Фрэнсис Скотт Фицджеральд
Великий Гэтсби
Глава 4
Рано утром в воскресенье, под звон колоколов звонниц прибрежных поселков, оголодавшие светские львы и их львицы вернулись в дом Гэтсби, расцветив зеленые лужайки яркими и нарядными туалетами.
— Да он бутлегер, милая моя, — сказала одна молодая леди своей собеседнице, оторвавшись от букета его цветов, чтобы допить его коктейль.
— Я знаю только то, что он убил человека, узнавшего в нем племянника фон Гинденбурга — ответила ее товарка. — Сорви мне розу, дорогая, и налей еще капельку вот в этот хрустальный бокал.
Из любопытства и по собственной инициативе я начал вести журнал визитов того лета на полях железнодорожного расписания. Сейчас оно лежит передо мной — пожелтевшая бумага потерлась на сгибах, чернила выцвели, но еще можно различить штемпель «Действительно с 5 июля 1922 г.» и разобрать сделанные мною записи. Это своего рода документальное свидетельство, которое позволяет представить себе размах гостеприимства дома Гэтсби и всех тех «аристократов духа», кто этим гостеприимством пользовался, учтиво воздавая хозяину тем, что ровным счетом ничего о нем не знал, да и не желал знать.
Из Ист-Эгга приезжали супруги Честер-Бек и Личи, а также некий джентльмен по фамилии Бунзен, известный мне со времен Йеля; бывал здесь и доктор Вебстер Сивет, утонувший прошлым летом где-то в Мэне. Далее: Хорнбимы, Вилли Вольтер с супругой и клан Блэкбаков, которые обычно сбивались в стадо где-нибудь в углу и ожесточенно трясли бородами, как козлы, если кто-нибудь пытался подойти к ним поближе. Затем: Исмэи и Кристи (чаще мистер Хуберт Ауэрбах и супруга мистера Кристи!), а с ними и Эдгар Бивер — знаменитый тем, что в одночасье, вернее, за один зимний полдень, поседел как столетний старик, главное, что никто — и он в том числе — так до сих пор и не знает почему.
Если я не ошибаюсь, был здесь и Кларенс Эндайв из Ист-Эгга. Он приезжал один-единственный раз, в белых бриджах, и затеял потасовку в саду с местным прощелыгой по фамилии Этти. С другого конца острова приезжали Чидлзы, О.Р.П. Шредеры, Стонуолл Джексон Абрамс из Джорджии, Фишгарды и Рипли Снелл. Снелл приезжал ровно за три дня до того, как попал в федеральную тюрьму, и набрался до такого состояния, что улегся спать на дороге, а миссис Юлиссез Свэтт проехалась на автомобиле по его правой руке. Дэнси обожали приезжать сюда всем семейством, равно как и С. В. Вайтбэт, которому было уже хорошо за шестьдесят, а также Хаммерхеды и Белуга, импортер табака, со своими дочерьми.
Из Вест-Эгга приезжали Поулы, Малреди, Сесил Роубэк и Сесил Шен, а также Галик, сенатор штата Нью-Йорк; Ньютон Оркид, контролировавший «Филмз пар экселленц», Эксхот, Клайд Коен, Дон С. Шварце (сын) и Артур Мак-Карти — пять последних были так или иначе связаны с кинобизнесом. Затем: Кэтлипсы, Бемберги и Г. Эрл Малдун — родной брат того самого Малдуна, который впоследствии удавил свою жену. Частенько наведывался сюда и известный промоутер Да Фонтано. Эд Легро, Джеймс Б. Феррет (Сучок), Де Джонг с супругой и Эрнст Лилли — все они приезжали посидеть за ломберным столиком, а если Феррет выходил в сад проветриться, это означало, что он проигрался в пух и прах, и акции «Ассошиэйтед трэкшн» подскочат завтра на бирже на несколько пунктов.
Некий джентльмен по фамилии Клипспрингер бывал здесь так часто и так подолгу, что получил прозвище «Постоялец», да он и был пансионером, поскольку своим собственным жильем, по-моему, так и не обзавелся. Из «мира Мельпомены» у Гэтсби бывали Гас Уэйс, Орэйс О’Донован, Лестер Майер, Джордж Даквид и Фрэнсис Булл. Из Нью-Йорка приезжали Кромы, Бэкхиссоны, Денникеры, Рассел Бетти, Корриганы, Келлехеры, Дьюары, Скелли, С. В. Белчер, Смерки и молодые Квинны (сейчас они в разводе), наконец, Генри Л. Пальметто, который покончил жизнь самоубийством (бросился под поезд сабвея на станции «Таймс-сквер»).
Бенни Мак-Кленаван всегда приезжал в сопровождении четырех девушек — не всегда одних и тех же, но походивших друг на друга, как однояйцовые близнецы, поэтому все считали, что именно эти и были здесь в прошлый раз. Мне трудно вспомнить их по именам, но, по-моему, их обычно звали Жаклин, возможно, Консуэло или Глория, или Джун, или Джуди; зато фамилии были красивые — мелодично звучащие названия цветов или же месяцев, впрочем, могли быть названы и громкие фамилии каких-нибудь воротил американского бизнеса, а если вы проявляли настойчивость, вам по секрету признавались; что это-де их племянницы и кузины.
