Морли Каллаган
Тем летом в Париже (фрагменты из книги)
26
Неделей позже, около трех часов дня, я сидел дома и работал над своим новым романом. Жена старалась не мешать мне. Позже я должен был зайти за Хемингуэем. Раздался стук в дверь. На пороге стояли Скотт и Эрнест. Двое старых друзей были в самом веселом настроении. Я не смог скрыть удовольствия.
Когда я ехал в Париж, я мечтал, что буду наслаждаться обществом этих двух людей. И вот они были вместе и вместе пришли ко мне - мои друзья. Она только что пообедали, сказал Эрнест, и решили зайти за мной вместо того, чтобы ждать меня. И Скотт шел с нами. Эрнест захватил сумку с перчатками. Пока я собирался, Скотт болтал с Лореттой. А Эрнест, увидев на сундуке экземпляр «Нью-Йорк таймс бук ревью», начал внимательно его просматривать. Я все еще вижу его стоящим у окна и медленно переворачивающим страницы, в то время как мы со Скоттом стоим у дверей и ждем, когда он закончит чтение.
По пути в Американский клуб, в такси, мне показалось, что Скотт и Эрнест чувствуют себя непринужденно. Не ощущалось никакого напряжения, и Скотт был оживлен и выглядел счастливым. По дороге мы шутили. В клубе - я очень живо помню эту сцену - Скотт, оказавшийся там впервые, с удивлением озирался по сторонам. На полу в гимнастическом зале не было мата. Через открытую в соседнее помещение дверь мы могли видеть двух молодых людей, играющих в бильярд. Скотт сел на скамейку у стены, в то время как мы с Эрнестом начали раздеваться. Затем Эрнест сказал ему, чтобы он вынул свои часы, и дал инструкции. Раунд должен был продолжаться три минуты, после чего минута отдыха. Внимательно выслушав эти инструкции, Скотт тем не менее был далек от того духа высокого профессионализма, который был присущ Миро. Он был слишком зачарован уже одним тем что находится здесь вместе с нами. Привстав со скамейки и улыбаясь, он объявил:
- Время!
Первый наш раунд ничем не отличался от большинства раундов, проведенных нами в то лето. Я кружил вокруг соперника, а Эрнест, знакомый с моим стилем, наступал. Он уже не спешил, как раньше. Теперь он внимательно следил за моей левой, и его труднее было застать врасплох. Прыгая вокруг него, я мог слышать звук, ударяющихся друг о друга бильярдных шаров в соседней комнате.
- Время! - снова объявил Скотт
Когда мы сели рядом с ним, он казался притихшим, о чем-то задумавшимся, и по выражению его лица я догадался, что он несколько обескуражен. Он, должно быть, пришел сюда с определенным и давно сложившимся в его уме образом Эрнеста-боксера. Для самого же Эрнеста и для меня это была одна из наших обычных разминок.
Мы болтали и смеялись. И не придавали особой важности тому факту, что Скотт сидит рядом с нами. Он не делал никаких комментариев. Казалось, он доволен тем, что находится здесь, и целиком поглощен созерцанием секундной стрелки своих часов.
- Время! - объявил он.
В самом начале второго раунда Эрнест неосторожно открылся. Он слишком быстро пошел на сближение с опущенной левой и получил удар в губы. Из рассеченной губы пошла кровь. Такое часто случалось и раньше. Это для него ничего не значило. Разве не он как-то шутя сказал Джимми, бармену из «Фальстафа», что будет дружить со мной до тех пор, пока я буду разбивать ему губы? Вероятно, он успел заметить боковым зрением выражение лица Скотта, который был потрясен. Или, может, вкус крови во рту заставил его сделаться более агрессивным. Он стал чаще наносить удары и меньше заботиться о защите. Кружа вокруг него, я делал выпады своей левой, и несколько моих ударов пришлись в разбитые губы Эрнеста. Я совсем забыл про Скотта, потому что Эрнест стал действовать напористее и злее, чем обычно. Его удары, если бы они достигали цели, могли бы оглушить меня. Я должен был двигаться быстрее и чаще бить, чтобы сдерживать этот натиск. Меня тревожило, что он почти совсем перестал закрывать лицо и принимал удары как человек, все надежды возлагающий на один-единственный удар и выжидающий только удобного момента.
