Фрэнсис Скотт Фицджеральд
Великий Гэтсби
Глава 3
По вечерам на вилле моего соседа часто звучала музыка и раздавались приглушенные голоса — волшебный гимн богатства, молодости и любви причудливо вплетался в нежную мелодию летних сумерек; словно стайки беззаботных мотыльков, кружились в танце силуэты мужчин и женщин под ласковым звездным небом; юные сатиры и вакханки резвились в призрачной синеве сада среди гейзеров шампанского. В полдень, во время прилива, я часто видел гостившую у Гэтсби компанию, молодые люди ныряли с сооруженной прямо на причальном мостике вышки, загорали на раскаленном добела песчаном пляже, а две его моторные лодки вспарывали зеркальную гладь пролива, и сразу же следом за ними взлетали над пенными водопадами белокрылые аквапланы. По уик-эндам его «роллс-ройс» превращался в омнибус и, начиная с девяти утра до позднего вечера и даже далеко заполночь, доставлял гостей из города или в город, а его желтый фургончик отправлялся на железнодорожную станцию к каждому приходящему поезду и сновал взад-вперед, словно трудолюбивый жучок. По понедельникам прислуга — восемь человек, включая специально нанятого садовника, — принималась за уборку: все вооружались тряпками, швабрами, молотками, садовыми ножницами и трудились как пчелы, ликвидируя следы ночных вакханалий.
Каждую пятницу торговец фруктами из Нью-Йорка поставлял пять больших ящиков с апельсинами и лимонами, а каждый понедельник останки цитрусовых — куча полузасохшей кожуры вывозилась с черного входа. На кухне стояла соковыжималка, и специально приставленный к ней работник за полчаса выжимал сок из двухсот апельсинов двумястами нажатиями большого пальца на крошечную кнопку.
По крайней мере, раз в полмесяца на вилле высаживался настоящий десант поставщиков и оформителей, доставлявших несколько сотен ярдов парусины и такое невероятное количество разноцветных лампочек, словно Гэтсби собирался превратить свой сад в гигантскую Рождественскую елку. На столах, в каре из сверкающих блюд с разноцветными закусками, выстраивались шпалеры запеченных со специями окороков, стояли бастионами салатницы с переливающимися всеми цветами радуги салатами и блюда с запеченными в тесте молочными поросятами, блестели покрытые золотой корочкой индейки, зажаренные на вертеле.
В главной зале сооружался бар с настоящей медной стойкой и богатейшим выбором спиртного — от джина до ликера — и дамских напитков — от крюшона до кордиала, причем, последний был позабыт настолько, что современная молодежь вряд ли знала не только его вкус, но и само название.
Музыканты собирались к семи часам. И это был не какой-нибудь скромный квинтет, а симфонический оркестр в полном составе — смычковые, духовые и ударные инструменты: скрипки, гобои, тромбоны, саксофоны, альты, корнет-а-пистоны, пикколо, большие и малые барабаны…
К этому времени возвращались с пляжа последние купальщики и переодевались наверху в своих комнатах; вдоль частной подъездной дороги выстраивались автомобили с нью-йоркскими номерами — по пять в ряд; в залах и гостиных, на верандах и террасах прогуливались эфирные создания, одетые в необыкновенные наряды всех цветов, с очаровательными головками, стриженными по последнему крику моды, с наброшенными на плечи шалями, один только вид которых навсегда лишил бы модниц Кастилии сна и покоя. К этому времени бармены начинали работать не покладая рук, а расторопные кельнеры без устали разносили по саду подносы с экзотическими коктейлями, оставляя за собой густой шлейф восхитительных ароматов; воздух вибрировал от звонкого смеха и беспечных голосов, случайных намеков и многозначительных недомолвок — наступал час ни к чему не обязывающих светских знакомств и пылких объятий пар, часто так и не удосужившихся узнать друг у друга имена.
Чем больше отворачивала изнуренная Земля свой лик от утомившего ее за день Светила, тем ярче разгорались разноцветные огни в саду — и вот уже ударили литавры, и невидимый в сумерках оркестр заиграл жизнерадостную коктейль-сюиту, а голоса оперных певцов зазвучали на тон выше. С каждым мгновением смех становился все свободнее и громче, а манеры становились все раскованнее и естественнее. Компании составлялись с такой же непринужденностью, как и распадались. А самые непоседливые — из числа юных и уверенных в себе красавиц — появлялись в обществе дам бальзаковского возраста, чтобы на короткое мгновение стать центром притяжения и внимания и тут же ускользнуть дальше с раскрасневшимися от очевидного успеха щеками — через череду приливов и отливов восхищенных лиц и голосов, сквозь полутона зыбкого мерцающего света. И не было еще случая, чтобы не заговорила хоть в одной из них кровь предков-кочевников: выхватит тогда красотка-цыганка бокал с коктейлем прямо из воздуха, выпьет до дна — для куража — и выскочит на парусину танцевальной площадки с горящими глазами — как танцовщица из табора в пене опаловых кружев; ее руки так и летают белокрылыми чайками, как у короля ритма Фриско, и она танцует в одиночестве и полной тишине, пока дирижер не подстроится под заданный ею ритм, а публика бурлит — вот уже пополз восхищенный шепоток, что это-де дублерша самой Гильды Грей из «Капризов». Вечеринка началась.
