Зельда и Ф. Скотт Фицджеральд
«Проведите мистера и миссис Ф. в номер…»
1920
Мы поженились. Попугайчики голосами Сивилл протестуют против засилья первых коротко стриженных голов в украшенном панелями номере-люкс «Билтмора». Отель стремится выглядеть постарше.
Бледно-розовые коридоры «Коммодора» оканчиваются в метрополитене и обширных подземельях — какой-то человек продал нам битый «Мармон», а участники дружеской попойки полчаса развлекались, катаясь на створках вращающейся двери.
У пансиона в Вестпорте на рассвете цвела сирень, а мы не спали всю ночь, дописывая рассказ. В серости росистого утра мы ссорились из-за вопросов нравственности; примирил нас лишь красный купальник.
Нас приютили в «Манхеттене», хотя мы приехали поздно ночью и выглядели весьма молодыми и пьяными. Без всякой признательности мы сунули в свой пустой чемодан ложки, телефонный справочник и большую квадратную игольницу.
Номер в «Трейморе» был темный, а шезлонг огромный, под стать какой-нибудь куртизанке. Шум моря не давал нам уснуть.
Электрические вентиляторы в холлах «Нью Уилларда» в Вашингтоне разносили по холлам запахи — пахло персиками, только что выпеченным печеньем и отдающим пеплом ароматом разъездных коммивояжеров.
А в отеле «Ричмонд» была мраморная лестница, длинные закрытые номера и мраморные статуи богов, словно затерявшихся в его гулких кельях.
В «О.Генри» в Гринсвилле сочли, что мужу с женой в тысяча девятьсот двадцатом году не должно носить одинаковые белые бриджи, а мы сочли, что в воде из крана не должно быть красного ила.
На следующий день в Афинах летний стон фонографов раздувал юбки молодых южанок. Из лавочек доносилось множество ароматов, все вокруг были в органди, все вот-вот куда-то собирались… Мы уехали на рассвете.
1921
В отеле «Сесил» в Лондоне все вели себя крайне почтительно; дисциплину внушали долгие величественные сумерки на реке. Мы были молоды; тем не менее, индусский и королевский кортежи произвели на нас огромное впечатление.
В «Сен-Джеймс и Олбани» в Париже мы держали в номере невыделанную козью шкуру из Армении, которая провоняла все помещение, и мы вывешивали не тающее «мороженое» за окно, и еще там продавали «сальные» открытки, а мы ждали ребенка.
В Венеции, в «Рояль Даниэли», был игровой автомат, а на подоконнике скапливалась пыль веков, а еще там были красавцы-офицеры с американского эсминца. В гондоле мы чувствовали себя, словно в нежной итальянской песне, и нам было весело.
В торжественных салонах «Отель де Итали» во Флоренции были забальзамированы и бамбуковый занавес, и жаловавшийся на зеленый плюш и черное пианино астматик.
А на позолоченной филиграни в римском «Гранд-отеле» сидели блохи; сотрудники британского посольства почесывали запястья; портье говорил, что сейчас «сезон блох».
В лондонском «Кларидже» подавали клубнику на золотом блюдце, но окна номера выходили во двор, и весь день в номере было темно, и портье было все равно, остаемся мы или уезжаем — а ведь мы тут, кроме него, никого не знали!
Осенью мы переехали в «Коммодор» в Сент-Поле, и ветер на улице шуршал опавшими листьями, а мы ждали рождения ребенка.
1922—1923
Изящный и сдержанный «Плаза» врезался в память; тамошний метрдотель был настолько красив, что у него всегда можно было занять пять долларов или одолжить «Роллс-Ройс». В те годы мы практически не путешествовали.
1924
«Дю-монд» в Париже за нашим окном оканчивался двором, этакой голубой бездной. Мы по ошибке искупали дочку в биде. Еще она выпила джин с тоником, приняв его за лимонад, а на следующий день перевернула обеденный стол.
В «Пар-отеле» Гримма в Йере подавали козлятину, а бугенвиллия была хрупкой, словно утратила цвет от горячей белой пыли. У садов и борделей, прислушиваясь к звукам пианол, шаталось без дела множество солдат. Ночи, пахнувшие жимолостью и солдатскими ремнями, карабкались по склонам гор, окутывая сад миссис Эдит Уортон.
