Ф. Скотт Фицджеральд
Ночь нежна
(Часть 2)

---

Глава 1

Весной 1917 года, когда доктор Ричард Дайвер впервые приехал в Цюрих, ему было двадцать шесть лет — лучший возраст для мужчины, самый расцвет привольной холостяцкой жизни! Даже война, как сам он тогда считал, была ему нипочём. Он знал: его мозги представляют собой нечто вроде национального достояния, и родная страна ни за что не пустит его на пушечное мясо — по крайней мере, до тех пор, пока не окупит те сумасшедшие деньги, которые вложила в его образование! Правда, годы спустя ему всё же порой начинало казаться, что, хотя призыв и обошёл его стороной, война всё же оставила в его сердце свой губительный след. Вот только что же именно она у него отняла, он так толком и не понял. Тогда, в семнадцатом году, самая мысль о том, что она может хоть как-то его коснуться, казалась ему забавной. Вместо того чтобы рисковать жизнью на передовой, он должен был корпеть над книгами — и втайне этого стыдился. Но в полученном им от американских властей предписании было чётко указано, что он не должен отступать от намеченного плана: сперва завершить учёбу в Цюрихе, а затем вернуться домой и получить учёную степень.

В те дни Швейцария была словно остров. По одну его сторону вздымались грозовые волны, бушевавшие вокруг Гориции³¹¹, а по другую не утихали кровавые водовороты на Сомме³¹² и Эне³¹³. В кантонах³¹⁴ можно было встретить немало раненых, но ещё больше было всяких подозрительных типов, о цели появления которых здесь можно было лишь догадываться. Впрочем, не могли же все те, кто с заговорщицким видом о чём-то шептался в маленьких кафе Женевы³¹⁵ и Берна³¹⁶, поголовно быть ворами и убийцами! Наверняка среди них были и вполне добропорядочные, привыкшие честно вести свой бизнес люди — к примеру, торговцы бриллиантами или даже самые обыкновенные коммивояжеры³¹⁷… Ни для кого, однако, не было тайной, что между двумя пленяющими синевой своих вод озёрами — Боденским³¹⁸ и Невшательским³¹⁹ — день и ночь тянутся навстречу друг другу поезда, битком набитые слепыми, безногими и безрукими — обречёнными калеками, в которых трудно распознать людей! И время от времени их видя, Дик Дайвер не мог притворяться равнодушным… Во всех лавках и пивных были развешаны броские плакаты, изображавшие храбрецов-швейцарцев, защищавших свои границы в 1914 году³²⁰. На них дюжие молодцы и бравые старики свирепо взирали с гор на толпящихся внизу худосочных немцев и французов³²¹. Должно быть, целью всей этой пропаганды было поднятие в здешних краях военно-патриотического духа: дескать, и мирную Швейцарию не пощадила охватившая весь европейский континент лихорадка войны! И ей суждено теперь стяжать свою долю сомнительной славы… Пока бойня продолжалась, плакаты выцвели, и когда во всё это неожиданно вторглась Америка³²², ни одна страна в мире не была ошеломлена так, как её маленькая сестра-республика³²³.

Впрочем, к тому времени доктор Дайвер уже не понаслышке знал, что такое война. В 1914 году он, получив от штата Коннектикут³²⁴ Родсовскую стипендию³²⁵, учился в Оксфорде³²⁶. Вернувшись на родину, он завершил своё образование в университете Джона Хопкинса³²⁷. В 1916 году, опасаясь, что из-за непрекращающихся бомбардировок он может так и не увидеть живым великого Фрейда³²⁸, Дик умудрился оказаться в Вене³²⁹. Вена даже тогда казалась вымершим городом, но он привык довольствоваться малым: раздобыв на последние деньги угля и свечей, он сидел в своей крохотной комнатёнке на Даменштифф Штрассе³³⁰ и писал. Рукопись свою он впоследствии сжёг, однако, будучи восстановленной, она составила основу книги, которую он опубликовал в 1920 году в Цюрихе.

Должно быть, в биографии любого мало-мальски причастного культурных ценностей человека есть своя эпоха великих свершений. Была она и у Дика Дайвера. Не имея ни малейшего понятия о своём исключительном обаянии, он совершенно искренне полагал, что иметь в своём распоряжении целую армию почитателей — это в среде психически полноценных людей не более чем норма. Как раз в тот год, когда он уже собирался уезжать из Нью-Хейвена, кто-то дал ему прозвище: «везунчик Дик». И он это помнил.

— Ах, Дик, чёрт возьми, да ты, похоже, и в самом деле везунчик! — шептал он про себя, неторопливо расхаживая по комнате и глядя, как догорают в очаге последние поленья. — Сокровище валялось у всех под ногами, но до тебя его никто не видел! Один лишь ты догадался поднять его с земли! Молодец, малыш!

Зимой 1917 года с углём начались перебои, и тогда Дик решил предать огню свои книги. Он сжёг более сотни собранных им в годы юности учебников. Бросая в пламя очередной увесистый том, он чувствовал себя победителем. Ещё бы, ведь хранилищем содержащейся во всех этих фолиантах мудрости теперь является его собственный мозг, и если то, что написано в книге, и в самом деле достойно его гениальности, то он сможет с лёгкостью вспомнить и пересказать всё это даже спустя добрый десяток лет! Пяти сотен страниц, по его подсчётам, хватало в среднем на пару часов, но в комнате всё равно царил вечный холод. Решительно искромсав лежавший на полу ковёр, Дик ухитрился соорудить себе из него телогрейку. Надев её, он садился у очага и, углубившись в работу, чувствовал себя счастливейшим из смертных. Здесь, в промозглой комнатушке, ему суждено было познать тихую радость того каторжного, но вдохновенного труда, на который добровольно обрекают себя истинные жрецы науки — ту самую, что более всех других земных радостей сродни райскому блаженству. Тогда он ещё не знал, что до конца идиллии остаются буквально считанные недели.

Надо сказать, за то, что она всё ещё продолжалась, ему следовало благодарить своё железное здоровье. Ежедневные пробежки в Нью-Хейвене и купанье в зимнем Дунае³³¹ — вот когда всё это оправдалось! Комнату он снимал вдвоём с Эдом Элкинсом, вторым секретарём посольства³³², и к ним частенько захаживали две очень симпатичные девушки. Захаживали, но дальше разговоров о погоде дело не шло. В посольстве он тоже почти никого не знал. Собственно, именно общение с Элкинсом и заставило его однажды задуматься над тем, в чём же, если быть честным, состоит его интеллектуальное превосходство над этим умником, который мог назвать по памяти всех лучших футболистов Нью-Хейвена за последние тридцать лет.

«Везунчик Дик должен быть на голову выше этих всезнаек! — сказал он себе. — Ему не годится быть маменькиным сынком; он должен быть закалён и даже слегка потрепан жизнью! Болезнь, разбитое сердце, комплекс неполноценности… Хотя нет, не то всё это, не то! Впрочем, наверное, неплохо было бы отстроить заново какую-нибудь разрушенную житейскими невзгодами часть собственной души… Особенно если бы удалось превзойти при этом то, что было вначале…»

Он частенько посмеивался над собственной привычкой к самоанализу, считая её не более чем одной из издержек своего американского воспитания; по его мнению, всё это было не более чем банальное словоблудие. И всё же он знал, что истинная цена его кажущегося совершенства — это тщательно скрываемая от посторонних глаз ущербность!

«Бедное дитя! — сказала Фея Чёрная Палочка в «Розе и Кольце» Теккерея. — Лучшим подарком тебе будет капелька невзгод!»³³³

Порой в припадке дурного настроения он начинал перед собой оправдываться:

— Я что, виноват, что Пит Ливингстон в самый ответственный момент струсил и спрятался в раздевалке?! Май месяц, праздник, вся страна отбивает чечётку³³⁴, и только мы знай себе носимся как угорелые, ищем повсюду этого придурка, а его и след простыл! Что мне оставалось делать? В конце концов, кто-то ведь должен был получить эту стипендию, раз его не было! Он сам по дурости выпустил её из рук, а я подобрал… Не спрячься он в раздевалке — меня, наверное, в лучшем случае приютил бы старик Элайху³³⁵. Я ведь был почти без знакомств… А Ливингстон… Да что Ливингстон, с него хоть икону пиши! И в раздевалке должен был прятаться не он, а я! И если бы я тогда знал, что у меня есть хотя бы ничтожный шанс, я бы, возможно, так и сделал. А кстати, должно быть, неспроста этот Мерсер всю весну отсиживал задницу в моей комнате! Его было просто не выкурить… Да нет, везунчик Дик, хватит тебе врать! Ты уже тогда прекрасно знал, что шанс у тебя был! И всё же… И всё же зря ты тогда не спрятался, как Ливингстон! Вот если бы ты не победил, а потерпел поражение, ты бы не из учебников знал, что такое внутренний конфликт. А это повыбило бы из тебя спесь и принесло бы немалую пользу!

Однажды после лекций он решился обсудить эту тему с одним юным румынским интеллектуалом. Тот его утешил:

— Слушай, а ты уверен, что он вообще тебе нужен, этот конфликт? Скажем, у Гёте³³⁶ его вообще не было. Ну, то есть, в современном понимании… Кстати, и у Юнга³³⁷ тоже. Понимаешь, Дик, все эти романтические бредни — это не твоё! Философа из тебя не выйдет, ты — исследователь! Твои преимущества — это цепкая память, железная хватка, завидное упорство и особенно здравый смысл. А твой главный недостаток — это неверная самооценка. Знаешь, мне как-то довелось познакомиться с одним умником, который целых два года своей жизни убил на то, чтобы досконально изучить мозг армадилла³³⁸. Он воображал, что таким образом рано или поздно окажется лучшим знатоком мозга этой твари в мире! Я, конечно, предупреждал его, что от всех его изысканий человечеству ни холодно ни жарко. Кому, в конце концов, может понадобиться мозг армадилла?! А когда он, наконец, завершил свою рукопись и отправил её в какой-то научный журнал, там её отказались брать! Как выяснилось, пять лет тому назад кто-то уже успел опубликовать фундаментальное исследование на эту же тему!

В Цюрих Дик приехал с полным набором ахиллесовых пят³³⁹. Разумеется, их было поменьше, чем полагается иметь среднестатистической сороконожке, но всё же гораздо больше, чем можно было обнаружить у его коллег! К примеру, он пребывал в наивной уверенности, что вечно будет здоров и крепок, а также свято верил, что зло в человеческой душе мимолётно, а добро незыблемо. Всё это был самообман, на протяжении столетий укоренившийся в подсознании целого народа, отъявленная ложь, которую те, кому предстояло, продолжая дело своих отцов, осваивать Дикий Запад³⁴⁰, впитывали ещё с молоком матери — дескать, сидевший у двери лачуги волк умчался в чащу! Впрочем, так или иначе, после получения степени Дику Дайверу была предоставлена подобающая его квалификации должность в городе Бар-сюр-Об³⁴¹, где недавно была открыта неврологическая клиника.

Приступив к своим обязанностям, он с ужасом обнаружил, что главной из них является элементарное бумаготворчество! Почти не имея практики, он, тем не менее, всеми силами стремился восполнить этот пробел, продолжая писать — к счастью, свободного времени у него было предостаточно! Буквально в течение трёх месяцев закончив свой первый краткий учебник, он приступил к сбору материала для следующего творения. Весной 1919 года, не слишком огорчаясь по поводу своего смещения с должности, он вернулся в Цюрих.

Всё вышесказанное звучит как биография — и таковой, по сути, является. По ней нельзя определить, готов человек, подобно коротающему однообразные дни в кожевенной мастерской³⁴² в Галене³⁴³ Гранту, откликнуться на зов уготованной ему исключительной судьбы — или нет. Да и горько порой бывает наткнуться на юношескую фотографию того, с кем судьба свела тебя уже в зрелые годы — тогда, когда страстное стремление изменить этот мир к лучшему неизбежно сменяется готовностью простить ему его несовершенство! — и с крайним изумлением взирать на этого совершенно неузнаваемого, решительно чужого тебе бескомпромиссного максималиста с орлиным взором! Однако везунчик Дик и здесь смог избежать незавидной общей участи — и вскоре по возвращении в Цюрих настал его звёздный час!

Глава 2

Апрель выдался на редкость сырым. Над Альбисхорном³⁴⁴ всё тянулись наискосок продолговатые облака, а в низинах стояла вода. Цюрих не был похож ни на один американский город. Проведя здесь в праздности целых два дня, Дик наконец понял, чего ему не хватает: обилия толпящихся зданий! Во Франции все улицы и переулки застроены так густо, что увидеть в просвете между двумя домами линию горизонта можно лишь изредка. Порой, бывало, идёшь себе, идёшь — и не верится, что за серыми стенами вообще существует какая-то другая жизнь! В Цюрихе же всюду были открытые пространства. Стоило поднять взгляд к городским крышам — и где-то вдали над ними, на головокружительной высоте можно было разглядеть горные пастбища³⁴⁵ — там бродили, позвякивая колокольчиками, коровы. А ещё дальше, на фоне тусклого, как на старых рождественских открытках, неба виднелись призрачные горные вершины. Их размытые силуэты таяли, исчезая за облаками. Казалось, что всё здесь неудержимо стремится ввысь. Для Дика Альпы³⁴⁶ и Франция были как небо и земля: здесь, в этом краю замысловатых механических игрушек, фуникулёров³⁴⁷, каруселей и тихого колокольного звона, его постоянно преследовало ощущение незримого присутствия Бога; там, в стране, где виноградные лозы порой растут прямо под ногами, ни о чём подобном не могло быть и речи!

Когда-то, находясь в Зальцбурге, Дик на собственном опыте убедился в том, как сильно могут повлиять на человека вековые традиции музыкального искусства — пусть даже заимствованного или купленного за деньги! Примерно то же самое происходило с ним и здесь. С утра до ночи просиживая в лабораториях здешнего университета³⁴⁸ и закрепляя на практике свои познания в области структуры и функций человеческого мозга, он чувствовал, как постепенно становится другим. Однажды он понял, что больше уже никогда не будет тем дерзким юношей, что всего лишь два года тому назад врывался, бывало, как ураган, в немало повидавшие на своём веку стены Хопкинса и, бросив высокомерный взгляд на исполненный иронии лик стоявшей в вестибюле гигантской статуи Христа, спешил навстречу своим новым свершениям.

Здесь, в Цюрихе, он чувствовал себя скорее кропотливым часовщиком³⁴⁹. Его приоритетами стали усидчивость и точность. И, зная, что без них ему ничего не достичь, он решил остаться в этом городе ещё на два года.

Сегодня, однако, Дик Дайвер решил позволить себе отдохнуть. Он ехал в располагавшуюся неподалёку от Цюрихского озера³⁵⁰ клинику Домлера, где его ожидала встреча со старым другом — вот уже несколько лет трудившимся там в качестве штатного психиатра Францем Грегоровиусом. Франц встретил его на трамвайной остановке. Он был всего лишь на несколько лет старше Дика. Это был на редкость красивый мужчина — Калиостро³⁵¹ с глазами ангела! Родом он был из кантона Во³⁵² и являлся уже третьим представителем славной династии: ещё в те годы, когда о психиатрии как науке слышали единицы, его дед был наставником Крепелина³⁵³. По своей натуре Франц был самолюбив, вспыльчив и недалёк — считал себя великим гипнотизёром! Будь он чуточку позауряднее, из него бы вышел отменный клиницист³⁵⁴.

— Ну что, Дик, как тебе война? — уже по пути в клинику спросил он. — Должно быть, перевернула всю твою жизнь? Или тебе как с гуся вода? Понимаешь, просто я вот сейчас смотрю на твоё лицо и вижу, что оно всё такое же, как раньше — американское. Глупое и беззаботное, я бы сказал… Да только я-то знаю, приятель, что ты далеко не глуп!

— Как ты, должно быть, понял из моих писем, Франц, на фронте я не был…

— Это ещё ничего не значит! У нас здесь лечатся люди, которые просто имели несчастье слышать, как где-то вдали сбрасывают бомбы. А иные просто газет начитались…

— Но ведь это бред!

— Может быть, и бред. Да только клиника у нас престижная, и мы подобных слов избегаем. А теперь признайся, Дик, чего тебе больше хочется: поболтать со мной или увидеться, наконец, со своей знакомой?

Идя по улице, они обменялись взглядами, и Франц загадочно улыбнулся:

— Разумеется, в период обострения её болезни я считал недопустимым отправлять написанные ею письма без предварительного их просмотра, — начальственным басом объяснил он. — Однако увидев, что наметилось улучшение, я решил, что продолжать в том же духе будет бестактно. В общем, с тех пор как завязалась эта переписка, моя пациентка стала твоей!

— Так значит, она идёт на поправку? — спросил Дик.

— Она практически здорова! Видишь ли, я считаюсь её лечащим врачом… Так уж повелось, что мне вверяют всех поступающих в клинику англичан и американцев. Я для них «доктор Грегори»…

— Позволь, я тебе объясню, — сказал Дик. — По правде говоря, я и видел-то её всего один раз! Это произошло в тот день, когда я должен был ехать во Францию — ну, и решил, как ты помнишь, заглянуть к тебе, чтобы попрощаться. В тот день я впервые надел военную форму и, признаться, чувствовал себя в ней ужасно неловко… То честь отдам рядовому, то ещё чего…

— Надо было тебе и сегодня её надеть.

— Да нет уж, с меня довольно! Я уже три недели как своё отслужил. Так вот, в тот самый день… В тот самый день, выйдя от тебя, я должен был забрать свой велосипед. У вас там корпус стоит, на озере…

— «Под сенью кедров»?

— Знаешь, вечер был чудный… Вон над той горой луна светила…

— Ну да, над Кренцэгом³⁵⁵.

— Впереди меня в сопровождении сиделки шла юная девушка. Знаешь, Франц, когда я посмотрел на её лицо… Мне даже и в голову не пришло, что это пациентка! Поравнявшись с ними, я разузнал у сиделки расписание трамваев, по дороге мы разговорились — да так и познакомились! Эта девчушка… Ах, Франц, я таких красавиц в жизни не видел!

— Теперь она стала ещё лучше!

— Понимаешь, её заинтересовала моя форма. Оказывается, она никогда в жизни не видела, в чём ходят американские военные. Мы с ней просто болтали о всяких пустяках, и я даже не думал…

Дик на миг умолк, заметив, что очутился в знакомых местах. Затем, с интересом оглядевшись вокруг, он продолжал:

— Вот только, Франц… Вот только сдаётся мне, что быть врачом совсем не обязательно значит быть чёрствым… Когда я вспоминаю её красоту, у меня сердце разрывается при мысли о её страданиях… Вот, в сущности, и всё. А потом стали приходить письма…

— Поверь, ей повезло больше, чем всем другим нашим пациентам, — значительно произнёс Франц. — Произошло замещение³⁵⁶, то есть именно то, что ей было необходимо… Кстати, именно поэтому я сегодня бросил все дела и поехал тебя встречать. Я подумал, что будет лучше, если я расскажу тебе всё заранее. Разговор будет долгим. Поэтому сейчас мы с тобой пойдём в мой кабинет… и будем её ждать! Не поверишь, но сегодня с утра я отправил её по делам клиники в город! — Франц явно гордился своей пациенткой. — Я не только отпустил её одну, без сиделки, но и вверил её заботам другую, более склонную к рецидивам³⁵⁷, бедняжку. Что и говорить, Дик, эта девчонка — лучший случай из моей практики! Но без тебя я бы не справился…

Тем временем автомобиль Франца медленно обогнул Цюрихское озеро, и Дик невольно залюбовался на раскинувшийся перед ним альпийский пейзаж: густо поросшие сочной травой пастбища то здесь, то там сменялись пологими холмами, на которых виднелись маленькие крестьянские домики — шале³⁵⁸. В ярко-синем небе сияло солнце, и Дик вдруг понял, что никогда в жизни не слышал такого радостного птичьего щебета и не вдыхал такого здорового воздуха, как здесь!

В составе клиники профессора Домлера числилось пять корпусов: три старых и два новых. С одной стороны её территорию ограничивало Цюрихское озеро, с другой — длинный ряд холмов. Лет десять назад, когда клиника была только открыта, она являлась единственной психиатрической лечебницей нового типа³⁵⁹. И хотя сквозь окружавшие один из корпусов заросли винограда виднелся высокий каменный забор, никто из приезжих даже не догадывался, что здесь — приют для тех, кто, будучи сломленным и ущербным, стал социально опасен. Несколько человек с граблями ворошили блестевшую на солнце солому. Как только Дик и Франц оказались на территории клиники, им то и дело стали попадаться пациенты. Они гуляли по дорожкам в сопровождении сиделок, которые, увидев автомобиль, тут же предостерегающе взмахивали белыми флажками.

Проводив Дика в свой кабинет, Франц тотчас же извинился и ушёл, пообещав вернуться через полчаса. Оставшись в одиночестве и рассеянно меря шагами комнату, Дик скользил взглядом то по заваленному бумагами столу, то по доставшейся Францу в наследство огромной коллекции книг, некоторые из которых, кстати сказать, принадлежали перу ныне покойных представителей знаменитого семейства, то по висевшему на стене выцветшему фотопортрету Грегоровиуса Второго — нигде в мире, должно быть, не почитают родителей так, как в Швейцарии! Глядя на всё это, Дик пытался представить себе внутренний мир своего друга. Чувствуя, что в помещении стоит запах табачного дыма, он открыл балконную дверь. В комнату хлынул поток солнечного света, и мысли Дика почему-то сразу же обратились к юной пациентке.

За восемь месяцев он получил от неё более полусотни писем. В первом из них она робко и застенчиво сообщала, что не раз слышала, как многие американские девушки переписываются с незнакомыми солдатами. Его имя и адрес дал ей доктор Грегори, и она надеется, что её новый друг будет не против время от времени получать от неё весточку.

Оригинальностью всё это, по правде говоря, не отличалось. Легкомысленно-сентиментальные образцы эпистолярного жанра³⁶⁰ вроде «Длинноногого дядюшки»³⁶¹ или «Притворщицы Молли»³⁶² как раз в ту пору пользовались на североамериканском континенте бешеной популярностью. Однако сходство оказалось обманчивым.

Мысленно он делил её письма на две различные по своей сути группы. Первые, написанные ещё до перемирия³⁶³, однозначно указывали на тяжёлое психическое заболевание; вторые же, относящиеся к более позднему периоду, не только свидетельствовали о полном выздоровлении, но и с каждым разом открывали перед ним всё новые и новые сокровища её взрослеющей души. Где-то в конце зимы, изнывая от скуки в Бар-Сюр-Обе, Дик однажды заметил, что с нетерпением ждёт этих вторых писем. Однако даже и в первых он сумел угадать нечто гораздо более значительное, чем то, что удалось разглядеть Францу.

MON CAPITAINE!³⁶⁴
Когда я увидела Вас в военной форме, то сразу подумала, что она Вам очень идёт. Затем я подумала, что je m'en fiche³⁶⁵ — по-французски и по-немецки тоже. Я догадываюсь, что вы считаете меня привлекательной, но скажу Вам сразу, что это в моей жизни когда-то уже было — и хватит, натерпелась! Если Вы снова явитесь в Цюрих со своими низкими и преступными намерениями и тем самым лишите меня последних иллюзий в отношении того, как должен поступать настоящий мужчина — то берегитесь! И всё же мне кажется, что Вы добрее остальных…

(2)
и похожи на большого пушистого кота. Так уж сложилось, что мне нравятся мужчины, похожие на маленьких девочек. А вы похожи на девочку? Уж я-то знаю, что такие хоть и редко, но бывают.

Надеюсь, Вы простите меня за то, что я пишу Вам вот уже третье письмо. Я должна отправить его тотчас — иначе не отправлю вовсе! А ещё я много думала о лунном свете и о том, что будь у меня возможность отсюда вырваться — поверьте, мне не составило бы труда найти свидетелей!

(3)
Мне сказали, что Вы — психиатр, но поскольку Вы кот, то это не имеет значения. Моя голова не перестаёт болеть ни днём, ни ночью, поэтому я прошу Вас простить меня за то, что я, как нищенка, с белым котом на плече как мне кажется, всему виной. Дело в том, что я знаю три, а с английским это уже целых четыре языка, и поэтому я уверена, что могла бы работать, скажем, где-нибудь переводчицей. Я прошу Вас: подыщите мне местечко во Франции! Если Вы это сделаете, я клянусь, что буду держать себя в руках. Я свяжу свою душу ремнями наподобие тех, которыми санитары связывали в среду буйных. А сегодня суббота и…

(4)
Вы далеко, а может быть, и убиты.
Умоляю Вас: вернитесь ко мне хотя бы когда-нибудь, ведь я буду ждать Вас вечно! Одна на этом зелёном холме… Разве только доктор Грегори позволит мне, наконец, написать моему дорогому папеньке… Простите меня! Сегодня я не в себе. Пожалуй, я напишу Вам, когда мне станет лучше.
Всего хорошего!
Николь Уоррен
Простите же меня за всё!

КАПИТАН ДАЙВЕР!
Поверьте, я прекрасно понимаю, как вреден для моих расстроенных нервов самоанализ. Однако я решила, что будет лучше, если Вы узнаете, как я оказалась в клинике. В прошлом, кажется, году в Чикаго, когда это случилось со мной впервые, я не могла разговаривать со слугами и выходить на улицу я ждала, чтобы кто-то мне объяснил. Кто-то просто обязан был это сделать! Кто-то, кто понимает… Слепые нуждаются в поводырях. Но никто не рассказал мне всего; те, кто пытался со мной говорить, рассказывали лишь половину, а голова моя тогда уже работала плохо, и самостоятельно разобраться, что к чему, я не могла. Лишь один французский офицер оказался добрее других. Он всё понял. Он подарил мне розу и сказал, что она «plus petite et

(2)
moins entendue»³⁶⁶. Мы стали друзьями. А потом он её забрал. Тем временем мне становилось всё хуже и хуже и никто, никто в целом мире не удосужился объяснить мне, что происходит! Знаете, есть одна песенка — про Жанну Д'Арк³⁶⁷. Так вот, они её при мне всё пели и пели — будто нарочно! И мне от этой песенки всё время хотелось плакать, потому что умом своим я тогда ещё всё прекрасно понимала. А ещё они рекомендовали мне заняться спортом, но мне тогда уже было не до этого. И вот настал тот день, когда я оказалась на Мичиган-авеню³⁶⁸ и пошла… Милю за милей. В конце концов, они меня догнали — на машине. Садиться в неё, я, понятное дело, не

(3)
хотела, поэтому они втащили меня насильно. А внутри оказались санитары. После этого случая я уже начала понимать, что всё дело в моей голове. Мне ведь когда-то доводилось наблюдать за сумасшедшими. Ну что ж, теперь Вы знаете, почему меня здесь держат. Вот только пользы от лечения я не вижу. Все эти доктора по двадцать раз на день заводят со мной разговор о том, что сами же велят мне забыть! Они лишь бередят мне душу. Именно поэтому сегодня я всё же написала, наконец, отцу и попросила его забрать меня домой. Я рада, что

(4)
результаты проведённого Вами обследования пациентов оказались столь утешительны. А когда Вы говорите человеку, что он здоров и ему разрешается, наконец, покинуть клинику, то это, должно быть, и есть самое большое счастье!

И снова, из другого письма:

…И всё же я думаю, что Вы могли бы отложить очередное обследование и написать мне пару строк! Представляете, вчера мне притащили целую дюжину грампластинок³⁶⁹ с записями моих припадков! Ну, это чтобы я не забыла, что положено кричать сумасшедшим. Но только я их все разбила, и поэтому моя сиделка теперь на меня обиделась и не хочет со мной разговаривать. Кстати, я ведь там ору по-английски — и слава богу, что сиделки этого языка не понимают! Один доктор в Чикаго говорил, что я притворяюсь; но я-то знаю, что на самом деле он хотел сказать совсем другое: во мне живёт два разных человека! Недаром он обмолвился, что я — как двенадцатицилиндровый паккард³⁷⁰, то есть два в одном! А он о таких лишь слышал, но ни разу в жизни не видел. Вот только мне тогда было не до него: я как раз притворялась сумасшедшей! А когда я притворяюсь сумасшедшей, мне решительно наплевать на то, сколько во мне цилиндров — пусть даже миллион!
В тот вечер Вы говорили, что научите меня одной интересной игре. Знаете, я склонна думать, что главное в жизни — это

(2)
любовь. По крайней мере, так должно быть. В любом случае, я рада, что Вы так заинтересовались обследованиями. Ведь теперь Вам некогда грустить!
Tout a vous³⁷¹
Николь Уоррен

Увы, нередко среди её писем попадались и другие — в них он между строк читал отчаяние и безысходность.

ДОРОГОЙ КАПИТАН ДАЙВЕР!
Я вынуждена обратиться к Вам потому, что кроме Вас у меня никого нет. Я просто уверена, что если даже мой измученный разум в состоянии осознать всю нелепость моего нынешнего положения, то Вам она должна быть более чем очевидна. Теперь, когда рассудок мой, наконец, вернулся, и я могу отдавать себе отчёт в том, что со мной произошло, я чувствую себя совершенно раздавленной. К тому же, меня непрестанно терзает жгучее чувство стыда. Ну что ж, именно этого они, скорее всего, и добивались. Должна сказать Вам, что мои родные бессовестно меня предали; взывать к их жалости, а тем более умолять их о помощи бесполезно. Короче говоря, я пришла к выводу, что дальнейшее пребывание в клинике лишь отнимет у меня остатки здоровья и на много лет сократит мою жизнь. Неужели у них и дальше хватит бесстыдства делать вид, что случившееся со мной вообще

(2)
излечимо?! Не кажется ли Вам, что пора положить этому конец?..
На самом деле я сижу в этом сумасшедшем доме лишь потому, что никто из них так и не изволил сказать мне правду! Ведь если бы тогда я понимала случившееся так, как понимаю сейчас, я бы устояла! Уверяю Вас, я не из тех, кого легко сломить. Но мои родные, которые просто обязаны были меня просветить, почли за благо оставить меня в неведении.

(3)
И вот теперь, когда я, расплатившись за их подлость, наконец всё поняла, они сидят передо мной с наглыми рожами и твердят, что я должна верить в то, во что верила раньше! Особенно один из кожи вон лезет — но поздно!

Далеко-далеко, по другую сторону Атлантики, остались те, кто мог бы скрасить моё одиночество. Я брожу как в тумане и всё время думаю лишь о том, чтобы отсюда вырваться! Сделайте милость, помогите мне устроиться переводчицей! Французский язык для меня как родной, да и немецкий тоже. Кроме того, я довольно прилично говорю по-итальянски и немного по-испански. Протяните мне руку помощи — и я буду благодарить Вас до конца своих дней! В крайнем случае, я могла бы окончить курсы и работать медсестрой Красного Креста³⁷². Как бы то ни было, любой, даже самый каторжный труд после этого дурдома покажется мне блаженством!

И вновь:

Поскольку моя версия произошедшего для Вас, как я понимаю, неприемлема, Вы могли бы, по крайней мере, изложить мне свою собственную. У Вас лицо доброго кота, а не та идиотская гримаса, которую, как видно, здесь принято строить! Кстати, доктор Грегори подарил мне Вашу фотокарточку. На ней Вы не так красивы, как в военной форме, но зато кажетесь совсем юным…

MON CAPITAINE!
Как же я была счастлива, когда получила Вашу открытку! Вы правы, добрую половину всех этих сиделок и санитаров надо гнать взашей! Будьте уверены, всё, что Вы хотите сказать, я прекрасно поняла. Вот только в тот вечер, когда нам с Вами довелось повстречаться, мне почему-то показалось, что Вы — лучше других…

ДОРОГОЙ CAPITAINE³⁷³!
Вчера у меня на уме было одно, сегодня — другое. Должно быть, именно в этом, если не брать в расчёт моего нежелания подчиняться здешним порядкам, а также полного отсутствия чувства меры, и заключается моя болезнь. Я бы с радостью согласилась стать пациенткой любого психиатра, которого Вы порекомендуете. А здесь они только знай себе с утра до ночи валяются в ваннах и распевают «Играй в саду своём, играй в своём саду!»³⁷⁴ Когда-то был

(2)
и у меня свой сад, где я могла играть, но теперь и в прошлом и в будущем — одна лишь беспросветная тьма! Представьте, вчера в булочной они опять имели наглость завести этот свой пошленький мотивчик! Я схватила гирю и чуть было не треснула ею одного из них по башке, но санитары схватили меня и увели.

А теперь прощайте, моё состояние вновь сделалось крайне нестабильным, поэтому я больше не смогу Вам писать!

Целый месяц он не получал от неё писем. И вдруг — сюрприз!

«Я всё же медленно возвращаюсь к жизни…»

«Сегодня цветы и облака…»

«Ну что ж, вот и окончилась, наконец, война! А я даже и не заметила, что она вообще была…»

«Даже не представляю, как мне Вас благодарить! У Вас лицо белого кота, не только доброго, но и мудрого! Однако на той фотокарточке, что дал мне доктор Грегори, на кота Вы совсем не похожи…»

«Сегодня днём я ездила в Цюрих. Как же странно снова увидеть город…»

«Сегодня мы ездили в Берн. Там такие занятные часы…»

«Сегодня мы были высоко в горах, там эдельвейсы и дикие нарциссы³⁷⁵…»

После этого письма стали приходить реже, но он взял за правило отвечать на каждое из них без промедления. Вот одно:

«А знаете, мне вдруг захотелось, чтобы кто-нибудь в меня влюбился — так, как когда-то давно, ещё до моей болезни, влюблялись в меня мальчишки! Однако мне кажется, что пройдут ещё годы и годы, прежде чем я стану думать об этом всерьёз…»

Случалось, что в силу своей занятости или по какой-либо иной причине Дик не мог отправить ей ответ в тот же день. Тогда вслед за первым письмом неизменно прилетало второе, встревоженное и страстное:

«По-видимому, Вы мною пресытились…»

«Боюсь, что я жестоко ошибалась, считая нашу дружбу…»

«Всю ночь я не сомкнула глаз, думая, что Вы больны…»

>Так пишут влюблённые…

Однажды Дик и вправду заболел: у него был грипп. Когда же болезнь, наконец, отступила, он впал в состояние такой душевной опустошённости, что продолжал поддерживать эту странную переписку лишь по привычке — а вскоре и вовсе её забросил, неожиданно зачастив к новой телефонистке из Висконсина³⁷⁶. Их знакомство состоялось в Бар-сюр-Обе, где она работала в военном штабе³⁷⁷, и надо сказать, единственным её преимуществом перед Николь Уоррен было то, что, в отличие от последней, она имела возможность присутствовать в жизни своего нового поклонника не посредством писем, а лично. Губы у неё были пунцовые, как у модели, а в столовой ей дали говорившее само за себя прозвище — «Коммутатор».

Тем временем вернулся Франц. Он был преисполнен чувства собственной значимости, и глядя на него, Дик в очередной раз подумал, что клиницист из его друга наверняка вышел бы просто отменный. В коридорах здешних корпусов можно было часто услышать громовые раскаты его голоса. Все пациенты и сиделки перед ним трепетали, однако сам он при этом умудрялся оставаться совершенно спокойным. Вселяя в них ужас, он лишь тешил своё непомерное, но при этом вполне безобидное тщеславие. Что же касается истинных его переживаний, то они были немногочисленны, и кого-либо в них посвящать он считал излишним.

— Итак, настало время поговорить о пациентке, Дик, — сказал он. — Давненько мы с тобой не виделись, брат, и мне, конечно, хочется о многом тебя расспросить, да и самому есть что рассказать… Но давай всё-таки сперва о ней. Признаться, все эти месяцы я с нетерпением ждал того дня, когда ты, наконец, приедешь и я всё тебе расскажу…

Подойдя к шкафу, он извлёк было из него на свет божий целый ворох бумаг, но, бегло просмотрев их, решил, что толку от них будет мало, и, отодвинув их на край стола, начал свой рассказ.

Глава 3

Примерно года полтора тому назад привыкший весьма добросовестно относиться к своим служебным обязанностям доктор Домлер вынужден был ответить на довольно туманного содержания письмо, адресованное ему одним американцем — мистером Девре Уорреном. Джентльмен этот был из тех Уорренов, что проживают в Чикаго, однако сам он временно находился в Лозанне³⁷⁸. Вскоре, в назначенный доктором день, он прибыл в клинику для личной беседы. Вместе с ним прибыла и его шестнадцатилетняя дочь Николь. Девушка была больна, и сопровождавшей её сиделке было приказано увести её на прогулку.

— Уважаемый господин доктор, мне необходима ваша консультация, — сказал её отец, оставшись в кабинете наедине с Домлером.

Надо сказать, этот Уоррен был на редкость красив. На вид ему было менее сорока лет. С первого взгляда в нём можно было распознать типичного представителя наиболее родовитой части американского общества. Он был высок, широкоплеч и прекрасно сложен — словом, «un homme tres chic»³⁷⁹, как выразился впоследствии, беседуя с Францем, доктор Домлер. В его больших серых глазах виднелись красноватые прожилки — такие обычно бывают у тех, кто под палящим солнцем занимается на Женевском озерегреблей³⁸⁰. Ясно было, что этот человек привык брать от жизни лучшее. Образование он, как выяснилось, получил в Гёттингене³⁸¹, поэтому и суть дела излагать ему было проще по-немецки. Он, похоже, был немало растроган сознанием своего родительского долга и заметно нервничал.

— Господин доктор, увы, моя дочь… У неё помутился рассудок. Я объездил с ней множество врачей и сменил добрый десяток сиделок, но всё бесполезно! Несколько раз она проходила лечение покоем³⁸², но болезнь лишь усугубилась, и мне настоятельно рекомендовали обратиться к вам!

— Ну что ж, прекрасно, — ответил доктор Домлер. — Однако не могли бы вы рассказать мне о том, с чего, собственно, всё это началось?

— Боюсь, что нет, доктор. Начала как такового не было. Уверяю вас, в нашем роду случаев умопомешательства не наблюдалось. Все её родственники по матери тоже, насколько мне известно, психически вполне здоровы. Видите ли, доктор Домлер, моя супруга скончалась, когда Николь было всего одиннадцать лет, и с тех пор я считаю своим долгом не только заботиться о бедняжке как отец, но и заменить ей мать. Не без помощи гувернантки, конечно… Заменить ей мать…

Последние слова прозвучали на редкость проникновенно. Посмотрев на своего собеседника, доктор Домлер заметил, что в глазах у него блестят слёзы. И увы, сей почтенный человек лишь теперь удосужился обратить внимание на то, что от Уоррена за версту несёт спиртным!

— Ах, доктор, в детстве она была просто чудо! Просто чудо… Все наши знакомые… Все до одного были от неё без ума. А уж востра — так просто слов нет! С утра до ночи, бывало, всё щебечет, как птичка. Помню, вечно у неё то музыка, то танцы, то рисование, то книги… Она всё любила, решительно всё… Жена моя когда-то мне рассказывала, что из всех наших детей она одна по ночам не плакала. Видите ли, доктор, у меня ведь ещё есть и старшая дочь, а когда-то был и маленький сынишка, которого мы потеряли, но Николь… Но Николь, доктор, Николь…

Он умолк, и доктор Домлер помог ему выразиться:

— Итак, вы хотите сказать, что в детстве Николь была вполне здорова, нормально развивалась и не имела ни малейших психических отклонений?

— Ни малейших, доктор! Ни малейших…

Домлер задумался. Уоррен покачал головой, опустив глаза, тяжело вздохнул и, бросив на доктора быстрый взгляд, вновь уставился в пол.

— Где-то месяцев восемь тому назад… хотя, может быть, и десять, а может быть, и шесть… Видите ли, я всё пытаюсь и никак не могу вспомнить, где… Где мы были, когда с ней началось неладное. Когда она стала выкидывать все эти странные штуки… Первой это заметила её сестра. Потому что для меня, — вдруг поспешно добавил он, словно оправдываясь, — для меня Николь всегда была, есть и будет всё той же, что и в детстве… Нежной маленькой девочкой… Так вот, сначала был слуга…

— О да, слуга, — важно склонив свою убелённую сединами голову, произнёс доктор Домлер. Казалось, что он, как Шерлок Холмс³⁸³, заранее знал, что на данном этапе развития сюжета в центре внимания должен оказаться слуга — только слуга и никто другой!

— Этот бедняга служил мне верой и правдой много лет. Он, кстати, был швейцарец, — пытаясь сыграть на патриотических чувствах доктора, добавил Уоррен и вновь как бы украдкой бросил на него взгляд, надеясь прочесть на его лице одобрение. — Так вот, мне пришлось его выгнать! Ей вдруг взбрело в голову, что он… Что он, короче говоря, склоняет её к сожительству. Я ведь тогда ещё не знал, что у неё не все дома, и потому ей поверил. Теперь-то я, по крайней мере, понял, что всё это бред.

— В каких именно действиях она его обвиняла?

— Боюсь, что в этом-то и вся загвоздка, доктор. Ни один врач не сумел выспросить у неё подробности. Она ведёт себя так, как будто все они сами должны знать, что он натворил. Она лишь ясно дала понять, что речь идёт о непристойном домогательстве. Здесь сомневаться не приходится…

— Прошу вас, продолжайте.

— Безусловно, мне не раз и не два приходилось читать о том, как некоторые одинокие женщины начинают воображать себе всякую ерунду — будто под кроватью у них прячется мужчина и тому подобное. Но с какой стати всё это взбрело в голову моей Николь?! Я уверен, что любой юноша почёл бы за счастье с ней встречаться! Мы как раз жили в Лейк-Форест — должен сказать вам, доктор, что это отличный курорт неподалёку от Чикаго³⁸⁴. У нас там собственный дом… Так вот, там она дни напролёт играла с парнями то в гольф, то в теннис. И некоторые из них по ней просто с ума сходили…

Тем временем воображение перенесло ни на миг не перестававшего внимательно слушать этот печальный рассказ старика Домлера в Чикаго. Когда-то в далёкой юности у него был шанс сделать там карьеру. И если бы он тогда решился, сейчас он давно уже был бы почтенным профессором Чикагского университета³⁸⁵, единоличным владельцем какой-нибудь весьма престижной клиники — и богачом! А здесь ему приходится довольствоваться жалкими крохами. Ему помешала неуверенность в собственных силах. Помнится, он представил себе Америку с её бескрайними просторами, бесконечными прериями³⁸⁶ и необозримыми пшеничными полями — и усомнился, хватит ли его более чем скромных, как он считал, познаний, чтобы совладать с этим совершенно новым для него миром. Однако в те дни он немало прочёл о Чикаго, и в его памяти по сей день хранился обширный список наиболее известных из тамошних династий: Арморы, Палмеры, Филды, Крэйны, Свифты, Маккормики… И Уоррены тоже. Потом, уже работая здесь, в швейцарской клинике, он нередко встречал людей этого круга среди своих пациентов. Некоторые из них были из Нью-Йорка, но большинство почему-то всё же из Чикаго…

— Потом ей стало хуже, — продолжал удручённый горем отец. — С ней случилось что-то вроде припадка. И вздор она при этом несла просто немыслимый — с каждой минутой всё ужаснее… Её сестра успела кое-что записать. Вот, прошу вас, — он протянул доктору тщательно сложенный листок бумаги. — Здесь почти всё о мужчинах… То какой-то знакомый собирается её изнасиловать, то прохожий на улице… Короче, бред!

В заключение своего малоутешительного рассказа он со скорбью в голосе поведал о том, сколько страданий принесла ему болезнь любимой дочери и какой тревоги преисполнено его сердце. Мимоходом заметив, что порой родным и близким пациентов приходится почти так же тяжело, как и самим этим несчастным, в конце концов Уоррен без обиняков дал понять, что, разуверившись в компетентности американских врачей и рассудив, что смена обстановки в любом случае пойдёт бедняжке на пользу, он отважился на весьма рискованное предприятие: пересечь вместе с дочерью кишащий начинёнными взрывчаткой субмаринами океан³⁸⁷ и доставить её в одну из знаменитых швейцарских лечебниц.

— На американском крейсере³⁸⁸, - уточнил он, и от Домлера не ускользнул его высокомерный тон. — Здесь мне, можно сказать, улыбнулась удача: случай свёл меня с человеком, который согласился всё устроить. И должен признать, что деньги, — добавил он не без лукавства, — деньги, как говорится, не Бог, но милуют…

— Это несомненно, — сухо ответил ему доктор.

Он смотрел на Уоррена и пытался разгадать, в чём же здесь ложь. Ложь должна быть, он это чувствовал. А иначе почему так сгущает краски, повествуя о своих душевных муках, этот развязно, как истинный прожигатель жизни, восседающий в кресле хлыщ — смазливый, натренированный, в твидовом пиджаке³⁸⁹? В какой-то момент Домлеру показалось, что весь его кабинет уже успел наполниться распространяющейся от этого человека фальшью. Где-то там, за окном, бредёт, не разбирая дороги, сквозь февральские сумерки его дочь — когда-то весёлая и беззаботная, словно птичка, а теперь со сломанными крыльями, раздавленная каким-то тайным горем. Вот где настоящая трагедия! А здесь — одно лишь сплошное притворство! Словом, всё, всё до единого слова — ложь, да к тому же ещё и шитая белыми нитками!

— Мне хотелось бы… всего лишь пару минут переговорить с вашей дочерью, — сказал доктор. Он вдруг перешёл на английский, как будто надеясь, что, говоря на родном языке Уоррена, он сможет быстрее завоевать его доверие и затем вывести его на чистую воду.

Спустя несколько дней после того как Уоррен, оставив свою дочь в клинике, вернулся в Лозанну, доктор Домлер и Франц записали в её истории болезни:

Diagnostic: Schizophrenie. Phase aiguё en decroissance. La peur des hommes est un symptome de la maladie, et n’est point constitutionnelle… Lapronosticdoitrester reserve.³⁹⁰

Затем они стали не без волнения ждать обещанного мистером Уорреном повторного визита.

Однако время шло, а он всё не возвращался. По прошествии двух недель доктор Домлер написал ему письмо. Затем, не дождавшись ответа, он собрался с духом и совершил нечто, считавшееся по тем временам une folie³⁹¹: собственноручно взял и набрал номер гранд-отеля в Веве³⁹². Взявший трубку слуга сообщил, что в данный момент мистер Уоррен занят: он пакует чемоданы, собираясь к отплытию в Америку! Услыхав столь потрясающую новость, доктор Домлер вдруг подумал о том, что в конце месяца за этот не принёсший никакого практического результата телефонный звонок ему придётся внести из собственного кармана целых сорок швейцарских франков — и в его старческих жилах вскипела горячая кровь его предков, тюильрийских гвардейцев³⁹³! В итоге мистеру Уоррену всё-таки пришлось держать ответ.

— Состояние здоровья вашей дочери… требует вашего безотлагательного приезда… В противном случае я снимаю с себя всякую ответственность…

— Но простите, доктор, для чего же тогда я вверил её вашим заботам?! Мне звонили из Штатов, я должен срочно возвращаться домой…

Несмотря на свои почтенные годы, с необходимостью воспользоваться междугородной телефонной связью доктор Домлер столкнулся впервые в жизни. И всё же охваченный праведным гневом старик сумел настолько жёстко продиктовать находившемуся на другом конце провода американцу свои условия, что тот, загнанный в угол, наконец сдался. А буквально через полчаса после своего вторичного прибытия на Цюрихское озеро он и вовсе раскололся. Надо было видеть, как сотрясались от рыданий его красивые, облачённые в новомодный полуприлегающий пиджак плечи, как лились горькие слёзы из красных, будто солнце над Женевским озером, глаз! То, что он сказал, было ужасно.

— Просто так получилось, — хрипло произнёс он. — Я не знаю — как… Просто… Просто после того, как её мать умерла, она ещё малышкой стала по утрам приходить и ложиться ко мне в постель. Иногда, бывало, ляжет и уснёт тотчас… А мне так её было жаль… А потом мы с ней стали путешествовать. И всякий раз, сидя в поезде или в автомобиле, держались за руки. Это вошло у нас в привычку. А ещё она мне пела… Иногда она говорила: «Слушай, а давай сегодня целый день будем играть в нашу любимую игру: как будто мы одни в целом мире, и ты мой, а я твоя!» — в голосе его послышался горький сарказм. — Все смотрели на нас и умилялись. Прямо до слёз… Вот, мол, пример для подражания! Словом, мы были как любовники — и однажды ими стали… А как только я понял, что произошло, мне захотелось застрелиться. Но подонки вроде меня, похоже, не способны даже на это!

— Что же было дальше? — спросил доктор Домлер. Воображение опять перенесло его в Чикаго, и в памяти его вдруг всплыл некий тихий и бледный джентльмен в пенсне, который лет эдак тридцать тому назад нашёл время и силы, чтобы приехать к нему с визитом оттуда в Цюрих. — Это имело продолжение?

— Нет-нет, упаси Господь! Она как-то… Вся как-то сразу окаменела. Она только говорила, мол, папочка, папочка, ничего страшного, всё обойдётся…

— Надеюсь, последствий физиологического характера это не имело?

— Нет… К счастью, нет, — судорожно всхлипнул он и несколько раз высморкался. — Вот только теперь — последствия…

Выслушав всю эту историю, Домлер откинулся на украшенную замысловатой резьбой деревянную спинку своего огромного, из тех, что можно увидеть в любой более или менее традиционно обставленной швейцарской гостиной, кресла и мысленно поставил Уоррену диагноз: «Сволочь!» Пожалуй, за последние двадцать лет он впервые позволил себе прибегнуть к столь далёкому от истинной науки термину! Вслух же он сказал следующее:

— Надеюсь, вам не составит труда снять номер в здешнем отеле? Нет? В таком случае, я настоятельно рекомендую вам завтра утром ещё раз явиться в клинику.

— Да, но что… Что будет дальше?

Доктор Домлер распростёр руки так, как будто собирался обхватить ими целого борова:

— А дальше — Чикаго! — то ли утверждая, то ли вопрошая, произнёс он.

Глава 4

— Таким образом, ситуация прояснилась, — сказал Франц. — Доктор Домлер заявил Уоррену, что выздоровление возможно лишь в случае, если тот исчезнет из жизни своей дочери как минимум на пять лет, а лучше навсегда! Опомнившись после сделанного им признания, этот мерзавец, я думаю, не на шутку испугался, что весть о его грязном поступке может просочиться в Америку. В общем, мы назначили ей курс лечения и стали ждать. Прогноз был, прямо скажем, не ахти… Ты ведь знаешь, что в столь юном возрасте вероятность выздоровления, пусть даже социального³⁹⁴, практически равна нулю.

— Должен признать, что вначале её письма вообще не предвещали ничего хорошего, — заметил Дик.

— Полностью с тобой согласен! Впрочем, случай вполне типичный… Знаешь, когда я прочёл самое первое, я вообще не знал, стоит ли допускать, чтобы оно оказалось за пределами клиники… Однако позже я подумал, что тебе, возможно, будет небезынтересно получить некоторое представление о том, чем вообще мы здесь занимаемся. Огромное спасибо тебе, дружище, за то, что ты взял на себя труд регулярно ей отвечать!

Дик вздохнул.

— Что ж, она красивая… Видел бы ты, сколько она прислала мне фотокарточек! А в Бар-сюр-Обе я всё равно целый месяц бездельничал… Да и то, что я писал ей, оригинальностью, прямо скажем, не отличалось: «Будьте благоразумны и неукоснительно выполняйте все врачебные предписания…»

— Поверь, этого оказалось довольно! Ведь в тот день, когда она впервые получила от тебя весточку, у неё появился кто-то, о ком она могла думать! Кто-то за пределами клиники… Видишь ли, с тех пор, как с ней стряслась беда, она стала чувствовать себя круглой сиротой… Конечно, кроме отца у неё есть ещё и сестра, но боюсь, что они с ней почти чужие… К тому же, читая её письма, мы могли судить о её состоянии, то есть отслеживать динамику…

— Я очень рад.

— Теперь ты понял, что её терзало? Она чувствовала себя соучастницей… По правде сказать, являлась она таковой или нет — на самом деле не важно, но проанализировав её состояние, мы сумели составить более или менее точное представление об изначальной степени уравновешенности её психики и о силе характера. Можешь себе вообразить: сначала — вся эта боль и стыд; затем — возвращение в пансион³⁹⁵… Должно быть, ты догадываешься, о чём обычно шепчутся между собой благовоспитанные девицы! И вот исключительно с целью психологической самозащиты она начинает постепенно внушать себе мысль, что соучастия не было. Ну, а отсюда уже два шага ступить в придуманный мир, где все мужчины — маньяки. Мол, стоит кого-то из них полюбить и довериться, как тобой воспользуются и выбросят…

— Она когда-либо упоминала о том, что… что этот изверг с ней сделал?

— Нет, никогда. По правде говоря, в октябре, когда она быстро пошла на поправку, мы столкнулись с непредвиденной трудностью. Будь ей за тридцать, мы могли бы рассчитывать на то, что процесс необходимой после лечения адаптации пройдёт без нашего вмешательства. Но ведь она ещё почти дитя! Слишком многие в её возрасте, излечившись, казалось бы, от болезни, так, однако, и не возвращаются к полноценной жизни — потому что где-то глубоко в душах таких пациентов всё же остаются застарелые раны… В конце концов доктор Домлер решил быть с ней откровенен. «Теперь ваше будущее — в ваших руках, — сказал он ей. — То, что с вами произошло, ни в коем случае не значит, что вы хуже других и не имеете права на счастье. Напротив, ваша жизнь ещё только начинается…» Ну, и тому подобные вещи. Видя, что она на редкость умна, он решился дать ей почитать Фрейда — не слишком много, конечно, так, самую малость, но она всерьёз заинтересовалась… Вообще, она здесь у нас на особом положении! С ней все носятся… Вот только молчит она целыми днями — молчит, и всё… Скажи, — после минутного колебания добавил Франц, — а в этих последних письмах, которые она уже лично отправляла тебе из Цюриха, — в них ничего нет относительно её нынешнего взгляда на жизнь и планов на будущее?

Дик задумался.

— В общем, кое-что есть, но… так, одни намёки. Если хочешь, я могу привезти её письма. Мне кажется, она сейчас полна надежд, и ей просто не терпится поскорее начать жить нормальной жизнью. А ещё, по-моему, ей хочется романтики… Правда, иногда она заводит речь о «прошлом»… Знаешь, примерно как те, кому довелось побывать за решёткой — никогда не угадаешь, что именно они имеют в виду: само преступление, последовавший за ним тюремный срок или всё сразу. Да и с какой стати она станет со мной откровенничать? В конце концов, кто я в её жизни? Шут гороховый!

— Разумеется, я прекрасно понимаю, в каком ты положении, и поэтому снова выражаю тебе свою благодарность. Собственно, твои с ней отношения — это и есть тот аспект, который я хотел обсудить с тобой прежде, чем ты с ней увидишься…

Дик засмеялся.

— Ты думаешь, она тотчас бросится мне на шею?

— Ну, это навряд ли. Но имей в виду, что с ней лучше держать дистанцию — ради её же блага… Ты ведь чертовски обаятелен…

— Ну что ж, придётся поднатужиться. Торжественно клянусь держать дистанцию… а заодно и чеснок во рту! Я постараюсь вызвать в ней отвращение… Я отпущу огромную бороду… И тогда в один прекрасный день она от меня сбежит!

— Нет-нет, про чеснок забудь! — приняв его слова всерьёз, поспешил возразить поднаторевший в тонком деле общения с влиятельными родственниками своих пациентов «доктор Грегори». — И про бороду тоже! Ты ведь не хочешь погубить свою карьеру? Впрочем, ты, должно быть, смеёшься…

— Кстати, я умею притворяться хромым! Показать? Ах да, совсем забыл: я недавно снял себе роскошные апартаменты — так вот, у меня там даже мыться негде!

— Ну всё, пошутили — и хватит! — умиротворённо произнёс привыкший относиться к своей работе со всей серьёзностью Грегоровиус Третий. Решив, что волновавшая его щекотливая тема наконец закрыта, он с видимым чувством облегчения откинулся на спинку стула. — Лучше давай теперь поговорим о тебе! И о твоих планах, конечно…

— Ну, план у меня, как ты знаешь, один! Я хочу стать хорошим психиатром. А если повезёт — то и величайшим в мире…

В ответ Франц весело рассмеялся, однако он чувствовал, что на сей раз Дик не шутит.

— Ну что ж, это прекрасно! И чисто по-американски, — сказал он. — Увы, у нас здесь особо не разгонишься. — Он встал и подошёл к окну. — Знаешь, я вот иногда здесь стою, и весь Цюрих передо мной как на ладони… Вон там, к примеру, видна колокольня. Это Гроссмюнстер³⁹⁶, под его сводами похоронен мой дед. Чуть поодаль оттуда, за мостом³⁹⁷, можно увидеть могилу моего предшественника Лафатера³⁹⁸. Уж его-то ни в одной церкви не похоронили бы! А рядом стоит памятник другому моему предшественнику — Генриху Песталоцци³⁹⁹… И ещё один — Альфреду Эшеру⁴⁰⁰… Но на голову выше их всех — непревзойдённый Цвингли⁴⁰¹! Как видишь, я буквально каждый день предстаю перед пантеоном⁴⁰² великих!