Думаю, в тот летний вечер, когда я впервые переступил порог дома Гэтсби, я входил в весьма узкий и ограниченный круг приглашенных. Обычно же гости съезжались безо всяких церемоний. Просто садились в машины и добирались до Лонг-Айленда, зная, что двери этого гостеприимного дома для них всегда открыты. Обычно кто-нибудь из окружения Гэтсби представлял ему новичка, а потом тот был волен вести себя так, как это принято в приличном обществе, правда, со скидкой на атмосферу уединенного увеселительного парка. Впрочем, бывали случаи, когда гостям так и не удавалось познакомиться с хозяином, но это было в порядке вещей, словно простосердечие и простота манер являлись здесь вполне извинительным обстоятельством и служили входным билетом в Сад наслаждений.
Что до меня, то приглашен я был с должными церемониями: ранним субботним утром по моему газону прошествовал шофер в голубой ливрее и вручил мне письмо от своего хозяина, удивившее меня изысканностью слога: мистер Гэтсби, было написано в послании, почтет для себя величайшей честью, если я соблаговолю сегодня вечером пожаловать к нему на «малый прием». Мистер Гэтсби давно уже имел честь видеть меня издалека, однако досадное и непредвиденное стечение обстоятельств помешало ему представиться мне на правах старожила, впрочем, он надеется, что ему удастся исправить свою оплошность. И подпись: Джей Гэтсби, с витиеватым росчерком.
Сразу же после семи вечера в белом фланелевом костюме я прогуливался по ровному газону виллы Гэтсби скорее напряженно, чем непринужденно, чувствуя себя не в своей тарелке в столпотворении совершенно незнакомых мне людей, правда, некоторых из них я иногда встречал в вагоне нью-йоркского поезда. Больше всего меня поразило обилие легко узнаваемых лиц молодых британцев — прекрасно одетых, слегка голодных, всегда корректных, сосредоточенно беседовавших о чем-то с солидными и респектабельными американцами. Я сразу же подумал, что это страховые агенты или коммивояжеры продают что-нибудь вроде ценных бумаг, полисов или автомашин. Похоже, близость по-настоящему больших денег возбуждала их непомерный аппетит, создавая иллюзию того, что стоит только шепнуть слово нужному человеку (и сделать это правильно выбранным тоном), как денежки сами посыплются к ним в карманы.
Я сразу же отправился на поиски хозяина, но первые два или три человека, к которым я обратился, посмотрели на меня с нескрываемым удивлением и дружно принялись убеждать в своей полной неосведомленности. Мне не оставалось ничего другого, как направиться к столу с коктейлями — пожалуй, единственному месту в саду, где одинокий человек не будет выглядеть таким заброшенным и несчастным.
Скорее всего, здесь бы я и обосновался и напился как следует, исключительно по причине замешательства, если бы в этот самый момент из дома не вышла Джордан Бейкер. Она стояла на верхней ступеньке мраморной лестницы, слегка подавшись назад, и с насмешливым интересом разглядывала разгуливающую по саду публику.
Я не был уверен в том, что ее обрадует наша встреча, но мне обязательно надо было прибиться к знакомому или даже полузнакомому человеку, пока я не начал цепляться с разговорами к совсем посторонним людям.
— Привет! — закричал я, радостно бросившись ей навстречу.
Мой ненатурально оживленный и излишне громкий голос прокатился гулким эхом по всему саду.
— Я даже не сомневалась в том, что обязательно встречу вас здесь, — рассеянно произнесла она, пока я поднимался по ступенькам. — Мне, кажется, вы рассказывали, что живете по соседству…
Она не отпускала мою руку, как бы давая понять, что позаботится обо мне… но чуть позже, а сама развернулась к двум молодым девушкам в одинаковых желтых платьях, стоявших у основания лестницы.
— Здравствуйте! — закричали девушки дуэтом. — Жалко, что вы не выиграли.
Речь шла о гольфе, вернее, о финальной встрече турнира, которую Джордан бездарно проиграла на прошлой неделе.
— Вы нас не помните, — сказала одна из девушек в желтом. — А ведь мы познакомились с вами около месяца тому назад.
— Отчего же не помню, — заметила Джордан. — Только вы с тех пор перекрасились.
Я вздрогнул. К счастью, девушки уже ушли, и это язвительное замечание могла отнести на свой счет разве что надменная луна, неожиданно рано появившаяся сегодня над садом и попавшая сюда не иначе как по недосмотру поставщика — в корзине с провизией.
Изящная золотистая ручка Джордан скользнула мне под руку, мы спустились по ступенькам и решили немного погулять по саду. В сумерках, прямо перед нами, материализовался поднос с коктейлями, мы взяли по высокому бокалу и подсели к столу, где расположились две девушки в желтом и трое мужчин, каждый из них был одинаково невнятно представлен нам как «мистер Мамбл»!
— А вы часто бываете на здешних вечеринках? — спросила Джордан у девушки, сидевшей рядом с ней.
— Последний раз — с месяц тому назад; мы с вами тогда и познакомились, — бойко и смело ответила она; потом повернулась к своей подружке и спросила: — По-моему, ты тоже, Люсиль?
— Да, я тоже, — без запинки отчеканила Люсиль. — Мне здесь очень нравится. Знаете, я вообще редко думаю о том, что делаю, поэтому и живу без забот. В прошлый раз я сидела на стуле, зацепилась за гвоздь и порвала платье. Так он узнал мое имя, адрес — и через какую-то неделю я получила коробку от Круарье, а в ней — новенькое вечернее платье.
— И вы не отправили его назад? — спросила Джордан.
— Чего бы это я его отправляла? Я вообще думала его сегодня надеть, но оно широковато в груди, так что нужно немного перешить. Чудное платье: голубой газ, а отделка — бледно-лиловый бисер. Все удовольствие — двести шестьдесят пять долларов!
— Да, что-то с ним не так, раз уж он делает такие вещи, — с надрывом изрекла первая девушка. — По-моему, он не желает иметь никаких неприятностей с кем бы то ни было.