В отеле «Руль» в Ницце мы решили, что номер будет без вида на море, и что все загорелые мужчины тут принцы, и что мы не можем себе все это позволить даже не в сезон. Когда мы ужинали на террасе, прямо к нам в тарелки падали звезды, и мы хотели вписаться в эту обстановку, узнавая людей с корабля. Но никто не проходил мимо нас, и мы оставались одни наедине с густо-синим великолепием и «филе морского языка по-рульски», и второй бутылкой шампанского.
«Отель де Пари» в Монте-Карло напоминал дворец из детективного романа. Чиновники доставали для нас всякие вещи: билеты, разрешения, карты и обретшие новую важность паспорта. Мы провели много времени в ожидании под официального вида солнцем, пока нас оснащали всем необходимым для того, чтобы мы могли стать полноправными гостями «Казино». В конце концов, овладев ситуацией, мы решительно и властно отправили посыльного за зубными щетками.
Во дворе «Отеля Европа» в Авиньоне роняла листья глициния, а рассвет начинался с грохота телег на базаре. Одинокая дама в твиде пила «Мартини» в сомнительном баре. В таверне «Риш» мы повстречали знакомых французов и в конце дня слушали отражение колокольного звона от городских стен. Папский дворец, словно химера, возвышался в золотистом свете заката над широкой и спокойной Роной, а мы старательно бездельничали под платанами на противоположном берегу.
Какой-то французский патриот, подобно Генриху IV, поил своих детей красным вином в «Континентале» в Сен-Рафаэле. По причине лета с пола убрали все ковры, и эхо детского негодования приятно смешивалось со звоном тарелок и фарфора. К тому времени мы уже понимали некоторые французские слова и чувствовали себя почти французами.
«Отель Дю-Кап» в Антибе был практически пуст. Дневная жара зависала голубыми и белыми кубиками на балконе, а мы грели свои сожженные солнцем спины на разложенных нашими друзьями на террасе белых парусиновых матах и придумывали новые коктейли.
Погруженный во мрак изгиб берега в Генуе украшал гирляндами огней «Мирамар», и яркие огни из окон высоких зданий отеля выхватывали из тьмы очертания холмов. Мы думали, что мужчины, прогуливавшиеся по «голубым» пассажам, сплошь еще не прославившиеся Карузо, но все они уверяли нас, что Генуя город деловой и очень похож на Америку и Милан.
В Пизу мы въехали в темноте и не смогли найти падающую башню, пока совершенно случайно не прошли рядом с ней на обратном пути, покидая «Ройял Виктория». Башня застыла в гордом одиночестве посреди собственной площади. Воды Арно были мутными и почти не бросались в глаза, хотя в кроссвордах все всегда наоборот.
Мать Мэрион Кроуфорд скончалась в римском отеле «Квиринал». Об этом помнят все горничные, рассказывая постояльцам, как они потом застилали номер газетами. Гостиные герметично закупорены, а окна открыть невозможно из-за пальм. Пожилые англичане дремлют в затхлом воздухе, грызя безвкусные соленые орешки, которые подают тут со знаменитым кофе, который заваривают в напоминающей каллиопу машине, заполненной кофейной гущей и напоминающей стеклянные шары, в которых поднимается снежная буря, если их потрясти.
В римском «Отель де Принц» мы питались исключительно сыром «бель-паэзе», запивая его вином «корво»; здесь мы подружились с утонченной старой девой, которая собиралась жить в отеле, пока не одолеет трехтомную историю семейства Борджиа. Простыни были влажными, а ночную тишь пробивал храп соседей, но мы не жаловались, потому что всегда могли вернуться домой по лестнице на улицу виа-Систина, и по дороге там всегда было много нарциссов и нищих. В те времена мы считали себя выше того, чтобы читать путеводители, и желали самостоятельно открывать римские развалины, чем и занимались, когда нас утомляла ночная жизнь, базары и усадьбы. Нам нравился замок Святого Ангела за его таинственную округлую цельность, и потому что он стоял у реки, и его основание было завалено мусором. Мы испытывали приятное волнение, заблудившись в римских веках на закате и отыскивая дорогу, ориентируясь по Колизею.