В дополнение к вышесказанному могу добавить, что видел там Фаустину О’Брайен минимум один раз, кроме нее — девиц Бедекер, молодого Брюера, которому на войне оторвало осколком нос, мистера Албруксбургера и мисс Хааг — его невесту, Ардиту Фиц-Петерс и мистера П. Джуветта, бывшего в свое время шефом «Американского легиона». Наконец, мисс Клаудия Хип с молодым человеком, которого она представляла как своего шофера и Принца Какого-То Там Королевства, которого мы прозвали Дюком (не могу вспомнить его имени, если вообще знал его когда-нибудь).
Все эти люди бывали у Гэтсби тем далеким летом.
***
Как-то в конце июля, примерно в девять утра, роскошное авто Гэтсби подъехало к моему дому, подпрыгивая на булыжниках подъездной дороги, и остановилось, сверкающий хромом рожок разразился бойкой триолью. После той вечеринки я дважды побывал на вилле Гэтсби, летал на гидроплане и, воспользовавшись его настойчивым приглашением, загорал у него на пляже, — он же посетил меня впервые.
— Доброе утро, старина. Вы не забыли, что мы завтракаем сегодня в городе? Вот и поехали вместе…
Он сидел в салоне, удобно устроившись за приборной панелью, свободно и расслабленно, с той удивительной природной грацией и изяществом, которые отличают стопроцентного американца из общества от других прямоходящих! Я склонен объяснять этот феномен незакрепощенностью мышц, связанной с тем, что их счастливому обладателю не пришлось зарабатывать на жизнь тяжелым физическим трудом, и правильной осанкой, выработанной в детстве, однако самый весомый вклад, на мой взгляд, сюда вносят наши национальные спортивные игры — быстрые, нервные и грациозные. Что касается Гэтсби, то взрывная энергия его тренированного тела постоянно искала выхода, выражавшегося в постоянной нацеленности на движение и в своего рода импульсивности, придававшей его обычно сдержанным и педантичным манерам своеобразный шарм. Он и минуты не мог посидеть спокойно — то ногой отбивал ритм, как танцовщик, то с силой сжимал и разжимал кулаки, как боец перед схваткой.
— Что скажете, старина? — стремительным и гибким движением он выбрался из машины, чтобы дать мне рассмотреть салон. — Правда, хороша? Вы ее раньше видели?
Конечно, я видел ее раньше. Все в округе видели ее — и не раз. Сверкающий никелем и хромом, насыщенного кремового цвета болид с удлиненным хищным корпусом и полудюжиной отделений для шляп, шляпок и инструментов, встроенным баром и еще бог весть чем, дюжиной сияющих ветровых щитков, в которых отражалась тысяча солнц. Мы уселись в обитую зеленой кожей «оранжерею» на колесах, отгородились от окружающего мира полудюжиной створок, стекол, щитков и дверец и помчались в Нью-Йорк.
Я встречался с ним уже не первый раз и, к моему величайшему огорчению, вынужден был признать, что говорить нам практически не о чем, вернее, Гэтсби мало что имел мне сказать. Первое впечатление масштабности и значительности его личности как-то постепенно ушло, и я стал относиться к нему, как к владельцу модного и дорогого загородного ресторана, расположенного к тому же рядом с моим домом.
Вот эта поездка и оказалась для меня весьма важной в плане постижения загадочной души богатого соседа. Мне сразу же показалось, что сегодня он, если и не встревожен, то чем-то расстроен: еще на полпути к Вест-Эггу Гэтсби стал рассеянно обрывать свои изящно построенные фразы, нерешительно похлопывать себя по коленям, одергивать полы пиджака и расправлять несуществующие складки на брюках цвета жженого сахара.
— Послушайте, старина, — неожиданно спросил он. — Вы, верно, составили мнение на мой счет?
Ошеломленный вопросом в лоб, я попытался было уклониться от прямого ответа, отделавшись ни к чему не обязывающими тривиальностями, к которым такого рода вопросы обычно и обязывают.
— Оставьте. Пустое! — властно оборвал он меня. — Хорошо, я расскажу вам о себе. Мне бы крайне не хотелось, чтобы вы питали свое любопытство теми совершенно дикими историями, которые ходят обо мне в нашем кругу.
Следовательно, для него не были секретом чудовищные слухи о нем, гулявшие по залам и гостиным его виллы, — вся та злоречивая болтовня, которую просто обожали наши светские сплетники и сплетницы.
— Клянусь говорить правду и только правду! — после этих слов, прозвучавших одновременно высокопарно и саркастически, Гэтсби действительно поднял правую руку, как бы призывая Вседержителя в свидетели защиты. — Я отпрыск богатого и знатного рода, родился на среднем западе, увы, эта генеалогическая ветвь на мне и закончится. Рос я в Америке, получил образование в Оксфорде, поскольку все мои предки учились в этом университете, и это стало своего рода семейной традицией.
Он искоса посмотрел на меня, и я понял, почему Джордан Бейкер заподозрила его в неискренности: «Получил образование в Оксфорде» прозвучало настолько скомкано и фальшиво, словно он знал, что эта фраза всегда дается ему с большим трудом, и потому торопился произнести ее как можно быстрее. Я понял, что не могу верить этому человеку, отныне незримая печать недостоверности будет отмечать все произнесенные им слова, и неожиданно для себя подумал: а не идеализировал ли я его? Может быть, он и в самом деле такая темная личность, каким рисует его молва?