— Кто не желает? — спросил я.
— Гэтсби! Мне рассказывали…
Обе девушки и Джордан доверительно склонились друг к другу.
— Мне рассказывали, что когда-то он убил человека…
От одного только упоминания об этом всех нас бросило в нервную дрожь. Даже три мистера Мамбла подались вперед, жадно вслушиваясь в ее слова.
— Не думаю, что так оно и было на самом деле, — скептически заметила Люсиль. — Дело в том, что во время войны он был немецким шпионом.
Один из мистеров Мамблов энергично закивал головой, как бы подтверждая правоту ее слов.
— То же самое сказал мне один мой знакомый, который знает о нем абсолютно все с малых лет, потому что вырос с ним в Германии, — поспешно заверил нас мистер Мамбл.
— О, нет, — сказала первая девушка, — это абсолютно невозможно, потому что Гэтсби служил в американской армии во время войны.
После этих слов кредит нашего доверия к Гэтсби сразу же резко возрос, а она продолжила с энтузиазмом:
— Вы только посмотрите на него, когда он думает, что его никто не видит. Держу пари: такой убьет — и не почешется!
От избытка эмоций она зажмурила глаза и даже задрожала. Следом за ней — и Люсиль. Всем стало не по себе, все стали озираться по сторонам, с ужасом ожидая увидеть подкравшегося сзади Гэтсби! Что же, подумал я, возможно, и были в прошлом этого человека романтические тайны и неразгаданные загадки — иначе не распространялись бы о нем подобного рода слухи; мало того, о них не шептались бы в полусветских кулуарах те люди, которые не считают нужным понижать тон в любой другой ситуации.
Тем временем сервировали первый ужин, второй должны были подать после полуночи. Джордан предложила мне присоединиться к ее компании, обосновавшейся за столом в другом конце сада. Это были три супружеские пары и бойфренд Джордан — молодой человек с гонором из легко узнаваемой породы вечных студентов; время от времени он плоско острил и бросал прозрачные полунамеки так, словно одаривал присутствующих жемчугами, — и все это с мрачноватой и непоколебимой уверенностью в том, что рано или поздно Джордан неизбежно капитулирует под его неослабевающим натиском. Вместо того, чтобы разделиться и веселиться каждый в свое удовольствие, они держались обособленно — чопорным кружком, словно взялись продемонстрировать всей честной компании, как принято вести себя во время загородной прогулки в аристократических кругах. Это был респектабельный Ист-Эгг, снизошедший до демократичного Вест-Эгга, но всячески дистанцирующийся от его балаганного веселья простолюдинов.
— Давай уйдем отсюда, — взмолилась Джордан через полчаса, — меня тошнит от всех этих церемоний.
Признаться, я и сам извелся, в конце концов, было просто нелепо тратить время на этих напыщенных и самодовольных «аристократов духа».
Сославшись на настоятельную необходимость встретиться с хозяином виллы, мы встали из-за стола. Джордан пояснила, что я так и не был ему представлен, поэтому чувствую себя крайне неловко. Всепонимающий студент кивнул с меланхоличной и вместе с тем циничной улыбкой.
Первым делом мы направились в бар — там была уйма людей, но Гэтсби среди них не оказалось. Мы поднялись по ступенькам, однако не обнаружили его и на веранде. Наугад отворив массивного вида дверь, мы вошли в библиотеку с устремленными ввысь стрельчатыми окнами в готическом стиле и резными панелями из английского дуба, похоже, вывезенными из Европы, из какого-нибудь разоренного войной замка. Дородный мужчина средних лет в огромных очках, придававших его лицу нечто совиное, сидел на краешке огромного стола и пытался сфокусировать свой взгляд на полках с книгами — он был изрядно пьян. Когда мы вошли, он быстро развернулся на стуле и внимательнейшим образом изучил Джордан с ног до головы.
— Что вы об этом скажете? — отрывисто спросил он.
— О чем?
Он махнул рукой в сторону книжных полок.
— Обо всем этом. Не извольте сомневаться. Уж поверьте мне на слово — я давно проверил. Все настоящее.
— Книги? Он кивнул.
— Все до единой… никакой бутафории… переплеты, страницы и прочее. Я и подумать не мог, что здесь окажется что-то, кроме картонных обложек. Невероятно, но факт остается фактом: все до единой — настоящие. Страницы и… Хотя, что это я, позвольте мне вам показать.
Заподозрив нас в скептицизме, он сорвался с места, устремился к полкам и тут же вернулся с первым томом курса «Стоддардовых лекций».
— Вы только посмотрите! — закричал он ликующим голосом. — Оттиск, печать — все сделано bona fide. На эту наживку я и поймался! Но каков каналья — второй Веласкес! Это просто шедевр. Какая глубина! Какая экспрессия! Какой реализм! Главное, знал ведь, когда остановиться: даже страницы не разрезаны! Собственно, а чего же вы хотели? Этого и следовало ожидать!
С этими словами он выхватил книгу из моих рук, бережно поставил ее на место, бормоча что-то вроде, мол, вытащишь кирпичик, тут и всей библиотеке конец.
— А кто вас привел? — спросил он. — Или вы сами пришли? Меня, например, привели. Тут многих приводят!
Джордан посмотрела на него с многозначительным лукавством, но ничего не ответила.
— Да, — продолжил он, — помню, что меня привела леди по фамилии Рузвельт. Миссис Клод Рузвельт. Вы, случаем, ее не знаете? Я познакомился с ней вчера ночью, правда, не помню где. Так уж получилось, что я пьянствую всю эту неделю, почему-то пришло в голову, что атмосфера библиотеки настроит меня на трезвый лад.
— И что, помогает?
