоун и хорошенькая особа в коричневой амазонке, которым доводилось бывать в доме Гэтсби и раньше.
— Рад видеть вас, — сказал Гэтсби, выйдя на веранду. — Искренне рад, что вы заглянули ко мне.
Словно их это волновало!
— Прошу садиться. Сигареты? Сигары? — он нервно ходил по комнате и звонил в колокольчик, вызывая прислугу. — Через минуту принесут чего-нибудь выпить.
Его определенно беспокоило присутствие Тома. Правда, он все равно не успокоился бы, не угостив нежданных гостей, отдавая себе отчет в том, что за этим они, собственно, и явились. Мистер Слоун капризно отказывался от предлагаемых угощений.
— Лимонад?
— Нет, не хочу.
— Может быть, шампанского?
— Спасибо, что-то не хочется.
— Ну, тогда — извините, — сокрушенно сказал Гэтсби и сразу же спросил: — Хорошая была прогулка?
— Здесь в округе прекрасные дороги.
— Но я полагал, что автомобили…
— Может быть…
Повинуясь какому-то порыву, Гэтсби повернулся к Тому, который с самого начала повел себя так, словно они встретились впервые.
— Кажется, мы с вами где-то встречались, мистер Бьюкенен?
— О, да, — сказал Том с грубоватой фамильярностью. — Как же, помню. Прекрасно помню.
Я был готов отдать голову на отсечение, что Том ни сном ни духом не помнит о случайной встрече в нью-йоркском ресторанчике.
— Помните? Пару недель тому назад…
— А, вот когда! Вы еще тогда были с Ником.
— Имею честь быть знакомым с вашей супругой, — почти что агрессивно продолжил Гэтсби.
— Как тесен мир, — равнодушно обронил Том и повернулся ко мне: — Ник, ты ведь живешь где-то поблизости?
— Совсем рядом.
— Надо же!
Мистер Слоун не принимал участия в беседе и сидел, откинувшись на спинку кресла, с надменным и усталым видом. Молодая леди тоже хранила загадочное молчание, но после пары хайболов расцвела нежной и обольстительной улыбкой.
— О, мы намереваемся выбраться на пленэр, и рассчитываем быть у вас в следующее воскресенье, мистер Гэтсби, — медовым голосом заявила она. — Вы ведь не возражаете?
— Как можно, леди! Почту за честь…
— Решительно, вы очень любезны, — бесцветным голосом произнес мистер Слоун. — Однако нам пора…
— Помилуйте, почему так скоро? — вежливо запротестовал Гэтсби.
Теперь он взял себя в руки, и ему определенно захотелось пообщаться с Томом Бьюкененом накоротке.
— Собственно, а почему бы вам не остаться на ужин? Я не удивлюсь, если заглянет кто-нибудь из Нью-Йорка.
— Нет, нет, приглашаю всех к себе, — с энтузиазмом заявила молодая леди. — Всех! И вас тоже!
Последняя реплика относилась ко мне. Тем временем мистер Слоун выбрался из кресла и встал посреди гостиной.
— Поехали! — сказал он, обращаясь к юной амазонке.
— Правда! Правда… — кокетливо продолжала она. — Давайте поедем, мило проведем время. Места хватит для всех!
Гэтсби посмотрел на меня с немым вопросом. Он явно хотел поехать, словно не видел того, что мистер Слоун крайне этим недоволен и уже решил для себя этот вопрос.
— Боюсь, что не могу воспользоваться вашим любезным приглашением, — сказал я.
— Но вы-то поедете, мистер Гэтсби? — не унималась леди-амазонка.
Мистер Слоун зловеще прошептал ей что-то прямо в ухо.
— Вовсе даже не опоздаем, — громко ответила она. — Просто нужно собираться и ехать прямо сейчас.
— Правда, я не держу лошадей, — сказал Гэтсби. — Последний раз я ездил верхом на фронте, а своей конюшни так и не завел. Впрочем, я поеду следом за вами на авто. Буду готов через минуту.
Мы вышли на веранду, мистер Слоун и юная леди отошли в сторону и яростно заспорили.
— Черт побери! — сказал Том. — Он что — действительно поедет? Не понял, что ли, что он ей ни к чему?
— Но ведь она его пригласила.
— Там соберутся люди, а он никого из них не знает. Где, к чертям собачьим, он познакомился с Дейзи? — нахмурился Том. — Черт его знает, может, я чего-нибудь недопонимаю, но мне абсолютно не нравится, когда приличные женщины ездят незнамо куда и знакомятся со всякими сомнительными типами.