1925
В отеле в Сорренто мы смотрели, как танцуют тарантеллу, но это была настоящая тарантелла, а мы до этого уже видели много гораздо более впечатляющих вариаций…
Южное солнце погружало двор «Квисисаны» в дремоту. Незнакомые птицы негодовали, погружаясь в сон под огромными кипарисами, а Комптон Маккензи объяснял нам, почему он живет именно на Капри: англичанину просто необходим какой-нибудь остров.
Отель «Тиберио» располагался в высоком белом здании; его основание украшали зубцы округлых крыш Капри, в форме перевернутых чаш, чтобы стекала вода дождей, которых тут никогда не было. Мы карабкались к нему по извилистым темным аллеям, в которых располагались островные, словно сошедшие с картин Рембрандта, лавки мясников и пекарни; затем мы вновь спускались вниз в темную языческую истерику капрской Пасхи — воскресения человеческих душ.
Когда, вновь направляясь к северу, мы вернулись в Марсель, улицы в прибрежной части города, казалось, были выбелены ярким светом из гавани, а прохожие в маленьких кафе на перекрестках весело обсуждали ошибки времени. Мы чертовски обрадовались царившему вокруг оживлению.
Отель в Лионе отдавал стариной, никто тут никогда не слыхал о картошке по-лионски, а мы настолько устали путешествовать, что оставили там наш маленький «Рено» и отправились в Париж на поезде.
Стены в номерах отеля «Флорида» были кривыми; с арматуры карнизов штор сползала позолота.
Когда через несколько месяцев мы вновь отправились в путь — на этот раз на юг — в Дижоне нам пришлось ночевать вшестером в одном номере, потому что ничего другого там не нашлось («Отель дю Дамп, пенсион от 2 франков, с водопроводом). Наши друзья сочли себя слегка скомпрометированными, но все же прохрапели в номере до самого утра.
В пиренейском Сали-де-Беарн мы лечились от колита — эта болезнь свирепствовала в том году — и отдыхали в отделанном белой канадской сосной номере отеля «Беллевю», залитом неярким солнечным светом, струившимся с Пиренеев. В нашем номере на каминной полке стояла бронзовая статуя Генриха IV в память о том, что его матушка здесь родилась. Заколоченные досками окна местного казино были загажены птичьим пометом — гуляя по туманным улицам, мы купили трости с заостренными концами, и все вокруг навевало легкое уныние. На Бродвее шла наша пьеса, киностудия предлагала 60000 долларов за права, но к тому времени мы превратились в «китайских болванчиков» и все это не казалось нам столь уж важным.
Когда все это закончилось, нанятый лимузин доставил нас в Тулузу, отклонившись от курса у серой глыбы Каркасона и проехав по незаселенным равнинам Серебряного берега. Отель «Тиволье», пусть и богато украшенный, пребывал в забвении. Мы долго звонили официанту, чтобы убедиться, что где-то в этом мрачном склепе еще теплится жизнь. Явился раздосадованный официант, и в итоге нам удалось заставить его принести столько пива, что мрак вокруг рассеялся.
В отеле «О’Коннор» престарелые дамы в белых кружевах осмотрительно покачивались в баюкающем ритме гостиничных стульев, пережевывая свое прошлое. А в кафе на Английской набережной подавали голубые сумерки по цене портвейна, и мы танцевали местное танго и смотрели, как девушки ежатся в подобающих Серебряному берегу нарядах. Мы с друзьями сходили в «Попугая»; у одного из нас был голубой гиацинт, у другого дурной нрав, из-за чего он купил полную тележку жареных каштанов, тут же разбросав их вокруг, жертвуя теплый аромат прохладе весенней ночи.
В грустном августе того года мы съездили в Ментону, где заказывали буайбес в похожем на аквариум павильоне у моря, напротив отеля «Виктория». Холмы были серебристыми, как листья маслин, и форму имели самую что ни на есть пограничную.
Покидая Ривьеру после третьего лета, мы заехали к одному другу-писателю в каннский отель «Континенталь». Он гордился своим самостоятельным решением завести черную дворняжку. У него был симпатичный дом и симпатичная жена, и мы позавидовали тому, как он с комфортом устроился — это выглядело так, словно он удалился от мира, хотя на самом деле он взял от него все, что смог и чего ему хотелось.