— Я понимаю, — кивнул, вставая, Дик. — На самом деле я это лишь для красного словца сказал. Ведь всё ещё только начинается! Знаешь, во Франции сейчас столько американцев… Все они только и думают о том, как бы поскорее отплыть в Штаты⁴⁰³. Но только не я! До конца года мне будут продолжать выплачивать офицерское жалованье. Единственным условием является посещение университетских лекций! Похоже, наши власти просто нюхом чуют, кто обеспечит стране прорыв в науке! Ну, а по окончании курса я намерен съездить домой и повидаться с отцом. Затем, через месяц, я опять вернусь в Швейцарию — мне обещали должность.

— И где же?

— У ваших конкурентов! В Интерлакене⁴⁰⁴, в клинике Гислера.

— На твоём месте я бы с ними не связывался, — посоветовал ему Франц. — У них за год десятка полтора врачей сменяется — никто не выдерживает! Гислеру бы самому надо в клинику! У него маниакально-депрессивный психоз⁴⁰⁵, а делами его богадельни управляет его дражайшая супруга на пару со своим любовником! Надеюсь, ты понимаешь, что это между нами?

— Ну что ж, в таком случае придётся извлечь на свет божий нашу старую американскую идею, — беспечно ответил Дик. — Поедем в Нью-Йорк и откроем там сверхсовременную клинику для миллиардеров!

— Это всё прожектёрство…

Затем Франц, чей дом, как оказалось, был расположен совсем рядом с клиникой, пригласил Дика к себе отобедать. Сидя за столом в обществе своего закадычного приятеля, его юной невесты и их крохотной собачонки, от которой здорово несло горелой резиной, он вдруг почувствовал себя разочарованным. Но не убожество обстановки и даже не удручающая примитивность суждений будущей фрау Грегоровиус навевали на него печаль. Ему претило внезапное сужение горизонтов — то самое, с которым Франц, в отличие от него, похоже, смирился. В представлении Дика истинный аскетизм выглядел совершенно иначе: он был для него не целью, а средством. Да, он не чужд самоотречения во имя высоких идеалов, но добровольно загонять себя в тесные рамки предрассудков прошлого века, тем самым точь-в-точь повторяя судьбу своих пусть даже и знаменитых предков — это было выше его понимания. Тот затхлый мирок, в котором привыкли существовать и Франц, и его возлюбленная, вызывал в нём безотчётную тоску по совершенной иной, исполненной блеска и приключений жизни! Проведя первые послевоенные месяцы во Франции, он не мог не восхищаться тем поистине колоссальным размахом, с которым под эгидой американского правительства осуществлялось восстановление полуразрушенной страны⁴⁰⁶. Волею судьбы став свидетелем определивших дальнейший ход истории событий, он чувствовал всё возрастающую жажду свершений. Кроме того, с некоторых пор он стал замечать, что решительно все, с кем ему приходится общаться — и мужчины и женщины — в равной мере настойчиво ищут его дружбы и считают за честь находиться с ним в приятельских отношениях; и смутное сознание того, что человеку, вознамерившемуся посвятить свою жизнь вещам гораздо более серьёзным, нежели бесконечные рауты⁴⁰⁷, обеды и обмен пустопорожними комплиментами, всё это лишь во вред, заставило его вернуться в страну, где корпят над своими удивительными творениями великие кудесники-часовщики.

Уверенная, что произвела на него как минимум неизгладимое впечатление, Кете была, казалось, на седьмом небе от счастья, а он тем временем становился всё более угрюм и немногословен. Его раздражал пропитавший всё в этом доме запах капусты. Он был зол на весь мир и одновременно ненавидел самого себя — больше всего за этот невесть откуда взявшийся в нём и уже пустивший свои корни аристократизм.

— Господи, а вдруг я сделан не из того же теста, что другие? — с ужасом думал он порой, просыпаясь посреди ночи. — Что тогда, Господи?

Итогом всех его метаний стало понимание того, что хотя социалист из него и никудышный, он наверняка сможет занять своё достойное место среди тех, чей труд является редчайшим в мире. Истина заключалась в том, что вот уже несколько месяцев в его сознании шёл напряжённый процесс переоценки ценностей. Ведь не секрет, что миновав первую пору юности, мы нередко оказываемся перед выбором: стоит ли приносить себя в жертву идеалам, в которые больше не веришь? Кружа бессонными ночами по цюрихским улицам и вглядываясь при свете фонарей в чужие окна, за которыми виднелся лишь сваленный в кучу хлам, он, бывало, размышлял о том, как важно быть отзывчивым и милосердным; он повторял себе, что желает быть храбрым и мудрым, но всё это было прекрасно лишь на словах. Положа руку на сердце, более всего на свете он хотел быть любимым — но так, чтобы для этого не приходилось жертвовать своим призванием.

Глава 5

Из выходивших на террасу окон главного корпуса бил яркий свет. Лишь там, где возвышалась стена, в углах таились сумерки. На полу виднелись замысловатые, похожие на чёрное кружево узоры — это отбрасывали тень кованые стулья. Причудливый орнамент тянулся, приковывая взгляд, по каменным ступеням и, постепенно сливаясь с царящей вокруг темнотой, терялся среди сочных, лишь несколько дней тому назад взошедших на клумбе гладиолусов.

Людей на террасе толпилось немало, но он почти тотчас же различил среди них несколько раз мелькнувшую на фоне окна мисс Уоррен. Увидев Дика, она сразу же направилась к нему — и лишь тогда он смог рассмотреть её как следует! Шагнув за порог, она будто вынесла с собой на улицу отразившийся в её лице свет. В её душе звучала музыка, и она шла, повинуясь её головокружительному ритму. Вот уже целую неделю она день и ночь внимала этому невесть откуда взявшемуся, но ликующему и зовущему голосу — он пел о пылающих июльских небесах и о таинственной сени летних ночей, словом, о любви и счастье! А сегодня, когда мечта её вот-вот, казалось, готова была стать реальностью, она вдруг начала слышать этот голос так отчётливо, что ей захотелось разомкнуть свои бледные плотно сжатые уста и петь самой!

— Ну что ж, добрый вечер, капитан! — сказала она. Их взгляды будто слились воедино, и после первых слов она лишь с трудом смогла отвести от него глаза. — А давайте мы с вами посидим на воздухе! — Она стояла перед ним неподвижно, и лишь взгляд её скользил в поисках скамейки. — Ведь уже почти лето!

Вслед за ней вышла тучная, укутанная в шаль женщина, и Николь их познакомила:

— Капитан Дайвер — синьора ***.

Франц, сославшись на занятость, ушёл, и Дик принёс с террасы три стула.

— Приятный вечер, — заметила синьора.

— Muy bella⁴⁰⁸, - согласилась Николь и тотчас обернулась к Дику. — Скажите, а вы здесь надолго?

— Если вы имеете в виду моё пребывание в Цюрихе, то да.

— Вот, наконец, и пришла к нам настоящая весна, — не унималась тем временем любившая, как видно, поболтать синьора.

— Простите, а нельзя ли поточнее?

— Извольте: до конца июля.

— А мне уезжать в июне…

— В июне здесь чудесно, — снова вмешалась в разговор её назойливая спутница. — Почему бы вам не остаться на пару недель дольше? Потом, когда начнётся жара, можно и уехать…

— Куда же лежит ваш путь? — поинтересовался Дик у Николь.

— Пока не знаю. Это должна решить Бэби, моя сестра. Надеюсь, она выберет хорошее место, где мне не будет скучно. Я ведь столько упустила! Но, возможно, для начала доктора порекомендуют мне размеренный образ жизни и велят ехать туда, где тихо и спокойно — в Комо⁴⁰⁹, например… Послушайте! А что если и вы тоже приедете в Комо?..

— Ах, Комо, — вновь начала синьора.

Откуда-то из глубины корпуса вдруг донеслись звуки музыки — инструментальное трио начало исполнять «Лёгкую кавалерию» Зуппе⁴¹⁰. Николь, встрепенувшись, встала, и увидев, как она юна и прекрасна, Дик едва не задохнулся от вдруг нахлынувших чувств. Она улыбнулась, и в её трогательной детской улыбке он увидел всю искалеченную юность мира…

— Боюсь, эта музыка не даст нам поговорить. Давайте лучше пройдёмся. Buenas noches, Senora!⁴¹¹

— Доброй ночи, доброй ночи…

Спустившись по поросшему травой склону туда, где петляли между деревьев бесчисленные дорожки, они тотчас же оказались в темноте. Она взяла его за руку.

— Кстати, о музыке: сестра прислала мне из Штатов кучу пластинок. В следующий раз, когда вы приедете, мы с вами непременно должны их послушать. Здесь есть одно старое дерево… Так вот, в его дупле я надёжно припрятала свой фонограф⁴¹² — ни одна живая душа не отыщет!

— Думаю, это будет замечательно…

— А вы слышали «Индостан»⁴¹³? — задумчиво спросила она. — Я вот никогда раньше не слышала, но как-то недавно поставила пластинку — и мне понравилось. А ещё у меня есть «Так почему мы называем их «малышки»?»⁴¹⁴ и «Я рад, что твои слёзы обо мне»⁴¹⁵. Я просто уверена, что когда вы были в Париже, вам нередко доводилось танцевать под эти песни!

— Должен признаться, мисс, в Париже я не был.

Её кремовое платье в зависимости от освещения казалось то голубым, то серым, а необыкновенно светлые, буквально льняные волосы ослепляли и завораживали. Всякий раз, когда Дик поворачивался к ней лицом, он видел, что на губах её играет лёгкая полуулыбка, а когда они почти вплотную подошли к залитому светом множества фонарей шоссе, её лицо вдруг засияло, словно лик ангела! Она была бесконечно благодарна ему за подаренный праздник, и чем менее он понимал, что же значит зарождающееся в его душе чувство, тем доверчивее она делилась с ним сокровищами своей души. Он догадался, что именно такой была прежняя Николь — весёлой и беззаботной, уверенной в себе и в собственном будущем. Казалось, вся радость мира отражается теперь в её восторженном взгляде!

— В последнее время за мной здесь уже почти не смотрят, — сказала она. — И первым делом я поставлю для вас две лучшие пластинки: «Пока вернётся с луга стадо»⁴¹⁶ и «Прощай, Александр!»⁴¹⁷

Они договорились, что встретятся через неделю. С немалым опозданием прибыв в клинику, он понял, что Николь его ждала. А иначе что заставило её выбрать для прогулки именно то место, где он волей-неволей должен был оказаться, выйдя от Франца? Её откинутые назад волосы ниспадали на плечи, и всякий раз, когда он бросал на неё взгляд, ему казалось, что это удивительное лицо лишь на мгновение, словно вспышкой молнии, выхвачено из тьмы. Это было лицо юной богини, весенней ночью ступившей из чащи леса на залитую лунным светом поляну. Её породила великая тайна, и, любуясь её дивной красотой, Дик втайне мечтал о том, чтобы не было у неё ни подонка-отца, ни сестры Бэби, ни того, что в своих письмах она именовала «прошлым». Как прекрасно было бы просто случайно встретить её здесь, среди цветов и трав — никому не известную, не помнящую ни своего имени, ни своих родных девушку, единственным пристанищем которой в этом мире является сотворившая её ночь! Вместе они отыскали служившее ей тайником дерево и извлекли из сырых глубин огромного дупла фонограф. Затем, пройдя мимо мастерских⁴¹⁸, завернули за угол, взобрались на лежавшую в густых зарослях кучу брёвен и, без труда одолев невысокую стену, присели на замшелые камни. Минут пять они молча всматривались в плывущий над погружённой в кромешную тьму долиной туман.

Даже считавший Дика неисправимым ловеласом Франц в жизни не подумал бы, что они зайдут так далеко! Ибо в тот глухой, объятый тайной час они оба словно вернулись в Штаты! Им было жаль до слёз — ах, милый, жаль до слёз! И вот уже его мчит в город к ней такси — ах, нежная моя, полночное такси… Их судьбы повенчал навеки Индостан, и потому она поёт лишь для него… Затем пришла пора прощаться на века, но пламя их любви пылает в их сердцах… И вот его уж нет, а есть лишь реки слёз… И люди всё спешат, ведь им и дела нет, что значит в её жизни Индостан…

В тёплом, влажном воздухе всё плыли, сменяя друг друга, тихие мелодии. В любой из них были неразделимы тоска и надежда. Как только музыка смолкала, вступал со своей нехитрой, состоящей всего из одной ноты, партией кузнечик. Вскоре, однако, Николь выключила фонограф и стала петь ему сама:

Подброшу в небо медный грош,
Пусть решка выпадет — так что ж?

Петь она умела так, что казалось, будто у неё совершенно нет дыхания. Дик вдруг встал.

— Постойте, куда же вы?! Разве вам не нравится?..

— Что вы! Я просто очарован…

Как жаль, что лишь сказав ему «прощай»
Ты вдруг узнаешь, как тебе он дорог…

— Я счастлива, что вы неравнодушны к музыке… Это меня наша кухарка выучила. Ещё дома, в Чикаго…

Она улыбнулась ему так, будто хотела выразить в этой улыбке и подарить ему всё, решительно всё, что составляло мир её души! И словно в награду за то, что он оказался отзывчивее других и не прошёл мимо столь трепетно хранимых ею сокровищ, за то, что сердца их пускай недолго, но бились в унисон — то есть за сущий, казалось бы, пустяк! — она на полном серьёзе обещала ему всю себя! Медленно, как во сне, текли минуты, и ей казалось, что здесь, под сенью объятых полночной тьмою ив, её мятущаяся душа обрела, наконец, пристанище…

Поднявшись вслед за ним и споткнувшись о фонограф, она тотчас прижалась к его груди.

— У меня есть ещё одна пластинка, — сказала она. — Надеюсь, вам о чём-то говорит название «До свиданья, Летти!»⁴¹⁹?

— Да поймите же, честное слово… Я никогда, никогда в жизни ничего этого не слышал…

Не слышал, не знал, не вдыхал, не пробовал, мог бы добавить он. Лишь вульгарно размалёванные путаны в душной полутьме злачных мест… Те девушки, которых он знал в четырнадцатом году в Нью-Хейвене, целовались наспех, заранее упираясь руками парню в грудь, чтобы вовремя оттолкнуть его прочь! И вот теперь эта ещё не успевшая поверить в собственное спасение, лишь чудом избежавшая распада личности девчушка фактически заново открывает для него Америку!

Глава 6

Их третья встреча состоялась уже в мае. Боясь окончательно потерять голову, Дик почёл за благо пригласить Николь в ресторан. Он прекрасно отдавал себе отчёт в том, что решиться на продолжение этого романа значит поставить крест на всех своих честолюбивых замыслах. И всё же, когда сидевший за соседним столиком незнакомец имел наглость, выкатив свои полыхающие, словно адское пламя, глаза, на неё уставиться, Дик обернулся и смерил его таким притворно-вежливым, но при этом исполненным явной угрозы взглядом, что тот просто вынужден был немедленно расплатиться и уйти.

— Обыкновенный зевака! — беззаботно пояснил Дик Николь. — Его заинтересовало ваше платье. И почему у вас такая пропасть всяких нарядов?

— Ну, сестра говорит, — не совсем уверенно начала она, — что мы очень богаты. Наша бабушка оставила нам огромное наследство…

— Так и быть, я вас прощаю!

Чувствуя себя рядом с юной и наивной Николь солидным джентльменом, Дик нередко позволял себе с определённой долей снисходительности относиться к её маленьким слабостям и ребяческому тщеславию — например, к тому, как, покидая вместе с ним ресторан, она не могла спокойно пройти мимо висевшего в вестибюле зеркала: ей хотелось, чтобы гладкая блестящая поверхность вновь и вновь возвращала ей её собственный образ, даря уверенность в красоте и успехе! Теперь, когда она словно заново осознала, что природа не обделила её внешностью, а судьба — богатством, он с явным одобрением наблюдал за тем, с каким азартом она открывает для себя всё новые и новые радости. Он честно пытался уберечь её от мысли, что всё это — его заслуга. Ему было бы гораздо приятнее считать, что эти сияющие глаза и горделивая осанка есть результат её собственной победы над болезнью. Однако толку от его стараний было мало: с каждой встречей всё более ясно понимая, как много он для неё сделал, Николь в конечном итоге всё же возвела его на пьедестал. Её чудом исцелившаяся душа жаждала кумира — того, кому можно было бы приносить жертвы и воскурять благовония. Таким кумиром должен был стать тот, кто её спас. Поэтому неудивительно, что каждую, пусть даже самую малозначительную, из открываемых ею радостей она неизменно слагала к его ногам.

Уже в самом начале лета Дик понял, что в Цюрихе ему придётся обосноваться надолго. Восстановив по памяти большую часть созданной им ещё в Вене рукописи и присовокупив к ней другие, тоже сделанные в период военной службы, наброски, он сумел разглядеть в своём детище прообраз того, что в конечном итоге должно было стать его собственной версией «Клинической психологии». Умудрившись найти издателя, он не замедлил нанять себе в помощники одного здешнего горемыку-студента, который буквально за гроши согласился очистить этот пока ещё предварительный вариант написанного по-немецки текста от орфографических ошибок. Правда, Франц почёл его решение слишком поспешным, но Дик возразил ему, подчеркнув, как обезоруживающе скромна избранная им тема.

— Просто потом всё это выветрится у меня из головы, — настаивал он. — Знаешь, мне кажется, что изложенные мною теоретические основы до сих пор не получили всеобщего признания лишь потому, что никто не взял на себя труд их систематизировать. Вообще я думаю, что нашей с тобой профессии больше всего вредит то, что люди, которые в неё приходят, зачастую и сами страдают теми или иными комплексами. Вот они и пытаются, не владея теорией, сосредоточиться исключительно на клинической стороне дела — как они сами говорят, на «практике». То есть ищут лёгких путей, чтобы самоутвердиться… Мы с тобой давние друзья, Франц, и я прекрасно знаю, что ты — не из таких! — продолжал он. — Господь предначертал твой путь задолго до того, как ты родился. И тебе следует благодарить Его за то, что Он не ниспослал тебе никакой такой «склонности»! Лично я пришёл в эту профессию лишь потому, что в Оксфорде мне нравилась одна девчонка из колледжа Святой Хильды⁴²⁰ — так вот, она ходила на лекции по психиатрии… И как ни высокопарно это звучит, я вовсе не намерен пренебрегать зовом судьбы…

— Ну что ж, удачи! — ответил Франц. — Ты ведь американец… Ты можешь решиться на это без вреда для карьеры. Лично я не сторонник столь поспешных решений… Ещё лет пять — и ты будешь строчить одну за другой книжонки вроде «Дилетанту о неврозах» — такие простенькие, что можно и мозги не напрягать! Будь мой отец жив, он бы запросто тебя выругал, Дик. Он бы взял вот так салфетку, свернул бы её да вдел в кольцо⁴²¹… Вот в это самое, — продолжил он, взяв со стола потемневшее от времени деревянное кольцо для салфетки с вырезанной на нём головой вепря, — и сказал бы: «Если вас и в самом деле интересует моё мнение…» А потом он посмотрел бы на тебя и подумал: «А что, собственно, толку?» И замолчал бы. Правда, потом он бы снова начал ругаться, но это было бы уже за десертом…

— Ну что ж, сегодня я один против всех, — запальчиво сказал Дик. — Но настанет день, когда у меня появятся последователи. И тогда уже я буду вдевать в кольцо салфетку, и ругаться, как твой отец…

Франц минуту помолчал.

— Кстати, как там твоя подопечная?

— Пока неясно.

— Но ведь ты же с ней, по-моему, не разлей вода!

— Что ж, она мне нравится. Красоту не спрячешь… По-твоему, мне следует пригласить её в горы собирать эдельвейсы…

— Нет, просто я подумал, что раз ты пишешь научные труды, то у тебя наверняка есть какие-то соображения по поводу её нынешнего состояния…

— …и затем посвятить ей всю свою жизнь?

— Du lieber Gott! — примирительным тоном прогудел Франц. — Bitte, bringe Dick noch ein Glas Bier!⁴²² — крикнул он затем возившейся на кухне Кете.

— Спасибо, но с меня, пожалуй, хватит. Нам ведь идти сегодня к Домлеру!

— Кстати, мы с ним пришли к выводу, что самое лучшее — это держать ситуацию, как и раньше, под неусыпным контролем. Ведь прошёл уже месяц, и можно не сомневаться, что бедняжка в тебя влюблена. Разумеется, не будь она пациенткой нашей клиники, мы лишь пожелали бы вам двоим счастья… Но пойми, мы поставили на карту всё, чего достигли…

— Я соглашусь с любым решением доктора Домлера, — ответил ему Дик.

Однако на самом деле он не очень-то верил в то, что Домлеру окажется под силу расставить все точки над «і». Ведь главное неизвестное в этой сложной задаче — он, Дик Дайвер! Так случилось, что помимо его собственной воли окончательный выбор остался за ним. Он вдруг вспомнил, как однажды в детстве спрятал ключ от серванта, в котором стояла серебряная посуда. Все носились по дому в напрасных поисках, а он знал, что злополучный ключ преспокойно лежит себе в верхнем ящике комода, там, где мать имеет обыкновение хранить носовые платки, — и молчал. В тот день он, должно быть, впервые в жизни почувствовал себя чуждым мирских забот философом. И вот сегодня, входя вместе с Францем в кабинет профессора Домлера, он опять был во власти этого пьянящего ощущения!

Перед Домлером он благоговел. Его обрамлённое бакенбардами⁴²³ лицо напоминало Дику заросшую виноградом террасу какого-то старого, гостеприимного дома. А ещё оно казалось ему ликом святого. Бесспорно, Дику доводилось знавать людей и более одарённых, чем Домлер, однако никто из них не производил на него такого незабываемого впечатления, как этот седовласый старик!

…Всего лишь полгода спустя Дик будет думать то же самое на его похоронах. Погаснет на террасе свет, усохнет старый виноградник… Он навсегда запомнит его виднеющиеся на белоснежном фоне накрахмаленного воротника бакенбарды. И под желтоватыми старческими веками навсегда затихнут те бури, что пронеслись когда-то перед на редкость проницательным, словно видящим человека насквозь взглядом его неизменно прищуренных глаз.

— Доброе утро, доктор! — Дик стоял перед ним навытяжку, как в армии.

Доктор Домлер неспешно сплёл свои малоподвижные пальцы. Франц принялся излагать ему ситуацию — тем самым тоном, которым говорят обычно секретари и связные офицеры. Наконец, профессор перебил его на полуслове:

— Ну что ж, похоже, что мы добились определённых успехов, — негромко сказал он. — Отныне нам остаётся полагаться на помощь доктора Дайвера…

— Простите, но я и сам, похоже… нуждаюсь в помощи! — попытался было возразить сбитый с толку Дик.

— Ваше личное отношение к данному вопросу мы в расчёт не берём, — заявил Домлер. — Однако мы не можем игнорировать тот факт, что со всем этим так называемым «замещением» (он бросил короткий, но исполненный убийственной иронии взгляд на Франца, который, впрочем, немедленно отплатил ему той же монетой) давно пора закругляться. Да, сегодня мисс Уоррен чувствует себя прекрасно, однако никто из нас не возьмёт на себя смелость судить, каким образом скажется на её психике то, что она неминуемо воспримет как трагедию.

Франц хотел было что-то возразить, но Домлер жестом велел ему молчать.

— Я прекрасно понимаю, в каком двусмысленном положении вы оказались.

— Просто в ужасном!

В ответ профессор откинулся на спинку своего знаменитого кресла и расхохотался.

— А может быть, вы и сами к ней далеко не равнодушны? — всё ещё смеясь, спросил он.

Видя, как поблескивают его маленькие хитрые глазки, Дик понял, что Домлер загоняет его на скользкое, и почёл за благо сделать вид, что разделяет его веселье.

— Надо быть слепым, чтобы не заметить её красоты. Однако я не имею ни малейшего намерения…

Франц вновь попытался вмешаться, однако Домлер остановил его и в этот раз, задав, наконец, Дику прямой вопрос:

— А вам не кажется, что сейчас для вас лучший выход — это уехать?

— Но в данное время мой отъезд невозможен…

Доктор Домлер обернулся к Францу:

— В таком случае, нам остаётся лишь ускорить отъезд мисс Уоррен.

— Как вам будет угодно, профессор, — склонил голову Дик. — Ситуация ведь далеко не простая…

Домлер тяжело, словно безногий калека на костылях, поднялся со своего кресла.

— Но вы-то, светила великие, должны были знать, что этим кончится!

По-видимому, ему казалось, что он кричит, но в действительности голос его был тих и печален.

С трудом опустившись обратно в кресло, он молча ждал, когда затихнут первые раскаты ниспосланного им на своих нерадивых коллег грома. Ему необходимо было отдышаться. Дик прекрасно видел, что Домлер на пределе — да и о самом себе он сейчас мог сказать почти то же самое! Когда же гром начал стихать, Франц всё же умудрился, наконец, замолвить словечко:

— Доктор Дайвер — человек большого ума и редкого таланта, — начал он. — Я просто уверен, что стоит ему правильно оценить ситуацию — и он тотчас же примет лучшее из возможных решений! Боюсь, что отъезд его или мисс Уоррен будет малоэффективен. Не лучше ли нам, заручившись поддержкой доктора Дайвера, выработать единую стратегию и просто действовать сообща — здесь и сейчас?..

— Итак, доктор Дайвер, что вы на это скажете? — спросил Домлер.

У Дика всё это вызывало как минимум омерзение. Однако, вспомнив, каким тягостным оказалось для него воцарившееся после вынесенного Домлером приговора молчание, он решил, что дальше сидеть сложа руки нельзя. И тогда его прорвало:

— Прежде всего прошу вас принять во внимание тот факт, что чувство мисс Уоррен не является безответным. Сказать по правде, я уже не раз и не два задумывался о том, чтобы сделать ей предложение.

— Боже правый, Дик! Что ты несёшь?! — испугался Франц.

— Минуточку! — попытался унять его Домлер, но безуспешно. Франца было уже не остановить:

— Сделать ей предложение! — воскликнул он. — Да ты хоть понимаешь, что это значит?! Это значит полжизни отдать на то, чтобы быть ей врачом, сиделкой и ещё чёрт знает кем! Думаешь, до тебя таких героев не было? В одном случае из двадцати люди разводятся после первого же рецидива! Нет уж! В таком деле лучше сразу обрубать все концы!

— Ну, что вы думаете? — спросил у Дика Домлер.

— Ясное дело, что Франц прав.

Глава 7

Малоприятный разговор о том, как Дику следует поступить с мисс Уоррен, продолжался почти до вечера. В итоге сошлись на том, что доктор Дайвер должен, оставаясь для неё воплощением идеала, тем не менее постепенно исчезнуть из её жизни. Когда же сей странный консилиум был, наконец, завершён, и Дик, поднявшись со стула и бросив взгляд в окно, увидел, что на улице идёт дождь, ему вдруг пришло в голову, что где-то за нескончаемыми серебристыми струями льющейся с неба воды о нём, должно быть, думает, грустя и любя, Николь. И надо же было такому случиться: как только он, застегнув на все пуговицы свой пиджак и нахлобучив шляпу, вышел на улицу, судьба подарила им случайную встречу! Николь пережидала дождь под навесом парадного входа.

— А знаете, я уже придумала, куда нам с вами сегодня можно будет пойти, — сказала она. — Видите ли, раньше, когда мой рассудок был помутнён, мне казалось естественным просиживать все вечера в палате, вместе с другими пациентами… И то, что я была вынуждена там выслушивать, совсем не казалось мне странным. Но теперь-то я совершенно здорова и отлично понимаю, что за бред они несут! Должна вам сказать, порой это просто… просто…

— Но ведь вы скоро уезжаете, не так ли?

— О да, очень скоро! Всего через пару недель за мной приедет сестра. Её зовут Бэт, но мы всегда называем её Бэби. Мы с ней будем путешествовать. Ну, а затем я вернусь сюда… ещё на месяц. В последний раз.

— Сестра, как я понимаю, старше вас?

— О да, у нас с ней изрядная разница в годах: ей сейчас двадцать четыре. Знаете, наша Бэби — настоящая англичанка! Она живёт в Лондоне, у нашей тёти… У папиной сестры… Она даже замуж собиралась за британского офицера, но он был убит на войне… Я его так ни разу и не видела.

За пеленой дождя бледным пятном виднелось клонящееся к закату солнце, и в его тусклом свете матовая кожа её лица отливала золотом. Никогда прежде не доводилось Дику любоваться столь совершенной красотой! Высокие скулы, не слишком яркий, но ровный, здоровый румянец — всё это волей-неволей наталкивало на мысль, что именно так выделяется среди своих не столь породистых собратьев многообещающий жеребец — существо, которому предначертано судьбой не только превзойти собственных родителей, но и совершить определённого рода прорыв! Это лицо будет прекрасно и в зрелые годы; не изуродует его и старость! Ибо заложенные в нём природой пропорции неподвластны времени…

— Простите, что-то не так? — встревожено спросила Николь, заметив его взгляд.

— Ах нет, что вы! Просто я подумал о том, что вы созданы для счастья…

— В самом деле? — встрепенулась она. — Впрочем, думаю, вы правы: хуже, чем было, уже не будет…

На этот раз местом свидания был избран дровяной сарай. Скрестив обутые в туфли для гольфа⁴²⁴ ноги и плотно закутавшись в «бёрберри»⁴²⁵, раскрасневшаяся от сырого ветра Николь одарила своего избранника долгим пытливым взглядом. Дик стоял, прислонившись к потемневшей от времени деревянной стене. Даже здесь, среди чурбанов и опилок, в его манере держаться сквозило горделивое превосходство! Незаметно наблюдая за его лицом, она всё чаще замечала, как сквозь обычное для него серьёзное и внимательное выражение проглядывает то мальчишеская насмешка, то искренняя, делавшая его особенно притягательным радость. Более всего её интересовала и одновременно отпугивала та грань его характера, на существование которой однозначно указывала его ирландская внешность⁴²⁶. Эту часть его души она представляла себе крайне смутно, но именно поэтому она и будоражила её воображение. Николь догадывалась, что там, на тёмной, неисследованной стороне, скрывается его типично мужская несгибаемость. Что же касается другой его грани — той, которая, сформировавшись в результате воспитания, сообщала ему ставшую основой его «успеха» приятность в общении, то здесь Николь сразу же чисто по-женски почувствовала себя полноправной хозяйкой.

— Ну что ж, зато это ужасное заведение сделало из меня настоящего полиглота! — сказала она. — Со здешними докторами мне приходилось общаться на французском, с сиделками — на немецком, с несколькими уборщицами и с одной пациенткой — на ломаном итальянском, а ещё благодаря одной даме из соседней палаты я изрядно усовершенствовала свой испанский…

— По-моему, это прекрасно…

Он пытался придать разговору ни к чему не обязывающий светский тон, однако нужные слова отказывались приходить ему на ум!

— …Впрочем, музыку я тоже не забросила. Надеюсь, вы не подумали, что меня интересует один рэгтайм⁴²⁷? Буквально каждый божий день я по нескольку часов кряду упражняюсь на пианино! К тому же, вот уже несколько месяцев я исправно езжу в Цюрих и слушаю там курс по истории музыкального искусства. Честно говоря, именно музыка меня чаще всего и спасала… Музыка и ещё живопись. — Сидя на бревне, она вдруг наклонилась, оторвала от своей видавшей виды туфли державшийся на честном слове клочок нашивкии, вновь взглянув на Дика, добавила: — А знаете, я сейчас подумала… Как здорово было бы написать ваш портрет! Вот так, как вы сейчас стоите…

Видя, как бесхитростно она выставляет перед ним напоказ свои таланты, будто ища его одобрения, он почувствовал безотчётную грусть.

— Честно говоря, я вам завидую, — вздохнул он. — Лично у меня теперь все силы и время отнимает работа.

— Ах, ну что вы! Я считаю, что мужчина и должен посвятить свою жизнь пусть нелёгкой, но важной и почётной профессии! — тотчас же подхватила она. — А вот девушка, как мне кажется, должна уметь целую кучу всякой всячины. Ведь потом, выйдя замуж, она должна будет учить всему этому своих детей…

— Возможно, вы правы, — с нарочитой небрежностью бросил он.

Николь не отвечала. Дику хотелось, чтобы она открыла ему свою душу, хотелось как можно скорее раз и навсегда растоптать её надежду! Но она упорно продолжала молчать…

— Ну что ж, я рад, что вижу вас в полном здравии, — произнёс он. — Постарайтесь вычеркнуть из жизни всё то, что с вами случилось. Разумеется, первое время вам придётся избегать слишком сильных эмоций. Однако уверяю вас, что менее чем через год, вернувшись в Штаты и с головой окунувшись в тамошнюю светскую жизнь, вы встретите свою любовь. И будете счастливы!

— Какую такую любовь? — мрачно спросила Николь, сковырнув носком своей искалеченной туфли прилипший к дощатому полу ком грязи.

— Самую что ни на есть настоящую и взаимную! — продолжал стоять на своём Дик. — Пускай не через год, но рано или поздно… Поймите же, у вас нет причин отказываться от личного счастья! — без зазрения совести добавил он. — Представьте: полный дом прелестных малюток… Разве тот факт, что вы, несмотря на столь юный возраст, сумели одержать над постигшим вас было несчастьем поистине блестящую победу, не является прямым доказательством способности вашей психики восстанавливаться в ускоренном темпе? То есть ваши душевные силы практически неисчерпаемы! Я просто уверен, что, обзаведясь семьёй, вы будете продолжать нести возложенное на вас бремя забот и через десятки лет после того, как многие из ваших подруг разочаруются в жизни и…

Он посмотрел ей в глаза — в них была боль! Это из его рук она приняла горькую пилюлю! Это он напомнил ей всё, что лучше было бы забыть…

— Решиться на замужество я не смогу ещё очень долго, — чуть слышно пробормотала она.

Дик был слишком расстроен, чтобы продолжать. Отвернувшись к окну, за которым простиралось зеленеющее поле, он тщетно пытался вернуть себе прежний циничный настрой.

— В любом случае, уверяю вас, что всё сложится просто отлично. Все врачи клиники во главе с профессором Домлером пророчат вам счастливую будущность. А доктор Грегори так вами гордится, что, по всей видимости…

— Не говорите мне о докторе Грегори! Я его ненавижу.

— А вот это, поверьте, напрасно…

И мир Николь разлетелся на куски… Правда, он и до этого был хрупок, её едва устоявшийся, от начала до конца придуманный ею самой мир. А под его развалинами всё ещё продолжалась борьба раздиравших её страстей. Неужели всего лишь час назад она, стоя у парадного входа и думая о предстоящей встрече, трепетно, словно приколотый к платью букет, хранила свою надежду?..

Она вдруг вспомнила, как, затаив дыхание, застёгивала пуговицы и поправляла кружева — для него! Первое дуновение весны и кружащий голову запах нарциссов — всё, решительно всё было для него…

— Разумеется, мне будет приятно вернуться к прежним развлечениям, — неуверенно проговорила она. Ей вдруг пришла в голову отчаянная мысль: взять и рассказать ему о том, как она богата! Пусть узнает, в каких огромных и роскошных домах ей доводилось жить, пусть поймёт, что уже сама по себе она — драгоценность! Должно быть, в неё вселился дух её покойного деда — оборотистого торговца лошадьми Сида Уоррена. Но это длилось лишь мгновение. Сумев преодолеть соблазн, она решительно отмежевала любовь от денег. Капитал, инвестиции, проценты… Нет уж, пусть лучше вся эта чушь навсегда останется там, где ей положено быть — а именно в душных и сумрачных кабинетах того громадного, обставленного в строгом викторианском стиле⁴²⁸ особняка, где миновала большая часть её детства. И что за нужда, если теперь у неё и вовсе не будет в этом мире пристанища, а будут лишь пустота и боль?..

— Пожалуй, мне пора возвращаться в корпус. Глядите: уже звёзды…

Идя с ней рядом, Дик чувствовал, как она несчастна. На лице у неё блестели капли дождя, и ему вдруг захотелось собрать их губами…

— Кстати, на днях сестра опять прислала мне новые пластинки, — сказала она. — Просто не терпится их послушать. Возможно, вы знакомы с творчеством…

Оставшись один, Дик твёрдо решил со всем этим покончить — сегодня же, после ужина! А ещё ему очень хотелось врезать по физиономии Францу — ведь это по его милости он умудрился влипнуть в столь отвратительную историю! Он решил подождать Николь в вестибюле. Вскоре в дальнем углу замаячил чей-то берет, но, приглядевшись, Дик понял, что это не она. Её берет был мокрым от дождя, а этот… Этот прикрывал послеоперационный шов. Спустя минуту из-под берета выглянули любопытные человечьи глаза, и пожелавший побеседовать с Диком пациент подошёл ближе:

«Bonjour, Docteur.»

«Bonjour, Monsieur.»

«Il fait beau temps.»

«Oui, merveilleux.»

«Vous etes ici maintenant?»

«Non, pour la journee seulement.»

«Ah, bon. Alors — au revoir, Monsieur.»⁴²⁹

После этого короткого диалога бедняга в берете удалился. Он, по-видимому, был счастлив, что в очередной раз доказал свою способность общаться с себе подобными. Дик продолжал ждать. Через некоторое время со второго этажа спустилась сиделка. Ей было приказано кое-что ему передать.

— Доктор Дайвер, мисс Уоррен приносит вам свои извинения. Ей слегка нездоровится, и она велела сообщить вам, что решила сегодня лечь пораньше. Ужинать она будет у себя наверху…

Сказав это, сиделка бросила на него выжидающий взгляд. Она, похоже, думала, что доктор усмотрит в поведении мисс Уоррен начало рецидива болезни.

— Ну что ж, — судорожно глотая слюну и пытаясь унять сердцебиение, проговорил он. — Надеюсь, вскоре ей будет лучше. Благодарю вас.

Он был зол и озадачен. По всей видимости, она сама решила его отпустить!

В коротенькой записке извинившись перед Францем за то, что не сможет сегодня вечером с ним увидеться, Дик решил прогуляться по окрестностям. Однако стоило ему дойти до ближайшей трамвайной остановки⁴³⁰, где последние отблески весеннего заката золотили рельсы и стёкла билетных автоматов, как ему вдруг почудилось, будто виднеющиеся в сумерках очертания двух зданий — небольшого здешнего отеля и одного из корпусов клиники — вдруг взмыли ввысь и, повиснув над землёй, накренились: сперва друг к другу, а затем в противоположные стороны. Его объял безотчётный ужас. Лишь услышав под ногами скрип увесистых булыжников, которыми была вымощена следующая улица, он, наконец, успокоился.

Дик считал, что не пройдёт и суток как Николь пришлёт ему весточку. Но от неё не было ни слуху ни духу. Подумав, что она, возможно, и вправду больна, Дик решил позвонить в клинику Францу.

— Вчера и сегодня я видел её внизу за завтраком, — сообщил тот. — По правде сказать, она была немного задумчива. На своей волне, что ли… Кстати, какова была её реакция?

Её реакция! Да легче перешагнуть с одной альпийской вершины на другую, чем одолеть ту бездонную пропасть, что лежит между мужчиной и женщиной!

— Реакции как таковой не было. По крайней мере, мне так показалось. Разумеется, я приложил все усилия, чтобы продемонстрировать своё равнодушие, однако не думаю, что моё поведение каким-либо заметным образом задело её чувства. Если они, эти чувства, вообще были…

Другими словами, необходимости в coup de grace не возникло, и теперь в нём говорило уязвлённое самолюбие.

— Судя по тому, что сообщила мне сиделка, она, кажется, тем не менее всё поняла, — сказал Франц.

— Тем лучше.

— Как видишь, вопрос решился сам собой. К счастью, она не приняла это близко к сердцу. Она чувствует лишь лёгкую грусть…

— Ну что ж, значит, всё в порядке.

— Послушай, Дик, приходи к нам в гости…

Глава 8

В последующие недели Дик чувствовал себя глубоко подавленным. Болезненный зачин и несуразная развязка их романа оставили в его душе горький осадок. Над чувствами Николь жестоко посмеялись — но что, если при этом оскорбили и его чувства? Нет, говорил он себе, со всей этой сентиментальной блажью явно пора кончать! Но каждую ночь ему снился один и тот же сон: по одной из аллей клиники идёт, размахивая своей широкополой соломенной шляпой, Николь…

А однажды ему довелось увидеть её и наяву. Проходя мимо отеля «Палас»⁴³¹, он заметил, как к выстроенному в виде полумесяца парадному входу подъехал шикарный роллс-ройс⁴³². В нём Дик разглядел Николь и сидевшую рядом с ней молодую женщину — очевидно, сестру. Скрывавший в своём железном чреве добрую сотню лошадиных сил автомобиль был настолько огромен, что их едва различимые за его стёклами лица казались кукольными! Увидев, как испуганно дрогнули полураскрытые губы Николь, он

понял, что она его узнала. Надвинув на лоб шляпу, Дик решительно прошагал мимо, но после этого в ушах у него ещё целую минуту стоял такой шум, как будто все чудовища Гроссмюнстера⁴³³ вдруг разом ожили и на сотни голосов завопили о его растоптанной любви! Пытаясь избавиться от этого странного наваждения, он решился написать весьма пространную статью, в которой подробно изложил этиологию⁴³⁴ и симптомы постигшего Николь психического расстройства, аргументировал необходимость строжайшего соблюдения предписанного пациентке щадящего режима и, отметив, что за пределами клиники душевные потрясения того или иного рода просто неизбежны, подчеркнул, как важно всегда помнить об опасности рецидива. Словом, опус этот мог убедить кого угодно, но только не автора!

Тем не менее, реальным результатом его усилий стало то, что он осознал, наконец, глубину своего чувства. Догадываясь, что без противоядия тут не обойтись, он назначил их себе целых три! Первым стала всё та же пышногрудая телефонистка из Бар-сюр-Оба (теперь она путешествовала по Европе, отчаянно пытаясь отыскать на пути от Ниццы до Кобленца⁴³⁵ всех тех мужчин, с которыми крутила любовь в незабвенные годы своей первой молодости). Вторым были хлопоты, связанные с запланированным на август визитом в родные места — Дик хотел отправиться туда на американском транспортном судне⁴³⁶. Третьим сделалась закономерным образом вытекающая из этого активизация работы над корректурой⁴³⁷ книги — последняя, по его замыслу, должна была предстать перед судом своих изрядно поднаторевших в нелёгком деле врачевания человеческих душ и к тому же гораздо лучше него владеющих немецким языком читателей не далее как осенью.

Однако книга уже наводила на него тоску; ощутив вкус к исследовательской работе, он мечтал получить по обмену должность научного сотрудника и с головой окунуться в трудовые будни.

А тем временем в голове у него созрел новый замысел: «Опыт последовательной практической классификации неврозов и психозов, основанный на анализе полутора тысяч клинических случаев, имевших место в период как до, так и после Крепелина, и диагностированных в соответствии с терминологией различных современных школ». Плюс столь же многообещающий подзаголовок: «В сочетании с хронологическим обзором отдельных независимых мнений».

Надо сказать, на немецком всё это звучало вообще потрясающе: «Ein Versuch die Neurosen und Psychosen gleichma?ig und pragmatisch zu klassifizieren auf Grund der Untersuchung von funfzehn hundert pre-Kraepelin und post-Kraepelin Fallen wie sie diagnostiziert sein wurden in der Terminologie von den verschiedenen Schulen der Gegenwart». И в придачу: «Zusammen mit einer Chronologie solcher Subdivisionen der Meinung welche unabhangig entstanden sind».

Дик неспешно крутил педали, направляясь в Монтрё⁴³⁸. Всякий раз, когда он, остановившись передохнуть, поворачивался лицом к пленившему его своей красотой Югенхорну⁴³⁹, его ослеплял блеск виднеющегося за длинным рядом утопающих в зелени прибрежных отелей озера⁴⁴⁰. Теперь здесь нередко можно было встретить приехавших, наконец, впервые за четыре года англичан⁴⁴¹. Сбиваясь в стаи и с подозрительным видом кружа по окрестностям, сии горе-последователи персонажей Конан Дойла⁴⁴², казалось, постоянно опасались, что на них вот-вот нападут из-за угла вышколенные в соседней Германии головорезы — а чего ещё можно ждать в этой сомнительной стране?! Не так давно в этих краях случился оползень⁴⁴³, и теперь здесь всюду кипела работа: разбирая завалы, люди спешили построить на их месте новое жильё, и поэтому в воздухе, казалось, витал дух обновления. По мере своего продвижения на юг, сначала в Берне, а затем и в Лозанне Дик всё чаще слышал один и тот же вопрос: а будут ли в этом году американцы?⁴⁴⁴ «Если не в июне, то, возможно, хотя бы к августу?» — то и дело озабоченно вопрошали его случайные попутчики.

Путешествовал Дик в кожаных бриджах⁴⁴⁵, военного образца рубахе и добротных, уже не раз выручавших его здесь, среди гор, ботинках. В рюкзак он предусмотрительно положил хлопчатобумажный костюм и смену белья. Добравшись до Глиона⁴⁴⁶, он сдал в камеру хранения тамошней станции свой велосипед и, взяв себе в буфете маленький стаканчик пива, присел на террасу отдохнуть. Отсюда было отлично видно, как вдали по склону холма под углом в восемьдесят градусов ползёт, словно крохотный жучок, вагон фуникулёра. На ухе у Дика виднелась запёкшаяся кровь: что поделаешь, в Ла-Тур-де-Пельц⁴⁴⁷ ему вдруг захотелось почувствовать себя знаменитым велогонщиком, и он, не справившись со своим железным конём, упал и получил травму! Попросив в буфете немного спирту, он смочил в нём носовой платок и тщательно удалил все следы своего недавнего безрассудства. Тем временем фуникулёр плавно спустился вниз, и Дик, не забыв проследить за погрузкой своего велосипеда, беззаботно швырнул внутрь вагона рюкзак, а затем, войдя следом, вальяжно расположился у окна.

Вагоны горной дороги всегда построены с уклоном, напоминающим тот, который порой, желая оставаться инкогнито, иные из нас придают полям своих шляп. Услышав, как где-то далеко внизу под деревянным сиденьем из бака хлынула вода⁴⁴⁸, Дик задумался о том, какое это всё-таки гениальное изобретение — фуникулёр! Сейчас отпустят тормоза — и другой, стоящий наверху и являющийся частью того же механизма вагон, вес которого за счёт поступившей в его бак воды изрядно увеличится, заскользит вниз и таким образом потянет за собой вверх по склону горы, используя силу притяжения, первый. Даже не верится, что далёкий от совершенства человеческий разум мог породить столь блестящую идею!⁴⁴⁹ Однако двое сидевших напротив Дика англичан находили гораздо более занимательным вопрос о качестве троса:

— Английский трос исправно служит пять, а то и шесть лет. В позапрошлом году немцы вздумали нас перещеголять и начали по дешёвке продавать трос собственного производства. И сколько, по-вашему, он оказался способен служить?

— Сколько же?

— Год и десять месяцев! Вот тогда-то, поняв, что их надули, хитроумные швейцарцы и стали сбывать это добро в Италию⁴⁵⁰. Там ведь тросы почти не проверяют!

— Разумеется, в Швейцарии разрыв троса обернулся бы трагедией…

Тем временем кондуктор закрыл входную дверь и при помощи телефонной связи подал сигнал своему находящемуся в заоблачных высотах напарнику. Последовал резкий толчок — и вагон устремился ввысь, к остроконечной вершине изумрудного холма. Где-то далеко внизу растаяли крыши приземистых построек, и перед восторженными взорами очарованных восхитительным зрелищем пассажиров начали поочерёдно проноситься лучезарные небеса, пламенеющие над Во, Вале⁴⁵¹, Швейцарской Савойей⁴⁵² и Женевой⁴⁵³.

Где-то здесь, посреди непрестанно остужаемого ледяными струями протекающей через него Роны⁴⁵⁴ озера, скрывался центр западного мира⁴⁵⁵. Скользящие по зеркальной поверхности лодки издалека напоминали лебедей, но и лебеди тоже были похожи на лодки, и всё это, сливаясь в ослепительную панораму совершенной, но при этом ни капли не согревающей душу красоты, таяло и превращалось в ничто. День выдался ясный, и внизу, на земле, всё было залито солнцем. Видневшиеся на поросших травой пляжах и на примыкающих к курзалу⁴⁵⁶ теннисных кортах человеческие фигуры даже не отбрасывали теней!

Когда вдали показались Шильонский замок⁴⁵⁷ и Саланьон⁴⁵⁸, Дик, наконец, оторвал взгляд от проплывавших перед ним волшебных картин и обратил внимание на то, что непосредственно его окружало. Фуникулёр теперь был так высоко, что даже многоэтажные отели на берегу озера казались игрушечными. По обе стороны пути то и дело мелькали зелёные островки, где среди сочных листьев всё чаще виднелись яркие, пленяющие своей роскошной красотой цветы. Тянущийся вдоль дороги сад местами подступал к самым рельсам, и потому на стене вагона висела табличка с надписью: Defense de cueillir les fleurs⁴⁵⁹.

Однако цветы, которые никто здесь даже не думал рвать, и без того умудрялись проникать внутрь движущегося фуникулёра! Их тяжёлые гроздья часто свешивались прямо в окна, отрывались и падали на пол. Раскачивающиеся в такт движению вагона розы Дороти Перкинс⁴⁶⁰ словно считали своим долгом заглянуть в глаза каждому из пассажиров и возвращались на место лишь тогда, когда вместо череды человеческих лиц перед ними оказывались наглухо закрытые двери! Цветов было несметное количество, поэтому сыплющиеся через окно лепестки считались здесь вполне обыденной вещью.

Неподалёку от Дика расположилась группа англичан. Постоянно вскакивая со своих мест и обмениваясь восклицаниями, они мешали ему спокойно любоваться синим небом. Но вот в их компании поднялась какая-то странная суматоха: им пришлось расступиться, чтобы дать возможность пройти к последнему сиденью, где находился Дик, со множеством извинений пробивавшуюся сквозь толпу пассажиров пару: юного итальянца с красивыми, подёрнутыми влажным блеском, но при этом до неприличия глупыми глазами — и Николь!

С весёлым смехом оттеснив слегка шокированных их поведением англичан, двое запыхавшихся беглецов наконец-то уселись рядом с Диком.

— Bonjour, docteur!⁴⁶¹ — выдохнула, обращаясь к нему, Николь.

Всё в ней радовало взгляд. Посмотрев на неё, Дик сразу понял, что в её внешности что-то изменилось — но что? Секунду спустя его осенило: всё дело в причёске! Её мягкие струящиеся волосы были подстрижены и распадались на множество маленьких пушистых локонов — как у Ирен Кастл⁴⁶²! Одета она была в бледно-голубой свитер и белую теннисную юбку. Николь была свежа, словно первое майское утро — даже не верилось, что не так давно эта прелестная озорная девушка была пациенткой психиатрической клиники!

— Уф-ф! — заговорила она, наконец отдышавшись. — Ну, как вам кондуктор? Сущий зверь! Считайте, что мы с вами уже арестованы! Да, кстати, знакомьтесь: доктор Дайвер — граф де Мармора. Ах, чёрт бы их всех побрал! — всё ещё взволнованно продолжала она, проведя рукой по своим непривычно коротким волосам. — Видите ли, доктор, всё дело в том, что моя сестра чисто из принципа купила для нас с графом билеты первого класса — мол, покупать любые другие ниже её достоинства! В общем, купить-то она купила, — звонко щебетала дальше Николь, переглянувшись с Марморой, — но оказалось, что этот их первый класс хуже третьего! Представьте, вы едете в вагоне, а перед вами — машинист, который мало того что сидит к вам спиной, так ещё и окна велит держать зашторенными — как бы чего не вышло! Из-за него мы пропустили все здешние достопримечательности! Но Бэби есть Бэби…

И двое юных заговорщиков весело рассмеялись.

— Куда путь держите? — осведомился Дик.

— Мы едем в Ко⁴⁶³. Должно быть, вы тоже? — спросила Николь, украдкой бросив взгляд на его костюм. — Кстати, это ваш велосипед в первом вагоне?

— Мой. В понедельник я намерен одолеть на нём спуск к озеру.

— Ух ты! А можно я подсяду к вам на раму? Нет, я вполне серьёзно — можно? Я уверена, что это будет самое незабываемое путешествие в моей жизни!

— Что вы! Я готов снести вас вниз на руках! — горячо запротестовал Мармора. — Я встану на ролики⁴⁶⁴ и, заключив вас в объятия, плавно спущусь с горы… Или лучше… Лучше я вас уроню, и вы сами слетите на воду, как пёрышко!

Её лицо вдруг озарилось восторгом: порхать как пёрышко и не быть никому обузой! От неё вообще невозможно было отвести глаз: надо было видеть всю эту уморительную смену гримас и жестов, всё это жеманное позёрство и притворную чопорность! Лишь порой на её лицо ложилась тень, и по тому, с каким зрелым, лишённым всякой ребячливости достоинством она складывала на коленях руки, можно было догадаться, что память о пережитом в ней всё ещё жива. Опасаясь, что это он, волей случая возникнув вновь в её жизни, нечаянно открыл перед ней ту дверь, которую лучше было бы держать закрытой, Дик решил, что в дальнейшем постарается не огорчать её своим присутствием. Он сказал себе, что они с Николь должны поселиться в разных отелях.

Когда, находясь на полпути с одной головокружительной высоты на другую, фуникулёр вдруг остановился, те, кому он был в новинку, застыли в напряжённом ожидании. Однако, увидев, что единственной целью остановки была краткая, хотя и таинственная, беседа между кондукторами двух вагонов — того, что поднимался вверх и того, что опускался вниз, все они облегчённо вздохнули. Спустя минуту фуникулёр уже снова поднимался всё выше и выше в небо. Вот внизу показалась лесная тропинка, затем ущелье, затем холм, всю растительность на котором от подножия до вершины составляли одни лишь цветущие нарциссы; в Монтрё, на берегу озера, тоже виднелись теннисные корты — но теперь фуникулёр находился так высоко, что различить их можно было лишь с большим трудом, а игравшие на них люди и вовсе казались размером с булавочную головку! Но вот в воздухе возникло что-то новое. Свежесть — свежесть, воплощённая в музыке! По мере того как фуникулёр приближался к Глиону, в открытые окна вагонов всё отчётливее доносились звуки игравшего в саду одного из тамошних отелей оркестра.

Во время пересадки на поезд музыку заглушил шум вновь хлынувшей из бака воды. Выйдя из вагона и бросив взгляд в небо, Дик на миг залюбовался виднеющимся почти у него над головой Ко — там, вдали, пылающий в полнеба закат золотил бесчисленные окна отеля.

Последний подъём, однако, ещё предстояло преодолеть. Извергая из своих кожаных лёгких сажу и копоть, видавший виды локомотив толкал битком набитые пассажирами вагоны по спирали, как в штопоре, всё выше и выше. Вот он, пыхтя, прорвался сквозь нижний слой облаков, и Дик увидел, как на мгновение лицо Николь исчезло за пеленой вырвавшегося из трубы вместе с фейерверком искр дыма. С каждым витком в открытые окна врывался ветер, а отель становился всё ближе и ближе. И вдруг — сюрприз! Они — в Ко, на залитой солнцем вершине!

Когда Дик, закинув на плечо рюкзак, вышел на платформу и отправился за своим велосипедом, в вокзальной толчее рядом с ним вновь оказалась Николь.

— Похоже, мы с вами будем жить в одном отеле?⁴⁶⁵

— Увы, мисс, мне приходится быть бережливым…

— Тогда почему бы вам с нами не отобедать? — На миг её лицо растворилось в толпе громко споривших из-за путаницы с багажом пассажиров. — Ах да, знакомьтесь: моя сестра — доктор Дайвер из Цюриха.

Он отвесил поклон. Стоявшей перед ним элегантной леди на вид было лет двадцать пять, не больше. Высокая и стройная, она излучала уверенность в себе. Впрочем, Дик решил, что обратной стороной её надменности наверняка является ранимость: ему ведь и прежде доводилось встречать таких женщин — с нежными, словно лепестки роз, но при этом искусанными до крови губами!

— Я зайду чуть попозже, — пообещал он. — Мне необходимо освоиться.

Крутя педали своего велосипеда, он чувствовал, что Николь смотрит ему вслед, чувствовал, как бьётся в нём, борясь за право на существование, её беспомощная первая любовь. Преодолев по крутому подъёму расстояние в триста ярдов⁴⁶⁶,сняв себе номер в другом отеле и стоя под душем, он вдруг понял, что события последних десяти минут не оставили в его памяти ни малейших следов — кроме, разве что, какого-то сладостного, лихорадочного опьянения да ещё нескончаемого гула голосов, безучастных голосов чужих, равнодушных людей, не имеющих ни малейшего понятия о том, как трепетно он любим!