— Где именно на среднем западе? — спросил я, чтобы что-нибудь спросить.
— В Сан-Франциско.
— Понятно…
— Все мои родственники отошли в мир иной, оставив мне в наследство крупное состояние.
Это прозвучало с такой напыщенностью и безграничной скорбью в голосе, словно он по сей день не мог смириться с безвременной кончиной членов своего клана, что я даже подумал: полноте, он ведь нарочно морочит мне голову, — и хотел было понимающе ухмыльнуться, но, взглянув на него, сразу же отказался от своих намерений.
— И вот я — сказочно богатый, как молодой индийский раджа — отправился в путешествие по Европе, жил в лучших отелях и дворцах Парижа, Венеции, Рима; отбирал для своей коллекции драгоценные камни — прежде всего, рубины; пристрастился к охоте и охотился на крупного зверя; немного ваял, рисовал — просто для себя. Я жил, как в полусне, стараясь отринуть тоску и забыть то, что со мной произошло.
Признаться, я едва сдерживал себя, чтобы не рассмеяться ему прямо в лицо. Чего стоила одна только его пропахшая нафталином лексика! Замшелые фразы, почерпнутые явно из приключенческих романов, все эти тюрбаны и рубины вместе с охотой на тигра, не иначе как в Bois de Boulogne! Перед моими глазами вставал сказочный персонаж из книжки для детей младшего возраста: соломенное пугало и опилки, сыплющиеся из прорех его кафтана, на дорогу, вымощенную желтым кирпичом!
— Потом началась война. Здесь, в комиссариате, я получил патент на чин первого лейтенанта и поехал воевать. Я вздохнул с облегчением и решил принять смерть на поле боя, но пули меня не брали, старина.
В Аргоннском лесу я командовал двумя сводными пулеметными ротами, вернее, тем, что от них к тому времени осталось. Так вот, мы прорвали линию обороны немцев, а пехота нас не поддержала: с правого и левого фланга образовались бреши шириной по полмили. Два дня и две ночи мы удерживали позиции — сто тридцать бойцов и шестнадцать «льюисов», — потом пехота все-таки соединилась с нами, а разведка доложила, что нас пытались смять три немецкие пехотные дивизии; во всяком случае, у трупов, которые буквально штабелями лежали на поле брани, были знаки различия трех разных дивизий. Я был произведен в майоры, а правительства каждой из стран, входивших в Антанту, наградили меня орденами — даже Черногория, крошечная Черногория на побережье Адриатики.
Крошечная Черногория! Он словно попробовал на вкус эти слова, удовлетворенно кивнул головой и улыбнулся. Улыбка эта, судя по всему, адресовалась Черногории, ее тревожной истории и героической борьбе черногорцев, как если бы умудренный богатым жизненным опытом человек анализировал геополитическую цепь событий и обстоятельств в их причинно-следственной связи, одним из узловых звеньев которой была беззащитная европейская держава и ее скромный дар от чистого сердца. Лед недоверия был растоплен; за несколько минут его короткого рассказа я словно окунулся в атмосферу тех горячих деньков и перелистал дюжину иллюстрированных журналов военного времени.
Гэтсби полез в карман, и тяжелый кружок металла на ленте опустился в мою ладонь.
— Это один из тех орденов — от Черногории.
К моему искреннему удивлению, орден выглядел как настоящий. «Orderi de Danilo» — вилась причудливая вязь латиницы на аверсе — «Montenegro, Nicolas Rex».
— Переверните.
Я прочитал выгравированную на реверсе надпись: «Майору Джею Гэтсби. За выдающуюся доблесть».
— Да, и вот еще что я все время держу при себе — на память об оксфордских деньках. Снято в том самом четырехугольном дворе Тринити-колледжа. Слева от меня — нынешний граф Донкастер.
На фотографии группа праздных молодых людей в блейзерах стояла под аркой, за которой виднелись шпили зданий и церквей. Я сразу же узнал Гэтсби в молодом человеке с битой для крикета в руке — он выглядел моложе, чем сейчас, но не так, чтоб уж очень намного.
Боже мой, значит, все это правда! Значит, висели полосатые тигровые шкуры на стенах его Охотничьего зала во дворце у Большого канала, значит, действительно набирал он полные пригоршни рубинов, склонившись над сундуками с сокровищами, чтобы, увлекшись игрой багряных граней, хоть на мгновение забыть боль, терзающую его плоть и душу.
— Да, старина, я сегодня намеревался попросить вас об одной услуге, — сказал он с довольным видом, раскладывая сувениры по карманам, — поэтому и решил рассказать немного о себе. Мне бы очень не хотелось, чтобы вы считали меня каким-то ничтожеством. Вы же знаете, я постоянно окружен абсолютно чужими и чуждыми мне людьми, но так, или в скитаниях я надеюсь забыть то, что со мной произошло. — Он запнулся, но тут же добавил: — Да, видимо, сегодня я и расскажу вам мою грустную повесть.
— За ленчем?
— Нет, нет, — сегодня днем. Я тут краем уха слышал, что вы пригласили мисс Бейкер на чашку чая, не правда ли?
— Надеюсь, вы не скажете мне, что влюблены в нее и требуете сатисфакции?
— Нет, старина. Конечно, нет. Просто мисс Бейкер была настолько любезна, что согласилась переговорить с вами по интересующему меня делу.