— Думаю, да — чуть-чуть. Пока рано утверждать что-нибудь определенно. Я не рассказывал вам о книгах. Знаете, это не бутафория. Все, что вы видите…
— Вы уже рассказывали.
Мы сочувственно пожали ему руку и вышли из библиотеки.
Тем временем на импровизированной парусиновой танцплощадке в саду начались танцы. Танцоры средних лет теснили своих молодых подруг к центру площадки, пожилые пары держались ближе к краю — партнеры бережно поддерживали друг друга, соблюдая между собой приличествующую возрасту дистанцию, и превеликое множество девушек танцевало в гордом одиночестве. Все кружились в бесконечном хороводе, а оркестр получал передышку только на те короткие мгновения, когда плакало банджо, и щелкали рефреном кастаньеты. К полуночи в саду Гэтсби не осталось равнодушных — все безудержно предавались веселью. Знаменитый тенор спел оперную арию на итальянском, а выступление не менее прославленного контральто сопровождал джаз-банд; между номерами музыкальной программы публика дурачилась, выделывая балетные па и «трюки», и тогда всполохи безудержного смеха доставали до небес. Дуэт эстрадных актеров-близнецов, при ближайшем рассмотрении оказавшихся старыми знакомыми — девушками в желтом, сыграл костюмированную пьеску из детского репертуара; шампанское давно уже начали наливать в огромные бокалы, размером чуть больше чаши для омовения рук. К этому часу луна поднялась высоко над заливом, на волнах которого под частую капель оловянных слез банджо играли блики расплавленного серебра.
Я по-прежнему сидел рядом с Джордан Бейкер за одним столом с двумя джентльменами моего возраста и юной проказницей, которая была готова залиться смехом по любому поводу. Я пребывал в прекрасном расположении духа. Приняв два бокала-чаши шампанского, я преисполнился осознания значительности и глубокой осмысленности происходящего вокруг нас.
Во время короткой паузы сидевший напротив мужчина посмотрел на меня и улыбнулся.
— До чего же знакомое лицо, — мягко произнес он. — Простите, вы случайно не служили в 3-й дивизии во время войны?
— Так точно, сэр, в 9-м пулеметном батальоне, сэр! — отрапортовал я.
— А я — в 7-м пехотном до июня тысяча девятьсот восемнадцатого. Я сразу понял, что мы с вами где-то раньше встречались.
Мы вспомнили войну, на какое-то мгновение вернувшись в выцветшие и промозглые от дождя французские деревушки. Я понял, что он живет где-то поблизости, когда он рассказал, что недавно приобрел гидросамолет, собирается провести полетные испытания завтра утром и спросил:
— Не хотите присоединиться, старина? На первый раз — только вдоль берега?
— А во сколько?
— В любое время — на ваше усмотрение.
Я только было собрался представиться и спросить, как его зовут, но тут Джордан повернулась ко мне, улыбнулась и спросила:
— Ну что, полегчало вам хоть немного?
— Да, спасибо, — ответил я и снова повернулся к новому знакомому. — Знаете ли, я в совершенно отчаянном положении: до сих пор так и не познакомился с хозяином. Я живу здесь, по соседству, — и махнул рукой в сторону скрытой в ночи живой изгороди, — и Гэтсби прислал ко мне своего шофера с приглашением на вечеринку.
Мне показалось, что на какое-то короткое мгновение в глазах моего собеседника промелькнули непонимание и даже растерянность.
— Прошу любить и жаловать: Гэтсби, — коротко отрекомендовался он.
— Что? — настал мой черед удивляться. — Ой, прошу прощения…
— Взаимно. Я думал, вы знаете. Боюсь, что хороший хозяин из меня так и не получился.
Он понимающе улыбнулся, вернее, в его улыбке было нечто большее, чем понимание. Это была редкостная улыбка, пожалуй, хватит пальцев одной руки, чтобы сосчитать, сколько раз за всю жизнь довелось мне увидеть такую. Казалось, что она предназначена только вам, но только на одно мимолетное мгновение, потом вы тонули во вселенской теплоте этой удивительной улыбки, словно впитавшей в себя все невысказанное дружелюбие окружающего вас мира. Это была грустная улыбка умудренного жизнью человека, вам сразу же давали понять, что поймут вас ровно настолько, насколько вы сами того захотите, поверят так, как вам самим хотелось бы верить себе, наконец, она как бы исподволь убеждала вас в том, что здесь вы произведете именно то впечатление, какое и хотели бы произвести. Вдруг улыбка исчезла с его лица — и передо мной предстал элегантный молодой человек, прожигатель жизни и плейбой, слегка за тридцать, с показавшейся мне несколько неуместной склонностью к сложным лексическим периодам и по-светски изысканным оборотам речи. Еще до нашего с ним официального знакомства, я сразу же обратил внимание на эту его манеру: он словно плел из жемчужин слов сложное ожерелье. В этот самый момент появился мажордом, почтительно доложив, что мистера Гэтсби вызывают к аппарату — на проводе Чикаго. Гэтсби встал из-за стола и распрощался со всеми коротким кивком.
— Если вам что-нибудь понадобится, не стесняйтесь, старина, — обратился он ко мне. — Приношу извинения — дела, я присоединюсь к вам несколько позже.
Как только он удалился, я сразу же повернулся к Джордан, чтобы поделиться с ней своими впечатлениями. Почему-то я представлял себе мистера Гэтсби толстячком средних лет с одутловатым багровым лицом.
— Кто же он такой? — спросил я. — Не знаете?
— Просто Гэтсби.
— Я имею в виду — откуда он родом, чем зарабатывает на жизнь…
— Ну, и вы туда же! — лениво усмехнулась она. — Знаю с его слов, что в свое время он учился в Оксфорде.
