Морли Каллаган
Тем летом в Париже (фрагменты из книги)
23
Однажды Скотт спросил меня, над чем я работаю, и я признался, что написал несколько глав романа, но забрал их у Перкинса обратно, поскольку решил, что они сделаны очень слабо. Скотт потребовал, чтобы я показал эти главы ему. Мы условились, что я зайду за ними через три дня, поздно вечером. Лоретто отправилась вместе со мной, но в дом к Фицджеральдам заходить не стала, так как боялась, что из-за нее Скотт, а возможно, и Зельда снова засидятся допоздна и будут пить. Я собирался сказать Скотту, что она ждет меня в «Дё Маго».
Дверь открыла Зельда. Взглянув на нее, я сразу же понял, что мне не следовало приходить. Бледная, измученная, с темными кругами под глазами, она с недоумением посмотрела на меня и, сделав попытку улыбнуться, произнесла: «Здравствуйте,Мор-ли!»Я спросил, дома ли Скотт. В ответ она, нервно оглянувшись, сказала, что они со Скоттом сутки не спали. Кто-то украл у него в ночном клубе бумажник, и они влипли в историю. «Считайте, что меня здесь не было», — поспешно сказал я. Она благодарно кивнула, и я повернулся было, чтобы уйти, но тут мы услышали голос Скотта. «Кто там?» — раздалось из глубины квартиры. «Кто там?» — настойчиво повторил он. Покачав головой, я сделал шаг в сторону улицы, но Зельда с усталым вздохом поманила меня обратно. «Лучше все-таки зайти к нему», — прошептала она и, повысив голос, сказала: «Это Морли». «Зови его сюда», — потребовал Скотт.
Комната, в которую я вошел вслед за Зельдой, вероятно, служила Фицджеральдам кухней. По сторонам лучше было не смотреть. Мой взгляд упал на стол, где был распростерт Скотт в одних только трусах, а служанка-француженка осторожно и умело массировала ему ноги. «Здравствуй, — сказал он, повернув голову, но не меняя положения, — садись». И слабо застонал. Зельда, стоявшая рядом со мной, тоже не спускала с него глаз. Ее лицо выражало хмурое замешательство, и она явно тяготилась происходящим, поэтому я не решился сесть. Мне показалось, что Скотт пьян. «Я только на минутку, взять рукопись, — примирительно сказал я, — увидимся завтра, Скотт». «Нет, я хочу отдать тебе ее сам», — отозвался он, но не сделал попытки встать и вновь слабо застонал. Я догадался, что он не пьян, а едва жив от усталости. Мышцы у него на ногах непроизвольно подергивались. Он рассказал мне, что произошло.
Много лет спустя я понял, что приходил к ним как раз после сцены, описанной Скоттом в романе «Ночь нежна». Накануне вечером они были в ночном клубе. Там у него украли бумажник. Фицджеральд обвинил в краже какого-то негра, но выяснилось, что это не тот негр. Вызвали полицию, которая после унизительной сцены несколько часов их допрашивала. Скотт пытался снять обвинение с ни в чем не повинного негра и одновременно безуспешно доказывал, что бумажник у него все-таки украли. Псевдовор и его друзья начали скандалить. Наступил рассвет. Им продолжали задавать вопросы, и все усилия Скотта выйти из создавшегося положения ни к чему не приводили, так что он уже не верил, что этот кошмар когда-нибудь кончится. Домой они вернулись всего лишь за час до моего прихода и не спали ни минуты. Скотт был совершенно разбит и еле двигался от усталости.
