Ф. Скотт Фицджеральд
Воображение и некоторые мамочки

Во дни расцвета доходных домов квартиры усталых грузчиков и лотошниц частенько навещали степенные матроны, чьи лимузины, урча моторами, поджидали на улице у обочины.

— Джузеппе! — c важным видом произносила степенная матрона. — Чтобы жизнь в твоем доме шла ярче, надо обязательно устраивать по вечерам шарады!

— Какие еще шарады? — недоуменно переспрашивал Джузеппе.

— Семейные шарады! — с сияющим видом отвечала матрона. — Вот, к примеру, вечер. Твоя жена и дочурки загадывают имя «Виконтесса Солсбери», или слова «инициатива и референдум», и стараются это изобразить — а ты с сыновьями должен угадать, какие слова они изображают. Это гораздо веселее, чем ходить по салунам!

Посеяв доброе семя, матроны усаживались в свои лимузины и ехали дальше, к следующему Джузеппе по списку — а список этот был составлен «Обществом по распространению в бедных семьях полезных игр для досуга».

Так высшие слои общества пытались разбудить воображение в домашней среде; попытка эта была столь же успешной, как и нынешние усилия облачить гавайских туземцев в сшитые мамашами Хаббард[1] в городке Патерсон[2], штат Нью-Джерси, одеяния из марли ценой в доллар восемьдесят пять центов.

Обычный дом — ужасно скучное место. Эту банальность уже давно воспринимают как нечто само собой разумеющееся, и этот факт даже лег в основу нашего национального юмора. Муж непременно жаждет оказаться в клубе, а жена всегда хочет в кино — и Шелли об этом ничего не писал! — а недавно картина дополнилась: теперь уже и их дитя громко требует дозволения покататься в авто при луне.

Собранные в прошлом году в штате Арканзас статистические данные продемонстрировали: семь замужних женщин из каждой сотни признают, что вышли замуж, в основном, чтобы покинуть родительский дом. Цифра ужасная! И то, что девятнадцати из этих тридцати семи сразу же после замужества захотелось вернуться обратно, отнюдь не улучшает эту пугающую тенденцию.

Легко сказать, что в домашней жизни ощущается явная нехватка воображения. Но воображение, да еще и знающее меру, вещь весьма редкая — практически как радий — и оно не сводится к шарадам, имитации походки Чарли Чаплина и изготовлению из папье-маше абажуров для газовых рожков образца 1891 года[3]; воображение — это отношение к жизни. И это значит, что всю энергию, уходящую на обычные заботы, оправдания и придирки, которыми все любят скрашивать нелегкие часы, нужно направить на ужасающую, длиной во всю жизнь и древнюю, как мир, борьбу с домашней скукой.

Слово «энергия» обычно вызывает образ высокой, суетливой и шумной дамы с поджатыми губами и с тяжелым дыханием. Она бросается от одного ребенка к другому, пытаясь заинтересовать детей постановкой миленькой рождественской сказочки в гостиной. Но это вовсе не то воображение, о котором я хочу рассказать.

Воображение бывает разное. Я, например, знавал одну мать семейства по имени миссис Джадкинс, у которой было изумительное воображение. Если бы её жизнь сложилась немного иначе, миссис Джадкинс со своим воображением могла бы работать в кино или в развлекательном журнале, или запатентовать какой-нибудь новый вариант оконного крючка. Ее воображение могло бы пригодиться и в сложном и тонком деле создания успешной домашней обстановки. Но пользовалась ли миссис Джадкинс своим воображением для всего этого? Нет! На это её воображения просто не хватило.

В её воображении имелась прореха, и через нее оно ежечасно утекало в пустоту. Вот как было дело: миссис Джадкинс проснулась в шесть утра. Она лежит в постели, сразу же приступая к своим ежедневным мучениям. Действительно ли Анита (её дочь), вернувшись с бала вчера вечером, выглядела усталой? Да-да, именно так! У неё были темные круги под глазами. Темные круги — это пугало из детства самой миссис Джадкинс. Она помнит, как беспокоилась мама об этих темных кругах. Без сомнений, у Аниты будет нервное истощение. Какой ужас! Только подумать, ведь у этой миссис, как же её звали? У которой было нервное истощение, когда она была в… Где же это было? Только подумать! Ужасно! Что ж, я… Я попрошу её сходить к врачу! А что, если она не пойдет?! Может, удастся уговорить её побыть дома и не ходить на танцы — скажем, на месяц?