Где-то в глубине сознания забрезжил огонек, и кое-что начало проясняться, однако следующая же ремарка Джордан снова смешала все карты.
— Правда, я не очень-то этому поверила.
— Но почему?
— Трудно сказать, — решительно заметила она. — Почему-то мне показалось, что его там и близко не было.
Кое-что в ее словах напомнило мне давешнее высказывание девушки в желтом, мол, такой убьет — и не почешется, — но это только подстегнуло мое любопытство. Я перестал бы копаться в его прошлом, узнав, например, что он родился в болотах Луизианы или в трущобах нью-йоркского Ист-Сайда. Как раз-таки это было бы вполне допустимо и понятно — мне доводилось слышать и более невероятные истории, но чтобы молодой человек вынырнул вот так из небытия и приобрел себе дворец на побережье залива Лонг-Айленд — это было уже слишком, даже на мой неискушенный взгляд провинциала.
— Во всяком случае, он регулярно дает балы и устраивает приемы, — заметила Джордан с чисто урбанистическим неприятием конкретности. — Обожаю большие приемы, вернее, то восхитительное ощущение анонимности и одновременно — интимности. В маленькой компании никогда не чувствуешь себя уединенно.
Неожиданно громко загудел большой барабан, и дирижер мощным басом перекрыл разноголосый гвалт веселящейся публики:
— Леди и джентльмены! По просьбе мистера Гэтсби мы исполним для вас новую композицию небезызвестного Владимира Тостофф, ставшую украшением концерта в Карнеги-холл в мае этого года. Если вы следите за прессой, то прекрасно помните: последнее произведение Владимира Тостофф стало настоящей сенсацией музыкального сезона.
Дирижер снисходительно посмотрел на притихшую публику и веско добавил:
— Абсолютной сенсацией!
Все засмеялись и зааплодировали.
— Итак, — бодро закончил он, — Владимир Тостофф, «Джазовая история мироздания».
Увы, суть произведения мистера Тостофф ускользнула от меня, поскольку после первых же мощных аккордов я обнаружил Гэтсби, который в одиночестве стоял на верхней площадке мраморной лестницы, а его взгляд с удовлетворением перебегал от одной группы гостей к другой.
Не было ничего зловещего в его внешности: приятный овал лица, смуглая от загара кожа, аккуратная короткая стрижка, словно он пользовался услугами парикмахера ежедневно. Он практически ничего не пил, и это обстоятельство не могло не выделить его на фоне безалаберного и шумного веселья. Казалось, чем раскованнее ведут себя гости, тем сдержаннее и корректнее становится сам хозяин. Под заключительные аккорды «Джазовой истории», демонстрируя свое полнейшее восхищение и потрясение, девушки игриво падали в притворные обмороки, зная, что их тут же подхватят сильные руки верных рыцарей; только Гэтсби по-прежнему стоял один — никто не падал в его объятия, ни одна изящная головка с модной в этом сезоне французской стрижкой «боб» не легла на его плечо, не подошел к нему и ни один «солист» из числа любителей импровизированного вокала, которых здесь было более чем достаточно.
— Прошу прощения.
Над нашим столиком почтительно склонился мажордом мистера Гэтсби.
— Мисс Бейкер? — уточнил он. — Прошу простить, но мистер Гэтсби почтительно просит вас прибыть для конфиденциального разговора.
— Со мной? — удивленно переспросила Джордан.
— Да, мадам.
Она посмотрела на меня, удивленно подняв брови, медленно поднялась и последовала за мажордомом к дому. Про себя я отметил, что она носит вечернее платье, да и все другое, как спортивный костюм, — была в ее движениях какая-то элегантная небрежность, словно она училась делать свои первые шаги на поле для гольфа погожим солнечным деньком.
Я опять остался один, на моих часах было уже два. Из выходивших на веранду окон до меня какое-то время доносились приглушенные и оттого еще более интригующие звуки голосов. Я с большим трудом отбился от приятеля мисс Джордан, который умолял меня присоединиться к высокоинтеллектуальной беседе на родовспомогательную тему, которая завязалась у него с двумя хористками, и тоже пошел в дом.
Большая зала была набита битком. Одна из девушек в желтом сидела за пианино, а рядом с ней стояла молодая рослая рыжеволосая леди из знаменитой хоровой капеллы, ангажированная на сегодняшний вечер. Леди выпила море шампанского, поэтому во время пения она вдруг как-то некстати сообразила, что эта распроклятая жизнь грустна и безрадостна; поэтому она не столько пела, сколько плакала навзрыд. Каждая пауза заполнялась деликатными прерывистыми всхлипываниями, а затем продолжалось исполнение музыкального номера вибрирующим от горя сопрано. Слезы текли из глаз леди, литься ручьем им не давали жирно накрашенные ресницы. Крупные слезы окрашивались в густой чернильный цвет, а только потом стекали по щекам грязно-фиолетовыми струйками. Кто-то из публики отпустил шуточку, мол, это ноты, которые она записала на щеках, чтобы не сбиться. Услышав это, рыжеволосая леди пьяно всплеснула руками, рухнула в кресло и погрузилась в тяжелый пьяный сон.
— Бедненькая, — с умилением пояснила стоявшая рядом со мной девушка, — у нее случилась потасовка с неким джентльменом, который выдает себя за ее мужа.