Глава 9

Придя, он понял, что они его и вправду ждали. Должно быть, ему снова суждено было сыграть роль главного неизвестного. Во всяком случае, чувство, что все в сборе, возникло у них лишь после его появления. Во взглядах Бэби и юного итальянца читалось то же нетерпение, что и на сияющем личике Николь. Однако, познакомившись с ним всего лишь несколько часов назад, они, в отличие от неё, до последнего сомневались, придёт он, как обещал, или нет. Славящийся своей необыкновенной акустикой⁴⁶⁷ банкетный зал отеля был почти пуст: на вечер были запланированы танцы, поэтому большую часть мебели решили заблаговременно убрать. Лишь у дальней стены виднелся ряд столиков, за которыми чинно восседали главным образом дамы — бальзаковского возраста⁴⁶⁸ американки и англичанки: первые — в чёрных платьях, белоснежных париках и с алыми, словно вишни, губами; у вторых были крашеные волосы, бархотки⁴⁶⁹ на шеях и розово-серые от избытка пудры лица. Во главе их «пандемониума»⁴⁷⁰  находились Бэби и Мармора. На расстоянии сорока ярдов⁴⁷¹ от них, в противоположном углу, стояла Николь. Открыв дверь, Дик сразу же услышал её голос:

— Бэби! Тино! Вы меня слышите?

— Слышим, слышим! Отлично слышим!

— Заметьте, я не кричу. Ах, доктор Дайвер! Как я рада вас снова видеть!

— Чем это вы здесь заняты?

— Просто поразительно! Вы меня слышите, а те, кто стоит в самом центре зала — нет!

— Нам рассказал об этом официант, — объяснила Бэби. — Из угла в угол — вроде радио.

Само сознание того, что их отель находится в поднебесье, приводило их в восторг. Казалось, будто это и не отель вовсе, а бороздящий бескрайние морские просторы галеон⁴⁷²! Вскоре к ним присоединились отец и мать Марморы. Они относились к Николь и Бэби с определённой долей робкого почтения — как следовало из общего разговора, их благосостояние каким-то не совсем понятным Дику образом зависело от одного из миланских банков, дела которого, в свою очередь, находились в столь же таинственной зависимости от благосостояния Уорренов. Однако Бэби не терпелось поговорить с Диком. Влекомая инстинктом, она тянулась к нему так же, как и ко всем остальным попадавшимся на её пути мужчинам. Связанная по рукам и по ногам светскими условностями, она, казалось, лишь ищет повода, чтобы раз и навсегда разорвать свои невидимые путы. Как все худосочные перезрелые девы, она то и дело беспокойно ёрзала на стуле.

— Сестра рассказывала мне о том, что вы, косвенным образом принимая участие в её лечении, своей добротой и отзывчивостью в немалой степени способствовали её выздоровлению. Единственное, что, по правде говоря, вызывает у меня сомнения, — это наши дальнейшие действия. В чём теперь состоит наш долг? Видите ли, в клинике при её выписке ограничились лишь общими рекомендациями. Как сказал доктор Домлер, моя задача — всячески способствовать тому, чтобы Николь имела возможность предаваться естественному в её возрасте веселью. Узнав, что всё семейство Мармора теперь находится в Швейцарии, я попросила Тино сопровождать нас во время поездки на фуникулёре — и что же я вижу? Не успела эта махина тронуться, как моя сестрёнка всеми правдами и неправдами подбивает бедного парнишку на очередную идиотскую выходку — и вот уже они оба лезут, как ненормальные, через весь вагон…

— Но ведь это вполне естественно! — рассмеялся Дик. — Я бы даже сказал, что это явный признак отличного душевного здоровья. Просто им захотелось друг перед другом порисоваться…

— Возможно, но откуда мне знать? Представьте, в Цюрихе не успела я опомниться, как она взяла и чуть ли не у меня на глазах остриглась. И всё из-за какой-то дурацкой картинки в «Ярмарке тщеславия»⁴⁷³…

— Уверяю вас, все опасения совершенно напрасны! Просто ваша сестра принадлежит к так называемому шизоидному типу личности⁴⁷⁴. Вам придётся смириться с тем, что она всегда будет совершать более или менее эксцентричные поступки. Здесь медицина бессильна…

— Простите, что всё это значит?

— Всего лишь то, что я уже сказал — эпизодические проявления эксцентричности.

— И как же понять, где грань между этой самой эксцентричностью и сумасшествием?

— Забудьте о сумасшествии! Ваша сестра совершенно здорова и полна сил. Поверьте, у вас нет причин для беспокойства…

Бэби вновь заёрзала на стуле. Она, похоже, представляла собой классический вариант неудовлетворённой женщины — из тех, что ещё сто лет назад боготворили Байрона⁴⁷⁵. И всё же, несмотря на имевший столь трагическую развязку роман с гвардейским офицером, ей явно недоставало девичьей грациозности…

— Меня страшит не ответственность, а неопределённость, — заявила она. — Поймите, ведь в нашем роду никогда прежде не было случаев психического расстройства! С Николь это случилось в результате сильного душевного потрясения. Мне кажется, что виной всему несчастная любовь, но это лишь предположения. Папа сказал, что если бы знал, кто этот подонок, то застрелил бы его на месте!

Оркестр исполнял «Бедняжку бабочку»⁴⁷⁶. Юный Тино пригласил на танец свою мать. Похоже, их всех пленила новая мелодия. Наслаждаясь музыкой и одновременно любуясь силуэтом затеявшей светскую беседу со старшим Марморой Николь, Дик думал о том, что заметно тронутые сединой волосы пожилого итальянца напоминают клавиши пианино: одна прядь ещё черна как смоль, но следующая уже бела как снег. А плечи его юной собеседницы изящны, словно скрипка… Он вдруг вспомнил о её тайном бесчестии. Бедняжка бабочка, лети, под стать векам твои мгновенья…

— Собственно, у меня есть на этот счёт определённые соображения, — как бы между прочим, но при этом весьма решительно продолжала тем временем Бэби. — Возможно, вы сочтёте мой замысел трудноосуществимым, но мне сказали, что Николь ещё в течение нескольких лет будет нуждаться в наблюдении специалиста. Скажите, вы знаете Чикаго?

— Увы, нет.

— Должна сказать вам, что этот город состоит из двух совершенно несходных между собой частей — Северной и Южной⁴⁷⁷. Север — это сплошной блеск и суета, и мы всегда, ну, то есть в течение многих лет… В общем, всегда там жили. Однако подавляющее большинство старых семей — старых, с хорошей родословной, словом, настоящих чикагских семей… Надеюсь, вам ясно, о чём я говорю? Так вот, все они до сих пор живут на юге. Там находится университет. Конечно, многие считают, что там скучновато, но, в любом случае… В любом случае, разница между этими двумя частями просто огромна… Не знаю, поняли вы меня или нет…

Дик кивнул. Мало-помалу он начинал догадываться, куда она клонит.

— Ну, и разумеется, что у нас там целая куча самых разнообразных связей. Папа финансирует научно-исследовательскую деятельность некоторых кафедр⁴⁷⁸ университета, учредил целый ряд стипендий и так далее… Так вот, я подумала, что когда мы с Николь вернёмся домой, то будет неплохо, если она окунётся в тамошнюю светскую жизнь — вы же знаете, она очень музыкальна и говорит на нескольких языках — и в результате познакомится с каким-нибудь хорошим молодым доктором… Согласитесь, ничто не сможет воздействовать на её психику более благотворно, чем искренняя, взаимная любовь!

Дик чуть было не рассмеялся вслух. Ай да Уоррены, ай да молодцы! Решили прикупить своей Николь личного психиатра. В самом деле, почему бы и нет? Зачем день и ночь трястись в ожидании рецидива, если можно просто-напросто взять да и сделать очередное выгодное капиталовложение? Приобрести новенького, в хрустящей упаковке специалиста! Кстати, доктор Дайвер, вы не могли бы порекомендовать нам какого-нибудь славного и безотказного парня?

— А если он не захочет? — вырвалось у Дика.

— Ах, ну что вы, желающих будет хоть пруд пруди! Кстати, вот он, очередной пример! — торопливым шёпотом добавила Бэби, слыша, что оркестр уже доигрывает последние аккорды. — Скажите на милость, где она теперь? Её нет! Может быть, она наверху в своём номере? Что прикажете делать? Ведь никогда не угадаешь, пустяк это или надо бежать её искать!

— Возможно, ей просто захотелось побыть одной. Ведь проведя много дней вдали от общества, человек в конце концов к этому привыкает, и… Впрочем, позвольте, я пойду узнаю, где она, — остановился он на полуслове, видя, что Бэби его уже не слушает.

На улице стоял густой туман. В первое мгновение Дику показалось, будто весна, расщедрившись было на тепло и ароматы цветов, вдруг вздумала всё бросить и, зашторив этой непроглядной пеленой свои окна, навек уйти. Всё вокруг словно вымерло, и лишь в одном из запотевших окон полуподвального этажа он увидел разместившуюся на деревянных скамейках компанию безусых ещё официантов — потягивая испанское вино, они играли в карты. Шагая по аллее, Дик заметил, что над белыми, уходящими под самое небо гребнями Альп уже начали появляться первые звёзды. Дойдя до того места, где дорога, выгибаясь наподобие подковы, окаймляла озеро, он разглядел в полутьме неподвижную фигуру: между двумя фонарными столбами стояла Николь. Неслышно ступая по траве, он подошёл к ней ближе. «Ах, это вы!» — прочёл он на её разочарованном лице, когда она обернулась, и тотчас пожалел, что вообще пришёл.

— Простите, мисс, но ваша сестра очень волнуется…

— А, ну да.

Похоже, слежка ей была не в новинку. Сделав над собой усилие, она начала сбивчиво объяснять свой поступок:

— Просто иногда мне немного… Иногда я немного устаю. Я ведь жила так тихо… А сегодня эта музыка… Мне вдруг стало грустно. И захотелось плакать…

— Поверьте, я прекрасно вас понимаю.

— Согласитесь, денёк выдался не из лёгких.

— Вы совершенно правы.

— Надеюсь, вы понимаете, что я не собиралась делать ничего дурного. Я ведь и так причинила всем довольно хлопот. Просто сегодня мне захотелось сменить обстановку…

Внезапно, как вспоминает умирающий, что он забыл сообщить своим близким, где находится его завещание, Дик вспомнил, что Домлер в соавторстве с целым сонмом своих пусть и покойных, но от этого ничуть не менее влиятельных предшественников фактически создал её заново! Выходит, ей многое придётся начинать с нуля. Однако, почтя за благо оставить все эти мысли при себе, он решил принять её оправдания за чистую монету и сказал лишь то, что должен был сказать:

— Природа наделила вас незаурядным умом и редким обаянием. Вам лишь нужно учиться больше себе доверять…

— Так значит, я вам нравлюсь?

— Очень!

— Скажите, а вам никогда не приходило в голову, что…

Взявшись за руки, они направлялись туда, где на расстоянии примерно двухсот ярдов⁴⁷⁹ изогнутый в форме подковы берег кончался едва заметным в сгущающихся сумерках обрывом.

— …что не попади я в сумасшедший дом, мы с вами… ну, то есть, я… могла бы стать той девушкой, которую вы… Короче, хватит играть в кошки-мышки! Вы и так всё поняли.

Внезапно нахлынувшая волна чувств накрыла его с головой. Николь была так близко, что у него участилось дыхание. В эту минуту он был готов на всё, но — вот они, издержки его безупречного воспитания! — в ответ на её слова он лишь смущённо улыбнулся и пролепетал очередную банальность:

— Милая девочка, не усложняйте себе жизнь! Однажды мне довелось иметь дело с пациентом, который влюбился в свою сиделку…

И в такт их шагам покатились избитые фразы так некстати вспомнившейся Дику истории.

— Заткнитесь! — вдруг перебила его Николь.

Вот так, не в бровь, а в глаз. Чисто по-чикагски.

— Не думаю, что девушке вашего круга позволительно употреблять столь грубые выражения…

— А что здесь такого?! — вдруг вспылила она. — Вы, должно быть, считаете, что я вообще без мозгов? Что ж, ещё год назад их у меня и вправду не было… Но горя хлебнёшь — поумнеешь! Вы полагаете, я не вижу, что из всех моих знакомых мужчин вы самый… вам просто нет равных! По-моему, это настолько очевидно, что если бы я этого не понимала, вы бы, наверное, первый сказали, что у меня по-прежнему не все дома! Не думайте, что мне от этого много радости, но вы ведь и сами знаете, что я вижу вас насквозь. Признайтесь, зачем вы лжёте?

Дик почувствовал, что стоит на краю пропасти. Однако, вспомнив циничное высказывание её сестры относительно того, как широк на именуемом Чикагским университетом скотном дворе ассортимент молодых, новейшей мясной породы психиатров, он твёрдо решил не сдаваться.

— Николь, вы прелестное дитя, но любовь — это не для меня.

— Дайте мне один шанс.

— Что?!

Он был потрясён её дерзостью. В конце концов, какое она имеет право вторгаться в его жизнь?! И хотя мысли его путались, одну вещь он знал наверняка: никакого шанса, пусть даже малейшего, Николь Уоррен не заслуживает!

— Дайте мне шанс. Сегодня.

Теперь, когда они стояли лицом к лицу, её голос вдруг сделался необыкновенно тих. Казалось, он шёл из самых глубин её естества и, заставляя вздыматься её грудь, грозил порвать изнутри её тесное платье — там, где билось сердце… Губы её источали невинность. Коснувшись их, он тотчас почувствовал, каким податливым стало, оказавшись в сильных мужских руках, её юное тело. Все его планы рассеялись как дым! В какой-то момент ему показалось, что он случайно, сам того не желая, изобрёл некую нерастворимую смесь. Проще взять и выбросить её в окно, чем пытаться втиснуть обратно в кристаллические решётки её ставшие неразделимыми атомы⁴⁸⁰! Заключив Николь в свои объятия и непрестанно вкушая ни с чем не сравнимую сладость её губ, чувствуя, как она, поражаясь самой себе, но уже упиваясь своим триумфом и предвкушая дарованный, наконец, её измученной душе долгожданный отдых, становится к нему всё ближе и ближе и при этом тонет, захлёбываясь, в охватившей её страсти, он был благодарен судьбе за то, что вообще родился на свет — пусть даже лишь затем, чтобы видеть своё отражение в её блестящих от слёз глазах…

— Боже мой! — прошептал он, задыхаясь. — От ваших губ просто невозможно оторваться!

«Ладно, — думала в это время Николь. — Пусть теперь говорит, что хочет. Ведь всё равно он мой, и я ни за что его не отпущу!» Вдруг вспомнив, что девушка должна быть загадочной, она выскользнула из его объятий и, отступив всего на несколько шагов, тут же скрылась в ночи. Оставшись без её губ, он вновь почувствовал себя между небом и землёй — точь-в-точь как сегодня днём во внезапно остановившемся фуникулёре! «И поделом ему! — думала, стоя одна среди обступившей её со всех сторон тьмы, Николь. — Так со мной поступить! Да как он мог?! Что ж, в дальнейшем он не будет столь заносчив. О, как же манят его губы! Отныне, в награду за всё, он, наконец, мой!» Теперь, когда он познал незабвенный вкус её поцелуев, по всем законам жанра ей полагалось, разыграв смущение, убежать и где-нибудь спрятаться — пусть, блуждая в напрасных поисках, поймёт, как много она для него значит! Однако, находясь во власти неизведанного и оттого ещё более пьянящего чувства, она не торопилась: судьба даровала ей блаженство, и отказать себе в том, чтобы испить его до дна, было просто свыше её сил.

И вдруг волшебство кончилось. Далеко внизу, на расстоянии двух тысяч футов⁴⁸¹, мерцали огни. Вот, словно усыпанное алмазами ожерелье, сверкает Монтрё. Будто драгоценный браслет, сияет рядом с ним Веве. За ними — напоминающая потускневший кулон Лозанна. И плывут сквозь туман едва доносящиеся оттуда звуки музыки… Мало-помалу справившись с наплывом эмоций, вернувшаяся к реальности Николь с нарочитостью пустившегося после кровопролитной битвы во все тяжкие солдата перебирала в памяти наиболее трогательные сцены своего детства. Присутствие Дика по-прежнему вызывало у неё противоречивые чувства. Однако, видя, в какой растерянности стоит он у разделяющей тёмную гладь озера и каменистый берег ограды, она решилась подойти и признаться:

— А знаете, я сейчас вспомнила, как стояла и мечтала о вас — там, у входа, под навесом… Я хотела подарить вам себя — как драгоценное сокровище! По крайней мере, таковым я тогда себе казалась…

Шагнув к Николь, Дик решительно развернул её к себе. Почувствовав у себя на шее его горячее дыхание, она положила руки ему на плечи и вновь прильнула к нему губами. С каждым поцелуем её приближающееся лицо вновь и вновь расплывалось у него перед глазами…

И вдруг:

— Ливень!

По другую сторону озера, где скрывались во тьме поросшие виноградниками склоны, вовсю палили из пушек — таким образом предполагалось разогнать градовые тучи. Все огни на аллее разом погасли, но тут же вновь зажглись. Мгновенно поднялся ветер, и сперва с небес, а через минуту и с гор хлынули неудержимые потоки. Вдоль дорог и каменных рвов с бешеной скоростью неслась вода. В почерневшее небо страшно было смотреть: там поминутно вспыхивали молнии, и казалось, что очередной раскат грома вот-вот расколет мир на части. Сея на своём пути всеобщий хаос, над поверженной в ужас землёй проносились рваные облака. Ни гор, ни озера более не существовало — лишь за тёмной стеной дождя сиротливо жалось к скале едва различимое здание отеля.

Однако в эти минуты Дик и Николь уже ворвались на первый этаж. Там, в обществе безуспешно пытающихся развеять её тревоги двух графов и одной графини Мармора, их ждала не на шутку встревоженная Бэби. Как же упоительно было, хлопнув дверью, влететь вместе с неудержимым потоком прохлады и свежести в залитый светом вестибюль, и, промокнув до нитки, слыша, как в ушах всё ещё свистит ветер, будучи решительно не в силах скрывать нахлынувших чувств, смеяться, смеяться до слёз… А когда в банкетном зале отеля вдруг грянул вальс Штрауса⁴⁸², им вдруг показалось, что высокие и пронзительные звуки вот-вот выдадут всем их тайну!

«Что, доктор Дайвер женился на душевнобольной пациентке? На бывшей сумасшедшей?! Да как он мог дойти до такой жизни?!»

— Может быть, вы переоденетесь и вернётесь? — смерив его пристальным взглядом, спросила Бэби Уоррен.

— Увы, мисс, мой гардероб остался в Цюрихе! Разве что бриджи надеть…

Потом, в не блещущем новизной, с чужого плеча плаще взбираясь по крутому склону туда, где на другом конце Ко располагался его отель, он не без сарказма вспоминал свой с ней разговор: «Ах, ну что вы, желающих будет хоть пруд пруди!» Да уж, кто бы сомневался! Вот только… Вот только пусть бы они лучше поскорее катили к себе в Чикаго да там и смотрели, так сказать, товар лицом!» И вдруг, устыдившись собственной чёрствости, он вспомнил, что в жизни не встречал таких нежных и невинных губ, как у Николь, вспомнил матовое сияние её кожи и сверкавшие у неё на щеках дождинки — словно пролитые о нём слёзы… Разве она виновата в том, что с неё случилось?.. Проснувшись в четвёртом часу и подойдя к окну, он понял, что его разбудила тишина. Разыгравшаяся было стихия, наконец, улеглась. И тогда, поднявшись по склону горы и, словно призрак, всколыхнув занавески, к нему в комнату вошла красота Николь…

… Когда рассвело, Дик отправился покорять вершину Роше-де-Нэ⁴⁸³. Взобравшись на высоту в две тысячи метров, он не без удивления обнаружил там кондуктора вчерашнего фуникулёра. Как выяснилось, его новый знакомый тоже решил посвятить воскресный день активному отдыху.

Спустившись по узкой горной тропинке до самого Монтрё и вдоволь наплававшись в озере, ближе к обеду Дик вернулся в свой отель. Там его поджидали две записки.

Первая была от Николь:

MON CAPITAINE!
Скажу вам честно, я совсем не стыжусь того, чему суждено было случиться вчера вечером. Никогда прежде я не была так счастлива. И даже если я больше никогда вас не увижу, я буду до конца своих дней благодарить судьбу за то, что это было.

Невольно растрогавшись от этих бесхитростных строк, Дик вдруг понял, что зловещий призрак старика Домлера над ним больше не властен. Но вот он открыл второй конверт:

ДОРОГОЙ ДОКТОР ДАЙВЕР!
Всё утро я пыталась к вам дозвониться, но, увы, безуспешно. Дело в том, что я вынуждена просить вас об огромном одолжении. Срочные дела зовут меня обратно в Париж, и вполне очевидно, что выиграть необходимое время я смогу лишь избрав путь через Лозанну. Не могли бы вы, возвращаясь в понедельник в Цюрих, взять с собой заодно и Николь, а затем, по прибытии, проводить её до клиники? Надеюсь, это не причинит вам неудобств.

С уважением
Бэт Эван Уоррен

Прочтя это послание, Дик пришёл в бешенство. Чертовка знала, что у него велосипед! И всё же она умудрилась придать своему письму такой любезный тон, что отказать ей было просто невозможно. Жалкая сводня! Изо всех сил делая вид, будто заботится о счастье своей сестрёнки, на самом деле она лишь жаждет поскорее отхватить себе как можно более крупный кусок уорреновских капиталов!

Дик был прав, но не во всём: Бэби Уоррен не делала на него ставку. Тщательно присмотревшись к нему и увидев, что втиснуть в однобокие стандарты англофильства⁴⁸⁴ его практически невозможно, сия считавшая себя искушённой в житейских делах леди решила, что он хоть и красавчик, но ущербен. А поскольку всё то, что питало его интеллект, было ей недоступно, она тут же отнесла его к некоему сорту облачённых в потёртые костюмы снобов⁴⁸⁵, с которыми ей в своё время пришлось иметь дело в Лондоне и которых с тех пор она привыкла называть не иначе как «голь-моль». «Нет! — решительно сказала она самой себе. — Будь он что-то стоящее, он бы так не умничал!» Словом, Бэби определённо не представляла себе, каким образом из этого чурбана можно вытесать нечто такое, что соответствовало бы её понятиям об аристократизме.

Вдобавок ко всему, он явно не поддавался перевоспитанию. С начала их знакомства она уже далеко не в первый раз замечала его странную манеру уходить от разговора. Встречаются, к сожалению, такие беспардонные люди: делают вид, что слушают тебя, а сами в облаках витают! Ещё в детстве она заметила ту же склонность у раздражавшей её своей непосредственностью Николь; теперь же, когда дело дошло до психиатрической клиники, она и вовсе поставила на ней крест. В любом случае, доктор Дайвер был совсем не из тех, кто мог рассчитывать на честь быть принятым в их семью.

О нет! Она всего лишь решила воспользоваться удобным случаем.

И тем не менее, вздумай Бэби и вправду сыграть в их отношениях роль сводни, её можно было бы поздравить с успехом! Бесспорно, многочасовая совместная поездка может оказаться весьма утомительной или даже оставить в душе неприятный осадок; однако не менее верно и то, что она способна подарить множество приятных, а порой и незабываемых мгновений! По сути, это проверка чувств на прочность, и тот, кто выдержит её с честью, в дальнейшем сможет, вероятно, отважиться и на другое, гораздо более длительное, совместное путешествие, сокращённым вариантом которого и является день, проведённый вдвоём в поезде. В самом деле, когда, ещё не успев отойти от поспешных утренних сборов, мы наконец садимся в поезд и вспоминаем, что забыли позавтракать, нам становится ясно, что ничто не сближает так, как общий быт. Но едва утолив голод, мы начинаем изнывать от скуки. После полудня время тянется так медленно, что кажется, будто поезд стоит на месте. Но наступает вечер — и вот уже нам жаль, что отсрочить прибытие на конечную станцию, увы, не в нашей власти!

Николь, похоже, была, наконец, по-настоящему счастлива. Во всяком случае, она от души радовалась предстоящему возвращению в Цюрих. Однако, глядя на неё, Дик с горечью думал о том, как вынуждена её радость: ведь единственным её домом в этом городе, как, впрочем, и во всём мире, является клиника Домлера! В тот день ни времени, ни возможности для поцелуев и объятий у них не было, однако когда он проводил её до Цюрихского озера и она, встав в преддверии юдоли страданий, обернулась и бросила на него прощальный взгляд, он точно знал, что отныне ей больше никогда не придётся бороться со своим недугом в одиночку!

Глава 10

Вернувшись в сентябре из Штатов в Цюрих и пригласив вновь находившуюся там в это время Бэби разделить с ним на террасе отеля трапезу, Дик объявил ей о своих намерениях.

— Честно говоря, я от этого не в восторге, — заявила она. — К тому же, мне не совсем ясны ваши мотивы.

— А давайте всё же будем взаимно вежливы…

— Прошу вас не забывать, что я её сестра.

— Это ещё не повод, чтобы говорить гадости. — Дика бесило, что он, прекрасно зная, какая мерзость скрывается за показным блеском Уорренов, тем не менее был не вправе выпалить ей в глаза всю правду. — Да, Николь — девушка весьма обеспеченная. Но из этого вовсе не следует, что я — проходимец!

— Вот именно, — упрямо надула она губы. — Николь — девушка весьма обеспеченная…

— А кстати, на сколько я могу рассчитывать? — осведомился Дик.

У Бэби глаза на лоб полезли.

— Вот видите, как это глупо! — с трудом подавив приступ смеха, добавил он. — По правде говоря, мне было бы гораздо проще найти общий язык с мужчиной. Может быть, среди ваших родственников всё-таки найдётся какой-нибудь кузен или дядя, наделённый правом представлять её интересы?

— Заботиться о Николь поручено мне, — стояла на своём Бэби. — Мы вовсе не думаем, что вы проходимец. Просто мы вас почти не знаем…

— Извольте, мне нечего скрывать. Я — доктор медицины. Мой отец много лет был священником, но преклонный возраст и целый ряд недугов вынудили его, наконец, оставить служение… Я родился в Буффало, но затем переехал жить в Нью-Хейвен. Получил стипендию Родса… Должен сказать вам, что мой прадед в своё время был губернатором штата Северная Каролина⁴⁸⁶. К тому же, я являюсь прямым потомком Безумного Энтони Уэйна⁴⁸⁷.

— Это ещё кто такой? — подозрительно спросила Бэби.

— Безумный Энтони Уэйн?

— Вам не кажется, что двое безумных — это уже перебор?

Он безнадёжно махнул рукой. В этот момент на террасу вышла, оглядываясь в поисках их столика, Николь.

— Всё безумие моего предка состояло лишь в том, что он не оставил своим наследникам столько же миллионов, сколько Маршалл Филд⁴⁸⁸, - сказал Дик.

— Конечно, всё это звучит весьма убедительно, однако…

Бэби наверняка знала, что права. В самом деле, что такое какой-то там священник по сравнению с её отцом?! Ведь как бы ни кичилась Америка отсутствием сословных предрассудков, фактически семья Уоррен была в этой стране на положении герцогов — пусть даже и не титулованных! Сама их фамилия, красующаяся в регистрационной книге отеля или в конце рекомендательного письма, способна была творить чудеса. А будучи произнесённой вслух, она вообще открывала любые двери! Однако весь парадокс заключался в том, что её магическое воздействие не пощадило и саму Бэби: в её сознании прочно укоренилось чувство собственной исключительности. Более того, в последние годы оно изрядно подогревалось тем подобострастным отношением, которое она наблюдала к себе и к своей семье со стороны англичан. А уж они-то общались с Уорренами по меньшей мере лет двести! Словом, единственное, чего Бэби не знала, — это то, что за время их разговора Дик дважды был на грани срыва. Однако в тот самый момент, когда он готов был отказаться от своей затеи и, нагрубив не в меру заносчивой «сводне», в расстроенный чувствах уйти, неминуемый, казалось бы, конфликт предотвратило появление Николь. Сияя в золотых лучах неяркого сентябрьского солнца юной красотой своей белоснежной кожи, она подошла и присела к ним за столик.

Ах, да, добрый день, господин адвокат… Добрый день. Дело в том, что завтра мы с Диком на неделю уезжаем в Комо. Потом возвращаемся в Цюрих… Поэтому я и попросила вас как можно скорее встретиться с моей сестрой и всё уладить. А на какой суммы вы сойдётесь — мне наплевать! В течение первых двух лет нашей семейной жизни мы с Диком будем снимать жильё в Цюрихе… Разумеется, поначалу сводить концы с концами нам будет не просто. Но всё же я думаю, что получаемого Диком жалованья на двоих нам пока хватит. Нет, Бэби, я совсем не такая дурочка, как ты думаешь! Я возьму лишь самую малость, чтобы купить то, без чего нельзя обойтись: постельное бельё и тому подобное… Чёрт возьми, да ведь это больше, чем… Неужели доходы нашей семьи и в самом деле так огромны? Как, на них это даже не отразится? Что вы говорите?! Да мне этого на пять жизней хватит! Надеюсь, Бэби, тебе выдадут не меньше? Даже больше? Как больше? Почему больше? Ах, ну ясно, я же ненормальная… Ну ничего, зато у меня будут отличные проценты. О нет, Дик сказал, что всё это его не касается! Что ж, придётся мне ворочать миллионами в одиночку… Послушай, Бэби, какое ты вообще имеешь право… о нём судить?! Простите, где я должна подписать? А, ну да, здесь.

… Всегда быть вместе — это очень необычно и порой даже слегка скучновато, скажи, Дик? И друг от друга нам уже никуда не деться… Можно лишь с каждым днём становиться всё ближе и ближе. Всё любить и любить, верно, милый? Вот только любить больше, чем я, уже невозможно. И стоит тебе хотя бы на минуту задуматься о своём, как я тотчас же это чувствую… До чего же, оказывается, здорово быть как все: проснёшься посреди ночи, протянешь руку и сразу же чувствуешь рядом родное тепло…

… Мне жаль, месье, но в настоящий момент доктора Дайвера нет дома. Думаю, вам будет лучше позвонить ему в клинику. Вы имеете в виду ту маленькую книжицу? О да, успех превзошёл все ожидания… Её намерены переиздавать на шести языках. Вообще-то считается, что я работаю над её французским переводом, но в последнее время я стала слишком быстро уставать. Всё боюсь упасть… Просто не верится, до чего я сделалась толстой и неуклюжей! Точь-в-точь как сломанная неваляшка: как ни поставь — всё опрокидывается! Щемящий холод стетоскопа⁴⁸⁹ — в самое сердце; и одно-единственное, но всеобъемлющее чувство: «Je m’en fiche de tout»⁴⁹⁰. До сих пор никак не могу позабыть ту бедную девчонку, у которой ребёночек появился на свет с пороком сердца! Честное слово, лучше бы он родился мёртвым… Ах, Дик, разве не славно, что нас теперь трое?..

Боюсь, Дик, что на этот раз ты неправ. По-моему, теперь оснований для расширения жилплощади у нас более чем достаточно! Неужели наша семья должна страдать лишь оттого, что когда-то давным-давно Уоррены скопили на пару миллионов больше, чем Дайверы?! Нет, благодарю вас, cameriere⁴⁹¹, но мы с Диком придумали кое-что получше. Один знакомый английский священник рассказывал нам, что здесь у вас в Орвието⁴⁹² делают отличное вино. Как, его больше нигде не продают?! Что вы говорите… Тогда понятно, почему мы с Диком никогда о нём раньше не слышали. А ведь вино — наша слабость…

Озёра здесь утопают в тёмных глинистых берегах, а склоны сплошь испещрены складками — похоже на громадное обвисшее брюхо! Когда мы покидали Капри⁴⁹³, фотограф сделал мою карточку: я сижу в лодке, и мои мокрые волосы свешиваются прямо в море! «Лазоревый грот, навеки прощай!»⁴⁹⁴ — пел лодочник. Наш путь лежал вдоль палимого безжалостным солнцем голенища знаменитого итальянского сапога — всё на юг и на юг! А вверху, где чернели зловещие силуэты замков, бесновался ветер, и казалось, что восставшие из могил мертвецы блуждают среди холмов и провожают взглядами нашу лодку.

… От корабля я просто в восторге. Прогуливаясь по палубе, мы с Диком нарочно стараемся идти в ногу. Нам нравится, когда наши каблуки стучат по деревянному настилу одновременно. В этой части судна день и ночь гуляет ветер. Всякий раз, когда мы поворачиваем обратно, я втягиваю голову в плечи и, на ходу запахивая полы пальто, стараюсь поспеть за Диком. Взявшись за руки, мы распеваем какую-то ерунду:

Ля-ля-ля-ля,
Ля-ля-ля-ля…
Другие фламинго —
Отчего же не я?..

Жизнь с Диком — это сплошной праздник! Отдыхающие в шезлонгах⁴⁹⁵ люди смотрят на нас, как на идиотов; а одна тётенька всё тщится взять в толк, о чём это мы поём. Надо же, кажется, Дику, наконец, всё это надоело, и он о чём-то задумался. Ну что ж, так и быть, Дик, иди дальше один. Однако идя один, мой милый, ты вспомнишь, что в жизни, кроме праздников, есть и будни! От шезлонгов падают чёрные тени, и ты должен будешь среди них пробираться. Из трубы вперемешку вырываются пар и дым, и настанет миг, когда даже здесь, над палубой, воздух вдруг станет густым и тягучим. А люди будут смотреть тебе вслед, и однажды тебе покажется, что ты — это не более чем скользящее в их глазах отражение! Выбрав любовь, ты навеки лишился самодостаточности. Однако мне всё же кажется, что нельзя воспарить к вершинам, не познав глубин!

То, что для многих — просто пароход, для меня — спасательная шлюпка. Присев у пиллерса⁴⁹⁶, я обращаю взгляд к морю и чувствую, как сияют на солнце и развеваются на ветру мои волосы. А корабль всё несёт и несёт мой застывший на фоне неба силуэт в синюю даль — туда, где в таинственных потёмках скрывается Будущее! Что ж, в конце концов, именно для этого люди и придумали мореплавание… Я — Афина Паллада⁴⁹⁷, с благоговейным трепетом вырезанная рукой мастера на носу галеры⁴⁹⁸. Слышно, как в уборных льётся вода, а за кормой всё жалобно стонут волны, и в раскалённое солнцем небо то и дело взлетают фейерверки изумрудных брызг!

… В тот год мы с Диком изъездили чуть ли не полмира: от Бискры⁴⁹⁹ до залива Вулумулу⁵⁰⁰. На краю Сахары⁵⁰¹ нам повстречался целый рой каких-то странных насекомых. Сперва мы подумали, что это саранча⁵⁰², но шофёр успокоил нас, сказав, что это всего-навсего шмели. А по ночам небо было низкое-низкое, и порой мне казалось, что прямо из него на нас глядит всевидящий, но всё равно безнадёжно далёкий Бог. Ах, Улед Наиль⁵⁰³! Наивные, нагие, несчастные! И тьма всё оглашалась боем сенегальских барабанов, рыдали флейты⁵⁰⁴, тревожно кричали верблюды и повсюду сновали эти бедняги. В ужасных шлёпанцах, вырезанных из старых автопокрышек — Улед Наиль…

Впрочем, к тому времени у меня уже опять поехала крыша, и всё превратилось в одну бесконечную череду поездов и пляжей. Собственно, именно из-за обострения моей болезни мы с Диком и отправились путешествовать, но после того, как я снова родила, катастрофы было уже не избежать. Ах, Топси, моя маленькая бедная девочка!..

… Моё единственное желание — это добиться, наконец, встречи с мужем и, посмотрев ему в глаза, спросить, как он посмел отдать меня на издевательство этим, с позволения сказать, психиатрам! Они имеют наглость заявлять, будто я произвела на свет негритёнка — что за бред! Должно быть, это всё, на что у них хватает фантазии. Да, мы ездили в Африку, чтобы увидеть Тимгад⁵⁰⁵ — но и только! Я ведь в душе археолог! А они лишь бессовестно пользуются тем, что я ничего не знаю. И круглосуточно об этом твердят. Но с меня довольно…

… Как только мне станет лучше, Дик, я начну брать с тебя пример. Знаешь, мне хочется быть достойной тебя — и твоей доброты… Не будь слишком поздно, я бы принялась изучать медицину. Послушай, а давай возьмём мои деньги и купим себе дом! Я безумно устала скитаться по съёмным квартирам… И каждый день тебя ждать… Я знаю, в Цюрихе тебе скучно. К тому же, здесь у тебя нет времени писать, а ты ведь сам говорил мне, что учёный, который не пишет — не учёный! А я… Я начну читать книги и, вспомнив то, чему меня учили в детстве, тоже выберу себе какую-нибудь интересную науку. И может, если я достигну в ней хоть каких-то успехов, это даст мне сил избежать очередного рецидива… Ты ведь поможешь мне, правда, Дик? Я хочу избавиться от этого чувства вины… Поселимся где-нибудь у тёплого моря, неподалёку от пляжа, чтобы можно было каждый день загорать и оставаться вечно молодыми…

… А вот в этом чудесном домике Дик будет работать. Подумать только, мы с ним решили это не сговариваясь! Наши мысли просто совпали… Собственно, мимо Тармса мы проезжали уже раз десять, но лишь совсем недавно как-то раз вздумали свернуть с дороги и расспросить у прохожих, нет ли в этих краях выставленного на продажу дома. Как знать, думали мы, а вдруг нам улыбнётся удача? Однако результат превзошёл все наши ожидания: оказалось, что почти вся деревня практически необитаема! Единственное исключение — две конюшни! Вскоре нашёлся и француз, через которого нам удалось заключить договор купли-продажи. Казалось бы, всё законно, однако как только здешнее военно-морское ведомство пронюхало, что американцы выкупили почти половину горной деревни, к нам тотчас же явился целый сонм соглядатаев. Шныряя среди завезённых для стройки брёвен, они тщетно пытались отыскать там пушки! В конце концов, мне всё это надоело, и, написав в Париж Бэби, я попросила её замолвить за нас словечко в Affaires Etrangeres⁵⁰⁶.

Летом на Ривьере почти никто не отдыхает, поэтому мы надеемся, что гостей у нас будет мало и мы сможем работать. В основном здесь бывают лишь французы. На прошлой неделе, к примеру, приехала Мистангет⁵⁰⁷ — и каково же было её удивление, когда она узнала, что в этом году отель решили оставить на лето открытым! А ещё, говорят, здесь бывают Пикассо⁵⁰⁸ и тот человек, который написал «Pas sur la Bouche»⁵⁰⁹.

… Дик, а почему ты велел записать в регистрационной книге отеля не «доктор Дайвер с супругой», а просто «мистер Дайвер с супругой»? Нет, я, конечно, понимаю, что это мелочи. Но мне вдруг пришло в голову… Ещё совсем недавно ты учил меня, что жизнь — это труд. И я тебе верила. Ты говорил, что талант даётся лишь на время, и если до того, как он иссякнет, человек не успеет занять в этом мире достойное место, то дальше — только серые будни… Если теперь ты намерен от всего этого отречься — твоё право, но скажи мне, милый: неужели твоя Николь тоже должна теперь стать безмозглой куклой?..

… Томми сетует, что я слишком молчалива. В те дни, когда меня впервые выписали из клиники, мы с Диком, бывало, болтали ночи напролёт! Сидим на кровати и курим, курим… А потом, как только забрезжит рассвет, ложимся и, зарывшись поглубже в подушки, воображаем, что ночь продлится вечно… Иногда я пою, играю с животными… У меня здесь даже подруги есть — Мэри, например. Когда мы с ней видимся, каждая говорит о своём. А слушать мы не умеем… Вообще мне кажется, что не женское это дело — разговор. Когда мне приходится тратить слишком много слов, у меня возникает такое чувство, как будто я превратилась в Дика. Я и в своего сынишку иногда превращаюсь. Пытаюсь подражать его спокойной рассудительности. Бывает, что я ощущаю себя доктором Домлером, а однажды, может быть, я посчитаю нужным заимствовать и некоторые ваши черты, Томми Барбан! Похоже, что Томми в меня влюблён, но его чувство — это лишь тихая, ничего не требующая взамен нежность. Хотя и этого оказалось достаточно, чтобы Дик начал ревновать… Словом, если отбросить все эти мелочи, можно считать, что жизнь прекрасна! Никогда прежде я не бывала так счастлива. Меня окружают любящие друзья. И здесь, на этом тихом пляже, со мной мой муж и дети. Всё чудесно! Вот только я никак не могу перевести на французский этот чёртов рецепт… Цыплёнок Мэриленд! А ноги утопают в тёплом песке…

— Да-да, я посмотрю. Как, разве опять кто-то приехал? Ах да, эта девушка! Да… На кого, вы сказали, она похожа?.. Боюсь, что нет. Дело в том, что современные фильмы в здешних краях большая редкость. Тем более американские. Кстати, вам не кажется странным, что в самый разгар лета сюда вдруг понаехала такая тьма народу? О да, она просто прелесть, но боюсь, что скоро здесь яблоку негде будет упасть…

Глава 11

… А ближе к концу августа, когда жизнь Дайверов на Ривьере снова вошла, казалось бы, в привычное русло, Дик решился приехать в Cafe des Allies, чтобы в последний раз увидеться с миссис Элси Спирз. Где-то высоко над ними шелестела всё ещё по-летнему пыльная листва, но в воздухе уже тянуло осенней свежестью. На выжженной солнцем земле тускло поблескивали искорки слюды⁵¹⁰. В гавани стояли, упираясь мачтами в бесцветное небо, рыбацкие лодки, и всякий раз, когда между скал Эстереля⁵¹¹ на почти уже пустынное теперь побережье пробивался мистраль⁵¹², они начинали мерно раскачиваться.

— Несколько дней назад я получила письмо, — начала миссис Спирз. — Все эти негры… Воображаю, что вам довелось из-за них пережить! Но Розмари пишет, что по отношению к ней вы проявили редкое благородство…

— Что ж, ваша дочь и сама держалась молодцом. Мы попали в жуткую передрягу… Пожалуй, единственный, кому удалось выйти сухим из воды, — это Эйб Норт. Он укатил в Гавр⁵¹³ и, по всей вероятности, до сих пор в счастливом неведении…

— Мне жаль, что ваша супруга так расстроилась, — осторожно заметила его умудрённая жизнью собеседница.

«Похоже, что у этой Николь не все дома, — написала ей Розмари. — У Дика с ней забот полон рот. В общем, я решила, что лучше не буду усложнять ему жизнь и поеду на юг одна».

— Не беспокойтесь, она в полном порядке, — с нарочитой небрежностью ответил Дик. — Так значит, вы уезжаете уже завтра… И сразу же в Штаты?

— Сразу же.

— Поверьте, мне бесконечно жаль с вами расставаться…

— Мы рады, что здесь побывали. Мы прекрасно провели время — благодаря вам! Вы — первый мужчина, к которому у Розмари возникло серьёзное чувство…

Минута — и вновь налетевший ветер принялся неистово раскачивать сплошь покрывающие холмы Ля Напуль⁵¹⁴ багряные заросли. Решительно всё предвещало скорую перемену погоды; то щедрое, роскошное лето, когда кажется, что время стоит на месте, было уже позади.

— Сказать по правде, романы у неё случались и прежде, но всякий раз она рано или поздно сдавала своего не оправдавшего надежды воздыхателя мне, — миссис Спирз засмеялась, — на вскрытие!

— Выходит, я первый избежал общей участи?

— В этот раз пытаться её образумить было бессмысленно. Она потеряла голову прежде, чем я узнала, кто вы! Одним словом, мне пришлось закрыть на всё глаза и…

Он понял, что на его чувства, а тем более на чувства Николь этой леди с самого начала было глубоко наплевать. К счастью, не менее очевидным было для него и то, что её цинизм есть не более чем закономерный результат всей её исполненной самопожертвования жизни. Что ж, думал он, быть может, годы да череда житейских драм и в самом деле дают ей право не быть сентиментальной. Когда женщина вынуждена бороться за выживание, она нередко становится способной практически на всё, и тогда такое чисто мужское определение, как «безнравственность» к её поступкам просто-напросто неприменимо. Убедившись, что метания дочери между счастьем и болью не выходят за рамки дозволенного, миссис Спирз почла за благо относиться к ним с юмором. Бесстрастно, словно евнух, наблюдая за стремительным развитием их романа, она, похоже, даже не задумывалась о том, что всё это может оставить в душе её девочки неизгладимый след — или была уверена, что не может?

— Ну что ж, будем надеяться, что всё обошлось. — Он упрямо продолжал делать вид, что способен думать о Розмари без восхищения. — Я для неё уже прошлое. Однако согласитесь, что нередко какой-нибудь малозначительный, казалось бы, эпизод служит преддверием целого ряда судьбоносных событий…

— Не думаю, что она когда-либо станет считать эту встречу малозначительным эпизодом, — поспешно возразила миссис Спирз. — Ведь именно благодаря вам моя дочь впервые узнала, что такое любовь! В каждом письме она твердит мне, что вы — её идеал…

— Это говорит о том, что вы сумели дать ей безупречное воспитание.

— Да уж, здесь вы, пожалуй, правы. Более воспитанных людей, чем вы и Розмари, я, кажись, не встречала. Но вы ведь прекрасно понимаете, что дело не в этом…

— Моё воспитание — всего лишь маска…

Надо сказать, отчасти так оно и было. В ранней юности Дик воспринял от отца ту считавшуюся шестьдесят лет тому назад хорошим тоном застенчивость, которая была свойственна переезжавшим после Гражданской войны⁵¹⁵ жить на Север молодым южанам. Это и была та маска, о которой он говорил. Надевать её ему, к сожалению, приходилось нередко, и всякий раз, когда те или иные обстоятельства вынуждали его это делать, он чувствовал отвращение, потому что знал, что придать человеческому эгоизму благопристойные черты — это совсем не то, что его искоренить!

— Представьте себе, я тоже далеко не равнодушен к вашей дочери, — сказал он вдруг. — Пусть даже с моей стороны и глупо вам в этом признаваться…

Как же мало общего имела эта сухая фраза с тем, что на самом деле творилось у него в душе! В первое мгновение ему показалось, будто это сказал кто-то другой. Сказал, обращаясь к стоящим в кафе столам и стульям. Будь спокоен, Дик Дайвер, уж они-то никогда не выдадут твою тайну! Сразу же по возвращении он понял, что забыть Розмари — это свыше его сил: стоило ему выйти на пляж — и перед его мысленным взором тотчас же возникало её обгоревшее плечо; в Тармсе он искал на дорожках сада её следы; вот и теперь, услышав первые аккорды уже успевшего стать символом незатейливых радостей уходящего лета «Карнавала на Лазурном Берегу», он вспомнил, как она умела распространять вокруг себя беззаботную атмосферу танца. Ах, как же мало дней понадобилось этой юной волшебнице, чтобы сполна испытать на нём действие лучших из приворотных снадобий! Она ослепила его белладонной⁵¹⁶, она опоила его отнимающим силы и разжигающим страсть кофеином⁵¹⁷, она, сжалившись, наконец, при виде его страданий, подарила ему умиротворяющую мандрагору⁵¹⁸.

— Кстати, вы с ней совсем не похожи, — добавил он, в который раз тщетно пытаясь заставить себя поверить в то, что пройдёт ещё совсем немного времени — и он будет, подобно миссис Спирз, считать произошедшее чуть ли не забавным. — Безусловно, у неё ваша интуиция, однако согласитесь, что употребляет она её исключительно на формирование собственного образа. Более всего её волнует то, какое впечатление она производит на окружающих. Увы, казаться ей интереснее, чем быть! Я думаю, в ней много ирландского. В этой жизни она ищет романтики. Её глубинная сущность — это не разум, а совершенно глухая к любым логическим доводам, живущая одними лишь стихийными порывами душа…

Миссис Спирз улыбнулась. Ей ли не знать, что при всей своей кажущейся беззащитности её дочь — это сущий мустанг⁵¹⁹! По мере взросления в ней всё больше проявлялись черты отца, доблестного капитана американских вооружённых сил доктора Хойта. И уж если рассуждать о том, что скрывается под этой красивой обёрткой, то в первую очередь следует отметить удивительно крепкие, рассчитанные на двести лет безотказной службы внутренности, главное место среди которых принадлежит огромному, неустрашимому сердцу, и лишь затем, возможно, чудом втиснувшуюся среди всего этого душу!

Прощаясь с Элси Спирз, Дик на собственном опыте убедился в том, как легко оказаться во власти её неотразимого обаяния. Он понял, что она для него — нечто большее, чем просто последнее печальное напоминание о Розмари. Вполне возможно, что Розмари он был склонен идеализировать, но ему в жизни не пришло бы в голову идеализировать её мать! И пусть даже романтический ореол, без которого он не мог представить себе ту, с которой должен был расстаться, и в самом деле был не более чем плод его фантазии, ему доставляло удовольствие сознавать, что прирождённое благородство её матери — это уж наверняка не вымысел! Её лицо выражало ожидание — спокойное и терпеливое ожидание женщины, понимающей, что мужчина занят и ему нельзя мешать; женщины, прекрасно знающей, что от того, каков будет исход его свершений, будь то битва или операция, зависит чья-то жизнь, и потому готовой оставаться в одиночестве до тех пор, пока он, покончив, наконец, со всеми делами, не почувствует потребность поделиться с ней своими чаяниями и сомнениями.

— Прощайте же, и я надеюсь, что Розмари и вы всегда будете помнить, как сильно мы с Николь вас полюбили…

Вернувшись на виллу «Диана», Дик сразу же отправился в свой кабинет. Он распахнул служившие защитой от полуденного зноя ставни — и в комнату хлынул поток яркого света. На первый взгляд казалось, что здесь царит полный хаос. Однако в действительности возвышающиеся на обоих стоящих у дальней стены столах горы бумаги представляли собой не что иное как расположенные в строгом логическом порядке материалы его книги. Том первый, посвящённый классификации, однажды уже выходил в свет. Из собственного кармана оплатив его первое, сокращённое издание, Дик убедился, что его старания не напрасны. Теперь решался вопрос об издании его в полном объёме. Том второй был задуман как значительно расширенная версия его первой, не отличавшейся монументальностью работы — «Клинической психологии». Увы, как и подавляющее большинство пишущей братии, он рано понял одну горькую истину: всё то, что он имеет сказать человечеству, может с лёгкостью уместиться на двух-трёх страницах. Созданный им когда-то ещё в Вене сборник статей на одном лишь немецком языке издавался уже, кажется, раз пятьдесят, и если быть до конца откровенным, то всё, что ему удалось написать впоследствии — это лишь не более чем многократное повторение давно пройденного!

В общем, сегодня он был явно не в духе. Причин для этого было более чем достаточно. Он всё никак не мог простить себе потерянные годы в Нью-Хейвене, но ещё больше ему было не по себе оттого, что окружавшая их с Николь роскошь всё менее и менее соответствовала той реальной пользе, которую приносила его профессиональная деятельность. Ему вдруг вспомнился тот юный румынский философ, который когда-то поведал ему историю о незадачливом парне, изучавшем мозг армадилла. Ему казалось, что где-то в библиотеках Берлина и Вены дотошные немцы уже дописывают, обрекая его на безвестность, последние листы! Предаваясь этим безрадостным размышлениям, Дик всё более склонялся к тому, чтобы, отказавшись от подробной разработки понятийного аппарата, сократить то, что уже создано, приблизительно до ста тысяч слов и опубликовать свой труд как введение к последующим, гораздо более объёмным томам.

Расхаживая из угла в угол и щурясь от яркого предвечернего солнца, он всё более утверждался в этой мысли. При таком подходе его книга будет готова уже к весне. В конце концов, если человека с его энергией вот уже год преследуют сомнения, то изъян, скорее всего, кроется в самом замысле.

Затем, собрав свои разрозненные черновые наброски и прижав их к столу служившим ему в качестве пресс-папье⁵²⁰ позолоченным слитком металла, Дик окинул взглядом свой кабинет и подумал, что не мешало бы прибраться. Поскольку прислуге входить сюда не разрешалось, он сам взял стоявший за дверью веник и старательно вымел пол. Войдя в ванную, он обмакнул край полотенца в банку Bon Ami⁵²¹ и кое-как протёр умывальник. Потом на скорую руку починил ширму, написал заявку в цюрихское издательство и, выпив три унции⁵²² разбавленного джину, вышел в сад.

Там ему предстояло увидеться с Николь. Стоит ли говорить, с каким тягостным чувством ожидал он этой встречи?.. Отныне в её присутствии он всю жизнь должен будет делать вид, будто ничего не произошло. В Париже, приняв люминал⁵²³, она ещё засветло забылась сном, а он всю ночь провалялся рядом с ней на кровати, так и не сомкнув глаз; рано утром с помощью одних лишь заверений в вечной любви ему удалось убедить её, что она находится в полной безопасности, и тем самым предотвратить новый приступ. Тогда, прижавшись к его груди, она опять уснула, а он ещё целый час лежал, вдыхая аромат её тёплых волос… Но затем он неслышно встал и на цыпочках прокрался в гостиную, где стоял телефон. Ему необходимо было переговорить с владельцем отеля. Покончить со всем этим немедленно, пока она спит! Да, мистер Макбет лично позаботится о том, чтобы мисс Хойт получила один из лучших люксов. Да, в другом отеле… Нет-нет, никакого прощального вечера! «Папина дочка» должна беречь свою безупречную репутацию… К счастью, пускаться в долгие объяснения ему не пришлось. Имея дело с клиентами, мистер Макбет предпочитал руководствоваться принципом трёх китайских обезьян⁵²⁴. А уже в полдень, наспех побросав в чемоданы бесчисленные коробки и свёртки с покупками, они с Николь отправились поездом на Ривьеру.

И вот оно, горькое похмелье! Как только они оказались в спальном вагоне, Дика тут же охватила невыносимая тоска. Взглянув в глаза Николь, он понял, что она это предвидела. Наблюдая, как одно за другим мелькают в окне парижские предместья, Дик испытывал одно-единственное желание: сейчас же, пока поезд ещё не набрал скорость, выйти в тамбур и, спрыгнув на платформу, поскорее вернуться в город! А ведь этот пройдоха Макбет наверняка в курсе, где теперь Розмари! Бежать к ней, узнать, что с ней стало… Отлично понимая, что из дальнего угла купе за ним следит, положив голову на подушку, Николь, он нацепил пенсне и открыл было книгу. Однако уже через минуту, поняв, что сосредоточиться на чтении он не в силах, Дик закрыл глаза и лёг: пусть Николь думает, что он устал. Но и притворяясь спящим, он продолжал чувствовать на себе её всё ещё слегка затуманенный от выпитого лекарства, но при этом умиротворённый и почти счастливый взгляд. Казалось, она радуется, что отныне ей не придётся ни с кем его делить.

С закрытыми глазами было ещё хуже. «Предал, подлец, предал, подлец!» — чудилось ему в непрестанном грохоте колёс. И всё же, боясь, что Николь может заметить его смятение, он пролежал так до самого ланча. За трапезой ему стало легче. Боже, сколько же раз за все годы совместной жизни им приходилось есть в дороге! Должно быть, тысячи. Кафе, деревенские харчевни, буфеты, вагоны-рестораны, самолёты — порой всё это казалось им вторым домом. Неудивительно, что само слово «ланч» постепенно стало для него синонимом простых житейских радостей! Привычная беготня официантов, крошечные сверкающие бутылочки с вином и минеральной водой, прекрасная, как всегда на линии Париж — Лион — Средиземноморье⁵²⁵, кухня — всё это заставило его на миг поверить, что их жизнь потечёт по-старому. Однако сегодня едва ли не впервые в жизни они с Николь вместо того, чтобы стремиться навстречу будущему, спасались бегством от прошлого. Почти всё поданное вино он выпил сам; Николь достался лишь один бокал. Они говорили о детях и о предстоящей перепланировке дома, однако стоило им вернуться к себе — и они вновь, точь-в-точь как в кафе напротив Люксембургского сада, умолкли. Что ж, если ты загнан в тупик, особо теоретизировать по поводу возможных вариантов решения проблемы не приходится! Дику вдруг захотелось взять и немедленно разрушить выросшую между ними стену. Но первой нарушила молчание всё же Николь:

— Послушай, а тебе не кажется, что мы напрасно бросили её одну?

— Кого?

— Розмари. Ты уверен, что с ней всё будет в порядке?

— Конечно! Такие девушки, как она, ни в чьей помощи не нуждаются. — И, боясь, как бы Николь не усмотрела в этих его словах намёк на её собственную ущербность, он поспешил добавить: — В конце концов, будучи актрисой, она просто обязана разбираться в жизни! Мать, понятное дело, её опекает, но мне кажется, скорее по привычке.

— А правда, она красивая?

— Да ведь у неё ещё молоко на губах не обсохло!

— Что ж, одно другому не мешает.

Трудно было сказать, в чём вообще был смысл этого разговора. Каждый из них говорил лишь то, что другой хотел услышать.

— Боюсь, её ум оставляет желать лучшего, — добросовестно поддерживал беседу Дик.

— У неё природное чутьё.

— Честно говоря, мне так не показалось. Хотя, если учитывать её нежный возраст…

— А я считаю, что её внешние данные просто великолепны, — сухо, с расстановкой произнесла Николь. — Кстати, если говорить о фильме, то там она само совершенство.

— Да уж, режиссёр постарался на славу. Но если хорошо подумать, она лишь повторяет то, что до неё создали другие…

— Вовсе нет. И у неё наверняка много поклонников.

От этих слов у Дика перехватило дыхание. Сколько — много? Каких поклонников?

«Вы не против, если я опущу штору?»

«Нет-нет, что вы! Жара нестерпимая…»

Розмари, где ты теперь? И с кем?..