Я не имел ни малейшего представления, о каком таком «деле» может говорить со мной Джордан, но был скорее раздосадован, чем заинтригован. Я уговаривался с ней о встрече вовсе не для того, чтобы обсуждать проблемы мистера Джея Гэтсби. Не знаю почему, но я даже не сомневался, что «дело» это не стоит и выеденного яйца, и досадовал на себя уже за то, что некогда принял приглашение и переступил порог его уж слишком гостеприимного дома.
Больше он не вымолвил ни слова. Чем ближе мы подъезжали к городу, тем неприступнее становилась стена холодной корректности, которой он старался отгородиться от меня. Промелькнул Порт-Рузвельт с океанскими лайнерами, украшенными красной полосой, мы мчались по старинной булыжной мостовой мимо неосвещенных, но заполненных страждущими салунов с блестками позолоты на линялых вывесках, сохранившихся здесь с начала девятисотых. Потом по обе стороны дороги потянулись проплешины Долины Пепла, и я успел заметить миссис Вильсон, надрывавшуюся у помпы.
Распластав кремовые крылья, наш сверкающий болид пролетел через половину Астории, но только через половину, — едва мы закружили меж опор надземной железной дороги, как я услышал привычное тарахтение мотоцикла, нас догнал рассерженный полисмен и поехал бок о бок с нами, но только по соседнему ряду.
— Все нормально, старина, — крикнул мне Гэтсби.
Мы свернули к обочине и остановились. Гэтсби достал из бумажника какую-то белую карточку и сунул ее под нос полисмену.
— Все в порядке, проезжайте, — вскинул руку к козырьку полисмен. — В следующий раз узнаю вашу машину, мистер Гэтсби. А сейчас приношу извинения.
— Что это вы ему показали? — спросил я, когда мы отъехали. — Открытку с видом Оксфорда?
— Нет, как-то раз мне случилось оказать дружескую услугу комиссару полиции, и с тех пор он присылает мне почтовую карточку к каждому Рождеству.
Солнце повисло в перекрестье ажурных ферм прямого, как стрела моста, играя бликами на крыльях вечно спешащих куда-то автомашин. За рекой липкой грудой сахарных головок и белоснежного кускового рафинада лежал город, возведенный здесь мистической силой денег, которые, как известно, не пахнут. Он всегда представляется таким с моста Квинсборо, и всякий раз смотришь на него словно впервые, и всякий раз он манит и очаровывает тебя, обещая бросить к твоим ногам все тайны и красоты мира.
Вот и похоронные дроги с гробом, заваленным цветами, а следом за ними — два наемных экипажа мрачной расцветки с задернутыми занавесями; должно быть, в них сидят безутешные родственники усопшего, и менее мрачной расцветки фиакры — для знакомых и друзей. Друзья, короткогубые европейцы — откуда-нибудь с юга или востока — печально смотрели на нас, и я подумал, может быть, это и к лучшему, что хоть на какое-то время вид роскошного авто Гэтсби отвлек их и частично сгладил угрюмую безысходность похорон. Когда мы пересекали Блэквэллс-Айленд, навстречу нам выехал шикарный лимузин с белым шофером, тремя модно одетыми неграми, двумя фатоватого вида парнями и девушкой. Я громко рассмеялся, когда негроиды вылупили глаза, ревниво разглядывая нас и нашу машину.
Теперь-то все может случиться, раз уж мы перебрались через этот мост, — подумалось мне, — причем, абсолютно все и со всеми.
Даже с Гэтсби — и в этом не было бы ничего удивительного.
***
В бурлящий нью-йоркский полдень мы встретились с Гэтсби в хорошо проветриваемом подвальчике на 42-й стрит. Силясь раскрыть глаза, судорожно прищуренные после залитых расплавленным солнцем городских улиц, я вглядывался в мягкий полумрак заведения, пока не обнаружил Гэтсби, оживленно беседовавшего с кем-то в вестибюле.
— Мистер Каррауэй, это мой друг мистер Вольфсхайм.
Маленький еврей с неожиданно ровным носом поднял свою непропорционально большую голову и едва не уколол меня пуками жесткой растительности, буйно произраставшей в его ноздрях. Через некоторое время я разглядел в полумраке и пару щелочек-глаз.
— Я бросил на него один маленький взгляд, — сказал мистер Вольфсхайм, крепко пожимая мне руку, — и что вы себе думаете, я потом сделал?
— Что? — дипломатично поинтересовался я. Вероятно, вопрос был адресован не мне, поскольку
он тут же нацелил свой экспрессивный нос в сторону Гэтсби.
— Дал деньги Кэтспо и сказал: «Кэтспо, я дал тебе деньги, но ты не давай ему ни пенни, пока он не заткнется». И что вы думаете — тут он сразу и заткнулся.
Гэтсби взял нас под руки и повел внутрь ресторанчика. Мистер Вольфсхайм начал было рассеянно изрекать очередную пространную сентенцию, но вдруг оцепенел.
— Три хайбола? — осведомился старший официант.
— Милое здесь местечко, — сказал мистер Вольфсхайм, разглядывая пресвитерианских дев на потолке. — Но помнится, через дорогу — еще лучше.
— Да, хайболы, — подтвердил Гэтсби и повернулся к еврею, — там страшное пекло.
— Душно и еще тесно, согласен, — сказал мистер Вольфсхайм. — Но сколько воспоминаний!