Я посмотрел по сторонам. Большинство оставшихся леди было занято перебранкой с джентльменами, выдающими себя за их мужей. Разлад не обошел стороной даже изысканную компанию Джордан — квартет из Ист-Эгга. Один из джентльменов с поразительным легкомыслием увлекся разговором с хорошенькой актрисой, а его жена, на первых порах делавшая вид, что это ее совершенно не занимает, разве что забавляет, мало-помалу закипала, а потом перешла к кинжальным фланговым атакам: как бы светясь изнутри от возмущения, она возникала то справа, то слева от мужа искрящимся бриллиантом и грозно шипела ему в ухо:
— Ты ж-же обещ-щал…
Справедливости ради нужно заметить, что не одни только легкомысленные гуляки-мужья категорически отказывались ехать домой. Прямо на моих глазах две потрясенные и возмущенные леди вели ожесточенный спор со своими вызывающе трезвыми мужьями. Жены выражали соболезнование друг другу на повышенных тонах.
— Дорогая, — устало жаловалась одна из них, — я уже и привыкла. Стоит ему только увидеть, что я по-настоящему весела, он тут же волочит меня домой.
— В жизни не видела такого законченного эгоиста.
— И всегда, всегда мы должны уходить первыми. — Мы тоже…
— Но сегодня мы чуть ли не последние, — конфузливо заметил один из супругов. — Даже оркестр и тот полтора часа как уехал.
Несмотря на страшные обвинения в коварстве, бессердечии и деспотизме, диспут завершился короткой стычкой, после чего побежденные, но продолжающие оказывать ожесточенное сопротивление брыкающиеся жены были выведены под руки в ночной полумрак.
Пока я стоял у гардероба у выходной двери в зале и ждал, когда мне подадут шляпу, из библиотеки вышли Джордан Бейкер и Гэтсби. Похоже, он заканчивал последнюю взволнованную тираду прямо на ходу, но сразу же оказался в непроницаемом корсете светской учтивости, как только увидел, что несколько человек направились к нему попрощаться. Спутники мисс Джордан нетерпеливо ждали ее на веранде, но она остановилась на минутку пожать мне руку.
— Только что мне довелось выслушать просто потрясающую историю, — шепнула она. — Долго мы там просидели?
— Не меньше часа.
— Да уж… Просто потрясающе, — задумчиво повторила она. — Но я дала честное слово, что этот разговор останется между нами, — так что не буду вас интриговать. — Она грациозно зевнула прямо мне в лицо. — Заходите без церемоний… Телефонный справочник… Попросите соединить с миссис Сигурни Хауорд… Моя тетя…
Последние фразы она произносила уже на ходу, а в дверях небрежно махнула на прощание загорелой рукой и исчезла в сопровождении потерявших терпение провожатых.
Я чувствовал определенную неловкость из-за того, что несколько злоупотребил гостеприимством хозяина, и направился к Гэтсби, вокруг которого столпились самые стойкие гости. Я хотел еще раз извиниться за то, что не представился ему сразу же после появления на вилле, хотя и искал его весь вечер, равно как и за свою оплошность, когда я не признал его в саду.
— Право же, сущие пустяки, — добродушно оборвал он меня. — Даже не думайте об этом, старина. — В его непринужденной манере обращения было не больше фамильярности, чем в дружеском похлопывании по плечу. — И не забудьте: мы собирались полетать на гидроплане. Жду вас завтра утром в девять.
— Филадельфия на проводе, сэр, — раздался голос из-за спины.
— Хорошо, через минуту. Скажите, я сейчас буду. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
— Спокойной ночи. — Гэтсби улыбнулся, а я вдруг подумал: прекрасно получилось, что я ухожу сегодня одним из последних, потому что он, похоже, и сам этого хотел. — Спокойной ночи, старина… Спокойной ночи.
Я спустился вниз по лестнице и обнаружил, что вечер еще не совсем закончился. В полусотне футов от входных дверей, в свете дюжины фар, перед моими глазами возникла необычная и странная картина. В кювете возле дороги лежал на правом боку новенький двухместный закрытый автомобиль с начисто срезанным колесом, пару минут тому назад целым и невредимым выехавший со стоянки. Причина исчезновения колеса прояснилась, стоило мне увидеть острый выступ стены, само же колесо лежало поблизости. У места аварии собралась полудюжина испуганных и сгорающих от любопытства шоферов. Брошенные ими авто заблокировали проезд, так что образовалась пробка, а завывание разноголосых звуковых сигналов выстроившихся сзади машин только усиливало хаос.
Мужчина в длинном до пят пыльнике вылез из-под покореженной машины и встал посреди дороги с уморительной миной на лице, недоуменно переводя взгляд с машины на колесо, а с колеса — на зевак.
— Нет, вы видели? — спросил он. — Прямо в кювет.
Похоже, он был безмерно удивлен самим фактом дорожного происшествия. Нетрадиционная манера выражать свое удивление сразу же показалась мне знакомой, а в следующее мгновение я узнал нетрезвого книголюба из библиотеки Гэтсби.
— Как это могло случиться? Он недоуменно пожал плечами.
— Я абсолютно не разбираюсь в механике, — решительно заявил он.
— Но все-таки, как это случилось? Вы наехали на стену?
— Даже не спрашивайте, — сказал Совиный Глаз, подразумевая, я-де умываю руки. — Я мало, что знаю о технике вождения, вернее, вообще ничего не знаю. Случилось — и все. Что я могу еще сказать?
— Хорошо, если вы пока еще неопытный водитель, зачем же вы сели за руль ночью… для чего же вы сели за руль, если толком не умеете управлять?
— А я и не управлял! — с возмущением объяснил он. — Чего бы это я управлял?
Все буквально оцепенели от непритворного ужаса.
— Так вы, э-э-э, самоубийца?
— Вам еще крупно повезло, что все закончилось только колесом. Это же надо такое учудить: садиться за руль и даже не пытаться рулить.