— Пройдёт ещё пять лет — и рядом с тобой она будет казаться старухой.

— Не скажи. Однажды в театре я набросала на программке её портрет. Такие, как она, умеют казаться молодыми всю жизнь…

Ночью их обоих одолевала бессонница. О да, безусловно, ещё пару дней — и Дик, собравшись с силами, сумеет сделать так, что призрак Розмари навеки забудет дорогу в их дом. Прежде, нежели он разлучит его с Николь — но не сегодня… Что поделаешь, порой бывает легче проститься со счастьем, чем с болью! Придётся ждать, пока его рана хотя бы немного затянется. А пока этого не произошло, единственный возможный для него выход — притворство. Но и оно давалось ему с большим трудом. Признаться, он был зол на Николь. Неужто по прошествии стольких лет она так и не поняла, что чувство растущего внутреннего напряжения — это верный признак приближающегося приступа, и значит, необходимо срочно принимать меры! За последние две недели она умудрилась сорваться дважды. Сначала это случилось на вилле «Диана», когда в самый разгар праздника он вдруг застал её в спальне с истерическим хохотом рассказывающей этой дуре Маккиско о том, что в ванную и в туалет вход, дескать, воспрещён, а все ключи она не далее как сегодня утром предусмотрительно собрала и выбросила в колодец. Маккиско сначала не поняла, а поняв, оскорбилась. И всё же, как бы ни была она взбешена, в глазах у неё читался испуг. Через несколько дней, окончательно придя в себя, Николь специально явилась в отель Госса, чтобы принести Вайолет свои извинения, но там ей сообщили, что мистер и миссис Маккиско уже уехали.

Тогда, видя её стремление как можно скорее загладить последствия случившегося, он решил, что не стоит делать из мухи слона. Но когда за первым пустяковым приступом последовал гораздо более серьёзный второй, это заставило его посмотреть на вещи иначе. Что, если его безответственное поведение спровоцировало новый виток болезни? Её дремлющий, казалось бы, недуг даст новые ростки, и тогда… Он отлично помнил, что с ней творилось после рождения Топси! То, что ему довелось тогда пережить, не снилось ни одному психиатру, но похоже, что долгие месяцы безысходного отчаяния не прошли для него даром: инстинктивно пытаясь уберечь свой собственный рассудок, он научился проводить чёткую грань между двумя разными Николь — той, которая в своём уме и той, которая не в своём. Должно быть, именно поэтому он теперь и не мог понять, что изменилось в его к ней отношении: была ли это профессиональная деформация привыкшего сталкиваться с человеческим горем врача или — или же он просто сделался к ней равнодушен? А равнодушие, независимо от того, взрастили ли его с умыслом или, позволив закрасться в душу, пустили на самотёк, рано или поздно оборачивается пустотой. Что ж, похоже, именно этого он и добился. Там, где прежде в его сердце жила любовь, теперь ничего не было. Адаптировавшись к её недугу, он вопреки собственной воле оказался не в состоянии предложить ей что-либо кроме ничего не значащих, не подкреплённых чувствами слов. Это лишь в книгах пишут, что душевную рану можно исцелить. Как будто она ушиб или царапина! Да, рана может затянуться, в какой-то момент может даже показаться пустяковым порезом, но исчезнуть полностью — никогда! И уж если быть предельно искренним, то, пожалуй, итогом наших душевных страданий становятся и не раны вовсе, а непоправимые увечья. Человек может целый год не вспоминать, что у него нет пальца или глаза, однако это совсем не значит, что наступило исцеление!

Глава 12

Посреди сада, обхватив руками плечи, стояла Николь. Услышав его шаги, она тотчас же подняла на него по-детски пытливый взгляд своих лучистых серых глаз.

— Знаешь, я был в Каннах, — сказал он ей, — и встретил там миссис Спирз. Она завтра уезжает. Кстати, она порывалась нанести тебе прощальный визит, но я дал ей понять, что не стоит.

— Напрасно. Я была бы ей рада. По-моему, миссис Спирз — замечательная женщина.

— Ладно, угадай, кого я ещё видел. Бартоломью Тейлор!

— Не ври.

— А я и не вру. Хитрющая старая крыса… Мне кажется, я его и в аду узнаю! Как я понял, он здесь по поручению синьора Чиро. Подыскивает участок для постройки дома… Вот увидишь, скоро презренный итальяшка нагрянет сюда со всем своим зверинцем! Кстати, теперь ты догадываешься, почему здесь целых два месяца торчала миссис Абрамс? Она занималась реконгсцировкой местности! Ну что ж, будем надеяться, что весной, когда все будут в сборе, в награду за старания этой карге выделят одну из лучших клеток! Класса люкс…

— Ну вот, а Бэби ещё в первый год казалось, что здесь столпотворение…

— Самое обидное то, что им ведь на самом деле до лампочки, куда ехать — лишь бы не сидеть на месте! Не понимаю, чем их не устраивает Довиль? Ах, ну да, там слишком зябко…

— Послушай, а давай пустим слух, что здесь холера!

— Как врач я был просто обязан предупредить Тейлора о том, что некоторые разновидности homo sapiens⁵²⁶ в средиземноморском климате мрут как мухи. А ещё я сказал ему, что жизнь таких ослов, как он, здесь вообще короче комариного писка…

— Дик, хватит заливать!

— Ладно, так и быть. На самом деле мы с ним встретились как старые друзья. Представь, картина маслом: Уорд Макаллистер⁵²⁷ и Зигмунд Фрейд на бульваре жмут друг другу руки!

Сказать по правде, Дику вовсе не хотелось казаться остроумным. Хотелось побыть наедине с собой и, погрузившись в размышления о будущем, перестать думать о настоящем. С головой уйдя в работу, предать забвению любовь… Николь, разумеется, об этом догадывалась, но крайне смутно, как догадываются о тщательно скрываемой трагедии, и в глубине души его за это ненавидела — но тихо, по-кошачьи, одновременно испытывая желание к нему приласкаться.

— Радость моя, — небрежно чмокнув её в щёчку, пробормотал Дик.

Дойдя до дома, он позабыл, что ему там нужно. Ах да, рояль! Он сел и начал, насвистывая, подбирать на слух:

Давай сегодня, мой родной,
За чаем встретимся с тобой!
Я лишь твоя, ты только мой —
А что для счастья надо?!

Нас манит вечер тишиной
И дарит нам прохладу.
Закат погаснет — и с тобой
Я рядышком присяду.

Я лишь твоя, ты только мой —
А что для счастья надо?!

Пару минут он задумчиво вслушивался в собственную игру; затем ему вдруг пришло в голову, что Николь, услышав эту мелодию, наверняка догадается, как он тоскует по Парижу. Тогда, резко проведя рукой по клавишам, он захлопнул крышку рояля и встал.

На всей огромной вилле ему негде было отдохнуть душой. Всё, на что ни натыкался его взгляд, было куплено Николь на деньги её деда. Лишь пядь земли, на которой был расположен флигель, принадлежала Дику. Получая три тысячи в год плюс жалкие гроши за свои книги, он умудрялся не только полностью себя содержать и прилично одеваться, но и арендовать винный погреб. Расходы по образованию Ланье, единственной статьёй которых до поры до времени было, к счастью, лишь жалованье гувернантке, тоже должен был оплачивать он. Будучи вынужденным участвовать во многочисленных затеях Николь, он всякий раз чётко определял ту сумму, которую был в состоянии вложить в осуществление очередного её замысла. Всегда, за исключением тех случаев, когда она была рядом, он заказывал самое дешёвое вино и ездил третьим классом. Костюмы и рубашки служили ему по два срока. Таким образом, порой отказывая себе в самом необходимом и терзаясь угрызениями совести после каждой непредвиденной покупки, он ухитрялся никому не быть должным. Однако на каком-то этапе эта независимость стала даваться ему с трудом. Всё чаще и чаще им с Николь приходилось в очередной раз принимать совместное решение по одному и тому же вопросу: как лучше всего истратить её деньги. Она же, естественно, стремясь как можно крепче привязать его к себе и получить над ним безраздельную власть, с готовностью потакала каждой его слабости, в результате чего на него чуть ли не ежедневно обрушивались неостановимые потоки вещей и денег. Теперь даже не верилось, что когда-то в Цюрихе они могли довольствоваться столь малым. Типичным примером этого могла служить сама вилла. Когда-то всё это было их несбыточной мечтой: скалы, обрыв, где-то далеко внизу плещутся волны… Однако прошло всего лишь несколько лет — и её «Представь, как было бы здорово, если бы…» плавно перешло в «Представь, как будет здорово, когда…»

На самом деле всё было не так уж и здорово. Её нелады со здоровьем мешали ему полноценно работать, а вдобавок ко всему в последнее время неуклонный рост её и без того баснословных доходов, казалось, ставил под сомнение саму необходимость это делать. Но и это было не главное. В своё время, желая оградить Николь от любых волнений и тем самым способствовать её наиболее полному и скорейшему выздоровлению, он добровольно надел на себя совершенно не совместимую с его деятельной натурой маску закоренелого домоседа. В результате теперь, когда их быт окончательно устоялся, а окружавший их со всех сторон комфорт стал всё более располагать к праздности, и он, практически по двадцать четыре часа в сутки находясь на глазах у Николь, был напрочь лишён возможности хотя бы изредка бывать самим собой, эта маска сделалась ему ненавистна. В конце концов, если человек не имеет права играть на рояле то, что ему вздумается, то можно с уверенностью сказать, что он дошёл до ручки! Прекратив игру, он потом ещё целый час сидел в гостиной. Слушал, как тикают электрические часы⁵²⁸ на стене и думал о том, как безвозвратно уходит время…

В ноябре море потемнело, и бушующие на нём волны стали вздыматься так высоко, что не ведающая преград вода нередко заливала тянущуюся вдоль берега дорогу. От весёлой летней суеты не осталось и следа; на унылых пустынных пляжах царили лишь мистраль и дождь. Когда все отдыхающие разъехались, месье Госс, понимая, что отель пора расширять, закрыл его на реконструкцию. Строящееся в Жуан-ле-Пене здание летнего казино тем временем с каждым днём приобретало всё более внушительные размеры. Бывая в Каннах и Ницце, Дик и Николь завели себе множество новых друзей. Среди них были и музыканты, и владельцы ресторанов, и любители садоводства, и судостроители (Дик купил себе небольшую, видавшую виды яхту), и сотрудники Syndicat d'Initiative⁵²⁹. Возвращаясь домой, они нередко беседовали со слугами, расспрашивая их о простой деревенской жизни, а также на полном серьёзе занимались воспитанием своих детей. В декабре Николь стала чувствовать себя гораздо лучше. На протяжении всего месяца внимательно наблюдавший за ней Дик ни разу не заметил на её лице напряжённого или бессмысленного выражения. Загадочные, брошенные как бы невзначай намёки, болезненная усмешка, кривившая прежде её губы — всё это осталось в прошлом. И тогда, видя, что она совершенно здорова, он предложил ей отпраздновать Рождество в Швейцарских Альпах.

Глава 13

Прежде чем войти, Дик снял с головы шапку и отряхнул ею со своего синего лыжного костюма снег. В огромном зале, где по случаю запланированных после чаепития танцев сдвинули всю мебель, на дощатом полу, на котором до них выбивали чечётку как минимум три поколения юных прожигателей жизни, под новомодные ритмы шедевров вроде «На вечеринке обойдёмся мы без Лулы!» ⁵³⁰ выплясывали около сотни прибывших сюда грызть гранит науки американцев. А когда начинали играть чарльстон⁵³¹, они и вовсе принимались извиваться как ужаленные! Те, кто здесь собрался, при всём своём блеске на самом деле были всего лишь жалким подобием настоящей золотой молодёжи, авангард которой дислоцировался в Санкт-Морице⁵³². Наблюдая за здешним обществом, Бэби Уоррен с досадой размышляла о том, что, пойдя на поводу у Дайверов и явившись вместе с ними в этот вертеп, она как минимум попрала собственные ценности.

Оказавшись внутри, Дик сразу же различил среди слегка обалдевшей от непрерывной смены мелодий и мерно раскачивающейся в едином ритме толпы Николь и Бэби. В своих ярких лыжных костюмах — первая в бирюзовом, вторая в кирпично-красном — они были как ожившая картинка мод. Всюду неотступно следовавший за Бэби молодой англичанин тщетно пытался увлечь их светской беседой; очарованные искромётными танцевальными ритмами, они обе словно вернулись в собственную юность и лишь машинально следили за его движущимися губами, делая вид, что слушают.

При виде Дика уже успевшее зарумяниться от здешних морозов лицо Николь оживилось:

— Ну, и где же Франц?

— Должно быть, опоздал на поезд. Ну да ладно, приедет следующим. — Он сел, закинув ногу на ногу, и, покачивая тяжёлым ботинком, добавил: — Кстати, вы с Бэби в этих костюмах просто загляденье! Смотрю на вас и не верю, что мне выпала честь вывозить в свет таких красавиц… Так и хочется подойти познакомиться!

Бэби была видная, отнюдь не лишённая привлекательности женщина, но, похоже, приближающееся тридцатилетие заранее повергало её в тоску. Неспроста она притащила с собой из Лондона сразу двух мужчин! Один из них был тот самый ни на шаг не отходивший от неё юноша, должно быть, только после Кембриджа⁵³³, а другой — убелённый сединами и безнадёжно погрязший в трясине викторианских предрассудков сластолюбец. Вообще, в последнее время у Бэби стали проявляться некоторые черты старой девы. Заметнее всего было то, что её тело перестало отзываться на ласку. Если кто-либо касался её случайно, она вздрагивала, а такие длительные соприкосновения, как объятия и поцелуи, с некоторых пор перестали быть для неё источником ощущений и имели значение лишь как факты. Когда её окликали, она не оборачивалась. Зато вскидывать голову и выставлять при этом вперёд ногу она научилась точь-в-точь как в позапрошлом веке⁵³⁴! А ещё у неё развился нездоровый интерес к смерти. Став невольной свидетельницей трагических судеб пары-тройки своих друзей, она не без удовольствия предвосхищала и собственную кончину, однако истинное блаженство ей доставляли раздумья о незавидной участи сестры.

Младший из англичан неизменно сопровождал Николь и Бэби на лыжных спусках и не давал им скучать во время катания на санях. Допустив на крутом вираже роковую оплошность и в результате растянув на ноге связку, Дик с радостью позволял ему их опекать. Сам же он целыми днями либо пил в отеле с русским доктором квас, либо слонялся, наблюдая за весёлой беготнёй раскрасневшихся ребятишек, около «детского» склона.

— Послушай, Дик, ну что ты хоронишь себя заживо? — всё никак не могла успокоиться Николь. — Смотри, сколько вокруг красивых девушек! Почему бы тебе не пригласить одну из них на танец?

— И что мне ей сказать? — устало поинтересовался Дик.

— Скажи: «Ах, детка, детка, детка, ты сладкая конфетка!» — ради шутки превратив свой красивый грудной голос в писклявый фальцет, ответила она. — Кстати, как там дальше?

— Ах, Николь, ну не нравятся мне все эти детки! — кисло улыбнулся Дик. — Они не в моём вкусе. Знаешь, стоит мне к ним приблизиться — и меня потом сутки преследует запах мятных пастилок и кастильского мыла⁵³⁵! А когда я с ними танцую, то мне и вовсе начинает казаться, что я превратился в старуху-няньку!

Он прекрасно видел, что Николь его испытывает, и поэтому постоянно был начеку. Дошло до того, что, завидев юную девушку, он нарочно старался смотреть поверх её головы куда-то вдаль, чтобы не встретиться с ней взглядом!

— Вам не кажется, что пора поговорить о делах? — начала Бэби. — Во-первых, я получила письмо из дому. Оказывается, та самая компания, которая выкупила в прошлом году часть маминой земли — ну, той, которая возле железнодорожной станции, — теперь решила выкупить и остальное. Эту землю мама завещала нам. Мы должны решить, как выгодно вложить деньги!

Юный англичанин, притворяясь, что он поражён её меркантильностью, демонстративно встал и направился к ожидавшим приглашения на танец девушкам.

— А деньги это, уверяю вас, немалые, — проводив его растерянным взглядом с детства страдающей неизлечимой англофилией⁵³⁶ американки, тем не менее вполне бойко продолжала Бэби. — Мы с Николь получим по триста тысяч. Я-то за своими инвестициями слежу, но для неё ценные бумаги — это тёмный лес! Боюсь, что и для вас тоже…

— Думаю, мне пора идти встречать поезд, — уклончиво пробормотал Дик.

Он открыл дверь — и разгулявшийся на улице ветер тотчас же бросил ему в лицо горсть белых хлопьев. Подняв глаза, Дик увидел, что с тёмного, почти уже чёрного неба вовсю валит крупный снег. Вот, прокричав ему на местном наречии⁵³⁷ «Посторонись!», мимо него промчались в санях трое мальчишек. Через несколько секунд он услышал их восторженный вопль — сани, едва не опрокинувшись, на полном ходу завернули за угол! Ещё минута — и по донёсшемуся издалека звону бубенцов он понял, что вырвавшиеся из-под родительской опеки сорванцы уже взбираются на гору. На сверкающей множеством огней станции царила атмосфера праздничного ожидания. Сотни парней и девушек толпились на платформе, горя желанием поскорее увидеть своих любимых. До прихода поезда Дик успел так проникнуться всем этим весельем, что, не будь появившийся в дверях вагона Франц Грегоровиус настолько поглощён собственными мыслями, он наверняка решил бы, что его давнишний приятель развлекается здесь на полную катушку и лишь с большим трудом сумел выкроить полчаса, чтобы его встретить. Тогда Дик ещё не знал, что Франц был слишком озабочен целью своего приезда, чтобы обращать внимание на то, какую личину его другу вздумается на себя напялить по случаю его прибытия. «Возможно, у меня выдастся свободный денёк, и я смогу выбраться в Цюрих, — писал Дик Францу. — Если же нет, то, быть может, тебе удастся навестить меня в Лозанне». Но Франц решил не надеяться на авось и примчался в Гштад⁵³⁸.

Ему теперь было сорок лет. Пышущая здоровьем зрелость как нельзя лучше сочеталась в нём с несколько чопорными, но в общем вполне приятными манерами, однако похоже, что по-настоящему в своей тарелке он мог чувствовать себя лишь не выходя за рамки того затхлого, созданного им самим мирка, находясь в котором он имел возможность, не тревожась о собственном благополучии, откровенно презирать всех тех свихнувшихся миллионеров, чьи души он обязан был исцелять. Разумеется, при столь именитых предках Франц мог бы с лёгкостью вознестись к вершинам, однако, по-видимому, он видел гораздо больше проку в том, чтобы твёрдо стоять на земле. Увы, наиболее красноречивым доказательством сознательности его выбора была святая простота фрау Грегоровиус! Когда в отеле Дик представил своего друга Бэби, та вмиг метнула на него свой надменный взгляд и, не разглядев в нём ни врождённого изящества манер, ни каких-либо исключительных достоинств, которые заслуживали бы её уважения и по которым представители высшего класса безошибочно узнают друг друга при любых обстоятельствах, решила, что тратить на него время нет смысла. Николь всегда его немного побаивалась, а Дик относился к нему, как и ко всем своим друзьям, с неизменной и безусловной симпатией.

После танцев решено было отведать местного колорита. Сев в лёгкие сани, которые, похоже, служили здесь той же цели, что в Венеции гондолы⁵³⁹, они всю дорогу скользили с горы. Наконец, сани остановились у затерянной среди снегов деревенской гостиницы. Там, в похожем на музей, оформленном в традиционном швейцарском стиле обеденном зале, где в деревянных стенах катилось гулкое эхо, где на одной стене висели старинные, с кукушкой, часы, а на другой — оленьи рога, где пиво наливали в глиняные кружки прямо из бочек, бесчисленные посетители, позабыв, кто с кем пришёл, сидели за одним огромным столом и все до единого, время от времени потягивая горячее, приправленное специями вино, давились совершенно несъедобной разновидностью валлийских гренок с сыром, называемой фондю⁵⁴⁰.

— Знатная пьянка! — заметил, оглядевшись вокруг, младший англичанин, и Дик вынужден был признать, что точнее не скажешь. От крепкого, тотчас же ударившего ему в голову вина его развезло, и, вслушиваясь в заунывные напевы сидевшего за роялем седовласого старца, чья молодость пришлась на «золотые девяностые»⁵⁴¹, время от времени присоединяя ко множеству вторящих печальному барду молодых и не очень голосов свой собственный, глядя, как метельшат за клубами дыма яркие разноцветные костюмы, мало-помалу он пришёл к выводу, что жизнь удалась. В какой-то момент ему показалось, что все они плывут на корабле, и впереди уже показалась земля. На лицах девушек было написано одно и то же простодушное ожидание утех предстоящей ночи. Но где же та, которую он заприметил? А, ну да, вот она. Сидит неподалёку и ждёт. Но уже в следующее мгновение, напрочь о ней забыв, он начал рассказывать своим спутникам какой-то анекдот. Пусть же все эти забулдыги завидуют его развесёлой компании!

— Мне нужно срочно с тобой поговорить, — сказал по-английски Франц. — Через двадцать четыре часа я должен быть в Цюрихе.

— Ну что ж, я знал, что ты приехал по делу…

— Да ещё по какому! — понизив голос и положив руку ему на колено, заговорщицким тоном произнёс «доктор Грегори». — По делу, которое станет нашим общим.

— Ну и в чём его суть?

— А суть в том, что мы с тобой можем купить клинику! На Цугском озере⁵⁴² есть старая лечебница Брауна. Но ты не думай — там почти всё новое! Сам Браун безнадёжно болен. Он собирается в Австрию — лечиться, как говорят, но я думаю, скорее умирать. Такой шанс бывает только раз в жизни. Представь — ты и я, идеальный союз теории и практики! А теперь будь любезен, помолчи и выслушай подробности!

Увидев, как всколыхнулся в красивых глазах Бэби Уоррен жёлтый огонь, Дик понял, что она вся внимание.

— Мы должны решиться на это вместе. Надеюсь, ты не думаешь, что всё ляжет на твои плечи? Зато у тебя будет собственная база, лаборатория, настоящий исследовательский центр! Ты можешь жить при клинике, скажем, шесть месяцев в году, когда тепло, а с наступлением холодов уезжать к себе на Ривьеру или в Штаты и там, привезя с собой массу первосортного клинического материала, писать на его основе свои труды! К тому же, — понизив голос, добавил он, — проживание неподалёку от клиники будет как нельзя кстати и Николь. Стопроцентная гарантия защиты от стресса и тот особый режим, обеспечить который возможно лишь в стационаре…

Но, к счастью, заметив, как Дик изменился в лице, Франц сразу же понял, что заехал не в ту степь, и прикусил язык.

— Одним словом, мы можем стать партнерами, — с минуту помолчав, подытожил он. — Я с радостью возьму на себя всю рутинную работу, а ты… Я знаю, ты прежде всего теоретик, и блестящий! Из тебя выйдет отличный консультант, и не только… Я ведь знаю, у меня нет таланта. Зато у тебя — есть! Впрочем, считается, что и я тоже по-своему не глуп. В частности, я неплохо ориентируюсь в новейших клинических методах. В нашей лечебнице мне иногда приходилось много месяцев подряд быть за старшего… Кстати, профессор говорит, мол, дерзай. Дескать, план отменный. А ещё он сказал, что ради такого случая категорически отказывается отдавать богу душу и обещает до последней минуты оставаться на боевом посту!

Прежде, чем принимать какое-либо решение, Дик попытался представить, как всё это будет выглядеть на практике.

— Однако, я полагаю, заведение Брауна стоит немало денег?

Франц понял, что наступил его звёздный час. Он вскинул подбородок, нахмурил брови, на его гладком, как у юноши, лбу вдруг залегли глубокие морщины. Сперва напряглись его пальцы, затем — локти, и наконец — плечи. Мышцы ног его вздулись так, что, казалось, брюки вот-вот лопнут по швам.

— Деньги! — едва справившись с охватившим его волнением и как следует откашлявшись, возопил он. — Везде деньги! Всегда деньги! На каждом шагу деньги!!!

Затем, помолчав и окончательно успокоившись, он добавил:

— Если честно, то их у меня почти нет. В пересчёте на доллары цена клиники составляет двести тысяч. А совершенно неизбежные расходы по… (он запнулся, на секунду задумавшись, как бы помягче, чтобы не охладить увиденный им в глазах Дика энтузиазм, назвать капитальный ремонт и полную перепланировку) по мо-дер-ни-за-ции — это ещё двадцать тысяч! Но зато это же просто… Просто золотая жила! К сожалению, я пока ещё не ознакомился с их финансовой документацией, но я и так знаю, что, инвестировав двести двадцать тысяч долларов, мы сможем с уверенностью рассчитывать на ежегодную прибыль в размере…

Тем временем в глазах Бэби уже полыхало такое пламя, что Дик решил, наконец, предоставить ей слово.

— Скажите, Бэби, — обратился он к ней, — вам когда-нибудь приходилось видеть, чтобы европеец и американец обсуждали ОЧЧЧЕНЬ ВАЖЖЖНОЕ дело и чтобы это дело не касалось денег?

— А почему это вас интересует? — изобразив на лице простодушие, спросила Бэби.

— Да вот, видите ли… Один подающий надежды приват-доцент⁵⁴³, похоже, пребывает в глубокой уверенности, что мы с ним должны заделаться барыгами и добровольно взять на себя заботу о душевном здоровье американской нации.

Окончательно сбитый с толку Франц уставился на Бэби, а Дик тем временем продолжал:

— Но ведь мы по сути дела никто! Ты унаследовал знаменитую фамилию, я написал пару книг… Неужели ты думаешь, что кто-то станет принимать нас всерьёз? А главное, у меня тоже нет таких денег. Честное слово, нет! — заметив на лице Франца ехидную усмешку, добавил он. — У меня и двух тысяч не найдётся… Да, конечно, Николь и Бэби не бедствуют, но пока что мне не удалось выманить у них ни единого цента…

Теперь разговор сделался общим. Интересно, та симпатичная девчушка за соседним столиком тоже всё слышит? По правде говоря, идея ему понравилась, но он решил, что пусть лучше за него говорит Бэби. Пускай женщина судачит — она ведь всё равно ничего не решает! А в Бэби вдруг проснулся дух её расчётливого и предприимчивого деда.

— Я полагаю, здесь есть над чем подумать, — глубокомысленно произнесла она. — Я не слышала, что говорил доктор Грегори, но мне кажется, что…

Скучавшая за соседним столиком девушка вдруг встала и, продолжая держать в левой руке дымящуюся сигарету, наклонилась, чтобы поднять упавшую на пол помаду. Отведя от неё взгляд, Дик оказался лицом к лицу с сидевшей напротив него Николь. В который раз, поразившись её хрупкой, трогательной и неуловимой красоте, он понял, что будет любить и спасать её вечно!

— Пойми же, Дик, — горячо убеждал его между тем Франц, — если ты намерен и дальше писать свои книги, то без регулярной практики тебе просто не обойтись! Юнг, Блейлер⁵⁴⁴, Фрейд, Форель⁵⁴⁵, Адлер⁵⁴⁶ — все они великие теоретики, однако разве хотя бы один из них когда-либо пренебрегал возможностью лишний раз проверить достоверность собственных изысканий на практике?!

— Не забывайте, что у Дика есть я! — засмеялась Николь. — А я, по-моему, стою целой клиники…

— Уверяю вас, это далеко не одно и то же, — сдержанно отозвался Франц.

Между тем внимавшая их разговору Бэби вдруг живо представила себе, как было бы здорово, если бы её бедняжка-сестрёнка и в самом деле обрела себе пристанище где-нибудь в непосредственной близости от психиатрической клиники. Вот когда можно было бы, наконец, жить без забот!

— Мы должны очень тщательно это обдумать, — медленно произнесла она.

Мысленно восхитившись её прытью, Дик тем не менее решил, что пора поставить её на место.

— Разумеется, мне приятно осознавать, что вы готовы преподнести мне в подарок клинику, — мягко сказал он, — однако я смею думать, что окончательное решение принимать всё же мне.

— Что вы, конечно же, последнее слово за вами! — тотчас поняв, что перегнула палку, поспешила стушеваться Бэби.

— Вопросы такого масштаба в одночасье не решаются. Если честно, я вообще не представляю, как мы с Николь будем по полгода безвылазно жить в Цюрихе. Нет, я знаю, — обернулся он к Францу, предвидя его возражения, — Цюрих — не деревня. Там есть и электричество, и водопровод… Очень скоро, как я слышал, будет и центральное отопление.⁵⁴⁷ Я прожил там три года. И всё же…

— Что ж, я не стану тебя торопить, — ответил ему Франц. — Однако я более чем уверен…

Услышав оглушительный топот доброй сотни пар разом ринувшихся к выходу пудовых башмаков, Дик и его спутники последовали общему примеру. Протиснувшись сквозь толпу и вдохнув, наконец, свежий, морозный воздух, он вновь увидел при лунном свете ту девушку. Стоя рядом с огромными санями, она старательно привязывала к ним свои крохотные лёгкие санки. Отыскав среди множества саней свои и не без труда в них уместившись, они направились в отель. Взбодрённые ударом кнута лошади, не ведая страха, неслись во тьму. На обочине дороги всё не стихала весёлая возня: там, непрестанно бегая взад-вперёд и барахтаясь в снегу, резвились подвыпившие деревенские парни и их дородные, краснощёкие невесты. Заливаясь безудержным хохотом, они сталкивали друг друга с саней и полозьев в пушистый, рыхлый снег; те, кто имел несчастье оказаться внизу, тотчас же вскакивали и, пробежав сколько хватало сил, либо запрыгивали обратно на мчащиеся во весь опор сани и валились замертво, либо, обессилев в первые же минуты, падали у дороги и звали на помощь. В бескрайних полях стояла торжественная тишина. Казалось, что всматриваясь в высокое, усеянное звёздами небо, неподвижно сидящие в санях люди стремятся постичь бесконечность. Каким же дивным по сравнению с привычным городским шумом показалось ему это безмолвие! В такую ночь оказавшийся в пути человек, повинуясь заложенному в нём с древнейших времён инстинкту, волей-неволей замирает и прислушивается: не воют ли в подступивших к самой дороге зарослях волки?

В Занене⁵⁴⁸ они бог весть какими судьбами попали на городской бал. Здесь толпилось множество самого разнообразного люда: пастухи, официанты и горничные, лавочники, инструктора по лыжам, гиды, туристы, крестьяне… После того языческого, сродни звериному, чувства, которое охватило его в дороге, здешняя стоголосая толчея показалась ему мелкой и пошлой. Разыгрывавшееся перед его глазами действо было столь же нелепо, сколь и охватившая в последнее время всё и вся мода на пришедшие к нам из седой старины помпезные дворянские титулы — громогласные, как внезапно раздавшийся в студенческой раздевалке топот футбольных бутсов, и никчемные, как на солдатских сапогах шпоры. Послышался традиционный йодль⁵⁴⁹, и его монотонные, изрядно поднадоевшие им всем звуки окончательно вернули Дика к реальности. Сперва ему показалось, что его иллюзии сокрушила мимолётная встреча с пленившей его незнакомкой: не успев узнать её имя, он уже должен был навеки вычеркнуть её из своей жизни! Однако затем он понял, что горький осадок в его душе на самом деле оставили слова Бэби: «Мы должны очень тщательно это обдумать». Он прекрасно знал, что это значит: «Тот, кто продался в рабство Уорренам, обсуждать их приказы не вправе! Что толку пыжиться, если вы всё равно рано или поздно будете вынуждены это признать?»

Едва ли не впервые в жизни Дик Дайвер затаил в своей душе настоящую злобу. В прошлый раз это было ещё в Нью-Хейвене, в первый год учёбы, когда кто-то из сокурсников подсунул ему популярную в те дни статейку о «психогигиене»⁵⁵⁰. Теперь же его бесила эта «пигалица». Бесили её цинизм и расчётливость, бесила любовно выпестованная на унаследованных миллионах спесь! Тщетно пытаясь унять разбушевавшуюся в его душе бурю, он с горечью размышлял о том, сколько же столетий должно ещё пройти прежде чем грядущие поколения таких, как она, амазонок⁵⁵¹, станут, наконец, по-настоящему понимать, что общая ахиллесова пята всего так называемого сильного пола — это чувство собственного достоинства. Стоит его задеть — и цветущий, полный сил и рвущийся к новым свершениям мужчина превращается в беспомощного младенца! Увы, сегодня лишь немногие решаются говорить об этом вслух… Должно быть, оттого, что по роду своей деятельности доктор Дайвер вынужден был едва ли не каждый день иметь дело с искалеченными человеческими душами, щадить чужие чувства вошло у него в привычку. Но сегодня он решил ей изменить.

— Уж больно все стали воспитанные, — мрачно заметил он, когда их сани плавно заскользили по дороге обратно в Гштад.

— Что же в этом плохого? — пожав плечами, поинтересовалась Бэби.

— А что хорошего? — живо возразил Дик, пытаясь разглядеть в глубинах огромного, из черно-бурой лисы, воротника её лицо. — Ведь это всё от избалованности! Просто люди сделались чересчур обидчивыми, понимаете? Иных так и пальцем не тронь… Простое человеческое уважение… Нет, конечно, походя обозвать человека лжецом или трусом — это перебор, но всегда и во всём ему потакать — это значит лишь тешить его тщеславие. Так по какому же тогда, позвольте спросить, принципу мы вообще выбираем себе друзей?

— А мне кажется, что более воспитанной нации, чем американцы, не сыскать во всём мире, — заметил старший из англичан.

— Очень может быть, — согласился Дик. — Лично для меня самый воспитанный человек на свете — это мой отец. Знаете, в его времена сперва стреляли, а потом уж извинялись… Обычай носить оружие… Насколько мне известно, вы, европейцы, вот уж лет двести как о нём не вспоминаете… Разве только когда начинается война…

— Боюсь, что это не совсем так…

— Или чтоб порисоваться!

— Ах, Дик, вы для меня всегда были эталоном воспитанности! — примирительным тоном проворковала Бэби.

Разодетые в меха женщины стали бросать на него встревоженные взгляды. Младший англичанин, к счастью, ровным счётом ничего не понял. Он был из тех отчаянных парней, что вечно прыгают с карнизов и балконов, воображая их оснасткой корабля, а себя — храбрыми матросами. До самого отеля этот юнец продолжал нести полную околесицу о том, как некоторое время тому назад они с приятелем вздумали затеять боксёрский поединок. Дескать, продолжая испытывать при этом самые что ни на есть тёплые дружеские чувства и стараясь не наносить серьёзных повреждений, они тем не менее целый час завзято колошматили друг друга кулаками. Дику это показалось забавным.

— Что же вы должны были чувствовать, избивая своего лучшего друга!

— Я чувствовал к нему лишь всё возрастающее уважение.

— Простите, но я такой дружбы не понимаю. Повздорив из-за какого-то пустяка…

— В таком случае, я не вижу смысла продолжать этот разговор, — отрезал, обидевшись, англичанин.

«Ну вот, пожалуйста! — подумал Дик. — Стоит лишь начать говорить людям правду…»

На самом деле ему было стыдно. Что за нужда была связываться с наивным мальчишкой? Он понял, что вся несуразность услышанного им рассказа заключалась в контрасте между естественной для безусого юнца незрелостью суждений и заимствованным, должно быть, этим беднягой из книг чересчур витиеватым стилем изложения, и теперь молчал, не зная, как загладить свою вину.

Однако расставаться с беззаботным весельем было жаль, и они, смешавшись с нарядной толпой, совершенно незаметно для самих себя очутились в гриль-баре⁵⁵². Здесь всюду царил полумрак, и лишь у стойки сонный тунисец-бармен настраивал праздничную иллюминацию. Время от времени вспыхивая множеством алых, золотых и изумрудных искр, она успевала на миг затмить сияние плывущей в чёрном окне луны, в отражённом мерцающим зеркалом льда свете которой он снова увидел ту девушку. Но вот она обернулась, и какая-то случайная тень, исказив её миловидные черты, вдруг сделала её похожей на призрак. Поняв, что совершенно к ней равнодушен, он отвёл глаза, чтобы вновь и вновь любоваться пылающей диадемой из сотен разноцветных огней. А над стойкой теперь то и дело загорались рубиновые россыпи, отчего тлеющие в потёмках сигареты непрестанно вспыхивали то изумрудным, то серебристым пламенем. Входная дверь поминутно распахивалась, и проникающий извне луч света выхватывал из тьмы кружащиеся пары.

— А теперь скажи мне, друг мой Франц, — с напускной суровостью начал Дик, — неужто ты и вправду наивно полагаешь, что посвятив ночь возлияниям и ослабив свой организм неумеренным употреблением спиртного, завтра по возвращении в Цюрих ты сможешь произвести на своих пациентов впечатление благоразумного человека? Не скажут ли они тебе, что ты сам нуждаешься в срочной госпитализации?..

— Мне, пожалуй, пора ложиться, — сказала, поднимаясь из-за стола, Николь.

Дик проводил её до лифта.

— Я бы с радостью последовал твоему примеру, но мне ещё предстоит как следует втолковать этому прожектёру, что как клиницист я полный ноль.

— Наша Бэби всегда говорит дело, — войдя в лифт, задумчиво произнесла она.

— Прости, но лично я смею думать, что ваша Бэби…

К счастью, в этот момент лифт захлопнулся. «…ваша Бэби — просто-напросто самовлюблённая дура!» — мысленно закончил он, когда грохочущая махина с лязгом и жужжанием устремилась ввысь.

Однако уже через два дня, сидя с Францем в мчащихся к станции санях, Дик признался, что идея приобретения клиники ему по душе.

— Мы с Николь попали в какой-то замкнутый круг, — сказал он. — Знаешь, вся эта суета… Все эти люди, среди которых мы вынуждены вращаться… В общем, это ей не на пользу. Постоянный стресс, которого она не выдерживает… Нам казалось, что летом можно тихо и спокойно жить на Ривьере, но увы! Уже в этом году туда повалят толпы отдыхающих…

Проезжая мимо городских катков, они услышали плывущие над сверкающим зеленоватым льдом звуки венского вальса. Там, на фоне бледно-голубого неба, пестрели разноцветные флаги множества туристических клубов.

— В общем, Франц, я надеюсь… Надеюсь, что у нас с тобой всё получится. Ни с кем другим я бы на это не решился…

Итак, прощай, Гштад! Прощайте, вьющиеся во тьме снежинки, серебристые узоры на стёклах, свежие, разрумянившиеся от мороза лица! Прощай, Гштад, прощай!

Глава 14

Проснувшись ни свет ни заря, Дик встал и подошёл к окну. Глядя на простирающееся далеко внизу Цугское озеро, он вспомнил, что ему снилась война. Начало сна было суровым и торжественным: под громовые раскаты исполнявшего вступление ко второму действию прокофьевской «Любви к трём апельсинам»⁵⁵³ оркестра на объятой сумраком площади шёл военный парад. Но вот бесконечные ряды облачённых в тёмно-синюю форму солдат исчезли, а вместо них предвестниками беды явились пожарные машины. По окрестным улицам тотчас же прокатилась страшная весть: на ближайшем перевязочном пункте толпы изуродованных калек подняли мятеж…

Сев за стол, он взял карандаш и при тусклом свете ночника подробно, стараясь ничего не пропустить, изложил всё на бумаге. «Военный невроз, — не без самоиронии приписал он в конце. — Лёгкая форма, не связанная с непосредственным участием в боевых действиях».

Однако уже через минуту, лёжа на кровати и пытаясь заставить себя вновь уснуть, он вдруг остро ощутил, как пуста сделалась в последнее время его жизнь. Пуста ночь, пуста комната, пуст весь дом! За стенкой, ворочаясь с боку на бок, что-то говорила во сне Николь, и слыша, как безутешен её голос, он волей-неволей чувствовал к ней обжигающую сердце жалость: как же она, должно быть, в эту минуту одинока! Для него время почти всегда стоит на месте и лишь изредка, порой раз в несколько лет, совершает мгновенный — будто ускоренная перемотка фильма! — рывок. Для неё же оно идёт совсем иначе: минуты медленно, но верно складываются в часы, часы — в дни, которые, накапливаясь, превращаются в месяцы, и отмечая очередной день рождения, она всякий раз вынуждена с болью признавать, что прошедший год вновь безжалостно отобрал у неё пусть на первый взгляд и незаметную, но всё же казавшуюся ей до этого неотъемлемой часть её тленной красоты.

Даже эти последние полтора года на Цугском озере оказались для неё истраченными попусту. Зима, лето, снова зима, снова лето — изо дня в день одно и то же, и лишь согбенные спины без конца ремонтирующих дорогу рабочих в мае покрываются лёгким загаром, в июле становятся коричневыми, в сентябре — чёрными, а по весне вновь оказываются белыми. Каких надежд она была исполнена в пору первого своего выздоровления! Однако в действительности единственным человеком, готовым оказать ей необходимую моральную поддержку, является он сам, а дети, в отношении которых она пытается играть роль заботливой и любящей матери, на самом деле всегда были и по сей день остаются не более чем находящимися на её попечении сиротами. Люди, к которым она тянулась, чаще всего были отъявленными бунтарями; бередя её раны, они отнюдь не делали её счастливее. Её притягивала их несокрушимая воля к жизни, дававшая им силы быть самодостаточными, идти против тех или иных общественных устоев и творить. Однако все её попытки стать причастной их богатой внутренней жизни разбивались о глухую стену непонимания, ибо истоки того, что способствовало их самореализации, следовало искать в потаённых глубинах их душ, в навсегда позабытых ими трагедиях раннего детства. Их же привлекала в ней главным образом лишь та кажущаяся гармония и чисто внешнее обаяние, за которыми она скрывала свой недуг. В общем, безраздельно владея своим пусть и трепетно любимым, но томящимся в золотой клетке избранником, по сути дела она влачила жалкое, исполненное тягостной безысходности существование.

Сколько раз он безуспешно пытался приучить её к мысли, что духовные силы человек должен черпать в самом себе! Белые ночи, нежность и страсть, затем — нескончаемые разговоры и признания, признания… Сколько же всего этого было в их жизни!.. Но каждый раз, стоило ему хотя бы на минуту уйти в себя, она оставалась ни с чем. И нарекая воцарившуюся в её душе тоску тысячами самых разнообразных имён, на самом деле она жила лишь теплящейся в её растерянных глазах надеждой на то, что вскоре череда ежеминутно множащихся мыслей опять приведёт его к ней.

Подложив под голову, как делают, чтобы замедлить мозговое кровообращение, мудрые японцы, согнутую в три погибели подушку⁵⁵⁴, он снова на пару часов забылся сном. Вскоре, однако, настало время вставать, и пока Дик брился, успевшая к этому времени проснуться Николь, переходя из комнаты в комнату, раздавала детям и прислуге свои короткие, отрывистые распоряжения. Вот вошёл неравнодушный к процессу бриться Ланье. С тех пор как они стали жить при клинике, отец сделался его кумиром. Обычно не удостаивающий взрослых своим вниманием мальчуган питал к нему самое трогательное восхищение и безграничное доверие. Ничего удивительного в этом, впрочем, не было: ведь здесь, среди безликих, то терзаемых очередным приступом своего недуга, то обессиленных и заторможенных пациентов клиники, с которыми обоим юным Дайверам, увы, так часто приходилось общаться, любой мало-мальски нормальный человек с лёгкостью произвёл бы на незрелую детскую душу впечатление существа исключительного! Ланье был симпатичный, смекалистый ребёнок, и Дик привык уделять ему немало времени. Их дружба напоминала отношения доброжелательного, но требовательного офицера с почтительным новобранцем.

— Скажи мне, — с минуту понаблюдав за отцом, начал мальчишка, — а почему каждый раз, когда ты бреешься, у тебя на макушке оказываются клочья пены?

— Понятия не имею, — осторожно разлепив мыльные губы, признался Дик. — Я бы и сам не прочь узнать. Конечно, когда я подбриваю виски, большой палец у меня в мыле, но как это мыло попадает на макушку, остаётся лишь догадываться.

— А я завтра приду пораньше и посмотрю всё с самого начала.

— Имей в виду, что следующий вопрос — только после завтрака!

— Но, пап, я думал, это не считается…

— Ещё как считается…

Через полчаса он уже торопился в административный корпус. Теперь Дику Дайверу было тридцать восемь лет. И хотя бороду отпускать он по-прежнему отказывался, здесь, при клинике, весь его облик гораздо больше, чем на Ривьере, стал соответствовать общепринятому представлению о том, как должен выглядеть врач. Вот уже полтора года как они с Францем руководят приобретённой ими лечебницей. Их клиника, безусловно, одна из лучших в Европе. Подобно заведению Домлера, она оборудована по последнему слову. Если в прежние годы учреждение подобного типа традиционно представляли как одно огромное, похожее на тюрьму здание, то их лечебница скорее напоминала маленький городок, где в кажущемся беспорядке были разбросаны небольшие, оформленные наподобие жилых домов корпуса. Дик и Николь старались обустроить её по собственному вкусу, поэтому неудивительно, что клиника фактически стала чем-то вроде местной достопримечательности. Буквально каждый бывавший в Цюрихе психиатр считал своим долгом её посетить. По сути дела, она больше походила на развлекательный комплекс, чем на лечебницу — только теннисных кортов не хватало!

В некотором отдалении от главного входа за зелёной изгородью скрывались две неприступные твердыни — корпуса «Под сенью буков» и «В долине диких роз», предназначавшиеся для тех, чей объятый сумраком разум спасти было уже невозможно. В двух шагах оттуда находилась овощеводческая ферма, на которой трудились главным образом сами душевнобольные. Неподалёку от неё под одной крышей располагались три мастерские, в которых пациентам опять же предоставлялась возможность испытать на себе благотворное воздействие трудотерапии. Именно отсюда доктор Дайвер решил начать сегодня свой утренний обход.

В залитой светом столярной мастерской стоял упоительный, воскрешающий в памяти позабытый деревянный век аромат свежих опилок. Здесь всегда можно было застать около десятка человек. В полном молчании передвигаясь по просторному помещению, они распиливали и обстругивали доски, а затем сколачивали из них незатейливую, но крепкую мебель. При появлении доктора все как один подняли на него исполненные тихой печали глаза. Когда-то в юности учившийся столярному делу Дик, искренне заинтересовавшись их трудом и напрочь позабыв, что он — врач, а все эти люди — его пациенты, должно быть, минут двадцать проболтал с ними о том, чем хороши и чем плохи различные пилы и рубанки.

Во второй мастерской переплетали книги. Здесь трудились те, чьё самочувствие не было помехой постоянному движению. Но увы, несмотря на прекрасное физическое здоровье, лишь очень немногие из этих несчастных могли рассчитывать на полное восстановление психики и возвращение к нормальной жизни вне клиники!

Наконец, в третьей мастерской занимались ткачеством, а также делали бусы и разные медные побрякушки. Здесь на лицах всех пациентов можно было прочесть одно и то же горестное выражение. Казалось, что каждый из них только что с глубоким вздохом, будучи вынужденным признать, что проиграл, отпустил от себя что-то неразрешимое. Увы, Дик прекрасно знал, что в действительности все эти вздохи знаменуют собой лишь начало нового мучительного витка раздумий, ибо в отличие от тех, чей разум не поражён недугом, душевнобольные всегда превращают цепь созданных ими логических построений в замкнутый круг, чем, собственно, и обрекают себя на безысходность. Так потом и бегут по нему — по вечному, постылому кругу, до изнеможения! Однако при виде разложенных на столах мотков разноцветной пряжи и ярких, блестящих бус неискушённый посетитель наверняка решил бы, что здесь царит полнейшее благополучие — детский сад, да и только! Увидев доктора Дайвера, пациенты оживились. Многие из них находили его гораздо более приятным, чем доктор Грегоровиус. Те из них, которым в своё время доводилось вращаться в высшем свете, неизменно проникались к нему симпатией. Лишь считанные единицы порой возводили на него обвинения в лицемерии, заносчивости или легкомысленном отношении к своим обязанностям. Всё это, впрочем, не слишком отличалось от того, что он привык наблюдать в мире так называемых нормальных людей — просто здесь многое было искажено и доведено до абсурда.

Одна недавно прибывшая с туманного Альбиона леди каждое утро считала своим долгом поговорить с ним на одну и ту же особо небезразличную ей тему:

— Скажите, доктор Дайвер, а у нас сегодня будет концерт?

— Увы, мадам, это мне неизвестно, — ответил ей Дик. — Думаю, вам лучше спросить у доктора Ладислау. Кстати, вам не кажется, что вчера Миссис Закс и Мистер Лонгстрит были просто великолепны?

— Нет, не кажется.

— Лично я считаю, что они играли блестяще — особенно Шопена⁵⁵⁵.

— Я так не считаю.

— Все надеются, что вскоре вы сами согласитесь принять участие в концерте и позволите собравшимся слушателям насладиться вашей игрой.

Она пожала плечами. Вот уже несколько лет как подобные разговоры неизменно приводили её в восторг.

— Что ж, когда-нибудь я обязательно это сделаю. Вот только играю я довольно неважно…

Вся клиника знала, что она не играет вообще. Обе её сестры добились в музыкальном искусстве блестящих успехов, а ей довелось стать досадным исключением. В детстве обделённая природой бедняжка не смогла даже выучить ноты!

После мастерских Дик решил посетить корпуса для тех, кто вследствие своего недуга был социально опасен — «Под сенью буков» и «В долине диких роз». Снаружи эти постройки выглядели ничуть не менее живописно, чем все остальные. Взяв за основу сверхпрочную, оснащённую совершенно необходимыми в подобных случаях железными заграждениями, решётками и намертво приколоченной к полу мебелью конструкцию, умница Николь сумела настолько удачно продумать всю внутреннюю отделку, что на первый взгляд расположенные здесь палаты ничем не отличались от номеров фешенебельного отеля. Оказавшись лицом к лицу с поставленной перед ней непростой задачей, она смогла так мобилизовать свою изобретательность и воображение, что результат превзошёл все ожидания! Никто из многочисленных посетителей клиники даже не догадывался, что, к примеру, тончайшая филигранная работа⁵⁵⁶ на окнах в действительности представляет собой не что иное как жёсткое, практически нерушимое крепление искусно спрятанных в таящихся между рамами нишах цепей, к свободному концу каждой из которых привинчены наручники, а почти сплошь состоящие из хрупкого, как паутинка, орнамента и тем самым отразившие стиль эпохи⁵⁵⁷ тумбочки, кушетки и кресла на самом деле в десятки раз прочнее, чем массивные творения эдвардианцев⁵⁵⁸. Даже вазоны для цветов закреплены здесь в металлических кольцах! Любое на первый взгляд кажущееся безобидным украшение, любая мелочь была неотъемлемой частью единого сложного механизма. Поистине безустальные глаза Николь повсюду, в каждой палате искали и находили всё новые и новые способы рационального использования пространства. Выслушивая в свой адрес многочисленные комплименты, она со свойственной ей мрачноватой иронией именовала себя «суровой музой Цугского острога».

Для тех, чей разум не утратил ориентиров, эти стены таили в себе немало странного. К примеру, в предназначенном для мужчин корпусе «Под сенью буков» обитал некий щуплый, невзрачный эксгибиционист⁵⁵⁹, который был искренне убеждён, что беспрепятственно проследовав в чём мать родила от Площади Звезды⁵⁶⁰ до Площади Согласия, он как минимум наверняка войдёт в историю. Скрывая при виде его усмешку, доктор Дайвер не раз и не два ловил себя на мысли, что, возможно, этот чудак близок к истине.

Однако всё это было ничто по сравнению с тем, что ожидало его в главном корпусе, где в одной из палат вот уже более полугода претерпевала невыносимые муки тридцатилетняя американская художница. Эта несчастная женщина представляла собой самый необычайный из всех вверенных Дику случаев. Никаких более или менее точных сведений о том, что стало первопричиной её болезни, у них не было. Просто однажды в Париже, где до этого она проживала много лет, случайно зашедший к ней родственник застал её в совершенно невменяемом состоянии. После нескольких безуспешных попыток лечения в одном из расположенных на окраине города шарлатанских заведений, куда в основном свозили окончательно спившихся или свихнувшихся на почве наркомании туристов, этот же принимавший участие в её судьбе человек нашёл возможность отправить её в Швейцарию. И если в первые недели после помещения в клинику она всё ещё выделялась среди других пациенток своей поразительной красотой, то теперь всё её тело представляло собой одну огромную непрестанно кровоточащую рану. Поскольку многочисленные анализы никаких определённых результатов не дали, при постановке диагноза Дику пришлось удовлетвориться туманной формулировкой «невротическая экзема». В итоге вот уже два месяца как она, вся покрытая сплошным слоем при малейшем движении причинявших ей невыносимую боль струпьев, была прикована к постели. При этом она прекрасно ориентировалась в действительности и всегда, если дело не касалось населённого уродливыми чудищами мира её кошмарных фантазий, демонстрировала незаурядный ум и поистине выдающуюся эрудицию.

Эта женщина считалась личной пациенткой доктора Дайвера. Всякий раз, когда её охватывало неодолимое нервное возбуждение, он оказывался единственным человеком, который мог «хоть как-то ей помочь». Пару недель тому назад, в одну из её многих бессонных, исполненных нечеловеческого страдания ночей Франц сумел с помощью гипноза на несколько часов погрузить её в столь необходимый её измождённому организму сон. Но увы, сделать это ему удалось лишь раз! Надо сказать, сам Дик относился к гипнозу как методу лечения с известной долей скептицизма и поэтому прибегал к нему лишь в самых исключительных случаях. Он считал, что эффективный гипноз возможен только при наличии соответствующего душевного настроя у самого врача, а это, к сожалению, далеко не всегда возможно. К тому же, однажды он попытался применить этот метод к Николь, но она лишь подняла его на смех.

Когда он открыл дверь двадцатой палаты, неподвижно лежащая на кровати женщина не произнесла ни слова. Её веки так распухли, что она почти перестала видеть. Лишь когда он подошёл ближе и заглянул ей в лицо, она заговорила. Голос у неё был низкий, глубокий и пронзительный.

— Скажите, до каких пор… До каких пор всё это будет продолжаться? Должно быть, до самой смерти?..

— Как сообщил мне доктор Ладислау, в последнее время ваше состояние значительно улучшилось. Отмечается полное очищение ряда обширных участков кожи…

— Знать бы, за что мне это… Я бы тогда смирилась…

— Лично я не склонен усматривать в вашем недуге вмешательство потусторонних сил. Все наши специалисты сходятся на том, что первопричину постигшего вас несчастья следует искать в пережитых вами ранее стрессах. Это связано с тем, что испытывая определённые чувства, например, стыд, человек, как вам известно, имеет свойство краснеть… Должно быть, в юности вам нередко приходилось чего-то стыдиться…

— За всю свою сознательную жизнь я не совершила ни единого постыдного поступка, — по-прежнему глядя в потолок, произнесла она.

— Но никто и не думает ставить под сомнение вашу порядочность! Речь совсем не об этом. Согласитесь, что все мы время от времени совершаем какие-то мелкие ошибки, оплошности…

— Повторяю, моя совесть абсолютно чиста!

— В таком случае я должен признать, что вам чертовски повезло!

— Мой удел — искупить роковую вину всех женщин моего поколения. Всех тех, которые, возгордившись, посмели бросить вызов мужчинам, — с минуту подумав, сурово изрекла она, и при звуке её глухого, доносящегося, словно из преисподней, из-под груды бинтов голоса Дик невольно содрогнулся.

— И те, в свою очередь, презрев вековые устои, были вынуждены этот вызов принять, — тем не менее словно бы в шутку пытаясь подражать её патетическому тону, продолжил он.

— Да, презрев вековые устои…

Она вновь задумалась.

— И тогда… И тогда нам всем пришлось научиться ходить строем. Вернуться с боя с пирровой победой⁵⁶¹, остаться гнить на выжженной земле… Став инвалидом, приползти домой — и превратиться в призрачное эхо, живущее во тьме среди руин…

— Насколько я понимаю, вы гнить на выжженной земле не остались, — заметил он. — Да и инвалидом вас, несмотря на нынешнее состояние вашего здоровья, назвать сложно. Вы вообще уверены, что всё это так или иначе вас коснулось?

— Вы что, не видите?! — в бешенстве воскликнула она.

— Безусловно, на вашу долю выпало немало страданий, но ведь вы не единственная! Ещё в те времена, когда люди и слыхом не слыхивали о феминизме, точно так же, как вы, страдали тысячи женщин! Как бы то ни было, я думаю, вам не стоит раздувать одну-единственную досадную неприятность до размеров тотального краха, — видя, что их беседа мало-помалу превращается в спор, примирительно добавил он.

— Красивые слова! — презрительно усмехнулась она, и эта прорвавшаяся сквозь нерушимую стену боли фраза заставила его смиренно склонить голову.

— Думаю, нам с вами лучше всё же сосредоточиться на истинных причинах вашей болезни, — начал он. — Скажите…

— Моя болезнь — символ! — тотчас же перебив его, заявила она. — А уж в чём его суть — разбираться вам…

— Просто вы нездоровы, — привычно бросил он.

— Ах, вот как! Тогда откуда же, по-вашему, взялся в моей жизни этот кошмар?

