Ф. Скотт Фицджеральд
Ночь нежна
(Часть 3)

---

Глава 1

Фрау Кете Грегоровиус догнала мужа на одной из дорожек сада.

— Ну, как там Николь? — изо всех сил стараясь казаться спокойной, поинтересовалась она. Однако уже сама поспешность, с которой Кете выдохнула свой вопрос, с головой её выдала: дело в том, что с самого утра пребывавшая в расстроенных чувствах бедняжка ни на минуту не переставала думать о своей так называемой подруге.

Франц бросил на неё удивлённый взгляд.

— Но, дорогая, насколько мне известно, в последнее время состояние её здоровья не вызывает ни малейших опасений. А что случилось?

— Да ничего, в общем… Просто ты к ней так зачастил, что я подумала: вдруг она снова больна?

— Давай лучше поговорим об этом в доме.

Кете кротко согласилась. Поскольку кабинет Франца находился в административном корпусе клиники, а в гостиной занимались с учителем дети, они решили подняться в спальню.

— Прости меня, Франц, — первой начала Кете. — Прости, дорогой… Я не имела права так говорить. Я прекрасно знаю, в чём состоит мой долг и понимаю, что мне нечего роптать на судьбу, но мы с Николь… В общем, между нами какое-то отчуждение…

— Старый друг лучше новых двух! — прогудел было своим громовым басом Франц, но тотчас, найдя избранный им безапелляционный тон в данной ситуации не слишком уместным, повторил своё назидание уже совсем иначе — с чувством, с толком, с расстановкой, точь-в-точь как когда-то умел это делать, умудряясь придать значение самому заурядному пустяку, его учитель Домлер: — Старый — друг — лучше — новых — двух, понимаешь?

— Что ты, в этом нет ни малейшего сомнения! — воскликнула Кете. — Неужели ты допускаешь мысль, что я могла позволить себе в отношении Николь бестактность?!

— Я допускаю мысль, что тебе иногда не хватает здравого смысла. Пойми, Николь — наполовину душевнобольная, и скорее всего, она будет оставаться такой всю свою жизнь! Ну, а в отсутствие Дика присматривать за ней обязан я…

Франц помолчал; надо признаться, он имел обыкновение ради забавы до поры до времени оставлять свою жену в неведении тех или иных событий.

— Сегодня утром я получил от Дика телеграмму. Оказывается, в Риме он заразился гриппом, но теперь его самочувствие улучшилось, и завтра он вылетает самолётом домой.

С облегчением вздохнув, Кете продолжала разговор уже более спокойно:

— Знаешь, у меня иногда складывается впечатление, что Николь на самом деле вовсе не так больна, как хочет казаться. Она пользуется этой своей… репутацией, чтобы вить верёвки из Дика! По-моему, она вроде… в общем, вроде Нормы Толмадж⁷⁰⁸! Да, я знаю, в Голливуд ей надо, сниматься в фильмах! Как, впрочем, и всем им, этим американкам! Неспроста ведь они все так туда стремятся…

— Ты что, ревнуешь меня к той шлюшке, которую сыграла Норма Толмадж?

— Нет, просто я ненавижу американцев. Они все эгоисты, э-го-ис-ты!

— Выходит, ты и Дика ненавидишь?

— Нет, к Дику я отношусь с уважением, — горячо возразила Кете. — Он любит не только себя.

«Чем же хуже него Норма Толмадж? — подумал про себя Франц. — Норма Толмадж — не просто смазливая бабёнка, каких сотни, а необычайно талантливая, исповедующая высокие нравственные ценности женщина! Это всё режиссёры! Они заставляют её играть пустышек… Норма Толмадж! Знакомство с ней я счёл бы за огромную честь…»

К счастью, его жена о Норме Толмадж уже забыла. В представлении фрау Грегоровиус знаменитая актриса была не более чем раскрашенной куклой, своё нелестное мнение о которой она уже высказала ему однажды, когда они, посмотрев фильм, в котором эта «бездельница» снималась в главной роли, возвращались на машине из Цюриха.

— Дик женился на Николь из-за денег, — с минуту помолчав, заявила Кете. — Это и есть его роковая ошибка! Согласись, ты ведь и сам недавно говорил мне почти то же самое…

— Ты просто сплетничаешь…

— Да, я знаю, мне не следовало этого говорить, — согласилась она. — Ты прав, конечно, старый друг… Но видишь ли, иногда общаться с Николь мне становится просто невыносимо! Особенно когда она вдруг ни с того ни с сего начинает от меня этак потихонечку, незаметно отстраняться… Да ещё при этом старается не дышать! Скажи, Франц, воняет от меня, что ли?

Увы, здесь Кете лишь озвучила суровую правду жизни! Дело в том, что львиную долю работы по дому она, не надеясь на добросовестность прислуги, предпочитала выполнять собственноручно. К тому же, отличаясь бережливостью, она крайне редко покупала себе новые вещи. И навряд ли ей следовало винить в возникшем между нею и Николь «отчуждении» пресловутый уорреновский аристократизм! Ибо даже самая безвестная обитательница грохочущего день и ночь американского мегаполиса, которая, отстояв смену за хозяйским прилавком и возвратившись, наконец, в свою убогую комнатёнку, первым делом, вопреки голоду, усталости, безденежью и отсутствию элементарных удобств, приступает, как и велит золотое правило всех жаждущих совершенства женщин, всё же не к ужину, а к смене и стирке нательного белья, наверняка почувствовала бы, подойдя к супруге доктора Грегоровиуса, едва уловимый кисловатый запах не смытого с вечера пота — даже не запах, а всего лишь легчайшее, ненавязчивое аммиачное дуновение, как бы между прочим напоминающее о том, что вечна в этом мире только ежесекундная круговерть созидания и распада. Для Франца этот исходивший от его жены запах был так же привычен, как и тяжёлый аромат её тёмных густых волос. Вздумай Кете пахнуть иначе, она показалась бы ему чужой! Но для Николь, которая с детства возненавидела вонь грязных рук натягивавшей на неё тесные платья няньки, это была сущая мука!

— А дети! — продолжала тем временем Кете. — Представь себе, она запрещает им играть с нашими…

— Попридержи язык! — перебил её, решив, что с него довольно, Франц. — Своей болтовнёй ты можешь испортить мне карьеру! Надеюсь, тебе не нужно объяснять, за чьи деньги мы с Диком купили клинику? А теперь всё, пора обедать!

Кете поняла, что пытаться настраивать мужа против Николь по меньшей мере глупо, однако последняя брошенная им фраза заставила её в который раз задуматься о том, что для американцев сорить деньгами — обычное дело, и спустя всего лишь неделю, как только представился случай, она не преминула вновь напомнить Францу о своей неприязни к этой унижавшей её своей чистоплотностью белоручке.

Поводом для разговора стал устроенный четой Грегоровиус по случаю возвращения Дика обед.

— Ты видел, какие у него мешки под глазами? — бросилась она к Францу, как только за Дайверами закрылась дверь и на улице стихли их шаги. — По-моему, у него был не грипп, а настоящий запой!

— Эй, нельзя ли полегче? — отозвался Франц. — Буквально в день своего приезда Дик мне всё рассказал. Во время трансатлантического рейса он участвовал в боксёрском поединке. На американских судах бокс — это традиция…

— По-твоему, я должна этому верить? — презрительно фыркнула Кете. — Каждый раз, когда ему приходится шевелить левой рукой, он морщится от боли! А на виске у него свежий шрам, вокруг которого выстрижены волосы. Ты что, всего этого не заметил?

— Нет, — немного растерянно пробормотал Франц.

— И ты намерен это так оставить?! — продолжала гнуть свою линию Кете. — Ты думаешь, тот факт, что от него теперь почти каждый день несёт виски, должен укрепить репутацию клиники?

После чего, понизив голос, как и подобает в подобных случаях, почти до шёпота, Кете медленно, взвешивая каждое слово, произнесла свой приговор:

— Франц, Дик больше не может быть твоим партнером! Ему нельзя доверять…

Нетерпеливо, словно желая отмахнуться от её назойливых поучений, передёрнув плечами, Франц направился вверх по лестнице. Расставить точки над «і» он решил в спальне.

— Запомни, Дик — не только достойный доверия партнер, но и блестящий врач. Изо всех, кто в течение последних двадцати лет получил в Цюрихе учёную степень в области невропатологии, наиболее достойным этой степени оказался именно он! И уж поверь, Кете, мне до него далеко!

— Как тебе не стыдно нести такую чушь?!

— Это не чушь, а чистая правда! Стыдно было бы преуменьшать его заслуги… В особо сложных случаях я всегда зову на помощь Дика. Созданные им учебники давно стали классикой! Зайди в любую научную библиотеку и спроси, если не веришь! А его студенты… Почти все они принимают его за англичанина! Им просто не верится, что американец может быть настолько скрупулёзен. — Франц шумно, по-домашнему вздохнул и достал из-под подушки пижаму. — Честно говоря, я не понимаю, Кете, почему ты на него взъелась. Мне казалось, что ты считаешь его достойным уважения…

— Ах, Франц, что за бред ты несёшь! — не обращая внимания на его доводы, вновь ужаснулась Кете. — Ведь на тебе держится клиника! Всю самую неблагодарную, рутинную работу ты взвалил на свои плечи… По-моему, у вас с ним получилось как в той старой басне. Ну, знаешь, про зайца и черепаху⁷¹⁰… И похоже, что заяц допрыгался!

— Да закрой же ты, наконец, свой рот!

— По-твоему, если я замолчу, он бросит пить?

Тогда Франц потерял терпение и в бешенстве треснул кулаком по комоду.

— Всё, хватит!!!

В итоге, помирившись, они пришли к выводу, что оба неправы. Ссора, однако, не прошла для них без последствий. Формально признав, что была слишком взыскательна к вызывавшему у неё восхищение и благоговейный трепет Дику, который, в свою очередь, всегда так высоко её ценил и относился к ней с исключительной мягкостью и непревзойденным тактом, Кете тем не менее достигла своей цели. Заронив в душу Франца семена сомнений, она вскоре дождалась и всходов: незаметно для самого себя её муж мало-помалу перестал доверять Дику как партнеру, а ещё через несколько месяцев он и вовсе сумел убедить себя, что вся их многолетняя дружба была не более чем одной из ступеней на его, доктора Грегоровиуса, пути к вершине!..

Глава 2

Тотчас же по возвращении Дик изложил Николь тщательно отредактированную версию случившегося с ним в Риме несчастья. Суть последней заключалась в том, что он, как истинный человеколюбец, попал в беду, спасая от итальянской полиции своего не совсем трезвого друга. Разоблачения со стороны Бэби он не боялся: в подробностях расписав ей то пагубное влияние, которое может оказать на хрупкое здоровье Николь неприглядная правда, он был уверен, что она будет держать язык за зубами. Всё это, однако, были сущие пустяки по сравнению с тем неизгладимым следом, который оставили римские события в его собственной душе!

Пытаясь отвлечься от преследовавших его мрачных мыслей, он с головой ушёл в работу. Внимательно наблюдавший за ним и пока ещё не вполне осознанно искавший повода обострить отношения Франц не знал, к чему придраться. Дружбу, если только она была настоящей, нельзя безболезненно разрушить в одночасье, поэтому он всё более настойчиво и, надо сказать, небезуспешно старался убедить себя в том, что причиной отсутствия между ними взаимопонимания является свойственная его другу незаурядность натуры, способность разума и духа Дика возноситься на такие головокружительные высоты, что ему, простому смертному, остаётся лишь мечтать. Так порой убожество вынуждает нас шить из лучшего плаща зимний шлафрок⁷¹¹!

Как бы то ни было, первая кошка пробежала между ними лишь в мае. Однажды в предобеденный час мертвенно-бледный и валящийся с ног от усталости Дик вошёл к Францу в кабинет и, тяжело опустившись на ближайший стул, выдохнул одно-единственное слово:

— Всё!

— То есть… летальный исход?

— Сердце не выдержало.

Франц посмотрел на своего друга: тот сидел измождённый и убитый горем. В течение последних трёх суток Дик не сомкнул глаз, пытаясь скрасить последние часы с ног до головы покрытой ужасными струпьями безымянной художницы, болезненное чувство к которой он так и не смог вырвать из своей души. Формально его задачей считалось делать ей ежечасные инъекции адреналина⁷¹², но в действительности он лишь хотел подарить ей перед лицом вот-вот готовой поглотить её тьмы обманчивый луч надежды.

Отчасти разделяя его горе, Франц тут же поставил окончательный диагноз:

— У неё был нейросифилис⁷¹³. Все эти реакции Вассермана⁷¹⁴ — сплошное шарлатанство! Спинномозговая жидкость⁷¹⁵…

— Господи, да какая разница?! — воскликнул в ответ ему Дик. — Какая теперь разница, Франц?.. Если её тайна значила для неё так много, что она предпочла унести её с собой в могилу, то неужели её смерть даёт нам право нарушить её последнюю волю?!

— Думаю, тебе необходимо пару дней отлежаться.

— Не беспокойся, отлежусь.

По сути, именно это и стало началом конца. Франц положил перед собой лист бумаги и принялся составлять текст предназначенной родственникам покойной телеграммы.

— Или, может, тебе лучше сменить обстановку? — исподлобья взглянув на Дика, осведомился он.

— Нет, с меня довольно.

— Речь не об отдыхе. В Лозанне тебя ожидает пациент. Сегодня всё утро я проговорил по телефону с одним чилийцем…

— Чёрт, сколько же в ней было силы духа! — вздохнул Дик. — Увы, это лишь продлило её страдания…

Однако, увидев, как отчаянно его друг пытается изобразить на своём лице скорбь, он тотчас взял себя в руки.

— Прости, я тебя перебил…

— Поездка поможет тебе отвлечься. Миллионер-отец никак не может найти общий язык со своим великовозрастным отпрыском. У парня, видишь ли, нелады, так сказать, по мужской части. Заставить беднягу лечиться в стационаре старик не в силах, вот он и добивается, чтобы кто-нибудь из наших специалистов приехал к ним в Лозанну.

— Что же всему виной? Гомосексуализм или пьянство?.. Знаешь, всякий раз, когда я слышу «Лозанна»…

— Там целая куча всего.

— Ну что ж, ехать так ехать. Я полагаю, дельце обещает быть выгодным?

— Выгодным?! Да это не то слово! Имей в виду, что остаться придётся на два или три дня и, если выяснится, что парень нуждается в наблюдении, по возможности постарайся уговорить его лечь в клинику. По-моему, это как раз и есть твой шанс немного развеяться! Оптимальное сочетание труда и отдыха…

… Проспав два часа в поезде, Дик почувствовал себя куда лучше, чем накануне, и на беседу с синьором Пардо-и-Сиудад-Реаль явился в самом что ни на есть безмятежном расположении духа.

Общение с близкими пациентов редко радует разнообразием. То истерическое состояние, в котором обычно находится уполномоченный семьёй вести переговоры с врачом родственник, с точки зрения психологии часто бывает не менее интересным, чем бред и галлюцинации самого больного. Лозаннский случай трудно было назвать исключением. Синьор Пардо-и-Сиудад-Реаль, убелённый сединами, осанистый и благообразный, сполна обладающий всем тем, что принято отождествлять с богатством и властью, но при этом владеющий собой ничуть не более, чем какая-нибудь пьяная бабёнка, испанец, в ярости меря шагами снятый им за сумасшедшие деньги в Hotelde Trois Mondes⁷¹⁶ люкс, чуть ли не с места в карьер принялся рассказывать прибывшему, наконец, долгожданному доктору о своём непутёвом сыне.

— Я в отчаянии, я просто в отчаянии! Мой сын, мой единственный сын — извращенец! Он сделался таковым ещё в Хэрроу⁷¹⁷, а потом, в Кембридже, в Королевском колледже⁷¹⁸, его дурные наклонности развились ещё больше! И он неисправим! А теперь, когда он начал ещё и пить, скрывать это безобразие от посторонних глаз стало просто невозможно! Мой сын буквально каждый день позорит меня перед окружающими! Я испробовал все средства. Сообща с одним врачом, моим другом, я разработал план, в соответствии с которым, как вам сказать… В общем, они оба отправились путешествовать по Испании. Каждый вечер Франсиско получал инъекцию кантаридина⁷¹⁹, после чего они вдвоём шли в какой-нибудь более или менее приличный бордель. Примерно в течение недели лечение, казалось, давало эффект, но в конечном итоге… В конечном итоге всё возвращалось на круги своя! А не далее как на прошлой неделе я… В общем, я окончательно потерял терпение и вот в этой самой комнате — или нет, точнее, вон там, в ванной, — он указал на виднеющуюся в углу дверь, — велел Франсиско снять брюки и высек его как следует кнутом…

Не в силах более выдерживать накал собственных эмоций, старик замолчал и устало опустился на стул.

— Ну что ж, боюсь, что с кнутом вы погорячились, — воспользовавшись паузой, решился вставить слово Дик. — Да и поездка в Испанию принесла мало пользы, — добавил он, всеми силами стараясь сдержать разбиравший его смех: ни один достойный называться таковым врач не позволил бы впутать себя в столь наивный и низкопробный «план»! — Синьор, я должен предупредить вас, что в подобных случаях прогноз, как правило, бывает весьма неутешителен. Ещё с алкоголизмом при условии полного и безоговорочного выполнения родными пациента всех наших рекомендаций мы можем как-нибудь справиться… В любом случае, прежде всего я должен сегодня же увидеть вашего сына и приложить максимум усилий, чтобы завоевать его доверие. Это поможет нам выяснить, как он сам объясняет своё странное поведение.

…Через полчаса Дик уже сидел на террасе отеля с Франсиско. Парень был необычайно красив, весь в отца, но ему было явно не по себе.

— Мне хотелось бы узнать ваше мнение, — после нескольких фраз знакомства и десятиминутного разговора ни о чём осторожно приступил к делу доктор. — Скажите, вы чувствуете, что положение с каждым днём ухудшается? Не возникает ли у вас желания всё изменить?

— Да возникает, — признался, вздохнув, Франсиско. — Потому что это не жизнь, а кошмар!

— По-вашему, виной всему пьянство или гомосексуализм?

— Я думаю, что я пью из-за этого… другого…

И, бросив на Дика печальный взгляд своих огромных карих глаз, он вдруг, не в силах более сдерживаться, от всей души расхохотался:

— Ах, доктор, я безнадёжный случай! — выкрикивал он сквозь смех. — Знаете, как меня прозывали в Кембридже? Я был «чилийская краля»! А этот тур по Испании… Они добились лишь того, что при виде женщин меня тошнит!

— Ну что ж, коль скоро, погрязнув в пороке, вы так счастливы, — сурово остановил его Дик, — то боюсь, что разрешить ваши проблемы свыше моих сил, и я лишь попусту трачу время…

— Да нет, давайте поговорим, — вновь став серьёзным, возразил ему парень. — Мне кажется, вы лучше всех тех, кто пытался лечить меня до вас…

Дик посмотрел на своего нового пациента. В нём чувствовалась какая-то недюжинная, пусть и выражавшаяся в извращённой форме активного сопротивления отцу, отвага. Однако в глазах у него было то самое игривое выражение, которое характерно, когда речь заходит об их «ориентации», для всех гомосексуалистов.

— В лучшем случае, вы будете вынуждены всю жизнь с этим прятаться, — сказал он ему. — Порок отнимет ваши лучшие годы, и на то, чтобы оставить по себе добрую память, у вас не станет ни сил, ни времени! Если вы хотите найти своё место в жизни, вам необходимо для начала научиться контролировать свою чувственность. А для этого вы должны первым делом бросить пить…

Короче говоря, ещё в самом начале беседы поняв, что случай действительно безнадёжный, Дик машинально продолжал нести бред. Вскоре, однако, разговор зашёл о проведённом Франсиско в Чили детстве, о его родном доме и его планах на будущее. В результате врач и пациент, напрочь забыв, что их общая цель — излечение последнего от «порока», битый час с удовольствием проговорили на самые различные, но неизменно далёкие от медицины темы. Никогда прежде доктор Дайвер не имел возможности воспринимать личность гомосексуалиста иначе, нежели с точки зрения его патологии. Теперь же, говоря с этим симпатичным, искренним и непосредственным парнем, он начинал понимать, что главная черта его столь бесхитростно раскрывающейся перед ним, чужим, по сути, человеком, натуры есть обаяние. Именно оно, должно быть, и спасало парня от пагубных последствий неприятия обществом его нестандартности! Что же касается Дика, то в его глазах обаяние — будь то достойные жалости попытки строить из себя графиню, которые время от времени предпринимала та несчастная, что скончалась вчера в клинике, или та заслуживающая восхищения дерзость и природное изящество, с которыми рассказывал ему свою старую, как мир, историю этот потерянный для общества юноша — всегда, вне зависимости от того, кто его излучал, имело непреходящую ценность. Всякий раз, когда ему выпадало счастье встретить по-настоящему обаятельного человека, он отчаянно пытался впитывать даримое им тепло — затем, чтобы унести его с собой в душе и сохранить. Безусловно, он знал, что изо всех этих разрозненных фрагментов невозможно воссоздать реальную жизнь, но ему было известно также и то, что когда тебе под сорок, разбрасываться такими фрагментами уже нельзя. Вспоминая свои романы с Николь и Розмари, свою возникшую в дни послевоенного хаоса дружбу с Эйбом Нортом и Томми Барбаном, он всё чаще думал о том, что в подобных случаях, когда две человеческие личности сближаются настолько, что вот-вот готовы слиться в одну, ты должен либо вынести из ниспосланной тебе судьбой встречи всё, либо не вынести из неё ничего. Что ж, похоже, теперь он до конца своих дней обречён беречь в душе образы ещё в молодости ставших ему дорогими людей и равняться на них, стремясь быть лучше. Вот только жаль, что итогом всего этого стало одиночество — ибо так легко быть любимым, но так трудно любить!

Сидя на веранде с юным Франсиско, он вдруг заметил, что в поле его зрения вторгся призрак прошлого. В одно прекрасное мгновение из заросшей кустарником аллеи вынырнула долговязая мужская фигура. Увидев, что странный тип, превозмогая смущение, направляется именно к нему, Дик невольно подумал о том, что точно такую же пошлую манеру вихлять при ходьбе бёдрами он уже где-то встречал. В первые секунды после своего появления бедняга настолько слабо выделялся на фоне окружавшего их буйства красок, что Дик даже поддался было соблазну сделать вид, будто в силу собственной близорукости вообще его не разглядел. Однако стоило «призраку» приблизиться — и он, поднявшись со стула, принялся пожимать протянутую ему мягкую и белую, будто у женщины, руку. «И дёрнул же меня чёрт с ним связаться!» — думал Дик, лихорадочно пытаясь вспомнить его имя.

— Вы ведь доктор Дайвер, не так ли?

— Да-да, именно так. А вы — мистер Дамфри, верно?

— Ройял Дамфри, к вашим услугам. Когда-то мне выпала честь провести в вашем восхитительном саду незабываемый вечер…

— Да, припоминаю…

Чтобы охладить его чрезмерный пыл, Дик решил заговорить с ним бесстрастным языком цифр:

— Скорее всего, это было в тысяча девятьсот двадцать четвёртом… или двадцать пятом году…

Надеясь дать Ройялу понять, что его дальнейшее участие в беседе нежелательно, Дик продолжал стоять, но, по-видимому, при всей своей показной скромности этот прощелыга привык обделывать составляющие смысл его существования грязные делишки на скорую руку. Обернувшись к Франсиско, он затеял с ним фривольный, совершенно недвусмысленный разговор, но тот, явно стыдясь его и не зная, как от него отделаться, лишь растерянно обернулся к Дику.

— Доктор Дайвер… Прежде чем вы и ваш друг уйдёте, я должен сказать вам одну вещь, — торжественно произнёс тогда Ройял. — Память о том гостеприимстве, которое оказали мне вы и ваша несравненная супруга, я пронёс сквозь все эти годы. Ни до, ни после нашей с вами встречи я не имел чести находиться в более приятном и благовоспитанном обществе, чем то, которое собралось тогда у вас в саду. Наше с вами знакомство — это одна из самых светлых страниц моей жизни…

— Разумеется, прекрасно, что вы сохранили об этом вечере столь приятные воспоминания, — пятясь, словно рак, к ближайшей из выходивших на террасу дверей, ответил ему Дик. — А теперь мне пора…

— Да-да, я понимаю, — сделав скорбное лицо, тотчас подхватил хитрый, словно змей, прохвост. — Я слышал, что он одной ногой в могиле…

— Простите, кто?

— Возможно, я неправ, что об этом заговорил… Но у нас с ним один и тот же врач…

Дик молча уставился на него, силясь понять, о ком речь.

— Да объяснитесь же, наконец! — не выдержал он.

— Как, разве вы не знаете, что ваш драгоценный тесть… Впрочем, должно быть, я…

— Мой — кто?!

— Я полагаю… Выходит, до этой минуты вы оставались в неведении…

— Вы хотите сказать, что мой тесть здесь, в Лозанне?

— Я был уверен, что вам всё известно. Собственно, я полагал, что его болезнь и есть причина вашего прибытия…

— И как зовут вашего с ним общего врача?

Достав из кармана блокнот и наспех черкнув в нём названные Ройялом Дамфри фамилию и номер, Дик извинился и поспешил к телефонной будке.

Как выяснилось, доктор Данже готов был принять доктора Дайвера у себя дома буквально тотчас.

Этот совсем ещё молодой, но достаточно талантливый врач был родом из Женевы. Поначалу, опасаясь, что может потерять доходного пациента, он старался держать язык за зубами, но когда Дик сообщил ему о причине своего визита, разговорился и признался, что состояние мистера Уоррена действительно вызывает серьёзные опасения.

— Ему всего лишь пятьдесят лет, но его печень уже полностью утратила способность к самовосстановлению. Процесс усугубился чрезмерным употреблением спиртных напитков…

— То есть, метаболизм⁷²⁰ практически отсутствует?

— Его желудок способен принимать в себя лишь жидкость… Увы, ему осталось не более трёх дней. Максимум неделя.

— Скажите, а его старшая дочь, мисс Бэби Уоррен, осведомлена о том, что происходит?

— Мой пациент изъявил желание сохранить свой недуг в тайне. Осведомлён лишь его слуга… Собственно, я и сам вплоть до сегодняшнего утра не решался отнять у несчастного надежду… Узнав, что его ждёт, мистер Уоррен пришёл в необычайное волнение. И это при том, что с самого начала своей болезни он произвёл на меня впечатление человека глубоко верующего и был настроен весьма фаталистически…

— Ну что ж, — с минуту подумав, медленно произнёс Дик, — поскольку никого из родственников вашего пациента на данный момент в Лозанне, как я понимаю, нет, вы можете обращаться по всем касающимся его вопросам ко мне. Однако я более чем уверен, что будь здесь, к примеру, мисс Уоррен, она непременно предложила бы вам созвать консилиум…

— Думаю, это отличная мысль, сэр!

— В таком случае позвольте мне от имени всей семьи Уоррен попросить вас об одной вещи: нельзя ли среди прочих пригласить на него и относящегося к числу наиболее авторитетных в здешних краях специалистов по болезням пищеварения вашего земляка Гербрюгге?

— Признаться, я тоже о нём думал…

— В любом случае, я намерен оставаться здесь как минимум ещё день, и в самое ближайшее время вы без труда сможете меня здесь найти.

В тот же вечер Дик зашёл переговорить к синьору Пардо-и-Сиудад-Реаль.

— В Чили у меня огромные плантации, — сказал ему старик. — Я мог бы сделать Франсиско своим управляющим… Если же это ему не по душе, мне не составило бы труда устроить его на солидную должность в какой-нибудь из этих расплодившихся в последнее время… концернов⁷²¹… Он стал бы жить в Париже…

Сокрушённо покачав головой, испанец встал и вновь принялся мерить шагами комнату. Дик смотрел мимо него в открытое окно, туда, где шёл весенний дождь — такой тёплый и ласковый, что ему, казалось, радовались даже плескавшиеся на озере лебеди.

— Мой единственный сын! Неужели вам так и не удалось уговорить его довериться настоящим профессионалам?!

Несчастный вдруг рухнул перед Диком на колени.

— Неужели вы не можете… Неужели вы не можете вылечить моего единственного сына?! О нет, я в вас верю… Вы сумеете, вы всё сумеете… Я просто уверен, что завтра же он поедет вместе с вами в клинику и вернётся оттуда совершенно здоровым…

— Синьор, при таких показаниях, как у вашего сына, принудительная госпитализация является прямым нарушением его прав. Более того, даже если бы закон был на вашей стороне, я никогда бы на это не пошёл…

Тогда испанец решительно встал с колен.

— Пожалуй, я поторопился. Определённого рода обстоятельства вынудили меня…

Спустившись в вестибюль, Дик встретил там доктора Данже.

— Я как раз собирался нанести вам визит, — сказал ему тот. — Думаю, мы с вами можем поговорить на террасе.

— Как я полагаю, мистер Уоррен скончался? — осведомился Дик.

— К счастью, мой пациент жив, но его состояние, увы, по-прежнему остаётся крайне тяжёлым. Не далее как завтра утром состоится консилиум. Но сегодня… Сегодня он изъявил страстное желание увидеть свою младшую дочь, то есть вашу супругу… Как я понял, много лет тому назад между ними произошёл какой-то конфликт…

— Да, я в курсе.

Не зная, как им следует поступить, несколько мгновений они молча смотрели друг на друга.

— Почему бы вам для начала не поговорить с моим пациентом самому? — предложил доктор Данже. — Вероятно, это поможет вам принять правильное решение. Уверяю вас, смерть не причинит мистеру Уоррену чрезмерных страданий. Лишь слабость в теле и угасание мысли…

— Ну что ж, так и быть, — не без усилия согласился Дик.

Люкс, в котором слабело тело и угасала мысль Девре Уоррена, был ничуть не меньше, чем у синьора Пардо-и-Сиудад-Реаль. Что ж, по-видимому, Hoteldes Trois Mondes чуть ли не сплошь состоял из подобных апартаментов, где, день и ночь не без угрызений совести предаваясь воспоминаниям об излишествах своих прежних лет и чередуя опиаты⁷²² с барбитуратами⁷²³, годами безвыездно жили окончательно утратившие всё человеческое миллионеры, скрывающиеся от правосудия рецидивисты и наследники престолов аннексированных⁷²⁴ европейских княжеств. Почему-то считается, что Лозанна людей притягивает; увы, в действительности она лишь, отличаясь всеядностью, без разбора их поглощает! Здесь, на этом перекрёстке Европы, можно встретить множество иностранцев. Одни из них держат путь в какую-нибудь из бесчисленных частных клиник, другие больны чахоткой и нуждаются в целебном воздухе знаменитых швейцарских горных курортов, но можно с уверенностью сказать, что все или почти все эти люди оказались здесь оттого, что на родине — во Франции или в Италии — в силу тех или иных причин они сделались personae non grata⁷²⁵.

Шторы в спальне мистера Уоррена были опущены. У изголовья кровати неподвижно, с выражением бесконечной скорби на прекрасном, но отмеченном следами усталости лице стояла исполнявшая обязанности сиделки монахиня. Лежащая на белой простыне рука больного, слабея, судорожно сжимала чётки. Недуг, как ни странно, придал его и прежде отличавшемуся незаурядной красотой лицу черты редкого благородства, а когда Данже вышел, и Уоррен, оставшись наедине с Диком, заговорил, то оказалось, что и голос у него на удивление звучен и богат проникновенными бархатными оттенками.

— В конце жизни мы многое начинаем понимать, — начал он. — Увы, доктор Дайвер, лишь теперь… Лишь теперь я сумел до конца осознать, как пагубны оказались последствия некогда совершённого мною страшного преступления…

Дик почёл за благо смолчать.

— Дарованную мне свыше жизнь я запятнал пороком. Стоит ли говорить о том, что снова видеть свою младшую дочь я не имею никакого морального права?! И всё же Тот, кто был более всех нас Человеком, завещал нам жалеть и прощать…

Чётки выскользнули из его костлявых пальцев и сползли по шёлковому покрывалу на пол. Дик их поднял и, придав своему лицу почтительно-скорбное выражение, протянул умирающему.

— Если бы мне посчастливилось в преддверии своей кончины… сказать Николь всего лишь пару слов… я покинул бы этот мир счастливым…

— Боюсь, что полностью взвалить на себя бремя ответственности за подобный шаг — это свыше моих сил, — ответил ему Дик. — Здоровье Николь по-прежнему остаётся слабым. — Решение уже созрело у него в голове, но он делал вид, что всё ещё сомневается. — Пожалуй, мне стоит посоветоваться с одним из наиболее маститых своих коллег…

— Ну что ж, доктор, в таком случае пускай ваше слово… и слово вашего коллеги станет для меня законом… Мой долг перед вами так огромен, что…

Дик поспешно встал.

— Как только вопрос будет решён, я дам вам знать через доктора Данже.

Вернувшись к себе, он тотчас же принялся дозваниваться в клинику. Минут через десять в трубке раздался голос ответившей с домашнего аппарата Кете.

— Мне необходимо переговорить с Францем.

— Франц с группой пациентов в горах. Кстати, я и сама туда сейчас собираюсь. Ему что-то передать?

— Это касается Николь. Здесь, в Лозанне, умирает её отец. Пожалуйста, обязательно скажи об этом Францу! Ну, чтобы он понял, что дело серьёзное… И пусть он мне сразу же, как только сможет, перезвонит.

— Хорошо.

— Скажи ему, что я буду здесь, у себя в номере, с трёх до пяти, а затем… Затем с семи до восьми, после чего меня можно будет найти в столовой, за ужином…

Стараясь как можно более точно объяснить Кете, где в какое время его искать, он напрочь позабыл сказать ей о том, что от Николь удручающую весть желательно пока скрыть; когда же вспомнил, в трубке были уже гудки. Ну что ж, остаётся надеяться на свойственный Кете врождённый такт.