Неожиданно я увидел, как мистер Слоун и леди спустились по мраморным ступенькам, он придержал стремя и помог ей сесть в седло, а потом вскочил на коня и сам.
— Уезжаем, — сказал Слоун, повернувшись к Тому, — мы уже опаздываем.
— Вы уж не сочтите за труд передать, что мы не могли ждать ни секунды, — его последние слова предназначались мне.
Том пожал мне руку, его приятели ограничились сухими кивками и сразу же пустили лошадей карьером.
Они едва успели скрыться за пожухлой августовской листвой, как на веранду вышел Гэтсби — в шляпе и с летним плащом в руке.
Похоже, Тому действительно не давала покоя мысль, что Дейзи ездит неизвестно куда и, мало того, без него, поэтому в следующий уик-энд он появился на вилле Гэтсби вместе с супругой. Думаю, что его присутствие привнесло нечто тягостное и гнетущее в обычно праздничную ауру jour fixe Гэтсби; во всяком случае, тот прием запомнился мне окрашенным в мрачные тона. Вроде бы и компания подобралась прежняя, и шампанское лилось рекой, и таким же разноголосым был гвалт броско разодетой публики, но что-то было не так. Что-то чуждое и враждебное самому духу вечеринки витало в воздухе. Раньше такого не было. Впрочем, я мог и ошибиться: может быть, я просто привык — привык воспринимать Вест-Эгг как некий самодостаточный мир со своей моралью, своими ценностями, своими героями и героинями; мир, ослепший и оглохший от упоения собой, — мир без комплексов неполноценности, поскольку он просто не знал, что это такое. Теперь представилась редкая возможность взглянуть на этот изолированный мирок как бы со стороны — глазами Дейзи, и переоценить то, с чем давно уже свыкся, что давно уже перестал видеть в истинном свете.
Том и Дейзи приехали ближе к вечеру, когда компании уже успели составиться и распасться, и все мы гуляли по сказочным аллеям сада шумной и нарядной толпой. Дейзи была в восторге — словно лишившись дара речи, она время от времени издавала довольные воркующие звуки.
— О, как это волнительно! — взволнованно шептала она. — Ник, всякий раз, когда тебе захочется поцеловать меня, дай мне только знать. И я — твоя! Только позови меня! — или предъяви «грин кард»! — зеленые карточки я обычно вручаю тем, кто…
— Присмотритесь к людям, — порекомендовал Гэтсби.
— А я и смотрю — уже все глаза проглядела. Я восхищена этими…
— Взгляните на их лица — многие из них должны быть вам знакомы, — продолжал, словно и не слыша ее, Гэтсби.
Том бесцеремонно — в своей обычной манере — и без капли стеснения таращился на почтенную публику.
— Я редко наношу визиты — все больше живу анахоретом, знаете ли, — нахально заявил он. — Так что я, скорее, вообще не вижу здесь ни одного знакомого лица.
— Но не станете же вы утверждать, в самом деле, что вам незнакома эта леди? — Гэтсби бросил неназойливый взгляд в сторону необыкновенной красавицы, которая выглядела экзотической орхидеей, распустившейся на фоне белой сливы.
Том и Дейзи застыли, широко раскрыв глаза и судорожно хватая ртами воздух. Кажущаяся нереальность происходящего, когда в запросто сидящем рядом с тобой человеке узнаешь вдруг кого-нибудь из «небожителей» — вроде звезды экрана или мультимиллионера, похоже, окончательно добила их.
— До чего она мила! — промурлыкала, наконец, Дейзи.
— Вполне с вами согласен, а мужчина, наклонившийся к ней, — тот самый знаменитый режиссер! — продолжил Гэтсби.
Он переходил с ними от одной группы гостей к другой и церемонно представлял:
— Миссис Бьюкенен… мистер Бьюкенен, — и после секундного колебания: — Настоятельно рекомендую: мистер Бьюкенен — отменный наездник и великолепный игрок в поло.
— О, нет, — решительно возразил Том, — ничего подобного.
Однако звучание этого словосочетания, видимо, настолько понравилось Гэтсби, что Том остался «великолепным игроком в поло» на весь оставшийся вечер.
— Никогда не встречала столько знаменитостей сразу и в одном месте! — оживленно произнесла Дейзи. — Ну, а этот, как его там, — с синим носом, — просто душка, вы не находите?