— Он — лишь прямое следствие вашего нездоровья…

— И всё?

— И всё!

Собственная ложь вызвала у него омерзение, но в данной ситуации иначе было нельзя: слишком много подводных камней пришлось бы задеть, начав говорить правду.

— Поверьте же, за гранью повседневности вас ждёт лишь мрак и хаос! Ваша боль настолько возвысила вас над окружающими, что поучать вас никто не вправе. И всё же, как бы скучно это ни звучало, лишь оказавшись лицом к лицу с теми порой далёкими от тонких философских материй житейскими трудностями, с которыми ежедневно сталкивается огромное большинство людей, вы сумеете преодолеть воцарившееся в вашей душе смятение. И, вероятно, тогда, возобновив свои искания, вы сможете, наконец, постичь…

«Постичь пределы человеческого сознания», — хотел было сказать он, но в последний момент решил, что не стоит. Ибо постижение с помощью искусства пределов — это в любом случае не её стихия. Слишком много в ней утончённого, изнеженного аристократизма, слишком любит она сухую, бесплодную теорию! Есть смысл надеяться, что в конце концов её тихой гаванью станет какая-нибудь утешительная мистическая вера, но постигать пределы испокон веков было положено тем, в чьих жилах течёт батрачья кровь, тем, кого природа наделила широкой костью и крупными, не ведающими усталости конечностями, тем, чей дух и плоть с одинаковым равнодушием принимают и кнут и пряник.

«Нет, — чуть было не сказал он вслух. — Для вас эта игра слишком жестока».

И всё же при виде того, с каким достоинством несёт она свой крест, он испытывал к ней непреодолимое, почти любовное влечение. Ему хотелось подарить ей ту же нежность, которую он так часто дарил Николь, и, заключив её в свои объятия, сказать ей, что восхищается даже её заблуждениями, ведь они — естественное порождение потаённых глубин её души! Желтоватый свет сквозь щель между шторами, неподвижная, как надгробное изваяние, фигура лежащей на кровати женщины, крохотное пятнышко почти неразличимого под плотным слоем бинтов лица и тщетно взывающий из тьмы беспощадного недуга голос… А в ответ на её зов о помощи — лишь пустые, ничего не значащие фразы!

Когда он встал, сквозь её повязки вдруг проступили хлынувшие ручьём слёзы.

— Это неспроста, — прошептала она. — Наверняка что-то случится…

Дик наклонился и поцеловал её в лоб.

— В любом случае, наш с вами долг — это избегать греха и стремиться к добродетели, — сказал он ей, уходя.

Отослав к ней сиделку, Дик заторопился к прочим пациентам. Прежде всего — к не так давно прибывшей сюда из Штатов пятнадцатилетней девочке, чьё воспитание чуть ли не с самого рождения шло по принципу «чем бы дитя ни тешилось — лишь бы не плакало». Поводом для его визита послужил тот факт, что не далее как сегодня утром она стащила в мастерской ножницы и решительно обкорнала ими все свои волосы. Эта бедняжка представляла собой совершенно безнадёжный случай: невроз был наследственный, а никаких более или менее вразумительных сведений относительно произошедших в её раннем детстве конфликтов ни она сама, ни её родственники предоставить были не в состоянии. Её отец, человек более чем уравновешенный и искренне радеющий о благе своих чад, на протяжении ряда лет всеми силами стремился уберечь их всего того, что, по его мнению, могло спровоцировать первый приступ дремлющего в их юных душах недуга. Увы, именно это и стало его фатальной ошибкой: не имея возможности соприкасаться с реальной жизнью, его дети выросли лишёнными элементарной способности адаптироваться к её превратностям.

— Итак, Элен, давайте мы с вами сегодня установим одно золотое правило: всякий раз, когда у вас возникают сомнения, правильно ли вы поступаете, вы должны посоветоваться с кем-то из персонала. Таким образом вы научитесь прислушиваться к мнению окружающих. Ну что, договорились?

Все знают, что договариваться с душевнобольным человеком — дело в высшей степени неблагодарное, но что ещё ему оставалось делать?.. Оставив юную пациентку на попечение сиделки, он поспешил к знаменитому на всю клинику ссыльному кавказцу. Уложив этого немощного и худосочного старца в некое подобие гамака и затянув на его бескровном теле ремни, двое санитаров каждые несколько минут погружали его в тёплую лечебную ванну. Затем, после краткого визита к страдающим от незаметно подкравшегося к ним пареза⁵⁶² дочерям португальского генерала, он открыл дверь соседней палаты и в очередной раз поведал обитавшему там бывшему психиатру, что в его состоянии наметились положительные сдвиги. Буквально пожирая Дика глазами, свихнувшийся врачеватель человеческих душ всё силился прочесть его мысли. Увы, от того, уверенно лжёт доктор Дайвер или нет, зависела связь этого несчастного с внешним миром! Затем, распорядившись по поводу увольнения нерадивого санитара, Дик вспомнил о ланче.

Глава 15

Сложившаяся в клинике традиция, согласно которой весь персонал должен был вкушать пищу совместно с пациентами, никогда не бывала ему в радость. Поскольку тех, чьим пристанищем были корпуса «Под сенью буков» и «В долине роз», к общей трапезе, разумеется, не допускали, всё, как правило, обходилось без происшествий и внешне выглядело вполне благопристойно, но изо дня в день царившая в огромной столовой атмосфера глубокой скорби неизменно производила на него гнетущее впечатление. Присутствующие здесь доктора пытались, ясное дело, болтать о разного рода небезынтересных, по их мнению, для всех собравшихся пустяках и даже шутить, однако составляющие в этих стенах большинство пациенты, то ли чувствуя себя опустошёнными в результате всё тех же почти непрерывных и неизменно идущих по замкнутому кругу размышлений, то ли тоскуя по привычному для них уединению, как правило сидели не поднимая глаз и с отрешённым видом молчали.

После ланча Дик вернулся домой. Поджидавшая его за пианино Николь была явно не в духе.

— Прочти, — сказала она, протянув ему вскрытый конверт.

Развернув письмо, он сразу догадался, кто их общая «благодетельница». Это была одна из бывших пациенток клиники. Многие из коллег Дика в своё время считали её выписку преждевременной — как теперь выяснилось, неспроста! Эта женщина совершенно однозначно обвиняла его в совращении её дочери. Дескать, в дни, когда боготворимая бедняжкой родительница находилась между жизнью и смертью, несчастная девушка не решалась покинуть её ни днём, ни ночью, и этот презревший нравственные устои человек, воспользовавшись беспомощным состоянием обеих женщин… И так далее, и тому подобное. В заключение сия ревностная поборница морали выражала надежду, что миссис Дайвер не станет пренебрегать столь бескорыстно предоставленной ей ценнейшей информацией и продолжать тешить себя иллюзиями относительно того, что «на самом деле» представляет собой её супруг.

Дик вновь пробежал глазами исписанный с обеих сторон листок. Составленный на безупречном литературном английском, этот пасквиль тем не менее явно принадлежал перу человека как минимум психически неуравновешенного. Всего лишь один- единственный раз в жизни, уступив бесконечным просьбам этой смазливой черноглазой девчонки, он согласился свозить её на своём автомобиле в Цюрих. Вечером, на обратном пути, он то ли от скуки, то ли попросту устав постоянно держать себя в ежовых рукавицах, имел глупость пару раз её поцеловать. Буквально на следующий день она явилась к нему в надежде довести начатое до логического завершения, однако при виде его полного равнодушия пришла в ярость и, с тех пор его возненавидев, вскоре забрала из клиники свою мать и куда-то вместе с ней уехала.

— По-твоему, это писал нормальный человек? — спросил Дик. — Ни о какой связи между мной и дочерью полоумной старухи не могло быть даже речи! Я их обеих терпеть не мог, и они меня, кстати, тоже!

— Именно в этом я вот уже час как пытаюсь себя убедить, — процедила сквозь зубы Николь.

— Неужели тебя угораздило ей поверить?!

— Я ждала тебя, чтобы…

— Но пойми, Николь, ведь это же абсурд, — сев с ней рядом и обняв её за плечи, тихо, с лёгкой укоризной начал Дик. — Неужели какой-то бред, чистой воды клевета, выдуманная к тому же психически нездоровым человеком…

— Ну да, вроде меня, верно?

Тогда, видя, что уговоры здесь бесполезны, он встал и заговорил с ней другим, гораздо более решительным тоном:

— Слушай, прекращай нести чушь! Через пять минут я жду тебя с детьми в машине.

Вскоре их «Рено»⁵⁶³ уже пробирался вдоль извилистой береговой линии. Свою собственную машину Дик неизменно предпочитал водить сам. В глаза ему били отблески игравшего на серебристой водной глади солнца, а по обе стороны дороги чуть ли не до самой земли свисали пышные вечнозелёные ветви. Автомобиль был настолько мал, что, похоже, по-настоящему комфортно в нём чувствовали себя лишь дети, а сам Дик, Николь и чинно восседавшая позади в обществе своих присмиревших воспитанников гувернантка лишь мучились, не зная, куда девать затёкшие ноги. Каждый километр этой сотни раз изъезженной ими дороги они знали как свои пять пальцев: вот здесь, за поворотом, в открытые окна пахнёт свежей хвоей, потом там, вдали, будет огромная печная труба, из которой день и ночь валит чёрный дым… А обезумевшее июльское солнце, жёлтым диском катясь по синему, без единого облачка, небу, всё безжалостнее раскаляло соломенные шляпы томящихся от скуки детей.

Николь молчала; Дику было не по себе под её тяжёлым взглядом. Сколько же раз в те дни, когда она, горя желанием излить ему и только ему свою душу, обрушивала на него всё новые потоки своих прерывистых, полных недомолвок признаний — «Представь, мне постоянно кажется то» и «Да нет, скорее я ощущаю это», а он, давным-давно зная наизусть всё, что она скажет, силился и не мог заставить себя делать вид, что ему всё это до сих пор интересно, они испытывали пресловутое одиночество вдвоём! Сегодня, увы, всё было в сотни раз хуже: ни на секунду не отрывая взгляда от дороги, он чуть было не молился, чтобы она, наконец, открыла рот и, пусть даже затараторив, как трещотка, хотя бы намёком, хотя бы одним-единственным словом дала ему понять, что у неё на уме! Печальный опыт её предыдущих рецидивов подсказывал ему, что именно в тех случаях, когда она, никому ничего не объясняя, замыкалась в себе, как раз и следовало ждать беды.

В Цуге⁵⁶⁴ гувернантка вышла, а Дик и Николь с детьми отправились дальше. Сегодня они планировали посетить Агирскую ярмарку⁵⁶⁵, но прежде, чем они там оказались, им пришлось ещё минут десять ждать, пока разъедется целая армада огромных, оглушительно ревущих дорожных катков. Наконец припарковав в стороне от оживлённой трассы свой автомобиль, Дик обернулся к неподвижно сидящей Николь.

— Ну что, понеслась? — нарочно делая вид, что не замечает её потерянного взгляда, беззаботно спросил он.

И вдруг её лицо изуродовала уже знакомая ему злобная усмешка. Внутри у него всё похолодело, но он, собравшись с духом, продолжал притворяться, будто ничего не происходит.

— Давай не мешкай, Николь, — добавил он, — ты ведь видишь, в машине детям душно…

— О, на сей раз ваша Николь мешкать не станет, — заговорила, наконец, она, по-видимому, заимствовав эту фразу из какой-то никому, кроме неё, не известной драмы, которая разыгрывалась в её сознании настолько молниеносно, что постичь её смысл было свыше его сил. — Можете не беспокоиться… Николь не подкачает…

— Ну, тогда вперёд…

Идя вместе с ним и детьми по улице, она старалась на него не смотреть, однако он чувствовал, что на губах у неё по-прежнему играет та самая презрительная и загадочная полуулыбка. Лишь однажды, будучи вынужденной ответить на адресованный ей вопрос почемучки Ланье, она смогла сосредоточить своё внимание на заинтересовавшем ничего не подозревающего мальчугана представлении кукольного театра. По-видимому, именно это и было той последней нитью, которая всё ещё связывала её с действительностью.

Тем временем Дик лихорадочно соображал, что предпринять. Та и раньше не единожды терзавшая его сердце двойственность, которая всё чаще давала о себе знать в его отношении к ней как врача и как мужчины, при подобных обстоятельствах напрочь парализовала его способность действовать обдуманно и хладнокровно! За последние шесть лет Николь уже не раз удавалось с помощью хитрости увлечь его за собой в мир леденящих душу фантазий! Она обезоруживала его то без зазрения совести играя на его сострадании, то сбивая его с толку неудержимым потоком бессвязного, но искромётного остроумия. Лишь потом, когда очередной её приступ был уже в прошлом, вместе с чувством облегчения к нему приходило понимание того, что её безумие вновь одержало победу над его здравым смыслом.

Пока он размышлял, закапризничала крошка Топси:

— Пап, а почему здесь показывают такого некрасивого Пульчинеллу⁵⁶⁶? Тот, которого мы видели в прошлом году в Каннах, был получше…

Кое-как её успокоив, они продолжили свой путь среди теснящихся на залитой солнцем площади палаток. Кокетливые чепцы, бархатные корсажи⁵⁶⁷ и пышные разноцветные юбки представительниц целого ряда кантонов⁵⁶⁸ мелькали, сливаясь в пёструю кутерьму, на фоне выкрашенных в голубой и оранжевый цвета витрин. Сквозь гул множества голосов можно было различить нестройные звуки уличного представления.

И вдруг Николь бросилась бежать. Это произошло так неожиданно, что в первое мгновение он даже не понял, в чём дело. Лишь через несколько секунд, увидев, как, словно слабая, едва ощутимая надежда на то, что всё ещё поправимо, жёлтым пятном мелькает вдали среди толпы её платье, охваченный ужасом Дик ринулся за ней. Она пробиралась сквозь толчею, стараясь не привлекать ничьего внимания, и точно так же, без лишнего шума, неуклонно следовал за ней он. Но через минуту Дик остановился: в тот миг, когда Николь рванулась, очертя голову, прочь, до этого мало чем отличавшийся от множества других знойный день вдруг разом превратился для него в один сплошной пронзительный кошмар, и у него совершенно вылетело из головы, что с ним остались дети! Похолодев от страха, он тотчас бросился обратно и, почти сразу же отыскав среди множества спешащих навстречу веселью людей своих растерянных, чуть было не брошенных на произвол судьбы сына и дочь, схватил их за руки. Затем, с минуту пометавшись вместе с ними по уставленной ларьками площади, он наконец остановился у палатки, где продавались лотерейные билеты.

— Madame, — закричал он, обращаясь к сидевшей за белым барабаном молодой женщине. — Est-ce que je peux laisser ces petits avec vous deux minutes? C’est tres urgent — je vous donnerai dix francs.⁵⁶⁹

— Mais oui.⁵⁷⁰

Он подтолкнул детей к палатке.

— Alors — restez avec cette gentille dame.⁵⁷¹

— Oui, Dick.⁵⁷²

Увы, лишь бросившись обратно, он понял, что Николь давно скрылась из виду! Ещё несколько драгоценных минут он потерял у карусели: пытаясь её обогнуть, он бежал вокруг неё до тех пор, пока не заметил, что перед глазами у него постоянно одно и то же сиденье! Протискиваясь сквозь собравшуюся у буфета толпу и заметив среди прочих палаток шатёр прорицательницы, он вдруг вспомнил, как небезразличен таящий в себе сумрачные бездны разум Николь ко всякого рода мистике. Подняв служившую здесь вместо двери занавеску, Дик заглянул внутрь.

— La septieme fille d’une septieme fille nee sur les rives du Nil, — монотонно вещала, склонившись над книгой, гадалка, — entrez, Monsieur —⁵⁷³

Убедившись, что Николь в этом притоне мракобесия нет, он молча опустил край занавески и помчался дальше — туда, где в самом конце растянувшейся на несколько километров череды ларьков и аттракционов, почти над самой водой на фоне неба медленно вращалось чёртово колесо. Именно там он и увидел, наконец, Николь.

В тот миг, когда он, запыхавшись, подбежал ближе, она находилась на самом верху. Через минуту, однако, занятая ею кабина начала мало-помалу опускаться, и вскоре он понял, что Николь, в гордом одиночестве восседая на одном из лучших мест, заразительно хохочет! Опасаясь, как бы она не заметила его раньше времени, он предпочёл пока затеряться среди наблюдавших за её истерикой зевак.

— Regardez-moi ca!⁵⁷⁴

— Regarde donc cette Anglaise!⁵⁷⁵

Но вот колесо совершило ещё один полный оборот, и её кабина вновь направилась вниз. На этот раз по резко замедлившемуся ходу всего хитроумного механизма и по стихающей музыке Дик понял, что пришло время действовать. Надо сказать, среди тех, чьё внимание привлёк её смех, нашлось около десятка самых что ни на есть отборных идиотов, которые, столпившись под колесом, с лучезарными улыбками ожидали финала этой феерии. Однако, заметив в нескольких шагах от их развесёлого сборища Дика, Николь тотчас умолкла. Ступив на землю, она попыталась было метнуться прочь, но в этот момент он крепко схватил её за руку и увлёк за собой в одно из бесчисленных летних кафе.

— Николь! Что заставило тебя так сорваться?!

— А ты не догадываешься?

— Нет!

— Но ведь это же просто дешёвый фарс, Дик… Всё, хватит, отпусти меня! Неужели ты и в самом деле считаешь меня круглой дурой?! Думаешь, я не видела, как она на тебя смотрела?! Эта маленькая глазастая цыганочка… Совсем ещё ребёнок, лет пятнадцать, не больше… Ах, Дик, как тебе не стыдно! Неужто ты думаешь, что твоя Николь слепая?!

— А теперь давай мы с тобой присядем и спокойно поговорим.

Сев напротив неё за столик, он тотчас наткнулся на её настороженный, затравленный взгляд. То и дело нетерпеливо взмахивая рукой, она словно пыталась отогнать какое-то назойливое, мешающее ей видеть облако.

— Мне хочется пить. Давай закажем бренди.

— Ты прекрасно знаешь, что бренди тебе нельзя.

— Это ещё почему?

— Потому. Если хочешь, можешь взять немного пива. А теперь слушай меня внимательно: мои отношения с той девицей — это плод твоего больного воображения!

— Ну вот, старо как мир: каждый раз, когда мне удаётся пронюхать об очередном твоём загуле, ты заявляешь, что это плод моего больного воображения…

При этих её словах Дика вдруг охватило необъяснимое чувство вины. Так бывает, когда в кошмарном сне человеку грезится, что он совершил какое-то страшное преступление — и пробудившись, он всё ещё продолжает мучиться угрызениями совести!

— По твоей милости, — сказал он ей, отводя глаза, — мне пришлось бросить в первом попавшемся ларьке наших детей. Надеюсь, ты заметила, что площадь буквально кишит цыганами? Мы должны немедленно пойти и…

— Эх, ты! — торжествуя, принялась стыдить его Николь. — Тоже мне, Свенгали⁵⁷⁶!

Всего лишь четверть часа тому назад они были семьёй. Теперь же, будучи вынужденным чуть ли не силой тащить её прочь из кафе, он думал о том, что и сами они, и их дети — всего лишь достойные сожаления жертвы какого-то рокового стечения обстоятельств.

— А потом мы поедем домой…

— Домой! — воскликнула она таким опустошённым голосом, что где-то в верхнем регистре он срывался и становился сиплым. — Сидеть и чувствовать, как заживо гниют наши кости?! Вскрывать сундуки и видеть в них изъеденные крысами мощи наших детей?! Никогда, слышишь, никогда Николь не переступит порог твоего мерзкого дома! Пусть лучше сам дьявол разрушит адским огнём его смердящие мертвечиной стены!

Почти с облегчением увидев, что этим душераздирающим монологом она исчерпала, наконец, свой порыв, он смягчился. Она же, в свою очередь, заметив, как изменилось выражение его лица, вдруг стала слабой и ранимой и, будучи не в силах более выносить напряжение собственных обнажённых нервов, подняла на него всё ещё растерянный, но уже прояснившийся взгляд.

— Помоги же мне, Дик! — чуть слышно прошептала она.

Невыносимая боль вдруг захлестнула его с головой. Почему, Господи, наделив её неземной красотой, Ты не дал ей сил твёрдо стоять на собственных ногах?.. Почему он должен всю жизнь служить для неё опорой? Когда-то ему казалось, что именно такой и должна быть настоящая семья: мужчина в ней — начало начал, главная объединяющая сила, источник судьбоносных решений. Но вышло так, что вместо того чтобы оставаться гармонично дополняющими друг друга противоположностями, Дик и Николь постепенно превратились в две равные половины единого целого. Войдя в его плоть и кровь и по сути дела став его неотъемлемой частью, она иссушала его изнутри. Стоит ли удивляться, что всякий раз, когда с ней начинало твориться неладное, он рассматривал это как своё собственное поражение? И хотя интуиция подсказывала ему, что лучшими лекарствами для Николь станут нарождающиеся в нём нежность и сострадание, он твёрдо знал, что в этот раз пустить процесс на самотёк было бы преступлением. Его долг — использовать всё, что предлагает современная психиатрия. Сразу же по возвращении домой он вызовет для неё из Цюриха сиделку. Судя по её состоянию, присмотр за ней будет требоваться денно и нощно…

— Я верю, что ты меня не оставишь…

И вновь её страстная мольба одним махом разрушила все его планы!

— Ты ведь спасал меня прежде, Дик… Прошу тебя, спаси меня снова!

— Я могу сделать для тебя лишь то, что уже делал…

— Неужели никто не может меня спасти?!

— Почему же? В первую очередь это можешь сделать ты сама… А сейчас пойдем отыщем детей.

Совершенно одинаковых палаток с белыми лотерейными барабанами на площади оказалось не менее десятка. Войдя в ближайшую из них и услышав в ответ на свой вопрос, что никаких детей здесь никто не оставлял, Дик не на шутку испугался. Николь, тихо злорадствуя, стояла поодаль. Сейчас дети были для неё лишь одним из символов того постылого, сплошь наполненного запретами мира, который жаждал её поработить. Впрочем, очень скоро Дику удалось их отыскать. Они стояли, окружённые толпой одобрительно кивающих, как при виде племенных телят, крестьянок и их с любопытством поглядывающей на «барчат» малышни.

— Merci, Monsieur, ah Monsieur est trop genereux. C’etait un plaisir, M’sieur, Madame. Au revoir, mes petits.⁵⁷⁷

Стоит ли говорить, что творилось в их измученных душах по дороге домой? Казалось, от взаимной неловкости и всё ещё кипящей обиды воздух в и без того душном салоне сгустился, и даже дети, чувствуя себя глубоко разочарованными несостоявшимся праздником, сидели хмурые и молчаливые. Уже знакомое, но от этого ничуть не менее ужасное горе в который раз застало их всех врасплох и теперь представлялось им неотвратимо надвигающейся чёрной громадой! Когда подъезжали к Цугу, Николь судорожным усилием заставила себя озвучить то, что всегда приходило ей в голову на этом участке дороги: дескать, вон там, вдали, среди густых зарослей, виднеется крохотный, будто игрушечный, домик, и от выступившей на его светло-жёлтых стенах росы он так блестит, что кажется свежей, ещё не успевшей высохнуть акварелью. Однако и Дик, и сама она отлично понимали, что это была лишь жалкая попытка замедлить неуклонно набирающий обороты процесс.

Сидя за рулём, Дик пытался восстановить силы. Он был почти уверен, что как только они вернутся домой, Николь вновь станет хуже, и ему, скорее всего, придётся ночь напролёт сидеть вместе с ней в гостиной и, держа её в объятиях, заново возводить из руин её разрушенный до основания мир. Да уж, недаром сам термин «шизофрения» по-гречески значит «расщепление сознания»⁵⁷⁸! Просто не верится, как внутри одного и того же человека могут уживаться две разные, в сущности диаметрально противоположные натуры: милая умница, которой нет надобности что-либо объяснять, и злобная фурия, которой что-либо объяснять совершенно бесполезно! Ну что ж, теперь ему придётся проявить в отношении неё твёрдость и, запасшись терпением, взять за правило снова и снова противопоставлять её больным фантазиям свой собственный оптимизм и здравый смысл. На этот раз он отрежет ей все пути к отступлению, и рано или поздно она сама, осознав всю безысходность своих метаний, решительно распахнёт свою душу навстречу отвергаемой ею сегодня действительности. Бесспорно, гибкость и блеск поражённого недугом ума можно сравнить лишь с всепроникающей силой атакующей дамбу воды — в обоих случаях противостоять в одиночку практически невозможно. И всё же он склонялся к мысли, что они должны попытаться обойтись без госпитализации. Он верил, что Николь справится сама: в конце концов, должна же она приобрести тот опыт, который необходим, чтобы держать себя в руках! Пройдёт совсем немного времени, и она, припомнив все прелести пребывания в клинике, наверняка сумеет заставить свой разум сделать правильный выбор. Уж лучше, устало думал он, пока что ограничиться возобновлением отменённого ещё в прошлом году режима.

Повернув к холму, по которому пролегала кратчайшая дорога к клинике, и нажав на ускоритель, чтобы подняться по прямой к виднеющейся вдали вершине, Дик вдруг почувствовал, что машина резко рванулась влево, затем вправо, после чего её передняя часть взвилась в воздух, и в тот момент, когда он, едва не оглохнув от истошного крика Николь, сдавил до боли её мёртвой хваткой вцепившуюся в руль руку, вновь опустилась. Опять ринувшись в сторону, автомобиль кубарем полетел на обочину; заскользив по низкорослому кустарнику, он опрокинулся на бок и, почти под прямым углом врезавшись в дерево, наконец, заглох.

На заднем сиденье испуганно вопили дети, а Николь, тоже вопя и похабно ругаясь, норовила вцепиться Дику в волосы. Первое, о чём он подумал, был угол наклона машины. Однако находясь внутри салона определить его было сложно, и он, с силой отбросив остервенело хлеставшую его по щекам руку, выбрался через оказавшуюся вверху дверь наружу и вытащил детей. Бросив беглый взгляд на машину и убедившись, что дальше она падать не станет, он с ненавистью взглянул на продолжавшую сидеть внутри Николь. Прежде, чем предпринять что-либо ещё, он целую минуту стоял, не находя слов.

— Ах ты …! — дрожа и задыхаясь от злости, крикнул он наконец.

В ответ она весело, с неподражаемой дерзостью расхохоталась. Надо было видеть это бесстыжее, бесстрашное, беззаботное лицо! Никто, глядя со стороны, не догадался бы, что это по её вине произошла авария. Она смеялась, как расшалившийся ребёнок.

— Ой-ой, смотрите, как мы испугались! — дразнила она его. — Как же нам не хочется расставаться с нашей драгоценной шкурой!

Её слова звучали так убедительно, что в какой-то момент Дик, находясь в состоянии шока, и вправду усомнился в чистоте собственных помыслов. Но при виде охваченных ужасом и лишь робко, без слов поглядывающих то на отца, то на мать детей он вдруг почувствовал, как в нём поднимается желание взять и одним ударом превратить эту ухмыляющуюся рожу в кровавое месиво!

Прямо над ними, на самой вершине холма, сквозь густые заросли виднелись белые кирпичные стены деревенской гостиницы. Петляющая вдоль склона дорога к ней была длиной в полкилометра, однако взбираясь по прямой расстояние можно было сократить до сотни ярдов⁵⁷⁹.

— Бери Топси за руку, — сказал он, обращаясь к Ланье, — вот так, крепко-крепко, и иди с ней по этой тропинке вверх. Когда доберётесь до гостиницы, войдите и скажите: «La voiture Divare est cassee»⁵⁸⁰. Нам немедленно нужна помощь…

— А ты, Дик? Что ты будешь делать? — не совсем понимая, что случилось, но подозревая что-то мрачное и неизведанное, спросил мальчишка.

— А я… Мы с Николь останемся здесь стеречь нашего железного коня…

Уходя, они даже не оглянулись на мать.

— Стойте! — крикнул им вдогонку Дик. — Совсем забыл… Там, вверху, вам придётся переходить дорогу. Будь осторожен, Ланье! Смотреть надо и налево, и направо, понял? Теперь идите.

Когда они отправились в путь, Дик и Николь обменялись испепеляющими взглядами. Их глаза были словно пылающие ослепительным светом окна двух стоящих друг напротив друга домов. Затем она вынула из сумочки пудреницу, посмотрелась в зеркало и поправила на виске волосы. Дик с минуту смотрел туда, где всё ещё мелькали среди сосен крохотные фигурки детей, а затем, когда они скрылись из виду, осмотрел машину. Размышляя о том, как вытащить её обратно на дорогу и какие детали придётся заменить, он уныло смотрел на оставленный ею в траве зигзагообразный след, длина которого составляла около сотни футов⁵⁸¹. Злости больше не было; вместо неё осталось лишь омерзение.

Через несколько минут они увидели бегущего вниз по тропе владельца гостиницы.

— Ах, боже правый! — воскликнул он, подбежав к машине. — Да как же такое могло случиться?! Вы, должно быть, превысили скорость? Если бы не дерево, вы бы просто скатились с холма!

Какое же облегчение чувствовал Дик, слушая отрывистые фразы этого целиком поглощённого житейскими заботами, совершенно чуждого каких-либо фантазий человека! При виде его обветренного лица, по которому градом катился пот, и широкого чёрного фартука он интуитивно понял, что сегодняшним его злоключениям пришёл конец.

— Ну что, приехали? — самым будничным тоном обратился он к Николь, подавая ей руку и надеясь, что в присутствии постороннего человека она будет вести себя прилично.

Выбравшись наружу и спрыгнув со смятого капота в траву, на скользком склоне она потеряла равновесие и упала, но тотчас же вскочила на ноги и, отряхнувшись, принялась с откровенной насмешкой смотреть, как Дик и владелец гостиницы тщетно пытаются сдвинуть с места машину.

— Иди в гостиницу, Николь, — радуясь даже этому проявлению характерных для здоровой психики эмоций, сказал ей Дик. — Иди, там ведь дети…

Лишь после её ухода ему вдруг пришло в голову, что в гостинице она с лёгкостью достанет столь желанное спиртное.

— Боюсь, Эмиль, что все наши с вами усилия совершенно напрасны, — сказал он своему добровольному помощнику. — Давайте лучше вызовем грузовик и попросим шофёра вытащить мою искалеченную клячу на буксире.

И они вместе поспешили вслед за Николь.

Глава 16

— Я буду отсутствовать, — сказал он Францу. — Примерно месяц, а может, и больше. Словом, столько, сколько вы здесь сможете без меня обойтись.

— О чём речь, Дик! Разве не таковы были первоначальные условия нашего сотрудничества? Ты ведь сам потом захотел остаться… Ну, а раз вы с Николь, как я вижу, наконец решили…

— В том-то и дело, что Николь останется здесь. Я отправляюсь в путь один. Последние события окончательно выбили меня из колеи. Если в течение суток мне удаётся на пару часов забыться сном, я считаю это величайшим благом — вроде чудес Цвингли⁵⁸²!

— Выходит, ты решил дать себе возможность переключиться?

— Скорее отключиться! Послушай: я улетаю в Берлин на международный съезд психиатров⁵⁸³. Ты ведь сможешь без меня продержаться, верно? И ещё: я хотел бы поручить твоим заботам Николь. Вот уже более трёх месяцев её состояние остаётся вполне стабильным, а с сиделкой они теперь буквально не разлей вода… Боже мой, Франц, выходит, что во всём мире ты единственный человек, с которым я могу об этом говорить!

В ответ Франц неопределённо хмыкнул. «Как знать, — думал, казалось, он, — быть может, настанет однажды день, когда и мне надоест постоянно чем-то жертвовать ради интересов партнера».

Спустя неделю, приехав на своём недавно отремонтированном автомобиле в Цюрих, Дик сразу же отправился в аэропорт. Через несколько часов гигантский лайнер уже мчал его к Мюнхену. Лишь оказавшись в небе он понял, как смертельно устал. Овладевшее им в самом начале полёта оцепенение мало-помалу сменилось медленно разливающимся по телу спокойствием. Пусть же ревут, вознося его ввысь, моторы, пусть пилот ломает голову над тем, куда поворачивать штурвал, и пусть все уповающие на него пациенты впервые за много месяцев наберутся терпения и подождут, пока доктор Дайвер отдохнёт! Ибо сидеть с умным видом на заседаниях этого идиотского конгресса он не намерен! Он и так прекрасно знает, что там будет. Сначала старик Форель⁵⁸⁴ и Блейлер ознакомят собравшихся со своими новыми творениями, которые он с таким же успехом может прочесть, лёжа на диване в отеле; затем какой-нибудь самоучка-американец, выйдя на трибуну, поведает присутствующим о своём якобы успешном опыте лечения dementia praecox⁵⁸⁵ путём удаления зубов и прижигания миндалин, и все, решительно все, пряча улыбки, будут стоя ему аплодировать — лишь потому, что нет на свете страны богаче и могущественнее Соединённых Штатов! Не преминут явиться и другие его соотечественники, прежде всего рыжеволосый Шварц с ликом святого и неистощимым терпением, вот уже много лет употребляемым им преимущественно на то, чтобы вновь и вновь колесить из Старого света в Новый и обратно. Ну, а уж вслед за ним потянутся стаи частных аналитиков — алчных, с бандитскими рожами, прибывших на это разношёрстное сборище лишь затем, чтобы набить себе цену в глазах клиентов и таким образом добиться сомнительной чести быть допущенными к тому корыту, которое представляет собой судебно-психиатрическая экспертиза. Нахватавшись новомодных словечек и теорий, по возвращении домой сии торговцы от психиатрии будут лишь ещё более бесстыдно, чем прежде мешать дар божий с яичницей и пускать пыль в глаза своим толстосумам-пациентам! Составить им компанию явится свора циников-итальянцев, а из Вены непременно пожалует какой-нибудь бывший ученик Фрейда. Пожалуй, единственный, кого стоит послушать — это великий Юнг. Этому неизменно спокойному и полному энтузиазма человеку, кажется, подвластно всё: от таинственных дебрей антропологии до подростковых неврозов.

Поначалу тон на конгрессе станут задавать американцы. Затем, когда по их милости высокочтимое собрание окончательно превратится в форменное подобие Ротари-клуба⁵⁸⁶, делегаты из европейских стран вспомнят, наконец, что они ничем не хуже, и, объединившись, некоторое время будут играть первую скрипку. Ближе к закрытию, однако, американцам это надоест, и они выложат свой последний, главный козырь: будет объявлено о колоссальных дарах и пожертвованиях, а также об открытии целого ряда сверхсовременных клиник и центров подготовки персонала, после чего ошеломлённые невиданным размахом всех этих начинаний европейцы сникнут и, понурив головы, в расстроенных чувствах разъедутся по домам. Но только он, к счастью, всего этого не увидит!

Тем временем самолёт огибал Форарльбергские Альпы⁵⁸⁷, и Дик с восторгом созерцал простирающуюся внизу сельскую идиллию. В поле его зрения постоянно попадали не менее четырёх деревень, и в центре каждой из них была церковь. Каким же безмятежным может казаться этот мир, если смотреть на него с головокружительной высоты! Точь-в-точь как в детстве, когда, заставляя своих крошечных деревянных человечков «понарошку» переживать всевозможные житейские драмы, он был ещё слишком мал, чтобы принимать разыгрываемые им сюжеты близко к сердцу! Должно быть, именно так смотрели когда-то на жизнь вершители человеческих судеб — снискавшие славу в веках самодержцы и полководцы. Впрочем, то же самое можно сказать и об обычных, но в силу тех или иных причин отошедших от дел людях. Как бы то ни было, чувство это помогало ему отвлечься от обременявших его забот, и он от души наслаждался бегущим внизу пейзажем.

Некий сидевший в противоположном ряду выходец из туманного Альбиона вдруг вздумал затеять с ним беседу. Надо сказать, в последнее время Дик стал чувствовать к англичанам неприязнь. Сама Англия напоминала ему едва проспавшегося после мерзкой оргии богача, который, по отдельности вымаливая прощение у каждого из своих домочадцев, надеется таким образом вернуть себе самоуважение и вновь захватить принадлежавшую ему прежде власть.⁵⁸⁸

Перед полётом Дик запасся целой пачкой журналов. Он купил «The Century»⁵⁸⁹, «The Motion Picture»⁵⁹⁰, «L’Illustration»⁵⁹¹, «Fliegende Blatter»⁵⁹² — словом, всё, что можно было достать в теснившихся неподалёку от аэродрома киосках. Однако, оказавшись на борту самолёта, он тут же понял, что чтение не даст ему и сотой доли тех эмоций, которые воскресила в его измученной душе незамысловатая деревенская панорама. Воображение манило его вниз, туда, где, пройдя по сельским улицам и обменявшись рукопожатиями с добрым десятком встречных крестьян, он мог бы войти в полную торжественного шороха накрахмаленных воскресных рубах церковь и точь-в-точь как в далёкой, проведённой в родном Буффало юности, затаив дыхание, слушать речи пришедших с загадочного Востока волхвов, и, испустив дух на кресте, быть погребённым в праздничном отцовском храме⁵⁹³, а затем, увидев перед собой деревянную тарелку для сбора пожертвований и зная, что та самая, сидящая позади него девчонка, как обычно, не сводит с него глаз, спрятать обратно в карман заранее приготовленную пятипенсовую монету и вынуть другую, десятипенсовую.

Тем временем его собеседник-англичанин перестал, наконец, нести ерунду и попросил у него почитать журнал. С радостью отдав ему их все, Дик погрузился в исполненные давно позабытой им сладости мечты обо всех тех романтических приключениях, которые, как ему хотелось верить, ожидали его по окончании полёта. Завернувшись в уютный пиджак из мягкой и ворсистой австралийской шерсти, он, словно волк в овечьей шкуре, предвкушал уготованные ему соблазны: неподвластное времени Средиземноморье, где, сидя под сенью оливковых деревьев, он будет вдыхать ни с чем не сравнимый аромат воскресшей после дождя земли, и юную крестьяночку из-под Савоны⁵⁹⁴ с ярко-розовым, будто в потрёпанном, прошлого века, раскрашенном требнике, лицом. Он схватит её за руку и уговорит бежать за границу…

… и там, соблазнив, бросит. Ибо теперь его манит Греция: её плывущие в дымке острова, тёмные воды незнакомых портов, луна, как в тех модных песенках, что звучат во всех отелях и ресторанах, и уже другая, некогда оставленная им и с тех пор одиноко бродящая по пустынному берегу дева. В потаённых, никому не ведомых глубинах своей души доктор Дайвер по-прежнему трепетно берёг всё то, что досталось ему в наследство от беззаботного мальчишки Дика. Оставалось лишь удивляться, как весь этот грошовый хлам столько лет мог пролежать в непосредственной близости к порой колеблющемуся и заставляющему его страдать, но всё же неугасимому и свято хранимому им пламени научной мысли.

Глава 17

Томми Барбан чувствовал себя героем и, по-видимому, считал, что ему нет равных. Дик совершенно случайно обнаружил его в Мюнхене, на Мариенплац⁵⁹⁵, в одной из тех кафешек, где прямо на полу, сидя на расшитых «под гобелен» подушках, по мелочи играет в кости самая разношёрстная публика. В напоённом алкогольными парами воздухе витал дух политики и азарта.

— Ум-бу-ха-ха! Ум-бу-ха-ха! — браво хохотал, сидя за столиком, Томми. Пил он, как правило, мало; главным его хобби было рисковать собственной жизнью, поэтому неудивительно, что потенциальные собутыльники обычно смотрели на него с опаской. Впрочем, как выяснилось в ходе разговора, совсем недавно в Варшаве хирург удалил ему восьмую часть черепной коробки, и теперь, когда скрывающаяся у него под волосами рана ещё не затянулась, самый тщедушный человек в этом кафе мог бы с лёгкостью прикончить его, скажем, завязанной в узел салфеткой.

— Знакомься, Дик, это князь Челищев, — сказал он, указывая на седовласого, лет пятидесяти, и, по всей вероятности, немало повидавшего на своём веку русского. — Это мистер Маккиббен… А это — мистер Ханнан.

Мистер Ханнан был обрюзгший брюнет с курчавыми волосами и жгучим взглядом. Он, похоже, претендовал здесь на роль остроумца.

— Что ж, очень рад знакомству, но прежде, нежели я подам вам руку, — без обиняков начал он, обращаясь к Дику, — будьте-ка любезны объяснить: кто вам дал право похитить мою бабку?

— Простите, я не…

— Вы прекрасно знаете, что я имею в виду. Кстати, что привело вас в Мюнхен?

— Ум-бу-ха-ха! — расхохотался Томми.

— У вас ведь есть своя бабка, верно? Вот и не трогайте того, что не ваше!

Увидев, что Дик смеётся, мистер Ханнан решил сменить тактику:

— Ну, да бог с ними, с бабками! Давайте поговорим о чём-нибудь другом. К примеру, почём мне знать, что в ваших словах нет лжи? С какой стати я должен верить совершенно чужому, невесть откуда взявшемуся в здешних краях человеку, который, не успев завязать со мной шапочное знакомство, имеет наглость морочить мне голову какими-то бреднями о своей бабке? Мне ведь, видите ли, неизвестно, кто вы вообще такой и каковы ваши намерения!..

Томми вновь расхохотался, однако затем вежливо, но твёрдо сказал:

— Ну всё, Карли, хватит! Садись, Дик, рассказывай: как твои дела? Как Николь?

Никто из этих людей не вызывал у него ни особого интереса, ни дружеских чувств. Сказать по правде, ему было решительно всё равно, с кем коротать время. Он ни на минуту не забывал, что приехал сюда чтобы насладиться давно позабытым покоем. По сути дела, он был подобен первоклассному спортсмену, который, принимая участие в игре, но при этом в силу тех или иных причин будучи вынужденным уступить право влиять на её исход другим, на самом деле большую часть времени отдыхает, в то время как менее опытные игроки, будучи не в состоянии справиться с лишающим их сил непрерывным стрессом, лишь тщетно пытаются ему подражать.

Ханнан, нимало не огорчившись, пересел за стоящее в углу пианино и, всё ещё бросая на Дика косые взгляды, принялся беспорядочно брать аккорды.

— Мою бабку, — бормотал он время от времени, — мою бабку… А я и не сказал «бабку», — спел он вдруг по нисходящей гамме, — я сказал «шапку»…

— Ну, как ты поживаешь? — не унимался Томми. — По-моему, ты стал… каким-то другим, что ли… Раньше ты был таким, — он задумался, подыскивая нужное слово, — таким щеголем, помню, весь, как говорится, с иголочки… В общем, ты понял…

Усмотрев в этих словах очередной уже не раз слышанный им от других людей намёк на то, что лучшие годы его позади и ничего выдающегося он больше не совершит, раздражённый Дик собрался было отплатить ему той же монетой, отпустив пару колкостей по поводу их с Челищевым диковинных костюмов. Надо сказать, покрой и расцветка последних настолько слабо вязались с общепринятыми понятиями о приличии и хорошем вкусе, что, по мнению Дика, выходить в этих несуразных балахонах можно было разве что по воскресеньям на Бийл-стрит⁵⁹⁶.

— Кстати, как вам наши наряды? — будто угадав его мысли, спросил князь и тут же разрешил его сомнения: — Видите ли, мы только недавно из России…

— А эти костюмы сшил для нас в Польше придворный портной, — подхватил Томми. — Чистая правда, личный портной Пилсудского⁵⁹⁷!

— Выходит, вы там отдыхали? — осведомился Дик.

В ответ его собеседники разразились гомерическим хохотом.

— Вот именно, отдыхали! — воскликнул князь и запанибрата похлопал Томми по спине. — Точнее не скажешь! Кстати, за казённый счёт! Изъездили Великороссию и Малороссию…

На лице Дика отразилось недоумение.

— Они совершили побег, — кратко объяснил мистер Маккиббен.

— Из российской тюрьмы?

— В тюрьме был я, — сказал Челищев, подняв на Дика свои пустые старческие глаза. — Собственно, я там скрывался.

— Побег — дело нелёгкое, — заметил Дик.

— Да уж! — согласился князь. — На границе нам пришлось уложить троих красногвардейцев. Томми отправил на тот свет двоих, — и он, как француз, поднял два пальца, — ну, а я одного…

— Вот с этого места, пожалуйста, поподробнее, — оживился Маккиббен. — Им что, был небезразличен ваш отъезд?

— Бедняга Мак считает, что марксисты — это выпускники школы Святого Марка⁵⁹⁸! — обернувшись и подмигнув всем остальным, сказал по-прежнему сидевший за пианино Ханнан.

Словом, то, что Дику довелось услышать, можно было по праву назвать классикой жанра: не поладивший с новой властью аристократ в течение девяти лет скрывался от преследований в доме своего бывшего лакея; затем, смирив гордыню, работал на одном из недавно построенных большевиками хлебозаводов; и вот однажды его восемнадцатилетняя дочь, живя в Париже и будучи знакомой Томми Барбана… Внимая их рассказу и глядя на пергаментное лицо сидящего перед ним согбенного старика, Дик думал о том, что вряд ли успех сомнительной авантюры по извлечению из советской тюрьмы этого ископаемого экземпляра стоил того, чтобы лишать жизни троих цветущих, полных сил парней. Тем временем речь зашла о том, было ли Томми и Челищеву страшно.

— Лично мне внушают ужас российские морозы, — признался Томми. — Собственно, мне и на войне по-настоящему страшно бывало лишь в холода…

Маккиббен встал.

— Ну что ж, господа, мне пора. Завтра утром мы с супругой и детьми отправляемся на автомобиле в Иннсбрук⁵⁹⁹. Ну, и гувернантка, разумеется, тоже едет с нами…

— Я тоже завтра в Иннсбрук, — обронил Дик.

— Что вы говорите! — воскликнул Маккиббен. — В таком случае, мы можем составить вам компанию! У меня огромный паккард, в котором будет полно свободного места! Поедем вшестером: жена, пара ребятишек, мы с вами — и гувернантка!

— Боюсь, что я…

— Если честно, она не совсем гувернантка, — добавил Маккиббен и бросил на Дика многозначительный взгляд. — Кстати, моя жена знакома с вашей свояченицей, Бэби Уоррен.

Однако Дика было не провести.

— Благодарю вас, но я уже договорился ехать с двумя приятелями.

— Ах, вот как! — на лице Маккиббена отразилось явное разочарование. — Ну, тогда всего хорошего…

С этими словами он отвязал от стоявшего поблизости металлического стула двух свирепых жёсткошёрстных терьеров и с ними удалился, а Дик, глядя ему вслед, тотчас живо представил себе, как гигантский перегруженный паккард, в котором — штук пять тяжеленных чемоданов, болтливая супруга, орущие дети, визжащие собаки и обалдевший от всего этого мистер Маккиббен, с оглушительным грохотом катится по дороге в Иннсбрук. И для полного счастья — гувернантка!

— В газетах пишут, что убийца найден, — говорил тем временем Томми, — но родственники убитого предпочитают, чтобы имя этого мерзавца осталось в тайне. Дело ведь было в подпольном кабаке⁶⁰⁰! Что вы об этом думаете?

— Думаю, что они пытаются спасти честь семьи…

Ханнан, желая привлечь к своей особе всеобщее внимание, провёл рукой по клавишам.

— Лично я не считаю, что эти его юношеские опусы вообще чего-то стоят, — заявил он. — Даже если не брать в расчёт европейцев, в одной Америке найдётся добрый десяток точно таких же непризнанных гениев, как этот Норт!

Услышав его слова, Дик начал догадываться, о ком они говорят.

— Да, отличие лишь в том, что он был первым! — парировал Томми.

— Я не согласен, — продолжал стоять на своём Ханнан. — Репутацию выдающегося композитора ему создали его друзья, пытаясь таким образом оправдать его беспробудное пьянство!

— Постойте, но что же случилось с Эйбом Нортом? Должно быть, он в беде?

— Разве вы не читали сегодня утром The Herald⁶⁰¹?

— Нет, а что?

— Эйб Норт мёртв. Его забили до смерти в одном из питейных притонов Нью-Йорка. Добравшись в полубессознательном состоянии к себе в Теннисный клуб⁶⁰², он скончался…

— Эйб Норт?

— Ну да, и там, в клубе, понятное дело…

— Эйб Норт? — переспросил, поднявшись со стула, потрясённый Дик. — Вы уверены, что это не ошибка?

— Ошибка в том, что он никогда не состоял в числе членов Теннисного клуба, — заявил, обернувшись, Ханнан. — Его клубом был Гарвард⁶⁰³. Я в этом абсолютно уверен.

— Но так написано в газете, — настаивал Маккиббен.

— Значит, ваша газета лжёт! А я всё знаю точно…

— «Забит до смерти в питейном притоне»…

— Так уж вышло, что почти все члены Теннисного клуба — мои друзья, — не унимался Ханнан. — Нет уж, это наверняка был Гарвард…

Дик направился к выходу, Томми последовал его примеру. Князь Челищев очнулся от бессмысленного созерцания пустеющего кафе и, с трудом оборвав вереницу мыслей о том, удастся ли ему когда-либо уехать из России — мыслей, с которыми он за все эти годы настолько свыкся, что теперь ему было жаль с ними расставаться, присоединился к своим спутникам.

— Эйб Норт забит до смерти!

Как он возвращался в отель, ошеломлённый страшной новостью Дик почти не помнил.

— Оказавшись в Мюнхене, мы первым делом решили по-человечески одеться, — рассказывал, идя с ним и Челищевым по улице, Томми. — Как только портной закончит наши новые костюмы, мы отправимся в Париж! Видишь ли, я собираюсь играть на бирже, но в таком виде… Представляешь, за кого меня примут? У вас в Штатах развелось столько миллионеров… Скажи, а ты правда завтра уезжаешь? И мы не сможем даже вместе отобедать? Здесь, в Мюнхене, у князя когда-то, кажется, была зазноба. Он навёл справки, но выяснилось, что его краля вот уже лет пять как преставилась. Так вот, завтра мы обедаем с её двумя дочерьми.

Князь важно кивнул.

— О, я уверен, что для них будет большой честь видеть доктор Дайвер!

— Нет-нет, ради бога, не надо! — поспешно отказался Дик.

Всю ночь он спал как убитый, а проснувшись, услышал за окном звуки траурного марша. По улице медленно шествовала колонна одетых в военную форму людей. На многих из них были до сих пор памятные каски образца четырнадцатого года. За ними тянулись толстяки во фраках и шёлковых цилиндрах, бюргеры⁶⁰⁴, аристократы, простолюдины. Это были представители общества ветеранов, направляющиеся возложить венки на могилы павших солдат. Вся процессия двигалась степенно и неторопливо, а на многих лицах можно было увидеть следы былой славы, былого героизма, былой скорби. И хотя он прекрасно знал, что их горестный вид есть лишь дань приличию, в груди у него заболело: ему было невыносимо думать, что нет больше на свете Эйба, и бесконечно жаль собственной миновавшей десять лет тому назад молодости.

Глава 18

Прибыв ближе к вечеру в Иннсбрук и оставив в отеле свой багаж, Дик решил прогуляться по городу. В алых лучах заката сиял, преклонив в молитве колени, окружённый изображающими скорбящих о нём подданных фигурами бронзовый император Максимилиан⁶⁰⁵; четверо юных иезуитов⁶⁰⁶, прогуливаясь по университетскому саду, по очереди читали вслух сделанные на лекциях записи. Однако вскоре на город начали спускаться сумерки, и когда древний мрамор, видавший на своём веку нескончаемую череду междоусобных войн, монарших свадеб, похорон и всякого рода годовщин, растворился в ночи, Дик вернулся в отель. Ужин его состоял из тарелки Erbsen-Suppe⁶⁰⁷ с нарезанной в него Wurstchen⁶⁰⁸ и четырёх кружек пильзенского пива⁶⁰⁹. От громадного десерта, который значился в меню под названием «Kaiserschmarren»⁶¹⁰, он почёл за благо отказаться.

Вдоль горизонта тянулись призрачные горы, но Швейцария была далеко, а Николь… Николь, казалось, была на краю света! Возможно, именно поэтому теперь, в одиночестве бродя по ночным улицам, он едва ли не впервые за много месяцев наконец-то мог думать о ней спокойно, вновь всем сердцем любя её лучшие, наиболее достойные восхищения черты. Ему вдруг вспомнилось, как однажды после ливня она прибежала по мокрой траве к нему в сад и, на бегу сбросив свои насквозь промокшие босоножки, бросилась в его объятия. Её босые ноги стояли на его туфлях, а её лицо было перед ним как открытая книга.

— Запомни, Дик, как сильно ты меня любишь! — прошептала тогда она. — Нет, я не прошу тебя так любить меня всю жизнь… Но я прошу тебя всегда помнить… Потому что где-то глубоко внутри я всегда буду оставаться такой, как сегодня…

Но он уехал… Он уехал от неё, чтобы исцелить свою душу, и теперь, пожалуй, пора было об этом поразмыслить. Когда, в каком году, в какой день и час он себя потерял? Куда девалось то время, когда для него не было ничего невозможного? Жизнь не раз ставила перед ним сложные задачи, но он решал их с той же лёгкостью, с какой теперь разгадывает ребусы, которые ежедневно подбрасывает ему поражённое недугом сознание его пациентов. Однако где-то на отрезке между тем днём, когда у Цюрихского озера он обнаружил среди камней дивный эдельвейс по имени Николь, и другим, когда на Ривьере прямо посреди песчаного пляжа ему вдруг повстречалась едва раскрывшаяся роза по имени Розмари, до этого всегда жившая в нём жажда свершений резко пошла на убыль.

Видя, как, скитаясь по бедным приходам, едва сводит концы с концами отец, он отравил свою от природы чуждую стяжательства душу алчностью. Увы, эта его черта имела мало общего с естественным для любого человека стремлением ощущать уверенность в завтрашнем дне; никогда прежде и никогда в дальнейшем он не чувствовал такого прилива душевных сил и такой всепобеждающей веры в себя, как во время их стремительного романа с Николь. Теперь же ему оставалось лишь недоумевать, каким образом Уорренам удалось обвести его, как мальчишку, вокруг пальца и поставить на колени, а всё то лучшее, что способна была породить в будущем его мысль, обречь заживо истлевать на дне своих набитых золотом сундуков.

«Надо было заключать брачный контракт по континентальному образцу⁶¹¹, - думал Дик. — Но моя песня ещё не спета. Долгих восемь лет я утирал сопли свихнувшимся нуворишам! Эти годы я истратил попусту, но поставить на себе крест я ещё успею. У меня на руках ещё много отличных козырей».

Октябрь выдался на редкость тёплым, но в этот поздний час на улице было уже довольно свежо, и, собираясь на прогулку, Дик решил, что твидовое пальто с плотно прилегающим, застёгивающимся под самым подбородком на незаметную эластичную петельку воротником — это как раз то, что ему нужно. Бродя среди поблекших розовых кустов и источающего едва различимый аромат, сверкающего каплями недавнего дождя папоротника, который сплошным изумрудным ковром устилал окружавшие отель клумбы, он вдруг заметил, как от чёрной громады дерева отделилась чья-то тень. Присмотревшись, он узнал ту самую девушку, с которой встретился взглядами сегодня в вестибюле. Теперь, находясь вдали от Николь, он стал влюбляться в тени и отражения решительно всех встречавшихся ему красивых женщин!

Стоя к нему спиной, она смотрела в сторону сверкающего множеством разноцветных огней города. Пытаясь привлечь её внимание, он чиркнул спичкой и закурил, но она даже не обернулась.

Зовёт ли она его таким образом или, наоборот, даёт понять, что отношения между ними невозможны, он не знал. Он так долго жил за пределами того мира, где возникают и сбываются простые и естественные человеческие желания, что напрочь позабыл его язык и теперь никак не мог избавиться от оставшегося, казалось бы, в далёкой юности ощущения скованности и неловкости. А ведь где-то он слышал, что среди тех, кто странствует в поисках приключений по таким, как этот, забытым богом курортам, употребляется особый код, по которому они безошибочно друг друга находят…

… А вдруг она просто думает, что следующий шаг должен сделать он? Так отчего же им, словно двоим случайно встретившимся в полном превратностей взрослом мире детям, сейчас не посмотреть друг другу в глаза и, обменявшись счастливыми улыбками, не согласиться играть вместе?

Он подошёл ближе, но тень скользнула в сторону. А что, если его сейчас отошьют, как незадачливого ловеласа-барабанщика из полузабытого, слышанного им много лет назад анекдота? «Вот оно, непостижимое, неодолимое, не ведающее границ и правил!» — думал он, тщетно пытаясь унять бешеное биение своего сердца. И вдруг, отвернувшись, зашагал прочь. Поняв по звуку удаляющихся шагов, что он уходит, девушка тоже раздвинула руками скрывавшую её силуэт чёрную бахрому листвы и, неторопливым, но решительным шагом обогнув скамейку, вернулась по петлявшей среди голых кустов дорожке в отель.