— А что там за ресторан? — поинтересовался я.
— Старый «Метрополь».
— Старый «Метрополь», — ностальгически повторил мистер Вольфсхайм. — Там навсегда остались милые лица моих друзей, которые уже никогда не вернутся. Сколько буду жив, не забуду ночь, когда подстрелили Рози Розенталя. Нас было шестеро за столом, а Рози ел и пил за восьмерых. Под утро подошел к нам кельнер — глазенки так и бегают… да, а сам и говорит, мол, просят вас на минутку. Рози собрался было подняться, а я ему не дал. Слушай, говорю ему, пусть эти ублюдки идут сюда, раз уж им приспичило с тобой поговорить, а я тебя к ним не пущу, чтоб мне провалиться на этом самом месте. А времени было около четырех, так что, если бы не шторы, было бы совсем светло.
— И что же ваш приятель — остался? — простодушно поинтересовался я.
— Какой там остался, конечно, пошел, — нос мистера Вольфсхайма с негодованием повернулся в мою сторону. — Да, в дверях еще обернулся и говорит, мол, не отдавайте мой кофе, пусть остывает. Вышел на улицу и получил три маслины в брюхо — в набитое как барабан брюхо. А те уехали на машине.
— Четверых, по-моему, поджарили на электрическом стуле? — спросил я.
— Пятерых — вместе с Беккером, — сказал он, кровожадно раздувая лохматые ноздри. — Я так понимаю, что вы ищете деловые х-хонтакты.
Последнее слово он не произнес, а словно выкашлял, — и я даже растерялся, обескураженный неожиданной сменой темы разговора. Поэтому за меня ответил Гэтсби.
— О нет! — прямо-таки вскричал он. — Это не тот человек.
— Не тот? — мистер Вольфсхайм даже огорчился.
— Не тот. А это мой друг, я ведь сказал вам, что о том деле мы поговорим в другой раз.
— Прошу пардону, — сказал мистер Вольфсхайм. — Я, старый дурак, принял вас за другого.
Тем временем подали «хэш» — сочное мелко нарезанное мясо — и мистер Вольфсхайм сразу же позабыл о ностальгической атмосфере «Метрополя» и принялся за дело с достойной каннибала деликатностью, не забывая при этом цепко и пристально смотреть по сторонам. Оглядев пространство перед нами, он тут же обернулся назад. Мне показалось, что мистер Вольфсхайм не преминул бы заглянуть и под стол, если бы его не конфузило присутствие постороннего человека.
— Послушайте, старина, — спросил Гэтсби, подавшись в мою сторону, — я случаем не рассердил вас сегодня утром?
Он улыбнулся, но на этот раз я не поддался его обаянию.
— Не люблю, когда наводят тень на плетень, — ответил я. — Не понимаю, почему бы вам честно и откровенно не рассказать мне о своих намерениях. Для чего вам потребовалось впутывать в эту историю мисс Бейкер?
— Да будет вам известно, старина, что мисс Бейкер настоящая леди и прекрасная спортсменка, вот уж она бы ни в коем случае не согласилась впутать себя, как вы говорите, в какие-либо дела.
Он посмотрел на часы, подскочил и опрометью бросился из зала, оставив меня наедине с мистером Вольфсхаймом.
— У него важный телефонный разговор, — сказал мистер Вольфсхайм, провожая его взглядом. — Прекрасный парень, правда? Симпатяга и джентльмен.
— Да, да.
— Выпускник Оггсфорда.
— О-о-о!
— Да, учился в Англии, в Оггсфорде. Знаете Оггсфордский колледж?
— Приходилось слышать.
— Один из самых знаменитых колледжей в мире.
— А вы давно знакомы с Гэтсби? — поинтересовался я. — Несколько лет, — сказал он с довольным видом. — Имел удовольствие познакомиться с ним сразу же после войны. Человека с манерами узнаешь сразу же, мне вот хватило одного часа понять это. Такого человека, сказал я себе, можно пригласить в дом и представить матери и сестре. — Он помолчал и неожиданно произнес: — Я вижу, вы разглядываете мои запонки…
По правде говоря, у меня и в мыслях не было рассматривать его запонки, но после этих слов я был просто вынужден сделать это. Запонки были искусно выточены из кусочков какого-то знакомого мне материала, наверное, слоновой кости.
— Да, прекрасные экземпляры коренных зубов наших с вами соплеменников! — доверительно сообщил мне мистер Вольфсхайм.
— Ну, надо же, — я еще раз внимательно посмотрел на запонки. — Любопытная идея…
— Да-с, — он подтянул рукава. — Да-с, Гэтсби строг в отношениях с женщинами. Во всяком уж случае, на жен своих приятелей не заглядывается.
Стоило только объекту подсознательного доверия мистера Вольфсхайма вернуться, как старый еврей одним глотком допил свой остывший кофе и поднялся из-за стола.
— Спасибо за компанию, — сказал он, — пора бежать, не смею злоупотреблять вашим вниманием, джентльмены.
— А, может, посидите с нами, Мейер? — спросил Гэтсби без всякого энтузиазма.
Мистер Вольфсхайм простер свою длань, что походило на бенедиктинское благословение.