И миссис Джадкинс выскакивает из постели в состоянии сильного нервного беспокойства. Ею движет побуждение: она должна сделать нечто, продиктованное ей её нервами, чтобы избежать какой-то нервной катастрофы. Она уже чувствует усталость, поскольку ей надо было поспать еще часок; но разве теперь до сна? Её великолепное воображение уже нарисовало, как Анита с болью сваливается в постель, она слышит её последние слова — что-то вроде «а теперь я возвращаюсь к ангелам» — и в печали заканчивается её бренное существование.

Семнадцатилетняя Анита — здоровая и крепкая «эмансипе», и со всем присущим ей здоровьем и крепостью она испытывает склонность к веселому времяпрепровождению. Два вечера подряд она возвращалась домой с танцев заполночь. На второй вечер она устала, отсюда и темные круги под глазами. Сегодня она будет проспит до полудня — если только миссис Джадкинс не разбудит её, чтобы спросить, как она себя чувствует — и после пробуждения Анита будет выглядеть свежей, словно модель с обложки модного журнала.

Но сейчас только восемь утра; вернемся к миссис Джадкинс. Она идет на цыпочках, чтобы посмотреть на обреченную Аниту, а по пути заглядывает в комнату, где спит Клиффорд Джадкинс-третий, двенадцати лет. Её воображение работает с лихорадочной скоростью. Оно уже завелось, и теперь весь день будет пульсировать со скоростью шестьдесят ярких образов в минуту, пока в час ночи не впадет в кому от утомления.

Так что и Клиффорд тоже наделяется темными кругами под глазами.

Бедный Клиффорд! Она решает не будить его сегодня в школу. У него так мало сил! Она напишет учителю записку и все объяснит. Вчера, вернувшись с бейсбольной тренировки, он выглядел таким усталым… О, этот бейсбол! Еще одна вызывающая ужас мысль! Да, подумать только…

Но мне не хотелось бы вселять в вас уныние, пересказывая все, что происходит ранним утром в голове миссис Джадкинс, поскольку она сама — воплощенное уныние. Человек в состоянии нервного беспокойства — самое унылое зрелище в мире. Миссис Джадкинс измучена настолько, что не в её силах произвести даже легкий ободряющий эффект на окружающих. А мистер Джадкинс после завтрака покидает дом под впечатлением, что все в доме очень плохо, и жизнь в целом — довольно мрачное занятие.

Но перед тем, как уйти, он совершает ошибку. Что-то в газете заставляет его воскликнуть, что если только примут предложенный Ганчем и Бобли новый тариф, весь его бизнес полетит к чертям! Он просто поворчал, а его излюбленная тема для ворчания — тариф Ганча и Боббли, но…

Он притащил целый мешок зерна — кажется, это ведь именно зерно таскают в мешках? — на мельницу воображения миссис Джадкинс. К тому моменту, как он дойдет до остановки трамвая, миссис Джадкинс в подробностях узреет печальную картину его банкротства. А к моменту, когда он доберется в центр города, он — сам того не зная — будет уже год как сидеть в тюрьме, а жена и двое голодных детей будут звать его, стоя за тюремными воротами. К моменту, когда он войдет в свой кабинет, он, сам того не подозревая, будет входить в ночлежку, чтобы оплакивать там свою горемычную старость.

Не по модели

Но довольно! Еще несколько часов из обычного дня миссис Джадкинс утомят и меня, и вас — они утомляют всех, кто с ней общается.

Таких миссис Джадкинс несть числа, и я могу продолжать это описание бесконечно. Но я вас пощажу и расскажу об одной женщине, которая — вместе с несколькими другими, которых я знаю — дала бой унынию и скуке домашней жизни и, с помощью одного необычного средства, одержала полную и заслуженную победу.

Я расскажу вам об очаровательной женщине, которая, как я уже сказал, использовала свое воображение самым необычным образом. Её дом был счастливейшим из всех, которые я знаю!

Думаете, она устроилась в контору к мужу, чтобы узнать, как работает его бизнес — чтобы было что обсудить по вечерам? Читатель, знай: она этого не делала! А может, она купила книгу о футболе и выучила правила, чтобы разговаривать об игре с сыновьями, понимая, о чем речь? Нет, и этого она не делала! И она не организовала семейный оркестр, в котором Кларенс играет на барабане, Мэйси на арфе, а Вивиан на гобое. Она ничего не понимала в футболе и вовсе не желала в нем разбираться. Её замечания о бизнесе мужа были восхитительно туманными. Он занимался производством канцелярских товаров, и мне кажется, что она что-то путала, считая, что он управляет неким департаментом почтовой службы.