На следующее утро Дик вместе с проводником и двумя другими такими же, как он сам, любителями, отправился покорять вершину Бирккаршпитце⁶¹². До чего же здорово было подняться в заоблачную высь и, стоя среди покрытых мхом камней, слушать, как на оказавшихся теперь далеко внизу горных пастбищах звенят-заливаются бубенчики бродящих там, в высокой траве, коров! Он радовался и собственной усталости, и уверенным распоряжениям проводника, но более всего прочего его приводил в восторг тот факт, что ни одна живая душа в этих краях даже не догадывается, кто такой Дик Дайвер! Он надеялся, что предстоящую ночь они проведут в палатке, а наутро, продолжив восхождение, доберутся, вероятно, до самой вершины, но ближе к полудню небо покрылось серыми тучами, вслед за мокрым снегом повалил град, и где-то далеко в горах послышались раскаты грома. Дик и один из его компаньонов хотели было идти дальше, но умудрённый опытом проводник заявил, что об этом не может быть даже речи, и тогда они вчетвером, договорившись не далее как завтра утром начать всё сначала, принялись с немалым трудом спускаться обратно в Иннсбрук.

Пообедав и выпив бутылку здешнего крепкого вина, он сидел на полупустой веранде и пытался понять, в чём причина вдруг охватившего его волнения — безуспешно, пока не заметил, как колышутся на ветру мокрые после очередного ливня розы и не вспомнил вчерашнюю сцену. Идя ужинать, он снова столкнулся в вестибюле с той девушкой, и на этот раз в её взгляде сквозила самая искренняя симпатия, но его вдруг захлестнули сомнения. «Зачем? — думал он. — Было время, когда я мог запросто переспать с любой, пусть даже самой смазливой кокеткой — ну, и что дальше? Что толку затевать всё это сейчас, когда все мои прежние мечты канули в Лету?»

И хотя неуёмное воображение рисовало ему множество заманчивых картин, давно укоренившаяся и к тому же помноженная на страх перед неизвестностью привычка во всём себя обуздывать в итоге восторжествовала: «Раз уж на то пошло, чёрт побери, я мог бы махнуть сейчас на Ривьеру и переспать, скажем, с Джанис Карикаменто или с малолеткой Вилбурхэйзи. Но стоит ли весь этот блуд того, чтобы перечеркнуть ради него своё прошлое?»

Всё ещё не в силах унять волнение, он встал из-за стола и поднялся к себе в номер. Он чувствовал, что ему необходимо побыть наедине с собой. Одиночество — оно ведь как замкнутый круг: чем далее ты находишься душой и телом от себе подобных, тем менее испытываешь потребность в их обществе.

Раскладывая по остывающим батареям свою насквозь промокшую после несостоявшегося восхождения одежду и всё ещё продолжая размышлять о том, что по-прежнему его волновало, он случайно наткнулся взглядом на полученную накануне из Цюриха телеграмму. Привыкнув, что с тех пор как он уехал его повсюду ежедневно настигают короткие, ничего не значащие послания от Николь, он до сих пор не удосужился её прочесть. Собственно, получив эту телеграмму только вчера перед ужином и находясь под впечатлением той странной полночной встречи, он попросту не смог заставить себя это сделать. Однако, как оказалось, это была каблограмма⁶¹³ из Буффало, которую Николь лишь переадресовала ему в Иннсбрук.

«Нынче вечером мирно скончался ваш отец. Холмс».

Сердце его мгновенно сжалось от внезапной боли. В первые минуты, когда психика его, казалось, мобилизовала все силы, чтобы противостоять этому сокрушительному удару, он почувствовал, как боль эта прокатилась волной по всему его телу и, остановившись где-то в груди, затем встала в горле комом.

Бессмысленно скользя взглядом по ровному ряду букв, он сел на кровать. Тяжело дыша и глядя прямо перед собой, он думал то же самое, что испокон веков в подобных случаях думают, исходя из свойственного им эгоизма, дети: что станет со мной теперь, когда я буду лишён наиболее надёжного, знакомого с самого рождения тыла?..

Вскоре, однако, этот коренящийся в глубинах подсознания страх сошёл на нет, уступив место бесконечной череде воспоминаний. Неслышными шагами меря комнату и время от времени останавливаясь, чтобы вновь перечесть телеграмму, он думал о том, что Холмс, формально считаясь лишь диаконом⁶¹⁴, на самом деле в течение последних десяти лет исполняет все обязанности пастора. Что же стало причиной ухода отца из жизни? Должно быть, старость. Ему было уже семьдесят пять лет. Выходит, Господь даровал ему долгую жизнь.

Грустнее всего было то, что отец умер в полном одиночестве, пережив и жену, и братьев, и сестёр… Где-то в Вирджинии⁶¹⁵ живут его родственники, но они слишком бедны, чтобы приехать на Север. Вот Холмсу и пришлось подписать телеграмму своим именем… Дик любил отца. Как часто, будучи не в силах самостоятельно разрешить ту или иную проблему, он спрашивал себя, что сказал или сделал бы в данной ситуации его родитель! Господь ниспослал священнику и его супруге долгожданного сына всего лишь через несколько месяцев после того, как они потеряли сразу двух крохотных дочурок, и отец, предвидя, каким пагубным образом может сказаться случившееся горе на отношении к оказавшемуся теперь единственным ребёнку со стороны матери и опасаясь, что мальчишка может вырасти избалованным, по сути дела стал его духовным наставником. Хлопот у него, надо сказать, и без того было невпроворот, но воспитание ребёнка было одним из его приоритетов.

Летом они всегда вдвоём ходили в город чистить башмаки: мальчишка Дик в полосатом, как морская тельняшка, накрахмаленном детском костюмчике с вышитым на груди утёнком и отец в безупречно сидевшем на его ладной фигуре пасторском одеянии. Как же он, должно быть, гордился своим симпатичным сынишкой! О том мире, который Дику довелось открывать для себя после того как он покинул родной дом, отец знал немного, но из того, что было ему доступно, ничего от него не скрывал. В основном это были простые истины, почерпнутые им из собственного пасторского опыта. «Однажды, когда я был ещё совсем молод, вскоре после рукоположения⁶¹⁶, я был приглашён на один приём и, войдя, тут же растерялся! В зале было столько народу, что я решительно не мог понять, которая из присутствующих дам является пригласившей меня сюда хозяйкой! Ко мне тотчас же подошли несколько знакомых, но я не стал затевать с ними слишком долгую беседу и подошёл к одиноко сидевшей у дальнего окна седовласой леди. Назвав своё имя, я присел рядом с ней поговорить. Знал бы ты, Дик, сколько друзей появилось у меня в тех краях после этого случая!»

Дик чувствовал, что всё это идёт от чистого сердца. Обладая удивительной цельностью характера, отец, должно быть, ни разу в жизни не позволил себе усомниться в правильности избранного пути. Воспитанный в строгости двумя суровыми вдовами, он сквозь всю свою жизнь пронёс воспринятые от них ценности. Он был глубоко убеждён, что ни одно из призрачных благ этого бренного мира не стоит того, чтобы хотя бы на шаг отступать ради него от «трёх китов добродетели», которыми он почитал воспитанность, честь и отвагу.

Отец всегда считал, что крохотное состояние его жены принадлежит сыну. В те годы, когда Дик учился в Нью-Хейвене, в затем и в Оксфорде, он ежеквартально присылал ему для ознакомления отчёт, в котором были отражены все доходы и расходы. Словом, он был из тех, в отношении кого нынешний позолоченный век⁶¹⁷ давно вынес свой окончательный приговор. «Ах, он, конечно, настоящий джентльмен, но в нём нет ни капли шарма!» — говорили о людях его склада типичные представители следующего, гораздо более утончённого и избалованного поколения.

Немного оправившись от шока, Дик велел принести себе газету. Всё ещё ежеминутно возвращаясь к лежащей на комоде телеграмме, он просмотрел список трансатлантических рейсов. Затем, заказав телефонные переговоры с Николь, в их ожидании он вспомнил из своей жизни немало такого, что с принципами его отца вязалось, прямо скажем, слабо и от души раскаялся, что не всегда бывал так безупречен, как обещал себе в юности.

Глава 19

Когда на горизонте стала видна Нью-Йоркская бухта⁶¹⁸, потрясённому кончиной отца Дику она показалась исполненной величия и потому созвучной его собственной скорби, но уже через час, когда пришло время сходить на берег, охватившая было его печаль растворилась в самой что ни на есть будничной суете. Он ждал, что то патетическое ощущение, которое обычно охватывает людей, когда они возвращаются к собственным истокам, вновь появится позже, но увы, ни знакомые с юных лет улицы, ни отели, с которыми были связаны те или иные события, ни поезда, на которых он добирался сперва в Буффало, а затем, сопровождая тело отца, в Вирджинию, так и не воскресили в нём былых чувств. Лишь однажды, когда исключительно благодаря везению попавшийся Дику и троим его случайным попутчикам в этих забытых богом краях старикан-автомобиль принялся, пыхтя и кряхтя, одолевать поросшие кустарником уэстморлендские⁶¹⁹ глинозёмы, в душе его что-то, наконец, откликнулось. Решив пройти пешком остаток пути до крохотной железнодорожной станции, он бросил взгляд в ночное небо и узнал знакомую с детства звезду; ещё на миг он залюбовался холодным сиянием плывущей над Чесапикским заливом⁶²⁰ луны; он слышал скрип деревянных колёс и видел, как неспешно катятся по пыльным дорогам старые телеги; до него доносились, теша его истосковавшуюся по житейским радостям душу, голоса простых, занятых заботами о хлебе насущном людей; а где-то вдали ни днём, ни ночью не стихал плеск широких и полноводных, словно сам океан, древних рек — тех самых, которым ещё индейцы подарили когда-то дивные, дышащие легендами позабытых веков имена.

…Но вот забрезжил день, и его отец, отправившись в последний путь, обрёл, наконец, предназначенный ему приют на кладбище, где уже покоились сотни других Дайверов, Дорсеев, Хантеров… Было что-то утешительное в том, что теперь рядом с ним всегда будут его родные. На бурой рушеной земле повсюду виднелись островки полевых цветов. Больше ничто не связывало Дика с краем его предков. Зная, что навряд ли когда-либо сюда вернётся, он опустился, преклонив колени, на придорожные камни. Всех тех, кто похоронен здесь, он знал поимённо. Помнил их обветренные лица, сверкающие синие глаза, мускулистые, натренированные непрестанной борьбой за выживание руки и порождённые в далёком семнадцатом веке⁶²¹ непроглядной тьмой, что царила в девственных лесах этой тогда ещё неизведанной земли, души.

— Прощай, отец, — прошептал, глядя куда-то поверх зелёных крон, Дик. — И вы, соплеменники, прощайте…

На далеко выдающихся в море крытых пароходных пирсах особенно остро чувствуешь, что ты — одновременно во власти двух стихий⁶²². С трудом различимый за клубами сигаретного дыма зеленовато-жёлтый свод полон отзывающихся в нём стоголосым эхо звуков. Сквозь визг непрестанно разъезжающих взад-вперёд грузовиков и лязг то открывающихся, то закрывающихся чемоданов прорывается густой бас подъёмного крана, а в воздухе уже стоит солёный аромат далёких странствий. До отплытия ещё уйма времени, но все почему-то носятся как угорелые. Там, позади, на материке, осталось их прошлое, в неведомых глубинах разверстой пасти готового поглотить их чудища-парохода — их будущее, а ни на миг не прекращающаяся здесь, под навесом пирса, суета — их зыбкое и достойное, по сути дела, сожаления настоящее.

Но стоит взойти на сходни — и пошатнувшийся было мир возвращает себе привычное равновесие. Вот только берег теперь — всего лишь тонкая линия, и сам ты отныне — не более чем безвестный обитатель затерянного в океане, подвластного всем ветрам и течениям крохотного острова; и стало быть, твоя жизнь отныне — сплошной риск. Собственная каюта начинает казаться тебе тюремной камерой, а слоняющиеся по задней палубе матросы — не ведающими жалости надсмотрщиками. Задумчивы лица пассажиров, невеселы лица провожающих… Ещё минута — и возвещающий расставание свисток разом кладёт конец всем поцелуям и объятиям. Корабль, это детище человеческого разума, после нескольких устрашающих рывков начинает, наконец, плавно двигаться, и глядя, как исчезают одно за другим лица тех, кто остался на пирсе, чувствуешь себя и впрямь будто на случайно оторвавшемся от материка острове; но вот пароход отплывает всё дальше, неразличимы становятся родные голоса, а вскоре пирс и вовсе превращается в одно из множества виднеющихся на горизонте тёмных пятен, и воды гавани неудержимо несут судно в открытое море.

Среди прочих вместе с супругой решился довериться волнам и Альберт Маккиско. Вездесущие остряки-газетчики уже окрестили его в своих опусах «сверхценным грузом». Маккиско дождался, наконец, своего звёздного часа. Его романы представляли собой весьма искусное и, следует сказать к его чести, стоившее ему немало дней упорного труда подражание стилю лучших произведений современности, а поскольку природа кроме таланта заимствовать наделила его также даром делать возвышенное низменным, а шероховатое гладким, то совсем не удивительно, что большинство его читателей были просто в восторге от того, с какой лёгкостью им удаётся воспринимать его творения. Пришедшая наконец слава не только его облагородила, но и помогла ему выработать адекватную самооценку. Все его иллюзии по поводу собственной «гениальности» остались в прошлом. Теперь он понимал, что главное его достоинство — не талант, а целеустремлённость, и вместо того, чтобы тосковать о несбыточном, предпочитал наслаждаться той мерой успеха, которая была ему доступна. «Поверьте, все мои книги есть не более чем жалкое ученичество, — любил повторять он. — Я вовсе не считаю себя великим. Но кто знает, быть может, если я буду и далее продолжать свои попытки, то однажды мне всё же удастся создать нечто действительно стоящее». Что ж, как говорится, терпение и труд всё перетрут.

В общем, Дик пришёл к выводу, что знаменитое маккисковское самомнение — удел прошлого. С точки зрения психологии он объяснял эту разительную перемену дуэлью с Томми Барбаном, которая, заставив тогдашнего горе-писаку коренным образом переосмыслить отношение к самому себе, в конечном итоге и подвигла его на то, чтобы, начав с нуля, сделаться новым, достойным собственного уважения человеком.

Заприметив на второй день плавания среди прочих пассажиров Дика Дайвера, его старый знакомый сперва бросил на него нерешительный взгляд, а затем, любезно поздоровавшись, присел рядом. Дик отложил газету и спустя несколько минут, которые потребовались ему, чтобы понять, что от прежнего Маккиско, в манерах которого постоянно сквозило отталкивающее чувство собственной ущемлённости, не осталось и следа, пришёл к выводу, что общаться с этим человеком — одно удовольствие! Отличаясь удивительной способностью судить обо всём и вся, а также невероятной, под стать самому Гёте, с позволения сказать, «эрудицией», он умел увлечь собеседника пёстрой смесью поверхностных, взятых из второсортных книг сентенций, которые он, разумеется, выдавал за свои собственные. Словом, они в одночасье стали приятелями, и пару раз Дику даже довелось разделить с четой Маккиско трапезу. Собственно, знаменитый писатель и его супруга относились к числу тех избранных, кого приглашал к себе обедать капитан, но, как объяснили Дику наши новообращённые снобы, весь собирающийся в кают-компании ⁶²³ «сброд» вызывал у них, по выражению Вайолет, «непреодолимое отвращение».

Она, похоже, вовсю наслаждалась своим новым амплуа. Взяв за правило заказывать наряды исключительно у знаменитых кутюрье, в том блистательном спектакле, который с некоторых пор стала представлять собой её жизнь, она с удовольствием играла роль великосветской дамы. Все те восхитительные мелочи, которые девочки из приличных семей открывают для себя лет этак в пятнадцать, приводили её теперь, казалось, в непрерывный восторг. Конечно, в своё время в Бойсе⁶²⁴ она могла бы с лёгкостью усвоить всё это от матери, но в том-то и дело, что мучительное рождение её души происходило в крохотных кинотеатрах Айдахо⁶²⁵, и на то, чтобы общаться со «стариками», у неё попросту не было времени. Теперь же Вайолет, подобно нескольким миллионам других «избранных», принадлежала, наконец, к «высшему обществу», а следовательно, хотя муж и шикал на неё всякий раз, когда она позорила его отсутствием светского такта, была совершенно счастлива.

В Гибралтаре⁶²⁶ Маккиско сошли на берег. На следующий день в Неаполе⁶²⁷, добираясь автобусом из отеля на станцию, Дик завёл знакомство с довольно странным семейством, состоявшим из полунищей, опустившейся на дно жизни женщины и двух её юных дочерей. Он заприметил этих несчастных ещё на пароходе и теперь, когда судьба свела его с ними повторно, вдруг загорелся желанием их облагодетельствовать — а может быть, ему просто хотелось, чтобы кто-то им восхищался… Сумев увлечь мать и дочерей приятной беседой, он как бы между прочим угостил их вином и затем с плохо скрываемым восторгом наблюдал, как эти измученные нищетой, боящиеся всего на свете люди буквально на глазах вновь обретают чувство собственного достоинства. Наговорив им кучу комплиментов и боясь разрушить созданную им самим же иллюзию, он выпил лишнего, а все три бедные женщины, будучи не в силах оторвать от него исполненных наивного обожания взглядов, всё это время думали, что он — как минимум сошедший к ним с неба ангел! Перед самым рассветом, когда поезд, с грохотом рассекая синеватую мглу, миновал Кассино⁶²⁸, а затем Фрозиноне⁶²⁹, Дик почёл за благо незаметно исчезнуть. По прибытии в Рим он снова встретил их на станции и, пытаясь скрыть за чисто американской бравурой свою неловкость, обменялся с ними на ходу парой фраз. Затем, едва держась на ногах от усталости, он взял такси и отправился в отель «Квиринал»⁶³⁰.

У стойки портье Дик вдруг вздрогнул и застыл как вкопанный. Точь-в-точь словно выпитое вино, которое, разлившись в груди горячей волной, ударяет в голову, его вдруг пронзило ясное понимание того, что за неизбывной тоскою он был гоним, когда решился плыть через всё Средиземное море в Неаполь.

Они с Розмари увидели друг друга одновременно. Похоже, она обрадовалась ему прежде, чем вспомнила, кто он. Растерянно оглядевшись вокруг и что-то сказав на прощанье своей юной собеседнице, она заспешила ему навстречу. Затаив дыхание, но не забыв приосаниться, Дик обернулся к ней. Идя через вестибюль, сияющая своей ухоженной красотой Розмари и впрямь походила на молодого, с лоснящимися боками и до блеска отполированной сбруей мустанга. Созерцание её неотразимости подействовало на него отрезвляюще, но всё произошло так быстро, что в голове у него успела мелькнуть всего лишь одна-единственная мысль — о том, как обидно, что ему довелось предстать перед ней в столь жалком виде! Какое же, должно быть, убожество представляла собой по сравнению со светящимся от счастья взглядом её прекрасных, словно звёзды, глаз специально состроенная им, чтобы скрыть смущение, мина. «Как, и вы здесь?! — говорила эта вмиг напяленная им пошлая маска. — Признаться, я ожидал встретить здесь кого угодно, но только не вас!»

— Дик! — воскликнула она, и её тонкая, затянутая в перчатку рука, опустившись на конторку, тотчас оказалась в его ладони. — В общем, мы здесь снимаем фильм… «Былая слава Рима». Хотя, если честно, мы все здесь больше делаем вид, что работаем, потому что… Потому что всё это в любой момент может лопнуть!

Он старался смотреть на неё в упор, надеясь вогнать её в краску. Авось тогда она не заметит, что на щеках у него трёхдневная щетина, а воротник рубашки измят, потому что в дни одиноких скитаний он спит в поездах и отелях не раздеваясь. К счастью, она торопилась.

— Мы начинаем рано, потому что в одиннадцать уже встаёт туман. Позвоните мне около двух.

Оказавшись в номере, Дик понял, что настала пора встряхнуться. Велев портье разбудить его в полдень, он едва ли не впервые за несколько недель содрал с себя костюм, прилёг на кровать и уже через минуту забылся тяжёлым, без сновидений, сном.

Звонка портье он не слышал, а проснувшись, увидел, что уже два часа. Чувствуя себя отдохнувшим и помолодевшим, он принялся разбирать свой чемодан. Отослав в чистку пару удручающего вида костюмов и приготовив для прачечной груду грязного белья, Дик побрился, полчаса пролежал в тёплой ванне и перекусил. Тем временем Виа Национале⁶³¹ вдруг залило своим светом уже начинавшее клониться к закату солнце, и он, звякнув скользнувшими по карнизу старинными медными кольцами, отдёрнул штору. Дожидаясь, пока горничная отутюжит ему костюм, он развернул Corrieredella Sera⁶³² и не без удивления узнал, что «una novella di Sinclair Lewis «Wall Street» nella quale autore analizza la vita sociale di una piccola citta Americana»⁶³³. Затем он решил, что настало время подумать о Розмари.

Но что о ней думать, он сперва не знал. Розмари завораживает своей юной красотой — ну и что? То же самое, чёрт возьми, он мог сказать и о своей малышке-дочке! Разумеется, что в течение последних четырёх лет Розмари наверняка встречалась с мужчинами и, возможно, кого-то из них даже любила. В конце концов, никогда ведь точно не знаешь, сколько места тот или иной человек отводит тебе в своём сердце! Однако, углубляясь всё далее в эту неразбериху, он вдруг почувствовал вновь нарождающуюся привязанность. Должно быть, так уж заведено на этом свете, что самые яркие, запоминающиеся на всю жизнь связи выпадают на нашу долю именно тогда, когда, заранее зная о стоящих на нашем пути препятствиях, мы во что бы то ни стало стремимся остаться с теми, кто запал нам в душу! Память с готовностью воскресила для него то, что давно, казалось бы, поросло быльём, и он вдруг понял, что всё это время жил лишь надеждой однажды вновь сжать в объятиях её восхитительное, горящее желанием отдаться тело и на этот раз уже не отпускать её до тех пор, пока они не станут единым целым. Да, но чем он может её покорить? Увы, всё то, чего ему довелось за эти годы хлебнуть, отнюдь не сделало его моложе! Стремящиеся любой ценой сотворить себе кумира восемнадцать ещё могут смотреть на мятущиеся в напрасных поисках своей ушедшей молодости тридцать четыре сквозь туман юношеского максимализма, но двадцать два на тридцать восемь взирают уже оценивающе и, что всего печальнее, без малейших иллюзий! Кроме того, золотые деньки их прежних встреч совпали в его жизни с периодом небывалого душевного подъёма, в то время как теперь, когда судьба решила дать им, наконец, второй шанс, его когда-то всепобеждающая жажда свершений неуклонно шла на убыль.

Когда костюм был готов, Дик надел белоснежную рубашку и, поправив перед зеркалом её накрахмаленный воротник, повязал чёрный, с крупной жемчужиной галстук. Другая такая же жемчужина украшала, небрежно свисая на шнурке, его пенсне. Посмотревшись в зеркало и с удовольствием отметив про себя, что его в последние годы бледное от привычной усталости лицо после сна вновь приобрело некогда ставший свойственным ему в результате многолетнего пребывания под жарким солнцем Ривьеры смуглый румянец, Дик решил слегка размяться и, сделав стойку на руках, продолжал стоять на стуле в этой идиотской позе до тех пор, пока из кармана у него не вывалилась авторучка и не посыпалась мелочь. В три он позвонил Розмари и услышав, что она готова его принять, в тот же миг почувствовал головокружение. Приписав этот нежелательный симптом слишком интенсивным физическим нагрузкам, он зашёл по пути в бар выпить джин-тонику⁶³⁴.

— Здорово, доктор Дайвер!

Надо же, Коллис Клэй! Сказать по правде, Дик и узнал-то его лишь потому, что утром встретил здесь Розмари! Впрочем, такие, как этот тип, не меняются: всё та же бесцеремонная манера общаться, всё те же нахальные пухлые щёки. В общем, цветёт и пахнет.

— А вы знаете, здесь Розмари!

— Да, я её видел.

— Я был во Флоренции⁶³⁵, но когда на прошлой неделе мне сказали, что она здесь, сразу бросил всё и примчался! Я вам скажу, мамину дочку теперь просто не узнать! В тихом омуте черти водятся! — выпалил он и, тотчас осёкшись, начал оправдываться: — Ну, то есть, я хочу сказать, что мать воспитала её в такой строгости, а теперь… Теперь, если вы понимаете, что я имею в виду, она превратилась в светскую львицу! Здешние парни валятся к её ногам штабелями, и вы даже не представляете, как она крутит им головы!..

— Я полагаю, во Флоренцию вас привела тяга к знаниям?

— Кого, меня? А, ну да… Я там изучаю архитектуру. Здесь я до воскресенья. Только одним глазом взгляну на скачки⁶³⁶ — и мигом обратно…

Стремясь выслужиться, он предложил Дику включить джин-тоник в свой огромный, словно отчёт о сделках на фондовой бирже, и так же пестрящий цифрами список уже выпитого им здесь в долг спиртного. Наотрез отказавшись участвовать в подобных махинациях и с немалым трудом от него отделавшись, Дик поспешил осушить свой стакан и, оплатив выписанный ему скромный счёт, отправился к Розмари.

Глава 20

Выйдя из лифта и едва не заблудившись в извилистом коридоре, он поспешил туда, где из открытой двери лился свет и был слышен точь-в-точь как когда-то вмиг наполнивший его сердце трепетом тихий девичий голос. Когда Дик вошёл, в комнате всё ещё стоял не убранный после ланча столик. Розмари в чёрной пижаме пила кофе.

— Вы по-прежнему прекрасны, — сказал он. — Даже, пожалуй, чуточку прекраснее, чем раньше!

— Присаживайтесь, молодой человек… Хотите кофе?

— Простите, что нынче утром я так разочаровал вас своим неприглядным видом…

— Да, вид у вас был, прямо скажем, не очень. Но теперь, как я вижу, всё в порядке. Скажите, вы будете кофе?

— Нет, спасибо.

— Да, сейчас вы выглядите гораздо лучше… Признаться, я за вас испугалась. Должна вам сказать, что примерно через месяц, если, конечно, вся эта затея с фильмом в один прекрасный день не затрещит по швам, ко мне приедет мама. Представьте себе, она чуть ли не в каждом письме спрашивает, не видела ли я здесь доктора Дайвера! Как будто вы мой сосед, что ли… Мама всегда была о вас самого высокого мнения. Она считает, что наше с вами знакомство способствовало моему взрослению…

— Я рад, что она всё ещё меня помнит.

— Поверьте, она будет помнить вас всегда! Всю жизнь…

— А я несколько раз видел вас в картинах, — сказал Дик. — Однажды я специально пошёл в кино и попросил устроить мне индивидуальный просмотр «Папиной дочки»!

— В том фильме, который мы сейчас снимаем, у меня неплохая роль. Ну, то есть, конечно, если в ходе монтажа⁶³⁷ половину сцен с моим участием не вырежут…

Встав со стула, она подошла к Дику сзади и положила руки ему на плечи. Затем, позвонив, чтобы убрали столик, удобно устроилась в большом мягком кресле.

— Когда мы с вами познакомились, Дик, я была ребёнком. Теперь я стала женщиной…

— Расскажите мне о себе всё…

— Да, кстати, как Николь? Как Ланье и Топси?

— Спасибо, у них всё замечательно. Они часто говорят о вас…

Их беседу прервал телефонный звонок. Пока Розмари на него отвечала, Дик взял с полки два романа. Автором первого была Эдна Фарбер⁶³⁸, а второго — Альберт Маккиско. Когда явившийся через минуту официант увёз прочь столик, комната вдруг показалась Дику полупустой, а стоявшая у телефона в чёрной пижаме Розмари — печальной и одинокой.

— Нет, я не одна… Нет, не очень… Да, но мне ещё надо встретиться с костюмером… Да, сразу несколько примерок… Нет, не сегодня.

Казалось, исчезновение словно символизировавшего какую-то стоявшую между ними невидимую преграду столика дало ей возможность почувствовать себя, наконец, по-настоящему свободной. «Отныне в целом мире существуем лишь вы и я! — как будто говорила подаренная ею Дику улыбка. — Теперь, когда нам с вами удалось избавиться ото всех этих докучавших нам своими глупыми проблемами людей, мы можем позабыть о них и, уединившись, позволить себе хотя бы парочку часов рая…»

— Ну всё, с делами покончено! — сказала она, повесив трубку. — Я думаю, вы догадываетесь, что всё оставшееся у меня после возвращения со съёмок время я целиком и полностью посвятила приготовлениям к нашей встрече…

Но в этот момент вновь зазвонил телефон. Дик встал, чтобы повесить на вешалку брошенную им на кровати шляпу.

— Ради бога, не уходите! — шепнула ему, прикрыв ладонью трубку, встревоженная Розмари.

— Нет-нет, что вы!..

Минут через десять она всё же решилась оборвать раздражавший, по-видимому, её разговор на полуслове.

— Надеюсь, хотя бы теперь нас с вами оставят в покое, — заметил тогда не имевший ни малейшего желания останавливаться на достигнутом Дик.

— Я тоже! — с готовностью откликнулась она. — Кстати, вы знаете, чего хотел только что звонивший мне тип? Оказывается, он когда-то был тайно влюблён в мою троюродную сестру! Тоже мне, повод для знакомства…

Затем Розмари подошла к окну и задёрнула шторы. Дик усмотрел в этом благоприятный знак: для чего же иначе, если не для взаимных ласк, стала бы она скрывать от него в полутьме свою красоту?

— Если бы вы знали, — начал, собравшись с духом, он, и ему показалось, что произносимые им слова достигают её ушей не тотчас, а, подобно письмам, спустя какое-то время, — если бы вы знали, как трудно, снова видя вблизи ваши губы, устоять перед соблазном и не ощутить их сладость…

После этих его слов они, стоя посреди комнаты, долго и страстно целовались. Затем, ещё раз прижавшись к его груди и с явным сожалением от него отстранившись, она сделала шаг назад и опустилась в кресло.

Дик чувствовал, что настало время сделать окончательный выбор: либо очертя голову вперёд, либо, уступив доводам благоразумия, раз и навсегда назад! В самом деле, не могут же они, будучи предоставленными самим себе, до бесконечности лишь обмениваться любезностями! Когда телефон зазвонил в третий раз, Дик встал и, прихватив с собой роман Маккиско, прошёл из гостиной в спальню. Лёжа с закрытыми глазами на кровати, он вдруг почувствовал, как Розмари коснулась губами его век.

— Я ресниц таких роскошных не видела, — страстно прошептала она, — как у тебя…

— Итак, господа, мы с вами вновь возвращаемся на студенческий бал! Среди присутствующих — почитательница длинных ресниц мисс Розмари Хойт…

Их губы снова встретились, и он, протянув ей навстречу руки, привлёк её к себе. Она легла с ним рядом, и они целовались до тех пор, пока оба не оказались во власти желания. Дыхание её было прерывистым; сердце её бешено колотилось, а прекрасное юное тело жаждало ему отдаться. Губы её были слегка шероховаты, но уголки их оказались удивительно нежными.

— Нет, Дик, не сейчас, — прошептала, когда их полуобнажённые тела уже сплелись, захваченные потоком безудержных ласк, Розмари. — Знаешь, есть дни, когда лучше переждать…

Отрезвлённый её словами, он молча подавил в себе страсть и уже через секунду, ни жестом, ни взглядом не дав ей понять, как ему больно, бережно взял её на руки и поднял высоко над головой.

— Поверь, милая, это совсем не важно! — сам не зная, откуда в его голосе взялось столько нежности, ответил он ей. — Это пустяки…

Подняв на неё глаза, он заметил, что лицо её стало другим. В озарённых всплывающей ввысь луной сумерках её красота на миг показалась ему нетленной.

— Возможно, ты прав, но все эти годы я молила судьбу о том, чтобы моим первым мужчиной стал именно ты, — чуть слышно сказала она. — И если этому в самом деле суждено сбыться, то придётся признать, что здесь не иначе как божий промысел…

Высвободившись из его объятий, она подошла к зеркалу и яростно взбила руками растрепавшиеся волосы. Затем, придвинув себе стул, села рядом с Диком и провела ладонью по его щеке.

— А теперь расскажи мне о себе, наконец, всю правду! — не выдержал он.

— Но Дик, разве я тебе когда-нибудь лгала?..

— Собственно, нет, вот только… Короче говоря, для воссоздания целостной картины предоставленные сведения слишком обрывочны…

Оба рассмеялись, но Дик продолжал стоять на своём:

— Скажи, а ты вправду всё ещё девственница?

— О нет, что-о-о вы! — томно закатив глаза, протянула Розмари. — В течение последних четырёх лет я успела отдаться… позвольте-ка… ах, ну да — ровно шестистам сорока мужчинам! Это ты хотел услышать?

— Я не прошу передо мной отчитываться…

— Надеюсь, ты не станешь подвергать меня психоанализу, как своих пациентов?

— Думаю, в этом нет необходимости. Однако я уверен, что любая отличающаяся, подобно вам, прекрасным физическим и психическим здоровьем двадцатидвухлетняя девушка, живя в наш эмансипированный век, просто не может не иметь определённого опыта отношений с мужчинами…

— Ну да, было, — нехотя призналась она. — Но всё это не увенчалось успехом…

Дик не знал, верить ей или нет. Он не мог понять, действительно ли она хочет отгородиться от него стеной или попросту кокетничает, чтобы набить себе цену.

— Давай прогуляемся по Пинчо⁶³⁹, - предложил он.

Поднявшись с кровати, Дик поправил одежду и пригладил волосы. Случайно подаренная судьбой встреча, от которой они столь многое ожидали, в конечном итоге не принесла им ничего, кроме разочарования. На протяжении трёх лет он оставался для Розмари недосягаемым идеалом. Невольно сравнивая с ним всех других мужчин, она просто не могла не возвести его на пьедестал. Теперь же, видя, что за его неуёмным любопытством скрываются те же собственнические инстинкты, которые так настораживали её в других, она пребывала в нерешительности. Ей казалось, что он хочет ради забавы отнять у неё и навсегда унести с собой что-то такое, без чего её жизнь станет пуста.

Ступая среди фонтанов, мраморных фавнов, мыслителей, полководцев, художников и поэтов⁶⁴⁰ по мягкой, поросшей шелковистой травой земле, она подошла ближе и, прижавшись к нему всем телом, коснулась губами его щеки. Затем, обняв его за плечи и раз десять сменив в поисках наибольшего удобства — как будто это на всю жизнь! — положение своей руки, она сорвала с попавшегося ей на пути дерева тонкую безлистую ветку, но тут же, попытавшись её согнуть и увидев, что ветка эта, оказавшись сухой, сломалась, с разочарованным видом выбросила её в траву. И вдруг, разглядев где-то в глубине его глаз то, чего ждала все эти годы, принялась покрывать всё его лицо поцелуями! После этого в ней проснулась такая уморительная воображуля-девчонка, что глядя на неё, Дик просто не мог не разделить её детского веселья. Заметив, что он улыбается, она засмеялась, и всё, словно по волшебству, мгновенно встало на свои места.

— Как жаль, что сегодня вечером мы с тобой никуда не сможем пойти… Видишь ли, я уже очень давно всё обещаю одним знакомым с ними отужинать… Но завтра, если ты не против встать пораньше, я возьму тебя с собой на съёмки!

Поужинав у себя в номере и как следует выспавшись, в половине седьмого Дик уже ждал её в вестибюле. Сидя рядом с ней в машине, он любовался её свежей, сияющей в лучах утреннего солнца красотой. Выехав через ворота святого Себастьяна⁶⁴¹ на Аппиеву дорогу⁶⁴², они отправились туда, где на необозримой съёмочной площадке возвышался огромный, больше, наверное, чем был в своё время его реальный прототип, картонный Колизей⁶⁴³. Оставив Дика в обществе двоих итальянцев, которые тут же чуть было не насильно потащили его смотреть величественные, будто выстроенные на века, декорации, среди которых ему более всего запомнились бесчисленные арки и окружённая многими ярусами амфитеатра⁶⁴⁴ песчаная арена, Розмари заторопилась в гримёрку. Павильон, в котором ей сегодня предстояло сниматься, должен был представлять собой узилище для преследуемых императорской властью христиан. Наспех осмотрев съёмочную площадку, Дик поспешил туда, надеясь вновь её увидеть. Со слов по-прежнему сопровождавших его итальянцев ему удалось понять, что не без жеманства расхаживающий перед добрым десятком выстроенных в ряд и уныло взирающих на него из-под огромных наклеенных ресниц «пленных христианок» юноша есть не кто иной как синьор Никотера, талантливый начинающий актёр, один из наиболее вероятных претендентов на роль Валентино.

Через пару минут к Дику подбежала уже успевшая переодеться в короткую тунику⁶⁴⁵ Розмари.

— Ну, как я тебе? — прошептала она ему на ухо. — Я полагаюсь на твоё чутьё. Все, кто видел вчерашние потоки, в один голос твердят…

— Постой, какие такие потоки?

— Ах, Дик, ну потоки — это то, что только вчера сняли⁶⁴⁶! Так вот, все говорят, что этот костюм… В общем, благодаря этому костюму в моей игре впервые присутствуют элементы эротики!

— Честно говоря, я ничего такого не вижу…

— Чтобы это увидеть, нужен опыт. Но я и сама прекрасно знаю, что это чистая правда!

Ещё через минуту к ним присоединился облачённый в леопардовую шкуру Никотера. Закончив очередной эпизод, он вздумал затеять с Розмари обстоятельную беседу. Тем временем о чём-то весьма оживлённо споривший с режиссёром и при этом опиравшийся рукой на его плечо осветитель позволил себе, должно быть, какую-то из ряда вон выходящую дерзость, после которой его собеседник, потеряв терпение, решительно сбросил с себя его наглую, бесцеремонную руку и, отирая со лба пот, отвернулся.

— Опять этот пропойца лыка не вяжет, чёрт бы его побрал! — заметил, обращаясь к Дику, кто-то из оказавшихся поблизости американцев.

— Простите, вы о ком? — смущённо спросил его озадаченный Дик, но прежде, чем тот успел объяснить, перед ними как из-под земли вырос разъярённый режиссёр.

— Ну, кто здесь пропойца? Кто лыка не вяжет? — строго спросил он, обращаясь к незадачливому «янки»⁶⁴⁷. — Этот дурень когда напьётся, так у него везде, куда ни плюнь, одни алкоголики, чёрт бы его побрал! — запальчиво добавил сей горе-слуга Мельпомены⁶⁴⁸, обернувшись к Дику и взглядом словно призывая его их рассудить. — А теперь все в павильон, и живо! — метнув на своего недруга ещё один презрительный взгляд и хлопнув в ладоши, воскликнул он напоследок.

Вся эта пёстрая компания напоминала Дику огромную, раздираемую множеством противоречий семью. Во время съёмок к нему подошла одна актриса и, приняв его за какого-то с минуты на минуту ожидаемого всеми из Лондона актёра, чуть ли не до конца снимаемой сцены пыталась толковать с ним о тонкостях их общего, как ей казалось, ремесла, после чего, поняв, наконец, свою ошибку, зарделась и, торопливо извинившись, засеменила прочь. Обычными, не хуже и не лучше всех тех, кто взирал на мир кинематографа извне, людьми здесь считали себя лишь очень немногие. Подавляющее большинство участников этого захватывающего действа либо на полном серьёзе мнили себя как минимум полубогами, либо, что, к счастью, встречалось гораздо реже, страдали комплексом неполноценности. Тем не менее, все они отличались честолюбием и настойчивостью, поэтому навряд ли стоило удивляться, что в стране, где на протяжении последних десяти лет безоглядно променивали хлеб на зрелища⁶⁵¹, они и им подобные сумели быстро выбиться в люди.

Когда в прозрачном утреннем воздухе начала появляться едва заметная дымка, съёмки закончились. Здешние туманы, будучи настоящей находкой для живописца, для кинооператора служили лишь постоянным источником горьких разочарований. То ли дело солнечная Калифорния, где можно снимать фильмы с утра до вечера! Никотера проводил Розмари до машины и что-то прошептал ей на ухо, но она, не удостоив его даже улыбки, холодно попрощалась и без промедления уехала.

Отлично пообедав в блистательном, обустроенном наподобие старинного особняка ресторане Castellidei Caesari⁶⁴⁹, где с высокой террасы открывался восхитительный вид на руины относящегося к неведомо какому периоду упадка Римской империи форума⁶⁵⁰, раскрасневшиеся от выпитого вина и охваченные сладостным ощущением так неожиданно ниспосланного им небом тихого счастья Дик и Розмари отправились в отель. Она выпила, если не считать коктейля, всего один бокал. Он же принял на грудь достаточно, чтобы, выбросив из головы все терзавшие его доселе сомнения, вновь почувствовать себя юным. Когда он проводил её до номера, она совершенно недвусмысленно дала ему понять, что готова отдаться, и то, что четыре года тому назад на Ривьере казалось ничего не значащей детской влюблённостью, обрело, наконец, своё естественное воплощение в пароксизме страсти.

Глава 21

Утром Розмари сообщила ему, что после съёмок будет опять занята, так как у кого-то из членов её труппы сегодня день рождения. В вестибюле за Диком увязался Коллис Клэй, и он, предпочитая обедать в одиночестве, решил сделать вид, что спешит в «Эксцельсиор»⁶⁵² на встречу с кем-то из своих знаменитых коллег. Выпив с Коллисом по коктейлю, он вдруг понял, что за охватившим его смутным беспокойством скрывается нетерпение. Оправдывать его отсутствие в клинике было больше нечем. То, что ещё вчера казалось ему восхитительным и долгожданным, сегодня уже превратилось в не более чем случайный, давно принадлежащий прошлому романтический эпизод. Он понял, что никогда не сможет разлюбить Николь. Как часто, вместе с ней пережив очередной приступ её недуга, он сам чувствовал себя больным и опустошённым! И всё-таки она и только она — его судьба! Тратить время на Розмари — это значит быть рабом собственных желаний. А уж тратить его на такое ничтожество, как Коллис Клэй — это и вовсе поставить на себе крест…

В дверях «Эксцельсиора» Дик столкнулся с Бэби Уоррен. В её больших и красивых, но при этом неизменно напоминавших ему так часто виденные им у Ланье и Топси игрушечные стеклянные шарики глазах он прочёл изумление и любопытство.

— Дик! Сказать по правде, я была уверена, что вы сейчас в Штатах… Николь, я полагаю, с вами?

— Мой пароход пристал к берегу в Неаполе…

— Примите мои соболезнования, — спохватилась она, заметив у него на руке траурную повязку.

Что ж, похоже, сегодня ему на роду написано поддерживать застольную беседу!

— Надеюсь, вы понимаете, что я имею право знать о жизни своей сестры всю правду? — приступив к трапезе, сурово осведомилась Бэби.

Когда Дик изложил ей свою версию произошедшего, она нахмурилась. Увы, с тех пор как в жизни Николь случилось несчастье, искать виноватых на стороне стало для её чикагской родни чем-то вроде семейной традиции!

— А вам не приходило в голову, что избранная доктором Домлером стратегия изначально была ошибочной?

— Должен вам сказать, что применяемые в подобных случаях методы лечения не так уж многочисленны. По большому счёту, решающую роль здесь играет не метод, а личные качества врача и те отношения, которые сложатся у него с пациентом…

— Мне, скажем прямо, далеко до ваших познаний, и я не вправе давать вам советы, но мне кажется, что Николь надо сменить обстановку. Согласитесь, что в любой, пусть даже самой современной, клинике неизбежно царит гнетущая атмосфера страдания… Почему бы вам двоим не разорвать этот замкнутый круг и не жить как люди?

— Простите, Бэби, но разве не вы в своё время настояли на приобретении клиники? — напомнил он ей. — Вы утверждали, что будете считать свой долг в отношении Николь исполненным лишь тогда…

— Это было в те времена, когда вы с ней, укрывшись ото всех, словно отшельники, среди гор, вели затворническую жизнь у себя на Ривьере. Кстати, я отнюдь не предлагаю вам туда возвращаться. Чем вас не устраивает, к примеру, Лондон? Англичане — самая психически здоровая нация в мире!

— Поверьте, это не более чем вымысел…

— Ничего подобного! Я их изучила вдоль и поперёк. В общем, давайте ближе к делу: я уверена, что будет просто здорово, если с наступлением весны вы всей семьёй отправитесь в Лондон. Думаю, вам не повредит снять там приличный дом… Я знаю один меблированный особняк на Талбот-Сквер⁶⁵³ — просто сказка! Вот увидите, живя среди респектабельных, уравновешенных людей, Николь…

Словом, будь он готов её слушать, она, наверное, пустила бы в ход все пропагандистские уловки четырнадцатого года⁶⁵⁴, но он рассмеялся и сказал:

— Знаете, мне здесь недавно попалась на глаза одна книжица… Майкл Арлен⁶⁵⁵…

— К чёрту Арлена! — решительно треснув по хрустальному блюду серебряной ложкой, отрезала Бэби. — Он пишет обо всякого рода извращенцах. А я говорю вам о нормальных, солидных, заслуживающих уважения англичанах…

Таким образом она, по-видимому, хотела дать ему понять, что её друзья, которых воображение тотчас же нарисовало Дику в виде серой, безликой массы круглый год кочующих по забытых богом европейским отелям иностранцев, обсуждению не подлежат.

— Я, конечно, не вправе давать вам советы, — повторила Бэби, явно готовясь к новой атаке, — но, знаете ли, бросить её одну в этом аду…

— Надеюсь, вы не думаете, что в Штатах я главным образом развлекался?

— Нет-нет, что вы! Я уже выразила вам свои соболезнования и вполне разделяю вашу скорбь, — пошла на попятную она, нервно теребя пальцами своё состоящее из крупных стеклянных виноградин ожерелье. — Просто, видите ли, в последнее время прибыль от наших инвестиций достигла таких невиданных размеров, что если здоровье в равной степени дорогого нам с вами человека требует тех или иных расходов, то мы не вправе ограничивать себя в средствах…

— Боюсь, что я не смогу жить в Англии, Бэби.

— Это почему же? Я думаю, ваши знания и опыт будут востребованы там ничуть не менее, чем в любой другой стране.

Отложив вилку, он откинулся на спинку стула и посмотрел ей прямо в глаза. Неужели она так до сих пор и не знает, что послужило толчком к разразившейся в её семье трагедии? Чудовищная, поросшая быльём тайна, о которой она, вероятно, всё же догадывается, но при этом не смеет даже думать, предпочитая хранить её, словно купленную по цене оригинала и теперь пылящуюся во мраке кладовой поддельную картину, где-то далеко на задворках своей тёмной, терзаемой множеством тайных внутренних раздоров души…

Продолжить разговор они отправились в «Ульпию»⁶⁵⁶, где к их столику не преминул подсесть вездесущий Коллис Клэй и где из уставленного бочками с вином погребка доносился заливистый гитарный перезвон, под который чей-то бархатный голос с молодецким задором исполнял «Suona Fanfara Mia»⁶⁵⁷.

— Вполне возможно, что связав свою судьбу со мной, Николь допустила ошибку, — сказал Дик. — Однако уверяю вас, что не выйди она за меня, ей всё равно повстречался бы другой, скорее всего, такой же, как я, по душевному складу человек, на которого, по её собственному убеждению, она могла бы всегда и во всём полагаться…

— То есть, вы хотите сказать, с кем-то другим она была бы счастливее? — неожиданно подумала вслух Бэби. — Что ж, это не вопрос…

Увидев, что Дик, закрыв лицо рукой, давится от смеха, она поняла, что сморозила глупость.

— Ах, прошу вас, не поймите меня превратно! — залепетала она, покраснев. — Все мы прекрасно понимаем, столь многим вам обязаны… Более того, мы знаем, чего это вам стоило…

— Ради бога, оставьте! — запротестовал он. — О каких-то моих заслугах можно было бы говорить, если бы Николь была мне безразлична…

— Но ведь она вам не безразлична, правда? — настороженно спросила Бэби.

Видя, как развесил уши Коллис Клэй, Дик поспешил сменить тему.

— Послушайте, давайте поговорим о чём-нибудь другом. Например, о вас. Скажите, почему вы до сих пор не замужем? Насколько мне известно, вы помолвлены с лордом Пэйли, который, если я не ошибаюсь, приходится двоюродным братом…

— О нет! — и он увидел, как эта высокомерная светская львица вдруг застенчиво опустила глаза. — Вот уже почти год как нет…

— И всё-таки почему вы ни за кого не выходите? — настойчиво продолжал добиваться от неё ответа Дик.

— Честно говоря, я не знаю. Первый мой возлюбленный погиб на войне, а второй… Со вторым я рассталась.

— Может быть, вы расскажете мне, как это случилось? Вообще, чем наполнена ваша собственная жизнь, Бэби? В чём суть тех принципов, которыми вы руководствуетесь? Каждый раз, когда у нас с вами появляется возможность пообщаться, мы говорим только о Николь. И я, признаться, почти ничего о вас не знаю…

— Оба моих друга были англичанами. Я вообще считаю, что в мире не существует более достойной разновидности человека, чем настоящий, знающий себе цену британец. Даже если и существует, то мне она неизвестна. Как вы полагаете? Так вот, этот джентльмен… Впрочем, это длинная история. А длинные истории я ненавижу… Думаю, вы тоже их не любите, верно?

— Терпеть не могу, чёрт бы их все побрал! — согласился Коллис.

— Вот как! А я, напротив, их люблю, — возразил Дик. — Особенно если они увлекательные…

— Это потому, что природа наделила вас редким талантом. Вы умеете бросить слово здесь, два слова там — и вот уже все ваши гости в восторге, а веселье в разгаре… Я считаю, здесь вам просто нет равных!

— Ах, ну что вы! Никакого такого таланта здесь не требуется, — скромно потупив взор, ответил он. — Просто иногда я бываю дьявольски хитёр…

Таким образом, он уже трижды осмелился ей перечить!

— Прежде всего, я не выношу панибратства. Мне нравятся солидные, серьёзные люди, у которых всё — понимаете, всё! — по высшему классу. Я, конечно, знаю, что многих моих взглядов вы не разделяете, но вы должны согласиться, что в моём случае они являются признаком породы.

Опыт подсказывал Дику, что если речь зашла о породе, то спорить с Бэби бесполезно.

— Вы думаете, мне не известно, что обо мне говорят? Дескать, Бэби Уоррен носится как угорелая по всей Европе в погоне за всякой новомодной ерундой, упуская при этом главное. Но я, в отличие от своих недоброжелателей, абсолютно уверена, что имею честь принадлежать к избранному кругу тех людей, которые действительно берут от жизни всё. Среди моих знакомых — множество знаменитостей! В своей жизни я допустила лишь несколько, — войдя в раж, перекрикивала она резкий металлический звон исполнявших уже совсем другую мелодию гитарных струн, — лишь несколько по-настоящему крупных просчётов…

— Да уж, мелочиться — это не в вашем стиле, Бэби…

Уловив в его взгляде насмешку, она завела разговор о другом. Исповедуя диаметрально противоположные ценности, они в принципе не могли иметь ни общих интересов, ни общих тем. Однако что-то в ней его восхищало — должно быть, именно поэтому, провожая её до «Эксцельсиора», он наговорил ей такую кучу комплиментов, что она вся зарделась от смущения и удовольствия!

На следующий день Розмари заявила, что теперь её очередь угощать его обедом. Она потащила его в крохотную тратторию⁶⁵⁸, где прежде работавший в Штатах итальянец-хозяин собственноручно приготовил для них яичницу с беконом и вафли. По возвращении в отель Дик понял, что отсутствие между ними любви не только не охладило его желаний, а, наоборот, лишь разожгло в нём новую, гораздо более неудержимую страсть. Теперь, когда он знал, что все его попытки занять в её жизни хоть какое-то место обречены заранее, он больше не мог относиться к ней так же трепетно, как прежде. Что ж, должно быть, именно это лишённое всякой духовной основы вожделение и есть то чувство, которое имеют в виду большинство мужчин, когда говорят, что они влюблены! Как же мало общего имело это слепое, насквозь пропитанное животным эгоизмом влечение с тем необъяснимым, застилающим непроглядной тьмой всё многообразие красок мира саморастворением души, которое представляла собой его любовь к Николь! При мысли о том, что Николь может умереть, навсегда утратить рассудок или полюбить другого мужчину, у него кружилась голова и отнимались ноги.

В гостиной у Розмари сидел Никотера. Когда она, обсудив с ним последние съёмки, дала ему понять, что аудиенция окончена, он, шутки ради немного поломавшись и напоследок дерзко подмигнув всеми силами пытавшемуся изобразить равнодушие Дику, наконец ушёл. Однако как только за ним закрылась дверь, на стене в очередной раз начал надрываться злополучный телефон, и, прождав минут десять, пока Розмари поговорит, Дик понял, что начинает терять терпение.

— Идём сегодня ко мне в номер, — предложил он, и она согласилась.

Там, на просторном мягком диване, когда она, положив голову ему на колени и закрыв глаза, думала о чём-то своём, он провёл рукой по её роскошным локонам и спросил:

— А можно, я опять буду любопытен, как старая сплетница?

— Что именно тебя интересует?

— Меня интересуют твои бывшие. И не просто интересуют, а бесят!

— То есть, ты хочешь знать, как долго я была одна после тебя?

— И после, и до!

— Дик, как ты можешь?! — в ужасе прошептала она. — Пойми, «до» ничего не было! Ты стал моей первой и до сих пор остаёшься единственной любовью! А снова завести роман после нашего расставания я решилась примерно, — она призадумалась, — примерно спустя год…

— Вот как? И кто же это был?

— Да так, один юноша…

Не удовлетворившись её расплывчатым ответом, жаждавший во что бы то ни стало окончательно разрешить свои сомнения Дик перешёл в наступление.

— Ну что ж, дальше ты можешь мне ничего не рассказывать, я и так всё знаю, — начал он. — Первый твой роман закончился плачевно, и после этого был долгий перерыв. Второй оказался намного лучше, но с твоей стороны изначально отсутствовала взаимность. Третий был почти совершенство…

Начав терзать себя, он уже не мог остановиться.

— Так вот, потом у тебя случился очень долгий, серьёзный роман, который, однако, как-то сам по себе сошёл на нет. К этому времени ты уже начала опасаться, что, встретив наконец того, кто окажется действительно достоин твоей любви, ты не сможешь дать ему ничего, кроме поселившейся в твоём сердце пустоты. — На миг ему показалось, что он перенёсся в викторианскую эпоху⁶⁵⁹. — А после этого… После этого было ещё с полдюжины всяких мимолётных, мелких интрижек, которые с завидным постоянством продолжают возникать в твоей жизни и по сей день. Ну что, скажи теперь, что я ошибаюсь!

Розмари смеялась и плакала одновременно.

— Да, Дик, ты ошибаешься, — ответила она, и на лице его отразилось облегчение. — Но однажды я встречу того, кто предназначен мне судьбой. И уж его-то я сумею полюбить так сильно, что он станет моим навеки!

В этот момент раздался телефонный звонок. Услышав в ответ на своё отрывистое «Да?» голос желавшего поговорить с Розмари Никотеры и протягивая ей трубку, он закрыл ладонью микрофон и с нескрываемым раздражением спросил:

— Послушай, а ты уверена, что этот… Валентино тебе вообще сейчас нужен?

Бросив в ответ на приветствия своего коллеги пару ничего не значащих замечаний, Розмари вдруг затараторила по-итальянски так быстро, что Дик не смог разобрать ни слова.

— Все эти телефонные звонки отнимают кучу времени, — заметил он. — Уже четыре часа, а в пять я буду занят. Пусть лучше с тобой понянчится ещё синьор Никотера!

— Боже мой, Дик, что ты несёшь?!

— Неужели нельзя было ради нашего спокойствия его куда-нибудь сплавить?

— На самом деле всё гораздо сложнее, чем ты думаешь, — начала она и вдруг залилась слезами. — Ах, Дик, никогда в жизни я не любила никого так, как тебя!.. Но чего мне от тебя ждать?..

— Ты думаешь, есть смысл чего-то ждать от Никотеры?

— Это нельзя сравнивать.

«Юные ищут юных», — промелькнуло в голове у Дика.

— С какой помойки родом эта обезьяна?! — вскричал он вне себя от ревности. Менее всего на свете ему сейчас хотелось отпускать так нежданно обретённое им, наконец, счастье.

— Никотера — пока ещё мальчишка, — ответила, всхлипнув, Розмари. — Ах, Дик, тебе ли не знать, что первым мужчиной, которому я решилась отдаться, стал, как мне и хотелось, именно ты!

В ответ он протянул было к ней руки, но она, устало отстранившись, сделала шаг назад и на миг, точь-в-точь как в конце балетного адажио⁶⁶⁰, застыла, будто обессилев, в его объятиях. Глаза её были закрыты, а длинные прямые волосы свисали, как часто бывает в фильмах у юных утопленниц, почти до самого пола.

— Дик, позволь мне уйти… Знаешь, мне в жизни не было так плохо, как сегодня…

В эту минуту он казался ей голодной хищной птицей, от которой теперь, когда неоправданная ревность оказалась в нём сильнее, чем столь ценимые ею такт и понимание, ей инстинктивно хотелось спрятаться.

— Я должен знать всю правду, — сказал он.

— Хорошо, я скажу. В общем, мы с ним… Мы с ним видимся почти каждый день, и все считают нас женихом и невестой, но я… Я за него не пойду. Вот и всё… Послушай, Дик, а чего ты хотел? Разве ты намерен вести меня под венец? Или ты думаешь, что мой удел — всю жизнь отшивать таких придурков, как Коллис Клэй?