Прыгая и делая нырки, я все-таки мог видеть краем глаза, что один из молодых людей, игравших в бильярд, подошел к открытой двери и стал наблюдать за нашим поединком. Он был без пиджака, но в жилете. Кий он держал в правой руке, как жезл. Я мог видеть и Скотта на скамейке. Я удивлялся, почему я устал, хотя и не получил ни одного серьезного удара. Затем Эрнест, вытерев перчаткой кровь с губ и, вероятно, забыв о всякой осторожности из-за раздражения и смущения, вызванных присутствием Скотта, резко пошел на сближение. Я сделал шаг навстречу и нанес удар. Я рассчитал правильно. Удар пришелся в челюсть. Развернувшись, он начал падать и в следующий момент оказался лежащим на спине.
Если бы мы с Эрнестом были одни, я бы рассмеялся, настолько я был уверен в нашей с ним дружбе. Я не испытал удивления, увидев его распростертым на полу. Помотав головой, чтобы она прояснилась, он еще немного полежал, отдыхая. Когда он начал медленно подниматься, я ждал, что он сначала выругается, а потом рассмеется.
- О боже! - закричал вдруг Скотт. Встревоженный этим криком, я взглянул на него и увидел, что он трясет головой. - Я забыл про время, раунд длился четыре минуты!
- Дьявол! - выругался Эрнест.
Он уже встал на ноги. Несколько секунд он молчал. Скотт с удивлением разглядывал свои часы и тоже молчал. В тот момент я хотел бы находиться за тысячу миль.
- Прекрасно, Скотт, - сказал Эрнест, который был вне себя от злости. - Если ты хотел увидеть, как из меня выбьют дерьмо, то так бы и сказал. Только не говори, что ты забыл про время.
С этими словами он повернулся и зашагал в душевую, чтобы смыть кровь с губ.
Пытаясь постичь смысл, крывшийся за его злыми и обидными словами, я чувствовал себя бессильным. Я нервничал. Мне казалось, что я стою у края какой-то черной ямы. Я мог только тупо смотреть на Скотта, который выглядел больным. Эрнест говорил мне, что он избегает Скотта, потому что Скотт пьяница, от которого одни только неприятности, и ему не хочется с ним связываться. Теперь было ясно, что он чего-то недоговаривал. Хлестнув его злыми и горькими словами, Эрнест фактически дал понять, что знает о скрытой враждебности, которую Скотт испытывает по отношению к нему. У меня тогда мелькнула мысль: а может, на самом-то деле эта враждебность кроется в Эрнесте? И почему? Может, Скотт когда-то что-то сделал? Когда-то Скотт помог ему, и, может, поэтому Эрнест давно уже хотел освободиться от него? Или он думает, что Скотт на него обижен? В чем причина? Не в одном только пьянстве Скотта. Я чувствовал, что за этим кроется что-то еще.
Затем Скотт с посеревшим лицом подошел ко мне и прошептал:
- Понимаешь, я увлекся и забыл про часы. Мой бог, он думает, что я нарочно! Ну, скажи, для чего бы мне это было нужно?
- Конечно, не нарочно, - сказал я, затронутый его глубоко несчастным видом.
Целыми неделями он твердил мне о своем восхищении Эрнестом, и я знал, что он стремился к восстановлению дружеских отношений с ним. Тот, кто мог бы сказать, что он затянул раунд, подчинившись какому-то тайному и злонамеренному принуждению изнутри, должен был бы сказать так же, что у всех у нас есть какой-нибудь внутренний вывих и ни один человек не знает, что кроется в его собственном сердце. Я знал только одно - что он давно хотел посмотреть на наше боксирование, и что это-то желание и привело его сюда.
- Послушай, Скотт, - прошептал я. - Если бы ты сделал это умышленно, ты бы не закричал, что просрочил время. Тебе бы не нужно было делать это. Ты бы промолчал. Эрнест поймет это и сам.
Скотт ничего не ответил. Он выглядел одиноким и погруженным в отчаяние. Мука, написанная на его лице, была мукой человека, который чувствовал, что все, чем он гордился в себе в лучшие минуты, сейчас было унижено.
- Ну, ладно тебе, - прошептал я, - Эрнест не хотел тебя обидеть. Сгоряча и я бы сказал то же самое. Знаешь, как бывает - что-то разозлит человека, и он выпаливает первые пришедшие ему на ум слова.
- Нет, ты ведь слышал. Он уверен, что я сделал это с умыслом, - прошептал он горестно. - Что мне делать, Морли?
- Ничего тебе не надо делать, - сказал я. - Забудь об этом. Он сам захочет забыть. Вот увидишь.