— Вы очень любезны, но мы с вами — представители разных поколений, — напыщенно произнес он. — Да-с, молодые люди, у вас найдутся темы для разговора: о спорте, о молодых леди, о ваших… — взмахом руки он обозначил недостающие члены предложения. — А мне уже минуло полвека, поэтому не буду навязывать вам свою компанию.
Потом он прощался и долго пожимал наши руки, при этом его трагический нос слегка дрожал, а я подумал: уж не обидел ли я старика случайно вырвавшимся словом?
— Временами он бывает болезненно сентиментальным, — сказал Гэтсби. — Сегодня у него как раз один из таких дней. Достаточно известная в Нью-Йорке фигура, между прочим, завсегдатай Бродвея.
— Так кто же он, какой-нибудь актер?
— Нет.
— Дантист?
— Мейер Вольфсхайм? Ну, что вы! Он игрок. — Гэтсби помедлил и хладнокровно добавил: — Это тот самый человек, который фактически сорвал проведение «Мировой серии» в 1919 году.
— Сорвал «Мировую серию», — ошеломленно повторил я.
Я был потрясен. Конечно, я помнил, что в 1919 году было приостановлено проведение «Мировой серии», но я считал, что это связано с разного рода организационными неполадками. Мне и в голову не могло прийти, что это дело рук одного человека, умудрившегося обмануть доверие полусотни миллионов человек с бесцеремонностью взломщика, обчистившего банковский сейф.
— Как же это ему удалось? — спросил я после минутной паузы.
— Дело случая, старина.
— Как же он не попал за решетку?
— Не было никаких доказательств, старина. Он очень хитрый и осторожный субъект.
Я настоял на том, что сам оплачу счет. Когда официант принес сдачу, я увидел знакомую фигуру Тома Бьюкенена в другом конце набитого битком зала.
— Не составите компанию, мистер Гэтсби? — спросил я. — Мне нужно поздороваться со знакомым, это займет буквально одну минуту.
Заметив нас, Том Бьюкенен выскочил из-за стола и сделал полдюжины шагов в нашем направлении.
— Куда это ты запропастился! — закричал он на весь зал. — Дейзи рвет и мечет, ты хотя бы позвонил.
— Мистер Бьюкенен, позвольте представить вам мистера Гэтсби…
Они быстро пожали друг другу руки, при этом Гэтсби неожиданно смутился и даже растерялся, что было для него вовсе уж нехарактерно.
— Рассказывай, как дела, — продолжал орать Том. — Каким ветром тебя занесло в эту харчевню…
Я повернулся к мистеру Гэтсби, но его уже не было рядом со мной.
***
— Осенью семнадцатого года, наверное, в октябре, — начала свой рассказ Джордан Бейкер, сидя подчеркнуто прямо на стуле с не менее прямой спинкой в чайной на террасе отеля «Плаза», где мы с ней встретились через несколько часов после ленча в компании Гэтсби и старого Вольфсхайма, я вышла на улицу и бродила по городу без определенной цели — шагала по тротуарам или по газонам. С большим удовольствием по газонам, потому что на мне были новые английские туфли с резиновыми шипами, — и было приятно ощущать, как они легко вдавливаются в мягкий грунт. На мне была новенькая юбка в складку, порывы ветра слегка раздували ее, и тогда ало-бело-лазоревые флаги неодобрительно щелкали, словно с осуждением цокали своими полотняными язычками: ай-яй-яй!
Самый большой флаг развевался на ветру над самым большим в городе газоном дома Дейзи Фэй. Ей недавно исполнилось восемнадцать — она была ровно на два года старше меня, но ни одна девушка во всём Луисвилле не пользовалась таким потрясающим успехом, как Дейзи. Она носила только белые наряды, и еще у нее был белоснежный родстер, а телефон в их доме разрывался день и ночь, потому что молоденькие офицеры из Кемп-Тейлор мечтали провести вечер или «ну, хотя бы часик» в её милой компании.
Когда тем утром я проходила мимо ее дома, то увидела белый родстер, запаркованный у обочины, а в нем — Дейзи в обществе молодого лейтенанта, которого я прежде никогда здесь не видела. Они были всецело поглощены друг другом и заметили меня, когда я была уже в пяти футах от машины.
— Привет, Джордан! — неожиданно поздоровалась она. — Подойди, пожалуйста, на секунду.
Я зарделась от восторга! — еще бы! — на меня обратила внимание старшая девочка, причем именно та, которая нравилась мне больше всех. Она спросила, не в Красный Крест ли я направляюсь, — почти все девушки нашего городка несколько часов в день помогали медсестрам в перевязочной военного госпиталя, — а, узнав, что именно туда я и иду, попросила передать старшей медсестре, что не появится сегодня. Молодой офицер глядел на нее влюбленными глазами — каждая девушка мечтает о том, чтобы ее парень именно так смотрел на нее. Это было так романтично и возвышенно, что я часто вспоминала то осеннее утро и молодого влюбленного офицера. Его звали Джей Гэтсби. Потом он исчез на четыре года, а когда я случайно встретилась с ним на Лонг-Айленд, мне и в голову не могло прийти, что это тот самый молодой человек.