— Минуточку, — начал объяснять «отступник», — вы меня неправильно поняли. Это ведь не я рулил. В машине должен был остаться еще один человек.
Последнее заявление вызвало настоящий шок, и гулкое «а-а-ах» прокатилось по рядам зевак, но тут дверца машины стала потихоньку открываться. Ряды смешались, и толпа — теперь это была толпа — непроизвольно попятилась, а когда дверца открылась полностью, воцарилась зловещая звенящая тишина. Из искореженного железного чрева стал восставать, неспешно и по частям, словно флюоресцирующий, белый, как мел, фантом. Однако при ближайшем рассмотрении фантом оказался легкомысленного вида личностью, нетвердо державшейся на ногах, обутых в бальные туфли сорок пятого размера.
— Почему стоим? — добродушно и безмятежно справился он. — Бензин закончился?
— Да вы сюда — вот сюда посмотрите!
Дюжина указательных пальцев уткнулась в ампутированное колесо. Он посмотрел на него, потом на небо, должно быть, заподозрив, что именно оттуда оно и свалилось.
— Как ножом отрезало, — объяснил кто-то из шоферов. Он недоуменно кивнул.
— Надо же, а я и не заметил, что мы стоим.
После короткой паузы он глубоко вздохнул, расправил плечи и деловым тоном, при этом его язык слегка заплетался, поинтересовался:
— Ну-с, джентльмены, мне надо ехать, и не подскажете ли вы мне, где здесь ближайшая заправка?
Дюжина джентльменов, голоса которых звучали ненамного тверже, сразу же принялась убеждать его в том, что ехать решительно невозможно, поскольку не существует абсолютно никакой физической связи между колесом и лежащей в кювете машиной. И в этом все дело.
— Так вы ее — задним ходом, — порекомендовал он собеседникам после короткого размышления. — Включите задний ход — сдайте слегка назад и вытащите машину, а дальше уж я как-нибудь сам.
— На чем? Колеса-то нет. Он заколебался.
— Но попробовать-то, в самом деле, можно, — заметил он.
Кошачий концерт гудков и сирен достиг крещендо. Я развернулся и прямо по газону пошел домой, но уже почти на пороге не удержался и оглянулся назад. Небеса над виллой Гэтсби были словно запечатаны свинцовой печатью луны, теплая летняя ночь была по-прежнему прекрасна, а в переливающемся разноцветными огоньками, но уже безжизненном саду не звучал веселый беззаботный смех. Зияющие провалы окон и расщелина парадного входа исторгали пустоту, а чуть размытый силуэт хозяина дома, застывшего на веранде с поднятой в прощальном приветствии рукой, показался мне особенно одиноким и неприкаянным.
***
Я перечитал записки и увидел, что создается такое впечатление, будто бы события трех вышеупомянутых вечеров, разделенных к тому же многими неделями, и составляли главное содержание моей тогдашней жизни. На самом же деле все было совершенно иначе, и те вечера были всего лишь случайными эпизодами насыщенного разнообразными событиями лета, и, само собой разумеется, в то время вечера эти занимали меня много меньше, чем проблемы личного характера.
Работа поглощала практически весь световой день. По утрам я направлял свои стопы в некую конторку со скромным названием «Честный кредит», и ласковое в это время суток солнце мягко отбрасывало мою верную тень на запад, пока я пробирался узкими расселинами улиц меж белых небоскребов Нью-Йорка. Со временем я узнал по именам многих молодых клерков и биржевых маклеров, и мы частенько завтракали вместе в мрачных и набитых битком, но зато дешевых ресторанчиках крошечными свиными сосисками с картофельным пюре и кофе — на десерт. У меня даже завязался короткий, но бурный роман с девушкой, которая жила в Джерси-Сити и работала в отделе депозитных счетов, но ее брат при встрече стал бросать на меня злобные взгляды, так что уже в июле я решил вполне уместным прервать эту связь, воспользовавшись ее отъездом в отпуск.
Ежедневно я обедал в ресторанчике Йельского клуба — и это было, пожалуй, самое мрачное время в течение рабочего дня, — потом поднимался по лестнице на второй этаж, в библиотеку, и с добрый час упорно грыз гранит инвестиций и кредитов. Среди членов клуба было немало кутил, но в библиотеку они не поднимались, так что работал я без помех. Вечером, если погода позволяла, я спускался вниз по Мэдисон-авеню, проходил мимо старинного «Мюррей-хилл отеля», поворачивал по 33-стрит и выходил прямо к Пенсильванскому вокзалу.
Я начал привыкать к колоритной и даже авантюрной атмосфере нью-йоркских вечеров, безоговорочно полюбил состояние того необъяснимого удовлетворения, которое испытываешь, глядя на беспрестанное мельтешение мужчин, женщин и машин на улицах и площадях большого города. Мне нравилось бродить по Пятой авеню среди вечно куда-то спешащих нью-йоркцев, выбирать взглядом женщин с изысканной романтической внешностью и загадывать: вот сейчас познакомлюсь с ней, войду в ее судьбу, и никто никогда ничего не узнает, — а если и узнает, ни в чем не упрекнет. Время от времени я мысленно следовал за своей избранницей и провожал ее прямо до апартаментов на углу какой-нибудь старинной, полной таинственного очарования улочки, и она смотрела на меня с загадочной улыбкой, прежде чем скрыться в уютном полумраке за дверью. Бывало и так, что очарованные сумерки восточной столицы как бы отторгали меня, — тогда я чувствовал одиночество, грызущее душу, и ощущал эту безнадежность и в других — бедных молодых клерках, тоскующих у роскошных витрин в ожидании опостылевшего часа одинокого холостяцкого ужина, молодых нищих клерков, прекрасно понимающих, что проходят лучшие мгновения и часы не только этого вечера, но и всей жизни, увы, такой быстротечной.