Он отошел от меня, услышав шаги Эрнеста, возвращавшегося из душевой. После умывания Эрнест выглядел намного спокойнее. Все это время он, вероятно, тоже обдумывал случившееся. Тем не менее, он ничего не сделал, чтобы исправить положение. Что касается меня, то я пытался игнорировать весь этот инцидент. Поскольку мы имели две или три минуты отдыха, чтобы восстановить силы после длинного раунда, я предложил продолжить. Во всяком случае, будет чем занять себя. Эрнест и я сошлись снова.
Скотт, казавшийся чрезмерно оживленным и деловитым, изо всех сил скрывавший пережитые им только что оскорбление и горечь, объявил начало раунда. Сейчас, оглядываясь назад, я удивляюсь, почему мне не пришло в голову, когда мы начали этот раунд, что Эрнест захочет убить меня. Но между нами не было враждебности. То, что я разбил ему губы, а затем нанес сильный удар и послал его в нокдаун, было частью нашей игры. Раунд получился быстрым, живым, хотя мы оба старались избегать неприятностей. Когда мы вошли в клинч, мой взгляд остановился на фигуре Скотта, сидевшего с бледным лицом на скамейке. Бедняга Скотт, подумал я. И тут он совершил еще одну ошибку. Из-под параллельных брусьев, стоявших у стены, торчал угол борцовского ковра, и когда я случайно зацепил ногой за него и упал на одно колено, Скотт, чтобы задобрить Эрнеста, глупо и поспешно объявил:
- Один нокдаун у Эрнеста, один у Морли!
На месте Эрнеста я бы осадил его, хотя он и действовал из лучших побуждений.
Но Эрнесту предстояло пройти еще через одно испытание в этот день. Удивительно, что он не сбесился.
Как только мы закончили раунд, молодой парень в жилетке, который все это время стоял в дверях с киём в руке и наблюдал за нашим поединком, подошел к нам. Он был, вероятно, на дюйм выше меня, но, судя по комплекции легче. Скорее всего, студент.
- Извините меня, - сказал он с английским акцентом, обращаясь к Эрнесту. - Я наблюдал за вами. Вы не возражаете, если я сделаю замечание? В боксе недостаточно быть агрессивным и стараться бить как можно чаще, если вы не хотите, чтобы удары противника достигали цели.
Это было невероятно. Студент собирался прочитать Эрнесту лекцию о боксе. Я был ошеломлен и напуган. Должно быть, Скотт, как и я, смотревший на студента с изумлением, разделял мое чувство страха. Что сделает Эрнест? Человек может вынести в течение дня только определенную норму унижений, но не больше. Если бы Эрнест вырвал у самонадеянного парня бильярдный кий из рук и обломал об его голову, я бы не удивился.
Но Эрнест после паузы, во время которой в нем, вероятно, боролись противоречивые чувства, спросил тихо:
- Не могли бы вы показать мне?
- Хорошо, я попробую, - сказал молодой человек скромно.
- Прекрасно, - сказал Эрнест. - Нет, подождите. Покажите не мне. А вот ему, - и он указал на меня. - А я посмотрю.
Теперь я в свою очередь испытал чувство обиды по отношению к Эрнесту. Ведь не мне хотел студент показать, как нужно боксировать, а Эрнесту. Меня собирались использовать в качестве камертона, чтобы проверить, как «звучит» этот парнишка. Кто мог поручиться, что этот стройный молодой человек не является чемпионом Англии в полусреднем весе? Скотт не сказал ни слова. Он молчал и тогда, когда снимал с Эрнеста перчатки и зашнуровывал их на руках у самозваного инструктора. Сойдясь с ним, я готов был сразу уйти в глухую защиту, как черепаха. Кружа вокруг него, я осторожно пытался вынудить его нападать. Слабенький удар левой достал меня, но это, похоже, был только финт. Этот малый, очевидно, работает на контратаках, подумал я. В конце концов, мне пришлось взять инициативу на себя. Он, вероятно, работал с профессионалами, решил я. Вероятно, он хорошо владеет хуками, а для меня как раз хуки - самые неприятные удары. Теперь, когда я нападаю и вынужден открываться, он выберет момент и хорошим хуком в голову пошлет меня в нокдаун. Но постепенно я оттеснил его в угол. И тут я поймал его взгляд, и понял, что он меня боится больше, чем я его. И как только я начал весело молотить перчатками по его голове, Эрнест крикнул:
- Стоп!