… Когда фрау Грегоровиус поднималась пригородным поездом по пустынному горному склону, где посреди цветущего майского разнотравья гулял на просторе ветер и куда зимой пациентов клиники привозили кататься на лыжах, а весной — взбираться по каменистым тропам к вершине, сообщать Николь о разговоре с Диком у неё не было и в мыслях. Однако, когда Кете вышла на станции из вагона, первым человеком, которого она увидела на платформе, по чистой случайности оказалась именно от всей души веселившаяся с детьми Николь. Подойдя, Кете протянула к ней руку и хотела было ласково погладить её по плечу.

— Ах, Николь, ты такая умница… Дети тебя и слушаются и понимают, — сказала она. — Неплохо было бы летом заняться с ними плаваньем…

Однако Николь, увлёкшись детской игрой, слегка забылась и, почувствовав у себя на плече руку Кете, совершенно машинально и, что уж греха таить, вопреки всем неписаным законам человеческого общения, дёрнув плечом, крайне грубо её сбросила. Кете от такой бесцеремонности сперва опешила, и рука её беспомощно повисла в воздухе, но уже в следующий момент, оправившись от смущения и не желая оставаться в долгу, достопочтенная супруга доктора Грегоровиуса решила пустить в ход свой острый язык:

— Ты что, вообразила, будто я сюда обниматься с тобой приехала? — резко спросила она. — Нет, я приехала из-за Дика. Я говорила с ним по телефону, и мне ужасно жаль, но…

— С Диком что-то случилось?

Кете поняла, что вот-вот совершит промах, но, однажды нагрубив Николь, остановиться уже не могла.

— Если у Дика всё хорошо, то почему… Почему ты сказала, что тебе ужасно жаль? — догадываясь, что она что-то скрывает, принялась донимать её вопросами Николь.

— Дик здесь ни при чём, — уже раскаиваясь, что вообще с ней связалась, ответила ей Кете. — Мне надо поговорить с Францем.

— Нет, я чувствую, что с ним что-то случилось…

Неподдельный ужас в её глазах мгновенно отразился на погрустневших личиках детей, и Кете окончательно сдалась:

— Всё дело в том, что там, в Лозанне, твой отец. Он серьёзно болен, и Дик хочет переговорить об этом с Францем.

— Его состояние внушает опасения? — встревоженно осведомилась Николь, но в этот самый момент на платформе появился всё ещё излучающий, как всегда после общения с пациентами, радушие и уверенность Франц, которому Кете, облегчённо вздохнув, и предоставила возможность продолжать начатый ею разговор. Однако слово, как известно, не воробей, и пытаться что-либо исправить было слишком поздно.

— Я сейчас же еду в Лозанну, — объявила Николь.

— Минуточку, — ответил ей Франц. — Не думаю, что это будет разумно. Сначала я должен переговорить по телефону с Диком.

— Но доктор, пока вы будете с ним говорить, я опоздаю на пригородный и попаду домой только вечером! — горячо возразила она. — И трёхчасовый до Лозанны уедет без меня! Я считаю, что если мой отец умирает, то я просто обязана, — на миг она запнулась, испугавшись вдруг зароившихся в её голове чудовищных мыслей, — я просто обязана к нему ехать! Всё, мне пора!

Последние слова она выкрикнула уже на бегу, направляясь к извергающему клубы возносящегося над вершиной дыма и оглашающему станцию громоподобным ревом составу.

— Будете говорить с Диком — скажите, что я уже в пути! — добавила она, обернувшись.

…Сидя у себя в номере, Дик читал The New York Herald⁷²⁶. Вдруг зазвонил телефон. В тот же миг дверь распахнулась, и в комнату влетела запыхавшаяся сиделка.

— Пациент скончался? — в надежде, что щекотливый вопрос разрешился сам собой, спросил её Дик.

— Monsieur, il est parti!⁷²⁷ Он сбежал!

— Comment?⁷²⁸

— Il est parti!⁷²⁹ Он исчез, monsieur⁷³⁰! И его слуга, и его вещи тоже!

Это было просто невероятно. Смертельно больной, прикованный к постели человек, практически без пяти минут покойник вдруг ни с того ни с сего без посторонней помощи встаёт, собирает чемоданы и убирается восвояси!

Подняв трубку, Дик услышал голос Франца.

— Честно говоря, я рассчитывал, что она если обо всём и узнает, то позже, — признался он, услышав, что Николь направляется в Лозанну.

— Ей рассказала Кете. Сдуру, как я думаю.

— Что ж, должно быть, я сам виноват. Хочешь всё испортить — доверься женщине… Теперь, конечно, мне надо ехать на станцию, встречать Николь… Ах, Франц, ты даже не представляешь, что здесь только что произошло! Этот голубчик самым наглым образом нарушил постельный режим и дал стрекача!

— Дал чего? Что ты говоришь?

— Я говорю, он дал стрекача, этот старый хрыч Уоррен, дал стрекача!

— Ну и что здесь такого?

— Так ведь он должен был не сегодня-завтра умереть… от цирроза печени… А он взял и встал… И рванул отсюда, скорее всего, обратно в Чикаго! В общем, я не знаю, куда он рванул. Ко мне только что прибежала сиделка… Я не знаю, Франц… Я сам только что об этом услышал… Перезвони мне попозже.

Следующие два часа Дик истратил главным образом на расследование обстоятельств бегства Уоррена. Воспользовавшись тем, что дневная сиделка ушла несколько раньше обычного, а ночная изрядно опоздала, истощённый смертельным недугом пациент поднялся с постели и первым делом проглотил, спустившись в бар, четыре порции виски. Затем, явившись к администратору, он поспешно сунул ему в качестве платы за проживание тысячедолларовую банкноту и, велев выслать сдачу ему в Штаты по почте, был таков. Наведя справки в отеле, Дик с Данже взяли такси и бросились, надеясь успеть до отправления поезда, на станцию. Истратив уйму времени на бесполезную беготню, Дик так и не встретил вскоре прибывшую Николь; когда же, вернувшись ни с чем в отель, он увидел её, наконец, уже в вестибюле, её лицо показалось ему подозрительно осунувшимся, а при виде её плотно сжатых губ его сердце вдруг тревожно забилось.

— Скажи, ты был у моего отца? — спросила она. — Как его самочувствие?

— По-моему, он идёт на поправку! В конце концов, у него ведь на редкость крепкий организм. — Дик задумался, не зная, как преподнести ей ошеломляющую новость. — Собственно говоря… Собственно говоря, не далее как сегодня он наплевал на все предписания доктора Данже и благополучно отсюда уехал…

Умирая от жажды, ибо тщетные поиски Уоррена оказались на редкость утомительными, а на то, чтобы пообедать, у Дика из-за разыгравшейся драмы не хватило времени, он повёл не на шутку озадаченную Николь в гриль-бар, где они, расположившись в удобных кожаных креслах, продолжили беседу за виски с содовой и пивом.

— Доктор Данже, его врач, скорее всего, ошибся в прогнозе, — сказал он. — Ну, или что-нибудь в этом роде… Если честно, то я и сам обескуражен. Знаешь, вся эта суета… С тех пор как я об этом узнал, у меня не было даже минуты, чтобы всё обдумать…

— Так значит, он исчез?

— Он уехал пятичасовым поездом в Париж.

Николь притихла. Лицо её мало-помалу приняло выражение глубокой трагической отрешённости.

— У него сработал инстинкт, — нарушил, наконец, молчание Дик. — Поверь, болезнь его — вовсе не блеф, но он… как тебе сказать… в общем, инстинкт самосохранения возродил в нём потребность вернуться к привычному образу жизни. Подобные случаи медицине известны. Человек, находясь на смертном одре, вдруг встаёт, и его организм исключительно в силу привычки возвращает себе утраченные функции. Это как старые часы: стоит их хорошенько встряхнуть — и они идут! Сейчас твой отец, должно быть…

— Прошу тебя, не надо, Дик! — чуть слышно прошептала Николь.

— Главное, что им движет — это страх, — продолжал он, не обращая внимания на её слова. — Страх заставил его обратиться в бегство. Вот увидишь, он доживёт до девяноста лет!

— Прошу тебя, давай больше об этом не будем, — повторила она. — Прошу тебя… Я больше не вынесу…

— Ладно, бог с ним, с твоим отцом… Кстати, проказник-мальчишка, из-за которого я сюда приехал, оказывается, совершенно безнадёжен. Это значит, что мы с тобой можем завтра же вернуться домой…

— Не понимаю, зачем тебе… Зачем тебе вся эта грязь?..

— Честно говоря, я этого и сам иногда не понимаю…

— Прости, Дик, я сказала глупость, — проведя по его ладони своей, тихо произнесла она.

В этот миг из принесённого кем-то в бар фонографа вдруг послышались первые аккорды «Свадьбы раскрашенной куклы»⁷³¹, и, допивая виски, они оба вдруг умолкли, как будто заново открывая для себя смысл выученного всеми наизусть и ничем, казалось бы, не выделявшегося среди других новомодного бродвейского мюзикла.

Глава 3

Примерно через неделю после возвращения Дик, зайдя однажды утром в канцелярию за письмами, вдруг услышал на улице какой-то шум. По доносившимся в открытое окно крикам он понял, что весь сыр-бор разгорелся из-за проходившего в клинике курс лечения от алкоголизма молодого человека по фамилии Моррис. Внезапно примчавшиеся к нему из далёкой Австралии отец и мать, будучи исполненными решимости немедленно забрать своего сына домой, с разъярённым видом запихивали в свой лимузин чемоданы с его пожитками. Здесь же суетился, тщетно пытаясь противопоставить свои разумные доводы размашистым жестам и отборной площадной брани Морриса-старшего, доктор Ладислау. Что касается самого больного, то он лишь молча, с циничной ухмылкой на лице наблюдал за разыгрывающимся спектаклем.

— Надеюсь, ваше решение является взвешенным? — осведомился, подойдя к отцу пациента, Дик.

Услышав его голос, мистер Моррис вздрогнул. Его багровое, блестящее от пота лицо бросало, казалось, на его светлый, в крупную клетку пиджак зловещий отсвет. На Дика он посмотрел так, как будто намерен был дать ему пощёчину.

— Более взвешенного решения мне не приходилось принимать ещё ни разу в жизни! — начал он и тут же, задыхаясь от гнева, остановился. — Остаётся лишь надеяться, — добавил он, отдышавшись, — остаётся лишь надеяться, что родственники всех других томящихся здесь взаперти несчастных скоро мало-помалу начнут одумываться, и… И тоже принимать взвешенные решения!

— Может, лучше обсудим всё у меня в кабинете? — попытался было урезонить его ошеломлённый Дик.

— Да нет уж, с меня хватит! — резко ответил ему Моррис. — И вами, и вашей богадельней я сыт по горло! А поговорить можно и на улице… Как я только что объяснил этому шарлатану Ладислау, дальнейшее пребывание нашего сына здесь — это деньги на ветер! К тому же, по вашей милости мы потеряли массу драгоценного времени…

Доктор Ладислау со свойственной ему чисто славянской витиеватостью принялся было вновь лепетать что-то в своё оправдание, но Дик, который всегда его недолюбливал, решил попытаться спасти положение самостоятельно. Наговорив вспыльчивому австралийцу кучу любезностей, он сумел заманить его на одну из ведущих к главному корпусу аллей. Однако заставить его переступить порог здания Дик так и не смог.

— Нет, — решительно покачав головой, сказал ему Моррис. — Нет и ещё раз нет, доктор Дайвер, потому что… Потому что это вы во всём виноваты! И приехав, я первым делом принялся искать именно вас! Но так как мне сказали, что вас нет, а доктор Грегоровиус вернётся только вечером, я вынужден был иметь дело с этим тюфяком Ладислау. Не мог же я, в самом деле, целый день сидеть и ждать… О нет, сэр! После того как мой сын открыл мне в письме всю правду о вас и о вашем мерзком заведении, ждать я не мог ни минуты!

Прочтя на его лице угрозу, Дик на всякий случай сжал кулаки.

— Я поместил своего сына в клинику для того, чтобы его здесь вылечили от пагубного пристрастия к спиртному. И вдруг я получаю от него письмо, в котором он пишет, что доктор Дайвер… Что от доктора Дайвера в течение месяца дважды разило виски! Да-да, сэр! — Надеясь подтвердить свои слова неопровержимой уликой, он подступил к Дику и быстро, с шумом потянул носом воздух, но, не учуяв, к собственному разочарованию, ничего подозрительного, поспешно шагнул назад. — Мы с женой этой гадости в рот не берём! Мы доверили вам нашего ребёнка, нашего дорогого Кона, чтобы вы вернули ему здоровье, а вы… А вы, оказывается, сами алкоголик! О каком, скажите на милость, лечении здесь может идти речь?!

Дик задумался; скорее всего, этот нахал не постесняется устроить ему сцену на виду у всей клиники!

— Уж не думаете ли вы, мистер Моррис, что все окружающие должны отказаться от издревле ставших неотъемлемой частью человеческой культуры напитков лишь из-за того, что ваш сын…

— Но ведь ты же врач, Дайвер! — закричал взбешённый Моррис. — Когда рабочие на стройке глушат пиво, это их дело, но если ты претендуешь на то, чтобы исцелять…

— Боюсь, сэр, что вы перегибаете палку. Ваш сын поступил в клинику с диагнозом «клептомания»⁷³².

— Клептомания! А на почве чего, вы, надо полагать, забыли?! — окончательно выйдя из себя, сорвался на крик Моррис. — На почве того, что он почти каждый день до чёртиков напивался! Вы, должно быть, знаете, как это — до чёртиков, верно?! А черти — они, как известно, белыми не бывают… Белой бывает лишь горячка!.. Мой собственный дядя, родной брат моего отца… Так вот, пьянка довела его до виселицы, слышите, до виселицы! И вот мой сын приезжает в клинику, а от врача смердит виски!..

— Я вынужден попросить вас отсюда убираться!

— Вы — меня?! Да ноги моей здесь не будет!..

— Будь вы повоздержаннее, мы могли бы ознакомить вас с текущими результатами лечения. Однако, коль скоро вы столь решительно настроены, мы не видим смысла продолжать…

— И это вы упрекаете меня в невоздержанности?!

Тогда, едва заметным кивком головы подозвав к себе по-прежнему стоявшего поодаль Ладислау, Дик попросил его оформить все необходимые в связи с отъездом пациента бумаги и от имени совладельцев клиники пожелать семейству Моррис счастливого пути.

Отвесив напоследок отцу юноши лёгкий поклон, Дик отправился прямо к себе в кабинет. Там, повернув в замке ключ, он целую минуту неподвижно стоял около двери. Затем, подойдя к окну, он принялся наблюдать за дальнейшими сборами и отъездом Моррисов. Вот они, обнаглевшие свиньи-родители и их развращённый вседозволенностью недоумок-сын! Что ж, нетрудно представить себе, как теперь эта семейка будет разъезжать на своём лимузине по городам и весям, где длинным рублём, а где длинным языком открывая любые двери и без зазрения совести трепая нервы всем порядочным, достойным людям… Однако стоило автомобилю Моррисов скрыться из виду — и мысли Дика направились в совершенно иное русло. Он задумался о том, до какой степени возникшая ситуация была спровоцирована его собственным поведением. Три или четыре раза в день он употреблял за едой красное вино. Кроме того, он не отказывал себе в порции спиртного перед сном (обычно это бывал ром⁷³³), а порой, что уж греха таить, ещё и баловался в послеобеденное время джином (этот напиток Дик предпочитал по той простой причине, что он, в отличие от большинства других, почти не оставляет запаха). В общем, выходило, что в день он употребляет где-то полпинты⁷³⁴. Что ж, вполне довольно, чтобы рано или поздно нанести себе непоправимый вред!

С самого начала решительно отказавшись от любых попыток себя оправдать, Дик сел за стол и, взяв лист бумаги, составил для самого себя нечто наподобие врачебного назначения — таблицу, в соответствии с которой количество употребляемого им спиртного должно было уменьшиться в два раза. Нет, сказал он себе, в отличие от художников, брокеров⁷³⁵ и кавалерийских офицеров, медики, шофера и представители протестантского духовенства⁷³⁶ смердеть виски не имеют права! Таким образом, единственное, в отношении чего Дик полностью признал за собой вину, была неосторожность. Однако не прошло и полчаса как дело приняло новый, ещё более серьёзный оборот. Ворота клиники вновь отворились, и к двери главного корпуса подъехал автомобиль Франца. Проведя в горах целых две недели и прекрасно отдохнув, доктор Грегоровиус явно горел желанием как можно скорее вернуться к любимой работе. Впрочем, она настигла его ещё до того как он вошёл к себе в кабинет. Именно там и состоялся их с Диком разговор.

— Ну как, Эверест⁷³⁷ на месте?

— Уверяю тебя, с нашей скоростью мы могли бы одолеть и Эверест! Кроме шуток… Ну, как тут дела? Как поживает моя Кете, как твоя Николь?

— Дома и у тебя, и у меня всё, к счастью, гладко. Но здесь, в клинике, сегодня имела место пренеприятнейшая сцена…

— В самом деле? И кто с кем чего не поделил?

Пока Франц звонил к себе на виллу, Дик нервно кружил по комнате. Как только запас домашних новостей фрау Грегоровиус истощился, он выложил всё начистоту:

— В общем, Моррисы решили забрать своего оболтуса из клиники. Папаша устроил скандал…

Излучавший до этого веселье Франц мигом скис.

— О том, что этот мальчишка уехал, я уже знаю. Я виделся на веранде с Ладислау.

— И что он тебе сказал?

— Да, собственно, почти ничего… Он сообщил мне, что пациент по фамилии Моррис отбыл из клиники по настоянию родственников и добавил, что все подробности я могу узнать от тебя. А кстати, каковы были их мотивы?

— Да как обычно, всякие домыслы…

— Этот мальчишка… Он был просто как зверь…

— По-моему, его следовало круглосуточно держать под наркозом, — согласился Дик. — Кстати, яблочко от яблоньки… Прежде, чем я вмешался, Моррис-старший успел довести Ладислау до нервного тика. Кстати, о Ладислау: неужели ты до сих пор считаешь, что мы обязаны продолжать с ним нянчиться? Лично я уверен, что это утратило всякий смысл. Он какой-то… не от мира сего, что ли… А хуже всего то, что он практически ни с чем не справляется…

Дик задумался, не зная, стоит ли говорить ему всю правду. Франц, всё ещё в полотняной рубахе и дорожных перчатках, присел у края стола. Спустя минуту, поразмыслив и умудрившись сформулировать эту самую правду таким образом, чтобы всё же оставить себе, как он думал, пути к отступлению, Дик сказал:

— Среди прочего выяснилось, что, как написал этот юнец своему родителю, твой покорный слуга является пьяницей! Этот Моррис, по-видимому, помешан на трезвости, а его отпрыск однажды унюхал, что от меня несёт vin-du-pays⁷³⁸.

Франц сидел, закусив нижнюю губу.

— Почему ты не расскажешь мне всё от начала до конца? — спросил он, помолчав.

— В самом деле, чёрт возьми, почему? — вспылил в ответ Дик. — Должен же доктор Грегоровиус, наконец, удостовериться, что доктор Дайвер — не алкоголик! — Они, казалось, готовы были испепелить друг друга взглядами. — Послушай, Франц, кому как не тебе знать, что меня можно обвинить в чём угодно, но только не в пьянстве?! Из-за попустительства Ладислау этот чокнутый австралиец так разошёлся, что мне пришлось занять оборонительную позицию. Поверь, он не постеснялся бы устроить сцену и в присутствии пациентов… Можешь представить себе, как тяжело в подобной ситуации отделаться от глупых обвинений…

Франц снял перчатки и одёрнул рубаху.

— Будьте добры, позаботьтесь, чтобы в течение получаса нас никто не беспокоил, — сказал он, открыв дверь, секретарю, после чего, вернувшись за свой огромный стол, принялся старательно делать вид, что разбирает почту. При этом, как нередко бывает в подобных случаях, лицо его оставалось совершенно спокойным. Решение было принято, оставалось лишь напустить на себя достаточно торжественный вид, чтобы его озвучить.

— Послушай меня, Дик, — начал он, наконец. — Я прекрасно знаю, что ты — вполне уравновешенный и ничуть не склонный ко всякого рода излишествам человек. Пусть даже наши с тобой взгляды на алкоголь диаметрально противоположны… Но час настал, Дик, и я должен сказать тебе прямо: уже не раз и не два я замечал, что ты умудряешься влить в себя рюмку спиртного именно тогда, когда это менее всего оправдано. Так что Моррисы не так уж и неправы… Может, тебе стоит снова поехать куда-нибудь, чтобы… проветриться?

— Да, и заодно просохнуть! — съязвил Дик, не без боли в душе вспомнив, чем кончился для него римский отпуск. — Нет, Франц, поездка для меня — не выход.

Вполне естественно, что настроение у обоих сделалось прескверное: Дик был оскорблён возводимыми на него обвинениями, а Франц расстроен тем, что разразившийся скандал омрачил его возвращение.

— Должен сказать, порой тебе не хватает житейской мудрости, Дик.

— А я не могу взять в толк, каким образом эта твоя житейская мудрость может быть полезна при решении вопросов профессионального плана! Ведь это всё равно что утверждать, будто какой-нибудь недоучка-терапевт может прооперировать больного лучше, чем первоклассный специалист!

Он вдруг понял, что и этот разговор, и Моррисы, и клиника ему постыли. Оправдываться, идти на компромиссы в их с Францем возрасте было уже просто неприлично. Что же тогда — так и сидеть, калеча друг друга старыми, как мир, но от этого ничуть не менее горькими, отдающимися в ушах болезненным эхом истинами?..

— Послушай, так дело не пойдёт, — сказал он вдруг.

— Да уж кто бы сомневался, — с готовностью согласился Франц. — Твои мысли где-то далеко, Дик… И клиника тебе больше не интересна.

— Да, я знаю. И я рад бы всё бросить. Может быть… Может быть, мы сможем договориться о постепенном возвращении тобой тех денег, которые вложила в наше дело Николь, и…

— Что ж, об этом я позаботился заранее… Собственно говоря, я знал, чем всё кончится. Мне удалось отыскать весьма состоятельного спонсора, и я могу гарантировать, что до конца года все ваши деньги будут выплачены…

Сказать по правде, Дик вовсе не собирался принимать окончательное решение столь поспешно. Шокировала его и та расторопность, с которой Франц за него всё обдумал. И всё же он испытывал чувство облегчения. Его ведь и прежде уже не раз посещали тягостные мысли о том, что так высоко чтимая им профессиональная этика с некоторых пор превратилась в не более чем красивые фразы!..

Глава 4

Как только все условия возвращения денег Николь были согласованы, Дайверы решили, что вернутся к себе на Ривьеру. Однако виллу «Диана» в течение всего лета предполагалось сдавать внаём, поэтому время приходилось коротать то в Германии, где они отдыхали на курортах, то снова во Франции, где, переезжая из города в город, они открывали для себя величественную красоту знаменитых соборов и где в каждом из маленьких провинциальных отелей им неизменно выпадало пару деньков безмятежного счастья. Располагая массой свободного времени, Дик вернулся к своим рукописям. Однако на сей раз он не строил долгосрочных планов. В их с Николь жизни наступил период, который точнее всего можно было назвать ожиданием. Отчасти это напоминало ему те дни и месяцы, когда она приходила в себя после очередного рецидива. Однако теперь её здоровье было, к счастью, в полном порядке, и Дик считал, что на неё, как бывало и прежде, оказывает благотворное влияние связанная с постоянными переездами смена впечатлений. Впрочем, менее всего это было и ожиданием работы. Одним словом, это не было ожидание чего-то конкретного. Это было просто ожидание как таковое.

Единственным, пожалуй, истинным смыслом его жизни в этот период были дети. Теперь, когда Ланье было уже одиннадцать лет, а Топси — девять, Дик нередко просиживал с ними дни напролёт. Будучи глубоко убеждённым, что как чрезмерное принуждение, так и полное его отсутствие в действительности являются лишь жалкой подменой того многолетнего неусыпного внимания, того постоянного контроля и ежедневного анализа собственных наблюдений, которые в конце концов позволяют мягко, но последовательно удерживающему своих воспитанников в рамках дозволенного воспитателю установить нерушимые границы допустимого поведения, он, несмотря на почти постоянное присутствие в жизни своих детей гувернантки, сумел стать для них высшим авторитетом. Благодаря тому, что у него вошло в привычку, тотчас по прибытии в очередной отель отведав за завтраком вина и придя в самое благостное расположение духа, проводить с ними в играх и беседах по многу часов подряд, он смог проникнуть в их мир гораздо глубже, чем Николь. Будучи чуть ли не с пелёнок приученными сдерживать и смех, и слёзы, они обладали задумчивым, порой даже печальным обаянием. Следы тех или иных страстей на их лицах можно было заметить лишь изредка. Они, казалось, всегда были довольны своим простым, напрочь лишённым всякого рода излишеств распорядком и тихо радовались позволявшимся им время от времени безобидным шалостям. Их дни протекали в спокойном и размеренном, располагающем скорее к размышлениям, нежели к развлечениям ритме, подобном тому, который издавна был принят во многих сохранивших традиционный уклад европейских семьях. Надо сказать, Дик считал, что ничто так не способствует развитию наблюдательности, как необходимость соблюдать тишину…

Ланье со своей сверхчеловеческой любознательностью был совершенно непредсказуем. С утра до ночи, повергая Дика в полное отчаяние, он засыпал его каверзными вопросами:

— Пап, а двести шпицев⁷³⁹ могут загрызть одного льва?

С Топси было проще. Нежная и хрупкая, в девять лет она уже отличалась необыкновенной красотой и порой казалась Дику миниатюрной копией Николь. Ещё несколько лет тому назад, невольно любуясь её по-детски трогательной грацией, он всерьёз беспокоился, не унаследовала ли она от матери вместе с изяществом форм и болезнь. Впрочем, довольно скоро он убедился, что все его тревоги были напрасны. Подрастая, Топси окрепла и, быстро догнав своих сверстниц, стала ничуть не менее открытой и общительной, чем большинство американских детей.

Если честно, он был в полном восторге от них обоих, но афишировать свои чувства было не в его правилах. «Детям спуску давать нельзя, — размышлял, бывало, он. — Тех, кого не научили вести себя отец и мать, потом учит жизнь. А уж она-то, как известно, пощады не знает. Калечит правых и виноватых… А коль так, то какая, в конце концов, разница, будет Топси меня, как она выражается, «абажать» или нет?.. Мне ведь не в жёны её брать…»

Ещё тот год запомнился Дайверам изобилием денег. В результате исключительно удачных американских инвестиций Николь, а также постепенного возвращения денег, вложенных в клинику, доходы их сделались настолько огромны, что добрую половину всего их свободного времени теперь занимал процесс совершения, транспортировки и разбора бесчисленных покупок. А уж во время путешествий их жизнь и вовсе становилась сказкой…

Надо было видеть тот спектакль, которым неизменно оборачивалось их прибытие в любой город! Вот поезд, замедляя ход, приближается, скажем, к Байонне⁷⁴⁰. Здесь они намерены провести две недели. Возня с чемоданами начинается в спальном вагоне ещё у итальянской границы. Горничная мадам Дайвер и горничная гувернантки, держась за руки и с трудом пробираясь сквозь толпу, спешат из вагона второго класса, чтобы помочь с чемоданами и собаками. Минута — и мадмуазель Белуа, в обязанности которой теперь входит, кроме всего прочего, также и забота о ручном багаже, отдав одной горничной силихэмов⁷⁴¹, а другой — пару пекинесов⁷⁴², собственноручно тащит к выходу огромную, до отказа набитую самыми разнообразными вещами сумку! Если женщина сознательно бросается в водоворот жизни, это далеко не всегда свидетельствует о духовном убожестве. Виной всему может быть как раз многообразие интересов. Во всяком случае, если говорить конкретно о Николь, то ей всегда, за исключением, разумеется, периодов рецидива её болезни, без особого труда удавалось за всем этим уследить. Пожалуй, самым ярким проявлением её организаторского таланта стала её собственная система учёта багажа. В каждом городе, куда бы они ни приезжали, у дверей отеля из специально нанятого фургона носильщики выгружали четыре чемодана с одеждой, один чемодан с обувью, три чемодана со шляпами, две огромные, доверху набитые самыми разнообразными головными уборами коробки, с полдюжины чемоданов прислуги, переносную картотеку, внушительных размеров аптечку, упакованную в специальный футляр спиртовку⁷⁴³, комплект для пикника, четыре зачехлённые и связанные вместе толстой верёвкой теннисные ракетки, а также фонограф и пишущую машинку. Кроме того, забронированные для Дайверов и их бесчисленных слуг номера в мгновение ока наполнялись всякого рода дополнительными саквояжами, тюками и пакетами. Следует отметить, что решительно всё, вплоть до чехла с тростями, «сопровождавшее» их в дни и месяцы кочевой жизни имущество было тщательнейшим образом учтено и пронумеровано, благодаря чему Николь на любой станции могла буквально за пару минут его пересчитать, а затем, в очередной раз сверившись с двумя хранившимися в её ридикюле заключёнными в металлические рамки списками, первый из которых именовался «краткий перечень багажа», а второй — «полный перечень багажа», и убедившись, что ничего не пропало, отправить большую часть вещей в камеру хранения, а меньшую взять с собой в отель. Эту систему, подобную той, которой пользуются, будучи вынужденными постоянно заботиться о пропитании и экипировке трёх тысяч человек, полковые интенданты, Николь, колеся по городам Европы со своей больной матерью, придумала ещё в детстве.

… Выйдя всей гурьбой из поезда и, как обычно, наскоро разделавшись с багажом, Дайверы и их многочисленная свита спустились в уже объятую предвечерней мглой долину. Местные крестьяне наблюдали за погрузкой их чемоданов с тем же благоговейным трепетом, с каким более ста лет тому назад их деды и прадеды встречали прибывшего в Италию лорда Байрона⁷⁴⁴. На сей раз Дик и Николь были приглашены в гости к графине ди Мингетти — той самой, которая прежде была известна им под именем Мэри Норт. Тернистый путь, начавшийся в крохотной комнатёнке над мастерской бедного ньюаркского обойщика, завершился, наконец, совершенно непостижимым уму брачным союзом.

По правде говоря, графский титул был пожалован её супругу папой совсем недавно, и далеко не последнюю роль в этом деле сыграло принадлежащее новоиспечённому графу баснословное богатство, главным источником которого была, несомненно, занимаемая им должность распорядителя-управляющего одного из расположенных в юго-западной Азии месторождений марганцевых руд⁷⁴⁵. Впрочем, южнее линии Мэйсона-Диксона⁷⁴⁶ в пульмановский вагон⁷⁴⁷ его бы не пустили — слишком уж он был темнокож. Народность, к которой он принадлежал, обитала где-то в пределах охватывающего северную часть Африки и Азии берберо-кабило-сабийско-индийского пояса⁷⁴⁸. Как известно, выходцы из тех далёких стран относятся к европейцам намного более дружелюбно, нежели те мулаты, которыми кишат порта всего обитаемого мира.

Когда две величественные процессии, одна из которых воплощала западную, а другая — восточную роскошь, предстали друг перед другом, весь блеск Дайверов показался по сравнению с блеском Мингетти первозданной простотой. Граф и графиня явились встречать своих гостей в сопровождении целого сонма слуг. В авангарде следовал с неописуемым достоинством несущий в правой руке жезл итальянец-мажордом⁷⁴⁹, за ним ехала на мотоциклах четвёрка одетых на мусульманский лад, в белоснежных тюрбанах⁷⁵⁰, лакеев, а сама Мэри явилась в сопровождении двух почтительно следующих за ней на расстоянии восточных красавиц. Обе они были в традиционных, почти полностью закрывавших их лица паранджах⁷⁵¹; увидев Николь, они, к её бесконечному изумлению, тотчас же начали, как велел обычай их родной страны, отвешивать ей земные поклоны.

Мэри, как и Дайверы, смотрела на все эти церемонии не без юмора. Наблюдая за торжественными приветствиями, она даже позволила себе снисходительную улыбку. Однако когда пришло время по всей форме, с упоминанием множества труднопроизносимых титулов, представить Дику и Николь супруга, в голосе её зазвучала неподдельная гордость.

Направляясь в отведённые им комнаты, чтобы переодеться к обеду, Дайверы выразительно переглянулись: дескать, надо же, эти толстосумы так боятся слыть снобами, что даже в тихом семейном кругу лезут из кожи вон, лишь бы показать друг другу, как им претит чванство!

— Крошка Мэри Норт своего не упустит, — с густо намазанным мыльной пеной лицом пробормотал Дик. — Эйб её вывел в люди, а теперь… Теперь она законная супруга самого Будды! Думаю, если большевики завоюют Европу, мы ещё увидим её невестой Сталина…

Что-то искавшая в своём дорожном несессере⁷⁵² Николь подняла голову и встревожено оглянулась вокруг.

— На твоём месте я бы так язык распускать не стала, — с напускной строгостью произнесла в ответ она и вдруг, сама того не желая, рассмеялась. — У этого, как ты говоришь, Будды длинные руки! Когда он со своим семейством садится в яхту и выходит в море, на всех военных кораблях в знак приветствия начинается пальба! Мэри разъезжает по Лондону в королевском автобусе…

— Ну ладно, обещаю быть паинькой, — согласился Дик. — Да, кстати, не найдётся ли для меня в этом доме пару глоточков виски? — добавил он, услышав, что Николь за дверью велит прислуге принести ей шпилек. — Горный воздух располагает к веселью!