Позже, после восьми вечера, когда пульс живущего обычной суматошной жизнью города особенно учащался, в сумерках 40-стрит с трудом пропускали через свои склеротические вены потоки машин, едущие по направлению к «театральной миле», я чувствовал, что беспокойное сердце мое трепещет и рвется из груди. Неясные, прильнувшие друг к другу, тени в салонах такси, норовисто пофыркивающих на перекрестках, отголоски чужих песен и раскаты чужого смеха, малиновые огоньки сигарет, расцвечивающие полумрак витиеватыми вензелями, — все это тревожило и бередило душу. Нет, я не испытывал зависть, а только представлял себе, что это я мчусь куда-то в погоне за неземными наслаждениями, — я искренне радовался за них и желал им только добра.
На какое-то время я потерял из вида мисс Бейкер и встретился с ней снова только в середине лета. Я тешил свое самолюбие знакомством с чемпионкой по гольфу, любил бывать с ней в обществе и слышать восхищенный шепоток болельщиков и поклонников, знавших ее в лицо. Потом родилось и более сложное чувство. При этом не могло быть и речи о влюбленности — просто я был заинтригован, и мною двигало чисто мужское любопытство. Мне было крайне важно узнать, что же на самом деле скрыто за этой маской надменной пресыщенности — ведь рано или поздно все наносное и напускное слетит, как шелуха, обнажив истинную суть. Вскоре такой случай представился. Как-то мы были с ней на приеме в одном доме, в Варвике, и она там бросила под проливным дождем взятую у приятелей машину — бросила, позабыв закрыть раздвижную крышу, а потом преспокойно солгала что-то, объясняясь по этому поводу. И в этот момент я, наконец, вспомнил ту неприглядную историю, связанную с Джордан, которая забрезжила было в моей памяти во время нашей первой встречи у Бьюкененов. Я вспомнил, как на ее первом крупном турнире по гольфу в кулуарах пополз слушок, едва не попавший на первые полосы местных газет, что в полуфинале Джордан загнала мяч в невыгодную позицию и то ли подвинула его к лунке, то ли отодвинула от нее. Эта малоприятная история начала перерастать в крупный скандал, который все же удалось замять. Вначале отказался от своих первоначальных показаний мальчик-клюшконос, а потом и другой свидетель признался, что мог ошибиться. Так или иначе, но этот инцидент и замешанные в нем персоны сохранились в моей памяти.
Джордан Бейкер инстинктивно избегала людей незаурядных с аналитическим складом ума. И вот ведь парадокс: она чувствовала себя защищенной только среди людей глубоко порядочных, даже и в мыслях не допускавших, что в их кругу может появиться человек с поведением, мягко говоря, предосудительным. При этом сама Джордан была патологически бесчестна. Она относилась к тому сравнительно редкому типу женщин, которые стремятся быть сильнее обстоятельств и стремятся к этому любой ценой. Я готов допустить, что этим качеством она обзавелась в ранней молодости, когда все казалось эпатажем, одним из способов самоутверждения, возможностью взирать на мир с холодной улыбкой и потворствовать малейшим прихотям своего упругого и соблазнительного тела.
Я не делал из этого никакой трагедии. Неблаговидные поступки не отнесешь к числу наихудших женских изъянов — обычно стараешься не обращать на них внимания, а если и обращаешь, то не судишь очень уж строго. Признаться, вначале я был несколько огорчен, а потом перестал даже думать об этом — вот и все. На той же вечеринке в Варвике между нами состоялась прелюбопытнейшая дискуссия о культуре вождения. Все началось с того, что она проехала настолько близко от стоявшего на перекрестке рабочего, что крылом мы зацепили и хорошенько рванули полу его куртки — при этом пуговицы и заклепки так и посыпались на дорогу.
— Вы — отвратительный водитель, — возмутился я. — Нужно быть осторожней или вообще не садиться руль.
— Я и так осторожна.
— Только что в этом я убедился.
— Значит, другие осторожны, — беззаботно ответила она.
— При чем тут другие?
— Они будут уступать дорогу из-за своей осторожности, — пояснила Джордан. — Знаете ли, для транспортного происшествия требуется минимум два участника.
— А если вам попадется такой же водитель, как вы?
— Надеюсь, что никогда не попадется, — ответила она. — Ненавижу неосторожных людей. Зато такие, как вы, мне очень нравятся!
Ее серые прищуренные от солнца глаза внимательно смотрели на дорогу. Она намеренно старалась изменить характер наших взаимоотношений, во всяком случае, в тот момент мне показалось, что я влюблен. Однако я предпочитаю слыть тугодумом в подобного рода ситуациях, кроме того, я взял за правило ни при каких обстоятельствах не преступать свой собственный моральный кодекс и для начала разрешить малоприятную проблему, возникшую у меня дома: я был помолвлен с одной девушкой. Регулярно — раз в неделю — я продолжал отправлять ей письма с обязательной подписью: «Целую. Люблю. Ник», но все, что я помнил о ней, — это капельки пота, выступавшие над верхней губой во время игры в лаун-теннис. Нас с ней практически ничего не связывало, но требовалось деликатно внести ясность в наши отношения, прежде чем я мог бы считать себя окончательно свободным от матримониальных обязательств.
Каждый из нас считает себя воплощенной добродетелью, по крайней мере, знает свои достоинства, порой скрытые от других; например, я отношу себя к той сравнительно небольшой группе честных людей, с которыми мне довелось иметь дело в этой жизни.
далее (глава 4)
Оригинальный текст: The Great Gatsby, chapter 3, by F. Scott Fitzgerald.