Гэтсби назвал его по имени и уточнил, что это всего-навсего мелкий продюсер.
— Все равно, он — душка!
— Дорогая, с куда большим удовольствием я не был бы «великолепным игроком в поло», — застенчиво произнес Том, — а, будучи одним из самых скромных и незаметных гостей, любовался бы на наших кинозвезд со стороны!
Потом Дейзи и Гэтсби танцевали. Признаться, меня удивили грациозные и старомодно-ностальгические па его фокстрота — мне впервые довелось увидеть танцующего Гэтсби. Потом они неторопливо побрели в сторону моего дома и около получаса просидели там на ступеньках, а я тем временем патрулировал ближние подступы в саду. «Мало ли что, — сказала Дейзи, — пожар, потоп или какое-нибудь еще наказанье Божье!»
Том выскочил откуда-то, когда мы сидели за столом и собирались ужинать.
— Вы не возражаете, если я вас покину и переберусь вон за тот столик? Там подобралась веселая компания, и парни рассказывают уморительные истории!
— Иди, милый, — сердечно промурлыкала Дейзи, — на всякий случай, возьми мой золотой карандашик, если вдруг потребуется записать чей-нибудь адресок.
Через какое-то время Дейзи огляделась по сторонам и сообщила мне, что «девица — явно из простонародья, но достаточно смазливая». Было совсем несложно понять, что не так уж весела и беззаботна была Дейзи в этот вечер, если не считать того получаса на ступеньках моего дома.
Мы оказались за столиком, где подобралась совсем уж подгулявшая компания. Каюсь — все это по моей вине: Гэтсби позвали к телефону, а я увидел старых знакомцев по прошлой вечеринке и подсел к ним безо всякой задней мысли. Но то, что забавляло меня в прошлый раз, сегодня действовало на нервы, отравляло вечер.
— Как самочувствие, мисс Бедекер?
Девица Бедекер тщетно пыталась прикорнуть у меня на плече. Услышав вопрос, она села подчеркнуто прямо и открыла глаза.
— Чиво?
Массивная леди, только что назойливо приглашавшая Дейзи сыграть в гольф в местном клубе «как-нибудь утречком», с темпераментом снулой рыбы бросилась на защиту подружки.
— О, сейчас-то она в порядке. Она всегда вот так ревет белугой после пятого или шестого коктейля. А сколько раз я ей говорила: «Милая, тебе и капли в рот брать нельзя».
— А я и не беру, — вяло огрызнулась девица Бедекер. Мы услышали вопли и тут же сказали доктору Сивету:
— Док, кому-то наверняка понадобится сегодня ваша помощь!
— Бедняжка не знает, как ей вас и благодарить, — ехидно заметила другая леди. — Когда вы макали ее головой в бассейн, то нечаянно забрызгали платье. .
— Отвратительную взяли моду — чуть что, сразу макать головой в бассейн, — пробормотала мисс Бедекер. — Однажды они чуть не утопили меня в Нью-Джерси.
— Тем более я порекомендовал бы вам — ни единой капли впредь, милая моя, — интеллигентно заметил доктор Сивет.
— А ты это самому себе пропиши! — взревела девица Бедекер. — Тоже мне — доктор называется. Руки ходуном ходят. Да я бы ни за какие деньги не согласилась ложиться к алкоголику под нож.
И так далее, и тому подобное! Последнее, что я отчетливо запомнил: вечереет, а мы стоим рядом с Дейзи и смотрим короткометражный фильм под названием «Продюсер и его Звезда». Они все время просидели под раскидистой белой сливой. Он смотрел на Нее, и их лица почти соприкоснулись, разделенные одной лишь голубой полоской лунного света. Я подумал, что он весь вечер так вот заваливался и заваливался в ее сторону, подбираясь все ближе и ближе, как вдруг его губы впились в ее бархатистую звездную щечку.
— Мне она определенно нравится, — сказала Дейзи. — До чего все-таки мила…
Что же до остального, то оно действительно оскорбляло чувства Дейзи; мне показалось, что она растеряна — и это было не притворство, а крик души. Вест-Эгг определенно напугал ее, вернее, ее ужаснуло то, в какую обитель порока превратилось некогда скромное рыбацкое селение Лонг-Айленда, развращенное бродвейскими нравами; она была явно ошеломлена мощью первозданных эмоций, бурливших в котле страстей человеческих, едва прикрытом крышкой манер, и тем Вечным Призывом, который бередит бессмертную душу, торопя и понуждая пройти крестным путем из небытия в небытие. Было что-то тревожное в этом навязчивом опрощении чувств и нравов, которое она не могла, да и не желала принимать.