— Я распорядилась, чтобы твоя порция была здесь буквально через минуту! — донёсся уже из ванной голос Николь. — Между прочим, знаешь, кто выполняет все наши капризы? Одна из тех красоток, что были с Мэри вчера на станции! Только сегодня она без паранджи…

— Ну, а что Мэри поведала тебе о жизни? — спросил он.

— Честно говоря, почти ничего. Больше всего её интересовали светские сплетни. А ещё она расспрашивала меня о моих предках. Генеалогическое древо и всё такое… Как будто я в этом что-то смыслю! Да, оказывается, у нашего новобрачного от предыдущей супруги осталась парочка черномазеньких мальчишек! Один из них недавно побывал на родине и подхватил там какую-то доселе неведомую азиатскую заразу. Думаю, наш долг — предупредить об этом детей. Странная вообще семейка… Знаешь, я боюсь, что Мэри почувствует, как мы к ним относимся, и обидится…

— Не волнуйся, я просто уверен, что она всё поймёт, — видя, что Николь не шутит, поспешил успокоить её Дик. — К тому же, скорее всего, бедное дитя лежит в постели и никуда не выходит…

Во время обеда он затеял беседу с Хосаном. Тот, как выяснилось, учился в Итоне. Более всего его интересовали фондовая биржа⁷⁵³ и Голливуд. Дик, то и дело подстёгивая своё воображение шампанским, вдохновенно нёс чушь.

— Миллионы? — переспрашивал поражённый Хосан.

— Миллиарды! — уверял он его.

— Простите, я не совсем понял…

— Ну, может быть, тысячи, — нехотя уступал ему Дик. — В отеле каждому вновь прибывшему постояльцу предоставляется некое подобие гарема…

— Как, даже если он не является актёром или режиссёром?

— Каждому вновь прибывшему постояльцу! Даже если он бродячий торговец… Собственно говоря, я и сам оказался однажды в довольно щекотливом положении. Мне прислали, как полагается, дюжину девчонок, но Николь… Николь явилась в самый неподходящий момент и велела им всем убираться прочь!..

Оставшись наедине с ним в спальне, Николь обрушилась на него с упрёками:

— Дик! Какого чёрта было так напиваться?! Ты хоть помнишь, что за вечер у тебя целых четыре раза вырвалось «узкоглазый»? Это при Хосане-то!

— Я просто оговорился и приношу свои извинения. Я хотел сказать «узколобый».

— Откровенно говоря, тебя как подменили…

— В последнее время я и вправду сам не свой… Ещё раз прошу тебя, прости…

Той ночью в ванной Дик распахнул выходившее в узкий, словно труба, пустынный, без единой былинки двор окно. Где-то поблизости тихо играла нездешняя, напомнившая ему своей заунывностью звуки флейты музыка. У входа в особняк на каком-то певучем, показавшемся ему состоящим из одних только «к» и «л» говоре двое мужчин, сменяя друг друга, монотонно бормотали что-то похожее на стихи. Облокотившись на подоконник, он некоторое время вглядывался во тьму, но различить их фигуры так и не смог. Поняв, что доносящиеся со двора звуки есть не что иное как возносимая Аллаху молитва, слишком уставший, чтобы испытывать какие-либо чувства, Дик вдруг подумал о том, что неплохо было бы, если бы эти двое догадались помолиться и за него. Вот только какие из обычно оказываемых Провидением милостей были ему действительно необходимы, он не знал. Разве что избавление от снедающей его душу неуёмной тоски…

Рано утром граф и графиня пригласили своих гостей в расположенную на склоне близлежащего холма рощу пострелять худосочных, лишь отдалённо напоминающих куропаток птиц. Охота была организована на английский манер, поэтому непременным её атрибутом был целый отряд то и дело шнырявших среди редких деревьев, путавшихся у всех под ногами и мешавших всему ловчих. Чтобы никого из них не ранить, Дик взял за правило палить исключительно в небо.

По возвращении в отведённых для них апартаментах их ждал Ланье.

— Пап, мы с Топси видели больного мальчика! — тут же начал он. — Помнишь, ты сказал, что если нам придётся с ним познакомиться, то мы сразу же должны тебе об этом сообщить?

Николь, встревожившись, вся превратилась в слух.

— Ну так вот, мама, — продолжил, обернувшись к ней, сынишка, — этот мальчик… В общем, каждый день ему полагается принимать ванну, и сегодня меня позвали мыться сразу же после него. Мне пришлось лезть в оставшуюся после его купания воду, а она была такая грязная, что просто ужас!

— Что?! Что-что?!

— Я видел, как служанка сначала вынула Тони, а затем позвала меня. Вода была грязная-грязная…

— И ты… Ты согласился?..

— Да, мама.

— Боже правый! — воскликнула, обернувшись к Дику, ошеломлённая Николь.

— Но почему Люсьенн её не поменяла? — спросил он.

— Она боится. Здесь у них для подогрева воды стоит какая-то странная штука, из которой вчера что-то выскочило и обожгло нашей Люсьенн руку. Поэтому сегодня одна из этих узкоглазых тёток…

— А теперь немедленно ступай в нашу с мамой ванную и ещё раз как следует вымойся!

— Только не говорите тёткам, что это я наябедничал, — обернувшись в дверях, добавил расстроенный мальчишка.

Войдя вслед за ним, Дик собственноручно обработал ванну карболкой⁷⁵⁴.

— Мы должны либо откровенно поговорить с Мэри, либо собирать вещи и уезжать! — сказал он Николь, вернувшись в спальню. — Некоторым людям свойственно думать, — видя на её лице полное согласие, добавил он, — что их дети изначально лучше и, следовательно, чище чужих, а стало быть, и болезни их менее заразны.

Пройдя вглубь комнаты, Дик принялся остервенело, в такт плеску льющейся в ванной воды жевать печенье.

— Надо сказать Люсьенн, чтобы она немедленно разобралась, что это за «странная штука» и как ею пользоваться, — сделав несколько судорожных глотков воды, произнёс он.

В этот миг дверь открылась, и перед исполненными негодования Дайверами собственной персоной предстала допустившая в отношении их сына непростительную оплошность пери⁷⁵⁵.

— Её сиятельство…

Дик кивком попросил её войти и закрыл дверь.

— Надеюсь, бедному малышу уже лучше? — вежливо поинтересовался он.

— О да, сэр, он идёт на поправку. Жара больше нет, но, к сожалению, на теле у него по-прежнему сыпь…

— Сыпь, говорите? Что ж, в этом хорошего мало… Мне очень жаль. Однако я не думаю, что это даёт вам право мыть в оставшейся после больного ребёнка воде наших детей! Надеюсь, вам не нужно объяснять, что подобная практика не просто порочна — она недопустима! Я просто уверен, что если бы о вашем проступке узнала ваша госпожа, она немедленно выставила бы вас на улицу!

— Меня? — прошептала она, остолбенев. — Но простите, я всего лишь шла мимо и, увидев, как мучается ваша горничная, пытаясь подогреть воду, помогла ей разжечь огонь и потом… И потом наполнила ванну…

— Но вы же должны понимать, что раз в доме больной ребёнок, то всю воду после него необходимо вылить, а ванну как следует помыть…

— Это… Это я должна мыть?!

С шумом втянув воздух, оскорблённая до глубины души дочь неведомого азиатского народа разразилась слезами и в следующее мгновение выбежала, словно ошпаренная, прочь.

— Вот так, — мрачно изрёк Дик, — вот так за наш счёт они приобщаются к западной цивилизации!

Во время ужина он окончательно решил, что затягивать с отъездом не стоит. Не отличавшийся красноречием Хосан за весь вечер додумался поведать ему о своей далёкой родине лишь то, что там «много гор и коз и пастухи их пасут». Чтобы его разговорить, требовалось затратить определённое количество душевных сил, а Дик, находясь под впечатлением неприятного инцидента с Ланье, предпочитал беречь их для своей семьи. Вскоре после десерта сей исполненный неподражаемого достоинства властелин затерянных где-то на бескрайних просторах далёкой Азии рудников оставил свою супругу с Дайверами одну, и тогда всем троим стало ясно, что некогда составлявшая основу их дружбы общность интересов осталась, увы, в прошлом: слишком огромна была та пропасть между прирождённой искренностью и вынужденным, наносным высокомерием, над которой тщетно пыталась взлететь неугомонная Мэри! Когда в половине десятого она, прочтя принесённую слугой записку, наконец встала со стула, Дик вздохнул с облегчением.

— Боюсь, что вам придётся меня извинить. Неотложные дела зовут моего супруга в путь… Как вы понимаете, сопровождать его — моя прямая обязанность.

На следующее утро, когда они были ещё в постели, Мэри, чуть было не сбив с ног принёсшую им кофе служанку, влетела к ним в спальню. В отличие от Дайверов, она была полностью одета и, по-видимому, давно уже на ногах. Лицо её чуть заметно подёргивалось от плохо сдерживаемой ярости.

— Скажите… Скажите, что это за история, будто Ланье искупали в грязной воде?!

Дик хотел было что-то ей ответить, но она его опередила:

— По какому праву… По какому праву вы приказываете сестре моего супруга мыть для вашего сына ванну?!

Встав посреди комнаты, гневно сверкающая глазами Мэри в ожидании объяснений смотрела на них в упор, в то время как они, будучи придавленными к кровати стоявшими у них на коленях подносами, сидели беспомощные как истуканы.

— Сестре супруга?! — воскликнули они хором, услышав её слова.

— Велеть сестре Хосана драить ванну! В голове не укладывается…

— Но мы же не… — опять в один голос пролепетали они. — Мы считали, что это была всего лишь одна из привезённых Хосаном с родины служанок…

— Это была его сестра.

— Простите, я думал, что эти две горничные… — только и смог проговорить Дик.

— Вам было ясно сказано, что они — гимадун!

— Они — что?.. — поднявшись с кровати и накинув шлафрок, в полном замешательстве переспросил он.

— Не будь вы вчера, когда мы сидели в гостиной у пианино, так мертвецки пьяны, вы бы запомнили, что я пыталась вам тогда втолковать…

— Ах да, припоминаю… К сожалению, я обратил внимание на ваш рассказ лишь когда он почти уже подошёл к концу… И я не понял… В общем, мы не поняли, что всё это имеет непосредственное отношение к вам и вашей семье. Ну что ж, теперь нам остаётся принести вашей ги… гимадун свои извинения…

— Принести извинения! Я ведь вам объяснила, что когда старший в семье… В общем, когда старший сын принимает решение сочетаться браком, две его незамужние сестры посвящают всю свою жизнь тому, чтобы быть гимадун его супруги. Гимадун — это вроде фрейлин…

— Так значит, именно поэтому Хосан вчера вечером и уехал?

— В общем, да, — после минутного колебания нехотя призналась Мэри. — Его сёстры уехали с ним… У них не было выбора, этого требовала их честь. А всё из-за какой-то там якобы грязной воды! — продолжала, пока Дик и Николь одевались, она. — Как будто в нашем доме подобное вообще могло произойти! Я считаю, что нам следует позвать Ланье и выяснить у него всю правду…

Сидевший на кровати Дик, незаметно кивнув Николь, дал ей понять, что она должна это предотвратить. Тем временем Мэри открыла дверь и по-итальянски приказала слуге отыскать маленького Дайвера.

— Минуточку! — в тот же миг возмутилась Николь. — Я не позволю!

— Вы нас обвинили, — тоном, которого никогда прежде они от неё не слышали, заявила в ответ Мэри. — А значит, я имею полное право лично убедиться…

— Я не позволю впутывать в эту мерзкую историю ни в чём не повинного ребёнка…

Николь застёгивала жакет с таким видом, как будто это были доспехи.

— Ладно, так и быть, — сдался Дик. — Пусть приведут сюда Ланье. Должны же мы, в конце концов, разобраться, кто из нас более неправ!

Через минуту не на шутку перепуганный мальчуган вошёл в спальню родителей. Полураздетый душой и телом, он опасливо поглядывал на хмурые лица взрослых.

— Послушай, Ланье, — обратилась к нему Мэри, — с какой стати тебе вдруг пришло в голову, что перед твоим купанием не сменили воду?

— Отвечай! — строго приказал ему Дик.

— Ну, просто вода была грязная, вот и всё…

— Но ведь твоя комната находится как раз рядом с ванной! Неужели после купания Тони ты не слышал никакого плеска?

Согласившись, что какой-то плеск в ванной он, может быть, и слышал, мальчишка тем не менее твёрдо стоял на своём — дескать, вода была грязная. Более того, почуяв неладное, маленький хитрец предпринял отчаянную попытку всех обыграть:

— Вообще-то на самом деле никакого плеска я слышать не мог, потому что…

— Ну, и почему? — тотчас загнали они его в угол.

С минуту вконец озадаченный происходящим и тщетно пытающийся взять в толк, в чём его вина, мальчонка стоял в своей лёгкой батистовой пижаме молча, вызывая у родителей жалость, а у Мэри — лишь ещё большее раздражение.

— Просто вода была грязная, — сказал, наконец, он. — В ней плавала пена…

— Если ты сам не соображаешь, что говоришь, — начала было Мэри, но Николь её перебила:

— Так, всё, хватит! Коль скоро там плавала пена, то вполне естественно, что ребёнок посчитал воду грязной. Отец велел ему тотчас сообщить…

— А я говорю, что никакой пены там быть не могло!

Ланье с упрёком посмотрел на предавшего его отца. Николь взяла растерянного мальчугана за плечи и, развернув, выслала вон из комнаты. Дик, пытаясь разрядить обстановку, засмеялся.

Смех его, казалось, вернул Мэри в прошлое, и, воскресив в её памяти их былую дружбу, заставил задуматься о том, как отдалилась она от своих старых друзей и как мало осталось от неё прежней.

— Ну ладно, бог с ней, с этой пеной, — примирительным тоном сказала она. — Дети есть дети…

Чем больше захлёстывали Мэри воспоминания, тем сильнее мучила её совесть.

— Может, вам всё-таки не стоит уезжать?.. Хосан на вас больше не в обиде. А поездка, как я уже говорила, всё равно предстояла ему по долгу службы… В конце концов, вы у меня в гостях, и я не думаю, что какая-то мелочь…

Однако на Дика её слова произвели обратный эффект: лишь ещё более рассерженный её двуличием, а также тем, что здоровье его сына она считает «мелочью», он отвернулся и принялся бросать в чемодан свои пожитки.

— Мне крайне неудобно перед сестрой Хосана, — сказал он через минуту. — Хотелось бы увидеть её и извиниться…

— Как жаль, что тогда, в гостиной, вы были так невнимательны…

— А вы, Мэри, были настоящей занудой! Я внимал вашим россказням сколько мог, но потом…

— Выбирай выражения! — одёрнула его Николь.

— Занудой! — горько вздохнула вконец расстроенная Мэри. — Ну что ж, о вас, Дик, я, пожалуй, могу сказать то же самое. Прощай, Николь! — добавила она и вышла из спальни.

После этого разговора ни о каком прощальном ужине не могло быть и речи. Все вопросы, связанные с отъездом Дайверов, уладил мажордом. Перед Хосаном и его сёстрами Дик извинился, оставив им записки. Когда настало время отправляться в путь, настроение у всех было прескверное. Особенно удручён всей этой историей был Ланье.

— А всё-таки я уверен, — сказал он, когда поезд тронулся, — что вода в ванне была грязная!

— Ну всё, довольно, — ответил ему отец. — Давай лучше об этом забудем, а не то… А не то я возьму и оформлю с тобой развод! Ты, должно быть, слышал, что по новым французским законам допускается развод с собственным ребёнком?

Мальчишка захохотал от восторга, и Дайверы вновь почувствовали себя счастливой семьёй. «На сколько, Господи, — с грустью подумал Дик, — на сколько меня ещё хватит?..»

Глава 5

Услышав на террасе какой-то шум, Николь подошла к окну и, отдёрнув штору, прислушалась. Щедрое апрельское солнце бросало розовые отсветы на исполненный суровости лик кухарки Огюстины и голубые — на зажатый ею в жилистой ручище огромный кухонный нож. Совсем недавно, всего лишь два месяца тому назад, вернувшись на виллу «Диана», Дайверы имели несчастье связаться с этой сварливой старухой.

Из-за устроенного над террасой навеса разглядеть фигуру Дика Николь не могла. Ей видны были лишь его лицо и вооружённая тяжёлой, с бронзовым набалдашником, тростью рука. Направленные друг на друга нож и трость были точь-в-точь как употреблявшиеся во время гладиаторских боёв⁷⁵⁶ трезубец и короткий меч. Сначала ей удалось разобрать слова Дика:

— …равно, сколько вина вы выпиваете на кухне, но когда я увидел вас в винном погребе за бутылкой Chablis Moutonne⁷⁵⁷…

— Что?! — закричала в ответ, размахивая своим ножом, Огюстина. — И это он говорит мне о выпивке! Чья бы корова мычала, а ваша, знаете ли…

— Дик, что происходит?! — крикнула, открыв окно, Николь.

— Эта плутовка добралась до наших марочных вин, — ответил ей по-английски Дик. — Я решил выставить её за дверь… и пытаюсь это сделать…

— Боже правый! Смотри, чтобы она не ударила тебя ножом!..

Услышав голос Николь, Огюстина погрозила и ей.

— А вам, мадам, давно пора знать, что ваш супруг каждый божий день запирается в этом своём, как вы говорите, флигеле и нажирается там не хуже портового грузчика! — презрительно скривив свои дряблые, словно перезрелые вишни, губы, прокричала она.

— А теперь заткнитесь и убирайтесь вон! — прошипела, облокотившись на подоконник, Николь. — А не то мы вызовем полицию!

— Вы — полицию?! Да вы хоть знаете, кто в здешнем участке за главного? Мой родной брат! Вы, мерзкие америкашки!

— Николь! — крикнул по-английски Дик. — Твоё дело — увести из дома детей. А уж я здесь всё улажу…

— Вы, мерзкие америкашки, выпиваете наши лучшие вина! — с таким видом, как будто за её спиной стоят толпы недовольных крестьян, вопила обнаглевшая кухарка.

— Послушайте! — твёрдым, не допускающим возражений тоном обратился он к ней. — Вы должны немедленно убираться отсюда прочь! Всё, что мы вам должны, мы заплатим.

— Ага, как же, держи карман шире! Кстати, намотайте на ус…

Почти вплотную подойдя к Дику, она вдруг принялась так неистово размахивать у него перед носом своим ножом, что он вынужден был пустить в дело трость. Тогда, видя, что противник оказывает сопротивление, она бросилась на кухню и вернулась оттуда, прибавив к своему арсеналу ещё один сверкающий отточенным лезвием нож и употребляемый для разделки мяса топор.

Дик вполне отдавал себе отчёт в том, что шуток здесь мало. Огюстина была баба рослая и крепкая, а стало быть, и разоружить её возможно было лишь нанеся ей пару-тройку серьёзных повреждений, за которые по французским законам им как иностранцам пришлось бы понести суровое наказание. Тогда он решил пойти на хитрость.

— Ну всё, звони в участок! — крикнул он Николь, после чего, обернувшись к Огюстине и указывая на её оружие, добавил: — Если вы сейчас же не уберёте эти штуки, через пять минут на вас наденут наручники!

— Ха-ха-ха! — захохотала она, как одержимая, однако на сей раз сочла за благо держаться на почтительном расстоянии. Николь позвонила в полицию, но то, что ей довелось услышать, было ничуть не лучше пьяных выкриков самой Огюстины. Пробормотав в ответ что-то невнятное, жандарм принялся со смехом пересказывать суть дела своим товарищам. Через минуту послышались гудки, и Николь, поняв, что ничего не добьётся, повесила трубку.

— Дай ей больше денег! — прокричала она Дику, вернувшись к окну.

— Эх, я бы им задал! — погрозил в сторону телефона прекрасно знавший, как нерадива местная полиция, Дик, но, поскольку прорваться к аппарату на данный момент возможным не представлялось, решил внять совету жены и пойти на мировую. Предложив Огюстине сперва пятьдесят, а затем, горя желанием поскорее от неё избавиться, и целых сто франков, он сумел уговорить её сдать позиции. Прикрывая своё добровольное отступление оглушительными, словно пушечная пальба, возгласами «Salaud!»⁷⁵⁸, она бросила оружие и удалилась с террасы на кухню. Убраться с виллы восвояси она, однако, обещала лишь тогда, когда явится, чтобы помочь ей перетащить обратно все пожитки, её племянник. Во избежание возможных провокаций прохаживаясь в ожидании его прибытия под окнами кухни, Дик услышал, как хлопнула пробка, но, вняв голосу собственного разума, решил, что заострять на этом внимание, пожалуй, не стоит. Дальше всё пошло как по маслу: явившийся за вещами племянник был сама учтивость, а Огюстина, попрощавшись с Диком так, как будто он был её собутыльником, и даже одарив его улыбкой, не без сожаления бросила последний взгляд на виллу.

— Au revoir, Madame! Bonne chance!⁷⁵⁹ — крикнула она, заметив в окне Николь.

Отпраздновать счастливое избавление от мерзкой карги Дайверы отправились в Ниццу. Там они заказали в ресторане bouillabaisse⁷⁶⁰ — местное блюдо, представлявшее собой нечто вроде щедро сдобренной шафраном⁷⁶¹ и другими пряностями ухи из водившейся у здешних скал рыбы, а также мидий, креветок и кальмаров⁷⁶². Откупорив бутылку ледяного Chablis⁷⁶³, Дик признался, что Огюстину ему жаль.

— Правда? А мне нет, — ответила ему Николь. — Ни капли.

— А мне да. И всё же я с удовольствием столкнул бы её со скалы…

В эти дни им редко удавалось поговорить по душам. Вовремя, экспромтом отыскивать нужные, единственно верные слова с некоторых пор сделалось для них почти невозможным, а когда эти слова наконец-то приходили одному из них в голову, другой уже не слушал. Сегодня, однако, устроенный Огюстиной дебош заставил их встряхнуться, и они, разгорячённые изобилующей специями пищей и лишившим их чувства обыденности вином, открыли, наконец, друг перед другом двери каждый своего замкнутого мирка и решились на нелёгкий разговор.

— Знаешь, так ведь не может продолжаться до бесконечности, — начала Николь. — Или может?.. Скажи, Дик, скажи мне, наконец, что у тебя на уме?.. Иногда мне кажется, — добавила она, встревоженная тем, что впервые за все годы их совместной жизни он не стал развеивать её сомнения, — иногда мне кажется, что это моя вина. Я тебя погубила…

— Выходит, я безнадёжен? — галантно осведомился он.

— Ах, Дик, ты ведь прекрасно знаешь, что я имею в виду совсем другое! Но… В общем, если прежде ты стремился созидать, то теперь, похоже, тебе больше по вкусу разрушать…

Столь недвусмысленно указав Дику на произошедшую с ним перемену, Николь испугалась собственных слов. Но ещё больше испугалась она последовавшего за этими словами гробового молчания. Ей казалось, что за ним, этим молчанием, за холодным блеском смотревших на неё синих, словно стальных, глаз, за труднообъяснимым желанием её супруга проводить почти всё время с детьми что-то скрывается. Кроме того, её настораживали никогда прежде не свойственные ему приступы гнева: что и говорить, теперь он мог с лёгкостью облить грязью не только отдельного человека, но и целую нацию или сословие, не забыв при этом предать анафеме и свойственный последним жизненный уклад, и систему ценностей… Интуиция подсказывала Николь, что в душе у него происходит что-то необъяснимое — что-то такое, о чём в минуты, когда оно прорывалось на поверхность, она могла лишь строить догадки.

— Объясни мне, в конце концов, что всё это тебе даёт? — собравшись с духом, спросила она.

— Это даёт мне твёрдую уверенность в том, что твоё здоровье становится день ото дня крепче… И что закон убывающих рецидивов — не ложь…

Его голос вдруг показался ей чужим и холодным, как будто речь шла не об их общем будущем, а о каких-то абстрактных научных изысканиях.

— Дик! — воскликнула она, поддавшись охватившей её тревоге, и хотела было, дотянувшись до него через стол, взять его за руку.

— По-моему, здесь есть над чем подумать, не так ли? — нарочно принявшись в этот момент ковырять вилкой в тарелке, сказал он. — И уж поверь, дело не только в тебе…

После этих слов он сам взял озадаченную Николь за руку и, вдруг превратившись в прежнего, вызывавшего у неё неизменный восторг зачинщика и вдохновителя всякого рода развлекательных мероприятий, шалостей, проказ и безумных, но уморительных выходок, повёл её к окну и с заговорщическим видом спросил:

— Видишь, там яхта?

Это была тихо покачивающаяся на прозрачной, с изредка набегающими мелкими волнами глади бухты Ангелов⁷⁶⁴ и всегда, независимо от того, находилась ли она в плавании или стояла на якоре, кажущаяся устремлённой навстречу романтическим приключениям моторная яхта Голдинга.

— Гляди, сколько там людей! Давай поднимемся на борт и разузнаем, что их туда привело! А заодно и спросим у них, счастливы они или нет…

— Но мы почти не знаем Голдинга! — возразила Николь.

— Он говорил, что будет нам очень рад. Кроме того, по-моему, он на короткой ноге с твоей Бэби! Она ему практически как жена. Или всё это уже в прошлом?

Когда они, наняв лодку, отчалили от берега, жгучее летнее солнце уже скрылось за горизонтом, и вдоль белого корпуса «Марджин» один за другим загорались мерцающие огни. По мере приближения к яхте Николь всё больше одолевали сомнения:

— Но ведь у Голдинга, похоже, какой-то праздник! Неужели мы имеем право вторгаться…

— Просто там играет радио, вот и всё, — заверил её Дик.

— Боже мой, что я вижу?! — послышался вдруг откуда-то сверху густой бас. — Дайверы!

Подняв головы, они увидели на борту яхты огромного облачённого в белый костюм седовласого человека.

— Эй, на палубе! Спускайте трап!

Когда их лодка подошла вплотную к трапу, Голдинг, согнувшись, несмотря на полноту, в три погибели, галантно помог Николь взойти на борт.

— Надеюсь, вы и ваш супруг согласитесь со мной отужинать…

На корме играл небольшой оркестр.

— Только скажите — и я у ваших ног, но прежде… Но прежде позвольте мне хотя бы немного побыть повесой!..

Когда Голдинг, размахивая своими огромными ручищами, в одно мгновение словно по волшебству заставил их перенестись туда, где звучала музыка и лилось вино, Николь ещё больше, чем прежде, пожалела, что они сюда явились, и рассердилась на Дика. В те дни, когда часто бывать в свете им не позволяли его работа и состояние её здоровья, они, ведя более чем размеренный образ жизни, заработали себе репутацию затворников. И хотя понаехавшая в последнее время на Ривьеру модная публика по этой причине смотрела на них с плохо скрываемым неодобрением, сама мысль о том, чтобы, поддавшись минутному порыву, одним махом перечеркнуть все эти посвящённые упорному труду, дому, детям и друг другу годы, Николь претила.

Когда они пробирались через огромный зал, ей вдруг показалось, будто в окаймлённом огнями полумраке кормы танцуют какие-то силуэты. Однако это был всего лишь создаваемый необычным освещением, зеркальной поверхностью окружавшей яхту со всех сторон воды и восхитительной музыкой обман зрения. Подойдя ближе, Николь разглядела там лишь нескольких сосредоточенно наполнявших бокалы стюардов⁷⁶⁵. Что же касается гостей, то почти все они располагались на широком, имевшем ту же форму, что и изгиб палубы, диване. Вот мелькнуло белое, затем алое, затем ещё какое-то тусклое платье, затем накрахмаленные манишки⁷⁶⁶ мужчин, один из которых, отделившись ото всей этой нарядной толпы и подойдя к Николь, заставил её тихо вскрикнуть от восторга:

— Томми!

И прежде, чем он решился со свойственной ему чисто французской галантностью поцеловать ей руку, она бросилась в его объятия. Через минуту они уже сидели, а точнее, возлежали на отделанном с поистине имперской роскошью и напоминавшем по форме римский триклиний⁷⁶⁷ ложе. Отличавшееся редким благородством черт лицо Томми сделалось необыкновенно смуглым. Должно быть, солнце жарких стран, лишив его кожу прежде свойственного ей приятного тёмно-оливкового оттенка, лишь иссушило её, так и не придав той красоты, которая характерна для иссиня-чёрных лиц африканцев. И этот чуждый его природе загар, и исходивший от него дух далёких странствий, и его речь, в которой ей слышались отголоски далёких неведомых ей языков и диалектов, и его ставшие порывистыми в результате привычки к опасности движения — всё это, отозвавшись в её сердце неожиданной радостью, вмиг развеяло её тревоги. Как же хотелось ей в первый миг этой встречи спрятать лицо у него на груди и излить ему душу! Через мгновение, однако, Николь вернулась к реальности и, затаив где-то в глубинах своего сердца охватившее было её чувство, затеяла с ним непринуждённую светскую беседу:

— Вы — главный герой сразу всех военных фильмов! Но неужели чтобы стать героем, надо отдать пять лет своей жизни?!

Пытаясь понять образ её мыслей, Томми Барбан бросил на неё пытливый взгляд. В глазах его вспыхнуло и погасло пламя.

— Целых пять лет! — тщетно пытаясь изобразить какие-то имеющие крайне мало общего с её истинными чувства, низким, грудным голосом произнесла она. — Слишком долго… Скажите, Томми… Неужели нельзя было по-быстрому перестрелять пару тысяч этих… туземцев и вернуться… вернуться к нормальной, привычной для всех нас жизни?..

Мысленно благодаря судьбу за эту взлелеянную им в мечтах встречу, Томми тотчас вспомнил о своём европейском воспитании.

— Mais pour nous heros, — сказал он, — il nous fait du temps, Nicole. Nous ne pouvons pas faire de petits exercises d’heroisme — il faut faire les grandes compositions.⁷⁶⁸

— Ах, Томми, давайте лучше будем говорить по-английски!

— Parlez francaise avec moi, Nicole.⁷⁶⁹

— Но ведь… Но ведь вы прекрасно знаете, что ваш язык по сути дела даёт вам преимущество! Говоря по-французски, вы можете на полном серьёзе быть галантным и чувствовать себя героем. А если человек говорит по-английски, то на его галантность и героизм, как вам наверняка тоже известно, невозможно смотреть без иронии. Чувствуете разницу?

— Разумеется, вы правы, и всё же, — ответил, вдруг рассмеявшись, Томми, — и всё же я думаю, что даже говоря с вами по-английски я буду по-прежнему оставаться храбрецом, героем и тому подобное. Безо всякой иронии.

Николь попыталась было примерить на себя личину наивного восхищения, но, как оказалось, её собеседник прекрасно знал цену лести.

— Просто теперь я лучше других понимаю, о чём в этих самых… фильмах идёт речь, — сказал он.

— Но ведь война и фильмы о ней — это две совершенно разные вещи, не так ли?

— Отчего же, в последнее время появилось очень много хороших картин! Взять хотя бы, к примеру, этого Рональда Колмана⁷⁷⁰. Вы видели его в фильмах о Corps d’Afrique du Nord⁷⁷¹?Тамвсё почти как в жизни…

— Ну что ж, отныне всякий раз, когда мне посчастливится оказаться в кино, я буду представлять, будто в центре событий — вы…

Говоря, Николь заметила, что по другую сторону от Томми в обитом серым шёлком кресле сидит молодая женщина — миловидная, небольшого роста, со светлой кожей и с медными, отливающими в тусклом свете горящих над палубой огней зеленью волосами. Ещё не зная, оказалась ли она здесь случайно или всего лишь пять минут назад принимала участие в общем разговоре вместе с Томми, Николь тем не менее по явно читавшемуся на её лице раздражению догадалась, что до их встречи исключительным правом на его благосклонность обладала именно она. Теперь же, когда она, утратив последнюю надежду вновь завладеть его вниманием, с тем самым, который в прежние времена считался признаком дурного тона, независимым видом демонстративно встала и отправилась, вздёрнув подбородок, на противоположную сторону полукруглой палубы, Николь окончательно убедилась, что именно так оно и было.

— Ну что ж, в таком случае… В таком случае придётся признать, что я и вправду обладаю всеми признаками героя, — тихо сказал Томми, и она поняла, что слова его являются шуткой лишь отчасти. — Обычно я бываю свиреп как лев и неустрашим, как… как запойный пьяница!

Несколько мгновений Николь молча ждала, пока в ушах у него затихнет отзвук собственного бахвальства. Она была почти уверена, что подобные вещи ему приходится произносить вслух впервые в жизни. Затем она окинула взглядом толпу гостей. Последняя, как обычно, почти сплошь состояла из безнадёжных, но старательно притворяющихся спокойными неврастеников — тех самых, за чьими фразами о любви к деревенской жизни скрывается безотчётный ужас перед оглушительным грохотом гигантских мегаполисов! Увы, те, кто задавал здесь тон, пугались звуков собственного голоса…

— Скажите, а эта дама в белом платье… Вы с ней знакомы? — спросила Николь у Томми.

— Вы имеете в виду ту, что сидела рядом со мной? Это леди Каролина Сибли-Биэрс.