— Прошлой ночью ты была с Никотерой?

— А вот это уже не твоё дело! — воскликнула она, захлёбываясь от рыданий. — Прости, Дик, это твоё дело… Во всём мире мне по-настоящему дороги всего лишь два человека — мама и ты…

— А Никотера?

— Как знать…

Она умела говорить так загадочно, что даже самые малозначительные фразы приобретали в её устах тайный смысл.

— Ты чувствуешь ко мне то же самое, что и в Париже?

— Когда я с тобой, мне легко и спокойно. В Париже было иначе. Но разве можно передать словами то, что осталось в прошлом?..

Открыв дверцу шкафа, он достал оттуда свой выходной костюм. Зачем любить, если вся ненависть и горечь мира — теперь в его сердце?..

— Честно говоря, на Никотеру мне наплевать, — объявила вдруг Розмари, — но дело в том, что… Дело в том, что завтра утром я уезжаю со всей нашей труппой в Ливорно⁶⁶¹. Скажи мне, Дик, скажи, зачем всё это произошло? — даже не пытаясь сдерживать вновь подступивших слёз, спросила она. — Зачем мы снова встретились? Зачем то, что было лишь памятью, теперь ожило и стало болью?.. Понимаешь, у меня сейчас такое невыносимое чувство, как будто… Как будто я поссорилась с мамой!..

Когда он начал одеваться, она встала и шагнула к двери.

— А что если… А что если я сегодня никуда не пойду и останусь с тобой? Всё равно, после всего — какое уж тут веселье?..

Это была последняя попытка всё вернуть, но он, с трудом уняв своё встрепенувшееся было сердце, всё же сумел устоять.

— Я буду у себя в номере, — сказала она. — Прощай, Дик!

— Прощай…

— Не знаю, можешь ли ты себе представить, как мне тяжело… Что же, в конце концов, творится?

— Я и сам давно хочу понять…

— Но почему, почему я должна за это расплачиваться?!

— Должно быть, я — Чёрная Смерть⁶⁶², - медленно произнёс он в ответ. — С некоторых пор я приношу людям лишь страдания…

Глава 22

После обеда в баре отеля «Квиринал» было всего пять человек: разодетая в пух и прах красавица-итальянка (сидя около стойки на табурете, она настойчиво пыталась завязать разговор со скучающим барменом, который, однако, на всё её замечания устало отвечал лишь «Si… Si… Si…»⁶⁶³), худощавый сноб-египтянин, предпочитавший, несмотря на явственно читавшееся в его глазах одиночество, держаться от своей смуглолицей дамы на весьма почтительном расстоянии, и двое американцев.

В отличие от Дика, который с детства привык живо реагировать на всё, что его окружает, Коллис Клэй вот уже на протяжении целого ряда лет жил как в тумане. Мозг его, рано атрофировавшись от бездействия, утратил способность хранить в себе какие бы то ни было, даже самые яркие, впечатления. Именно поэтому первый говорил, а второй из вежливости, вполуха слушал.

После разговора с Розмари настроение у Дика было не из лучших, и он рассказывал Коллису о том, как ненавидит итальянцев. Обводя глазами зал, он, казалось, надеялся, что вот-вот кто-нибудь из местных, разобрав, о чём он толкует, вздумает затеять с ним ссору.

— Сегодня одна из ближайших родственниц моей супруги пригласила меня к себе в «Эксцельсиор» на чаепитие. В общем, приходим мы с ней и видим, что народу хоть пруд пруди, садимся за последний свободный столик, и тут, представьте себе, являются двое, смотрят, что мест больше нет, и вот один из них подходит к нам и говорит: «Господа, боюсь, что этот столик зарезервирован для княгини Орсини⁶⁶⁴». Я говорю, мол, таблички на нём не было, а он своё: я, дескать, больше чем уверен, что этот столик зарезервирован для княгини Орсини! Я даже не знал, что ему ответить!

— И что же он стал делать?

— Смылся. Честно говоря, эти итальяшки… Я их недолюбливаю! — с вызывающим видом оглядевшись вокруг, заявил Дик. — А несколько дней тому назад я всего лишь на пару минут отлучился, оставив Розмари поглядеть на выставленные в витрине модной лавки платья, а потом возвращаюсь — и что я вижу! Прямо на глазах у прохожих к моей крале пристаёт какой-то плюгавый офицерик! Расхаживает перед ней взад и вперёд, и крутит ус, и заламывает эту свою… фуражку…

— Не знаю, что вам сказать, — с минуту поразмыслив, ответил Коллис. — Мне здесь, по правде говоря, куда лучше, чем в Париже. Там ведь того и гляди какой-нибудь хлыщ норовит увести у тебя кошелёк…

Привыкнув считать жизнь источником удовольствий, он интуитивно старался избегать всего, что может эти удовольствия омрачить.

— В общем, не знаю, — повторил он. — По-моему, здесь неплохо.

Дик воскресил в своей памяти картину трёхдневной давности: вот, минуя одну за другой крошечные кондитерские и с наслаждением вдыхая аромат выставленных в витринах сладостей, они с Розмари спешат вдоль Виа Национале; вот замусоренный зловонный туннель ведёт их к знаменитым Испанским ступеням⁶⁶⁵, где у цветочных киосков можно, наконец, вдохнуть полной грудью и где стоит дом, в котором умер Китс⁶⁶⁶. А вот, наконец, и Амэрикан Экспресс⁶⁶⁷. Везде, где бы он ни бывал, в первую очередь его интересовали люди. Музеи, памятники, дворцы — всё это он запоминал с трудом, а мороз и зной, ливни и снегопады имели для него значение лишь тогда, когда на их фоне происходили те или иные события. К примеру, здесь, в Риме, дождливым октябрём он навеки распростился со своей мечтой о Розмари…

Подошедший парнишка-коридорный вручил ему сложенный вчетверо листок бумаги.

«Я окончательно решила никуда сегодня не ехать, — писала Дику та, которую он безжалостно вырвал из своего сердца. — Я у себя в номере. Завтра на рассвете мы отправляемся в Ливорно.»

— Скажите мисс Хойт, что вам не удалось меня разыскать, — сунув записку обескураженному юнцу обратно и не забыв присовокупить к ней солидную купюру, шепнул Дик и, обернувшись к Коллису, предложил ему продолжить общение в «Бонбоньери»⁶⁶⁸.

Тем временем в бар вошла, откровенно разглядывая всех присутствующих мужчин, проститутка, и они, уделив ей, как, по здешним неписаным законам, к тому обязывала их её «пикантная» профессия, малую толику внимания, удостоились её благосклонной улыбки; пройдя через опустевший вестибюль, где в складках тяжёлых тёмных штор ещё хранилась, должно быть, поныне навевающая тоску пыль викторианской эпохи, они кивнули приветствовавшему их со свойственным всем ночным слугам отчаянным подобострастием консьержу; затем, выйдя на улицу и вдохнув сырую свежесть осенней ночи, взяли такси и отправились в путь.

На тёмных улицах не было видно женщин; лишь бледные, в застёгнутых доверху чёрных пальто мужчины по двое-трое теснились у каменных стен на обочинах.

— Ах ты, Господи! — вздохнул, глядя в окно, Дик.

— Это вы о чём? — осведомился Коллис.

— Да так, вспомнил сегодняшнего проходимца… «Столик зарезервирован для княгини Орсини»! Все эти так называемые знатные римские семьи — знаете, что они на самом деле такое? Это бандиты, предки которых, захватив в эпоху упадка дворцы и храмы, сделали своим ремеслом грабёж и убийство…

— А мне здесь нравится, — по-прежнему стоял на своём Коллис. — Кстати, почему бы вам не поехать вместе со мной на скачки?

— Я не люблю скачки.

— Вообразите, все женщины там…

— Я знаю заранее, что ни одно из здешних развлечений меня не обрадует. Я люблю Францию, потому что там каждый считает себя Наполеоном. А здесь каждый считает себя Иисусом Христом…

Приехав в «Бонбоньери», они спустились в казавшееся безнадёжно хрупким по сравнению с успевшими примелькаться им дворцами и базиликами⁶⁶⁹ обитое потемневшим деревом кабаре⁶⁷⁰. Музыканты с сонными, равнодушными лицами играли танго, и по просторному залу порхали, в точности воспроизводя столь нелюбимые американцами изящные, замысловатые фигуры, около десятка пар. Официантов здесь сновало такое множество, что об обычной ресторанной суете, которой редко удаётся избежать даже если посетителей совсем мало, не было и речи. Надо всем этим действом витал, не давая его участникам погрузиться в сон, дух какого-то неопределённого, но тревожного ожидания. Казалось, вот-вот чему-то настанет конец — то ли танцам, то ли ночи, то ли вообще всему привычному миропорядку. Одним словом, каждый мало-мальски чувствительный к окружающей обстановке посетитель, переступив порог, сразу же понимал, что того, за чем он пришёл, в этих стенах ему не найти.

Не хуже прочих видел всё это и Дик. Оглядываясь по сторонам, он пытался отыскать взглядом что-нибудь такое, что дало бы возможность его уже слегка затуманенному винными парами разуму продержаться в реальном, не искажённом игрой отравленного алкоголем воображения мире ещё хотя бы час. Вскоре, однако, убедившись, что ничего подобного поблизости нет, он опять обернулся к Коллису. Поделившись с ним некоторыми из своих наблюдений и к собственному разочарованию убедившись, что попавшийся ему собеседник не только обладает короткой памятью, но и вследствие своей феноменальной тупости практически неспособен поддерживать беседу, примерно через полчаса Дик почувствовал, что ещё немного этого Коллиса — и его без того исстрадавшаяся за день душа навеки погрузится во мрак dementia praecox!

Выпив на двоих с «этим шутом» бутылку игристого итальянского вина, Дик сделался бледен и раздражителен. Подозвав к себе дирижёра оркестра, который оказался склочным и чванливым багамским негром, он буквально через пару минут затеял с ним ссору.

— Сами просили составить вам компанию…

— Скажите ещё, что я не давал вам полсотни лир⁶⁷¹!

— Давали, давали… Угомонитесь вы, наконец!

— Это вы угомонитесь! Выходит, вы получили от меня полсотни лир… А потом вы опять приходите и имеете наглость требовать, чтобы я пожаловал вам на бедность ещё…

— Но ведь вы же просили меня составить вам компанию, верно? Верно?

— Верно, но при этом я уже дал вам полсотни лир!..

— Всё, хватит с вас, успокойтесь!

В конце концов негр встал и с кислой миной отправился прочь, оставив его в ещё более мрачном, чем прежде, расположении духа. Однако уже через минуту Дик заметил, что в противоположном конце зала стоит, нежно улыбаясь ему, прекрасная девушка. Мгновение — и назойливо метельшащие в полутьме аферисты-итальянцы показались ему приветливыми, очень даже симпатичными и вполне добропорядочными жителями одной из красивейших европейских столиц! Девушка была совсем ещё юная англичанка, с золотистыми волосами, правильными чертами лица и розовым, свидетельствовавшим об отменном здоровье румянцем. Вся невинная прелесть её призывного взгляда указывала на то, что даже предаваясь плотским утехам она не позабудет главного: любовь — это прежде всего единение душ…

— Ух ты, доктор Дайвер! — оживился, тоже заметив её улыбку, Коллис. — Или я ничего не смыслю в бабах, или вам сегодня чертовски повезло!

Поднявшись со своего места, Дик через весь зал заторопился к ней.

— Добрый вечер, мисс! Позвольте пригласить вас на танец…

Являвшийся её спутником седовласый англичанин робко пробормотал, что в скором времени намерен ехать к себе в отель, и он, моментально отрезвев от волнения, повёл красавицу танцевать. Казалось, в ней воплотилось всё лучшее, чем славится Англия. Вслушиваясь в её чистый, звонкий голосок, Дик думал о спокойствии со всех сторон окружённых морем лесов и полей, а в ту минуту, когда он, желая насладиться зрелищем её дивной красоты, слегка отстранился и принялся нести обычную в подобных случаях чушь, его же собственные слова так его растрогали, что он чуть было не разрыдался! Она обещала пересесть за их столик как только дядя Роберт уедет. Тем временем танец подошёл к концу, и англичанин, видя, что они возвращаются к его столику, встретил их сдержанной, но одобрительной улыбкой.

Вновь присоединившись к Коллису, Дик велел принести ещё одну бутылку игристого.

— Она напоминает мне какую-то актрису, — сказал он, наполняя бокалы. — Никак не вспомню, что это был за фильм… И чего она там мешкает? — добавил он, бросив через плечо нетерпеливый взгляд.

— Сниматься в фильмах — это, должно быть, здорово, — мечтательным голосом ответил ему Коллис. — У меня вот, к примеру, батя занимается в Бирмингеме⁶⁷² бизнесом, и все хотят, чтобы я, как говорится, пошёл по его стопам… Но меня это, знаете ли, не прельщает. Он сам лет двадцать протирал штаны в конторе…

В его словах Дик усмотрел протест против калечащего судьбы материализма.

— Считаете себя для этого слишком утончённой натурой? — осведомился он.

— Да нет, что вы, не в этом дело!..

— А вы не врите, ладно?

— Послушайте, с какой стати вы смеете утверждать, что я вру?! Вы-то сами, кажется, доктор, верно? Вот и открывайте практику, раз вы так обожаете трудиться! Больных всюду, что ли, мало…

Одним словом, между ними чуть было не вспыхнула ссора, но, поскольку оба к этому времени были уже беспросветно пьяны, через минуту всё само собой забылось. Когда Коллис засобирался в отель, они обменялись рукопожатиями, как лучшие друзья.

— И всё же настоятельно рекомендую вам ещё раз всё хорошенько обдумать, — с видом мудрого наставника сказал на прощанье Дик.

— Обдумать — что? — озадаченно спросил Коллис.

— Уж мы с вами знаем — что…

Вне всякого сомнения, немало успевший повидать на своём веку доктор Дайвер имел в виду тот добрый дружеский совет, который он, как ему представлялось, дал Коллису относительно наиболее выгодного размещения отцовских акций.

Как только приземистую фигуру Коллиса Клэя поглотила непроглядная тьма, Дик в гордом одиночестве прикончил бутылку и снова пригласил на танец столь любезную его сердцу юную англичанку. Грациозно, как ему казалось, импровизируя под непрерывно сменяющие друг друга мотивы, он с огромным трудом принуждал свои онемевшие руки и ноги выделывать невиданные, одно замысловатее другого, па. Но увы, в самый разгар веселья произошло нечто непредвиденное! Музыка ни с того ни с сего вдруг смолкла, а его партнерша загадочным образом испарилась.

— Простите, вы случайно её не видели?

— Кого?

— Её. Ту девушку, с которой я танцевал. По-о-нимаете, она… Она и-и-ис-счезла… Но я чувствую, что она где-то здесь!

— Вы что, рехнулись? Это женский туалет!!!

В раздумье Дик облокотился на стойку. Заметив около себя парочку респектабельного вида джентльменов, он хотел было, завязав с ними приятное знакомство, в непринуждённой дружеской беседе как бы между прочим открыть им глаза на кровавое прошлое Рима вообще и считающихся здесь почтенными семейств Колонна⁶⁷³ и Гаэтани⁶⁷⁴ в частности, но с чего начать, он не знал, а потому, усомнившись, готовы ли они выслушать горькую правду, передумал. Когда же выстроенные в ряд на табачном прилавке причудливые фарфоровые статуэтки вдруг с оглушительным звоном посыпались на пол, и окружающие, сбежавшись, подняли, крик, он, догадавшись, что виной всему его собственная неосторожность, отправился обратно в кабаре и заказал там себе чашку крепкого кофе. Теперь, когда Коллис уехал, а прекрасная англичанка куда-то запропастилась, единственное, что ему оставалось — это вернуться к себе в отель и с тяжёлым сердцем завалиться спать. Оплатив счёт, он надёл пальто, шляпу и вышел на улицу.

Грязная дождевая вода сочилась между камнями булыжной мостовой и, переполняя бесчисленные лужи, неудержимым потоком неслась по канавам. С Кампаньи⁶⁷⁵ тянуло доставшимися здешним жителям в наследство от великих цивилизаций прошлого и теперь почти каждое утро отравлявшими воздух зловонными болотистыми испарениями. Не успел он закрыть за собой дверь, как его тут же окружила четвёрка черномазых, с алчно бегающими маленькими глазками таксистов. Один из них нагло лез Дику в лицо, и тот вынужден был с силой его оттолкнуть.

— Quanto⁶⁷⁶ до отеля «Квиринал»?

— Cento lire⁶⁷⁷.

Шесть долларов. Покачав головой, он сказал, что готов заплатить тридцать лир, то есть в два раза больше, чем составляет обычная дневная плата, но они лишь все как один пожали плечами и отвернулись.

— Trente-cinque lire e mancie⁶⁷⁸, - тоном, не допускающим возражений, заявил Дик.

— Cento lire.

— Послушайте, неужели я должен платить вам cento lire, чтобы проехать каких-то несчастных полмили⁶⁷⁹?! — в сердцах перейдя на родной язык, поразился Дик. — В общем, всё, сорока с вас хватит!

— О нет!

Валясь с ног от усталости, он открыл дверцу одного из такси и решительно уселся на переднее сиденье.

— Отель «Квиринал»! — сказал он упрямо не желавшему приступать к своим обязанностям таксисту. — Ну давай, приятель, не ломайся! Сделай лицо попроще — и в добрый путь!

— Ах, нет!

Поняв, что все уговоры бесполезны и выйдя из машины, Дик заметил, что совсем неподалёку зарвавшихся таксистов отчаянно пытается вразумить другой, почти сразу же после него покинувший «Бонбоньери» посетитель. Поругавшись с ними, этот бедняга подошёл к Дику и принялся на свой лад втолковывать ему, почему «эти жлобы» заломили такую непомерно высокую цену. Увы, последствия его легкомысленного поведения были плачевны! Буквально спустя минуту один из расслышавших его оскорбительные слова таксистов, подбежав и начав размахивать руками прямо у Дика перед носом, рухнул, сражённый его мастерским ударом, наземь.

— Я должен срочно ехать в отель «Квиринал»!..

— Они хотеть сто лир, — перевёл его товарищ по несчастью.

— Это я уже понял. Так и быть, соглашусь на пятьдесят. Да отвяжись ты, скотина! — последнее восклицание было адресовано в третий раз умудрившемуся вывести Дика из себя назойливому таксисту. В ответ наглец смерил его презрительным взглядом и, недолго думая, плюнул ему в лицо.

Не в силах более сдерживать накопившуюся в течение последних дней злобу, Дик предпочёл выплеснуть её именно так, как велел многовековой обычай его родной земли. Он сделал шаг вперёд и молча влепил этому нахалу пощёчину!

Сбежавшиеся таксисты начали, размахивая руками, наперебой выкрикивать угрозы. Однако, подступиться к Дику им удалось не сразу: стоя спиной к стене и с презрительной ухмылкой на мертвенно-бледном лице пусть и неуклюже, но всякий раз успешно отражая удары, он сумел некоторое время продержаться. Минут пять продолжалась под окнами «Бонбоньери» эта странная, состоявшая из потешных, как в театре, наскоков и лишь кажущихся сокрушительными ударов потасовка. Затем Дик пошатнулся и упал. Чувствуя, что не обошлось без травмы, он тем не менее смог встать. Настойчиво вырываясь из чьих-то цепких рук, он продолжал барахтаться. И вдруг его отпустили; стоя в полуобморочном состоянии у стены, он услышал около себя какой-то новый, совершенно незнакомый, чем-то возмущавшийся и что-то кому-то доказывавший голос. Дрожа и задыхаясь от бешенства и унижения, прекрасно зная, что преимущество отнюдь не на его стороне, он тем не менее даже на миг не позволил себе усомниться в собственной правоте.

Уладить спор все вместе отправились в полицейский участок. Один сердобольный прохожий поднял с земли и вручил Дику его шляпу, другой платком отёр с его лица кровь, третий взял его под руку, и в сопровождении целого сонма участников и зрителей разыгравшейся драмы он поковылял, держась за плечо презренного итальяшки и прихрамывая, на соседнюю улицу — туда, где в нетопленом полупустом флигеле при тусклом свете одной-единственной лампочки скучали, слоняясь из угла в угол, хмурые carabinieri⁶⁸⁰.

За уставленным пепельницами дощатым столом на перевёрнутом табурете восседал, как на троне, капитан. Тот самый, добровольно взявший на себя роль поборника справедливости и оттащивший от Дика разъярённых таксистов человек принялся обстоятельно излагать этому чванливому стражу порядка суть дела. Говорил он долго и в основном по- итальянски, время от времени указывая то на «потерпевшего», то на ежеминутно прерывавших его речь потоком площадной брани таксистов. Спустя полчаса капитан начал нетерпеливо кивать. Вот он поднял руку, и многоглавое, словно гидра, «обвинение»⁶⁸¹, выбросив напоследок ещё одну порцию яда, наконец, утихло. Тогда он обернулся к Дику:

— Гавариш Italiano⁶⁸²? — спросил он у него.

— Нет.

— Гавариш Francais⁶⁸³?

— Oui⁶⁸⁴, - вмиг повеселев, ответил он.

— Alors. Ecoute. Va au Quirinal. Espece d’endormi. Ecoute: vous etes saoul. Payez ce que le chauffeur demande. Comprenez-vous?⁶⁸⁵

Дик покачал головой.

— Non, je ne veux pas.⁶⁸⁶

— Чаво?

— Je paierai quarante lires. C’est bien assez.⁶⁸⁷

— Ecoute! — в бешенстве закричал тогда, вскочив с места, капитан. — Vous etes saoul. Vous avez battu le chauffeur. Comme ci, comme ca. — В подтверждение своих слов он возбуждённо размахивал то правой, то левой рукой. — C’est bon que je vous donne la liberte. Payez ce qu’il a dit — cento lire. Va au Quirinal.⁶⁸⁸

Вместо ответа Дик лишь заскрежетал зубами.

— Хорошо, я пойду, — чуть слышно прохрипел он через минуту и с видом оскорблённого достоинства сделал шаг к двери. Но вдруг на глаза ему попалась хитрая ухмыляющаяся рожа того типа, который его сюда привёл. — Да, я пойду, — выкрикнул он, — но прежде… Но прежде я должен проучить вот этого молокососа!

С этими словами он, не обращая внимания на открывших от изумления рты carabinieri, бросился к своему дерзкому недругу и нанёс ему левой рукой сокрушительный удар в челюсть. Тот сперва стал медленно оседать, а потом вдруг разом свалился на пол.

Ещё мгновение Дик стоял над ним, упиваясь своей кровавой победой. Но прежде, чем в его сердце успели закрасться первые сомнения, мир рухнул: поваленный на пол безжалостными ударами дубинок, теперь он мог лишь стонать и корчиться под ни на секунду не прекращавшимся градом колотивших его кулаков и сапог. Через несколько секунд он почувствовал, как сломался, будто деревянная щепка, его нос и на мгновение выпрыгнули из орбит, а затем встали на место, словно закреплённые на пружинах, глаза. Вот под ударом чьего-то пудового ботинка треснуло ребро. В тот же миг он потерял сознание, а очнувшись, понял, что сидит в наручниках на стуле. Машинально пытаясь освободиться, он заметил около себя всё того же попавшегося ему было под горячую руку переодетого в штатское лейтенанта: то и дело промокая платком свою сломанную челюсть, паршивец поминутно подносил его к глазам и проверял, есть ли на нём кровь. Подойдя к Дику, он встал поудобнее, занёс руку и одним ударом повалил его на снова на пол.

Затем неподвижно лежащего доктора Дайвера окатили из ведра холодной водой. Чувствуя, что теперь мерзавцы волокут его куда-то за ноги по вымощенному каменными плитами коридору, он осторожно открыл один глаз и, разглядев сквозь застивший ему мир кровавый туман на бледном от ужаса лице одного из таксистов что-то похожее на жалость, чуть слышно простонал:

— Умоляю вас, поезжайте… Поезжайте в отель «Эксцельсиор» и найдите там… найдите там мисс Уоррен! Две сотни лир… Мисс Уоррен… Duo centi lire!⁶⁸⁹ Ах вы, Господи, сволочи…

Тем временем бравые блюстители порядка, не обращая внимания на эти слова, тащили его, задыхающегося и всхлипывающего, дальше. Плывшие перед его глазами багровые круги как-то разом вдруг превратились в одну сплошную чёрную пелену, и сквозь неё он с трудом различал выложенные бесформенными серыми камнями стены. Наконец, carabinieri втащили его в крохотную камеру, швырнули на пол и, лязгнув тяжёлым замком, ушли. Прислушавшись, Дик понял, что находится здесь совершенно один.

Глава 23

Тем временем в «Эксцельсиоре» Бэби Уоррен до часу ночи читала, лёжа в постели, один из «римских» романов Мэриона Кроуфорда⁶⁹⁰. Творение это имело столь же мало общего с прошлым, сколь и с настоящим, поэтому в пять минут второго она, явно пресытившись чтением, решительно захлопнула лежавший у неё на подушке увесистый том и, подойдя к окну, выглянула на улицу. Напротив отеля вальяжно расхаживали взад-вперёд двое выряженных в нелепые широченные плащи, которые всякий раз на поворотах раздувались, словно паруса, от ветра, и уморительные, как у цирковых арлекинов, треуголки carabinieri. Глядя на них, она вспомнила не сводившего с неё глаз сегодня за ланчем гвардейского офицера. В нем чувствовалось ленивое высокомерие живущего среди пигмеев великана — высокомерие, проистекающее исключительно из непоколебимой уверенности в том, что обладая своим единственным достоинством — исполинским ростом, он будет оставаться в их презренной стране повелителем столько, сколько захочет! Подойди этот красавец к ней и скажи «Идёмте ко мне в номер», она, скорее всего, с готовностью и не задавая вопросов за ним бы последовала. Во всяком случае, так ей здесь, вдали от привычного круга лондонских друзей и знакомых, казалось.

От офицера её мысли вернулись вновь к мерившим шагами безлюдную улицу carabinieri, затем она, уже поминутно зевая, почему-то вспомнила Дика и, погасив свет, легла.

Ближе к четырём её разбудил настойчивый стук в дверь.

— Да… Кто там?

— Это консьерж, мадам.

Набросив халат, заспанная Бэби нехотя открыла.

— Мадам, ваш друг по фамилии Дивьер попал в беду! У него вышли неприятности с полицией, и его… В общем, его посадили в тюрьму. Он поручил разыскать вас одному таксисту, который, кстати, утверждает, что вы должны заплатить ему по просьбе вашего друга двести лир…

После этих слов он, не зная, как Бэби будет реагировать, бросил на неё вопросительный взгляд и, переведя дух, добавил:

— Этот человек говорит, что состояние месье Дивьера внушает серьёзные опасения… В полиции он был жестоко избит, и у него целый ряд серьёзных травм…

— Я сейчас же бегу!

Под оглушительный аккомпанемент ударов собственного почуявшего беду сердца Бэби наскоро оделась и уже через десять минут спустилась лифтом в тёмный вестибюль. Сообщивший о случившемся таксист по получении двухсот лир счёл за благо молча удалиться, и консьерж по просьбе исполненной решимости ехать в участок мисс Уоррен срочно вызвал другого. Глядя, как рассеивается за окнами автомобиля ночная тьма, привыкшая вставать ближе к полудню Бэби вскоре поняла, что это новое, странное ощущение, как будто она застряла на полпути между днём и ночью, действует ей на нервы. Ей вдруг захотелось, чтобы поскорее наступил день, и порой, когда впереди белела полоса пустынного шоссе, ей казалось, что он вот-вот настанет; но всякий раз, когда таксисту приходилось тормозить, у неё возникало такое чувство, как будто время вообще остановилось. И лишь беснующийся в переулках ветер разделял, должно быть, её нетерпение… Но вот за окном промелькнула тень огромного, выбрасывающего высоко в воздух мощные струи воды фонтана, и машина свернула в узкую, сплошь состоящую из причудливых зигзагов аллею. Теперь они мчались так быстро, что проносившиеся мимо дома и деревья на бесчисленных поворотах превращались в один сплошной поток разноцветных пятен. Наконец, с грохотом и тряской проехав по булыжной мостовой, автомобиль резко затормозил у входа в весьма мрачное на вид здание, по обе стороны которого на фоне поросших ярко-зелёным мхом и блестящих от дождя стен издалека были заметны две тёмно-серые, заметно обветшалые караульные будки. Вдруг откуда-то изнутри, из тёмных, на миг показавшихся ей зловонными внутренностями разъярённого чудовища коридоров в открытую дверь донёсся истошный, надрывный крик:

— Кто-нибудь здесь говорит по-английски?! Кто-нибудь здесь говорит по-английски?! Кто-нибудь здесь… Ах ты, Господи, вшивые вы неучи!..

Это был голос Дика. Когда он стих, она услышала отчаянный стук в стену. Затем крик повторился:

— Кто-нибудь здесь говорит по-английски?! Кто-нибудь здесь…

Спеша на его голос, Бэби ворвалась в здание и оттуда через чёрный ход выскочила на внутренний двор. Метнувшись сначала в одну, затем в другую сторону, она поняла, что источником звука является небольшой флигель. Двое сидевших внутри него carabinieri при виде её вскочили, но она, решительно оттолкнув их прочь, бросилась туда, где в потёмках виднелась дверь камеры.

— Боже мой, Дик! — в ужасе завопила она. — Что с вами стряслось?!

— Эти сволочи, Бэби! — прокричал он в ответ. — Они выбили мне глаз… Они надели на меня наручники и били, проклятые подонки…

Бросившись к неподвижно стоявшим carabinieri, Бэби метнула на них испепеляющий взгляд.

— Вы что с ним сделали?! — прорычала она так свирепо, что при виде её перекошенного лица они испуганно отшатнулись.

— Non capisco inglese⁶⁹¹.

Тогда она высказала им всё по-французски. Её дикая, не ведающая преград ярость, казалось, закрыла от них, словно грозовая туча, весь мир и вот-вот готова была обрушить на их головы громы и молнии!

— Вы просто обязаны немедленно принять меры! — сурово произнесла в заключение своей речи Бэби.

— Но мадам, мы не можем принять никаких мер не получив приказа, — втянув голову в плечи и стуча зубами от бившей его мелкой дрожи, слабо возразил один из них.

— Bene. Be-e-ne! Bene!⁶⁹²

И взбешённая Бэби обрушила на них ещё один поток отборной брани. В конце концов она довела их до такого состояния, что они, вытирая платками лившийся с них градом пот и переглядываясь между собой с таким видом, как будто заподозрили во всём этом деле некую чудовищную ошибку, чуть было не на коленях вымаливали у неё прощение за то, что не могут ей помочь! Вновь подойдя к двери камеры, охваченная инстинктивным стремлением быть поближе к Дику и передать ему часть своей несгибаемой воли к победе Бэби вцепилась обеими руками в холодный, словно глыба льда, ржавый замок и прокричала:

— Дик! Я еду в посольство! Я скоро вернусь!

И, бросив на по-прежнему стоявших в полном замешательстве carabinieri последний исполненный пламенного гнева взгляд, она выбежала прочь.

Когда, разглядев, наконец, у себя над головой заветные пурпурные полосы⁶⁹³и отпустив по его собственной просьбе измученного всей этой бешеной гонкой таксиста, Бэби взбежала по ступенькам и принялась жать на кнопку звонка, было ещё темно. Прежде, чем дверь, наконец, открылась, считавшей себя всемогущей представительнице рода Уорренов пришлось позвонить трижды! На пороге выросла грузная фигура сонного швейцара.

— Мне необходимо срочно переговорить с кем-нибудь из сотрудников, — в тот же миг не без тайной радости разглядев в нём англичанина, сказала она. — С кем угодно — но сию же минуту!

— Но мадам, все ещё спят… Мы открываемся в девять…

— Нет-нет, вы не поняли, — торопливо махнув рукой, ответила Бэби. — Здесь дорога каждая минута. Один человек… американский подданный… был жестоко избит здешней полицией! Он находится в тюрьме…

— Да поймите же, все ещё спят! В девять часов…

— Но я не могу ждать! По их милости он лишился глаза! Этот человек… Супруг моей сестры… Я только что была в участке. Они отказываются его отпускать! Неужели вам непонятно, что требуются срочные меры?! Послушайте, у вас с мозгами всё в порядке? Чего вы уставились на меня, как идиот?

— Простите, но в данный момент я ничем не могу вам помочь. Все ещё спят…

— Так пойдите и вытащите кого-нибудь из постели, вы, остолоп! — в ярости схватив его за плечи и стукнув головой о дверной косяк, завопила Бэби. — Это вопрос жизни и смерти! Если вы сейчас же не пойдёте и кого-нибудь не разбудите, можете считать, что вы уже покойник! Я…

— Кто давал вам право распускать руки?!

В этот момент из сумрачных глубин вестибюля послышался чей-то усталый, с гротонским акцентом⁶⁹⁴, бас:

— Кто это к нам в такую рань?

— Какая-то дама, сэр, — с видимым облегчением на лице ответил бедняга. — Она угрожала мне физической расправой…

Обернувшись туда, откуда доносился голос, швейцар на мгновение выпустил Бэби из виду, и она, моментально этим воспользовавшись, проскочила вовнутрь здания. На лестнице стоял, завернувшись в расшитый персидский халат, заспанный юноша. Бэби тотчас же бросился в глаза чудовищный ядовито-розовый цвет его лица, неестественно яркий и при этом совершенно безжизненный. Кроме того, рот у него на расстоянии казался завязанным белой тряпкой. Увидев Бэби, юноша поспешно отступил в тень.

— Ну, и что за переполох? — вяло поинтересовался он.

Начав вводить его в курс дела и от волнения всё ближе подступаясь к лестнице, она вскоре разглядела, что показавшийся ей издалека тряпкой предмет в действительности представляет собой не что иное как самый обыкновенный наусник⁶⁹⁵ и что лицо её собеседника покрыто толстым слоем кольдкрема⁶⁹⁶, чем, собственно, и объяснялся его странный, повергший было её в безотчётный ужас цвет. Тем не менее, вся эта жутковатая «экипировка» как нельзя лучше соответствовала ни свет ни заря ворвавшемуся в размеренную жизнь Бэби кошмару.

— Неужели я должна вам объяснять, что в подобной ситуации прийти на помощь — это ваша прямая обязанность?! — не увидев на его лице энтузиазма, возмущённо воскликнула она в заключение своей речи. — Вы должны бросить всё и ехать вместе со мной в участок! Наш с вами долг — сейчас же освободить этого подвергшегося несправедливым гонениям здешних властей человека!

— Признаться, дельце не из приятных, — заметил юноша.

— Да, — уже примирительным тоном согласилась Бэби. — И что?

— Понимаете, драка с полицией… — начал он, и в его голосе ей послышались предательские нотки страха за собственную шкуру. — В любом случае, до девяти часов что-либо предпринимать нет смысла.

— До девяти часов! — возмущённо повторила она. — Послушайте, неужели у вас хватит совести сидеть сложа руки?! По крайней мере, ведь можем же мы с вами сейчас поехать в участок и проследить, чтобы ему не нанесли новых увечий?!

— Ничего подобного нам делать не разрешается. Вопросы такого рода относятся к компетенции консульства. А оно тоже открывается в девять…

При виде его кажущегося из-за наусника лишённым всяких эмоций лица Бэби вновь охватила ярость.

— Да сколько же раз вам повторять, что сидеть и ждать до девяти я не могу?! В участке я узнала, что эти изверги выбили ему глаз! У него ряд серьёзных травм… Ему необходима медицинская помощь! Я просто немедленно должна его увидеть! — И, зная, что её слёзы подействуют на него лучше всяких слов, она позволила себе потерять самообладание и, не выдержав накала собственных эмоций, разрыдалась. — Сделайте же что-нибудь, умоляю!.. Ведь спасать попавших в беду американцев — это ваша работа…

Однако он, этот кичливый молокосос с восточного побережья Соединённых Штатов, оказался для неё непробиваем! Покачав головой в знак сожаления о том, что такая респектабельная дама всё никак не может понять, о чём он ей толкует, он лишь плотнее запахнул свой халат и спустился на несколько ступенек ниже.

— Запишите для этой леди адрес консульства, — сказал он, обращаясь к швейцару. — Да, и разыщите также для неё адрес и номер телефона доктора Колаццо. — Затем с лицом охваченного праведным гневом Христа он обратился к Бэби: — Итак, мадам, да будет вам известно, что функцией дипломатического корпуса является представительство высших государственных органов Соединённых Штатов Америки перед высшими государственными органами Республики Италия. Защитой прав отдельных граждан мы занимаемся лишь при наличии соответствующего поручения Госдепартамента⁶⁹⁷. Человек, за которого вы ходатайствуете, нарушил законы страны своего пребывания и вследствие этого был арестован. Любого итальянца, совершившего нечто подобное, скажем, в Нью-Йорке, постигла бы та же участь! Единственным органом, который может освободить вашего подопечного, является итальянский суд. В случае если по факту избиения будет открыто судебное производство, вы можете рассчитывать на юридическую и иную помощь консульства, которое как раз и занимается на постоянной основе защитой прав американцев. А оно, повторяю, открывается в девять. Поверьте, мадам, будь этот человек мне родным братом, я всё равно ничего не смог бы для него сделать…

— Вы можете позвонить в консульство? — перебила его Бэби.

— Пытаться оказывать на его сотрудников давление мы не имеем права. Как только в девять часов приедет консул…

— Может быть, вы хотя бы скажете мне, где он живёт?

— Нет, — после минутного колебания покачал головой он. — Вот, прошу вас, — и, взяв из рук швейцара записку, он протянул её Бэби. — А сейчас извините, мадам, но…

Он проводил её до выхода, и на его пронзительно- розовое, изуродованное закреплённой под носом полотняной повязкой лицо упал багровый отсвет тусклой осенней зари. В следующее мгновение хлопнула дверь, и Бэби, не пробыв в посольстве и более десяти минут, вновь стояла на его мраморном крыльце одна.

Площадь перед парадным входом была пуста. Лишь какой-то старик, вооружившись метлой, сметал со ступеней окурки. Уже через минуту поймав такси, Бэби отправилась в консульство. Там, однако, никого, кроме трёх отчаянно драивших лестницу оборванок-уборщиц, не было. Она попыталась было выяснить у них домашний адрес консула, но объясниться с ними по-итальянски ей не удалось. Тогда, будучи не в силах совладать с вдруг накатившим на неё страхом, она выбежала на улицу и велела таксисту везти её обратно в участок. Где находится сей оплот правопорядка, он не знал, но с помощью слов semper dritte, dextra и sinestra⁶⁹⁸ Бэби всё же удалось растолковать ему, куда ехать. Оказавшись в нужном районе, она отпустила такси и принялась кружить по уже знакомому ей лабиринту зигзагообразных аллей. Однако, решительно все перекрёстки и дома были на одно лицо! Наконец, в очередной раз выбежав из какого-то закоулка на Испанские ступени, она заметила вдали огромную вывеску офиса компании «Амэрикан Экспресс». При виде слова «Амэрикан» она готова была кричать от радости! В одном из окон горел свет, и Бэби, тотчас же перейдя на другую сторону улицы, дёрнула дверь. Офис, однако, был ещё закрыт, и она услышала, как висевшие где-то в его вестибюле часы пробили семь. Тогда она вспомнила о Коллисе Клэе.

С трудом воскресив в памяти название пару раз виденного ею недалеко от «Эксцельсиора»⁶⁹⁹ замшелого, будто на скорую руку перестроенного из чьего-то опустевшего особняка, сплошь обитого внутри алеющим в окнах плюшем и потому, должно быть, нестерпимо душного отеля, она снова поймала такси и отправилась в путь. Старая злая тётка- администратор сперва ей нагрубила, дескать, беспокоить мистера Клэя не велено, и пускать её одну к нему в номер категорически отказалась. Затем, однако, поверив, наконец, что Бэби не является его любовницей, она смягчилась и даже вызвалась её проводить.

Коллис Клэй храпел в чём мать родила на кровати. Вернувшись вчера, что называется, на бровях, при появлении Бэби он проснулся с большим трудом, а потому и наготу свою постыдную осознал не сразу. Эту досадную оплошность он почёл за благо загладить проявлением исключительной застенчивости: едва опомнившись, схватил в охапку свою одежду и поспешно ретировался в ванную.

— Тьфу ты, ёлки зелёные, надо же было… Надо же было… так опозориться… перед бабёнкой! — бормотал он себе под нос, натягивая брюки.

Как только Коллис вышел, они с Бэби, наведя по телефону справки относительно точного месторасположения полицейского участка, незамедлительно отправились в путь.

Прибыв на место, они обнаружили, что дверь тюремной камеры по приказу капитана была открыта, и Дика выволокли в караульную. Там двое carabinieri усадили его на стул, кое-как стёрли с его лица пятна крови, отряхнули с его костюма пыль и, виновато опустив глаза, нахлобучили ему на голову шляпу.

Бэби, затаив дыхание, стояла в дверях.

— С вами пока останется здесь мистер Клэй, — сказала она ему, тщетно пытаясь унять бившую её дрожь. — Я же немедленно еду за доктором и к консулу.

— Ладно, Бэби.

— А вы просто ждите и ни о чём не беспокойтесь.

— Ладно, Бэби.

— Я скоро вернусь.

Когда она приехала в консульство, было уже восемь, и ей разрешили ждать в приёмной. Ближе к девяти прибыл, как и было обещано, консул, после чего Бэби, рыдая от усталости и бессильной злобы, изложила ему суть своего дела. Выслушав её, консул нахмурился. Обронив пару слов о том, как опасно ввязываться, находясь за границей, во всякие подозрительные авантюры, он сослался на крайнюю занятость и пообещал уделить внимание её вопросу чуть позже. По-видимому, более всего на свете его беспокоило то, что настырная посетительница может, наплевав на условности, прорваться к нему вне очереди.

— Думаю, вам лучше подождать меня в коридоре, — несколько раз повторил он, и Бэби с ужасом прочла в его подслеповатых старческих глазах одно-единственное желание: любой ценой не оказаться в центре готового разгореться скандала.

Чтобы скоротать время и хотя бы немного успокоиться, она позвонила врачу. Продиктовав ему адрес участка, Бэби решила понаблюдать, что консул станет делать дальше. Вскоре здание было битком набито посетителями, и некоторые из них удостоились чести быть допущенными в высокий кабинет. Примерно через полчаса Бэби, улучив момент, когда очередной «счастливчик» вышел, оттолкнула стоявшего на пороге секретаря и взяла заветную дверь штурмом.

— Послушайте, а вам не кажется, что это просто издевательство?! Ваш соотечественник, чьи права вы обязаны здесь защищать, избит до полусмерти и брошен в тюрьму, а вы не изволите пошевелить даже пальцем, чтобы его спасти!

— Подождите, миссис…

— Я и так здесь жду уже битый час. Немедленно бросайте к чёртовой матери эти ваши бумажки и едемте со мной!

— Куда?!

— В участок! Неужели вам до сих пор непонятно, что мы должны немедленно его оттуда вызволить?!

— Но миссис…

— В Соединённых Штатах мы люди далеко не последние, — заявила Бэби, и у рта её обозначились жёсткие складки. — Если бы наша семья не опасалась огласки, мы могли бы с лёгкостью… В общем, я позабочусь, чтобы о вашей преступной бездеятельности как можно скорее узнали в соответствующих органах. Будь мой зять британским подданным, он давно уже вышел бы на свободу! Но вы, похоже, так боитесь здешней полиции, что вообще забыли, зачем здесь сидите!

— Позвольте, миссис…

— А теперь быстро надели шляпу и марш за мной!

Услышав о шляпе, консул не на шутку встревожился. Пытаясь скрыть охватившее его волнение, он принялся протирать очки и копаться в бумагах. Но всё было тщетно! Ибо прямо перед ним стояла, меча громы и молнии, гордая дочь великого американского народа! Та слепая, сметающая всё на своём пути сила, которая, расшатав моральные устои многомиллионной нации, чуть было не погребла могущественнейшую страну земного шара под завалами грязных пелёнок, оказалась престарелому консулу не по зубам. Сняв телефонную трубку, он принялся набирать номер вице-консула. Бэби молча возликовала.

Сидя в караульной, Дик наслаждался лучами щедрого утреннего солнца. Рядом с ним скучал, придвинув себе стул, Коллис, а чуть поодаль прохаживались взад-вперёд двое carabinieri. Все вчетвером они ждали, что вот-вот произойдёт что-то невероятное. Своим единственным зрячим глазом Дик пытался поймать в поле зрения тех, кто его искалечил. Это были простые, оба с характерно укороченной верхней губой, тосканские⁷⁰⁰ крестьяне. Даже не верилось, что такие кроткие, молчаливые парни вообще могут кого- то избить! В конце концов Дик настолько освоился, что велел одному из них принести себе стакан пива.

Слегка захмелев, он не замедлил усмотреть в произошедшем повод для самоиронии. Пытаясь понять, что же стало первопричиной постигшего доктора Дайвера несчастья, Коллис стал было грешить на прекрасную англичанку, но Дик уверял, что она исчезла задолго до того как всё это случилось. По зрелом размышлении Коллис с ним согласился. Бедняга никак не мог отделаться от навязчивой мысли о том, что мисс Уоррен видела его нагишом в постели.

Бушевавшая в душе у Дика буря мало-помалу стихла, и теперь, восседая со стаканом в руке посреди пыльной, засиженной мухами комнаты, он впервые в жизни наслаждался полной, безоговорочной свободой. То, что произошло с ним, настолько не вписывалось в рамки обыденности, что всё остальное после этого просто не имело смысла. Чисто теоретически идеальным для него решением было бы раз и навсегда вычеркнуть прошедшую ночь из собственной жизни. Но, поскольку сделать это ему было не под силу, его положение можно было с уверенностью считать безнадёжным. Дик знал, что никогда уже не будет таким, как прежде, и в нынешнем его зыбком, подвешенном состоянии ему рисовались самые разнообразные, одна причудливее другой, картины того, каким окажется его новое, вот-вот готовое возникнуть их хаоса эмоций «я». То, что произошло, было чистейшим форс-мажором⁷⁰¹. Воспринять крах собственной личности как отправную точку для духовного роста ни один взращённый на традиционных западных ценностях индивид не способен. Простить своих обидчиков для него значит принять их в свою душу, то есть полностью себя с ними отождествить, что само по себе абсурдно…

Когда Коллис заикнулся о справедливом возмездии, Дик лишь молча покачал головой. В этот момент дверь вдруг распахнулась, и в караульную ворвался, внеся с собой шум, гам и суету, молодой, весь с иголочки, с начищенными до блеска пуговицами, одним словом, исполненный решимости перевоспитывать человечество лейтенант. Подбежав к вставшим перед ним навытяжку carabinieri и выхватив у одного из них пустую бутылку, он обрушил на своих оболтусов-подчинённых поток ругательств. Собственную реформу итальянской полиции он, по-видимому, решил начать, как и повелевал воспринятый им модный прагматизм⁷⁰², из торжественного выдворения за пределы участка злополучной посудины! Дик посмотрел на Коллиса и разразился смехом.

Вскоре к ним присоединился вице-консул — ещё совсем молодой, но уже согбенный и близорукий от непрерывного бумагомарания человек по фамилии Суонсон. Все вместе они отправились туда, где изувеченный полицией Дик должен был предстать перед продажной итальянской Фемидой⁷⁰³. Коллис и Суонсон поддерживали его под руки, а carabinieri неотступно следовали сзади. Сквозь редеющую утреннюю мглу тусклым жёлтым пятном проглядывало солнце, на площадях и под аркадами уже толпилось множество людей, и Дик, пряча под широкополой шляпой своё изуродованное лицо, с таким нетерпением стремился, как можно было предположить, навстречу правосудию, что все остальные за ним едва успевали. Наконец, один из коротышек-carabinieri, с трудом догнав его, начал громко выражать своё недовольство. К счастью, Суонсон всё мигом уладил.

— Опозорил я вас, правда? — по-детски радовался Дик.

— Вас, должно быть, никто не предупредил, что итальянцы… В общем, у них чуть ли не каждая вторая драка заканчивается убийством, — робко пролепетал в ответ ему вице-консул. — Думаю, на первый раз вам простят, но, будь вы местный, вам наверняка пришлось бы провести несколько недель за решёткой. И уж там-то, чёрт бы их всех побрал, вам бы мало не показалось!

— Вы, должно быть, и сами там бывали?

В ответ Суонсон лишь загадочно улыбнулся.

— Знаете, он славный малый, — поведал Дик Коллису. — Башковитый и ничего не строит из себя… И советы даёт просто офигенные! В общем, парень что надо, но я думаю, в тюряге он всё-таки сидел! Причём не день и не два…

Суонсон рассмеялся.

— Я лишь хотел вам сказать, что необходимо соблюдать осторожность. Эти люди… Вы ведь их не знаете…

— Кто, я? — запальчиво возразил Дик. — Да я знаю этих вонючих итальяшек как облупленных! Эй, вы, потомки Ромула⁷⁰⁴, поняли? — с вызовом крикнул он, обернувшись к семенившим позади carabinieri.

— А теперь, к сожалению, мне придётся с вами попрощаться, — смущённо проговорил Суонсон у здания суда. — Я уже известил вашу свояченицу, что я… Что наверху в зале вас будет ждать приглашённый нами адвокат. Не забывайте же, прошу вас, об осторожности!

— Надеюсь, мы с вами ещё встретимся, — сердечно пожав ему руку, ответил Дик. — Примите мою искреннюю благодарность. Уверен, что вас ожидает блестящее будущее…

Одарив Дика на прощанье улыбкой и вновь напустив на себя являвшееся, по его мнению, неотъемлемым атрибутом занимаемой им должности брюзгливое выражение, Суонсон зашагал прочь.

Со всех четырёх сторон здания суда располагались ведущие к дверям верхнего этажа наружные лестницы. Когда Дик в сопровождении Коллиса и двоих carabinieri начал подниматься по ступеням, в толпе собравшихся внизу зевак вдруг поднялся шум.

— Что там творится? — слыша ругань, угрозы и свист, в ужасе спросил он.

Один из carabinieri подозвал к себе из первых рядов нескольких человек и, сказав им пару слов, мигом водворил порядок.

Затем они вошли в зал, и через минуту началось заседание. Нанятый консульством обнищалого вида итальянец-адвокат подошёл к судье и принялся что-то долго и нудно ему объяснять. Дик с Коллисом, стоя в сторонке, терпеливо ждали. Вскоре какой-то немного говоривший по-английски служащий, поплотнее затворив выходившее во двор, где собралась толпа, окно, объяснил им причину сопровождавших их появление беспорядков. Как оказалось, этим утром должны были привезти из Фраскати⁷⁰⁵ на суд какого-то изнасиловавшего и зарезавшего пятилетнюю девочку мерзавца, за которого все эти ротозеи и приняли явившегося под конвоем Дика.

Ещё через несколько минут адвокат объявил Дику, что тот свободен. Суд пришёл к выводу, что во время предварительного заключения подсудимый уже понёс достаточно суровое наказание.

— Скажите на милость, за что же?! — громко возмутился Дик. — Я ведь ничего не совершил!

— Идёмте, хватит вам уже! — одёрнул его Коллис.

— Я всего лишь немного проучил этих хапуг-таксистов…

— Как следует из обвинительного заключения, вы подошли к находившемуся при исполнении inquisitore⁷⁰⁶ и, сделав вид, что собираетесь пожать ему руку, вместо этого нанесли ему телесные повреждения…

— Но это ложь! Я честно предупредил его, что намерен ему врезать, а кроме того, я не знал, что он inquisitore, да ещё и при исполнении…

— Думаю, вам лучше уйти, — решительно сказал адвокат.

— Да идёмте же, наконец! — воскликнул, потеряв терпение, Коллис и, взяв его под руку, потащил за собой к выходу.

— За мной последнее слово подсудимого! — продолжал кричать Дик. — Я обязан изложить суду мотивы совершённого мною изнасилования малолетней! Мало ли, может, я…

— Да идите же, чёрт вас побери!

У выхода его поджидали в такси Бэби, на которую он считал ниже своего достоинства даже смотреть, и с первого же взгляда не понравившийся ему врач, чья суровая манера держаться изобличала в нём одного из наиболее скользких и неприятных европейских типов, а именно тип морализирующего латинянина. По дороге Дик пытался изложить им своё видение истоков произошедшего с ним несчастья, но, не заметив с их стороны особого сочувствия, вскоре умолк. По возвращении в «Квиринал» доктор тщательно смыл с его лица липкий пот и остатки крови, вправил на место нос, рёбра и вывихнутые пальцы, обработал спиртом мелкие раны и наложил на выбитый глаз заставившую его на миг поверить в возможное возвращение утраченного зрения повязку. Видя, что охватившее его нервное возбуждение всё никак не идёт на спад и понимая, что одним лишь самовнушением здесь делу не поможешь, Дик попросил, чтобы уснуть, минимальную дозу морфия⁷⁰⁷. Когда под воздействием лекарства он погрузился, наконец, в сон, доктор и Коллис ушли, а Бэби до самого прибытия вызванной ею из английского дома престарелых сиделки продолжала бодрствовать у изголовья его кровати. Ей выдалась нелёгкая ночь, но, как следует всё обдумав, она решила, что приложенные ею усилия были не напрасны: ибо отныне, если, конечно, спасённый ею Дик ещё сможет приносить её семье хоть какую-то пользу, они будут, как бы ни были огромны все его предыдущие заслуги, всегда иметь над ним неоспоримое моральное превосходство.

---

Примечания к части 2

Глава 1

³¹¹ Гориция (ит. Gorizia) — город и коммуна в Италии, на границе со Словенией, административный центр одноимённой провинции. Во время Первой мировой войны этот город оказался в центре нескольких сражений при Изонцо. В 1916 году сильно повреждённая в боях Гориция была занята итальянскими войсками.

³¹² Битва на Сомме (река на севере Франции), в которой армии Британской империи и Французской республики сражались с армией Германской империи, длилась с 1 июля по 18 ноября 1916 года. Она была крупнейшей в ходе Первой мировой войны и одной из самых кровопролитных в истории человечества. Впервые в мире на Сомме были применены танки. В следующем, 1917, году, хотя о наступлении обессиленных германских войск не могло быть и речи, на Западном фронте продолжалась позиционная война. На Сомме объединённая англо-французская армия вела подготовку к новой военной операции.

³¹³ Битв на Эне (река в северо-восточной части Франции) в ходе Первой мировой войны было три: в 1914, 1917 и 1918 г. г. Первая битва (13–15 сентября 1914 года) закончилась крайним истощением сил обеих сторон и обозначила переход к позиционным боевым действиям. В романе, однако, речь идёт, по всей вероятности, о второй битве. Она проходила с 16 по 20 апреля 1917 года и получила название «наступление Нивеля». Битва эта была колоссальной ошибкой французской армии, потерявшей за пять дней 21 тыс. солдат (потери германской армии были значительно меньше). Итогом битвы стал вспыхнувший во французской армии мятеж и смещение генерала Нивеля с поста. Что касается третьей битвы на Эне, то она длилась с 27 мая по 6 июня 1918 года. В ней участвовали вновь прибывшие на Западный фронт американские войска. Закончилась она тем, что ввиду ожесточённого сопротивления союзников германским войскам был дан приказ остановиться на р. Марне. За этим последовало второе Марнское сражение (первое состоялось в 1914 году), в котором союзники одержали победу.

³¹⁴ Кантон (фр. canton) — территориальная единица (субъект федерации) в Швейцарии.

³¹⁵ Женева — город на юго-западе Швейцарии. Столица одноимённого франкоязычного кантона и административный центр одноимённой коммуны.

³¹⁶ Берн — город федерального значения, фактическая столица Швейцарии. Столица немецкоязычного кантона Берн и административный центр округа Берн-Миттельланд.

³¹⁷ Коммивояжер — разъездной торговый агент фирмы, предлагающий возможным покупателям товары по образцам и каталогам.

³¹⁸ Боденское озеро (устаревшее название — озеро Констанц) находится в предгорьях Альп на границе Германии, Швейцарии и Австрии. Через него протекает р. Рейн.

³¹⁹ Невшательское озеро находится на западе Швейцарии. Большая его часть расположена во франкоязычном кантоне Невшатель.

³²⁰ В августе 1914 года, когда германские войска вторглись на территорию Бельгии, в Швейцарии для защиты от возможной внешней агрессии были мобилизованы 220 000 человек. Однако уже в сентябре они (в основном выходцы из крестьянских семей) были распущены по домам.

³²¹ Скорее всего, изображение французов на упомянутых в романе плакатах связано с тем, что возникшая с началом Первой мировой войны угроза национальному единству Швейцарии во многом определялась симпатией немецкоязычных кантонов к Германии, а франкоязычных — к Франции. Тем не менее в годы войны Швейцарии удалось сохранить и единство, и нейтралитет.

³²² Соединённые Штаты Америки вступили в Первую мировую войну 6 апреля 1917 года. До этого они сохраняли нейтралитет. Американские войска принимали участие в боях на Западном и Итальянском фронтах.

³²³ По Конституции 1869 года Швейцария является номинально конфедерацией, а фактически — федеральной демократической республикой. В ней действует двухпалатный парламент.