Вернувшись в Америку, мы отправились в вашингтонский отель «Рузвельт» и навестили одну из наших матушек. Эти картонные отели, которые продаются сразу комплектами, вызвали у нас такое чувство, словно мы совершаем святотатство, в них заселяясь, и мы оставили мощеные тротуары, вязы и всю эту вашингтонскую инородность, отправившись дальше на юг.
1927
До Калифорнии добираться очень долго, и по пути было так много никелированных ручек и штучек, которых следовало избегать, а также кнопок, которые следовало нажимать, и всего такого, так много новизны и Фреда Харви, что, когда один из нас решил, что у него начался приступ аппендицита, мы сошли в Эль-Пасо. По переполненному мосту можно попасть в Мексику, где рестораны украшены папиросной бумагой и контрабандными духами; мы просто влюбились в техасских рейнджеров, поскольку с войны не видали мужчин с настоящим оружием.
В Калифорнию мы прибыли как раз к землетрясению. Там было солнечно, а по ночам появлялся туман. Белые розы, покачиваясь, блестели в тумане с решеток за окнами «Амбассадора»; чрезмерно яркий попугай бессмысленно расточал непонятные вопли прямо в аквамариновый бассейн — разумеется, все считали, что это сплошь ругательства; упорядоченность калифорнийской флоры подчеркивала герань. Мы отдали дань бледной холодной выразительности примитивной красоты Дианы Маннерс и поужинали в «Пикфейр», чтобы подивиться на динамическое порабощение жизни Мэри Пикфорд. Задумчивый лимузин доставил нас ровно в тот самый калифорнийский час, когда больше всего трогает хрупкость Лилиан Гиш, чрезмерно увлеченной жизнью и цепляющейся, как плющ, за оккультные практики.
Оттуда мы отправились в «Дюпон» в Уилмингтоне. Один наш друг пригласил нас на чай в дебри красного дерева почти феодальной усадьбы, где солнце виновато сияло в серебряном сервизе; подавали четыре вида кексов в присутствии четырех неотличимых друг от друга дочерей в костюмах для верховой езды, а хозяйка дома слишком старалась поддерживать аромат ушедшей эпохи, где дети отдельно не существовали. Мы арендовали очень большой и старый особняк у реки Делавэр. Квадратность комнат и колоннада должны были вселить в нас благоразумное спокойствие. Во дворе росли тенистые конские каштаны и белая сосна, грациозно склонившаяся, словно на японской картине тушью.
Мы отправились в Принстон. Там была новая колониальная гостиница, но кампус по-прежнему предлагал все тот же вытоптанный травяной плац для романтических призраков «Скакуна» Гарри Ли и Аарона Бёрра. Мы полюбили плавно растущие очертания старинной кирпичной кладки Нассау-холл и то, что он до сих пор смотрится как ареопаг первых американских идеалов, аллеи вязов и луга, открытые весне окна университета — открытые всему на свете, пусть и на какой-то миг.
Негры в «Кавалере» в Вирджинии-Бич ходят в штанах до колен. Это театрально-южный город, его новизна отдает пустотой, зато там лучшие пляжи в Америке; в те времена, когда еще не все было застроено коттеджами, там были дюны, и Луна, спотыкаясь, падала прямо в песчаные волны вдоль набережной.
В следующий раз мы отправились в путешествие потерянные и утомленные, как и все остальные; это была бесплатная поездка на север, в Квебек. Организаторы хотели, чтобы мы написали о поездке. «Шато Фронтенак» был выстроен из игрушечных каменных арок и был похож на замок для оловянных солдатиков. Наши голоса заглушал тяжелый снег, похожие на сталактиты сосульки на крышах превращали город в ледяную пещеру; большую часть времени мы провели в гулкой комнате, уставленной лыжами, и под влиянием местного инструктора нам казалось, что и мы причастны спорту, к которому мы были совершенно неспособны. Позже его наняли Дюпонты, и он впоследствии стал пороховым магнатом или кем-то вроде.