Теперь Эрнест мог отыграться. Немного актерствуя, но без тени насмешки в голосе он сказал студенту:
- Кажется, я понял, что вы имели в виду. Покажите, пожалуйста, еще раз. На этот раз мне.
Студент был бледен и, судя по всему, напуган. Против меня он оказался слабаком и знал это. Знал он также и то, что, обратившись к Эрнесту, он, по сути, предложил ему свою голову в качестве тренировочной груши. Увидев, вероятно, насмешку в глазах Эрнеста, он развел руками, извиняясь.
- Нет, вы мне все-таки покажите, - настаивал Эрнест.
Студент, без сомнения, все еще верил, что Эрнест не умеет защищаться. Встав напротив него, он немного пригнулся и поднял перчатки к лицу, демонстрируя правильную защиту. Слегка улыбаясь, Эрнест широко расставил ноги, выставил вперед как дорожный указатель, свою длинную левую, а правую перчатку положил на бедро. Он стоял, как столб. К его чести, он не пытался ударить парня, даже не сделал ни одного выпада, В то время как студент кружил вокруг него, он только поворачивался в его сторону, не сходя с места, - одна рука на бедре, а другая твердо выставлена вперед.
Студент чувствовал себя униженным. Так и не сделав ни одного удара, он опустил перчатки
- Прошу извинить меня, - сказал он. - Вообще-то я сравнительно мало боксировал. Но много читал о технике бокса. В книжках все выглядит значительно проще, чем на самом деле.
И он протянул мне перчатки, чтобы я их расшнуровал. Мне его не было жалко. Он быстро ретировался в бильярдную.
Абсурдное вмешательство студента, должно быть, натянуло нервы Скотта до предела. Он был растерян и смущен. Но после этого мои друзья повели себя блестяще. Ни слова не было сказано о студенте. Мы вдруг сделались вежливыми, уступчивыми и разговорчивыми. Я знаю, что чувствовал Скотт, он мне потом рассказал. Он чувствовал себя оскорбленным и в то же время разочарованным, потому что обнаружил антагонизм в Эрнесте. Только одно могло восстановить его прежние нежные чувства по отношению к Эрнесту. Извинение. Но Эрнест не собирался извиняться. Он, очевидно, не видел для этого причины.
Итак, мы вели себя блестяще. Мы продолжали оставаться друзьями. Эрнест шутил со Скоттом. Мы все шутили. Из Американского клуба мы направились прямо к «Фальстафу».
И никому из тех, кто видел нас сидящими за стойкой в баре, и в голову не могло прийти, что гордость Скотта была уязвлена. Те, кто видел нас там, были уверены, что три писателя обсуждают свои литературные проблемы.
Никто бы не мог догадаться, что только что случилось нечто, вселяющее печаль в сердца. Как бы там ни было, я проделал длинный путь для того, чтобы быть вместе со своими друзьями, и вот они сидели рядом со мной.
Примечания
3 Лоретта - жена М. Каллагана
В апреле 1929 года двадцатисемилетний канадский писатель Морли Каллаган после успеха первых его книг в США и Канаде отправился в Париж, где он мечтал «наслаждаться обществом» (его собственные слова) двух замечательных писателей – Эрнеста Хемингуэя и Скотта Фицджеральда. С Эрнестом он был знаком по совместной работе в газете «Торонто дейли стар» и имел все основания считать его своим другом. Что касается Скотта, который читал рассказы Морли в журналах а рекомендовал его первую книгу американскому издательству «Скрибнерс», то с ним ещё предстояло познакомиться лично. Знакомство состоялось в один из первых дней пребывания Каллагана в Париже, и писатели сразу же подружились. Но не все получилось так, как он мечтал. Наслаждаться обществом Хемингуэя и Фицджеральда ему пришлось порознь,
Тем летом в Париже Эрнест и Скотт почти не встречались. Хемингуэй избегал Фицджеральда, почти не появлялся в знаменитых парижских кафе, в которых его друг любил проводить вечера, скрывал от него свой адрес. Фицджеральд недоумевал, считал себя обиженным и не искал встреч с Хемингуэем, но в разговорах с общими знакомыми неизменно отзывался о нем с восхищением. Морли Каллаган, встречаясь с тем и другим, часто в один и тот же день, чувствовал себя неловко.