…Мы втроем сидели на мраморных ступеньках и ждали, когда появится их машина. Было совсем темно, и только десятифутовый прямоугольник света из раскрытых дверей рассекал предрассветный мрак. В гардеробной, за задернутой шторой, появлялись призрачные персонажи театра теней — женские силуэты, наводившие красоту перед невидимыми зеркалами.
— Послушай, а кто он такой — этот твой Гэтсби? — неожиданно спросил Том. — Не иначе, как крутой бутлегер?
— Интересно, кто это мог тебе такое сказать? — хмуро спросил я.
— Да никто. Думаешь — не видно! Вроде ты и сам не знаешь, все эти богатые выскочки — через одного бутлегеры.
— Только не Гэтсби, — коротко отрезал я.
Том замолчал, и слышно было, как хрустит гравий под подошвами его ботинок.
— Тут надо было хорошенько постараться, чтобы устроить такой балаган!
Подул легкий бриз, всколыхнув серую дымку боа Дейзи.
— Этот балаган будет поприличнее того зверинца, который собирается у нас, — сказала Дейзи, не скрывая раздражения.
— Что-то я не заметил, что ты была в восторге.
— А вот и была!
Том рассмеялся и повернулся ко мне:
— Ага, особенно, когда та рыжая попросила тебя отвести ее под холодный душ. Ник, ты обратил внимание, в каком диком восторге была моя благоверная?
Но Дейзи уже не обращала на него внимания, а под аккомпанемент музыки, доносившейся откуда-то из дома, еле слышно напевала своим грудным обволакивающим голосом, придавая хорошо знакомым словам совершенно новый смысл — неуловимо исчезающий в ночи. Когда мелодия взлетала вверх, ее низкий голос переплетался с напевными звуками и мягко ломался, как это всегда бывает с контральто, а после каждой каденции в мир словно выплескивалось немного чудотворной теплоты.
— Было много таких, кого и не собирались приглашать, — неожиданно сказала Дейзи. — И ту девушку не приглашали. Лезут, будто им тут медом намазано, ну, а он из вежливости помалкивает.
— Кто же он такой, черт побери? — опять взялся за свое Том. — Не успокоюсь, пока не выясню.
— Можешь не трудиться, я тебе и так расскажу, — сказала Дейзи. — Он занимается аптечным бизнесом — развернул целую сеть аптек.
Припозднившийся лимузин Бьюкененов бесшумно, словно пристыжено, вывернул из-за поворота.
— Спокойного сна, Ник, — сказала Дейзи.
Грустная мелодия вальса «Три часа утра», гвоздя нынешнего музыкального сезона, лилась из распахнутых дверей, и взгляд Дейзи скользнул мимо меня туда — к веселью и свету гостеприимного дома. Что и говорить, было нечто романтически притягательное в пестрой суете случайных встреч и ни к чему не обязывающих знакомств, чего так не хватало ей в упорядоченной нью-йоркской повседневности. Почему же так не хотелось ей уезжать отсюда, почему же не отпускала ее печальная мелодия? Неужели настолько хорош был незатейливый скромный вальс? Что же такого волшебного могло произойти в эти хмурые предрассветные часы? Может быть, ждала она, что скользнет сейчас кленовый листок-кораблик со снастями из паутинок по серебряной лунной дорожке, выпорхнет из него красавица-фея в ослепительном сиянии вечной юности и свежести и околдует, обворожит гостей, а с ними и хозяина, — и один лишь дерзкий взгляд ее очей сведет с ума Гэтсби, и позабудет он о пяти годах своей нерушимой верности. Кто знает…
— Ей совершенно не понравилось, — трагически прошептал Гэтсби.
— А, по-моему, очень даже понравилось.
— Нет, — терзался он, — нет, ей было скучно, и вообще…
Он замолчал, и я почувствовал, что Гэтсби искренне расстроен.
— Я все время ощущал какой-то барьер между нами: вроде бы она — рядом и вместе с тем далеко-далеко от меня. И я не мог, понимаете, не мог помочь ей это понять.
— Прошу прощения, вы это о танцах?