Решив вернуться во Францию, мы провели ночь в Пенсильвании, учась управляться с новым радио в виде наушников и с прислугой, и пытаясь выяснить, можно ли заморозить костюм до состояния кубика льда к сумеркам? Мы все еще находились под впечатлением, потому что из крана шла ледяная вода, а номера были полностью автономными и могли функционировать даже в случае осады текущих событий. Мы так мало общались с внешним миром, что они произвели на нас впечатление переполненной станции подземки.
Отель в Париже был в форме треугольника и выходил на Сен-Жермен-де-Пре. По воскресеньям мы сидели в «Дю Магот» и смотрели на входивших в старинные двери людей, источавших благоговение, словно хор в опере, или рассматривали читавших газеты французов. В «Липпс» за тушеной капустой шли долгие разговоры о балете, а еще были целебные пустые часы отдыха за книгами и гравюрами в сырой аллее Бонапарта.
К тому времени путешествия уже перестали дарить радость. Следующее путешествие в Бретань окончилось в Ле-Мане. Летаргический городок распадался, размельчаемый в порошок белой летней жарой, и лишь разъездные коммивояжеры в приоритетном порядке занимали стулья в лишенной ковров столовой. Дорогу к Ла-Боль обрамляли платаны.
Во дворце в Ла-Боль посреди всей этой шикарной сдержанности нам хотелось шуметь. Дети покрывались бронзовым загаром на голом бело-голубом пляже, а волны в отлив уходили так далеко, что в песке можно было выкапывать крабов и морских звезд.
1929
Мы отправились в Америку, но в отелях не останавливались. Первую ночь по возвращении в Европу мы провели в небольшой гостинице «Бертолини», в Генуе. Там была ванная комната с зеленым кафелем и весьма внимательный лакей, и еще можно было заниматься балетом, используя латунное изголовье кровати как станок. Было приятно смотреть на прекрасные цветы, наслаивавшиеся друг на друга призматическими вспышками на покрытом террасами склоне холма, и вновь ощущать себя иностранцами.
Приехав в Ниццу, мы в целях экономии остановились в «Бю Риваж», отражавшем средиземноморский блеск множеством витражных окон. Была весна, на Английской набережной временами было холодно, хотя толпы там двигались постоянно, в летнем темпе. Мы влюбились в цветные стекла перестроенных дворцов на площади Гамбетты. Голоса чарующе звучали в расплывчатости сумерек на закате во время прогулки, приглашая нас полюбоваться первыми звёздами вместе с ними — но мы были слишком заняты. Мы ходили на дешевые балеты в казино на пристани и ездили отведать салат «нисуаз» и совершенно особенный буйабес чуть ли не в Вильфранш.
В Париже мы вновь решили сэкономить и остановились в отеле, где еще не совсем просох бетон — его название мы позабыли. Обошлось довольно дорого, поскольку каждый вечер, чтобы избежать их церемонных ужинов в общей столовой, мы ходили ужинать в ресторан. Сильвия Бич пригласила нас к ужину, и разговор шел о тех, кто только что открыл для себя Джойса; мы ходили в гости к друзьям в отели получше: к Зо Аткинс, искавшей живописности в «Фойо», где были настоящие камины, и в «Порт-Ройял» к Эстер, которая взяла нас с собой в студию Ромейна Брукса — в стеклянный куб неба, зависший над Парижем.
А затем мы вновь отправились на юг и потратили за ужином целый час, споря о том, в каком остановиться отеле: был вариант в Боне, где Эрнесту Хемингуэю очень нравилась форель. Но в итоге мы решили провести ночь в дороге и очень хорошо поели во дворе конюшни, стоявшей прямо у канала: нас уже начал слепить бело-зеленый блеск Прованса, так что нам было все равно, хороша ли еда. В тот вечер мы остановились под деревьями, чьи стволы были выкрашены снизу в белый, открыли крышу машины, чтобы было видно луну, и южный ветер дул нам в лицо — так было удобнее вдыхать запахи неустанно шуршавших листвой тополей.
На пляже Фрежюс построили новый отель: скучная конструкция, фасадом выходящая на пляж, где купаются матросы. Мы ощущали превосходство, вспоминая, что именно мы были первыми путешественниками, оценившими это место в летний «несезон».