Нет, это не была одна из тех ужасных дам, знающих о занятиях домочадцев гораздо больше самих домочадцев. Она никогда не надоедала сыновьям советами, как лучше играть в футбол, хотя иногда смешила их нелепыми умозаключениями о том, как в него, по её мнению, играют. Она никогда не пыталась обсуждать проблемы писчебумажной промышленности у домашнего очага. Она даже не могла решить дочери задачу по алгебре; в этом она открыто признавалась, не пыталась этого скрыть. Она вовсе не была примерной матерью по модели, описанной мисс Эмили Хоуп Демстер из педагогического училища Вэйндот-Вэлли в работе «Опережаем своих детей».

Она пользовалась своим воображением куда как более тонко и дальновидно. Она знала, что если в доме властвует решительная и энергичная женщина, то дочери превращаются в безвольные тени, а сыновья становятся самыми обычными недотепами. Она понимала, что неизбежное взросление здорового ребенка — это его постепенный исход из родительского дома.

Она сохраняла свою молодость для себя

Миссис Пэкстон хранила себя, эгоистично и по-своему наслаждаясь жизнью. Она не старалась казаться молодой, как дети, и не «молодилась» для них — и то, и другое лишь пустые и злополучные слова; она хранила свою молодость для себя. Если дети вели себя надоедливо, она их не бранила; она прямо говорила им, что она от них устала.

Один из её сыновей был изумительно красив, а вот в плане учебы — совершенный тупица. Мне кажется, что она любила его чуть больше, чем остальных детей; но, если он проявлял свою тупость, она над ним смеялась и прямо ему об этом говорила. Она звала его «дурачком», ни в чем не виня и без всякой злобы, но всегда с юмором. Она могла себе это позволить, поскольку всегда считала своих детей личностями, а не предметами своей личной собственности.

Не обязательно быть очень умным, чтобы преуспеть в этом мире. И пусть Гарри Пакстон не смог поступить в университет, он все равно добился успеха. А тот факт, что он «дурачок», и по сей день остается дежурной шуткой при встречах с мамой.

С детьми миссис Пакстон всегда обращались, как со взрослыми. По мере их взросления к их личной жизни проявлялось все больше и больше уважения, и никто в неё не вмешивался. Они сами выбирали, где им учиться; они могли выбирать, чем заниматься, и могли выбирать себе друзей — конечно, при условии, что те не наводят тоску на миссис Пакстон и не вызывают её личную неприязнь. Сама она всегда любила музыку; но поскольку дети не проявили в этом направлении никаких наклонностей, уроки музыки им даже не предлагались. Она относилась к ним, как к обычным детям, лишь в те дни, когда они болели; а общение с ними как с личностями доставляло ей что-то вроде изумленной радости. Один из её сыновей был весьма умен; это всегда производило на нее сильное впечатление, словно это был гениальный ребенок, о котором она прочитала в газете. Однажды прямо перед группой шокированных и испуганных мамаш она заметила вслух, что её дочь Пруденс была бы настоящей красавицей, если бы не одевалась так отвратительно.

А между тем она хранила себя, проводя время в радости и совершенно независимо от своих детей. Она жила так, как жила всегда. Пока дети достаточно не повзрослели, чтобы принимать участие в её развлечениях, она их не трогала — пусть развлекаются сами. И если их развлечения были ей интересны, она проявляла к ним интерес, но никогда не портила их игру в «салочки», пытаясь в ней поучаствовать. Она знала, что детям веселее играть с детьми, а если она и вмешивалась в их игры, то лишь потому, что ей самой хотелось размяться.

И в этом доме действительно царила радость. Детей никто не заставлял ничего делать и не просил любить друг друга, и в результате они выросли, питая довольно сильную и нежную взаимную привязанность.

Миссис Пакстон добилась успеха в домашней жизни, поскольку и сама получала от нее удовольствие. Дети никогда не считали, что все в доме вертится исключительно вокруг них. Дом был местом, где они могли делать то, что им нравится, а заставлять других делать то, что нравится только им самим, в доме запрещалось. Детей никто ни в чем не ограничивал, никто униженно перед ними не простирался. Это было место, где отец и мать всегда были незабвенно счастливы, радуясь своим собственным таинственным радостям. И даже сегодня дети задумываются, что это были за удивительные и непостижимые для них шутки? Если они могли поддержать разговор, им всегда были рады, но никто не пытался свести разговор до односложного уровня их тогдашнего разумения.