Хемингуэй тогда много работал - заканчивал роман «Прощай, оружие». К тому же у него недавно родился сын от второго брака. Словом, забот был полон рот. Фицджеральд в те дни переживал очередной творческий кризис. Осложнились отношения с женой, в поведении которой, и всегда-то неуравновешенном, начали проявляться признаки психического заболевания. Через несколько лет эти обстоятельства найдут отражение в его романе «Ночь нежна».
И все-таки однажды, всего один раз за лето, трое друзей сошлись все вместе. Об зтой встрече рассказывается в публикуемом фрагменте книги Морли Каллагана «Тем летом в Париже», увидевшей свет в 1963 году. Всех троих свел вместе бокс.
Об увлечении Хемингуэя боксом известно всем. Он сам позаботился об этом. Однажды в разговоре с писательницей Джозефиной Хербст он даже обронил такую фразу: «Мое писательство - ничто. Мой бокс - все». Это заявление было вызвано, очевидно, запальчивостью, свойственной Хемингуэю. Тем не менее, он действительно боксировал со школьных лет и до преклонного возраста. Следил за событиями в профессиональном боксе. Дружил с боксерами. В письмах Хемингуэя, изданных биографом писателя Карлосом Бейкером в 1981 году, упоминаются имена 58 боксеров-профессионалов. Бокс, как и все остальные увлечения писателя (рыбная ловля, охота, бой быков), давал материал для творчества. Написанные со знанием дела рассказы о жестоком мире профессионального бокса («Чемпион», «Убийцы». «Пятьдесят тысяч») могут быть отнесены к числу лучших рассказов Хемингуэя.
И у Морли Каллагана был рассказ о профессиональном боксере. Когда при встрече в Париже Хемингуэй выяснил, что Каллаган занимался боксом в студенческие годы и до сих пор время от времени боксирует, он очень обрадовался, так как для него решалась проблема партнера. С этого времени примерно раз в неделю Каллаган стал заходить за Хемингуэем, и они отправлялись в гимнастический зал Американского клуба, где проводили несколько раундов.
Фицджеральд знал от Каллагана об этих встречах и очень хотел присутствовать на них. Но для этого ему нужно было первому сделать шаг к восстановлению прежней дружбы с Хемингуэем. Долгое время он не мог решиться на это. Наконец решился. Хемингуэй, судя по всему, встретил его как ни в чем не бывало – как будто отношения между ними неизменно оставались самыми дружескими. И вот «в один прекрасный день» все трое в отличном настроении отправились в гимнастический зал…
Но то, что случилось потом, стало источником многих недоразумений и взаимных обид между друзьями. Все бы обошлось, и раны, нанесенные самолюбию, скоро бы затянулись, если бы бульварная пресса не подхватила кем-то пущенный слух и не расписала инцидент в духе сенсации «из жизни знаменитых писателей».
По газетной версии дело было так. Хемингуэй якобы сидел, как обычно, в кафе «Дом», когда увидел с террасы проходившего мимо Каллагана. Подозвав молодого писателя, он сказал ему, что его рассказ о боксере плох, потому что он не разбирается в боксе, и предложил дать ему бесплатный урок. Каллаган принял вызов и нокаутировал Хемингуэя в первом же раунде. Трудно было бы придумать что-либо менее похожее на правду. Но газетчики сделали свой черное дело. Опровержение Каллагана, опубликованное газетой «Нью-Йорк гералд трибьюн», спасло, может быть, честь, но не дружбу.
Для слухов и сплетен характерно, что они меняют окраску, как хамелеоны. В одной мемуарной книге, вышедшей в 40-х годах, эта история уже рассказывалась совсем по-другому: после партии в теннис Каллаган предложил Хемингуэю побоксировать, и тот в первом же раунде отправил канадца в нокаут. О том же, что произошло на самом деле, Каллаган рассказал только через 34 года после того лета в Париже – когда ни Фицджеральда, ни Хемингуэя уже не было в живых. Его воспоминания стали одним из важных источников для биографов двух выдающихся американских писателей и никогда ни у кого не вызывали сомнения в их правдивости.
Советские читатели знаковым с творчеством Морли Каллагана. В нашей стране в переводе на русский язык неоднократно издавались романы и сборники рассказов талантливого канадского писателя. Из последних изданий произведений М. Каллагана на русском языке можно упомянуть книгу романов «Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу» («Радуга», 1982).
А. Гаврилов, «Литературная Россия».
Далее глава 27.
Оригинальный текст: That Summer in Paris (Chapter 26), by Morley Callaghan.