Когда окончился купальный сезон в Каннах и появившиеся в этом году в трещинах скал осьминожки подросли, мы отправились обратно в Париж. В ночь краха на бирже мы были в «Бю-Раваж» в Сен-Рафаэле, в том самом номере, где в прошлом году жил Ринг Ларднер. Мы съехали как можно быстрей, потому что бывали там уже много раз — грустно ведь вновь натыкаться на прошлое и обнаруживать, что оно совсем не похоже на настоящее; пусть лучше оно уходит, оставаясь навсегда гармоничным воспоминанием.
В «Жюли Цезаре» в Ари нам дали номер, который когда-то был часовней. Следуя вдоль стоячей воды вонючего канала, мы дошли до руин римского здания. За гордыми колоннами располагалась кузница, а несколько разбрёдшихся по лугу коров жевали золотые цветы.
Мы ехали все дальше и дальше; сумеречные небеса тянулись до долины Севенны, раскалывая скалы, и в задумчивости плоских вершин сквозило наводящее ужас одиночество. Под ногами на дороге хрустели колючки каштанов, а из горных хижин несло ароматными дымком. Местная гостиница выглядела погано, пол был посыпан опилками, но нам зажарили лучшего фазана в нашей жизни и принесли очень вкусную колбасу, а набитые пером перины на постелях были чудесны.
В Виши опавшие листья покрывали всю площадь с деревянной эстрадой. На дверях «Отель Де-Парк» висела табличка с предупреждением о вреде пьянства, то же самое было написано в меню, но гостиная отеля была переполнена пьющими шампанское людьми. Нам очень понравились огромные деревья в Виши и то, как дружелюбный городок смог угнездиться в лощине.
Добравшись до Тура, мы в нашем маленьком «Рено» чувствовали себя как кардинал Ла Балю в его железной клетке. «Отель Де-Юнивер» тоже был переполнен, но после ужина мы нашли кафе, в котором все играли в шашки и пели хором, и мы решили, что все же найдем в себе силы и доберемся до Парижа.
Наш дешевый парижский отель превратился в пансион для девочек, и мы отправились в безымянное заведение на улице Рю де Бак, где в разреженном воздухе чахли в горшках пальмы. Благодаря тонким перегородкам мы стали свидетелями фактов частной жизни и естественных отправлений наших соседей. В темноте мы гуляли за литыми колоннами театра «Одеон» и идентифицировали гангренозную статую за решеткой Люксембургского сада как Екатерину Медичи.
Зима была тяжелой, и чтобы забыть о невзгодах, мы отправились в Алжир. Отель «Де-Оазис» был сплошь переплетением мавританских решеток, а его бар был форпостом цивилизации, где гости выставляли напоказ свою эксцентричность. Стены подпирали нищие в белых одеждах, а небольшое вкрапление людей в форме колониальных войск придавало всему вокруг оттенок отчаяния и лихости. Глаза у берберов грустные и доверчивые, но верят они лишь в Судьбу.
На улицах Бу-Саада от широких накидок жителей пустыни пахло амброй. Мы смотрели, как луна в мертвенно-бледном сиянии спотыкается о песчаные холмы, и верили нашему гиду, который рассказывал нам о своем знакомом жреце, умевшем силой мысли останавливать паровозы. Девушки племени «улед-нейл» были смуглыми и привлекательными, но совершенно равнодушными к тому, что ритуальные пляски превратили их в бездушные инструменты для секса; они звенели золотыми украшениями под дикарские мелодии ради своих диких зазноб, прятавшихся в далеких холмах.
В Бискре мир раскололся на куски; улицы крались по городу, словно потоки белой горячей лавы. В сиянии газовых горелок арабы торговали нугой и ядовито-розовыми пирожными. Со времен «Садов Аллаха» и «Шейха» город был заполнен разочарованными дамочками. В круто спускавшихся вниз мощеных переулках нас передергивало от ярко белевших бараньих костей, украшавших лавки мясников.
Мы остановились в Эль-Кантара, на просторном постоялом дворе, укрытом глициниями. Пурпурный закат паром вздымался из глубины ущелья, а мы отправились в дом к местному художнику — удалившись в эти горы, он работал над имитациями Месонье.