С минуту они вслушивались в её доносившийся из полумрака голос:

— Пусть он негодяй, но всё же нас тянет друг к другу. Мы целую ночь просидели, играя в девятку⁷⁷². И он, проиграв, задолжал мне две тысячи франков…

— Должен вам сказать, она теперь первая лондонская стерва! — заметил, смеясь, Томми. — Знаете, всякий раз, когда я возвращаюсь в Европу, меня уже поджидает здесь очередная партия таких, как она. Эта, разумеется, последнего разлива, но я почти уверен, что её ещё более стервообразная преемница уже покинула туманный Альбион и на всех парах мчится сюда, чтобы…

Николь вновь посмотрела на стоявшую у края палубы женщину. Даже не верилось, что столь хрупкое, чахоточное создание способно было, стоя в авангарде явившегося последним отблеском былой славы неуклонно катящейся к своему закату империи⁷⁷³ декаданса⁷⁷⁴, нести на своих слабых плечах всё его бремя и уверенно держать в своих тонких, почти детских руках его знамя. Сходства со считавшимися ещё в довоенное время эталоном красоты и потому сплошь и рядом позировавшими художникам и изображавшимися в романах высокими томными блондинками у неё было мало. Скорее её можно было отнести к тому же типу, что и плоскогрудые «эмансипе»⁷⁷⁵ Джона Хельда⁷⁷⁶.

Но вот, с трудом неся своё исполинское и, казалось, обладающее способностью, во сто крат, словно гигантский громкоговоритель, усиливая исходящие из его глубин звуки, распространять их по всей палубе тело, приблизился Голдинг, и Николь по-прежнему без особого энтузиазма принялась внимать его уговорам: дескать, тотчас по окончании трапезы «Марджин» отправляется в небольшое плавание; кроме того, икра и шампанское, пусть даже после ужина, ещё никому не повредили; и вообще, Дик в данный момент уже отправился звонить в Ниццу их шофёру, чтобы велеть ему забрать их машину в Канны и оставить её напротив Cafe des Alliees, где Дайверы и смогут по прибытии её найти.

Пройдя в предназначенный для ужина салон, она заметила, что Дик сидит рядом с леди Сибли-Биэрс. Не укрылось от её внимательного взгляда и то, что его обычно отличавшееся смуглым румянцем лицо сделалось мертвенно-бледным. Она уловила его назидательный тон и обрывки фраз:

— Может быть, для вас, сеющих всюду смерть англичан, это и хорошо… Сипаи⁷⁷⁷ в разрушенной крепости, ну, то есть, я хочу сказать, сипаи во власти пьяного разгула у входа в крепость и всё такое… В зелёной шляпе… измятой… без будущего…

Леди Каролина отвечала на его нападки короткими презрительными репликами, которые неизменно заканчивались либо отрывистым «И что теперь?», либо безапелляционным «Уж поверьте!», либо исполненным откровенного сарказма «Браво!» Пожалуй, любой более или менее благоразумный человек безошибочно угадал бы в любом из этих восклицаний надвигающуюся опасность — но только не Дик! Он, казалось, провоцировал ссору вполне осознанно. Войдя во вкус, он вдруг разразился такой гневной обличительной речью (смысл которой, впрочем, Николь разобрать не удалось), что леди Каролина изменилась в лице.

— Ну что ж, в конце концов, знаете ли, волк коню не товарищ, — вся сжавшись, процедила она сквозь зубы.

Ну вот, опять он умудрился ввязаться в неприятности… Неужели нельзя было попридержать язык?.. Попридержать язык… Но сколько ещё? Сколько ещё он будет оставаться таким?.. Должно быть, до самой смерти…

Сидевший за пианино молодой белокурый шотландец из именовавшегося, как значилось на огромном барабане, «Рэгтайм-джаз колледжа Эдинборо»⁷⁷⁸ оркестра принялся, нарочно беря состоящие только из самых низких нот аккорды, монотонно, будто балладу о Дэнни Дивере⁷⁷⁹, петь какую-то ерунду. При этом каждую фразу он исполнял с таким надрывом, как будто был потрясён ею до глубины души:

Раз была одна леди из ада,
Что плясала под звук канонады
И кричала: «Так всем вам и надо!»,
Потому что была она злой… Злой… Злой…
Из ада (БУМ-БУМ!),
Из ада (ТУМ-ТУМ!),
Раз жила одна леди из ада…⁷⁸⁰

— Это что за чушь? — шёпотом спросил у Николь Томми.

— Слова — леди Сибли-Биэрс, музыка — его, — внесла ясность, указав на юного музыканта, сидевшая поблизости незнакомая дама.

— Quelle enfanterie!⁷⁸¹ — пробормотал Томми, когда начался следующий, повествующий о прочих пристрастиях нервнобольной леди куплет. — On dirait qu’il recite Racine!⁷⁸²

Сама леди Каролина, слушая собственное творение, оставалась к нему совершенно равнодушной — по крайней мере, внешне. С минуту понаблюдав за ней, Николь вынуждена была признать, что сия особа, не обладая выдающимися внешними данными и не отличаясь, как видно, благородством натуры, тем не менее блестяще умеет себя преподнести. Она смутно чувствовала, что уж кого-кого, а этой любимицы муз следует бояться как огня! Увы, по окончании ужина её худшие опасения лишь подтвердились. Когда пришло время вставать из-за стола, Дик с угрюмым видом продолжал сидеть на месте.

— Терпеть не могу всех этих сплетников-англичан! — охваченный бессильной злобой, вдруг ни с того ни с сего заявил он. — От их подленьких шепотков можно оглохнуть!

Уже находившаяся на полпути к двери леди Каролина обернулась и зашагала прямо к нему.

— Послушайте меня, мистер Дайвер, — негромко, но так, чтобы все вокруг слышали, принялась она отчеканивать слова. — По-моему, вы прекрасно знаете, что сами полезли на рожон. Сначала вы принялись обливать грязью мою страну, затем — мою подругу Мэри Мингетти. А я лишь ответила, что в Лозанне вас видели среди людишек, чья репутация, прямо скажем, небезупречна. Так это и есть те самые, как вы изволите выражаться, «подленькие шепотки»? Или просто правда глаза колет?!

— Может, вам и колет, — запнувшись, пролепетал он ей в ответ. — Выходит, я самый что ни на есть отъявленный…

— Ну-ну, полегче! — прогудел вдруг своим густым басом, как раз вовремя заглушив язвительные слова Дика, Голдинг. Все гости, словно боясь оказаться раздавленными непомерной тяжестью его могучего, движущегося, казалось, прямо на них тела, заторопились к выходу. Оглянувшись в дверях, Николь краем глаза заметила, что её муж по-прежнему неподвижно сидит за столом. Безусловно, её бесила эта позволившая себе сболтнуть лишнее вертихвостка, но не в меньшей степени бесил и он: зачем, чёрт возьми, он её сюда затащил, зачем опять напился, почему, затеяв ссору и обнажив разящие шипы своей беспощадной иронии, так и не сумел отстоять свою правоту?.. Николь не хотела признаваться себе в том, что негласную войну со злобной англичанкой в действительности развязала, тотчас по прибытии безраздельно завладев Томми Барбаном, она сама…

Правда, через минуту Дик снова попался ей на глаза. Окончательно подавив, по-видимому, охвативший его было порыв, он стоял у трапа и вёл неспешную беседу с Голдингом. Но не прошло и получаса, как она, заметив исчезновение обоих, отказалась от участия в какой-то замысловатой малайской игре и, вручив Томми только что сделанное ею из кофейных бобов ожерелье⁷⁸³, отправилась бродить по палубе.

— Мне надо найти Дика, — только и сказала она.

Тотчас после ужина яхта начала медленно двигаться на запад. Тихо, слаженно урчали могучие двигатели, прекрасна была плывущая над водной гладью ночь. Оказавшись в носовой части судна, Николь вдруг почувствовала, как разметал её волосы внезапный порыв весеннего ветра, и в следующий миг вздохнула с огромным облегчением: впереди, почти у самого флагштока⁷⁸⁴, она увидела, наконец, его…

— Ночь, по-моему, чудная, — как ни в чём ни бывало заметил он, тоже разглядев её в потёмках и подойдя ближе.

— Дик, я беспокоилась…

— Кто, ты?!

— Пожалуйста, не надо, Дик! Не надо… Если бы ты только знал, с какой радостью… С какой радостью я бы сделала хоть что-нибудь, чтобы тебе помочь! Хотя бы пустяк…

Он отвернулся; глаза его смотрели туда, где над далёкой Африкой тянулся в дымке Млечный путь.

— Ну что ж, Николь, надо полагать, что так оно и есть… Более того, я склонен думать, что чем пустяковее окажется этот пустяк, тем огромнее будет твоя радость…

— Ах, Дик, умоляю тебя, помолчи! Не говори так…

Она посмотрела ему в лицо. В отражённом белой морской пеной бриллиантовом свете множества звёзд оно казалось безжизненным, но признаков озлобленности она, против ожидания, на нём не увидела. Вместо этого она прочла на нём отрешённость. Чувствуя, как медленно, будто шахматист на только что обречённой им пешке, он фокусирует на ней взгляд, Николь вся внутренне сжалась. Всё так же неспешно, будто в замедленной съёмке, протянув руку, он вдруг с силой привлёк к её себе.

— Ты меня погубила, говоришь? — с дьявольским спокойствием в голосе спросил он. — Тогда выходит, что крышка — нам обоим… Так давай…

Похолодев от страха, она с детской доверчивостью прижалась к его груди. О да, она останется с ним до конца, чего бы ей это ни стоило! И охваченная внезапной жаждой самопожертвования, исполненная готовности открыть ему своё сердце Николь вновь полной грудью вдохнула упоительную свежесть весенней ночи. О да, она останется с ним…

Но вдруг её руки безвольно упали во тьму, и Дик, вздохнув, повернулся к ней спиной.

— Тише, Николь, тише…

Из глаз её внезапно хлынули слёзы, и буквально в следующее мгновение она услышала чьи-то приближающиеся шаги. Это был Томми.

— Ну как, нашлась пропажа? — с чуть заметной иронией спросил он. — Представь, Дик, Николь вообразила, будто после того как тебя отчитала эта маленькая шлюшка-англичанка, ты бросишься за борт!

— А что, и время, и место, пожалуй, подходящие, — с тщательно скрываемой горечью произнёс Дик.

— Да, точно, лучше не придумаешь! — лихорадочно подхватила Николь. — Послушайте, а давайте возьмём здесь, на яхте, спасательные жилеты и… И в самом деле пойдём и прыгнем в воду! По-моему, давно пора выкинуть какой-нибудь этакий фортель… И вообще, вам не кажется, что вся наша жизнь — это сплошные ограничения?..

Томми, переводя взгляд с Николь на Дика и обратно, казалось, пытался понять, в силу каких причин отношения этих двоих за время его отсутствия дали трещину и куда теперь дует ветер.

— Лично я предлагаю сначала пойти отыскать эту… эту леди Каролину Пей-Наливай и расспросить у неё, как теперь принято развлекаться! А вдруг прыгать за борт больше не в моде? Уж она-то наверняка должна знать лучше нашего! А ещё, я думаю, нам с вами надо вызубрить её шедевр «Раз была одна дама из ада». Я завтра же переведу его на французский! Представляете, этакий нищеброд Томми Барбан приходит в казино, садится за рояль и, всего лишь один- единственный раз исполнив на языке Корнеля и Расина⁷⁸⁵ сие нетленное творение, немедленно становится знаменитостью! А заодно и миллионером…

— Должно быть, на самом деле ты теперь богат как Крез⁷⁸⁶? — поинтересовался у Томми Дик, когда они, идя вдоль борта яхты, возвращались втроём туда, где кипело веселье.

— По правде говоря, в последнее время уже нет. Биржа стала навевать на меня тоску, и я решил её бросить. Но у меня неплохие акции и отличные друзья, которые ведут за меня дела… В общем, всё хорошо…

— А вот Дик у нас с недавних пор купается в золоте, — всё ещё дрожащим от пережитого волнения голосом заметила Николь.

На корме, где Голдинг, размахивая своими огромными ручищами, как раз со свойственной ему настойчивостью приглашал предаться головокружительному вихрю танца сразу три пары, Томми уговорил Николь к ним присоединиться.

— Как я понимаю, Дик начал пить? — осведомился он, когда зазвучала музыка.

— Да так, совсем по чуть-чуть, — не желая посвящать его в свои семейные неурядицы, с нарочитой небрежностью ответила она.

— Знаешь, есть люди, которые по-настоящему умеют пить… И есть такие, которые не умеют. По-моему, Дик относится к последним. Ты должна сказать ему, Николь, что чем раньше он остановится, тем лучше…

— Кто, я?! — совершенно искренне изумилась она. — Я должна указывать своему супругу, что ему делать, а что — нет?..

Когда вдали показались туманные очертания Канн, и яхта вскоре причалила к пирсу, Дик был угрюм и немногословен. Глаза его слипались, а мысли путались. Радушный Голдинг помог ему спуститься по трапу и сесть в предназначенную для гостей лодку. Уже находившаяся там леди Каролина при виде испортившего ей вечер «мистера Дайвера» брезгливо поморщилась и демонстративно пересела от него подальше. Когда настало время прощаться, он, не скрывая насмешки, отвесил ей преувеличенно учтивый поклон и в какой-то миг, казалось, готов был ускорить её отъезд очередным язвительным замечанием, но Томми, больно толкнув его острым локтём в предплечье, поспешил увлечь их с Николь к своему стоявшему неподалёку автомобилю.

— Позволь, я отвезу вас домой, — предложил он ему.

— Ах нет, ну что вы, Томми, не стоит! — вмешалась Николь. — Мы можем взять такси…

— Честно говоря, я бы с радостью вас отвёз и у вас остался… Можно?

Неподвижно полулёжа на заднем сиденье, Дик молча смотрел в окно. Вот перед его взором проплыло жёлтое марево Гольф-Жуана, затем ночь на миг наполнилась звуками музыки и разноязыким говором нескончаемого карнавала в Жуан-ле-Пене; когда же машина, выехав на дорогу к Тармсу и начав взбираться на холм, слегка накренилась, он выпрямился и, очнувшись от забытья, предпринял попытку выдать под занавес пару перлов:

— О несравненная представительница, — поминутно запинаясь, начал он, — представительница достопочтеннейшего… Принесите-ка мне тухлые мозги a l'Anglaise⁷⁸⁷…

После этих слов, однако, он смежил веки и вскоре, лишь время от времени с довольным видом срыгивая в благоуханную тишь майской ночи скопившийся у него в желудке воздух, погрузился в безмятежный сон.

Глава 6

На следующий день Дик ни свет ни заря вошёл к Николь.

— Признаться, я ждал, когда ты проснёшься. Стоит ли говорить, как мне стыдно за вчерашний вечер… Однако есть предложение… отменить разбор полётов…

— Предложение принимается, — поднеся к лицу зеркало, равнодушно ответила она.

— Если не ошибаюсь, домой нас привёз Томми? Или это мне приснилось?

— Нет, не приснилось.

— Что ж, похоже, сон оказался явью, — пробормотал Дик. — Минуту назад я слышал, как он кашляет. Я должен к нему зайти…

Когда он ушёл, она едва ли не впервые в жизни обрадовалась тому, что его необъяснимая, порой кажущаяся ей совершенно чудовищной способность всегда и во всём с успехом отстаивать свою правоту наконец-то начинает мало-помалу его покидать…

Томми, не в силах сделать выбор между cafe au lait⁷⁸⁸ и продолжением сна, ворочался в постели.

— Ну, как новый день? — осведомился Дик.

Услышав в ответ жалобы на боль в горле, он мигом вспомнил, что он врач.

— Тебе необходимы полоскания…

— Думаю, у тебя найдётся какое-нибудь снадобье?

— Не поверишь — нет! Надо пойти спросить у Николь…

— Но ведь она спит?

— Уже нет.

— Кстати, как она?

Дик медленно обернулся.

— Неужели ты думаешь, что если я вчера немного принял на грудь, то она этого не переживёт? — стараясь казаться беззаботным, ответил он. — Николь теперь сделалась крепка, как… Как североамериканская сосна⁷⁸⁹! Ведь это, кажется, самое твёрдое дерево в мире? Или как новозеландский бакаут⁷⁹⁰…

Николь, выйдя из своей комнаты, разобрала лишь пару последних фраз. Она прекрасно знала, что Томми по-прежнему от неё без ума. Знала она также и то, что он ревнует её к Дику, и что Дик, догадавшийся об этой безответной страсти раньше самого Томми, теперь наверняка долго не выдержит и так или иначе себя выдаст. Все эти соображения, разумеется, чрезвычайно тешили её женское самолюбие, поэтому совсем не удивительно, что, наблюдая в столовой, как завтракают дети, и отдавая распоряжения гувернантке, она ни на миг не переставала думать о том, что на верхнем этаже, в спальне для гостей, сейчас находятся сразу двое в равной степени жаждущих её благосклонности мужчин!

Полчаса спустя, гуляя по саду, она вдруг поняла, что по-настоящему счастлива. О нет, она вовсе не ждёт в своей жизни никаких перемен! Напротив, ей бы хотелось, чтобы ситуация как можно дольше оставалась такой же неопределённой, как теперь… И чтобы они, эти двое мужчин, всё продолжали, безмолвно соперничая за право хранить в душе её образ, перебрасываться, словно дети мячом, самой мыслью о том, как она прекрасна! Ведь она уже так долго не чувствовала, что вообще существует! Пусть даже в качестве чьей-то игрушки…

— Ну как, пушистики, вкусно? Вкусно, я говорю? Или нет? Послушай, ты, Пушистик! Да, ты… Тебе-то, я думаю, вкусно, или как?.. Ах, ну да, нам это не в диковинку…

Серый кролик, пару раз робко поведя носом и не учуяв ровным счётом ничего, кроме привычных ему капустных листьев, нехотя согласился принять угощение.

С минуту понаблюдав, как едят её питомцы, Николь продолжила свой путь. Идя от клумбы к клумбе, она срезала и оставляла в заранее условленных местах цветы. Попозже садовник их соберёт и принесёт в гостиную. Дойдя до конца сада, она вдруг загорелась желанием встретить кого-то, кто мог бы разделить её радость. Но поскольку собеседника рядом не оказалось, она остановилась у обрыва и погрузилась в размышления. Нет, безусловно, самая мысль о том, чтобы быть неравнодушной к другому мужчине, её изрядно смущала. Однако ведь многие женщины её круга имеют любовников — ну и что? Весеннее утро было так прекрасно, что все запреты, на которых держится этот созданный мужчинами и для мужчин мир, вдруг показались ей ничтожными, и она, от души радуясь вмиг разметавшему её волосы и заодно заставившему её потерять голову ветру, рассуждала ничуть не менее легкомысленно, чем щебетавшая в ветвях её благоуханного сада птичка. Да, многие женщины имеют любовников… И как ни странно, та самая сила, которая ещё вчера вечером заставила её поклясться самой себе быть до последнего вздоха верной Дику, теперь манила её, безоглядно счастливую от этого нежданно-негаданно возникшего в её мозгу «Ну и что?», навстречу новой жизни.

Присев на низкий парапет, она обратила взгляд к сверкающему далеко внизу морю. Однако из другого моря, а именно из бездонной пучины собственного воображения, в эти минуты она сумела извлечь нечто, вполне достойное именоваться едва ли не главным из всех дарованных ей сегодня судьбой сокровищ: поскольку, думала она, её душа больше не нуждается, как это было ещё вчера вечером, в том, чтобы оставаться единым целым с душой Дика, то выходит, что теперь она может быть чем-то совершенно иным — не тенью, обречённой день и ночь кружить по туманным лабиринтам его непостижимого эго, а отдельным человеком!

Надо сказать, это было её любимое место отдыха. Скала здесь переходила в поросший травой склон, на котором был разбит небольшой огород. Сидя под сенью зелёных крон, она заметила двоих крестьян, которые, с лопатами и граблями в руках спеша к грядкам, на ходу жестикулируя и густо пересыпая свою провансальскую речь⁷⁹¹ пьемонтскими словечками⁷⁹², вели неспешную беседу:

— Я лёг с ней здесь, — сумела разобрать снедаемая любопытством Николь.

— Ну, а я — вон там, за виноградником.

— Да ей наплевать… И ему, как по мне, тоже. Кабы не эта, чёрт бы её побрал, хозяйская псина… Но я лёг с ней здесь…

— Послушай, а ты мотыгу не забыл?

— Да ты же её сам принёс, дурак!

— Ладно, где ты с нею лёг, мне наплевать. Но до той ночи… Знаешь, до той ночи я ласкал девичьи груди лишь раз, когда женился. А прошло уже двенадцать лет! И теперь ты говоришь мне, что ты…

— Так слушай, эта их псина — зверь, а не псина…

Притаившись среди густой листвы, Николь продолжала за ними наблюдать. И хотя толковали они, в сущности, о самых обыденных вещах — каждый говорил то, что было у него на уме! — у неё возникло такое чувство, как будто она вторглась в святая святых этого самого созданного мужчинами и для мужчин мира. Поэтому в дом она вернулась погрустневшая и во власти сомнений.

Дик и Томми сидели на террасе. Пройдя мимо них, она принесла из своей комнаты альбом и, усевшись напротив Томми, принялась рисовать его портрет.

— Малышка-пчёлка целый день в трудах, — шутя продекламировал, видя её занятие, Дик. Как он может позволять себе паясничать — теперь, когда после вчерашнего кутежа он всё ещё бледен как смерть, а на его тёмно-рыжей, впервые почему-то напомнившей ей месиво из растоптанный осенних листьев бороде блуждают багряные отсветы его налитых кровью глаз?!

— Я и вправду не люблю сидеть сложа руки, — отвернувшись от него и обращаясь к Томми, сказала она. — Когда-то у меня была очень симпатичная полинезийская обезьянка⁷⁹³ — такая непоседа! Так я, бывало, с самого утра как начну учить её всяким штукам… Потом, однако, кое-кто начал упражняться по этому поводу в остроумии…

На Дика она нарочно старалась не смотреть. Вскоре, к её радости, он удалился, извинившись, в гостиную. Увидев через окно, как он выпил сначала один, а затем и второй стакан воды, она почувствовала, как пустила в ней корни обида…

— Николь, — начал было Томми, но тут же, закашлявшись, был вынужден достать платок.

— Постойте, я принесу вам одно верное средство, — вспомнив, что он болен, предложила она. — Это камфорная растирка⁷⁹⁴, из Штатов… Дик видит в ней панацею от всех болезней. Подождите, я мигом!

— К сожалению, мне пора…

В эту минуту вернулся Дик.

— Ну, и в чём же это, позвольте узнать, я вижу панацею от всех болезней? — присев у стола, поинтересовался он.

Когда Николь с флаконом в руке выбежала вновь на террасу, ни Дик, ни Томми не проронили ни слова. Впрочем, взглянув на их лица, она поняла, что говорили они в её отсутствие, по-видимому, обо всём и ни о чём.

Около калитки стоял, держа в руках свёрток с выходным костюмом Томми, шофёр. Проснувшись утром, Томми одолжил вещи у Дика, и теперь, видя, как тесен ему пусть и элегантный, но с чужого плеча пиджак, она чувствовала какую-то странную, ничем не обоснованную и в то же время щемящую жалость — как будто Томми навеки обречён одеваться хуже, чем её муж!

— Как только вы окажетесь в отеле, — сказала она, — сразу же хорошенько разотрите этим лекарством грудь и шею. — А затем подышите им как следует…

— Послушай, — негромко произнёс Дик, когда Томми спустился с террасы, — надеюсь, ты не собираешься отдать ему весь флакон? Такие препараты приходится заказывать в Париже. Здесь это большая редкость…

Тем временем Томми оглянулся и сделал шаг назад. Опасаясь, что он может услышать его слова, Дик прикусил язык, и с минуту все трое, чувствуя себя довольно неловко, молча стояли на солнцепёке. Томми почти вплотную подошёл к машине — казалось, он вот-вот наклонится и вскинет её, словно пёрышко, себе на плечи!

Наконец, по-прежнему крепко сжимавшая в руке флакон Николь не выдержала. Отбежав в сторону и остановившись на одной из дорожек, она с размаху запустила им в Томми!

— Ловите, не зевайте! — крикнула она ему. — Здесь это большая редкость!

Затем, тотчас же почувствовав, как зол на неё за эту выходку в мгновенье ока словно из-под земли выросший перед нею Дик, она от него отвернулась и на прощанье помахала Томми рукой. Увы, бесценная камфорная растирка навек покинула пределы виллы «Диана»! Когда автомобиль скрылся из виду, Николь вновь обернулась к Дику. Что ж, пора и ей принять горькое лекарство!

— Я считаю, что ты поступила крайне опрометчиво! — назидательным тоном произнёс он. — Вот уже на протяжении целого ряда лет всякий раз, когда кто-то из детей имеет несчастье схватить простуду или грипп…

Их взгляды встретились.

— Но Дик, разве мы не можем просто взять и заказать ещё один флакон? — начала было она, но тут же, испугавшись собственной храбрости, замолчала и безропотно последовала за ним наверх. Там, в спальне, он лёг, не говоря ни слова, на свою кровать и уставился в потолок.

— Сказать, чтобы ланч тебе принесли сюда? — спросила она.

Он, продолжая неподвижно лежать и глядеть в одну точку, молча кивнул. Николь в замешательстве вышла, чтобы распорядиться относительно ланча. Затем, вернувшись на второй этаж, она вновь заглянула к нему. Его холодные синие глаза напомнили ей сверкающие в затянутом грозовыми тучами небе молнии. С минуту, мучительно стыдясь того, что посмела нарушить его волю, и не зная, на что он может решиться, она стояла в дверях… Когда же она всё-таки вошла и, повинуясь инстинктивному желанию погладить его по голове, протянула руку, он отвернулся, как затравленный зверь, к стене. И тогда нервы Николь окончательно сдали. Охваченная паникой, она бросилась, словно уличённая в нерадивости домработница, обратно к двери и, вся в слезах, думая о том, обретёт ли, наконец, утешение этот брошенный ею в комнате, полностью исчерпавший себя, ровным счётом ничего не способный ей теперь дать человек и долго ли ещё она будет, словно плачущий у пересохшей груди голодный младенец, продолжать к нему льнуть, сбежала вниз.

Спустя неделю она готова была считать своё увлечение Томми не более чем блажью. Она вообще очень плохо запоминала людей и с лёгкостью их забывала. Однако в первых числах июня, с наступлением по-настоящему знойных дней, она узнала, что он снова в Ницце. Он прислал короткую, адресованную им обоим записку, которую она, сидя под зонтом на пляже, обнаружила среди прочей принесённой ею из дома корреспонденции. Николь пробежала её глазами и запустила ею в сидевшего поблизости Дика, который — дескать, долг платежом красен! — не преминул тотчас же швырнуть в неё полученной им пару часов назад и мгновенно утонувшей в складках её пляжного пеньюара телеграммой:

Мои родные завтра буду у Госса без мамы очень жаль рассчитываю с вами увидеться.

— Ну что ж, — процедила сквозь зубы, прочтя это послание, Николь. — Будем считать, что я ей обрадуюсь…

Глава 7

Увы, когда следующим утром они вдвоём снова отправились на пляж, её в очередной раз охватил ставший уже привычным страх того, что Дик примет какое-то отчаянное решение! В тот вечер на яхте Голдинга она поняла, что происходит. Однако с трудом удерживаемое ею равновесие между прежним, гарантировавшим ей незыблемость вошедших за все эти годы в её плоть и кровь привычек положением и неотвратимостью тех перемен, в результате которых, как она считала, ей предстояло, ни больше ни меньше, заново родиться, было столь хрупко, что иначе как урывками, от случая к случаю, она не решалась обо всём этом даже думать. Смутные, колеблющиеся тени Дика и её самой метельшили перед её мысленным взором словно кружащиеся в фантастическом танце призраки. Вот уже много месяцев чуть ли не каждое сказанное между ними слово имело скрытый, никогда до конца не ведомый ей смысл, и то, каким образом и при каких обстоятельствах этот смысл должен был стать ей ясен, решал всегда Дик! Впрочем, порой растущее между ними отчуждение вселяло в её сердце и некую надежду — ведь те долгие годы, в течение которых Николь оставалась лишь тенью своего мужа, не могли не сказаться на её характере и не воскресить в ней мало-помалу всё то, что убил когда-то столь рано постигший её недуг и чего Дик — не по своей вине, конечно, а просто-напросто потому, что чужая душа, даже если это душа самого близкого человека, — всегда потёмки, — в последние годы их супружества не разглядел. И всё же ни о каком спокойствии не могло быть даже речи! Самым ужасным в их отношениях было с некоторых пор ставшее свойственным Дику убийственное равнодушие, главным проявлением которого сделались его периодические запои. Погубит он её или пощадит, Николь не знала. По неким едва уловимым интонациям своего мужа она давно научилась угадывать в его словах неискренность, и увы, угадывала её по нескольку раз на день, но это, усугубляя её страдания, тем не менее ровным счётом ничего не проясняло! Поэтому предвидеть, как он поступит в следующий момент этой мучительной, разыгрывающейся в замедленном темпе драмы, равно как и в её финале, было свыше её сил…

О том, что будет, когда упадёт занавес, Николь не беспокоилась. Она знала, что с души у неё свалится огромная тяжесть — и с глаз слетит повязка! Она изначально была создана для перемен, для полёта — в конце концов, разве не ради этого люди стремятся иметь деньги?! Близящийся разрыв порой даже рисовался ей как некое возвращение на круги своя: именно так шасси⁷⁹⁵ гоночного авто, долгие годы влачившее на себе огромный, вмещавший целую семью корпус тяжеловеса-лимузина, избавившись, наконец, от давившего его к земле груза, обретает свою истинную сущность! Ветер перемен уже кружил ей голову; единственное, чего она боялась, была боль расставания, да ещё, пожалуй, эта мучительная неизвестность…

Но вот Дайверы — Дик в белоснежных, выгодно оттеняющих его загар бриджах и рубашке, Николь в таком же костюме — вышли на пляж. Она заметила, что среди с утра до ночи не прекращающейся под бесчисленными зонтами сутолоки он пытается отыскать взглядом детей, и в эту минуту, когда счастливая, как ей виделось, случайность пусть ненадолго, но избавила её от его неусыпного контроля, и она могла позволить себе оценивать его так же трезво, как любого из своих знакомых, ей пришло в голову, что дети ему сейчас нужны не для того, чтобы подарить им своё душевное тепло, а, наоборот, чтобы получить его от них! Холод в душу ему, скорее всего, закрался при виде пляжа. Должно быть, он сейчас чувствует себя как низвергнутый император, отважившийся тайком посетить свой бывший, повсюду хранящий свидетельства его блистательного прошлого дворец! Теперь весь мир его души, мир, в котором царили неизменная учтивость и тонкий юмор, она, напрочь позабыв, что в своё время именно он стал для неё единственным спасением от одиночества, возненавидела! Смотри же, Дик, смотри! Прежде чем прийтись по вкусу нынешним поборникам безвкусицы и быть ими изуродованным, этот пляж был твоим! Но камня на камне не осталось от когда-то возведённой тобою вокруг него «Китайской стены»… И ты можешь бродить хоть целый день, но следов твоих старых, проверенных друзей здесь давно не сыскать!..

В какой-то миг Николь стало его жаль. Ей вспомнилось, как он выгребал из песка стекло, как, отправившись в Ниццу, они выбирали себе в тесной, захудалой лавчонке матросские тельняшки и к ним полосатые брюки — это уже потом парижские кутюрье⁷⁹⁶ надолго ввели их случайное изобретение в моду, воплотив его в бархате и шёлке⁷⁹⁷!.. Вспомнились и те две долговязые, из местных крестьян, французские девчонки, которые, забравшись на волнорез⁷⁹⁸, всё щебетали, словно птички «Dites donc! Dites donc!»⁷⁹⁹. Вспомнилась и их со временем превратившаяся в ритуал привычка посвящать утренние часы тихому умиротворённому созерцанию озарённого солнцем моря… Вспомнилось многое, что, будучи порождением его неуёмной фантазии, по прошествии всего лишь нескольких лет оказалось похороненным под слоем песка…

Там, где прежде собирались заядлые пловцы, теперь был «клуб». Впрочем, публика здесь толпилась настолько разношёрстная, что трудно было сказать, кто в него не вхож.

Когда Дик, присев на циновку, принялся оглядываться вокруг, в сердце Николь вновь шевельнулась обида: он ищет Розмари! Стоя в двух шагах, она вместе с ним следила взглядом за пёстрой панорамой, в которой то и дело попадались всего лишь пару лет тому назад введённые нынешними завсегдатаями пляжа «новшества»: висящие над водой кольца и трапеции, переносные ширмы, надувные вышки, брошенные после вчерашних «fetes»⁸⁰⁰ фонари и пресловутый «бесконечный» спиралевидный орнамент на белоснежном, изукрашенном согласно канонам уже порядком поднадоевшего всем модерна⁸⁰¹ буфете.

Дику даже в голову не пришло, что Розмари может быть в воде. Ибо теперь этот лазоревый рай был почти всеми позабыт. Лишь иногда в нём можно было увидеть детей, да ещё чей-то эксгибиционист-лакей с пяти до десяти утра с завидным постоянством через каждые полчаса взбирался на пятидесятифутовую⁸⁰² скалу и совершал с неё головокружительные прыжки. Что же касается большинства отдыхающих, то они решались обнажить, сбросив пляжные пижамы, свои до срока одряхлевшие тела не более одного раза в сутки — а именно, чтобы, в надежде облегчить последствия вчерашних возлияний, совершить ритуальное омовение перед ланчем.

— Вот она, смотри! — сказала вдруг Николь.

И, видя, как он щурится, пытаясь разглядеть в воде плывущую с плота на плот Розмари, она не смогла сдержать глубокого, ставшего последней данью событиям пятилетней давности вздоха.

— А давай бросимся вплавь и встретим её прямо в море! — предложил Дик.

— Тебе надо — ты и бросайся, — отрезала Николь.

— И всё же я надеюсь, что ты составишь мне компанию…

В какой-то миг его всегдашняя привычка всё за неё решать вызвала у неё возмущение; но в конечном итоге после недолгих уговоров она сдалась, и они, то теряя Розмари из виду, то вновь находя её по серебристому блеску неизменно следующей за ней стайки крохотных, сверкающих, как и она сама (ни дать ни взять блесна для форели!), тысячью радужных брызг рыбок, поплыли вместе.