Да, эта история случилась в девятьсот семнадцатом, а уже в следующем году вокруг меня стали увиваться ухажеры, я сыграла в первых турнирах и очень редко виделась с Дейзи. Она вращалась в других кругах — среди взрослых молодых мужчин, — с ними же и развлекалась, если это вообще ее волновало в то время. В городке о ней ходили совершенно дикие слухи: будто бы зимой мать застала ее чуть ли не у порога дома с чемоданом в руках; якобы она собиралась уезжать в Нью-Йорк — прощаться с каким-то солдатом, отправлявшимся на войну за океан. Был жуткий скандал, ее, само собой разумеется, не отпустили, а за это она несколько недель ни с кем в доме не разговаривала. Правда, с тех пор никто не видел ее в обществе молодых офицеров, но она окружила себя компанией молодых людей-белобилетников, которых не брали в действующую армию по причине плоскостопия или, к примеру, близорукости.
И только к следующей осени она стала прежней Дейзи: по-прежнему веселой и по-прежнему беззаботной и жизнерадостной. Сразу же после перемирия с семьей состоялся ее первый выезд в свет, а где-то в феврале заговорили о ее помолвке с молодым человеком из Нового Орлеана. Но уже в июне она вышла замуж за Тома Бьюкенена из Чикаго с такой помпой и размахом, которых до сих пор не знали в тихом провинциальном Луисвилле. В четырех частных пульманах жених привез в сонный городок сотню своих друзей, снял целый этаж в отеле «Мюльбах» и за день до бракосочетания преподнес невесте жемчужное колье за триста пятьдесят тысяч долларов.
Я была подружкой невесты и ровно за полчаса до свадебного застолья зашла в ее комнату. Убранная цветами невеста в белоснежном подвенечном платье, прекрасная, как июньская ночь, валялась на кровати с бутылкой сотерна в одной руке и письмом — в другой, пьяная до неприличия!
— Позд-здравь м-меня, — пробормотала она заплетающимся языком, — н-напилась первый р-раз в ж-жиз-ни, но до чего, ч-черт меня под-дери, х-хорошо.
— Дейзи, что с тобой?
Я испугалась, скажу я вам: никогда не думала, что девушка может напиться до такого состояния, тем более, в день свадьбы.
— 3-забирай! — она сунула руку в корзину для мусора, которая лежала рядом с ней на кровати, и вытащила колье. — Отдай э-этому внизу и скажи всем: Дейзи п-переду-мала, так им и с-скажи — п-передумала Д-дейзи…
Потом уткнулась в подушку и начала горько стонать и рыдать. Я выскочила из комнаты и увидела горничную ее матери. Мы заперли дверь, сняли с Дейзи свадебное платье и вдвоем затолкали ее в ванну с холодной водой. Вытащить из ее руки письмо нам так и не удалось. Так она и сидела с ним, пока буквы не начали расплываться, а бумага расползаться белыми, как снег хлопьями, — и только тогда она разрешила забрать бесформенный комок и положить его в мыльницу.
Больше она не произнесла ни слова. Мы дали ей понюхать ватку, смоченную нашатырным спиртом, положили грелку со льдом на лоб, и ровно через полчаса, натянув на нее платье, вывели из комнаты с жемчужным колье на груди. Досадный инцидент был исчерпан. На следующий день, в пять часов пополудни, она, как ни в чем не бывало, обвенчалась с Томом Бьюкененом, и молодожены уплыли на три месяца в круиз по южным морям — куда-то в Океанию.
Я встретила их в Санта-Барбаре, когда они возвращались домой. Мне кажется, что до этого момента я никогда не видела такой влюбленности в собственного мужа. Стоило ему выйти из комнаты хотя бы на минуту, как она начинала беспокойно оглядываться по сторонам и с тревогой спрашивать, куда же делся Том, и была буквально не в себе, пока он не появлялся в дверях. Она могла часами сидеть на пляже, уложив его голову к себе на колени, поглаживая пальчиками его лицо и, казалось, испытывая наслаждение лишь оттого, что ее избранник рядом с ней. Это было трогательное зрелище, и вы могли прослезиться от умиления, глядя на их счастливые и влюбленные лица. Все это было в августе. Ровно через неделю после моего отъезда из Санта-Барбары машина Тома врезалась ночью в фургон на Вентурской дороге, причем передние колеса срезало как бритвой, а женщина, сидевшая рядом с ним в салоне, сломала себе руку. Пронырливые репортеры разнюхали, что ночной пассажиркой Тома Бьюкенена была одна из горничных отеля «Санта-Барбара». Само собой разумеется, все это попало в местные газеты.
В апреле Дейзи благополучно разрешилась от бремени, и вместе с малюткой-дочкой они на год уехали во Францию. Как-то весной я видела их в Каннах, потом в Довиле, затем они вернулись в Америку и обосновались в Чикаго. Дейзи, как вам известно, была необыкновенно известна в Чикаго. Общество, в котором они вращались, состояло, главным образом, из золотой молодежи — бездельников и прожигателей жизни, — однако Дейзи и в этом окружении сохранила совершенно безупречную репутацию. Не в последнюю очередь потому, что она практически не пила, сохраняя трезвую голову и тогда, когда все кругом упивались до полусмерти. Трезвый человек не сболтнет лишнего, а уж если приспичит позволить себе чего-нибудь предосудительное, то может выбрать момент, когда никому до него нет дела или никто уже и не соображает, что он там задумал. А может, она вообще никогда не разводила амуры, хотя было, было нечто в ее голосе, позволявшее заподозрить ее во всех смертных грехах.