Затем была Швейцария и другая жизнь. Весной расцвели сады «Гранд-отеля» в Глионе, и панорама мира заискрилась в горном воздухе. Солнце подпаливало нежные соцветия, появившиеся среди скал, а далеко внизу блестело Женевское озеро.
С балюстрады «Лозанна-палас» было видно, как парусные шлюпки, словно птицы, оправляют перья-паруса на ветру. Ивы покрывали кружевами теней гравий на террасе. Здесь жили элегантные беглецы от жизни и смерти, ворчливо гремевшие ложечками в чашках с чаем, восседая на глубоких балконах, подальше от края. Они обменивались названиями швейцарских отелей и городов с клумбами, где рос «золотой дождь», и даже фонари были увенчаны коронами из вербены.
1931
В ресторане лозаннского отеля «Ля-Пайс» мужчины лениво переставляли шашки. В американских газетах воцарилась совершенная депрессия, так что нам захотелось вернуться домой.
Но летом мы на две недели съездили в Аннеси и потом сказали друг другу, что никогда больше сюда не поедем, потому что это были идеальные две недели и ничего подобного нам больше никогда не доведется испытать. Сначала мы жили в одноэтажном, покрытом розами, отеле «Бю Риваж», и под нашим окном, прямо между небом и озером, была платформа для ныряния, но на плоту жили огромные мухи, и мы переехали на другую сторону озера, в Ментон. Вода там была зеленее, а тени были длиннее и прохладней, и запущенные сады шли зигзагами по обрывистым уступам прямо до отеля «Палас». Мы играли в теннис на горячих песчаных кортах и пробовали рыбачить с низкой каменной стены. От летней жары вскипала смола купален из белых сосновых досок. По вечерам мы ходили в кафе, подсвеченные японскими фонариками, и белые туфли, словно радий, сияли во влажной темноте. Все вокруг было как в старые добрые и ушедшие времена, когда мы верили в счастье летних отелей и мудрость текстов популярных песенок. Через вечер мы танцевали венский вальс, или просто кружились в танце.
Мы ходили на танцевальные вечера в «Ко Палас», на тысячу ярдов выше, и танцевали на неровных досках павильона, наполняя бокалы горным медом и поднимая тосты.
Когда мы проезжали через Мюнхен, «Регина-Палас» был пустой; нам дали номер, в котором останавливались принцы в те времена, когда члены королевских фамилий еще путешествовали. Шагавшие по плохо освещенным улицам молодые немцы смотрелись зловеще — слова игравшихся в пивных на открытом воздухе вальсов намекали на войну и тяжелые времена. Торнтон Уайлдер пригласил нас в знаменитый ресторан, где пиво вполне заслуживало кружек из настоящего серебра, в которых его подавали. Мы сходили посмотреть на драгоценных свидетелей проигранной войны; наши голоса эхом отдались в планетарии, и мы потерялись в темно-синем свете зрелища, рассказывавшего нам, как все на свете устроено.
В Вене лучшим отелем был «Бристоль», и там нам были очень рады, потому что он тоже стоял пустым. Наши окна выходили на ветхое барокко Оперы, выступавшей из-за верхушек печальных вязов. Мы ужинали у вдовы Захер; на дубовых панелях висел фотопортрет Франца Иосифа, отправлявшегося в коляске много лет назад в какое-то прекрасное место; за кожаной ширмой ужинал один из Ротшильдов. Город уже обеднел — или все еще был беден? — и на лицах прохожих читались тревога и настороженность.
Несколько дней мы провели в «Веве-палас», на Женевском озере. Мы никогда не видели таких высоких деревьев, как в саду отеля, а над поверхностью озера порхали гигантские и одинокие птицы. Подальше располагался небольшой веселый пляжик с современным баром; мы сидели там на песке и обсуждали свои животы.
Обратно в Париж мы вернулись на машине: точнее, сильно нервничая, мы протряслись на нашем шестилошадном «рено». В знаменитом «Отель де ла Клош» в Дижоне у нас был очень милый номер, с управлявшейся адски сложным механизмом ванной, которую лакей с гордостью называл «американской системой».