Однако, когда Дик, оказавшись рядом с Розмари, начал взбираться на плот, Николь предпочла отплыть в сторону. Глядя, как эти двое сидят, подставив солнцу мокрые спины, и обмениваются ничего не значащими фразами, трудно было поверить, что когда-то они любили друг друга и были близки! Неподвластная, казалось, времени красота Розмари повергла Николь в отчаяние. Впрочем, заметив, что, несмотря на свою молодость, Розмари слегка располнела и теперь сделалась — пусть даже на несколько дюймов! — толще её самой, Николь быстро утешилась. Двигаясь в воде небольшими кругами, она прислушивалась к словам своей бывшей соперницы, которая, как выяснилось, теперь ещё более мастерски, чем пять лет тому назад, умела разыгрывать обожание, восторг и надежду.

— Ах, вы знаете, я до того соскучилась по маме… Но в понедельник в Париже мы с ней встретимся!

— А помните, как пять лет назад вы приехали сюда впервые? — задушевным голосом начал Дик. — Вы ходили в одном из этих фирменных госсовских пеньюаров и были… Ах, вы были такой уморительной малышкой!

— Просто поразительно, как вы всё запоминаете! И всегда только самое хорошее…

Николь поняла, что Розмари решила пустить в ход старое верное средство, именуемое лестью, — и нырнула под воду. Впрочем, по возвращении на поверхность ей пришлось выслушать нечто похлеще:

— А давайте мы с вами представим, как будто… Как будто не было этих пяти лет, и я… И мне опять восемнадцать! Знаете, всякий раз, когда мне доводилось вас видеть, моё сердце переполнялось такой особенной… ну, в общем, как вам сказать… такой огромной, необыкновенной радостью! Вас и Николь… А сейчас я смотрю на пляж, и мне всё время кажется, что где-то вдали, под одним из этих зонтов — вы и ваши друзья… Самые добрые, самые чудесные люди всей моей юности! А может быть, и всей жизни…

Плывя прочь, Николь не могла не отметить про себя, что когда Дик принялся заигрывать с Розмари (и даже извлёк ради такого случая на свет божий свой прежний, в последние годы отчасти утраченный им дар отыскивать ключи к сердцам людей!), грозовые тучи овладевшей им с некоторых пор хандры слегка рассеялись. Более того, она готова была поклясться, что пропусти сейчас Дик стаканчик-другой, он наверняка принялся бы, неуклюже хватаясь руками за раскачивающиеся кольца, демонстрировать Розмари все те трюки, которые когда-то исполнял с лёгкостью! Николь заметила, что этим летом он впервые стал избегать прыжков с вышки…

Немного позже, когда она, пробираясь между плотами, плыла к берегу, он догнал её и сказал:

— Друзья Розмари сняли быстроходный катер — вон тот, видишь? Не хочешь покататься на акваплане⁸⁰³? Думаю, будет весело…

Вспомнив, как когда-то он умел, поставив на самый край доски стул, балансировать на нём стоя на руках, она отнеслась к его затее с той же снисходительностью, с которой смотрела обычно на проделки Ланье. Прошлым летом на Цугском озере они играли в какую-то премилую игру, и Дик, стоя на доске, умудрился подняться, взгромоздив себе на плечи человека, весившего целых две сотни фунтов⁸⁰⁴! Увы, как часто девушки выходят замуж, прельстившись талантами своих возлюбленных, а потом, устав от того, что прежде их восхищало, оказываются вынуждены годами изображать восторг, которого больше не чувствуют! Однако Николь, в отличие от большинства, что-либо изображать сочла ниже своего достоинства.

— Да, — весьма сдержанно ответила она ему. — Пожалуй, ты прав…

Разумеется, для неё вовсе не было тайной то, что в последние годы жизнь его изрядно измотала и что весь его нынешний пыл объясняется исключительно его неравнодушием к по-прежнему юной и прекрасной Розмари. Не раз видевшая, как его подобным же образом раззадоривали быстрые и ловкие движения их резвящихся детей, Николь с холодным любопытством выжидала, когда он начнёт делать из себя посмешище. На катере Дайверы оказались старше всех остальных, и хотя собравшиеся были с ними любезны и почтительны, в их глазах она читала немой вопрос — это ещё, дескать, что за птицы? — и, глядя на молчаливого, полностью сосредоточенного на предстоящем ему свершении Дика, от души жалела, что его удивительный дар сглаживать неловкости и в любой ситуации находить достойный выход, увы, остался в прошлом.

Когда катер, отойдя от берега ярдов на двести, замедлил ход, один из юных компаньонов Розмари поднялся с места и ласточкой бросился в воду. Подплыв к свободно качающейся на волнах доске и приведя её в равновесие, он забрался на неё и затем, когда катер снова пошёл быстрее, выпрямился во весь рост. Отклонившись назад и поочерёдно то справа, то слева оставляя за собой фонтаны брызг, он принялся выписывать на своём утлом судёнышке головокружительные виражи. Затем, устремившись вслед за катером, он отпустил верёвку, ещё мгновение простоял, удерживая равновесие, на доске и бросился, застыв, словно долженствующая увековечить его мастерство статуя, спиной в воду, а спустя минуту, когда катер, развернувшись, уже направился ему навстречу, среди волн едва заметным пятном виднелась лишь его голова.

Николь от своей очереди отказалась; тогда с точностью прилежной, но напрочь лишённой фантазии ученицы продемонстрировала свой номер Розмари. Впрочем, её выступление сопровождалось задорными выкриками её поклонников, трое из которых, соревнуясь за право помочь ей забраться обратно в катер, устроили свалку, после чего с таким рвением все вместе тащили её через борт, что оставили ей на бедре и колене по огромному синяку.

— Теперь вы, доктор, — сказал стоявший у штурвала мексиканец.

Тогда Дик вместе с одним из ещё не катавшихся сегодня юношей встали и, прыгнув за борт, поплыли к доске. Дик намерен был повторить свой прошлогодний трюк, и Николь, не скрывая презрительной улыбки, принялась наблюдать. Ничто не раздражало её в нём так, как его стремление блеснуть перед Розмари силой!

Когда, преодолев определённое расстояние, доска, наконец, уравновесилась, Дик встал на колени, затем, подставив парню в качестве сиденья собственный затылок, отыскал у него под ногами верёвку и, взявшись за неё, начал подниматься.

Катер находился совсем близко, и сидевшие в нём люди прекрасно видели, как огромны прилагаемые Диком усилия. Он стоял на одном колене; задача его состояла в том, чтобы, не давая себе передышки, выпрямиться одним-единственным рывком. Секунду помедлив, он собрался с силами и, наконец, с искажённым от нечеловеческого напряжения лицом встал во весь рост!

Однако удержаться двоим в таком положении на узкой доске оказалось делом невозможным, и парень, будучи не в силах справиться с тяжестью собственного тела, неуклюже уцепился обеими руками за голову Дика. Когда же, совершив последнее мучительное усилие, Дик выпрямил спину, доска качнулась, и оба они в тот же миг свалились в воду!

— Ух ты! — воскликнула, вскочив со своего места и захлопав в ладоши, Розмари. — Вы видели?! Ещё чуть-чуть — и у них бы всё получилось!

Когда катер подошёл к ним ближе, Николь первым делом попыталась угадать по лицу Дика его мысли. Как она и ожидала, он был в бешенстве, потому что всего лишь два года тому назад он выполнял этот трюк играючи!

Во второй раз он был поосторожнее. Немного поднявшись, он остановился и, убедившись, что груз его находится в равновесии, вновь опустился на одно колено. Только после этого он с негромким «Алле-гоп!» начал выпрямляться. Однако ещё до того, как он встал во весь рост, ноги его вдруг подкосились, и он, чтобы спасти себя и своего напарника от удара, едва успел, падая в воду, оттолкнуть прочь доску!

Увы, когда наш гордый покоритель морей был вынужден покинуть родную стихию вторично, его разочарование было очевидно уже для всех!..

— Может, попробуем ещё? — крикнул он, вылезая из воды. — Ведь нам почти удалось…

— Что за вопрос, доктор? Конечно, попробуем…

Заметив на лице его смертельную бледность и объяснив её страхом, Николь попыталась было его остановить.

— По-моему, самое время отдохнуть, — нерешительно произнесла она.

Но он ей не ответил. Первый напарник Дика, будучи извлечённым из воды, решил, что с него довольно, и его место с готовностью занял мексиканец.

Увы, он был ещё тяжелее! Пока катер набирал скорость, Дик, лёжа животом вниз на доске, немного отдохнул. Затем, подставив мексиканцу плечи и взявшись за верёвку, он напряг все свои силы и попытался встать.

Однако встать он не смог. Николь видела, как он, изменившись в лице, предпринял вторую попытку, но в тот самый миг, когда вся тяжесть взваленного им на себя груза надавила ему на плечи, он вновь стал неподвижен. Тогда он попытался в третий раз. Сначала он сумел подняться на дюйм, затем на два… Николь, мысленно напрягаясь вместе с ним, отёрла ливший со лба градом пот. Но вот Дик снова замер в одном положении, и вдруг — и вдруг, упав на колени, с оглушительным плеском рухнул, увлекаемый своей ношей, опять в воду! Лишь чудом умудрившись избежать удара доской по голове, он исчез среди волн.

— Назад! Быстро! — решительно скомандовала Николь, обращаясь к рулевому, но тут же, не успев перевести дух, увидела, как Дик уходит под воду, и вскрикнула от ужаса. Впрочем, в следующее мгновение он вновь выплыл на поверхность и перевернулся на спину. А тем временем «Chateau»⁸⁰⁵ уже плыл ему на помощь. Казалось, пока катер поравнялся с беспомощно барахтавшимися в воде Диком и его мексиканцем-напарником, прошла целая вечность! Однако когда Николь разглядела, наконец, на фоне воды и неба его лишённое всякого выражения лицо, его безвольно свисающие руки и ноги, её паника вдруг сменилась презрением.

— Не волнуйтесь, доктор, мы вам поможем… А ну-ка, держи его за ноги… Вот так. А теперь все вместе дружно взяли и…

Некоторое время Дик молча сидел, уставившись в пространство. Дыхание его было прерывистым.

— Я говорила, что тебе нужен отдых, — не смолчала Николь.

— Да, первые две попытки лишили его сил, — подтвердил мексиканец.

— Разве не разумнее было повременить? — добавила она. Розмари тактично отвела взгляд.

Через минуту Дик, глубоко вздохнув, окончательно пришёл в себя.

— Признаться, после первых двух попыток я уже не мог поднять даже пылинки!

Послышался смех, и вызванная его провалом неловкость мгновенно была забыта. Когда катер подошёл к причалу, все, сходя на берег, наперебой старались продемонстрировать Дику своё уважение. И лишь Николь была не в духе; увы, теперь её раздражало всё, что бы он ни делал!

Когда он отправился к буфету, чтобы выпить, она предпочла остаться сидеть под зонтом с Розмари. Вскоре он вернулся, неся им обеим по бокалу хереса.

— Впервые в жизни я попробовала вино именно с вами! — сказала Розмари и, повинуясь вдруг овладевшему ею порыву, добавила: — Ах, вы даже не представляете, как я рада снова вас видеть и знать, что у вас всё хорошо! По правде говоря, я очень беспокоилась, что вы, как я слышала…

И, запнувшись, она на ходу перестроила фразу:

— … что вы можете оказаться больны или что-нибудь в этом роде…

— Выходит, вам уже доложили, что я вступил на путь деградации?

— О нет, что вы! Мне лишь говорили, что вы… стали другим… И теперь я рада… воочию убедиться, что это действительно так…

— Да, это так, — ответил, садясь рядом с Николь и Розмари, Дик. — Если быть до конца откровенным, истоки произошедшей со мной перемены кроются в далёком прошлом. Внутренний надлом, как известно, может долго себя не проявлять…

— Скажите, а здесь, на Ривьере, у вас есть практика? — попыталась сменить тему Розмари.

— Практика? А что, по-моему, неплохая идея! — съязвил он, обведя взглядом пестрящий копошащимися на золотом песке людьми пляж. — В пациентах, я думаю, недостатка не будет. Вот, к примеру, наша с вами старая знакомая миссис Абрамс. Она теперь сделалась дружна с Мэри Норт. Мэри разыгрывает из себя королеву, а она — герцогиню! Во имя этого она проделала весь путь снизу вверх по чёрной лестнице отеля «Риц» на четвереньках. Надеюсь, вы помните, какой там грязный ковёр? Ах, как она потом, бедняжка, задыхалась от пыли! Так что ей не позавидуешь, и, мне кажется…

— Ах, неужели это и вправду Мэри Норт? — перебила его Розмари, заметив неспешно прогуливающуюся поблизости в сопровождении десятка облачённых в странные костюмы, но, по-видимому, уже привычных к любопытству отдыхающей публики слуг даму.

Оказавших от них на расстоянии не более десятка футов⁸⁰⁶, Мэри как бы мимоходом скользнула по Дайверам взглядом, и взгляд этот, как ни прискорбно, был из числа тех, которые означают, что узнать-то вас узнали, но при этом ни подходить, ни разговаривать не будут. Надо сказать, ни Дайверы, ни Розмари Хойт никогда в жизни не позволяли себе подобным образом третировать окружающих! Когда же Мэри Норт, увидев, что с ними Розмари, тут же передумала и, подойдя, как ни в чём ни бывало рассыпалась перед Николь в любезностях, Дик усмехнулся. Его она приветствовала лишь сдержанным кивком, как будто он был заразен, и он, не скрывая насмешки, отвесил ей в ответ церемонный, нарочито почтительный поклон.

Тогда, отвернувшись от него, она обратилась к той, ради которой смирила свою гордыню:

— Ах, мне уже сообщили, что вы снова здесь! Надеюсь, надолго?

— К сожалению, лишь до завтра, — ответила Розмари.

Она интуитивно чувствовала, что Мэри Норт подошла к ним только ради того, чтобы поговорить с ней, и возникшее в связи с этим чувство неловкости заставляло её быть сдержанной. Ах, нет, ей очень жаль, но вместе отужинать сегодня не получится…

Изобразив на лице одновременно радость встречи и горечь разочарования, Мэри обернулась к Николь.

— Ну, как там твои дети? — спросила она, и в этот самый момент они, отделившись от шумной стайки носившихся по пляжу ребятишек, подбежали к матери. Как следовало из слов Ланье, гувернантка не разрешила им сегодня больше плавать, и они примчались просить maman⁸⁰⁷ отменить этот несправедливый, как они считали, запрет.

— Нет, — вместе с Николь внимательно их выслушав, ответил за неё Дик. — Вы должны подчиняться решениям Mademoiselle⁸⁰⁸.

Считая, что в вопросах воспитания необходимо единство, Николь противоречить мужу не стала. Однако Мэри Норт, которая, подобно героиням Аниты Лус⁸⁰⁹, привыкла иметь дело исключительно с Faits Accomplis⁸¹⁰, но при этом не смогла бы даже приучить к туалету щенка французского пуделя⁸¹¹, смерила Дика взглядом так, как будто он только что приговорил собственных сына и дочь к смертной казни!

— Кстати, как поживают ваши дети? — будучи уже изрядно раздражённым всем этим утомительным спектаклем, не без иронии в голосе осведомился он. — И ваши — как их там? — гимадун?

Мэри не ответила. Сочувственно погладив по голове бросившего на неё недоверчивый взгляд Ланье, она развернулась и зашагала прочь.

— Когда я вспоминаю, как когда-то делал из неё человека, — начал было Дик, но Николь его перебила.

— Не забывай, что Мэри — моя подруга, — сказала она.

Всегда считавшая Дика способным всё понять и простить Розмари поражалась его озлобленности. Она вдруг вспомнила, как сегодня утром ей пришлось стать свидетельницей одного разговора. На катере, какие-то люди из Госдепартамента⁸¹² — американцы, умудрившиеся европеизироваться до такой степени, что уже невозможно было сказать, относят ли они себя к числу граждан какого-либо достойного именоваться таковым государства или их родина — это всего лишь какая-нибудь сплошь населённая такими же, как они сами, космополитами банановая республика — основательно перемыв кости сделавшейся теперь притчей во языцех Бэби Уоррен, затем ещё битый час болтали о том, что её младшая сестра якобы погубила себя, выйдя замуж за врача-алкоголика. «Его больше нигде не принимают», — обронила тогда какая-то дама.

И хотя Розмари прекрасно знала, что в тех кругах, в которых вращаются Дайверы, подобным вещам, пусть даже они и в самом деле имеют место, придавать особого значения не принято, эта фраза стояла у неё в ушах. Прозрачный намёк на то, что с некоторых пор в так называемом высшем обществе идёт последовательная травля когда-то любимого ею человека, лишил её спокойствия. «Его больше нигде не принимают». Воображение живо рисовало ей, как Дик, поднявшись на крыльцо чьего-то роскошного особняка, вручает дворецкому карточку, а тот ему говорит: «Простите, сэр, но мы вас больше не принимаем». А затем он идёт по улице, и уже другие бесчисленные дворецкие бесчисленных послов, поверенных в делах, министров говорят ему то же самое…

Тем временем Николь всё никак не могла придумать предлога, чтобы уйти. Она знала, что задетый за живое Дик непременно постарается взять реванш. Вновь став неотразимым, он заставит Розмари вспомнить прошлое… И в самом деле, буквально через минуту его голос зазвучал так, как будто он за всю свою жизнь мухи не обидел:

— Признаться, Мэри… Я на неё совсем не сержусь! Она отлично устроилась. Просто если человек тебя хронически недолюбливает, то трудно в конце концов не ответить ему тем же…

Розмари, мгновенно уловив его настроение, тут же придвинулась к нему поближе и заворковала:

— Ах, Дик, мне кажется, природа наделила вас такой бездной обаяния, что любой ваш проступок можно с лёгкостью извинить…

Затем, поняв, что в порыве вдохновения хватила через край, и её заигрывание может показаться слишком откровенным, она скромно опустила глаза и умолкла. Через минуту, продолжая разглядывать летние туфли Дика и босоножки Николь, она нерешительно произнесла:

— А знаете, все эти годы я с нетерпением ждала той минуты, когда смогу услышать, что вы оба думаете о моих новых картинах. Надеюсь, вы их видели?

Николь промолчала. Она видела только одну, и, следует отметить, особо эта картина её не впечатлила.

— Ну, как вам сказать… Боюсь, этого сразу не объяснишь, — пустился в рассуждения Дик. — Предположим, Николь говорит вам, что Ланье заболел. Как вы станете реагировать на это в реальной жизни? Как, собственно, все реагируют? Они лицедействуют! Сами знаете: мимика, голос, текст… Ваша мимика показывает, как вы опечалены, ваш голос дрожит от волнения, ваш текст содержит всякого рода утешительные слова…

— Да-да, разумеется…

— Но вот, скажем, в театре… В театре всё совершенно иначе. Все лучшие актрисы мира добились успеха благодаря тому, что виртуозно умели пародировать естественные человеческие чувства — страх, любовь и сострадание…

— Да, я понимаю, — чуть слышно вставила Розмари, хотя на самом деле понимала всё это крайне смутно.

Николь что-либо понять даже не пыталась. По мере того как Дик продолжал она лишь всё больше и больше раздражалась.

— Главная опасность для актрисы кроется именно в её реакциях. Опять-таки, давайте на минуту представим, будто вам сказали, что ваш возлюбленный убит. В жизни вы бы просто лежали и рыдали. Но на сцене ваша цель — развлекать; в конце концов, реагировать естественно ваши зрители могут и сами! Как актриса вы должны вести себя сообразно тексту вашей роли, кроме того, вам необходимо держать в постоянном напряжении зал. Зрители должны не оплакивать какого-то там зарезанного китайца, а, затаив дыхание, смотреть на вас! Следовательно, ваши поступки должны быть эксцентричны. К примеру, если публика привыкла, что ваша героиня тверда как кремень, то в данной ситуации вы должны показать её размазнёй; если же она, наоборот, ранима, то покажите её сильной. Словом, важно не только войти в образ, но и вовремя из него выйти! Понятно?

— Честно говоря, не совсем, — призналась Розмари. — Как это — выйти из образа?

— Это значит совершить нечто ему не соответствующее! А затем, когда вы заставите своих зрителей забыть обо всех перипетиях сюжета и сосредоточиться исключительно на вашей героине, вы можете постепенно начать в этот образ возвращаться…

Наконец, у Николь лопнуло терпение. Она резко, даже не пытаясь скрыть своё раздражение, встала. Увлечённая беседой с Диком Розмари не сразу догадалась, в чём дело, а догадавшись, решила попытаться разрядить обстановку, обратившись к устроившей под зонтом игру в куклы Топси:

— А ты не хочешь, когда подрастёшь, сниматься в кино? Я думаю, из тебя получилась бы замечательная актриса…

— Лично я считаю, что вдалбливать чужим детям в головы подобный бред — это как минимум признак невоспитанности! — с расстановкой, безапелляционным тоном своего деда заявила, глядя ей прямо в глаза, Николь. — Вам не приходило в голову, что наши с вами планы в отношении моей дочери могут не совпадать?

Затем она решительно обернулась к Дику:

— Мне пора домой. За тобой и детьми приедет Мишель.

— Но ты ведь почти год не водила машину! — возразил он.

— Ничего, как-нибудь разберусь!

И, даже не взглянув на более чем красноречиво выражавшее «естественную реакцию» лицо Розмари, она зашагала прочь.

Когда Николь, переодевшись в пижаму, вышла из кабинки, брови её были по-прежнему нахмурены, а губы плотно сжаты. Однако как только, выехав на дорогу, она оказалась среди сомкнувших в вышине свои зелёные кроны вековых сосен, от её дурного настроения не осталось и следа! В густой листве шелестел, не смолкая, ветер, по шершавым красновато-коричневым стволам то и дело носились пушистые белки, где-то вдали раздавалось пение петуха; когда же доносившиеся с пляжа голоса сменились, стихнув, пронизанной солнечными лучами тишиной, вдруг разом позабывшую все тревоги Николь охватило ощущение удивительного, никогда прежде не изведанного ею счастья. Сознание её работало как часы. Она была полностью уверена в том, что недуг её больше никогда не вернётся и что отныне она — совершенно другой, полный сил и почти готовый начать новую жизнь человек. Теперь, когда вдали замаячил, наконец, выход из того сумрачного лабиринта, по которому ей довелось столько лет блуждать, её душа расцвела словно восхитительная, манящая свежестью бесчисленных благоуханных лепестков роза! Пляж, как и все те места, где она бывала с Диком и где он был солнцем, а она — лишь вращающейся вокруг него планетой, сделался ей ненавистен.

«Что ж, выходит, я почти у цели, — думала она. — Я существую практически сама по себе… Другими словами, я в состоянии без него обойтись!» И, с детским нетерпением желая, чтобы достигнутая ею самодостаточность как можно скорее сделалась абсолютной, хотя и смутно догадываясь, что именно этого хотел в своё время Дик, по возвращении на виллу она сразу же отправилась к себе в комнату и, удобно устроившись на диване, черкнула Томми Барбану в Ниццу короткую недвусмысленную записку.

Так было днём; но к вечеру, как нередко случается, овладевший ею было порыв иссяк, эйфория сменилась меланхолией, и в сумерках ей стало казаться, что над головой у неё сгущаются грозовые тучи. Вновь начав подозревать, что Дик задумал что- то страшное, объятая ужасом Николь вообразила, будто все его нынешние поступки есть часть какого-то составленного им втайне рокового плана — а его планы с некоторых пор стали внушать ей трепет, потому что они всегда были продуманы до мелочей и подчинялись законам какой-то всеобъемлющей, неподвластной ей логики. Так уж вышло, что с её молчаливого согласия все важные решения в их семье принимал именно Дик, и даже в его отсутствие, совершая тот или иной поступок, она привыкла спрашивать себя, одобрит ли он его, когда вернётся. Поэтому совсем не удивительно, что теперь, встав перед необходимостью противопоставить собственные намерения намерениям мужа, она чувствовала себя не в своей тарелке. И тем не менее отступать ей было некуда; она должна, должна, наконец, узнать, как выглядит снаружи та дверь, за которой скрываются во тьме порождённые её больным воображением чудовища. Дверь, за которой — стоит лишь переступить порог! — она может быть свободна лишь от свободы… Теперь ей было ясно, что отныне и вовеки самый тяжкий грех для неё — это самообман. Урок был долгим, но она его усвоила: либо ты строишь свою жизнь сам, либо непременно отыщутся те, кто пожелает строить её за тебя. А уж они-то не преминут, безбожно переврав и перекроив на свой лад твои устремления и взгляды, лишить тебя последних сил и обезличить!

Ужин прошёл тихо и спокойно. За окном темнело, Дик пил стакан за стаканом пиво и весело болтал с детьми. Затем он играл Шуберта⁸¹³ и новый американский джаз. Николь, стоя около него и глядя в ноты, негромко пела своим красивым, хрипловатым контральто⁸¹⁴:

Эх, как славно
Получилось,
Что отец
И мать слюбились…

— Какой идиот сочинил эту чепуху?! — возмутился Дик и протянул руку, чтобы перевернуть страницу.

— Да успокойся ты, наконец! — воскликнула в ответ она. — Или ты думаешь, что я теперь всю жизнь должна падать в обморок при слове «отец»?!

… Что тащила
Воз лошадка,

Что вино им
Было сладко…

Потом они сидели с детьми на плоской, в мавританском стиле, крыше⁸¹⁵ и смотрели, как где-то далеко внизу, на погрузившемся во мрак побережье, над обоими казино взрываются фейерверки. И оттого, что не было больше между ними любви, им было одиноко и грустно.

На следующее утро, вернувшись с покупками из Канн, Николь обнаружила в гостиной оставленную Диком записку. Он сообщал, что уезжает один на своём личном автомобиле в Прованс и вернётся лишь через несколько дней. Не успела она дочитать, как раздался телефонный звонок. Звонил Томми Барбан из Монте-Карло. Он получил её письмо и намерен был вновь посетить виллу «Диана».

— Я буду ждать! — страстно выдохнула она в трубку, почувствовав, как встрепенулось её сердце.

Глава 8

Приняв ванну, Николь нанесла на кожу слой крема и, стоя на банном полотенце, с головы до ног осыпала себя пудрой. Затем, растоптав босыми ногами её остаток, она подошла к зеркалу и, прищурившись, оглядела придирчивым взглядом собственную фигуру. Ей хотелось понять, как скоро эти изящные, устремлённые ввысь формы начнут расплываться и в конце концов, осев к земле, утратят всякую привлекательность. «Пожалуй, лет этак через пять или шесть, — сказала она себе. — А сейчас… А сейчас я ещё выгляжу очень даже неплохо. Наверное, не хуже, чем многие в моём возрасте…»

Надо сказать, она себе не льстила. Единственным физическим различием между Николь пять лет тому назад и сегодня было то, что её тело утратило свойственную юности угловатость. Однако, как и большинство людей её поколения, она не могла не испытать на себе пагубное влияние повсеместно распространившегося культа молодости. В кино мелькали бесчисленные полудетские личики новоявленных звёзд — тех самых, которые, как исподволь внушали зрителям режиссёры, якобы воплощали в себе всё лучшее, что есть в этом мире! Поэтому совсем не удивительно, что теперь, невольно сравнивая себя с ними, Николь испытывала лёгкую зависть.

Вздохнув, она едва ли не впервые в жизни извлекла из шифоньера купленное ею много лет назад длинное, почти до пола, платье и, надев его, с суеверным видом окропила себя из флакона «Шанель № 16»⁸¹⁶. Когда во втором часу приехал Томми, Николь чувствовала себя прекрасной, словно благоуханный сад.

До чего же упоительно было снова вернуться в далёкую, безвозвратно, как она думала, ушедшую юность! Снова чувствовать на себе восхищённые взгляды, снова казаться загадочной!.. Два года молодости отняла у неё в своё время болезнь. Подумать только — целых два года, которые могли бы пролететь без тоски и печали, как одно мгновение, два года, которым, увы, не суждено было стать для неё бесконечной чередой развлечений, флирта и романтических встреч — словом, всего того, чего она со своей красотой более чем заслуживала! Что ж, теперь она намерена за всё это себя вознаградить… И, приветствовав Томми с таким видом, как будто он — не более чем один из бесчисленного множества добивающихся её благосклонности мужчин, она решительно зашагала — не рядом с ним, а впереди! — через сад к возвышающемуся вдали зонту.

В двадцать девять лет жаждущая наслаждений женщина ничуть не менее дерзка и самовластна, чем в девятнадцать. В те годы, когда первый из этих рубежей уже позади, а до второго ещё далеко, она, даже имея возможность заставить мир вращаться вокруг её собственных желаний и устремлений, обычно бывает к себе слишком строга, чтобы это сделать; но девятнадцать и двадцать девять — это две эпохи безрассудства, когда она не шагает привычно, словно бывалый солдат за командиром, по замкнутому кругу своих обязанностей, а спешит, будто самовольно отлучившийся со службы новобранец, пресытиться всеми недоступными доселе благами.

Однако есть между первой и второй молодостью женской души одно важное различие: если девушке в девятнадцать избыток мужского внимания необходим главным образом чтобы самоутвердиться, то имеющая за плечами определённый опыт и уже успевшая немало в чём разочароваться двадцатидевятилетняя женщина ищет радостей куда менее мимолётных! Вместо того чтобы очертя голову бросаться в омут страсти и повторять ошибки прошлого, на этот раз она выстраивает отношения долго и тщательно. Словно размышляющий над картой вин гурман, она стремится придать ниспосланному ей судьбой чувству наибольшую остроту, чтобы затем, уступив, наконец, своему достигшему апогея желанию, сполна насладиться, как изысканным яством, полученной над избранником властью.

И всё же главное, пожалуй, преимущество разрешившей себе откликнуться на зов природы женщины — не важно, девятнадцать ей или двадцать девять — это её полное безразличие к тому, во что выльется затеянная ею игра в дальнейшем. И ожидает ли её страх быть брошенной или, наоборот, мучительная невозможность поставить точку в сделавшихся постылыми отношениях — всё это принадлежит будущему, а пока… Пока пускай ничто не затмевает этот внезапно озаривший её душу свет! Ибо лишь дважды в жизни, а именно на девятнадцатом и двадцать девятом километре предначертанного ей пути, женщина ощущает в себе силы броситься навстречу своему счастью!

Никакого воспетого в туманных выражениях поэтами «родства душ» Николь не искала; ей было необходимо лишь то самое, что принято именовать банальным и грубым словом «любовник». Разумеется, она прекрасно понимала, что если смотреть на всё это «непредвзято» — точнее, как она и привыкла за много лет, глазами Дика! — то пошлость её затеи более чем очевидна. В самом деле, позволить себе, да ещё и не испытывая при этом сколько-нибудь достойных называться таковыми чувств, интрижку, которая поставит как минимум в глупое положение всех троих… Однако в то же время она была глубоко убеждена, что на столь отчаянный шаг её толкнула чёрствость Дика, и совершенно искренне надеялась, что её поступок так или иначе заставит его, наконец, одуматься. Кроме того, каждое лето здесь, на Ривьере, она имела возможность наблюдать, как многие их с Диком знакомые совершенно безнаказанно творят отнюдь не то, что велит им долг! Их пример отчасти придавал ей уверенности, однако главным доводом в пользу принятого решения для Николь стала утешительная (вопреки её твёрдому решению никогда больше себе не лгать) мысль о том, что всё это на самом деле лишь своего рода репетиция и что в любую секунду можно будет сказать «нет»…

Сидя рядом с ней в тени полупрозрачного зонта, Томми положил ей на плечи свои большие — словно лапы белого селезня! — руки, привлёк её к себе и посмотрел ей в глаза.

— Вот так, — прошептал он. — Сиди и не двигайся. Теперь я могу смотреть на тебя сколько хочу…

От его волос исходил едва уловимый аромат, белоснежный костюм был свеж и отлично выглажен… Плотно сжав губы и больше не улыбаясь, Николь бросила на него пытливый взгляд.

— Надеюсь, то, что ты видишь, тебе по вкусу? — чуть слышно осведомилась она.

— Parle francais⁸¹⁷, - сказал, продолжая любоваться ею, Томми.

— Ладно, так и быть, — согласилась она и повторила свой вопрос по-французски: — То, что ты видишь, тебе по вкусу?

— Мне всегда была, как ты выражаешься, по вкусу и ты и всё… и всё, что с тобой связано, — обняв её за плечи, ответил он. — Вот только знаешь, — нерешительно добавил он затем, помолчав, — мне казалось, что я знаю твоё лицо наизусть… Но теперь я вижу, что ошибался! С каких это пор, скажи… С каких это пор овцы научились смотреть волками?

— Что?! — преисполнившись негодования, отшатнулась от него поражённая Николь. — Выходит, ты перешёл на французский, чтобы вернее меня оскорбить?! — вне себя воскликнула она по-английски. — Впрочем, ладно, давай договоримся, что в дальнейшем ты будешь оскорблять меня более изысканно, — добавила она уже тише, завидев приближающегося с хересом дворецкого.

Затем она нервно присела на самый край обитого серебристым шёлком кресла.

— К сожалению, у меня здесь нет зеркала, — снова по-французски, однако весьма решительно начала она, — но если моё лицо и вправду стало другим, то это лишь в очередной раз доказывает, что Николь больше не сумасшедшая! А коль скоро моя болезнь теперь в прошлом, то вполне вероятно, что я…что я опять стала настоящей! Должна тебе признаться, что мой дед — ты видел его портрет? — был сущим волком! Так что не исключено, что здесь сыграла свою роль наследственность… Что и требовалось, как выражаетесь вы, обожающие умствовать мужчины, — в общем, что и требовалось доказать. Я полагаю, ты удовлетворён?