А позднее, когда Пруденс стала обращаться к матери за житейским советом, миссис Пакстон никогда ей не отказывала — как никогда не отказала бы любой своей подруге.

Второй её сын поступил в университет. Он никогда не считал, что у него за спиной стоит некто, всегда готовый ему помочь и все простить. Он был сам по себе. Если бы он не справился с программой, его никто не стал бы упрекать, не стал бы читать ему нотаций и не стал бы его оплакивать; но и репетиторов, чтобы «натаскать» его для экзаменов, никто ему не нанимал. Почему? Да просто потому, что занятия с репетитором означали бы, что маме придется отказаться от нового платья, которое ей очень хотелось и от которого она не собиралась отказываться; вот такая простая причина, и без всяких сантиментов.

Как вырастить выдающихся людей

В доме никогда не было скучно, потому что ничто в нем не делалось по принуждению; можно было либо делать, либо не делать. Это было то самое место, где и отец, и мать, были счастливы. Все всегда было обосновано; дом никогда не походил на неряшливую пуховую перину, в которой можно было валяться до обеда, потакая своим дурным наклонностям, здесь нельзя было кое-как одеваться, ходить в неопрятном виде, нельзя было ворчать и брюзжать — короче говоря, в этом доме не существовало питательной среды для развития мелких пороков, слабостей и недостатков. В обмен на отказ от традиционных привилегий матери семейства — отказ от властвования над детьми и внушения им удобных, путь и ошибочных, идей — миссис Пакстон приобрела право не находиться под властью своих детей, не подвергаться неудобствам и не быть «используемой» с их стороны.

Легко сказать, что она была «бессердечной» матерью; но «сердечная, старомодная матушка» — это простейший путь, по которому может пойти любая женщина. Гораздо больше воображения нужно, чтобы стать матерью наподобие миссис Пакстон. Материнство как слепую и безрассудную привычку мы унаследовали от наших пещерных предков. Отречение под властью материнского инстинкта было столь всеобъемлющим, что мы сделали его священным, «Руки прочь!» и так далее… Но мы развивались, и век от века мы все дальше и дальше отходили от естественного — если он, конечно, естественный, да и «священный» ли? — инстинкта, повелевающего нам убивать все, что мы ненавидим, и заставляющего забывать о себе ради своих детей.

Утверждение о том, что выдающиеся люди, как правило, происходят из больших семей, давно стало банальностью. Но так происходит не потому, что большие семьи обладают неким изначально присущим им особым свойством, а потому, что в большой семье дети имеют гораздо больше возможностей развиваться самостоятельно. Каждый из детей в большой семье не несет в себе неискоренимого отпечатка мнений, заблуждений, убеждений, антипатий и страхов, мучавших мать (смотря по обстоятельствам) в 1889, 1901 или 1922 году. Ни один ребенок в большой семье не может находиться в столь тесном и непосредственном контакте со своими родителями.

Вернемся к миссис Пакстон; мне хочется рассказать, что с ней стало. Трое детей выросли и, как это водится у детей, покинули её. Она по ним скучала, но её активная жизнь из-за этого не окончилась, потому что её активная жизнь всегда шла независимо от них. Она не превратилась в горемычную матушку, каких показывают в кино; сердце её не разбилось от разлуки, ей и в голову не приходило горячо благодарить детей за их визиты раз в год, и жизнь её отнюдь не свелась к четырем жадно проглатываемым письмам в месяц, которые писали её разбросанные по свету сыновья и дочери. Все женщины однажды понимают, что их дети — не их личная собственность; они и не должны ею быть!

А миссис Пакстон была умна и никогда даже не притворялась, что обладает исключительной властью над своими детьми. Ей хватало воображения, чтобы увидеть, что они, в первую очередь, личности. Так что, не считая уже упомянутых периодов их недомоганий, она в первую очередь всегда думала о них как о самостоятельных личностях.

«Дом — это более чем достаточно»

Её жизнь и дальше шла так же, как и прежде. Она становилась старше, развлечения менялись, но старела она медленно. И необычно тут то, что её дети считали её личностью, а не «старушкой-матерью», которой надо раз пару раз в месяц послать письмо и которая, конечно же, готова простить им любые, даже невыносимые, недостатки.