Пока я слушал эту печальную повесть, служанка продолжала осторожно массировать ему ноги. В ярком свете кухонной лампы он, униженный, разбитый, страдающий с похмелья, был похож на мертвеца. Зельда молча смотрела на него, и с лица у нее не сходило все то же пугающее, недоуменное выражение. Мне хотелось одного: поскорее отсюда выбраться. Легонько похлопав Скотта по плечу, я направился к двери. Неожиданно он сел. Ему уже лучше, сказал он. Где брюки? Нам нужно поговорить. Он натянул брюки, отпустил служанку, которая, уходя, только беспомощно взглянула на Зельду, и совершил пробную прогулку по комнате, стараясь держаться прямо. У него была прекрасная осанка, он в отличие от многих интеллектуалов никогда не сутулился. Затем он спокойно прошел в кабинет, взял мою рукопись и снова вышел к нам, безнадежно качая головой. Но эта безнадежность, как и страдание в голосе, относились уже к тем листкам, которые он держал в руках. С трудом подыскивая слова, он стал объяснять, почему ему не нравится забракованная мной рукопись. Ее скучно читать. В ней нет динамики событий. О чем идет речь, непонятно. Зачем я это написал? Чего жду от него? Рукопись усугубила его и без того ужасное настроение. Рассмеявшись, я напомнил ему, что не собираюсь ее публиковать. Я сам попросил «Скрибнерс» вернуть ее мне. Я счастлив, что она ему тоже не нравится, и со спокойным сердцем выброшу ее. Взяв рукопись и ободряюще улыбнувшись Зельде, я сказал, что, к сожалению, должен бежать, так как меня ждет Лоретто.
— Где вы с ней встречаетесь? — прямо спросил он.
— Я сказал ей, что зайду к вам на одну минуту, а пробыл здесь уже полчаса. До завтра, Скотт.
— Где вы с ней встречаетесь?
— Мы собирались в «Дё Маго». До завтра.
— Я пойду с вами, — сказал он.
К тому времени я успел выскочить в холл, но он нагнал меня и крепко схватил за руку. В чем дело? Почему я не беру его с собой? Он ведь сказал, что ему лучше и что нам надо поговорить. Зельда принялась уговаривать его лечь спать, но он оттолкнул ее и устремился вслед за мной к двери. «Подожди!»- крикнул он, вложив в это восклицание все свое отвращение к нам. На его лице появилось знакомое выражение упрямства, и Зельда устало сказала мне: «Пусть лучше идет. Я ложусь спать».
Если бы он был пьян, то я, наверное, был бы менее терпелив. Но мне казалось, что он всего лишь оглушен событиями прошлой ночи и смертельно устал. Кто знает, может, он действительно не в состоянии заснуть, так как не мог расслабиться? И возможно, ему в самом деле лучше немного посидеть с нами? Я остановился и подождал, пока он наденет пиджак. Он был настолько не в себе, что не стал повязывать галстук. Схватив свою прекрасную белую шляпу, он сказал: «Пошли» — и отворил дверь.
Выйдя на улицу, мы увидели в тени дома Лоретто, которая уже начала волноваться, почему меня так долго нет. «Наконец-то», — сказала она, готовясь накинуться на меня с упреками, но в недоумении смолкла, завидев рядом со мной Скотта. Я поспешно сказал в свое оправдание, что не хотел вытаскивать его из дому. В присутствии Лоретто к Скотту сразу же вернулось его обаяние, и в вечерних сумерках он выглядел почти как обычно. Лоретто видела, что я озабочен, но не понимала чем. «Выпью с вами — и сразу же домой», — сказал Скотт. Шагая между мной и Лоретто, он дружески взял меня под руку. Мы отправились в Сен-Жермен-де-Пре.
В его тогдашнем состоянии Скотту ни в коем случае не следовало идти туда. Сен-Жермен-де-Пре со своими тремя кафе, «Липп», «Флора» и «Дё Маго», был центром парижской интеллектуальной элиты. Сюда же съезжались знаменитые художники и актеры из других столиц, а также самые дорогие кокотки. В «Дё Маго» обедал Андре Жид. На улице можно было встретить Пикассо. «Дё Маго», с которым мы жили совсем рядом, было как бы международным парижским перекрестком.