Но он, казалось, её почти не слушал.

— Скажи, а Дик дома? Он с нами отобедает?

И, чувствуя, как восхитительно мало значит для него его собственный вопрос, Николь предпочла скрыть то, что все эти месяцы её терзало, за улыбкой.

— О, Дик теперь странствует! — загадочно произнесла она. — Видишь ли, здесь недавно объявилась мисс Хойт, и теперь… И теперь либо они вместе, либо она ему отказала, и он так расстроен, что предпочитает грезить о ней в гордом одиночестве!

— А ты не так проста, как кажешься…

— Ах, ну что ты! — поспешно заверила его она. — Я вовсе не… То есть, я хочу сказать… Я хочу сказать, что во мне живёт сразу несколько… сразу много простых, но при этом очень разных людей…

Мариус принёс фрукты и ведерко с шампанским. Николь, не в силах забыть фразу Томми о волках и овцах, молчала. Нет, тешить себя и её обычной игрой в кошки-мышки он не станет; он из тех, кто предпочитает сразу заглатывать свою жертву целиком — и будь что будет!

— Честно говоря, я ума не приложу, зачем… Зачем тебя постоянно кто-то пытается переделывать? — произнёс тем временем Томми. — Я в жизни не встречал более… более трогательной женщины, чем ты!..

Что ему на это ответить, Николь не знала.

— Нет, я, конечно, понимаю, что девушек у нас по большей части дрессируют как собак, — презрительно усмехнулся он, — и всё же…

— В любом обществе существуют определённые, — принялась было рассуждать она, но тотчас, поняв, что говорит именно то, что сказал бы на её месте Дик, умолкла. Теперь каждое слово Томми значило для неё в тысячу раз больше, чем все глубокомысленные изыскания Дика…

— Видишь ли, в наше время многие слетают с катушек… Признаться, мне не раз и не два доводилось встречать таких людей — и даже ставить их на место! Но все они были мужчины. А с женщинами… С женщинами такие номера просто не проходят! Особенно меня бесит, когда начинают доказывать, что всё это, дескать, «во спасение». Кого, чёрт возьми, мы спасаем?! Жену, мужа или, может, страждущее человечество?!

Вдруг вспомнив, сколь многим она обязана Дику, Николь почувствовала, как оборвалось и отчаянно забилось её сердце.

— Мне кажется, у меня…

— Мне кажется, у тебя слишком много денег, — нетерпеливо перебил её Томми. — Именно в этом вся соль. Дик не в силах с этим смириться.

С минуту она молча смотрела, как слуга собирает арбузные корки.

— И что, по-твоему, мне следует делать?

Впервые за десять лет она искала поддержки не у Дика, а у другого, постороннего мужчины! И всё, что Томми говорил ей, отныне должно было навеки стать частью её жизни…

Выпив вдвоём бутылку вина, некоторое время они сидели и слушали, как внезапно сорвавшийся ветер раскачивает скрипучие стволы прибрежных сосен. Щедрое южное солнце бросало на клетчатую скатерть слепящие блики, а знойное безмолвие послеполуденного часа внушало сладкую истому… Подойдя к ней сзади, Томми провёл ладонями по её плечам и рукам, а затем, развернув её к себе, сжал ей пальцы. Сначала встретились их щёки, затем губы, и в следующее мгновение она почувствовала, что задыхается — то ли от страсти, то ли от изумления, что эта страсть оказалась так безудержна…

— Думаю, детей и гувернантку тебе лучше куда-нибудь на пару часов услать…

— Они упражняются на пианино. Но я… я в любом случае не хочу больше здесь оставаться…

— Поцелуй меня ещё раз…

Десять минут спустя, когда автомобиль уже мчал их в Ниццу, она подумала: «Что ж, выходит, овцы и вправду научились смотреть волками… Но лучше уж быть полноценной волчицей, чем неполноценной овцой!»

Эта мысль разом избавила Николь и от чувства вины, и от страха возможной расплаты, и она, уже видя себя совершенно другим, новым человеком, вдруг поняла, что она на седьмом небе от счастья. Впереди замаячили соблазнительные, никогда прежде не ведомые ей перспективы — целый мир, в котором непрестанно мелькают лица мужчин, ни один из которых не вправе требовать от неё ни покорности, ни даже любви! И, вздохнув полной грудью, Николь решительно, словно сбросив, наконец, тяготившую её много лет обузу, расправила плечи.

— Неужели мы должны ждать, пока приедем к тебе в отель?! — сказала она, слегка обняв неотрывно смотревшего на дорогу Томми. — До самого Монте-Карло!..

Он нажал на тормоз, и машина с визгом остановилась.

— Нет! — ответил он. — Ах, Господи, никогда в жизни я не был так счастлив…

Двигаясь вдоль кромки сверкающего синей гладью залива⁸¹⁸, они проехали Ниццу и начали подниматься к маячившей где-то под самым небосводом вершине Корниш⁸¹⁹. Но вот Томми неожиданно свернул снова к берегу, выехал на небольшой зеленеющий среди волн мыс и остановился на заднем дворе крохотного приморского отеля.

Осязаемость последнего сначала Николь обескуражила. У стойки спорил с администратором какой-то недовольный обменным курсом американец, и пока Томми заполнял, указывая чистую правду о себе и отъявленную ложь о ней, требующуюся для полиции анкету, она стояла, изо всех сил старясь казаться спокойной, но сердце её при этом трепетало, как раненая птица, а на душе вдруг сделалось тоскливо и тревожно. Их номер был как все номера в заведениях подобного рода: на комоде лежал традиционный слой пыли, ковра на полу не было, по-видимому, отродясь, а после ослепительного сияния тысячекратно отражённого зеркальной морской гладью летнего солнца казалось, что здесь царят вечные сумерки. Впрочем, всё самое необходимое здесь было. «Ну что ж, — вздохнув, решила про себя Николь, — да будет так! Первозданная простота — и первозданное блаженство!» Томми заказал ей и себе коньяк и, когда за официантом закрылась дверь, сел с бокалом в руке на единственный стул. Стоя рядом, Николь втайне любовалась его смуглым, хранившим следы множества боевых ранений лицом, его густыми дугообразными чуть приподнятыми кверху бровями… Должно быть, именно такой суровой, несущей в себе нечто сатанинское красотой были прекрасны вершившие судьбами древних языческие боги!

Вдруг, встретившись взглядами и поставив на стол бокалы, они заключили друг друга в объятия. Через мгновение они уже полулежали на старой, проржавевшей кровати, и он страстно целовал её всё ещё не утратившие юношеской угловатости колени. Уступив ему почти мгновенно, она, словно поверженная лань, напрочь позабыла и что на свете вообще существует Дик, и что овцы, как оказывается, с некоторых пор смотрят волками, позабыла даже самого Томми и начала медленно, но неотвратимо погружаться в бездну никогда прежде не изведанного ею наслаждения…

… Когда он встал, чтобы отодвинуть штору и узнать, что является причиной вдруг поднявшегося под окнами шума, она не могла не отметить про себя, насколько выше, стройнее и сильнее он по сравнению с Диком. Лёжа на кровати, она с нескрываемым восхищением смотрела, как под его загорелой, поблескивающей в неверном предвечернем свете кожей играют тугие, рельефные мышцы. Но увы, теперь он точно так же, как до этого она его, её забыл! Едва ли не в тот самый миг, когда их тела разъединились, ею овладело смутное предчувствие того, что отныне её жизнь никогда уже не будет такой, как прежде. И в душу к ней заполз безымянный страх — тот самый, который неизбежно, словно далёкие раскаты грома надвигающейся буре, предшествует любым, радостным ли, печальным ли, переменам.

Томми осторожно выглянул с балкона и вернулся.

— Признаться, что-либо толком разглядеть там просто невозможно, — с видом бывалого военного разведчика поспешил сообщить он. — Прямо под нами, на первом этаже, две тётки… Рассевшись в американских креслах-качалках на своём балконе, они треплются о погоде…

— Но ведь кричали-то, я думаю, не они?

— Кричал кто-то на улице, у стен отеля… Вот, слушай!

Далеко на юг от родной Дакоты⁸²⁰,
Где отели дрянь и где нет работы, —
Белый хлопковый рай…

— Это американцы!

Раскинув руки, Николь лежала и смотрела в потолок; пудра на её коже сделалась влажной, и в потёмках казалось, что её тело излучает ровный молочно-белый свет. Теперь ей нравилось здесь решительно всё: и эти голые стены, и даже кружащая в гордом одиночестве муха… Томми придвинул стул к кровати и, убрав с него одежду, подсел поближе. И соблазнительный лаконизм её невесомого платья, и её стоящие на полу рядом с его небрежно брошенными парусиновыми брюками эспадрильи⁸²¹ — всё, абсолютно всё было божественно!

Он бросил взгляд на её белоснежную грудь и бёдра, к которым, казалось, были искусственно присоединены покрытые коричневым загаром руки, ноги и шея, провёл рукой вдоль её узкой, длинной спины и, хрипловато засмеявшись, сказал:

— Знаешь, ты вся такая нежная… Будто дитя…

— Зато смотрю волком.

— Ну, это излечимо.

— Боюсь, я слишком тяжёлый случай, Томми. А среди чикагских волков процент выздоровления и вовсе равен нулю…

— Мы поедем к лучшим лангедокским⁸²² знахаркам!..

— Поцелуй меня в губы, милый…

— Вот оно, американское воспитание! — вновь засмеялся, тем не менее поцеловав её, Томми. — Когда я в последний раз был в Штатах, мне довелось иметь дело с девчонками, которые готовы были целоваться до тех пор, пока их рты не превращались в кровавое месиво! Собственно, у меня и самого после их поцелуев на губах выступали капли крови… Но дальше эти барышни — ни-ни!

Николь, приподнявшись на локте, оглядела комнату.

— Славный у нас номер…

— Боюсь, в его обстановке ощущается некое убожество… Николь, милая! Как же здорово, что ты не захотела ждать, пока мы приедем в Монте-Карло!..

— Ах, Томми, ну почему сразу убожество?.. Я считаю, комната просто прелесть. Знаешь, это как простые деревянные столы, которые часто можно видеть у Сезанна⁸²³ и Пикассо⁸²⁴…

— Нет, не знаю, — ответил, вздохнув, далёкий от подобного рода вещей Томми. — Господи, что опять за крик?! Там что, кого-то убивают?

Заглянув за вылинявшую от солнца штору, он вернулся к Николь со свежими сведениями:

— Там, похоже, что-то не поделили между собой американские матросы. Двое дерутся, а остальные — их там хоть пруд пруди! — подначивают. Здесь, у берега, стоит ваш крейсер…

Обернув себе бёдра полотенцем, Томми решился выйти на балкон.

— А, ну да, я так и думал — всё из-за юбки! Знаешь, я недавно слышал: оказывается, бывают такие отчаянные шалавы, которые готовы следовать за своими драгоценными возлюбленными хоть на край света! Куда корабль — туда и они… Вот только — видела бы ты этих девок! Мне кажется, за те деньги, которые платит своим матросам американское правительство, можно было бы найти и получше… Помню, в армии Корнилова⁸²⁵… Что ни женщина — то балерина!..

Слушая его, Николь втайне обрадовалась: выходит, в его жизни было столько женщин, что само это понятие уже ровным счётом ничего для него не значит! А коль скоро это так, она может быть уверена, что до тех пор, пока она будет в состоянии предложить ему, кроме своего прекрасного тела, ещё и несметные сокровища своей любящей души, он будет принадлежать только ей!

— А ну-ка поддай ему хорошенько куда следует!

— О-го-го-го!

— Куда следует, ты понял?! Куда следует…

— Да бей же ты, Дулшмит, сукин сын!

— О-го-го!

— О-ГО-ГО-ГО-ГО-ГО!!!

Томми отвернулся.

— Торчать здесь дальше не имеет смысла. Думаю, ты со мной согласна?

Она была согласна, но прежде, чем начать одеваться, они ещё раз сплели свои обнажённые тела в порыве страсти. И это случайное пристанище, которое им предстояло навеки покинуть, напоследок ещё раз превратилось для них в волшебный, сверкающий россыпями драгоценных камней дворец…

— Представь себе, Николь, — взволнованно заговорил, застёгивая, наконец, рубашку, Томми, — эти две тётки на балконе… Ну, те, которые на первом этаже, в креслах-качалках… Так вот, боже правый, они даже с места не сдвинулись! Сидят себе и чешут языками, как будто ничего не произошло! А что с них возьмёшь? Старые скряги приехали сюда подешёвке отдохнуть, а стало быть, на всех шлюх Европы, равно как и на доблестный флот Соединённых Штатов, им глубоко плевать!..

Вновь подойдя к ней ближе и нежно обняв её за талию, он подобрал зубами и водворил на место опустившуюся лямку её рубашки. И вдруг вся улица огласилась барабанным боем: трах-тарарах-бум-м-м!!! Это на американском крейсере подавали сигнал к отплытию.

Теперь уже без малейшего стеснения отдёрнув, наконец, злополучную штору, Николь и Томми увидели, что внизу творится настоящий бедлам — ибо, ещё не зная, к каким берегам предстоит держать курс отходящему крейсеру, все пребывали в смятении. Официанты неумолимыми голосами перечисляли выпитое и требовали расчёта, в ответ им слышались претензии, ругань и божба; затем, наконец, на стойки летели хрустящие новенькие купюры, с которых вечно не хватало сдачи; всех тех, кто упился до полусмерти, громоздили в лодки, а надо всей этой кутерьмой носились в воздухе суровые окрики морской полиции. Потом отовсюду послышались сначала тихие девичьи всхлипы, затем всё более явственно различимые в общем шуме вопли и истерики, заверения в вечной любви, а когда от берега отчалила первая шлюпка, на пристани уже стояла целая толпа рыдающих и размахивающих платками женщин.

Вдруг, не успели они понять, откуда взялась на балконе первого этажа изо всех сил мотыляющая цветастым полотенцем девица и как относятся к её появлению восседающие там надменные англичанки, как в их собственную дверь постучали. В коридоре раздавались взволнованные женские голоса, умолявшие открыть без промедления. Уступив настойчивым просьбам, Томми увидел на пороге двух совсем ещё юных, худых как щепки, нищих и тёмных крестьянских девчонок. Одна из них судорожно всхлипывала.

— Про… Простите, можно, — принялась страстно умолять «по-американски» другая, — можно мы с вашего балкона помашем на прощанье нашим любимым?.. Ну пожалуйста! Пожалуйста! Никто, кроме вас, не захотел нам открывать…

— Ради бога, входите! — ответил изумлённый Томми.

Оказавшись в номере, девчонки в мгновение ока выбежали на балкон и принялись наперебой перекрикивать не стихающий на улице тысячеголосый гул.

— Прощай, Чарли! Чарли, смотри, мы здесь!!!

— Зайдёте в порт — отбей мне телеграмму! Сразу же, слышишь?!

— Лучше пиши мне — в Ниццу, до востребования!

— Чарли!!! Он меня не слышит…

Вдруг одна из девчонок, позабыв всякий стыд, задрала юбку и стащила с себя розовые панталоны. Разорвав по шву тонкую, изрядно выношенную ткань, она одним махом превратила их в приличных размеров флаг.

— Бен! Бен! — завопила она в следующее мгновение, отчаянно размахивая своим знаменем.

Уже выйдя на улицу, Николь и Томми видели, как оно развевается на фоне голубого неба. «О, милый, далёкий мой, видишь ли ты, как плещется флаг цвета помнящей плоти?..» А тем временем над готовым к отплытию крейсером взметнулось усеянное звёздами знамя Соединённых Штатов, и Николь, переводя взгляд от одного флага к другому, не знала, который из них больше заставляет трепетать её сердце.

После отеля Томми повёз её в Монте-Карло. Там, в новом приморском казино, они отужинали, а затем, спустя бог знает сколько времени, оказались в Больё⁸²⁶. Кружа под беззвёздным небом в образованной полукругом возвышающихся над фосфоресцирующей водой бледно-серых камней, наполненной белым лунным светом лагуне, они любовались туманным видом на Монако⁸²⁷ и далёкими, едва различимыми очертаниями Ментоны⁸²⁸. В полуночной игре воды и ветра Николь виделось что-то почти восточное, и оттого, что весь этот таинственный, полный грёз и видений мир открыл ей Томми, она смотрела на него с восторгом и благодарностью. Божественная, полная тихих загадочных звуков ночь, как и сами они друг для друга, обладала для них неизъяснимой прелестью новизны. Уже зная, что теперь она всегда будет душой и телом принадлежать Томми, Николь чувствовала себя похищенной им из Дамаска⁸²⁹ прекрасной пленницей, которую он, перебросив через седельную луку⁸³⁰, привёз на безлюдную монгольскую равнину⁸³¹. Один за другим рушились навязанные ей Диком стереотипы; никогда прежде она не была так близка к своему истинному, изначальному «я», к той избалованной мужским вниманием и счастливой от сознания того, сколько блистательных юношей в Чикаго готовы совершать ради неё безрассудные поступки мисс Николь Уоррен, как теперь! И, решительно поправ столько лет регламентировавший её жизнь дайверовский рационализм, не в силах бороться с охватившей её страстью, в ту восхитительную ночь она безоглядно распахнула свою душу навстречу чуждой высоких материй, но искренней и верной душе своего нового возлюбленного.

Почти одновременно проснувшись от холода, они увидели, что луны на небосклоне больше нет, и Николь, спохватившись, испуганно спросила, который час. Томми ответил, что около трёх.

— Значит, мне пора домой.

— Я думал, мы будем спать в Монте-Карло.

— Нет. Дома гувернантка и дети. Я должна успеть до утра…

— Ну, как хочешь…

Перед отъездом решили ненадолго окунуться, и Томми, увидев, что, выйдя из воды, она вся дрожит, принялся энергично растирать её полотенцем. А когда они, всё ещё с влажными волосами и с поблескивающими на освежённой ночным купанием коже каплями воды сели в машину — как же горька показалась им мысль о том, что настало время возвращаться назад! В чёрном небе теперь ослепительно сияли звёзды, и по озарённому их светом лицу Томми Николь видела, что он, опьянённый её поцелуями, самозабвенно силится впитать губами и белизну её сияющей кожи, и блеск её улыбки, и прохладу её лба, и тонкий изгиб её нежной, касающейся его волос руки. Когда они, разомкнув объятия, тронулись, наконец, в путь, она, должно быть, в силу сложившейся за много лет общения с Диком привычки, ожидала, что Томми станет как-то комментировать свершившуюся между ними близость либо заведёт разговор о том, будет ли их роман иметь продолжение. Однако, к её огромному облегчению, ничего подобного не воспоследовало, и она, преисполнившись уверенности, что беседы подобного рода минуют их и в дальнейшем, откинулась на сиденье и забылась спокойным, безмятежным сном. Проснувшись, по изменившемуся звуку мотора она догадалась, что автомобиль поднимается по горной дороге к вилле «Диана». Прощаясь у калитки, она почти машинально, как будто не произошло ничего особенного, запечатлела на его щеке мимолётный поцелуй. Однако собственные шаги в прихожей вдруг показались ей чужими, а доносившиеся через открытое окно звуки ночного сада были как из прошлого. И всё же возвращение было ей в радость: денёк выдался не из лёгких, а она, как бы ни было огромно испытанное ею счастье, от подобных перегрузок давно отвыкла!..

Глава 9

На следующий день около четырёх часов у ворот виллы остановилось вокзальное такси, из которого вышел Дик. Мгновенно поддавшись панике, сидевшая на террасе Николь бросилась ему навстречу.

— А… где же твоя машина? — отчаянно пытаясь держать себя в руках, выдохнула она.

— Я оставил её в Арле⁸³². Порой вождение бывает слишком утомительно…

— Если не ошибаюсь, ты собирался отсутствовать несколько дней…

— Мне помешали мистраль и ливень.

— Надеюсь, ты хорошо отдохнул?

— Да, если бегство от действительности можно назвать отдыхом… Я отвёз Розмари в Авиньон⁸³³ и простился с ней на вокзале…

Взяв Николь под руку, он поднялся вместе с ней на террасу, где, поставив на пол свой рюкзак, устало опустился в кресло.

— Я не стал писать тебе об этом потому что подумал, что ты… что ты невесть что вообразишь…

— Думаю, с твоей стороны это очень мило, — почувствовав, как у неё отлегло от сердца, пролепетала Николь.

— Видишь ли, мне было крайне любопытно узнать, появилась ли в ней хоть какая-то изюминка… А ты сама прекрасно знаешь, что не побыв с человеком наедине понять это невозможно…

— Ну и… как результат?

— Да никак. Розмари по-прежнему дитё дитём, — ответил он. — Пожалуй, это к лучшему. Ну, а ты чем занималась?

— Вчера приезжал Томми Барбан, — слыша, как предательски дрожит её голос, начала она. — Мы с ним ездили в ресторан, а потом…

— Что было потом, ты мне можешь не рассказывать, — сморщившись, словно от боли, перебил её Дик. — Ты вправе делать всё, что тебе вздумается, вот только не надо, слышишь, не надо посвящать во всё это меня…

— Но мне не во что тебя посвящать…

— Ладно, забыли. Скажи лучше: как Ланье и Топси?

Ланье и Топси! Как будто его не было по меньшей мере неделю…

В открытую дверь из дома донёсся телефонный звонок.

— Если это меня, то я ещё не приехал, — тотчас встав и отведя взгляд, сказал Дик. — Мне надо… к себе… в кабинет… поработать…

Дождавшись, пока за колодцем исчезнет его силуэт, Николь буквально ворвалась в гостиную и схватила трубку.

— Nicole, comment vas-tu?⁸³⁴

— Диквернулся!

— Послушай, — застонав от досады, начал Томми. — Нам надо поговорить. Давай встретимся здесь, в Каннах…

— Но это невозможно…

— Скажи, что ты меня любишь.

Николь молча кивнула в трубку.

— Скажи, что ты меня любишь, — повторил он.

— О да, Томми, да! — заверила его она. — Но пока мы увидеться не сможем…

— Сможем, и с лёгкостью! — нетерпеливо заявил он. — Ваш брак обречён, и для Дика это вовсе не тайна… Он прекрасно знает, что теперь его черёд уступить. Или он думает, что ему всё сойдёт с рук?..

— Ах, Томми, я не знаю, я ничего не знаю! Пожалуй, мне лучше, — и, чуть было не сболтнув «подождать, пока я смогу посоветоваться с Диком», в последний момент она осеклась и, лишь бы не молчать, чуть слышно проговорила: — Пожалуй, лучше я позвоню… Или нет, напишу… да, напишу тебе завтра.

Положив трубку, она принялась в задумчивости бродить по дому, и надо сказать, создавшееся положение вещей мало-помалу начало внушать ей смутное чувство удовлетворения. Она решилась вкусить запретный плод — и одержала победу. Сколько можно, в конце концов, бежать по замкнутому кругу?! Одна за другой всплывали в её памяти, заслоняя подобные моменты, пережитые ранее, когда их чувство было ещё свежо и не омрачено ложью, с Диком, подробности вчерашнего вечера. А поскольку, живя эмоциями, женщины неосознанно заставляют свою память извлекать на свет божий лишь то, что в данный момент соответствует их желаниям, охваченная новой страстью Николь напрочь забыла, как в своё время, когда до их с Диком свадьбы оставался ещё целый месяц, она украдкой отдавалась ему вот в таких же, как вчера Томми, полупустых номерах дешёвых, безвестных отелей чуть ли не всего мира… И, приняв за аксиому, что то, прежнее чувство с самого начала было не более чем сентиментальной привязанностью, она решила, что вправе им пренебречь. Ибо не далее как вчера эта самая вероломная сводня-память заставила её клясться Томми, что никогда прежде она не испытывала такого чистого и всеобъемлющего, такого райского наслаждения, как…

… и жгучее, терзающее душу стыдом за тот с поразительной лёгкостью вычеркнувший из её жизни целое десятилетие миг предательства раскаяние заставило её отправиться туда, где, она знала, страдал в одиночестве Дик.

Неслышно ступая по пыльной, поросшей редкой травой земле, она обнаружила его за флигелем, у самой скалы. Он сидел в шезлонге, и с минуту она, не решаясь подойти и стараясь оставаться незамеченной, молча за ним наблюдала. Он был погружён в размышления, он пребывал в своём собственном, в том самом, где для неё нет места, мире, и по тому, как едва заметно изменялось выражение его лица, как поднимались и вновь опускались его брови, как он то щурил, то вновь широко распахивал глаза, как то появлялись, то вновь исчезали у его рта скорбные складки, по тому, как беспокойно двигались порой его пальцы, она безошибочно угадывала, как в мозгу его затухает предыдущая мысль и вспыхивает новая, как тянутся, последовательно связываясь одна с другой, невидимые нити не их общей, а его личной, той, где он — главный герой, а она — лишь один из множества эпизодически появляющихся персонажей, повести. В какой-то миг он, подавшись всем телом вперёд, сжал кулаки, и на лице его она прочла боль и отчаяние. Когда же этот внезапный порыв угас, в глазах Дика ещё долго полыхал кровавый отсвет. И едва ли не впервые в жизни ей стало его жаль… Разумеется, тем, чей разум был однажды помрачён, жалеть тех, кто через подобное не прошёл, трудно; и хотя Николь не раз и не два говорила ему о том, что прекрасно понимает, каких усилий ему стоило вернуть ей однажды утраченный было ею мир, на самом деле она привыкла втайне считать его неисчерпаемым источником собственных душевных сил и полагала, что усталость, а тем более апатия ему неведомы. Теперь же, выбросив из головы то, что разрушило в юности её тогда ещё неокрепшую душу, она умудрилась разом предать забвению и всё горе, которого ему довелось хлебнуть, когда раз за разом возвращался её недуг. Ведает ли он, что она более не в его власти? Предвидел ли он, что этим кончится? Её жалость к нему напоминала ей то чувство, которое она испытывала при мысли о бесславной судьбе Эйба Норта, то самое, которое возникает обычно при виде беспомощных младенцев и стариков…

Решившись, наконец, подойти, она обняла его за плечи.

— Не грусти, Дик! — сказала она, коснувшись губами его волос.

— Не трогай меня! — смерив её холодным взглядом, ответил он.

Поражённая его грубостью, она отшатнулась.

— Прости, — растерянно продолжал тем временем Дик. — Видишь ли, я как раз думал о тебе… о нас…

— Выходит, мировое научное сообщество ожидает настоящий фурор?

— А что, блестящая мысль! К вопросу о классификации психозов и неврозов…

— Дик, я пришла не для того, чтобы упражняться в остроумии…

— Тогда для чего ты пришла, Николь? Я больше ничем не могу тебе помочь. Я пытаюсь спасти самого себя…

— Выходит, безумие всё же заразно?

— По роду своей деятельности мне порой приходится иметь дело с личностями, мягко говоря, сомнительными…

От злости и унижения она разрыдалась.

— А я тебе говорю, Дик, что ты трус! Твои мечты потерпели крах, и теперь… ты ищешь виноватых…

Но он молчал, и мало-помалу она, как в прежние годы, начала ощущать на себе удивительное обаяние его недюжинного ума, который, хотя и бывал порой бессилен в борьбе с неумолимой действительностью, тем не менее обладал поразительной способностью выстраивать логические конструкции исключительно на твёрдой почве незыблемых истин, которые, открываясь слой за слоем, всякий раз сбивали её с толку. И, испугавшись, что былое, казалось бы, уже полностью исчерпавшее себя чувство вот-вот накроет её с головой, охваченная отчаянием Николь решилась сделать всё возможное и невозможное, чтобы это чувство уничтожить. Она сжигала его адским огнём своих немигающих, словно очерченных выброшенным из недр преисподней углём глаз; из потаённых глубин её души на помощь ей пришли изнеженный аристократизм её отца и несгибаемый прагматизм скотовода-деда; в равной степени ей придавали сил и новорожденная, не просуществовавшая ещё и двух дней страсть к другому мужчине, и застарелая, накопившаяся за долгие десять лет супружеской жизни обида на того, кто всё это время был рядом. Она вытравливала из себя сделавшееся ей ненужным, вставшее у неё поперёк дороги чувство и сознанием собственного богатства, и мыслью о том, что Бэби, которая всегда относилась к её мужу с плохо скрываемой неприязнью, будь она здесь, наверняка бы её поддержала… Не последнюю роль в её выборе сыграло и то, сколько новых врагов они нажили «благодаря» его тяжёлому характеру; и то, как несуразно выглядит по сравнению с её летящей походкой его тяжеловесная, сделавшаяся медлительной и неуклюжей в результате бесконечных «выпивонов и закусонов» поступь, а на фоне её цветущего здоровья и неотразимой красоты — его преждевременная немощь. Его высоким нравственным принципам Николь (ибо в этой невидимой битве она использовала даже свои слабости) не колеблясь противопоставила собственную всеядность. Исполнившись безрассудной отваги, она мгновенно извлекла на свет божий и пустила в ход жалкие, ничтожные осколки своих давно, казалось бы, искуплённых и преданных забвению грехов и заблуждений. И вдруг, буквально за пару минут, ей удалось одержать полную и безоговорочную победу. Без единого слова лжи, без единой недомолвки она сумела доказать себе, что права. Затем, когда все мосты были, наконец, сожжены, устало всхлипывая, она побрела на подкосившихся ногах к отныне безраздельно принадлежащему ей дому.

Дик смотрел ей вслед, пока она не исчезла из виду. Потом он уронил голову на парапет. Продлившееся долгие годы лечение увенчалось, наконец, успехом. Доктор Дайвер за ненадобностью был уволен.

Глава 10

В два часа ночи Николь разбудил телефонный звонок. Сквозь упорно не желавший рассеиваться туман собственных грёз она услышала, как в гостиной промаявшийся с вечера на прозванном ими «бессонным» диване Дик встал и поднял трубку.

— Oui, oui… mais a est-ce que je parle? Oui⁸³⁵ — глухим, бесцветным голосом пробормотал он.

И вдруг его будто громом поразило:

— Oui?!⁸³⁶Но, господин сержант, не могли бы вы… Не могли бы вы пригласить хотя бы одну из них к телефону?.. Я считаю своим долгом вам сообщить, что обе арестованные занимают весьма высокое положение в обществе… и располагают множеством связей… что может привести к серьёзным осложнениям… международно-политического характера… Клянусь вам, здесь шутки плохи… Ну что ж, как вам будет угодно… Вскоре вы убедитесь, что я не лгу…

Положив трубку, Дик взволнованно зашагал по комнате. Обдумывая произошедшее, он уже заранее знал, что в стороне остаться не сможет — ибо внезапно, чёрт возьми, в его жизнь с победоносным криком ворвалось былое! Да-да, то самое, уже не раз сослужившее ему дурную службу желание всех облагодетельствовать!.. То самое, из-за которого в прежние годы столь многие находили его обаятельным… Он должен тотчас… Да, немедленно, безотлагательно поехать и уладить это грязное и к тому же ни коим образом его не касающееся дело! Но — почему? Должно быть, виной всему с детства, с тех самых пор, как он понял, что является единственной надеждой угасающего клана, укоренившаяся в нём привычка ощущать на себе любовь окружающих… Когда-то давным-давно на Цюрихском озере, в клинике Домлера, оказавшись в ситуации, чем-то похожей на нынешнюю, он точно так же сделал свой выбор… Избрал Офелию⁸³⁷, испил сладкий яд… Да, его идеалами были отзывчивость и милосердие, храбрость и мудрость, однако во сто крат больше значила для него любовь… Так было тогда. И так будет теперь, сказал он себе в тот миг, когда телефонная трубка с глухим, ставшим за все эти годы до боли привычным ему щелчком легла на рычаг.

С минуту он лихорадочно размышлял о том, что первым делом предпринять.

— Дик! — крикнула из соседней комнаты Николь. — Что там произошло? Кто звонил?

Дик, уже в рубашке и при галстуке, появился в дверях.

— Звонили из Антиба⁸³⁸, из полицейского участка. Вообрази, Мэри Норт и эта… поэтесса… Сибли-Биэрс — они арестованы! Боюсь, что дело серьёзное. Этот чёртов сержант… он ведь так и не объяснил мне толком, в чём именно их обвиняют… Все уши прожужжал: pas de mortes, pas d’automobiles⁸³⁹… Но я нюхом чую, что здесь что-то не то!

— Возможно, но с какой стати они вздумали звонить именно нам? Это не кажется тебе странным?

— Чтобы избежать огласки, им необходимо как можно скорее выйти под залог. Ну, а залог этот внести имеет право лишь тот, кто владеет в Приморских Альпах⁸⁴⁰ недвижимостью…

— Да, наглости им не занимать…

— Мне всё равно. Однако по пути я намерен заехать в отель за Госсом…

Когда за Диком закрылась входная дверь, Николь ещё некоторое время лежала, теряясь в догадках относительно того, какой такой экстравагантный трюк могли выкинуть эти две избалованные светские львицы. Вскоре она забылась сном, однако уже в четвёртом часу, услышав, что Дик возвратился, мгновенно проснулась.

— Ну, что? — сидя с широко распахнутыми глазами на кровати, спросила, как будто всё это было не явью, а продолжением её сновидений, она.

— В голове не укладывается! — выдохнул, опустившись на стоявший рядом стул, Дик. Затем он поведал ей, как, нагрянув среди ночи в отель, растормошил объятого эльзасской⁸⁴¹ разновидностью летаргического сна⁸⁴² месье Госса и, велев ему захватить с собой всю вырученную за месяц наличность, чуть ли не силой заставил его ехать в участок.

— С какой стати я должен выручать эту Anglaise⁸⁴³? — всю дорогу ворчал старик.