Шесть недель тому назад она впервые за много лет услышала имя Гэтсби. Это было в тот раз, когда я спросила, не знаете ли вы некоего Гэтсби. Помните? После того как вы уехали домой, она пришла в мою комнату — я уже практически спала — и спросила, какой он, этот Гэтсби, — а когда я описала его, она странно изменившимся голосом сказала мне, что знала его в молодости. Вот тут я и вспомнила лейтенанта в белом родстере.
***
Тем временем мы успели уйти из «Плаза», и конец этой истории мисс Бейкер рассказывала мне в салоне «виктории», когда мы медленно ехали по аллеям Центрального парка. Солнце стыдливо пряталось за роскошными дворцами кинозвезд на западных 50-стрит. Чистые и звонкие голоса веселящейся детворы разносились под тенистыми кронами деревьев, как стрекотание цикад в густой траве:
Я шейх Аравии седой,
Твоя любовь всегда со мной.
Я прокрадусь к тебе в шатер,
И пусть луна потупит взор.
— Странные бывают в жизни совпадения, — заметил я.
— А не было никакого совпадения.
— То есть, что вы имеете в виду?
— Гэтсби намеренно купил свой дом, чтобы жить рядом с Дейзи — хотя и на другой стороне бухты.
Вот как! — выходит, не одно только сияние звездного неба интересовало моего соседа той июньской ночью! Это был тот редкостный миг, когда, подняв забрало своей безупречной корректности и блистательного великолепия, Гэтсби предстал передо мной в своем истинном обличии — обличии человека ранимого и не чуждого людских слабостей.
— Теперь передаю вам его просьбу: согласились бы вы как-нибудь вечерком пригласить к себе Дейзи так, чтобы и он мог зайти?
Непритязательность и скромность этой просьбы буквально потрясла меня. Как! — пять лет! — целых пять лет он ждал этой встречи. Купил роскошную загородную виллу, куда, как мотыльки на огонек, слетались совершенно ненужные и незнакомые ему люди. И все это только для того, чтобы «как-нибудь вечерком» напроситься в гости к полузнакомому человеку.
— Не могу понять, мисс Джордан, для чего понадобилось посвящать меня в такие подробности личной жизни, если он намеревался просить меня о такой незначительной дружеской услуге?
— Он так долго ждал этого часа, что боится, как бы вы неправильно не истолковали его просьбу. Понимаете, все эти его манеры — светскость, галантность и куртуазность — это нечто внешнее, а в глубине души он совсем не такой, каким представляется окружающим, — думаю, и вам в том числе.
Я почти было согласился, но что-то не давало мне покоя.
— Послушайте, а почему бы ему не попросить вас устроить это свидание?
— Дело в том, что ему хотелось бы, чтобы Дейзи увидела его дом, а вы живете как раз по-соседству.
— Понятно…
— Я думаю, что все эти годы он ждал ее, думал, что она вот-вот появится на пороге его дома, но этого, увы, так и не произошло. Потом он начал как бы случайно расспрашивать о ней своих гостей, надеясь найти общих знакомых. Первой оказалась я. Тогда-то он и обратился ко мне со своей просьбой: помните вашу первую вечеринку, когда я проговорила с ним около часа? Вы бы слышали, каким только мастером риторики оказался мистер Гэтсби, как искусно ходил он кругами, вокруг да около, прежде чем добрался до сути дела! Я предложила устроить им завтрак в Нью-Йорке, но он категорически отказался от этого и без конца повторял, что не имеет в виду ничего предосудительного, а всего лишь хочет увидеться с ней в доме приятеля-соседа.
— Как только я рассказала ему, что вы друг Тома, он решил отказаться от этой идеи. О Томе он практически ничего не знает, хотя и рассказал мне, что все это время просматривал чикагскую прессу в надежде случайно наткнуться на упоминание о Дейзи.
Было уже совсем темно, а когда мы проезжали под небольшим мостиком, я обнял мисс Бейкер, ощутив волнующую бархатистость ее плеч, и предложил поужинать со мной. Неожиданно Дейзи, Гэтсби и их проблемы отошли на второй план, а сейчас меня занимала только эта уверенная в себе и прагматичная мисс Скептицизм, с ленивой грацией покоящаяся в моих объятиях. Пьянящий азарт охватил все мое естество, где-то в глубине сознания пульсировала шальная мысль: есть только два пути — путь охотника и путь дичи — или ты идешь по следу или преследуют тебя.
— Дейзи тоже имеет право на что-то большое и чистое в своей жизни, — промурлыкала Джордан.
— А сама Дейзи? Она-то хочет увидеться с ним или нет?
— Гэтсби не хочет, чтобы она заранее знала об этих планах. Предполагается, что вы пригласите ее на чашку чая. Вот и все.
Темные аллеи парка остались позади, и перед нами забрезжили подсвеченные мягким и рассеянным светом фасады 59-й стрит. В отличие от Гэтсби или же Тома Быокенена, наконец, не было у меня той, чей дивный образ путеводной звездой воссиял бы над миром темных улиц и пустых переулков, затмив своим неземным светом слепящие огни рекламы, поэтому я ограничился тем, что крепко сжал в объятиях ту, которая была рядом со мной. Ее капризный и насмешливый рот растянулся в полуулыбке, когда я жадно приник к ее губам.
далее (глава 5)
Оригинальный текст: The Great Gatsby, chapter 4, by F. Scott Fitzgerald.