Вечер был теплый, но не жаркий, и терраса этого старого кафе была переполнена. Нам с трудом удалось получить столик. Мы выпили, после чего Скотт почувствовал себя как-то странно. Он надеялся, что алкоголь взбодрит его, но ему только стало хуже, он оцепенел. Вторая рюмка поможет ему прийти в себя, решил он. Моя жена не сводила с него взгляда, Скотт нравился ей, и я заметил, какими тревожными сделались ее глаза. Его лицо приняло сероватый оттенок, как у тяжело больного. На нас стали обращать внимание. Мы видели, как перешептываются за соседним столиком какие-то американцы. Внезапно по террасе прошелестело: «Фицджеральд». Его узнали. Вокруг было много американцев. В тот год Париж был наводнен американцами, жаждущими все увидеть. Денег у них было сколько угодно, и они не подозревали, что через несколько месяцев на бирже разразится крах и начнется Великая паника. Здесь, в кафе, они увидели самого Скотта Фицджеральда! В Америке он давно стал легендой. Все сумасбродство, вся расточительность, вся дерзость той эпохи были связаны с его именем, он создал всех ее прекрасных и проклятых, дьявольски соблазнительных женщин. И вот он перед ними — обыкновенный алкоголик, как им и говорили.
Заказав вторую рюмку, он согласился, что больше ему пить не нужно. Он настоял на том, чтобы заплатить за всех. Но его движения сделались невыносимо медленными. Вынимая из бумажника деньги, он уронил несколько банкнот. Я нагнулся и поднял одну из них. Немного позже еще одну подняла моя жена. Мы сердито совали их ему, а он сидел перед нами, отчаянно бледный, в расстегнувшейся рубашке, в лихо заломленной шляпе. Элегантный Скотт! За соседним столом мужчина прошептал что-то на ухо своей даме, уставившейся на нас с нескрываемым любопытством, они улыбнулись, и я возненавидел их. Я ненавидел всех этих праздных гуляк вокруг. Я готов был разнести кафе в щепки. Наконец Скотт встал и, стараясь сохранить остатки достоинства, деревянной походкой вышел вместе с нами из зала. На пути к его дому мы говорили очень мало. Он, как ни странно, казался совсем трезвым. Мы условились встретиться завтра, и, когда за ним закрылась входная дверь, я понял, как сильно к нему привязался.
В тот вечер в «Дё Маго» Скотт сам себя выставил в ложном свете. На первый взгляд могло показаться, что перед посетителями кафе разыгралась небольшая сцена, где Скотт выступил живой иллюстрацией к сплетням о себе. Никто не догадывался, что он сутки не спал. И тем не менее он ухитрился предстать перед публикой распутным и невоздержанным грешником, а не кем-нибудь еще! Какие они разные с Эрнестом, подумал я в очередной раз. В ту пору невозможно было представить, чтобы Эрнест оказался в подобном положении. Для меня оба они были бесконечно интересными людьми. Но внутри каждого из нас есть тайный навигационный прибор, который регулирует наши отношения с миром, и он не имеет ничего общего с умом, хитростью или сознательным расчетом.
В те дни всякий раз, когда Скотт совершал что-то предосудительное, его заставали на месте преступления. Мало того, ему еще постоянно приписывали то, чего он не делал. Он был обречен казаться хуже, чем есть. Как человек открытый, великодушный и очень гордый, он, я думаю, переживал это очень тяжело. Другое дело Эрнест. Он тоже не любил представать в невыгодном для себя свете. Но такова была его природа и его обаяние, что ему достаточно было подождать, и со временем все, что бы он ни делал, оборачивалось в его пользу. Еще во времена нашей первой встречи в Торонто я заметил, какими значительными казались поступки Эрнеста знавшим его людям, как естественно в их изложении они сплетались в цепь увлекательнейших приключений. Современникам всегда хотелось слагать о нем легенды, и в конечном итоге это сыграло в его жизни такую же роковую роль, как в жизни Скотта то, что его унижали люди, которые были намного хуже его.
(…)
Далее глава 25.
Оригинальный текст: That Summer in Paris (Chapter 23), by Morley Callaghan.