В последний раз в Париже мы разместились среди поблекшего великолепия «Отеля Мажестик». Мы сходили на Международную выставку, и наше воображение захватили залитые золотым светом картины с видами Бали. Одинокие, залитые водой рисовые поля далеких уединенных островов поведали нам извечную историю труда и смерти. Соприкосновение такого множества образов такого множества цивилизаций сбивало с толку и подавляло.
Вернувшись в Америку, мы остановились в «Нью-Йоркере», потому что в рекламе писали, что там недорого. Покой везде был принесен в жертву спешке и мир вокруг нас тотчас же показался нам невозможным, пусть крыши в синем закате и ослепительно блестели.
Улицы в Алабаме были безжизненными и нездешними; каллиопы на гуляньях выдыхали мелодии нашей юности. В семье болели, в доме было полно сиделок, и мы остановились в новом большом и вычурном «Джефферсоне Дэвисе». Старые дома вблизи делового квартала наконец-то принялись разрушаться. Новые бунгало выстроились на окраинах вдоль кедровых аллей; под старым железным оленем цвели «ночные красавицы», а строгие, мощеные кирпичом, дорожки скрывались под туями, и тротуары заросли буйными сорняками. Ничего тут со времен Гражданской войны не изменилось. Никто не знал, что тут возвели отель, и портье дал нам целых три комнаты с четырьмя ваннами всего за девять долларов в сутки. Одну из комнат мы использовали как салон, чтобы посыльным было где поспать в ожидании момента, когда мы их вызовем.
1932
В самом большом отеле в Билокси мы читали «Книгу Бытия» и смотрели, как море устилает пустынный берег мозаикой из черных веток.
Мы отправились во Флориду. Бледные прибрежные низменности перемежались библейскими поучениями о праведной жизни; брошенные рыбачьи лодки рассыхались на солнце. Отель «Дон Сезар» в Пэсс-эй-гриль лениво растянулся на участке расчищенной целины; его окружала растительность, открывая слепящей яркости морского залива. В сумерках на пляже опаловыми чашками мерцали раковины, и следы на мокром песке пунктиром отмечали свободу бродячей собаки обежать хоть весь океан. Мы гуляли по вечерам и обсуждали пифагорейскую теорию чисел, а днем рыбачили. Нам было жаль морских окуней и желтохвостов — они были такой легкой добычей, это было просто неспортивно! Читая «Семеро против Фив», мы загорали на пустынном пляже. Отель был практически пуст, и было очень много официантов, нетерпеливо ждавших, когда им уже можно будет уйти домой, и нам кусок в горло не лез.
1933
Номер в «Алгонкине» находился высоко, среди позолоченных нью-йоркских куполов. Колокола отбивали часы, и звуку требовалось некоторое время, чтобы добраться до затененных ущелий улиц. В номере было очень жарко, но ковры были мягкими, и номер был изолирован — за дверью шли темные коридоры, а за окнами были ярко освещенные фасады. Много времени мы провели, готовясь к выходам в театры. Мы смотрели картины Джорджии О’Кифф, и испытали глубокое эмоциональное потрясение, забыв себя и отдавшись величественной цели, столь красноречиво выраженной абстрактными формами.
Нам давно хотелось съездить на Бермудские острова. И мы поехали. В отеле «Элбоу-бич» было так много молодоженов с назойливо горящими в присутствии друг друга глазами, что мы цинично съехали. В отеле «Сен-Джордж» было мило. По стволам деревьев каскадами спускалась бугенвиллия, а по длинным лестницам бродили тайны, рождавшиеся за здешними окнами. Вдоль балюстрады спали коты и подрастали красивые дети. Мы катались на велосипедах вдоль продуваемых ветром мостовых и глазели туманным взором на местный феномен: сквозь заросли каменника продирались петухи. Мы пили шерри на веранде, над костлявыми спинами привязанных на площади лошадей. Мы много путешествовали, подумали мы. Возможно, эта поездка станет на какое-то время последней? И мы подумали, что Бермудские острова — довольно хорошее место для последней поездки после стольких лет странствий.
Оригинальный текст: “Show Mr. and Mrs. F. to number—”, by F. Scott and Zelda Fitzgerald.