— О каких еще танцах? — Он нетерпеливо щелкнул пальцами, словно сбрасывая костяшки на счетах, а вместе с ними и все танцевальные вечера, которые устраивал в своем имении. — Старина, танцы здесь вообще не при чем.
Видимо, он хотел, чтобы Дейзи подошла к Тому и сказала, что не любит его, — ни больше и ни меньше, — а потом, перечеркнув таким образом последние четыре года своей жизни, можно было бы заняться утилитарной стороной дела, то есть оформлением будущих супружеских отношений. Наверное, после того как Дейзи обрела бы свободу, Гэтсби собирался вернуться с ней в Луисвилль и сыграть свадьбу в ее доме, как это и должна было произойти пять лет тому назад.
— А она не понимает, — сказал он. — А раньше могла понять практически все. Мы сидели с ней часами…
Он осекся и принялся мерить шагами опустевшую аллею, засыпанную апельсиновой кожурой, конфетными обертками и увядшими цветами.
— А не многого ли вы от нее хотите? — осторожно спросил я. — Прошлого не вернешь.
— Прошлого не вернешь? — недоверчиво переспросил он, как бы пробуя фразу на вкус. — Почему это не вернешь? Очень даже вернешь!
Он нетерпеливо огляделся по сторонам, будто прошлое затаилось где-то рядом, в тени его виллы, и достаточно было протянуть руку, чтобы крепко ухватить его за шкирку.
— Я сделаю все, чтобы вернуть то, на чем мы остановились пять лет назад, — сказал он и решительно добавил:- Абсолютно все. Она это поймет.
Он погрузился в воспоминания, и я почувствовал, что он мучительно пытается обрести в них самое себя или же какое-то необыкновенно важное для него чувство, что некогда растворилось без остатка во всепоглощающем пожаре любви. Да, судьба била его и ломала, и что-то навсегда осталось там — в начале пути, но если бы удалось вернуться к истокам и начать сначала, вероятно, и удалось бы еще повернуть все по-другому и понять, что же было безвозвратно утрачено — тогда, когда жизнь казалась бесконечной, и всё еще было впереди… …Пять лет тому назад, погожим осенним вечером, они бродили по городу, вдыхая терпкий аромат прелой листвы, и забрели на странную улицу, где не росли деревья, а сама она словно щерилась тротуаром, ослепительно белым в серебристом свете луны. Здесь они остановились и повернулись друг к другу. Похолодало, и ночь была полна той колдовской загадочности и неосознанного смятения, которые на изломе осени всегда испытывают натуры впечатлительные и романтические. Мягкий электрический свет, лившийся из окон, с жадностью вылизывал лужицы ночного мрака у их ног. Мне вдруг открылось, рассказывал Гэтсби, что плитки тротуара — вовсе не плитки, а призрачные ступеньки бесконечной лестницы, теряющейся в листве над нашими головами, и можно было бы подняться вверх, но только в одиночку, а уже там — у самого источника Мироздания — припасть к его живительным струям и глотнуть первозданной магической Силы самой матери Природы.
Его сердце билось все чаще и чаще, когда бледное от волнения лицо Дейзи придвигалось к его лицу, заслоняя полнеба. Их венчала ночь, и Гэтсби знал, стоит ему поцеловать ее, стоит ему опалить бренным дыханием потаенную мечту, как сразу же навсегда исчезнет чувство божественного полета и свободы. И он медлил, словно боялся спугнуть мгновение, прислушиваясь к самым чувствительным струнам своей души, камертонам Творца и хрустальным колокольчикам звезд. Он все-таки поцеловал ее, и нежного прикосновения его губ было достаточно для того, чтобы вся она раскрылась навстречу ему, как цветок. Инкарнация свершилась.
Я не мог отделаться от ощущения, что уже слышал нечто подобное много лет назад, во всяком случае, в его чудовищно сентиментальном и даже слащаво-приторном повествовании был какой-то смутно знакомый мне ритм, угадывались отголоски некогда произнесенных, но уже напрочь забытых слов. В миг озарения где-то в глубине подсознания даже начал обрастать словесной плотью некий мысленный образ, и я открыл было рот, чтобы сформулировать прописную истину, но губы мои шевелились совершенно беззвучно, как у немого, и то, что я практически уже вспомнил, опять кануло в бездну памяти.
далее (глава 7)
Оригинальный текст: The Great Gatsby, chapter 6, by F. Scott Fitzgerald.