Мэри Норт и леди Каролина Сибли-Биэрс, облачённые в форму французских морских офицеров, изнывали от скуки, сидя на поставленных у входа в отведённую им мрачную камеру табуретах. На лице последней Дик тотчас же прочёл истинно британское негодование — должно быть, чтобы освободить её, к здешним берегам должен был на всех парах примчаться как минимум весь доблестный флот Соединённого королевства! Что же касается Мэри, то она даже не пыталась скрыть своего отчаяния. Охваченная паникой, она буквально обхватила Дика за живот, считая, по-видимому, что именно там располагается его душа, и принялась слёзно умолять его «хоть что-нибудь сделать». Тем временем сержант начал излагать Госсу суть дела. Тот слушал неохотно, всем своим видом показывая, что хотя он и признаёт, что красноречия его собеседнику явно не занимать, подробностями жизни господ его, как старого вышколенного лакея, давно уже не удивишь.

— Это был самый обыкновенный розыгрыш, — презрительно произнесла леди Каролина. — Мы с Мэри нарядились в тельняшки и отправились гулять по улицам. Потом для полноты образа мы подцепили этих двух малолетних дурочек. А когда мы сняли на четверых комнату, и там всё открылось, они устроили скандал…

Дик, словно священник на исповеди, потупив взор, кивал. С трудом сдерживаясь, чтобы не разразиться гомерическим хохотом, и одновременно борясь с искушением прописать этим двум распутницам исключительно с терапевтической целью по пятьдесят ударов плетью с последующим двухнедельным содержанием на хлебе и воде, по лицу леди Каролины он видел, что ничего зазорного она в собственном поступке не усматривает. По её мнению, всему виной были лишь трусливые провансальские шлюшки и напрочь лишённые чувства юмора жандармы. Впрочем, хотя это и привело его поначалу в замешательство, он уже давно заметил, что среди англичан нередко попадаются индивидуумы, привыкшие питать свои развращённые души такой гремучей смесью из разнообразных пороков, что на их фоне все маньяки города Нью-Йорка кажутся не более социально опасными, чем объевшиеся мороженым дети!

— Я должна выйти прежде, чем всё это внесут в уши Хосану, — продолжала молить его Мэри. — Дик, у тебя ведь талант спасать людей… Так было всегда… Скажи им, что мы поедем прямиком ко мне в отель и будем сидеть там тихо, как мыши… Скажи, что мы заплатим сколько угодно…

— Говори за себя, Мэри, — сурово изрекла леди Каролина. — Лично я не намерена дарить этим взяточникам даже ломаного гроша! Посмотрим, как они попляшут, когда об этом беззаконии узнают в Каннах, в консульстве…

— Ради бога, перестань! — взмолилась её менее склонная к правдоискательству подруга. — До утра мы должны выйти…

— Я сделаю всё возможное, — пообещал Дик и добавил: — Вот только… боюсь, что внести какую-то сумму всё же придётся. Ума не приложу, как вас угораздило так влипнуть! — покачал он головой, делая вид, что верит в их невиновность.

Леди Каролина примирительно улыбнулась.

— Я слышала, что вы врач, психиатр, не так ли? На вас вся наша надежда! На вас и на месье Госса…

После этих её слов Дик отошёл с Госсом к дальнему окну и как следует расспросил у старика, что ему удалось узнать. К сожалению, дело оказалось сложнее, чем он думал. Как выяснилось, одна из злополучных девиц принадлежала к довольно знатному роду, и её родители то ли на полном серьёзе, то ли ради приличия оскорбились; с ними предстоял нелёгкий разговор. К счастью, со второй, обыкновенной портовой шлюшкой, договориться было проще. По французским законам за то, что совершили Мэри и леди Каролина, полагалось тюремное заключение или, как минимум, сопряжённое с оглаской их проступка изгнание со страны. Ситуация усугублялась ещё и тем, что мнения среди местного населения разделились: те, кому присутствие богатых иностранцев было выгодно, испытывали неприязнь к тем, на ком отразилось неизбежное в связи с этим повышение цен. Разнюхав обстановку в целом, Госс вкратце обрисовал её Дику. Тот решил, что пора брать быка за рога.

— Думаю, мне не стоит вам объяснять, — начал он, обращаясь к присоединившемуся к ним по его просьбе сержанту, — какие огромные усилия прилагает французское правительство во имя развития американского туризма — вплоть до того, что прошлым летом в Париже арестовывать американцев разрешалось лишь в случае совершения ими наиболее тяжких преступлений…

— То есть, по-вашему, я держу их здесь из-за пустяка?

— Не знаю, видели ли вы их Cartes d'Identite⁸⁴⁴…

— Да их у них нет! У них вообще почти ничего нет — две сотни франков наличными, серьги да кольца! Нет даже нательных крестов, чтоб предстать перед Господом!..

Услышав, что Cartes d'Identite его подзащитных в участке не видели, Дик воодушевился.

— Итальянская графиня, — принялся он гнуть свою

линию, — несмотря на замужество, продолжает оставаться полноправной гражданкой Соединённых Штатов. Кстати, она является внучкой, — Дик не торопясь, глубокомысленно излагал ложь за ложью, — Джона Рокфеллера Меллона⁸⁴⁵. Полагаю, вы о нём слышали?

— Хм, ещё бы, чёрт побери! Вы за кого меня вообще принимаете?

— В таком случае да будет вам известно, что, приходясь племянницей самому Генри Форду⁸⁴⁶, она имеет прямой выход на лидеров компаний такого масштаба, как «Рено» и «Ситроен»⁸⁴⁷. — Произнеся эти слова, Дик подумал, что самое время остановиться, однако видя, как обескуражен его непоколебимой уверенностью бедняга-сержант, не удержался и добавил: — Как, по-вашему, реагировала бы Англия, если бы вы арестовали кого-либо из членов королевской семьи? Она объявила бы Франции ВОЙНУ! Так неужели после всего, что я имел честь вам сообщить, вы всё ещё всерьёз думаете, что великая американская держава будет смотреть на ваши проделки сквозь пальцы?!

— Ну, а что же мне делать с этой… англичанкой?

— Я как раз собирался затронуть этот щекотливый вопрос. Насколько мне известно, сия высокородная особа помолвлена с родным братом самого принца Уэльского, герцогом Букингемским⁸⁴⁸…

— Да уж, не завидую я этому герцогу…

— Мы готовы выплатить потерпевшим в качестве компенсации, — на ходу прикинул в уме Дик, — по тысяче франков, плюс ещё тысячу франков этому… столь ревностно блюдущему репутацию дочери родителю… А ещё две тысячи — лично вам, с тем, чтобы вы распорядились ими по собственному усмотрению. — Дик пожал плечами. — Мы ведь понимаем, что доставили немало хлопот и вашим подчинённым, и владельцу отеля, в котором разразился скандал… Сумму в пять тысяч франков я намерен вручить вам немедленно и надеюсь, что вы, желая оправдать наше доверие, затягивать с решением данного вопроса не станете. Думаю, вам не составит труда выдвинуть против обеих леди обвинение в каком-нибудь незначительном проступке, скажем, в нарушении общественного порядка, и освободить их под залог. Что же касается причитающегося штрафа, то мы готовы уплатить его завтра утром во время заседания суда — через посыльного…

И прежде, чем сержант открыл рот, Дик увидел по его лицу, что дело в шляпе.

— В связи с отсутствием Cartes d'Identite арест этих высокородных особ не был задокументирован, — нерешительно произнёс вконец сбитый с толку страж порядка. — Всё это надо как следует обмозговать… Деньги, как я понял, при вас?

Примерно час спустя Дик и месье Госс завезли Мэри Норт и леди Сибли-Биэрс в отель «Маджестик»⁸⁴⁹, где в стоявшем у главного входа ландолэ⁸⁵⁰ спал, не ведая о злоключениях незадачливой поэтессы, её шофёр.

— Не забудьте, — сказал им Дик, — что каждая из вас должна месье Госсу по сотне долларов.

— Да-да, конечно! — согласилась Мэри. — Не далее как завтра я выпишу ему чек… и подарю пачку франков наличными!

— А от меня не дождётесь! — раздался вдруг хриплый, решительный голос, и все как по команде обернулись к леди Каролине, которая, благополучно придя в себя после пережитого ею потрясения, не замедлила преисполниться праведного гнева. — Всё это просто возмутительно! Какое вы имели право без моего согласия совать этим взяточникам деньги?!

Стоявший около автомобиля скромняга Госс вдруг вскинул голову. В глазах его колыхнулось пламя.

— То есть… вы мне не заплатите?!

— Заплатит, и с лихвой! — поспешил заверить его Дик.

Но Госс, вдруг вспомнив, сколько хамства довелось ему вытерпеть от знатных господ, когда он ещё безусым юнцом сводил концы с концами, работая в Лондоне помощником официанта, решительно шагнул туда, где полыхали при лунном свете медные кудри леди Каролины.

Смерив сию поборницу великого и нетленного искусства свирепым взглядом, он смачно выругался в её адрес. Когда же она, издав короткий ледяной смешок, отвернулась, он, недолго думая, почти вплотную подошёл к ней сзади и, особо не церемонясь, дал ей под зад пинка. Подкошенная метким ударом невеста герцога Букингемского беспомощно воздела руки, и в следующее мгновение её худосочное, облачённое в морскую форму тело осело на тротуар.

— Послушай, Мэри! Или ты немедленно приведёшь эту дуру в чувства, или через десять минут на всех нас наденут кандалы! — сурово заявил, перекрикивая её рыдания, Дик.

На обратном пути старик Госс почти всё время молчал, но когда проезжали мимо оглашаемого звуками играющих джаз скрипок и барабанов казино в Жуан-ле-Пене, он глубоко вздохнул и изрёк буквально следующее:

— О, мистер Дайвер, что за сумасшедшие женщины! Я в жизни не встречал таких женщин! Я имел честь быть знакомым со знаменитыми куртизанками, и они сумели снискать моё уважение… Но эти женщины — они просто сумасшедшие!

Глава 11

У Дайверов была привычка вдвоём ходить в парикмахерскую. Николь всегда нравилось сидеть, набросив на плечи полотенце, перед зеркалом и слушать, как из соседнего зала, где толстый, облачённый в белоснежный халат француз-цирюльник стрижёт и бреет Дика, в открытую дверь доносится лязг ножниц, звон монет и бесконечные «Voila!» да «Pardon!»⁸⁵¹. Вот и теперь, на второй день после возвращения её супруга из Авиньона, они, как обычно, отправились туда, где, недвижно сидя среди множества сверкающих, источающих аромат флаконов, в обмен на традиционные «мытьё и стрижку» они должны были, следуя моде, под неугомонное жужжание фенов лишиться более чем половины дарованных им природой волос и почти всех карманных денег.

Проходя мимо отеля «Карлтон»⁸⁵², чьи не пропускавшие ни единого солнечного луча жалюзи напоминали ей двери тюремных камер, Николь разглядела в одном из мчавшихся по шоссе автомобилей Томми Барбана. Заметив, каким оживлением сменилась при её виде обычно свойственная ему меланхолия, как широко распахнулись и заблестели его полузакрытые до этого глаза, она моментально потеряла покой. Ей захотелось быть не с Диком, а с ним. Ожидающее её праздное времяпрепровождение в парикмахерской начало заранее её раздражать — вот она, очередная дань так называемым приличиям, отделяющим её от настоящей жизни! Одетая в белый халат, пахнущая растаявшей от жары помадой и дешёвым одеколоном парикмахерша вдруг показалась ей сиделкой…

Тем временем совсем рядом, за стеной, сидел Дик. Из-под огромного полотенца выглядывало его сплошь покрытое пеной лицо. В зеркало Николь был виден соединяющий два зала коридор, и в один прекрасный момент она заметила, что по нему шагает, направляясь в мужской зал, не кто иной как Томми! Сердце её встрепенулось. Раскрасневшись от радости, она стала ждать приближающейся бури.

Буквально через минуту до неё долетели первые грозовые раскаты:

— Привет, Дик! Как поживаешь?.. Есть разговор…

— …серьёзный…

— …серьёзный…

— …ни малейших возражений…

Затем Дик с выглядывающей поверх полотенца наскоро отмытой от пены, но от этого не менее кислой миной явился в дамский зал.

— Твой друг, похоже, сошёл с ума. Он желает видеть нас обоих сразу, и я… В общем, я дал за тебя согласие. Идём!

— Но я… Мои волосы… Ты же видишь, в каком они состоянии!

— К чёрту волосы! Пойдём!

Николь нехотя велела изумлённой парикмахерше убрать полотенца. Чувствуя себя растрёпанной и неухоженной, она вышла вслед за Диком на улицу. Там сгоравший от нетерпения Томми поцеловал ей руку.

— Пойдём в Cafe des Alliees, — сказал Дик.

— Куда угодно, где можно поговорить без свидетелей, — согласился Томми.

Когда, оказавшись под густой сенью сплетённых крон, где в летние месяцы, собственно, и находилось большинство столиков, все трое расположились, Дик предложил заказать напитки.

— Мне citron presse⁸⁵³, - сказала Николь.

— Мне demi⁸⁵⁴, - небрежно бросил взволнованный предстоящим разговором Томми.

— Мне Blackenwite⁸⁵⁵, - произнёс Дик.

— Il n’y a plus de Blackenwite. Nous n’avons que le Johnny Walkair.⁸⁵⁶

— Ca vа.⁸⁵⁷

Ей джаз не по нраву,
Скучны ей забавы,
Но в маленьком тихом отеле
Вы поймёте друг друга без слов…

— Твоя жена, Дик, — без предисловий начал Томми, — твоя жена тебя больше не любит. Она любит меня…

Теперь, когда правда была озвучена, Дик и Томми вдруг сделались словно чужие. В самом деле, какие общие интересы могут быть у двух мужчин, которые, пробыв столько лет друзьями, вдруг сделались соперниками? Отныне между ними стеной стояла принадлежавшая все эти годы одному из них, а теперь жаждущая принадлежать другому женщина, и было ясно, что все попытки докричаться друг до друга сквозь неизбежную в этом треугольнике ложь и ревность обречены заранее.

— Минуточку, — сказал Дик. — Donnez moi du gin et du siphon.⁸⁵⁸

— Bien, Monsieur.⁸⁵⁹

— Ну что ж, Томми, можешь продолжать…

— По-моему, более чем очевидно, что ваш брак с Николь себя исчерпал. Она не хочет больше с тобой оставаться. Признаться, я ждал этого целых пять лет…

— Ну, Николь, что ты на это скажешь?

Оба подняли на неё глаза.

— К Томми я далеко не равнодушна, Дик…

Он кивнул.

— Давай скажем прямо, что тебе я больше не нужна, — продолжала она. — Всё дело в привычке. После встречи с Розмари ты ко мне переменился…

— Прости, Дик, но ты просто… Ты просто её не понимаешь, — поспешил вмешаться, чтобы не дать ей развить эту не особо приятную для него тему, Томми. — Лишь потому, что много лет назад она была больна, ты до сих пор считаешь её своей пациенткой.

От этого тягостного разговора их неожиданно отвлёк наглый, похожий на бандита американец, который, невесть откуда взявшись, назойливо пытался всучить им свежие, только из Нью-Йорка, номера «Herald» и «Times»⁸⁶⁰.

— Уж тут как напишут так напишут, — философски заметил он, подсаживаясь к ним за столик. — А вы давно здесь, землячки?

— Cessez cela! Allez Ouste!⁸⁶¹ — нагрубил ему Томми и, вновь обращаясь к Дику, продолжил: — Ни одна женщина не вынесла бы…

— Землячки! — нимало не смущаясь, перебил его американец. — Вы, должно быть, решили, что мне просто нечего делать? Так вот, другие, к вашему сведению, считают иначе…

И с этими словами он извлёк из бумажника пожелтевшую газетную вырезку, которую Дик, как ему подсказала память, уже где-то видел: это была карикатура, на которой толпы американцев валом валили с парохода на берег, таща сумки с золотом.

— Глядите! С какой стати я должен кому-то отдавать свою долю?! Правильно, ни с какой! Именно поэтому я сегодня приехал сюда из Ниццы на Тур-де-Франс⁸⁶²!

Лишь когда Томми, свирепо прорычав «аllez-vous-en»⁸⁶³, наконец заставил наглеца обратиться в бегство, Дик вспомнил, что пять лет тому назад имел неосторожность познакомиться с этим подозрительным типом на Rue des Saintes Anges.

— Эй, дружище! — крикнул он ему вдогонку. — А когда здесь будет Тур-де-Франс?

— С минуты на минуту, землячок!

Когда он, одарив Дика сияющей улыбкой, удалился восвояси, Томми не замедлил вернуться к разговору.

— Elle doit avoir plus avec moi qu’avec vous.⁸⁶⁴

— Нельзя ли по-английски? Что значит «doit avoir»⁸⁶⁵?

— «Doit avoir»? Это значит, что будь она со мной, она не была бы так несчастна!

— Вот как? Ну что ж, думаю, до тех пор пока всё это вам обоим не приестся, будет забавно… Но помни, Томми, что у нас с Николь за плечами не только ссоры и обиды. Мы прожили вместе немало счастливых дней. Наши чувства прошли проверку временем…

— L’amour de famille⁸⁶⁶! — презрительно отозвался Томми.

— А тебе не приходило в голову, что когда ты добьёшься того, чего ты хочешь, о вас двоих можно будет сказать то же самое?

Вдруг нарастающий шум на улице заставил его умолкнуть. Вот раздался барабанный бой, затрубили трубы, над площадью взметнулась в небо огромная, пёстро раскрашенная голова картонного змея, и на тротуары в одночасье высыпала целая толпа едва очнувшихся от полуденного сна зевак.

Ещё минута — и повсюду принялись шмыгать на велосипедах мальчишки, вновь и вновь возвещал о приближении знаменитой гонки оглушительный хор автомобильных гудков, одна за другой подкатывали битком набитые одетыми в яркие, украшенные разноцветными кистями костюмы спортсменами машины, а по мере появления на улицах города праздничных шествий из дверей кафе и ресторанов будто по команде выбегали поглазеть на невиданное зрелище сотни раскрасневшихся, в полурасстёгнутых рубахах поваров и официантов. Первым вестником начавшегося действа суждено было стать одинокому облачённому в тёмно-красную майку гонщику, который с невозмутимым, словно высеченным из камня, лицом промчался перед ликующей толпой и исчез в лучах клонящегося к закату солнца. За ним проследовали ещё трое: тоже с застывшими, лишёнными всяких эмоций лицами, с тяжёлыми, опущенными от необоримой усталости веками. Ноги их были покрыты сплошным слоем песка и дорожной пыли, а выцветшие от солнца майки болтались на них, словно лохмотья у цирковых арлекинов.

— Я считаю, — заявил тем временем, обращаясь к Дику, Томми, — что в сложившейся ситуации дать Николь развод — это твой долг. Надеюсь, мы решим всё по-хорошему?

В этот миг вслед за первыми велосипедистами из-за угла вдруг ринулось не менее полусотни — целая армада, растянувшаяся более чем на двести ярдов! Слыша восторженные возгласы толпы, некоторые из них смущённо улыбались; другие были слишком измучены, чтобы хоть как-то реагировать. Впрочем, было очевидно, что и первые, и вторые в равной степени изнемогают от жары и усталости. Вот промчалась с весёлым визгом вереница мальчишек, за ними проследовали те, кто с бессмысленным упорством продолжал плестись в хвосте, а завершал всю процессию небольшой грузовик, подбиравший тех, кто стал жертвой случайного столкновения или вконец выбился из сил. Наконец, всё стихло. Николь втайне хотелось, чтобы Дик взял инициативу на себя, но его создавшееся положение вещей, по-видимому, вполне устраивало. Во всяком случае, вид у него был такой, как будто сидеть, ловя на себе любопытные взгляды, с лишь наполовину выбритым лицом в летнем кафе и созерцать при этом её неоконченную стрижку было мечтой всей его жизни.

— Признайся, Дик, что ты давно уже мною тяготишься, — сказала она. — Думаешь, я не понимаю, как трудно тебе порой со мной приходится?.. А после развода ты мог бы сосредоточиться на своей работе, и, кто знает, быть может, тебя ждут новые свершения…

Томми нетерпеливо передёрнул плечами.

— По-моему, всё это ерунда, — заявил он. — Просто мы с Николь друг друга любим — и точка.

— Ну что ж, — вдруг снова почувствовав себя профессионалом, подытожил Дик, — коль скоро вопрос решён, думаю, мы можем вернуться в парикмахерскую.

Но Томми хотелось ссоры:

— Существует целый ряд моментов…

— Мы с Николь всё уладим, — невозмутимо возразил ему Дик. — Считай, победа у тебя в кармане. Я прекрасно понимаю Николь, и… В общем, мешать тебе не стану. Но если мы будем обсуждать все условия развода втроём, то наверняка наговорим друг другу массу неприятных вещей, о которых потом, я уверен, будем жалеть.

Нехотя признав, что Дик прав, Томми тем не менее, как истинный француз, непременно хотел, чтобы последнее слово осталось за ним.

— Само собой разумеется, — сказал он, — что отныне и вплоть до оформления развода Николь будет находиться под моей защитой. И поверь, Дик, если я узнаю, что ты, живя с ней под одной крышей, позволил себе лишнее, то я за себя не ручаюсь!..

— Я что, похож на насильника? — отрезал ему Дик.

Затем он встал и, кивнув на прощанье им обоим, направился в парикмахерскую один. Прекрасная волчица по имени Николь проводила его своим знаменитым хищным взглядом.

— Ну что ж, повёл он себя вполне достойно, — заметил Томми. — Николь, милая! Полагаю, теперь мы можем встречаться не таясь?

— Вне всякого сомнения.

Ну, вот и сбылось. Без особых, как ни странно, трагедий. Смутно чувствуя, что начиная с того дня, когда она отдала Томми камфорную растирку, Дик уже заранее знал, чем всё это кончится, Николь чувствовала себя обманутой, но вопреки всему бесконечно счастливой. Промелькнуло и погасло предательское, совершенно нелепое отныне желание как можно скорее поделиться этим счастьем с Диком. Но до тех пор, пока его удаляющийся силуэт не слился, превратившись в едва заметную точку, с продолжающей веселиться толпой, Николь неотрывно смотрела ему вслед.

Глава 12

Свой последний день на Ривьере доктор Дайвер полностью посвятил детям. Прекрасно понимая, что собственной молодости с её дерзновенностью помыслов и несокрушимым оптимизмом ему уже не вернуть, он хотел навсегда сохранить в своей памяти хотя бы образы этих кротких, бесконечно дорогих ему созданий. Детям было сказано, что всю зиму они будут жить в Лондоне с тётей Бэби, а с наступлением весны поедут к папе в Америку. Кроме того, Николь согласилась, что в случае возникновения вопроса об увольнении гувернантки ему будет принадлежать последнее слово.

Слабым утешением служила ему мысль о том, как много он успел дать своей дочери. Увы, в отношении сына он так уверен не был! Как часто он с горечью признавался себе, что не в силах подарить даже капли счастья своим тихим и грустным, с немым ожиданием взирающим на него снизу вверх малышам! Однако когда настала пора расставаться, его вдруг охватило непреодолимое желание прижать к груди их крошечные, грациозные головки и стоять так до тех пор, пока их нежные, будто ангельские черты не отпечатаются навеки в его сердце…

Простившись с детьми, он обнял старика-садовника — того самого, который шесть лет назад разбивал для них здесь, на вилле «Диана», сад; он расцеловал в обе щёки безответную провансальскую крестьянку, которая, придя к ним ещё девчонкой, все эти годы ухаживала за их детьми как за своими собственными. Узнав, что развод — дело решённое, она рухнула на колени и забилась в рыданиях. Дик, чуть ли не силой заставив её подняться, сунул ей триста франков и поспешно удалился. Николь, как и было условлено, из своей комнаты не выходила. Сев в гостиной за стол, он написал две записки — одну ей, вторую накануне прибывшей из Сардинии⁸⁶⁷ Бэби Уоррен. Затем, достав из шкафа огромную, высотой в три фута⁸⁶⁸ и объёмом более чем в десять кварт⁸⁶⁹, однажды кем-то подаренную им бутылку бренди, он залпом выпил всё, что в ней оставалось, и тихо, стараясь не привлекать внимания прислуги, вышел за калитку.

Добравшись на автомобиле в Канны, он отправился на вокзал и там сдал в камеру хранения свои чемоданы. Затем он решил поехать в последний раз посмотреть на пляж.

Когда Николь и Бэби вышли в то утро к морю, пляж был почти пустынен. Лишь вездесущие мальчишки носились с весёлым визгом вдоль берега. Был полный штиль, и в высоком, белом от зноя небе пылало жёлтое, с размытыми контурами солнце. Официанты тащили в бар вёдра со льдом; американский фотограф от «Эй-энд-Пи»⁸⁷⁰ возился, ища тень, со своим штативом. Всякий раз, когда на каменной лестнице слышались шаги, он поднимал глаза и оборачивался, но, увы, почти все те, кто мог бы послужить для него источником вдохновения, ещё до рассвета пресытившись вином и любовью, отсыпались в кромешной тьме своих оснащённых новыми, не пропускавшими ни единого солнечного луча жалюзи номеров…

Выйдя на песчаный берег, Николь увидела Дика. Облачённый в строгий, далеко не пляжный костюм, он сидел на одном из камней. Затаив дыхание, она поспешила скрыться обратно в тень своей кабинки. Через минуту к ней присоединилась Бэби.

— Дик ещё не уехал, — сказала она.

— Да, я знаю.

— Вообще-то я надеялась, что у него хватит такта здесь не появляться.

— Это его пляж. По сути, он его создал. Старик Госс не раз говорил, что всем, что у него есть, он обязан Дику.

Бэби смерила сестру ледяным взглядом.

— Всё-таки зря мы дали ему шанс сменить велосипед на «Рено», — заметила она. — Когда человека извлекают из его родной стихии, он, как бы блестяще всё это ни выглядело снаружи, в действительности теряет голову…

— Целых шесть лет Дик был мне надеждой и опорой, — ответила ей Николь. — Он ни минуты не заставил меня страдать. Более того, он всячески старался оградить меня от всего, что могло причинить мне боль. Он…

— Одним словом, он вёл себя как и подобает хорошему врачу, — решительно заключила, слегка выдвинув нижнюю челюсть, Бэби.

Некоторое время сёстры сидели молча. Уже порядком уставшая от происходящего Николь не без уныния думала о том, что будет дальше; Бэби тем временем размышляла, не выйти ли ей, наконец, замуж за недавно позарившегося на её руку, сердце и капитал истинного, как она слышала, отпрыска династии Габсбургов⁸⁷¹. Впрочем, размышлением это можно было назвать лишь условно, ибо вот уже на протяжении целого ряда лет жизнь её была настолько однообразна, что по мере того как атрофировались её чувства всякого рода разговоры об отношениях с мужчинами мало-помалу становились для неё важнее, чем сами отношения. Лишь говоря о любви, она могла выйти из привычного для неё оцепенения.

— Должно быть, он уже ушёл, — сказала, немного переждав, Николь. — Если не ошибаюсь, его поезд отходит в полдень.

Бэби, приподнявшись на носках, прищурилась и посмотрела вдаль.

— Нет, не ушёл, — ответила она. — Сидит на террасе с какими-то двумя дамами, беседует… Но ты не волнуйся: на пляже теперь столько народу, что он наверняка нас не заметит.

Однако Бэби ошибалась: в ту самую минуту, когда они вышли из кабинки, Дик разглядел их среди толпы и продолжал смотреть на них до тех пор, пока они не исчезли снова. Он сидел, потягивая анисовый ликёр⁸⁷², с Мэри Норт и Каролиной Сибли-Биэрс.

— Ах, Дик, в ту ночь, когда ты нас спас, ты был… ты был как когда-то, — говорила Мэри. — И лишь в конце, когда ты рассердился на Каролину, я вспомнила, что ты давно не тот… Скажи, почему ты не хочешь всегда быть таким, как раньше? Ты ведь мог бы…

Самым забавным в его новом положении ему показалось то, что Мэри Норт пытается учить его жизни.

— Твои друзья, Дик… Уверяю тебя, что ты по-прежнему им дорог, но когда ты пьян, ты говоришь ужасные вещи! Этим летом я только и делаю что передо всеми тебя оправдываю…

— Цитата из доктора Эллиота⁸⁷³.

— Но ведь так оно и есть! Пьёшь ты или нет — это твоё личное дело… Знаешь, Дик, — после минутного колебания добавила она, — помню, Эйб, даже когда у него случались настоящие, просто страшные запои, никогда не бывал с людьми так груб, как ты…

— Люди поражают своим тупоумием…

— А у тебя есть выбор? — спросила, поразившись, Мэри. — Нет, конечно, если люди нашего круга тебе не по нраву, ты можешь поискать себе друзей среди тех, для кого говорить в глаза гадости — обычное дело. Но заладится ли ваша дружба?.. Видишь ли, все мы ловим минуты счастья и бежим страданий. Поэтому неудивительно, что если ты не щадишь чужие чувства, то с тобой попросту перестают общаться.

— Можно подумать, что кто-то щадил мои чувства…

Мэри, лишь из благодарности согласившаяся составить компанию этому недружелюбному на вид, внушавшему ей страх человеку, теперь, сама того не зная, и в самом деле «ловила минуты счастья».

— Наш главный бич — вседозволенность, — сказала она, в очередной раз отклонив предложение Дика заказать ещё по порции спиртного. — Ты ведь и сам прекрасно знаешь, как я отношусь к этому… после Эйба… Видеть, как благородный, талантливый человек угасает у тебя на глазах… от алкоголизма…

Леди Каролина Сибли-Биэрс без лишних слов встала и с наигранной живостью сбежала по ступенькам на пляж.

Что касается Дика, то он, уже с утра успев залить в себя дневную порцию выпивки, чувствовал себя именинником. Впрочем, несмотря на более чем праздничное настроение, проявляемый им к Мэри Норт интерес продолжал носить исключительно платонический, галантно-почтительный характер. Глаза его, вдруг сделавшиеся ясными, как у ребёнка, умоляли её о сострадании, и в какой-то миг он почувствовал, как им овладевает извечное желание сказать ей, что кроме них в этом мире уже не осталось ни мужчин, ни женщин…

… И тогда на его горизонте больше не будут маячить эти две зловещие фигуры: мужская — в чёрном и женская — в белом…

— Если не ошибаюсь, Мэри, когда-то я тебе нравился? — решился он.

— Нравился! Да я тебя любила! Любила, слышишь?.. Тебя любили все… Ни одна женщина не нашла бы в себе сил тебе отказать…

— Мне кажется, между нами всегда что-то было.

— Правда, Дик? — с восторгом откликнулась она.

— Конечно. Я прекрасно видел, как тяжело тебе порой приходится и с каким стоицизмом ты переносишь все трудности…

Однако на большее его не хватило. Чувствуя, что в нём вот-вот возьмёт верх привычный сарказм, он счёл за благо замолчать.

— Ах, Дик, я всегда знала, как ты умён, — ответила ему, воодушевившись, Мэри. — И мне казалось, что уж обо мне-то ты точно знаешь всё! Должно быть, поэтому я и боялась тебя, когда мы поссорились…

Он смотрел на неё с неподдельной нежностью, за которой угадывалось истинное чувство. И вдруг их взгляды, встретившись, на миг сделались единым целым… Но затем, поняв, что совладать с нарастающей в нём злобой он не в силах и к тому же боясь, что Мэри почувствует фальшь, Дик первым заставил себя вернуться к реальности — и они вновь оказались на Ривьере, на залитом солнцем пляже.

— Мне пора, — сказал он и, слегка пошатываясь, встал.

От охватившей было его эйфории не осталось и следа. Ещё минуту назад с бешеной скоростью мчавшаяся по его жилам кровь теперь, казалось, вот-вот готова была остановиться. Он поднял правую руку и размашистым жестом благословил с высоты террасы пляж. У ближайших зонтов с десяток любопытных подняли головы.

— Я должна с ним поговорить, — поддавшись мгновенному порыву, вскочила с места Николь.

— Нет, — решительно остановил её Томми. — Оставь прошлое прошлому…

Глава 13

Выйдя за Томми, Николь ещё некоторое время продолжала переписываться с Диком. В их письмах речь шла в основном о делах и о детях.

— Дик был моей первой любовью, и я никогда его не забуду, — часто повторяла она Томми.

— Конечно, — отвечал он. — Иначе и быть не может.

Вернувшись в Буффало, Дик пытался открыть там частную психиатрическую практику, но, похоже, без особого успеха. Что стало причиной постигшей его неудачи, Николь так и не узнала, но спустя пару месяцев ей стало известно, что он обосновался и открыл уже общую практику в небольшом городке под названием Батавия⁸⁷⁴, штат Нью-Йорк. Затем он переехал практиковать в Локпорт⁸⁷⁵. Так сложилось, что именно об этом периоде его жизни ей удалось узнать больше всего. В частности, ходили слухи, что теперь, через много лет, он снова всерьёз увлёкся велоспортом, что он имеет немалый успех у женщин и что лежащая у него на столе кипа бумаги представляет собой не что иное как почти законченный медицинский труд. Все, кому доводилось с ним общаться, наперебой отмечали его изысканные манеры и с восторгом отзывались о произнесённой им на каком-то важном собрании чиновников от здравоохранения речи на тему опасности злоупотребления психотропными препаратами. Однако вскоре у него завязался роман с женой лавочника, а один из бывших пациентов затеял против него тяжбу, и из Локпорта ему пришлось уехать.