— Как? Вы не знакомы с моей мамой? — говорили они. — Ах, она изумительно интересный человек! Просто очарование! Вам обязательно нужно с ней познакомиться!

Родной дом они всегда вспоминают как место, где их интересы всегда учитывались, а если они проявляли себя как зануды, то их всегда осаживали, как того и заслуживают зануды.

— О, нет! — воскликнет какая-нибудь чересчур чувствительная личность. — Где же она, моя старенькая морщинистая матушка, которая не думает ни о ком, кроме меня, и готова отдать ради меня последнюю рубашку, и которая состарилась, делая все, чтобы мне жилось хорошо! Ведь я — это все, что её когда-либо интересовало!

Вот какая судьба ждет мать, которую мы сегодня восхваляем — и на экране, и в сентиментальных романах. Ей нужно льстить «из уважения» — и оставлять её в покое. Ей никогда не хватало воображения, чтобы считать своих детей, когда они были маленькими, личностями — и дети, когда она состарилась, оказались неспособны думать о ней, как о личности.

Они посылают ей в подарок на Рождество шаль. А когда пару раз за год она приезжает к ним в гости, они идут с ней на шоу в «Ипподром»[4] — ведь «маме не понравятся современные модные постановки». Она для них не личность, а «бедненькая мамаша». Состарившись к пятидесяти годам, она ест у себя в комнате, хотя молодежь весело обедает в столовой. Она так много отдала своим детям, эгоистично и безрассудно их любя, что, когда они её оставили, у неё самой не осталось ничего, кроме почетного титула «мать» — вот и все, чем живет её истощенная душа.

На сегодняшний день мы, наконец-то вняли советам докторов и научились оставлять в покое грудничков. Мы больше не дразним их, не пристаем к ним с постоянным гуканьем и не тормошим их днями напролет. Мы больше не тревожимся, если ребенок ближе к вечеру ведет себя беспокойно, сердится и нервничает. Материнскую любовь больше не измеряют, считая, сколько раз за ночь дитя звало маму. Быть может, наступит день, когда мы научимся оставлять в покое и детей постарше, тратя больше времени на самих себя? Домашняя жизнь отнюдь не скудна; она, наоборот, чересчур насыщенная. Она вызывает пресыщение и требует много сил. В плане влияния на ребенка одна-единственная довольная своим мужем женщина стоит десятка тех, кто боготворит только своих детей. И вся энергия, потраченная на формирование ребенка, дает гораздо меньший эффект, нежели воображение, требуемое для того, чтобы видеть в ребенке личность — поскольку рано или поздно этот ребенок личностью обязательно станет.

Примечания:

От редакции: мистер Фицджеральд — один из самых блестящих писателей нашего современного направления. Его статью мы печатаем, чтобы представить модернистскую точку зрения. В старшем поколении все матери были такими, как «миссис Джадкинс» — и даже сегодня мать, не беспокоящаяся о своих детях, представляет собой исключение. Но мы считаем чрезвычайно интересными ультрасовременные методы, которые использовала миссис Пакстон при воспитании сыновей и дочерей, создав при этом, по словам мистера Фицджеральда, «счастливейший из всех, которые я знаю», дом.

[1] мамаши Хаббард — это выражение восходит к стихотворению из сборника «Песни Матушки Гусыни» (в русском переложении С. Маршака под названием «Пудель» старушка утратила свое имя, а собачка приобрела породу); в англосаксонской традиции «матушка Хаббард» обычно держит благотворительный буфет при церкви, так что выражение напрямую связано с церковной благотворительностью.

[2] Патерсон — сегодня это третий по величине город штата; в конце XIX века город получил прозвище «шелковый», т.к. город располагается вблизи каскада водопадов на реке Пассаик, на которых выстроены мельницы, необходимые для текстильных фабрик.

[3] газовых рожков образца 1891 года — в 1891 году австрийцем Карлом Ауэром фон Вельсбахом был изобретен эффективный состав для калильной сетки (осветительного прибора, в котором источником света является сетка с оксидами редкоземельных металлов тория и церия, нагреваемая горелкой), который распространился еще до того, как на него был получен патент, что привело к его широкому распространению. В таком приборе уже не требовался дорогой светильный газ.

[4] «Ипподром» — существовавший с 1905 по 1939 год в Нью-Йорке театральный зал; он располагался в Театральном квартале района Манхэттен. Расцвет популярности этого места пришелся на период начала 1910 годов, а затем масштабные шоу в этом театре (в них участвовали слоны, фокусники, громадные хоры) вышли из моды.