После этого он уже не спрашивал в письмах, когда к нему в Штаты приедут погостить дети и не отвечал, когда Николь справлялась, не нуждается ли он в деньгах. Из последнего его письма она узнала, что он открыл врачебную практику в городке под названием Женева⁸⁷⁶, штат Нью-Йорк, и между строк уловила, что отныне он не один. Открыв атлас, она отыскала в самом центре Фингер-Лейкс⁸⁷⁷ Женеву и прочла, что место это не лишено красот и даже считается вполне респектабельным. Тогда, вспомнив Гранта в Галене, она подумала, что, возможно, звёздный час Дика и вправду ещё впереди. Во всяком случае, ей хотелось на это надеяться. Ещё через какое-то время от него пришла короткая, в несколько строк, записка из городка Хорнелл⁸⁷⁸, штат Нью-Йорк. Всё тот же атлас подсказал ей, что Хорнелл — совсем крохотное местечко неподалёку от Женевы. Ну что ж, сказала она тогда себе, в каком бы городе он ни находился, теперь можно не сомневаться, что он на всю жизнь обосновался в родном штате…

---

Примечания к части 3

Глава 1

⁷⁰⁸ Норма Толмадж (1894–1957) — американская актриса и продюсер эпохи немого кино. Пик её популярности пришёлся на начало 1920-х годов. Следует отметить, что её сёстры Констанс (см. прим. 63) и Натали Толмадж тоже были известными актрисами.

⁷⁰⁹ Не исключено, что Франц более или менее осознанно лжёт. Имеются сведения, что в І половине ХІХ века (то есть за сто лет до описываемых в романе событий) боксёрские поединки разрешалось устраивать на палубах кораблей американского военно-морского (но никак не гражданского!) флота.

⁷¹⁰ Автором басни о незадачливом Зайце, который из-за собственной лени и самоуверенности проиграл соревнование в беге мудрой Черепахе, является знаменитый древнегреческий баснописец Эзоп. В дальнейшем басня на данный сюжет была создана Лафонтеном. Мораль её заключается в том, что нередко труд берёт верх над природными способностями, а самомнение приводит к позорному поражению.

Глава 2

⁷¹¹ Шлафрок — мужской домашний халат. Несомненно, здесь речь идёт об убожестве не только в прямом, материальном смысле: будучи лишённым той душевной щедрости, которая необходима, чтобы безоговорочно принять пережившего личную катастрофу Дика таким, каков он есть, Франц вынужден оправдывать натянутость своих с ним отношений… собственной ограниченностью!

⁷¹² Содержащийся в различных органах и тканях человеческого организма гормон адреналин является нейромедиатором (то есть участвует в передаче нервных импульсов). Инъекции синтетического адреналина применяются при тяжёлых аллергических реакциях. Имеет ряд серьёзных противопоказаний.

⁷¹³ Нейросифилис — сифилитическое поражение головного и спинного мозга. Сопровождается психическими расстройствами.

⁷¹⁴ Реакция Вассермана — методдиагностики сифилиса, предложенный немецким иммунологом Августом Вассерманом (1866–1925).

⁷¹⁵ Спинномозговая жидкость представляет собой жидкую среду, которая окружает спинной и головной мозг, а также заполняет его внутренние полости (желудочки). При позднем нейросифилисе в спинномозговой жидкости можно обнаружить деструктивные изменения.

⁷¹⁶ «Отель трёх миров» (фр.)

⁷¹⁷ Хэрроу, или Харроу (англ. Harrow School) — одна из известнейших и старейших английских привилегированных школ для мальчиков, расположенная в нескольких милях от Лондона. Здесь, в частности, учились Джордж Гордон Байрон, Джон Голсуорси, Уинстон Черчилль и целый ряд более или менее известных английских политиков.

⁷¹⁸ Кингс-колледж (англ. King's College), или Королевский колледж — один из колледжей Кембриджского университета. Основан королём Генрихом ІV в 1441 году.

⁷¹⁹ Кантаридин — высокотоксичное вещество, выделяемое жуком Epicauta funebris. Наряду с пагубным воздействием на целый ряд органов человека и млекопитающих, стимулирует половую функцию.

⁷²⁰ Метаболизм представляет собой набор химических реакций, которые обеспечивают в организме поддержание жизни.

⁷²¹ Концерн — крупное объединение ряда промышленных, финансовых и торговых предприятий.

⁷²² Опиаты — наркотические вещества, выделяемые из опийного мака. В XIX веке относящиеся к их числу морфин и героин применялись в медицине как обезболивающие. В дальнейшем, однако, героин стал одним из самых распространённых наркотиков.

⁷²³ Барбитураты — лекарственные средства, оказывающие угнетающее влияние на центральную нервную систему. Применяются как седативное средство.

⁷²⁴ Аннексия — насильственное присоединение государством всей или части территории другого государства в одностороннем порядке.

⁷²⁵ нежелательное лицо (лат.) Данное выражение, первоначально употреблявшееся как дипломатический термин, в дальнейшем стало обозначать вообще человека, которого где-либо не желают видеть.

⁷²⁶ Как уже отмечалось, издание с таким названием перестало выходить в 1924 году (см. прим. 44). По всей видимости, Дик читает The New York Herald Tribune.

⁷²⁷ Месье, он исчез! (фр.)

⁷²⁸ Но как?! (фр.)

⁷²⁹ Он исчез! (фр.)

⁷³⁰ месье (фр.)

⁷³¹ «Свадьба раскрашенной куклы» («The Wedding of the Painted Doll») — песня из вышедшего в 1929 году американского мюзикла «Бродвейская мелодия» («Broadway Melody»).

Глава 3

⁷³² Клептомания — болезненное влечение к воровству.

⁷³³ Ром изготавливают путём сбраживания и перегонки побочных продуктов сахарно-тростникового производства, таких как патока и тростниковый сироп.

⁷³⁴ Полпинты составляет около 0, 25 л.

⁷³⁵ Брокер — профессиональный участник рынка ценных бумаг, совершающий сделки на основе возмездных договоров с клиентом.

⁷³⁶ В протестантизме употребление алкоголя считается грехом.

⁷³⁷ Эверест — самая высокая гора в мире (8 848 м над уровнем моря). Расположена в Гималаях.

⁷³⁸ местным вином (фр.)

Глава 4

⁷³⁹ Шпиц — декоративная порода собак.

⁷⁴⁰ Байонна (фр. Bayonne) — город и коммуна на юго-западе Франции, недалеко от северной границы Испании.

⁷⁴¹ Силихэм-терьер — порода собак, выведенная в Уэльсе. Ныне относится к числу редких.

⁷⁴² Пекинес — декоративная порода собак, выведенная в Древнем Китае более 2000 лет назад.

⁷⁴³ Спиртовка — горелка для жидкого топлива. Применяется главным образом с целью подогрева веществ при химических опытах.

⁷⁴⁴ Знаменитый английский поэт Джордж Гордон Байрон прибыл в Италию (Венецию) в 1816 году и находился там вплоть до своего отбытия в Грецию (1823).

⁷⁴⁵ В настоящее время запасы марганцевых руд, размеры которых, однако, сравнительно невелики, имеются в таких азиатских странах, как Иордания, Турция, Иран и Саудовская Аравия.

⁷⁴⁶ Линия Мэйсона-Диксона (англ. Mason-Dixon Line) — граница, проведённая в 1763–1767 г. г. английскими землемерами и астрономами Чарльзом Мэйсоном и Джеремайей Диксоном с целью разрешения территориального спора между британскими колониями в Америке Пенсильванией и Мэрилендом. До гражданской войны линия Мэйсона-Диксона служила символической границей между свободным Севером и рабовладельческим Югом. В словах о том, что южнее этой линии нового супруга Мэри не пустили бы в пульмановский вагон, содержится весьма прозрачный намёк на то, что несмотря на формальную отмену рабства белая раса по-прежнему оставалась в Соединённых Штатах привилегированной, и особенно это бросалось в глаза на Юге — там, где проживали потомки чернокожих рабов и по-прежнему бытовали расовые предрассудки.

⁷⁴⁷ Пульмановским называется большой комфортабельный пассажирский спальный железнодорожный вагон (по имени его изобретателя — американского фабриканта Джорджа Пульмана). Выпуск таких вагонов был начат компанией «Пульман» в 1864 году. С тех пор само слово «Пульман» сделалось синонимом в высшей степени комфортабельного пассажирского железнодорожного транспорта.

⁷⁴⁸ Берберы — общее название принявших в VII веке ислам коренных жителей Северной Африки (от западных границ Египта на востоке до Атлантического океана на западе; от реки Нигер на юге до Средиземного моря на севере). Проживают в Марокко, Алжире и ряде других африканских стран. Кабилы — народ группы берберов, проживающий в горах на севере Алжира, к востоку от г. Алжир. Что касается сабиев, то само это понятие в арабском языке означает людей, обратившихся из иных религий в мусульманство. Как утверждает Коран, всемилостивый Аллах обещает им, даже если окажется, что они вступили на путь истинный в последний день существования земного миропорядка, в потустороннем мире «награду». В ряде мусульманских и европейских источников под именем сабиев упоминаются самые разнообразные, жившие в различные эпохи народности. По-видимому, религия части сабиев была подобна христианству, в то время как другие были звёздопоклонниками. Благодаря литературным памятникам так называемых сирийских сабиев мусульмане познакомились с культурно-философским наследием древних вавилонян и греков. Как бы то ни было, несомненным является тот факт, что родина сабиев находилась в пределах территории распространения ислама. И наконец, завершением упомянутого в тексте романа «пояса» является расположенная в Южной Азии Индия.

⁷⁴⁹ Мажордом — домоправитель, старший лакей, управляющий.

⁷⁵⁰ Тюрбан (чалма) — традиционный мужской и женский головной убор представителей народов Северной Африки, Аравийского полуострова, Индии и других азиатских стран. Представляет собой обмотанный вокруг головы кусок ткани.

⁷⁵¹ Паранджа — традиционная для мусульманских стран женская верхняя одежда (подобие халата), закрывающая лицо.

⁷⁵² Несессер — шкатулка или футляр для мелких предметов, например, для косметических или рукодельных принадлежностей.

⁷⁵³ Американская фондовая биржа (англ. American Stock Exchange), местоположением которой является Нью-Йорк, была основана в 1921 году.

⁷⁵⁴ Карболка (карболовая кислота, фенол) — применявшееся с 1865 года в медицине дезинфицирующее средство. Получают его из каменноугольной смолы. Как выяснилось впоследствии, обладает высокой токсичностью.

⁷⁵⁵ Пери — в иранской мифологии существа в виде прекрасных девушек, своеобразное подобие европейских фей. Употребляется в значении «восточная красавица».

Глава 5

⁷⁵⁶ В Древнем Риме гладиаторские бои относились к числу наиболее популярных развлечений. Трезубец и короткий меч — нередко употреблявшиеся в их ходе виды оружия.

⁷⁵⁷ шабли Мутон (фр.) Разновидность вина шабли (см. прим. 763). Мутон — один из наиболее известных виноградников винодельческого региона Шабли.

⁷⁵⁸ Ублюдок! (фр.)

⁷⁵⁹ Прощайте, мадам! Всего наилучшего! (фр.)

⁷⁶⁰ буйабесс (т. е. марсельскую уху) (фр.) Данное блюдо представляет собой традиционный провансальский суп из рыбы и других морепродуктов, характерный для всего средиземноморского побережья Франции, но всё же наиболее популярный в Марселе. В состав его входят обжаренные и тушёные овощи, около десяти наименований рыбы, морепродукты, лук, чеснок, фенхель, апельсиновая цедра, шафран и ряд других компонентов. Едят буйабесс с поджаренными багетами и чесночным соусом.

⁷⁶¹ Шафран — пряность, получаемая из высушенных цветков шафрана посевного. Известна с древнейших времён. Вследствие трудоёмкости производственного процесса относится к числу наиболее дорогостоящих.

⁷⁶² Мидии — разновидность морских двустворчатых моллюсков. Широко используются в качестве пищевого продукта. Креветки — ракообразные из отряда десятиногих. Относятся к числу деликатесов. Кальмары — отряд десятируких головоногих моллюсков. Многие из них тоже находят применение в кулинарии.

⁷⁶³ шабли (фр.) Белое сухое вино, производимое из винограда сорта шардоне, который произрастает в Северной Бургундии (Франция).

⁷⁶⁴ Бухта (залив) Ангелов (фр. Baie des Anges) — живописная бухта во французском Средиземноморье, в регионе Прованс — Альпы — Лазурный Берег, простирающаяся перед городом Ниццей. Именно здесь расположен известный бульвар, именующийся Английская Набережная.

⁷⁶⁵ Стюард — член экипажа пассажирского судна, в чьи обязанности входит обслуживание пассажиров, а также забота об их безопасности.

⁷⁶⁶ Манишка (пластрон) — съёмная или пришитая нагрудная вставка, являющаяся дополнением к мужской рубашке или женскому платью. Появившись ещё в XVIIІ веке, манишки становятся особенно популярными в конце XIX, когда вследствие демократизации моды представители всё более широких слоёв населения начали носить одежду из белой ткани (те, кто не мог позволить себе иметь множество белоснежных рубашек, решали проблему путём ежедневной смены манишек).

⁷⁶⁷ Триклиний — являвшееся частью интерьера древнеримской столовой ложе в форме буквы П, на котором во время пиршества могли возлежать три человека.

⁷⁶⁸ Но для нас, героев, необходимо время, Николь. Видите ли, мелкие, эпизодические проявления героизма — это… В общем, это совсем не то. Истинному подвигу надлежит обладать монументальностью… (фр.)

⁷⁶⁹ Ах, Николь, давайте лучше будем говорить по-французски! (фр.)

⁷⁷⁰ Рональд Колман (1891–1958) — английский актёр. Основываясь на собственном жизненном опыте (участие в Первой мировой войне и ранение), сумел создать в высшей степени реалистичные образы тех, кто волею судьбы оказался на поле боя.

⁷⁷¹ Североафриканском корпусе (фр.)

⁷⁷² Девятка — популярная, главным образом детская карточная игра.

⁷⁷³ Британской империи суждено было стать крупнейшим из существовавших за всю историю человечества государств. Истоки её формирования следует искать ещё в Средневековье (в 1169 году началась колонизация Ирландии, в 1282 был присоединён Уэльс), а завершением её распада считается 1997 год (передача КНР суверенитета над Гонконгом). Тем не менее, после Первой мировой войны империя переживает нелёгкие времена. В этот период возникает угроза нападения со стороны Японии и Германии. Кроме того, в результате национально-освободительной борьбы независимость получают Ирландия, Индия и Египет, а ряду других территорий удаётся существенно расширить свои права.

⁷⁷⁴ Декаданс, или декадентство (фр. decadent — упадочный) — направление в литературе и искусстве рубежа ХІХ — ХХ в. в. Главные его черты — эстетизм, индивидуализм, имморализм (возникший как реакция на викторианство). Пренебрежение к интересам общества и отвращение к повседневной жизни нашли своё выражение в свойственном декадансу отрыве от реальности, моде на демонизм, преобладании формы над содержанием, стремлении к внешним эффектам и приверженности лозунгу «искусство для искусства». В Великобритании представителем декадентства считался Оскар Уайльд.

⁷⁷⁵ Эмансипе (фр. emancipe) — (разг. шутл.) женщина, стремящаяся к равноправию с мужчинами и вследствие этого ведущая себя в общественной жизни и в быту излишне свободно.

⁷⁷⁶ Джон Хельд (1889–1958) — американский художник-карикатурист. По мнению некоторых критиков, достижения его в избранной им сфере деятельности равны достижениям самого Фицджеральда в литературе.

⁷⁷⁷ Сипаи — наёмные солдаты в колониальной Индии, рекрутировавшиеся колонизаторами-англичанами из среды местного населения.

⁷⁷⁸ Рэгтайм — жанр американской музыки, считающийся одним из предшественников джаза. Особенно популярен рэгтайм был в самом начале ХХ века, однако после Первой мировой войны он на некоторое время вновь входит в моду как салонный танец. Городок Эдинборо находится в США, в штате Пенсильвания.

⁷⁷⁹ «Дэнни Дивер» — стихотворение Редьярда Киплинга, написанное в 1890 г. В нём повествуется о казни совершившего убийство британского солдата в колониальной Индии. Написанное в традиционном стиле, оно вскоре превратилось в песню.

⁷⁸⁰ Произведение леди Сибли-Биэрс построено по принципу лимерика. Лимерик, представляющий собой пятистишие абсурдистского содержания, является традиционным английским стихотворным жанром.

⁷⁸¹ Как дети! (фр.)

⁷⁸² Куда там Расину! (фр.)

⁷⁸³ Малайцы — австронезийский народ в Юго- Восточной Азии. В настоящее время проживают во многих странах, однако исторической родиной их является восток Суматры. Главным занятием малайцев является земледелие, причём наряду с рисом, кокосовыми пальмами и гевеей они выращивают также и кофе.

⁷⁸⁴ Флагшток — вертикальная стойка (металлическая или деревянная), на которой поднимается флаг (в том числе на кораблях).

⁷⁸⁵ Т. е. по-французски. Пьер Корнель (1606–1684) — французский поэт и драматург, отец французской трагедии. Жан-Батист Расин (1639–1699) — выдающийся французский драматург.

⁷⁸⁶ Как пишет древнегреческий историк Геродот, царь Лидии Крез (I пол. VI в. до н. э.) был обладателем несметных сокровищ. Иносказательно Крез — очень богатый человек.

⁷⁸⁷ по-английски (фр.)

Глава 6

⁷⁸⁸ кофе с молоком (фр.)

⁷⁸⁹ Сосна болотная, или длиннохвойная, произрастает в Северной Америке и является деревом-символом штата Алабама.

⁷⁹⁰ Новозеландский бакаут считается самым твёрдым деревом в мире. Относится к числу редких.

⁷⁹¹ Провансальский диалект считается одним из наречий окситанского языка, хотя существует мнение, что это отдельный язык. Говорят на нём в Провансе и в восточной части департамента Гар.

⁷⁹² Пьемонт (ит. Piemonte) — административная область в Италии, граничащая с Францией и Швейцарией. Пьемонтский язык является одним из галло-итальянских языков и относится к т. н. «итальянским диалектам».

⁷⁹³ Полинезия — субрегион Океании, состоящий из более чем 1000 островов, разбросанных по центральной и южной части Тихого океана. Образует треугольник, вершинами которого являются Гавайские острова, остров Пасхи и Новая Зеландия. Следует отметить, что несмотря на широкое распространение обезьян по земному шару, достоверные сведения о наличии их на островах Полинезии отсутствуют.

⁷⁹⁴ Камфора — лекарственное средство растительного происхождения. Оказывает антисептическое, местное болеутоляющее и противовоспалительное действие. Применяется в виде мазей, компрессов и растираний.

Глава 7

⁷⁹⁵ Шасси (фр. chassis) — собранный комплект агрегатов передачи, ходовой части и механизмов управления автомобиля.

⁷⁹⁶ Кутюрье (фр. couturiere) — художник-модельер, создающий высокохудожественные модели одежды и аксессуары.

⁷⁹⁷ В 1920-е годы вследствие усилившейся эмансипации женская мода претерпевает разительные изменения. В частности, именно в этот период в неё проникают брючные костюмы. Однако, наряду с общей тенденцией к демократизации для высокой моды этой эпохи характерно использование дорогостоящих тканей, таких, как шёлк, бархат и атлас.

⁷⁹⁸ Волнорез — гидротехническое сооружение, предназначенное для защиты береговой линии.

⁷⁹⁹ Ух ты, ух ты! (фр.)

⁸⁰⁰ «празднеств» (фр.)

⁸⁰¹ Модерн (фр. moderne — современный) — направление в архитектуре, а также декоративно-прикладном и изобразительном искусстве, пользовавшееся наибольшей популярностью в последнем десятилетии XIX — начале XX в. в. Одной из отличительных особенностей модерна является отказ от прямых линий и углов в пользу более естественных, «природных» форм. Во Франции модерн именовался «арт-нуво».

⁸⁰² 50 футов = около 15 м

⁸⁰³ Акваплан — спортивный плот (доска), служащий для передвижения спортсмена по воде на буксире за самоходными судами. Буксировка производится посредством прочного шнура длиной 10–15 м, за который держится спортсмен. Во время движения на акваплане спортсмены выполняют различные гимнастические упражнения.

⁸⁰⁴ 200 фунтов = около 90 кг

⁸⁰⁵ «Замок» (фр.)

⁸⁰⁶ 10 футов = около 3 м

⁸⁰⁷ мама (фр.)

⁸⁰⁸ мадмуазель (фр.)

⁸⁰⁹ Анита Лус (1888–1981) — пользовавшаяся в своё время огромной популярностью американская писательница и сценарист. Наиболее известные её книги (сатирического содержания) — «Джентльмены предпочитают блондинок» и «Но женятся джентльмены на брюнетках». На их основе был создан фильм с Мэрилин Монро в главной роли.

⁸¹⁰ твёрдыми активами (фр.)

⁸¹¹ Пудель — порода преимущественно декоративных собак. Считается, что пудели были выведены во Франции, хотя, по другой версии, их родиной является Германия.

⁸¹² Госдепартамент (англ. State Department) в правительстве США фактически выполняет функцию министерства иностранных дел.

⁸¹³ Франц Шуберт (1797–1828) — австрийский композитор, один из основоположников романтизма в музыке. За свою недолгую жизнь создал, в числе прочего, девять симфоний, около шестисот вокальных композиций (на слова Шиллера, Гёте, Гейне и других поэтов), а также множество фортепианных произведений. Творениям его суждено было стать наиболее известными образцами классической музыки.

⁸¹⁴ Контральто — самый низкий женский певческий голос с широким диапазоном грудного регистра.

⁸¹⁵ Мавританская архитектура сформировалась под влиянием берберского и испанского стилей в Северной Африке и Аль-Андалусе. Развитию её в немалой степени способствовал благодатный климат Пиренейского полуострова, позволивший испанским маврам из суровых воинов превратиться в народ отнюдь не чуждый культуры и искусства. Наиболее известные памятники мавританского архитектурного стиля — Большая мечеть в Кордове, башни Хиральда и Алькасар в Севилье, а также гранадские дворцы Альгамбра и Хенералифе. Следует отметить, что в архитектурном ансамбле каждой из этих достопримечательностей действительно (более или менее выраженно) присутствует такой элемент, как плоская крыша.

Глава 8

⁸¹⁶ Как известно, нумерация прославленных ароматов «Шанель» с логикой и математикой не в ладах. Ярким примером этого может служить то, что самый первый из них, созданный по просьбе ставшей легендой эпохи Габриэль («Коко») Шанель бывшим парфюмером русского императорского двора Эрнестом Бо в 1921 году, по сей день известен и пользуется популярностью как «№ 5». Объясняется это тем, что знаменитая мадмуазель считала число «5» для себя счастливым — именно поэтому из десяти представленных на её суд ароматов она выбрала пятый. Что же касается «Шанель № 16», то, по мнению некоторых специалистов, в эпоху становления бренда Chanel духи с таким названием вполне могли реально существовать, хотя достоверных сведений о них не сохранилось.

⁸¹⁷ Давай по-французски. (фр.)

⁸¹⁸ Имеется в виду бухта Ангелов (см. прим. 764).

⁸¹⁹ Имеется в виду Эстерель (см. прим. 38 и 511).

⁸²⁰ Штат Северная Дакота расположен на севере центральной части США. Южная Дакота — штат, находящийся на Среднем Западе. Как известно, хлопок на протяжении всей истории США традиционно выращивался (первоначально с использованием труда чернокожих рабов) в южных штатах.

⁸²¹ Эспадрильи — матерчатая летняя обувь на плоской верёвочной подошве, с завязками вокруг щиколотки. Стали элементом моды в 1920 г., хотя испанские и провансальские крестьяне носили их начиная с XV века.

⁸²² Лангедок (фр. Languedoc) — историческая область на юге Франции, население которой говорило в прошлом и в значительном числе продолжает говорить до сих пор на окситанском языке. Лангедок — старейший винодельческий район страны, кроме того, в нём можно увидеть целый ряд прекрасно сохранившихся памятников галло-римской культуры.

⁸²³ Поль Сезанн (1839–1906) — французский художник-живописец, яркий представитель постимпрессионизма. То, о чём говорит Николь, можно, в частности, увидеть на его картине «Натюрморт с драпировкой».

⁸²⁴ У Пикассо (см. прим. 508) нечто подобное просматривается в картинах «Три музыканта» и «Алжирские женщины».

⁸²⁵ Лавр Георгиевич Корнилов (1870–1918) — русский военачальник. В годы Гражданской войны являлся одним из руководителей Белого движения на Юге России. Был в числе создателей и главнокомандующих т. н. Добровольческой армии (1917–1920).

⁸²⁶ Больё (фр. Beaulieu) — коммуна на юго-востоке Франции, в регионе Прованс — Альпы — Лазурный Берег, округ Ницца. Расположена между городами Ницца и Монако, является одним из курортов Лазурного Берега. Полное её название — Больё-сюр-Мер — по-французски значит «красивое место у моря».

⁸²⁷ Монако (фр. Monaco-Ville) — столица ассоциированного с Францией карликового государства Монако. Этот расположенный на юге центральной части княжества, на берегу Средиземного моря город стоит на скале и окружён морем. Возник в 1215 году.

⁸²⁸ Ментона (фр. Menton) — курортный город, порт и коммуна на юго-востоке Франции, на Лазурном Берегу Средиземного моря, в 30 км от Ниццы.

⁸²⁹ Дамаск — столица и второй по величине город Сирии. Вполне очевидно, что, будучи одним из старейших городов мира и к тому же центром ислама, он ассоциируется в воображении Николь с древней и загадочной восточной культурой.

⁸³⁰ Лука — изгиб переднего или заднего края седла.

⁸³¹ Существовавшая с 1206 по 1368 г. г. монгольская империя включала в себя огромное множество территорий Центральной Азии, Южной Сибири, Восточной Европы, Ближнего Востока, Китая и Тибета. Монголы, первоначально придерживавшиеся шаманизма и буддизма, постепенно приняли ислам.

Глава 9

⁸³² Арль (фр. Arles) — город и коммуна на юго-востоке Франции, в регионе Прованс — Альпы — Лазурный Берег. Кроме множества античных построек, этот город знаменит ещё и тем, что здесь родилась одна из самых известных долгожительниц Жанна Кальман (умерла в возрасте 122 лет).

⁸³³ Авиньон (фр. Avignon) — город и коммуна на юго-востоке Франции, в регионе Прованс — Альпы — Лазурный Берег. Первые упоминания о нём относятся к VI–V в. в. до н. э.

⁸³⁴ Николь, как дела? (фр.)

Глава 10

⁸³⁵ Да, да… Простите, с кем я говорю? Да. (фр.)

⁸³⁶ Что?! (фр.)

⁸³⁷ Офелия — несчастная возлюбленная шекспировского Гамлета. Ассоциация с ней возникает в сознании Дика потому, что она, подобно юной Николь, страдала душевным расстройством.

⁸³⁸ Антиб (фр. Antibes) — коммуна на юго-востоке Франции, в регионе Прованс — Альпы — Лазурный Берег. Простирающийся на четыре километра в море мыс Антиб является знаменитым курортом. Проживание здесь традиционно считается признаком принадлежности к самому высшему обществу.

⁸³⁹ нет-нет, речь не идёт о смертоубийстве либо ненадлежащем обращении с транспортным средством (фр.)

⁸⁴⁰ Приморские Альпы (фр. Alpes Maritimes) — часть Альп на юго-востоке Франции, на границе с Италией.

⁸⁴¹ Эльзас (фр. Alsace) — историческая область на северо-востоке Франции, граничащая с Германией и Швейцарией. Как можно предположить, именно здесь родился месье Госс.

⁸⁴² Употреблено в ироническом значении. Летаргия — слабо изученное явление, когда человек впадает в подобное глубокому сну состояние на долгое время (к примеру, на несколько десятилетий), и при этом его организм перестаёт реагировать на внешние раздражители. Одной из причин летаргии является сильный или длительный стресс.

⁸⁴³ англичанку (фр.)

⁸⁴⁴ документы (фр.)

⁸⁴⁵ Стремясь как можно более сгустить краски, Дик допускает неточность: к «громкой» фамилии Джона Дэвисона Рокфеллера (1839–1937), американского предпринимателя, филантропа и первого долларового миллионера в истории человечества, он присовокупляет фамилию другого богатого и влиятельного американца, а именно Эндрю Меллона (1855–1937), который был мультимиллионером, промышленником и банкиром, министром финансов США, а также коллекционером произведений искусства и меценатом.

⁸⁴⁶ Генри Форд (1863–1947) — американский промышленник и изобретатель, владелец множества автомобилестроительных заводов во всём мире.

⁸⁴⁷ «Ситроен» (фр. Citroёn) — французская автомобилестроительная компания, созданная в 1919 году Андре Ситроеном.

⁸⁴⁸ Излагаемые доктором Дайвером доводы есть чистейшая ложь. С 1910 по 1936 г. г. титул принца Уэльского носил Эдуард, будущий король Эдуард VIII. Среди его братьев были герцог Йоркский, герцог Глостерский и герцог Кентский, однако герцога Букингемского не было и быть не могло, т. к. данный титул, впервые возникший в XV веке, не существует с 1889 года.

⁸⁴⁹ Отель «Маджестик» был построен в Каннах, на набережной Круазет, в 1926 году. Благодаря своей красоте, аристократизму и изысканной кухне пользуется огромной популярностью.

⁸⁵⁰ Ландолэ (ландолет) — автомобиль с открытыми пассажирскими сиденьями. Считается признаком роскоши.

Глава 11

⁸⁵¹ Прошу прощения! (фр.)

⁸⁵² Отель «Карлтон» был построен в Каннах, по адресу Набережная Круазет, 58, в 1911 году. Основание его было связано с именем швейцарского предпринимателя Генри Руля.

⁸⁵³ лимонный сок (фр.)

⁸⁵⁴ стакан пива (фр.)

⁸⁵⁵ Blackenwite (англ. Black and White (чёрное и белое) — марка т. н. смешанного (т. е. 1 часть виски на 4 части спирта) шотландского виски. Годом его создания считается 1902. Продавали его в бутылках с этикетками, на которых были изображены чёрный и белый терьеры, вследствие чего продукт и сменил своё первоначальное название House of Commons («Палата Общин») на Black and White. Напиток этот приобрёл особую популярность во Франции, а также в Бразилии и в Венесуэле. В настоящее время Black and White можно купить в Великобритании.

⁸⁵⁶ Простите, месье, но «Блэк-энд-Уайт» у нас больше нет. Есть лишь «Джонни Уокер». (фр.) «Джонни Уокер» (англ. JohnnieWalker) — известная марка шотландского виски. Создателем производившей его компании был владелец бакалейной лавки шотландец Джон Уокер (1805–1857). Выпускается данный продукт с 1867 года. К 1920 г. купить его можно было уже в 120 странах мира.

⁸⁵⁷ Идёт! (фр.)

⁸⁵⁸ Принесите мне джину и сифон. (фр.) Сифон — специальный сосуд для приготовления газированной воды.

⁸⁵⁹ Да, месье. (фр.)

⁸⁶⁰ Нью-Йорк Таймс (англ. New York Times) — американская ежедневная газета, выходящая в Нью-Йорке с 18 сентября 1851 года. Является второй по тиражу в стране (после Wall Street Journal).

⁸⁶¹ Немедленно заткнитесь и убирайтесь к чёрту! (фр.)

⁸⁶² Тур-де-Франс (фр. Le Tour de France) — наиболее известная и престижная велогонка мира, проводимая с 1903 г. во Франции.

⁸⁶³ Идите же к чёрту! (фр.)

⁸⁶⁴ Я могу дать ей больше, чем ты. (фр.)

⁸⁶⁵ «могу дать» (фр.)

⁸⁶⁶ Семейное гнёздышко! (фр.)

Глава 12

⁸⁶⁷ Сардиния — второй по величине остров Средиземного моря. Входит в состав Италии в качестве автономной области. Т. н. Изумрудный Берег на северном побережье Сардинии является крупной курортной зоной.

⁸⁶⁸ 3 фута = около 0,9 м

⁸⁶⁹10 кварт = около 9 л

⁸⁷⁰ «Эй-энд-Пи» (англ. A&P, The Great Atlantic and Pacific Tea Company) — американская сеть супермаркетов. Была основана в 1859 году. В 1910 году объявила о своём банкротстве.

⁸⁷¹ Габсбурги — одна из наиболее могущественных монарших династий Европы. Правили целым рядом государств, в том числе Священной Римской империей и Австрией, на протяжении Средневековья и Нового времени. Основателем династии был Гунтрам Богатый (ок. 930–990). С 1736 года данная династия именуется Габсбургами-Лотарингскими. Следует отметить, что род Габсбургов не угас и поныне.

⁸⁷² Анис — однолетнее травянистое растение, применяется а кулинарии в качестве пряности. На основе его производят целый ряд крепких спиртных напитков, в том числе итальянский ликёр, известный с 1851 года.

⁸⁷³ По всей вероятности, имеется в виду Чарльз Уильям Эллиот (1834–1926), 21-й президент Гарвардского университета.

Глава 13

⁸⁷⁴ Батавия — город в округе Дженеси штата Нью-Йорк.

⁸⁷⁵ Локпорт — город в штате Нью-Йорк.

⁸⁷⁶ Женева — город в штате Нью-Йорк, к северу от озера Сенека.

⁸⁷⁷ Фингер-Лейкс (Фингер) — группа из одиннадцати пресноводных озёр на западе штата Нью-Йорк. Район, где они расположены, является популярным местом отдыха и занятия водными видами спорта.

---

Оригинальный текст: Tender is the Night (Book Three), by F. Scott Fitzgerald.

---

Перевод © Людмила Галичий, 2020.

---