³²⁴ Коннектикут — штат на северо-востоке США, входящий в регион Новая Англия. Столица — г. Хартфорд. Коннектикут был в числе первых тринадцати штатов, объявивших свою независимость от Великобритании.

³²⁵ Стипендия Родса (англ. Rhodes Scholarship) — международная стипендия для обучения в Оксфордском университете. Учреждена в 1902 году Сесилем Родсом для студентов из Британии, США и Германии. В настоящее время претендовать на эту стипендию могут студенты из целого ряда стран. Фонд им. Родса не только оплачивает обучение, но и предоставляет студентам средства на проживание.

³²⁶ Оксфордский университет (англ. Oxford University) — британский университет в г. Оксфорд (Англия). Один из старейших университетов в мире. Хотя точная дата его основания неизвестна, есть сведения, что обучение в Оксфорде велось уже в 1096 году. В настоящее время Оксфорд является не только одним из ведущих университетов мира, но и крупнейшим научно-исследовательским центром.

³²⁷ Университет Джона Хопкинса (англ. Johns Hopkins University) — частный исследовательский университет, основанный Джоном Хопкинсом в г. Балтимор, штат Мэриленд, США. Джон Хопкинс (1795–1873) — американский предприниматель и филантроп.

³²⁸ Зигмунд Фрейд (1856–1939) — знаменитый австрийский психиатр, основатель психоанализа, оказавшего значительное влияние на психологию, медицину, социологию, антропологию, литературу и искусство ХХ века. Взгляды Фрейда для его времени были новаторскими, а потому вызывали широкий резонанс и критику. Интерес к его теориям не угасает и поныне. В годы Первой мировой войны Фрейд, находясь в полуразрушенной Вене и страдая от депрессии, тем не менее создал целый ряд работ.

³²⁹ Вена — федеральная столица Австрии. Главные её достопримечательности — Венская опера (одна из известнейших в мире), Собор Святого Стефана, Шёнбрунн (летняя резиденция австрийских императоров), дворцовый комплекс Белведер и Хофбург (летняя резиденция Габсбургов).

³³⁰ Даменштифф Штрассе — улица в Вене.

³³¹ Дунай — вторая по протяжённости (после Волги) река Европы. Протекает по территории Германии, Австрии, Словакии, Венгрии, Болгарии, Украины и целого ряда других государств.

³³² То есть американского посольства в Вене.

³³³ Уильям Теккерей (1811–1863) — английский писатель, мастер реалистического романа. Сказка «Кольцо и роза» (англ. «The Rose and the Ring») была создана им в 1855 году. Произведение это имеет сатирическую направленность. (Цитата в тексте по переводу Р. Померанцевой.)

³³⁴ В США праздник чечётки (степа) отмечают 25 мая. Это день рождения первого исполнителя степа Билла Робинсона. Степ возник в ХІХ веке и считается танцем чернокожих.

³³⁵ Дик хочет сказать, что он стал бы студентом Йельского университета. Элайху Йель (1649–1721) — британский предприниматель, губернатор Британской Ост-Индской компании, ставший спонсором Энциклопедической (некоторое время также именовавшейся Коллегиальной) школы штата Коннектикут, которая в 1718 году в его честь была названа Йельским колледжем. Этот колледж стал основой Йельского университета. Также «Элайху» — это название основанного в 1903 году тайного общества студентов Йельского университета.

³³⁶ Иоганн Вольфганг Гёте (1749–1832) — немецкий поэт, государственный деятель, мыслитель, философ и естествоиспытатель. Был главным идеологом течения «Буря и натиск», а также одним из основоположников т. н. Веймарского классицизма. Отношение современников к Гёте порой бывало неоднозначным, однако не вызывает сомнений тот факт, что в своих произведениях, которые по праву вошли в сокровищницу мировой литературы, этот человек воплотил лучшие черты своей личности.

³³⁷ Карл Густав Юнг (1875–1961) — швейцарский психиатр, основоположник аналитической психологии. Как и Гёте, подвергался критике (в частности, имеются сведения о сотрудничестве Юнга с нацистским режимом), однако даже краткое знакомство с его биографией создаёт впечатление некой преемственности, внутренней гармонии и последовательного движения к намеченной цели.

³³⁸ Армадилл (броненосец) — млекопитающее, которое обитает в Южной и Центральной Америке.

³³⁹ Ахиллесова пята — слабое, уязвимое место. Образное выражение, истоки которого следует искать в древнегреческой мифологии. Как гласит легенда, мать новорожденного Ахилла (Ахиллеса), Фетида, желая сделать тело своего сына неуязвимым, окунула его в реку Стикс. При этом пятка, за которую она держала младенца, оказалась единственным местом, которого не коснулись священные воды и которое, следовательно, осталось уязвимым. Через много лет Парис убил Ахилла, попав ему стрелой в эту пятку.

³⁴⁰ Освоение американского Дикого Запада (англ. Wild West), включавшего в себя территорию современных штатов Северная Дакота, Южная Дакота, Монтана, Вайоминг, Колорадо, Канзас, Небраска, Оклахома и Техас, охватывает период от начала ХІХ века примерно до 1890 года (когда практически перестал существовать характерный для Дикого Запада жизненный уклад). Процесс освоения новых земель сопровождался бурным развитием скотоводства, а также вооружёнными стычками с индейцами.

³⁴¹ Бар-сюр-Об (фр. Bar-sur-Aube) — город и коммуна во Франции, в регионе Шампань — Арденны, примерно в 190 км на восток от Парижа.

³⁴² В карьере генерала Гранта был период, когда он ушёл с военной службы и, поселившись в Сент-Луисе, стал фермером, а затем переселился в Галену (штат Иллинойс) к отцу, который занимался кожевенным промыслом. Однако с началом Гражданской войны в Галене был образован волонтёрский отряд, избравший Гранта своим начальником. Так произошло его возвращение к военной службе.

³⁴³ Город Галена расположен на берегу р. Миссисипи и в ХІХ веке был крупным портом. Здесь можно увидеть дом, в котором до начала Гражданской войны проживал генерал Грант.

Глава 2

³⁴⁴ Альбисхорн — одна из вершин (909 м) находящейся в кантоне Цюрих горной цепи Альбис.

³⁴⁵ Как известно, ландшафт Швейцарии не является благоприятным для развития земледелия. Поэтому традиционно главной отраслью сельского хозяйства в этой стране является мясомолочное животноводство.

³⁴⁶ Швейцарские Альпы, относящиеся к западной группе альпийских гор, имеют протяжённость почти 200 км и занимают около 60 % всей территории страны. Самая высокая их точка — пик Монте-Роза (4 634 м).

³⁴⁷ Фуникулёр — (фр. funiculaire, от лат. funiculus — верёвка, канат) — рельсовое транспортное средство с канатной тягой для перевозки людей или грузов на небольшие расстояния в условиях сложного рельефа. Швейцария — родина фуникулёров. Их начали здесь строить в 1870-х г. г. Первый фуникулёр появился в Лозанне в 1877 году.

³⁴⁸ Цюрихский университет (нем. Universitat Zurich) — государственный университет в Цюрихе, крупнейший университет Швейцарии. История его берёт начало с 1525 года, однако официальное основание датируется лишь 1833 годом. С этим университетом была связана деятельность Альберта Эйнштейна, Зигмунда Фрейда, Карла Юнга и многих других выдающихся учёных.

³⁴⁹ Традиции швейцарских часовщиков восходят к XVI веку. Когда в 1541 году реформатор церкви Жан Кальвин запретил швейцарцам носить драгоценности, место последних заняли сочетавшие в себе точность и элегантность часы. В 1601 году была создана объединившая сотни мастеров Женевская Гильдия часовщиков. В течение столетий они улучшали, модифицировали и дорабатывали то, что было создано их предшественниками. Поэтому уже в XVII веке швейцарские часы стали лучшими в мире. Неудивительно, что целиком погружённый в научные изыскания Дик Дайвер чувствует сходство своего кропотливого умственного труда с работой часовщиков.

³⁵⁰ Цюрихское озеро (нем. Zurichsee) — озеро, расположенное в Швейцарии, на высоте 409 м над уровнем моря, между кантонами Санкт-Галлен, Швиц и Цюрих.

³⁵¹ Алессандро Калиостро (1743–1795) — известный мистик и авантюрист, в разных странах действовавший под разными именами.

³⁵² Во (фр. Vaud) — франкоязычный кантон на западе Швейцарии. Административный центр — г. Лозанна.

³⁵³ Эмиль Крепелин (1856–1926) — немецкий психиатр. Создал ряд учебников, известен широкой педагогической деятельностью и борьбой с алкоголизмом. Учителями его в годы профессионального становления были Ф. фон Ринекер, В.Вундт и Б.А. фон Гудден. Крепелин учился в Вюрцбургском и Лейпцигском университетах. Связывая воедино художественный вымысел и действительность, автор романа включает будущего знаменитого психиатра в число студентов занимавшегося преподаванием Грегоровиуса Первого.

³⁵⁴ Клиницист — врач, работающий в клинике, но занимающийся, кроме лечения пациентов, также научными наблюдениями и исследованиями.

³⁵⁵ Кренцэгг — гора возле Цюриха (4311 м).

³⁵⁶ Замещением (или вымещением) в психологии называют замену одного действия, потребности или объекта другим, более безопасным. Разновидностью замещения является сублимация. Замещение считается механизмом психологической защиты.

³⁵⁷ Рецидив (в психиатрии) — возврат симптомов психического заболевания, указывающий на возобновление или обострение болезненного процесса. Рецидив может быть как спонтанным, так и обусловленным определёнными внешними или внутренними факторами.

³⁵⁸ Шале (фр. chalet — хижина пастуха) — деревянный сельский домик в Швейцарии. Одной из особенностей его являются сильно выступающие карнизные свесы.

³⁵⁹ Появление первых учреждений для душевнобольных в Европе относится к XIV–XV в. в., однако общеизвестно, что создавались они не для лечения последних, а для их изоляции от общества. Ярким примером этого был открывшийся в Лондоне в конце XV века Бедлам, где умалишённые содержались в цепях. Лишь в 1793 году назначенный главным врачом парижского Бисетра Филипп Пинель впервые в истории снимает с несчастных оковы. И хотя большая часть перепуганного его действиями персонала при этом сбегает, благотворное воздействие на пациентов гуманного обращения сразу же становится очевидным. Началом новой эпохи в психиатрии стало провозглашение директором дома умалишённых в Ханвелле (Великобритания) Дж. Конолли принципа norestraint (т. е. «никаких стеснений»). В 60-70-е годы ХІХ века этот принцип получает распространение в Германии, Нидерландах, а также Швейцарии. В начале 70-х годов ХІХ века шотландский психиатр Б.Тьюк ввёл систему opendoor (открытых дверей), предусматривавшую почти полное отсутствие решёток и замков, а также возможность для пациентов свободно передвигаться по территории клиники. Следует отметить, что в современной психиатрии наметилась тенденция к тому, чтобы в подавляющем большинстве случаев оказывать помощь пациентам амбулаторно.

³⁶⁰ Для эпистолярного жанра характерно придание художественному тексту формы письма, чаще всего адресованного воображаемому персонажу.

³⁶¹ «Длинноногий дядюшка» (англ. «Daddy-Long-Legs») — произведение американской писательницы Джин Вебстер (1876–1916). Представляет собой серию писем, адресованных юной героиней своему таинственному опекуну, который в финале становится её первой любовью.

³⁶² «Притворщица Молли» (англ. «Molly-Make-Believe») — вышедший в 1911 году роман американской писательницы Элинор Холливел Эбботт (1872–1958). Как и «Длинноногий дядюшка», это произведение тоже содержит в себе элементы эпистолярного жанра.

³⁶³ Компьенское перемирие — соглашение о прекращении военных действий, заключённое 11 ноября 1918 года между Атлантой и Германией недалеко от французского города Компьень (Пикардия). Объективной причиной его заключения было безнадёжное состояние германской армии.

³⁶⁴ Мой капитан! (фр.)

³⁶⁵ мне наплевать (фр.)

³⁶⁶ гораздо искушённее в жизни, чем я (фр.)

³⁶⁷ Жанна д'Арк (Орлеанская дева) (1412–1431) — национальная героиня Франции, одна из командующих французскими войсками в Столетней войне. Попав в плен к бургундцам, была передана англичанам, осуждена как еретичка и сожжена на костре. В 1456 году была реабилитирована и в 1920 году причислена католической церковью к лику святых.

³⁶⁸ Мичиган-авеню — простирающаяся с севера на юг длинная улица в Чикаго. Является одной из самых старых и красивых в городе, своего рода символом респектабельности и блеска.

³⁶⁹ Грампластинки с конца ХІХ и почти до конца ХХ века оставались самым популярным носителем музыкальных и других звуковых записей.

³⁷⁰ Знаменитый двенадцатицилиндровый паккард (Twin Six/Twelve) был выпущен в США в мае 1915 года. Это был первый двенадцатицилиндровый автомобиль Америки, отличавшийся небывалыми для своего времени техническими характеристиками. Известен он был и в Советском Союзе. В частности, такой автомобиль был у Сталина.

³⁷¹ вечно ваша (фр.)

³⁷²Международное движение Красного Креста было основано в 1863 году. Административным центром его является Женева. Одна из главных задач этой организации — медицинская помощь раненым в бою. В годы Первой мировой войны основными видами деятельности Красного Креста стали также защита прав военнопленных и протест против применения химического оружия.

³⁷³ капитан (фр.)

³⁷⁴ Песня, слова из которой цитирует Николь, была создана в 1899 году. Называется она «Stay in Your Own Backyard» («Ты будь в своём саду»). Её исполняли Дик Хаймен и Артур Прайор. Это песня о чернокожем ребёнке, с которым не хотят играть его белые сверстники.

³⁷⁵ Растительный мир горной Швейцарии отличается изобилием ярких дикорастущих цветов. Преобладающими видами являются крокусы, нарциссы, рододендроны и эдельвейсы.

³⁷⁶ Висконсин — штат США, находящийся на севере центральной части страны. Столица — г. Мадисон.

³⁷⁷ Штаб — основной орган управления личным составом воинского формирования в военное время и руководства его обучением и подготовкой в мирное.

Глава 3

³⁷⁸ Лозанна (фр. Lausanne) — город на юго-западе Швейцарии, столица франкоязычного кантона Во и административный центр округа Лозанна.

³⁷⁹ человек во всех отношениях блестящий (фр.)

³⁸⁰ Женевское озеро (фр. Lac de Geneve) — самое большое озеро Альп и второе по величине после Балатона озеро Центральной Европы. Расположено на территории Швейцарии и Франции. Северный берег его является курортной зоной. Здесь находится прославленный Байроном Шильонский замок. Озеро идеально подходит для водных видов спорта, в том числе для гребли.

³⁸¹ Гёттингенский университет им. Георга-Августа (нем. Georg-August Universitat) — один из университетов Нижней Саксонии (Германия). Основан ганноверским курфюрстом Георгом-Августом (более известным как король Великобритании) в 1734 году.

³⁸² Так называемое «лечение покоем» изобрёл в ХІХ в. известный американский невропатолог Сайлас Вейр Митчелл (1829–1914). Оно применялось при истерии, неврастении и нервном истощении. Заключалось «лечение» в изоляции пациента от общества, постельном режиме и усиленном питании. Нередко запрещалась также любая физическая или умственная деятельность. Для поддержки мышечного тонуса применяли массаж и электротерапию. Критики данного метода отмечают, что главной его целью в действительности было не излечить болезнь, а сломить волю пациента, сделать его полностью зависимым от медперсонала. В частности, именно на это указывает испытавшая на себе «лечение покоем» писательница Вирджиния Вульф.

³⁸³ Шерлок Холмс (англ. Sherlock Holmes) — знаменитый литературный персонаж, созданный английским писателем Артуром Конан Дойлом (1859–1930). Первая повесть о знаменитом детективе («Этюд в багровых тонах») была написана в 1887 году, а последний сборник — «Архив Шерлока Холмса» — вышел в 1927 году. Произведения о поражающем своей проницательностью сыщике по праву считаются классикой детективного жанра.

³⁸⁴ Одной из главных достопримечательностей расположенного неподалёку от Чикаго, на берегу озера Мичиган, города Лейк-Форест является считающийся одним из лучших в штате Иллинойс пляж.

³⁸⁵ Чикагский университет (англ. University of Chicago) — частный исследовательский университет в г. Чикаго, штат Иллинойс, США. Основан в 1890 году.

³⁸⁶ Прерия — североамериканская форма степи. Преобладание в ней травянистых растений (деревья и кустарники здесь являются редкостью) обусловлено засушливыми климатическими условиями. До освоения Северной Америки белыми поселенцами в прериях обитало множество бизонов. Ныне эти огромные территории используются для выращивания пшеницы, кукурузы и других сельскохозяйственных культур.

³⁸⁷ Военные действия на море в годы Первой мировой войны главным образом заключались в блокаде флотами стран Антанты Германии, а также в попытках последней нарушить британское и французское судоходство с помощью подводных лодок и рейдеров. С 1914 по 1918 г. г. между Великобританией (поддерживаемой союзниками) и Германией шла битва за Атлантику.

³⁸⁸ Крейсер — военный корабль, способный выполнять боевые задачи независимо от основного флота.

³⁸⁹ Твид — мягкая на ощупь английская шерстяная ткань с небольшим ворсом. В 1920-е годы упрощённый вариант т. н. норфолкского твидового пиджака (предназначенного для охоты) становится атрибутом досуга.

³⁹⁰ Диагноз: раздвоение личности. Обострение, вступившее в заключительную стадию. Испытываемый пациенткой страх перед мужчинами не является конституциональным; он представляет собой лишь один из симптомов душевного расстройства. Прогноз неизвестен. (фр.)

³⁹¹ безрассудством (фр.)

³⁹² Гранд-отель Du Lac в находящемся недалеко от Лозанны городе Веве был открыт в 1868 году. Отель этот расположен на берегу Женевского озера.

³⁹³ В августе 1792 года, когда во Франции разгорелись революционные события, находившиеся на службе у французского короля Людовика XVI швейцарские гвардейцы мужественно защищали от восставших дворец Тюильри и самого монарха. В 1821 году в городе Люцерн в честь совершённого швейцарцами в Париже подвига был открыт памятник, изображающий поверженного льва.

Глава 4

³⁹⁴ Под социальным выздоровлением (в отличие от т. н. клинического) в психиатрии понимается возобновление адекватной умственной деятельности пациента в том объёме, который необходим для жизни в обществе.

³⁹⁵ Пансион (истор.) — закрытое среднее учебное заведение, где учащиеся обеспечиваются жильём и питанием. Следует отметить, что школы такого типа являлись характерными не только для Западной Европы и США, где они есть и поныне. В России до революции 1917 года тоже имелись пансионы.

³⁹⁶ Гроссмюнстер (нем. Grossmunster) — одна из трёх главных (наряду с Фраумюнстер и церковью святого Петра) церквей Цюриха. Выполнен этот храм в романском стиле. Возводить его начали в 1090 году, однако функционировать церковь начала лишь приблизительно в 1220 году, а датой завершения строительства считается 1492 год.

³⁹⁷ По всей вероятности, имеется в виду мост Мюнстербрюке (нем. Munsterbrucke). Проходя через реку Лиммат, этот мост словно соединяет две стоящие на её противоположных берегах церкви — Гроссмюнстер и Фраумюнстер.

³⁹⁸ Иоганн Каспар Лафатер (1741–1801) — швейцарский писатель, богослов и поэт, основатель криминальной антропологии. Наряду с проповедью христианства одной из главных сфер его интеллектуальной деятельности была физиогномика (что принесло ему невероятную популярность среди современников). Особенностью его мировоззрения было стремление примирить науку и религию. Погиб знаменитый пастор от пули пьяного французского мародёра. По-видимому, говоря, что Лафатер является его предшественником, Франц Грегоровиус имеет в виду то, что работая в клинике и сталкиваясь с необходимостью определять по чертам лица своих пациентов их характер, он опирается на созданное знаменитым пастором учение. Что же касается замечания о том, что Лафатера «ни в одной церкви не похоронили бы», то здесь, скорее всего, следует усматривать намёк на оригинальность и независимость взглядов известного проповедника, на его неутомимую деятельность, а также на его повышенный интерес к науке и всякого рода околонаучным изысканиям.

³⁹⁹ Иоганн Генрих Песталоцци (1746–1827) — швейцарский педагог, один из крупнейших педагогов-гуманистов своей эпохи. Разработанная им теория элементарного природосообразного воспитания и обучения продолжает сохранять актуальность и по сей день. Памятник, изображающий ведущего за руку ребёнка Генриха Песталоцци, был открыт в 1899 году и является одной из главных достопримечательностей Цюриха. Называя Песталоцци своим предшественником, Франц хочет подчеркнуть, что психиатру, как и учителю, нередко приходится «образовывать» своих подопечных, готовя их к жизни в обществе.

⁴⁰⁰Альфред Эшер (1819–1882) — швейцарский политик, промышленник и пионер в области железнодорожного транспорта. Памятник ему был открыт в Цюрихе в 1889 году.

⁴⁰¹ Ульрих Цвингли (1484–1531) — швейцарский реформатор церкви, христианский гуманист и философ. На его мировоззрение повлияли стоики, а также платонизм эпохи Возрождения. Цвингли считал, что Бог — это проявляющее себя всегда и всюду «высшее благо», а человек, несмотря на свою трагическую греховность, является связующим звеном между землёй и небом. Выступал против торговли индульгенциями, безбрачия священников и постов. Погиб в битве при Капелле, где в 1838 году ему и был поставлен памятник. Что касается памятника Цвингли в Цюрихе, то ему после продолжительных споров, связанных с неоднозначностью личности знаменитого реформатора, в 1885 году было отведено место на небольшой площади возле церкви Вассеркирхе.

⁴⁰² Пантеоном у древних греков и римлян назывался храм, посвящённый многим богам. В переносном значении пантеон — это собрание выдающихся личностей.

⁴⁰³ По окончании Первой мировой войны демобилизованные американские военные возвращались на родину, что, впрочем, порождало новые проблемы, прежде всего рост безработицы.

⁴⁰⁴ Интерлакен (нем. Interlaken) — коммуна в Швейцарии, в кантоне Берн. Является центром туризма и известным курортом. После реформации существовавший там монастырь был превращён в больницу для умалишённых.

⁴⁰⁵ Маниакально-депрессивный психоз — тяжёлое психическое расстройство, характеризующееся сменой двух фаз: маниакальной (повышенная возбудимость, стремление к деятельности, необоснованный оптимизм) и депрессивной (угнетённое состояние психики, самообвинение, попытки суицида).

⁴⁰⁶ Необходимость помощи Франции (как и другим западноевропейским странам) со стороны США в восстановлении экономики после Первой мировой войны была продиктована не только понесёнными в результате военных действий тяжёлыми потерями, но и ростом бунтарских настроений среди рабочих, материальное положение которых в связи с наступившим кризисом значительно ухудшилось.

⁴⁰⁷ Раут — торжественный светский приём, званый вечер без танцев (в отличие от бала).

Глава 5

⁴⁰⁸ Очень красивый. (исп.)

⁴⁰⁹ Комо (ит. Como) — город в итальянском регионе Ломбардия, административный центр одноимённой провинции. Расположен в живописной местности, в обрамлении предгорий Альп, у озера Комо.

⁴¹⁰ Франц фон Зуппе (1819–1895) — австрийский композитор и дирижёр. Оперетта в двух актах «Лёгкая кавалерия» была создана им в 1866 году.

⁴¹¹ Спокойной ночи, синьора. (исп.)

⁴¹² Фонограф — прибор для записи и воспроизведения звука. Первый фонограф был изобретён Томасом Эдисоном (1877). Вслед за его моделью не замедлили появиться другие, которые, несмотря на все недостатки конструкции, приобрели в Европе и США огромную популярность. Появление фонографа послужило толчком к развитию звукозаписывающей индустрии.

⁴¹³ Индостан — полуостров на юге Азии. Популярную песню с таким названием создал в 1918 году американский композитор Оливер Уоллес.

⁴¹⁴ Появление этой композиции тоже датируется 1918 годом. Её исполняли дуэтом Гус Вэн (1886–1968) и Джо Шенк (1891–1930).

⁴¹⁵ Песня времён Первой мировой войны. Чарльз Маккаррон и Кэри Морган записали её всё в том же 1918 году.

⁴¹⁶ Эту песню записали в 1917 году исполнительница Олив Клайн (использовавшая также псевдоним Элис Грин) и канадский певец Гарри Макдоноу.

⁴¹⁷ Тоже песня времён Первой мировой войны (записана в 1918 году). Авторами её считаются Генри Кример и Тернер Лейтон. Тема песни — печаль девушки в связи с уходом её любимого чернокожего парня на войну.

⁴¹⁸ Трудотерапию как один из методов социальной реабилитации психически больных людей начали применять ещё в XVIII веке.

⁴¹⁹ «До свиданья, Летти!» — популярный в 1916 году американский мюзикл. Тогда же вышла и пластинка с одноимённым названием. В 1920 и 1929 г. г. на основе мюзикла были созданы два комедийных фильма.

Глава 6

⁴²⁰ Колледж Святой Хильды (англ. St Hilda’s College) до 2008 года являлся единственным женским колледжем Оксфордского университета. Открыт он был Доротеей Бил в 1893 году. В настоящее время в этом колледже учатся студенты обоих полов.

⁴²¹ Появление используемых во время трапезы салфеток из ткани в их более или менее современном виде относится к XVII веку. Кольца, в которые вдевали изящно свёрнутые салфетки, служили для украшения праздничного стола. Знатные и состоятельные семьи приобретали целые наборы таких колец. Их изготавливали из дорогостоящих материалов, например, из серебра, на них выбивали фамильный герб, инициалы членов семьи или же просто орнамент. В настоящее время кольца для салфеток изготавливаются из самых разных материалов, вплоть до атласной ленты.

⁴²² Ах ты боже мой! Принеси, пожалуйста, Дику ещё один стакан пива! (нем.)

⁴²³ Бакенбарды — полоски волос, оставляемые при бритье между висками и ртом. Возникнув в XVIII веке, мода на них прошла лишь в начале XX, когда стали утрачивать былую актуальность также борода и усы.

Глава 7

⁴²⁴ По всей вероятности, речь идёт о туфлях, которые в 1906 году начала производить специализировавшаяся на спортивных товарах компания Spalding. Основой для них послужили белые теннисные туфли 1870-х годов. Новыми элементами, создавшими демократичную всеамериканскую обувь «унисекс», стали низкие наборные каблуки, шнуровка спереди и цветная (обычно чёрная или красная на белом фоне) нашивка в форме седла на союзке.

⁴²⁵ Английский портной Томас Бёрберри основал свою компанию в 1856 году. В 1879 году он изобрёл габардин — прочную водонепроницаемую и одновременно дышащую ткань. В конце ХІХ века мужские, а затем, с 1910 года, и женские пальто из габардина быстро вытеснили пользовавшиеся до этого популярностью макинтоши из тяжёлой прорезиненной ткани. Именно в таком пальто приходит на свидание Николь Уоррен. Следует отметить, что плащ от Бёрберри носил сам премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль. В настоящее время эта компания выпускает мужские и женские коллекции, а также одежду для детей и парфюмерию.

⁴²⁶ Типично ирландская внешность — это рыжие волосы, веснушки и голубые глаза. Именно этому описанию в той или иной степени соответствует Дик Дайвер. Интересно отметить, что этот облик традиционно связывают не с «типично мужской несгибаемостью», как считает Николь, а, наоборот, с такими чертами ирландского национального характера, как добродушие, общительность и чувство юмора.

⁴²⁷ Рэгтайм (англ. ragtime— «рваный ритм») — жанр американской музыки, пользовавшийся особой популярностью с 1900 по 1918 г. г. Считается одним из предшественников джаза. После Первой мировой войны рэгтайм вновь входит в моду, но уже как салонный танец. От него произошли другие танцы, в том числе фокстрот. Наиболее известный представитель рэгтайма — Скотт Джоплин (1868–1917).

⁴²⁸ Викторианский стиль в интерьере сформировался во второй половине ХІХ века (в годы правления королевы Виктории). Он символизирует респектабельность и стабильность. Его основные черты — использование ценных пород дерева и дорогостоящего текстиля, наличие традиционного камина, а также сдержанная цветовая гамма.

⁴²⁹ — Добрый вечер, доктор!

— Добрый вечер, месье.

— Хорошая погода.

— Да, просто отличная.

— А вы к нам насовсем?

— Нет, всего лишь с визитом.

— Ах, вот как… Ну, прощайте, доктор! (фр.)

⁴³⁰ Первые две линии электрического трамвая были открыты в Цюрихе в марте 1894 года.

Глава 8

⁴³¹ Отель с таким названием существует с 1906 г. не в Цюрихе, а в Люцерне.

⁴³² Роллс-ройс (англ. Rolls-Royce) — знаменитый британский автомобиль, считающийся символом традиционной английской надёжности и респектабельности. Выпускается с 1904 года.

⁴³³ Знаменитый цюрихский Гроссмюнстер украшают не только изображения святых, но и рельефы вполне приземлённого, порой даже слегка непристойного содержания, вызывающие одновременно смех и ужас. Разумеется, что на «парадном фасаде» храма ничего подобного увидеть нельзя. Местом, где «чудовища» представлены «в ассортименте», можно считать клуатр Гроссмюнстера. (Клуатр — это типичная для романской и готической архитектуры крытая обходная галерея, обрамляющая двор монастыря или церкви).

⁴³⁴ Этиология — медицинский термин, обозначающий причину или совокупность причин, которые приводят к заболеванию.

⁴³⁵ Кобленц (нем. Koblenz) — город на западе Германии, в федеральной земле Рейнланд-Пфальц. История его восходит к временам Юлия Цезаря.

⁴³⁶ Транспортные суда предназначены для перевозки пассажиров и небольших срочных грузов (почта, багаж).

⁴³⁷ Корректура — совокупность исправлений и сам процесс исправления ошибок в тексте будущей книги.

⁴³⁸ Монтрё (фр. Montreux) — город на западе Швейцарии, во франкоязычном кантоне Во. Расположен на берегу Женевского озера, в центре традиционного винодельческого региона. Благодаря близости Альп отличается мягким климатом, чем и обусловлена его популярность в качестве курорта.

⁴³⁹ В действительности горы с названием Югенхорн не существует. Исследователи творчества Фицджеральда считают, что речь идёт о расположенной неподалёку от Монтрё вершине (1 875 м) с французским названием DentdeJaman (Зуб Жаман).

⁴⁴⁰ Имеется в виду ранее упоминавшееся Женевское озеро. Именно по его побережью проходит маршрут совершённого Диком и в конечном итоге повлиявшего на его судьбу путешествия на фуникулёре.

⁴⁴¹ Как следует полагать, помехой для посещения ими Швейцарии в предыдущие годы стала Первая мировая война.

⁴⁴² Как известно, главные персонажи Артура Конан Дойла — это уже упоминавшийся ранее в романе Шерлок Холмс и его помощник доктор Ватсон. Наблюдая за вновь прибывшими в Швейцарию англичанами, Дик Дайвер усматривает в их манере держаться сходство с поведением созданных фантазией знаменитого писателя сыщиков.

⁴⁴³ Оползень — вызываемое различными причинами геологического характера смещение масс горных пород по склону. Является опасным явлением, приводящим к разрушению построек и гибели людей. Так как Швейцария — страна гор, то оползни там происходят сравнительно часто.

⁴⁴⁴ Речь идёт о прибытии из Великобритании и США на являющееся известным курортом Женевское озеро отдыхающих.

⁴⁴⁵ Бриджи возникли в XVI веке как часть мужского костюма для верховой езды. Тогда их надевали с высокими сапогами. С распространением длинных брюк бриджи сохранили своё значение как элемент спортивной одежды.

⁴⁴⁶ Глион (фр. Glion) — одна из самых живописных деревень Швейцарской Ривьеры. Расположена в пригороде Монтрё, на высоте 700 м над уровнем моря. Отсюда открывается прекрасный вид на Женевское озеро, Шильонский замок и окружающие горные цепи. В 1883 году между Глионом и Монтрё был построен один из старейших в Швейцарии фуникулёров. Именно о нём и идёт речь далее в романе.

⁴⁴⁷ Ла-Тур-де-Пельц (фр. La Tour de Pelz) — город в швейцарском кантоне Во, на Женевском озере, между Монтрё и Веве.

⁴⁴⁸ До изобретения электропривода фуникулёр приводился в действие путём заполнения бака верхнего вагона водой, которая и обеспечивала необходимую для опускания вниз тяжесть.

⁴⁴⁹ Идея создания фуникулёра возникла в 1825 году и была реализована в 1854 году сначала в Италии, а затем в Австрии. Изобретателем описанного в романе фуникулёра с водяным балластом является Никлаус Риггенбех. Интересно отметить, что в настоящее время в США имеется 63 фуникулёра, а в сравнительно небольшой Швейцарии — 62.

⁴⁵⁰ В Италии, где, как и в Швейцарии, рельеф для этого достаточно благоприятен, в конце ХІХ века тоже начали появляться фуникулёры.

⁴⁵¹ Вале (фр. Valais) — двуязычный (французский язык преобладает над немецким) кантон на юго-западе Швейцарии. Административный центр — г. Сьон. Именно в Вале расположен самый высокий в мире фуникулёр.

⁴⁵² В настоящее время являющаяся частью Франции и Швейцарии Савойя в эпоху Средневековья была самостоятельным герцогством, в годы своего расцвета включавшим в себя Ниццу, Геную, Женеву и Пьемонт.

⁴⁵³ Имеется в виду не город Женева, а одноимённый франкоязычный кантон.

⁴⁵⁴ Рона (фр. Rhone) — река в Швейцарии и Франции. Является одной из великих рек Франции. Исток её находится в швейцарском кантоне Вале на Ронском леднике в Лепонтинских Альпах, на высоте 1753 м. Река протекает через Женевское озеро, миновав Лион, проходит через Ронскую низменность и, наконец, впадает в Лионский залив Средиземного моря.

⁴⁵⁵ Женевское озеро расположено в самом центре Западной Европы.

⁴⁵⁶ Курзал — помещение на курорте, предназначенное для отдыха и проведения культурно-развлекательных мероприятий.

⁴⁵⁷ Шильонский замок (фр. Chateau de Chillon) расположен на Швейцарской Ривьере, возле Женевского озера, в трёх километрах от города Монтрё. Замок представляет собой комплекс из двадцати пяти построенных в разное время элементов. Первое упоминание о нём как резиденции графов Савойских относится к 1160 году, строительство же его, по одной из версий, было начато в ІХ веке.

⁴⁵⁸ Саланьон (фр. ile de Salagnon) — скалистый остров на Женевском озере. В 1890 году французский художник Теобальд Шартран, став владельцем острова, построил там виллу, званые вечера на которой привлекали представителей богемы даже из Парижа.

⁴⁵⁹ Цветы рвать воспрещается. (фр.)

⁴⁶⁰ «Дороти Перкинс» — один из наиболее известных сортов плетистой розы. Выведен в 1901 году американцем Чарльзом Перкинсом, который и назвал его в честь своей внучки.

⁴⁶¹ Здравствуйте, доктор! (фр.)

⁴⁶² Ирен (Айрин) Кастл (1893–1969) — известная американская танцовщица и актриса, жена актёра Вернона Кастла. Добившись небывалой популярности, в 1914 году супруги Кастл открыли танцевальную школу и написали книгу «Современные танцы». После того как Вернон во время военной службы погиб, Ирен, несмотря на три последующих замужества, фактически посвятила всю свою оставшуюся жизнь продолжению их общего с ним дела. В 1939 году на экраны вышел фильм «История Вернона и Ирен Кастл». Что касается введённой Ирен Кастл в моду причёски, то последняя представляла собой короткие тёмные волосы, слегка завитые внизу.

⁴⁶³ Ко (фр. Caux) — небольшая, но традиционно пользующаяся популярностью среди туристов деревня, а также гора в швейцарском кантоне Во. Отсюда, с высоты 1000 м, открывается вид на Женевское озеро.

⁴⁶⁴ Усовершенствованный (с резиновыми тормозами) вариант роликов изобрёл во II половине XIX века американец Джеймс Плимптон.

⁴⁶⁵ До конца ХІХ века главным и едва ли не единственным источником благосостояния для жителей деревни Ко было животноводство. Затем, однако, видя, какой огромный интерес вызывает у туристов гора, владельцы отелей в соседних городах, в частности, в Монтрё, начали строить здесь небольшие гостиницы. Со временем в Ко были возведены два крупных отеля: Гранд-отель (1893) и Палас (1902).

⁴⁶⁶ 300 ярдов = около 270 м

Глава 9

⁴⁶⁷ Акустика — это особенности распространения звука в том или ином помещении (акустика зала), а также раздел физики, изучающий звук.

⁴⁶⁸ «Бальзаковским» называют возраст женщины от тридцати до сорока лет. Возникло это выражение после появления романа Оноре де Бальзака «Тридцатилетняя женщина».

⁴⁶⁹ Бархотка, или бархатка — бархатная лента, используемая как нашейное украшение. Вошла в моду в І половине XVIII века во Франции.

⁴⁷⁰ Древние греки именовали пандемониумом место сборища злых духов. Здесь употреблено в ироническом значении.

⁴⁷¹ 40 ярдов = около 36 м

⁴⁷² Галеон — крупное многопалубное парусное судно XVI–XVIII в. в.

⁴⁷³ «Ярмарка тщеславия» (англ. «Vanity Fair») — американский журнал, освещающий вопросы политики, моды и массовой культуры в целом. Начал выходить в 1913 году. В 1935 году был объединён с «Vogue», однако с февраля 1983 года «Vanity Fair» выходит снова.

⁴⁷⁴ Шизоидный тип личности характеризуется внешней замкнутостью в сочетании с богатством внутреннего мира. Именно по этой причине поступки принадлежащих к данному типу людей часто оказываются для окружающих необъяснимыми.

⁴⁷⁵ Джордж Гордон Байрон (1788–1824) — известнейший английский поэт-романтик. Созданный им образ Чайльд-Гарольда стал прототипом множества т. н. байронических (характеризующихся мрачным эгоизмом) героев в литературе ряда европейских стран. «Кумиром» Байрону позволили стать незаурядная внешность, будоражащая воображение загадочность и скандальная личная жизнь.

⁴⁷⁶ «Бедняжка бабочка» (англ. «Poor Buttrefly») — появившаяся в 1916 году популярная песня, созданная Раймондом Хабблом (музыка) и Джоном Голденом (слова) по мотивам оперы Пуччини «Мадам Баттерфляй». Наиболее известными исполнительницами песни были Софи Бернар, Элси Бейкер (псевдоним Эдна Браун), Грейс Кернс (псевдоним Катрин Кларк) и Элизабет Спенсер. Повествует «Бедняжка бабочка» о несчастной любви юной японки к покинувшему её, но обещавшему вернуться американцу.

⁴⁷⁷ Если быть точным, то река Чикаго своими рукавами делит город не на две, а на целых три части: Северную (North Side), Южную (South Side) и Западную (West Side). Они окружают центральную часть города, именуемую «Петля» (The Loop). Восточная граница Чикаго проходит вдоль берега озера Мичиган. В Северной части расположены престижные жилые районы, отели и магазины. Особенностью Южной части в настоящее время является значительное этническое разнообразие. Здесь, в Гайд-парке (Hyde-Park) находится Университет Чикаго (University of Chicago). Что касается Западной части, то районы её по уровню своей респектабельности неоднородны: если одни из них снискали славу фешенебельных, то другие «знамениты» в первую очередь разгулом преступности.

⁴⁷⁸ Кафедра — основная структурная единица факультета в высшем учебном заведении, осуществляющая подготовку студентов, а также занимающаяся научно-исследовательской деятельностью в рамках определённой специализации.

⁴⁷⁹ 200 ярдов = около 180 м

⁴⁸⁰ Кристаллическая решётка — термин из области химии. Прочность твёрдого вещества достигается благодаря тому, что атомы его располагаются в таком пространственном порядке, при котором силы взаимодействия между ними максимально сбалансированы. Такой порядок расположения атомов и есть кристаллическая решётка. Над теорией кристаллических решёток ещё в І половине ХІХ века работал французский учёный Огюст Браве.

⁴⁸¹ 2000 футов = около 600 м

⁴⁸² Иоганн Штраус (сын) (1825–1899) — австрийский композитор, дирижёр и скрипач, признанный «король вальса». Отец его, тоже именовавшийся Иоганном Штраусом, был известным композитором и основателем музыкальной династии Штраусов.

⁴⁸³ Роше-де-Нэ (фр. Rochers de Naye) — гора в Швейцарских Альпах, в кантоне Во. Высота её составляет 2 042 м. С её вершины открывается вид на Женевское озеро, Монтрё и Вильнёв.

⁴⁸⁴ Англофильство — идеализация английской нации и культуры.

⁴⁸⁵ Сноб — человек, с восхищением подражающий высшему обществу и стремящийся любыми путями в него попасть.

Глава 10

⁴⁸⁶ Северная Каролина — штат на востоке США, один из т. н. Южно-Атлантических штатов. Столица — г. Роли. Как можно предположить, герой романа заявляет о своём родстве с одним из губернаторов этого штата лишь ради красного словца; во всяком случае, фамилия «Дайвер» в списке губернаторов Северной Каролины не значится.

⁴⁸⁷ Безумный Энтони Уэйн (1745–1796) — американский генерал и государственный деятель, участник войны за независимость. Прозвище «Безумный Энтони» получил за отвагу.

⁴⁸⁸ Маршалл Филд (1834–1906) — американский предприниматель и благотворитель, основатель торговой сети «Marshall Field’s». Состояние его оценивалось в 125 млн. долларов. После его смерти оно было передано в доверительное управление на 40 лет в пользу его внуков.

⁴⁸⁹ Стетоскоп — медицинский диагностический прибор для выслушивания звуков, исходящих от тех или иных органов.

⁴⁹⁰ Мне на всё наплевать. (фр.)

⁴⁹¹ зд. официант (ит.)

⁴⁹² Орвието (ит. Orvieto) — город в Италии, на юго-западе региона Умбрия. Был одним из важнейших центров этрусской цивилизации. Здесь произрастает сорт белого винограда Грекетто (имеющий греческое происхождение), из которого делают белое вино, носящее, как и город, название Орвието.

⁴⁹³ Капри (ит. Capri) — остров в Тирренском (часть Средиземного) море. Популярный ещё со времён Римской республики морской курорт.

⁴⁹⁴ Голубой (лазоревый) грот (ит. Grotta Azzurra) — грот на северном берегу острова Капри. Попасть в него можно лишь с моря на лодке. Дно грота затоплено, поэтому проникающий в него свет придаёт воде и всей пещере красивую лазоревую окраску. Этот грот, являющийся фактически эмблемой острова, был известен ещё римлянам. Следует отметить, что достопримечательность с таким же названием имеется и на острове Мальта, но здесь необычный цвет создают находящиеся на дне моря минералы.

⁴⁹⁵ Шезлонг — лёгкое кресло для отдыха полулёжа.

⁴⁹⁶ Пиллерс — вертикальная стойка, служащая опорой для палубы судна.

⁴⁹⁷ Афина Паллада — в древнегреческой мифологии богиня военной стратегии и мудрости, знаний, искусств и ремёсел, а также кораблестроения и мореплавания. На афинских кораблях можно было увидеть её изображение.

⁴⁹⁸ Галера — деревянное многовёсельное парусное военное судно. Галеры находились на вооружении европейских и азиатских стран главным образом в эпоху Средневековья. Что касается традиции украшать нос корабля скульптурной фигурой или рельефом, то она является весьма древней. Именно так поступали в своё время египтяне, финикийцы, греки, римляне, а затем и викинги. При этом изображение выполняло роль оберега.

⁴⁹⁹ Бискра (Бескра) — город на севере Алжира.

⁵⁰⁰ Залив Вулумулу находится около Сиднея (Австралия).

⁵⁰¹ Известная, пожалуй, во всём мире пустыня Сахара является второй (после Антарктической) по размеру пустыней в мире. Будучи расположенной на севере Африканского континента, она частично занимает территорию более чем десяти государств (Египет, Алжир, Марокко, Тунис, Ливия и др.)

⁵⁰² Саранча (акриды) — насекомые, способные образовывать крупные стаи, мигрирующие на значительные расстояния. Различные виды саранчи встречаются в Африке, Азии, на юге Европы, в Южной и Центральной Америке, а также в Австралии. Нашествие этих созданий чревато полным уничтожением растительности и голодом.

⁵⁰³ Улед Наиль — название проживающего в Алжире племени, прославившегося благодаря своим ритуальным танцам.

⁵⁰⁴ Сенегал — государство в Западной Африке, к югу от одноимённой реки. Населяющие эту страну народы отличаются богатой музыкальной культурой. При исполнении их традиционной музыки используется множество инструментов, в том числе ряд разновидностей барабанов, а также флейты.

⁵⁰⁵ Тимгад — древнеримский город в Северной Африке, на территории современного Алжира. В 1982 году включён в список Всемирного наследия ЮНЕСКО.

⁵⁰⁶ министерство иностранных дел (фр.)

⁵⁰⁷ Мистангет, или Мистенгет (настоящее имя — Жанна-Флорентина Буржуа) (1875–1956) — знаменитая французская певица, актриса кино, клоунесса-конферансье. Псевдоним «Мистенгет» первоначально имел форму «Мисс Тенгетт».

⁵⁰⁸ Пабло Пикассо (1881–1973) — известный испанский художник, один из создателей кубизма. Оказал значительное влияние на развитие изобразительного искусства в ХХ веке. Как театральный художник Пикассо участвовал в работе балета Сергея Дягилева, однако деятельность знаменитого мастера на этом поприще ознаменовалась скандалом. На Лазурном Берегу Пикассо прожил 27 лет.

⁵⁰⁹ По всей видимости, имеется в виду Андре Бард (1874–1945), написавший либретто к появившейся в 1925 году оперетте «Pas sur la Bouche» («Только не в губы»).

Глава 11

⁵¹⁰ Одной из особенностей почвы Лазурного Берега является наличие в ней частиц слюды, которые и дают характерный блеск. Промышленного значения, впрочем, имеющаяся на Французской Ривьере слюда не имеет, и Франция вынуждена это издавна известное человечеству полезное ископаемое импортировать.

⁵¹¹ Эстерель (фр. l'Esterel) — горный массив на Французской Ривьере. Не отличаясь высотой (не более 618 м), эти удивительно красивые горы тем не менее традиционно привлекают множество туристов.

⁵¹² Мистраль — сильный и холодный северо-западный ветер, дующий вдоль долины р. Роны с горной цепи Севенны на Средиземноморское побережье Франции.

⁵¹³ Гавр (фр. Le Havre) — город и коммуна на севере Франции, в регионе Верхняя Нормандия. Гаврский порт является одним из крупнейших (вторым по величине после Марселя) портов страны.

⁵¹⁴ Мандельё-ля-Напуль (фр. Mandelieu-la-Napoule) — небольшой город на прибрежных холмах на Лазурном Берегу, недалеко от Канн. Высота над уровнем моря колеблется здесь от 0 до 486 м. Здесь, на берегу залива Ля Напуль, расположен морской курорт.

⁵¹⁵ Гражданская война в США (1861–1865) между Союзом двадцати нерабовладельческих штатов и четырёх пограничных штатов Севера, с одной стороны, и Конфедерацией одиннадцати рабовладельческих штатов Юга, с другой, завершилась победой северян и отменой рабства.

⁵¹⁶ Белладонна (красавка) — многолетнее травянистое растение семейства паслёновых. Содержащийся в ней атропин вызывает сильное возбуждение, а также галлюцинации, бред и нарушение зрения. В старину из белладонны изготавливали приворотное зелье.

⁵¹⁷ Кофеин — вещество, стимулирующее деятельность нервной системы. Содержится в кофейном дереве, чае, какао и некоторых других растениях. Передозировка кофеина может вызывать нарушение сознания.

⁵¹⁸ Мандрагора — травянистое растение семейства паслёновых. В древности мандрагоре приписывали магическую силу. Является сильным галлюциногеном. Употребление её может привести к тяжёлому отравлению и даже к летальному исходу.

⁵¹⁹ Мустанг — одичавшая домашняя лошадь, отличающаяся быстротой, выносливостью и неприхотливостью. Мустанги появились в Северной и Южной Америке в XVI веке. Они были потомками лошадей, завезённых в Новый свет европейскими колонистами. Ныне мустанги практически истреблены.

⁵²⁰ Пресс-папье — канцелярская принадлежность в виде тяжёлого предмета из металла, стекла или мрамора, предназначенная для придавливания сложенных на столе бумаг, чтобы они не скручивались и не разлетались. Часто пресс-папье служит декоративным элементом оформления письменного стола.

⁵²¹ BonAmi (фр. «добрый друг») — линия американских моющих средств. Их более мягкая по сравнению с имевшимися в то время на рынке продуктами формула была разработана в 1886 году. К 1896 году моющие средства Bon Ami были распространены в Соединённых Штатах повсеместно. Следует отметить, что компания Bon Ami существует и поныне. В 2011 году она отметила своё 125-летие.

⁵²² 3 унции = около 85 г

⁵²³ Люминал — лекарственный препарат из группы барбитуратов, оказывающий селективное угнетающее действие на нервную систему. Назначается как седативное средство. Вызывает сонливость.

⁵²⁴ Три обезьяны, закрывающие лапами глаза, уши и рот, символизируют собой идею недеяния зла и отрешённости от неистинного. Изображение трёх обезьян стало популярным в XVII веке благодаря резному панно над дверью священной конюшни в знаменитом синтоистском святилище Тосёгу в японском городе Никко, однако корни олицетворяемого обезьянами принципа можно найти в даосизме, конфуцианстве, индуизме и многих других традиционных философских системах.

⁵²⁵ Компания «Париж — Лион — Средиземноморье» (другое её название — «Французские железные дороги») была сформирована в период с 1858 по 1862 г. г. путём объединения существовавших ранее железных дорог Париж — Лион и Лион — Средиземноморье.

Глава 12

⁵²⁶ Homosapiens (лат.) — человек разумный (человек современного типа).

⁵²⁷ Самюэль Уорд Макаллистер (1827–1895) в годы «золотой лихорадки» в Калифорнии сумел сделать блестящую карьеру адвоката. Впрочем, своего рода знаменитостью он стал по причинам, с юриспруденцией никак не связанным: славу ему принесло стремление к общественному признанию и желание войти в высшее общество. Несмотря на успех, именно за это Уорд Макаллистер и подвергался в некоторых кругах осмеянию. Упоминая его имя и при этом мимоходом иронизируя по поводу собственной профессии, Дик Дайвер прозрачно намекает на свойственный их с Николь общему знакомому снобизм.

⁵²⁸ Первые электрические часы были созданы в Великобритании в І половине ХІХ века.

⁵²⁹ туристско-информационное бюро (фр.)

Глава 13

⁵³⁰ Песня «На вечеринке обойдёмся мы без Лулы» (англ. «Don’t Bring Lulu») появилась в 1925 году. Её исполнял один из самых популярных американских певцов І половины ХХ века Билли Мюррей (1877–1954). Записывали эту песню и другие исполнители, в частности Франк Синатра.

⁵³¹ Чарльстон — танец, получивший своё название в честь города Чарльстон в Южной Каролине (США). Пик популярности его пришёлся на 1920-е годы. Чарльстону суждено было стать символом протеста против «сухого закона».

⁵³² Санкт-Мориц (нем. St. Moritz) — коммуна в Швейцарии, курорт, центр горнолыжного спорта.

⁵³³ Кембриджский университет (англ. University of Cambridge) — один из старейших (второй после Оксфордского) и крупнейших в Великобритании университетов. Формирование его началось в ХІІІ веке.

⁵³⁴ Строгий английский этикет XVIII века в числе прочего требовал от аристократа хорошей осанки. Манера слегка откидывать голову назад была связана с тем, что распространённые в ту эпоху причёски сильно утяжеляли волосы, а выставлять вперёд ногу английским модницам, возможно, приходилось оттого, что они носили кринолины.

⁵³⁵ Кастильское мыло — сорт мыла, производимый в Кастилии (Испания). Оно содержит только натуральные ингредиенты, основным из которых является оливковое масло. Подходит для чувствительной, в том числе и детской, кожи. Имеет характерный запах оливкового масла. В эпоху Средневековья кастильское мыло ценилось на вес золота и было доступно лишь аристократии.

⁵³⁶ Англофилия — то же, что англофильство (см. прим. 484). Особый колорит данному «диагнозу» придаёт его внешнее сходство с рядом медицинских терминов, обозначающих заболевания (в том числе психические расстройства); если англофильство — это образ мышления, то англофилия — уже болезнь!

⁵³⁷ Кроме немецкого, французского и итальянского языков, в Гштаде говорят на ретороманском.

⁵³⁸ Гштад (нем. Gstaad) — деревня в кантоне Берн (Швейцария). Горнолыжный курорт международного класса.

⁵³⁹ Гондола (ит. gondola) — традиционная венецианская гребная лодка, один из символов Венеции. Изначально являлась главным средством передвижения по каналам города, однако впоследствии стала развлечением для многочисленных туристов.

⁵⁴⁰ Фондю (фр. fondue — растопленный, расплавленный, тянущийся) — национальное блюдо швейцарской кухни, также распространённое в граничащих со Швейцарией районах Франции и Италии. В состав его входит расплавленный сыр, чеснок, мускатный орех и кирш (алкогольный напиток из чёрной черешни). Едят фондю макая в него хлеб. Что же касается валлийских гренок, то они представляют собой хлеб, запечённый с маслом, сыром, взбитым яйцом и специями.

⁵⁴¹ Если быть точным, последнее десятилетие ХІХ века в истории Соединённых Штатов Америки получило название «эра прогресса», а предыдущий период, ознаменовавшийся ускоренным темпом индустриального развития, классик американской литературы Марк Твен назвал «позолоченням веком» (the guilded age).

⁵⁴² Цугское озеро (нем. Zugersee) — озеро в Швейцарии, в северных предгорьях Альп, на территории кантонов Цуг, Швиц и Люцерн.

⁵⁴³ Приват-доцент — должность в системе высшего образования ряда европейских стран. Занимать её может учёный, защитивший докторскую диссертацию, но ещё не получивший профессуры. Приват-доцент внештатно (без соответствующей заработной платы) выполняет некоторые функции профессора (чтение лекций, ведение семинаров, приём экзаменов). Вероятнее всего, подвыпивший Дик величает своего полностью сосредоточенного на практической работе друга приват-доцентом в шутку.

⁵⁴⁴ Эйген Блейлер (1857–1939) — известный швейцарский психиатр. Ввёл термин «шизофрения» и внёс значительный вклад в разработку учения о данном заболевании.

⁵⁴⁵ Огюст Анри Форель (1848–1931) — известный швейцарский невропатолог и психиатр. Основал Международный союз медицинской психологии и психотерапии. Работал в Цюрихе директором кантональной лечебницы для умалишённых. Немало усилий приложил для борьбы с алкоголизмом. Наряду с психиатрией занимался изучением насекомых.

⁵⁴⁶ Альфред Адлер (1870–1937) — австрийский психолог, психиатр и мыслитель, создатель системы индивидуальной психологии.

⁵⁴⁷ Центральное отопление в Цюрихе появилось в конце 1920-х годов.

⁵⁴⁸ Занен (нем. Saanen) — коммуна в Швейцарии, на юго-западе кантона Берн.

⁵⁴⁹ Йодль — особая манера пения без слов, с характерным чередованием грудных и фальцетных звуков. Исторически он возник из голосовых сигналов, которыми обменивались, находясь на вершинах гор, пастухи. Йодль существует в музыкальной культуре многих народов, к примеру, швейцарцев, тирольцев, персов, грузин, азербайджанцев, а также в некоторых областях России.

⁵⁵⁰ Термин «психогигиена» был введён немецким психиатром Робертом Зоммером, однако популярность он приобрёл благодаря усилиям американца Клиффорда Бирса. Сам являясь бывшим пациентом психиатрической клиники, этот человек на основе собственного опыта создал книгу под названием «Разум, который нашёл себя». В 1909 году он основал Национальный комитет психогигиены, а в 1913 году открыл в Нью-Хейвене собственную клинику. Почему упомянутая в романе «статейка» привела Дика Дайвера в бешенство, наверняка сказать трудно. Возможно, его возмущал тот несоответствующий, по его мнению, ценности идей Бирса размах, с которым в США шла популяризация новомодного учения. Однако вероятнее всего другое: ему претила закономерным образом вытекающая из самой идеи «психогигиены» практика сознательного ограждения собственной психики от всякого рода страданий.

⁵⁵¹ Как известно, созданные фантазией древних греков легендарные амазонки исповедовали принципы воинствующего матриархата.

⁵⁵² Гриль-бар — одна из разновидностей бара. Блюда для посетителей (мясо или рыбу гриль) готовят здесь прямо у стойки. Может быть самостоятельным заведением или частью ресторана.

Глава 14

⁵⁵³ Сергей Сергеевич Прокофьев (1891–1953) — русский советский композитор, пианист и дирижёр. Один из наиболее значительных композиторов ХХ века. Опера «Любовь к трём апельсинам» была создана им в США в 1919 году по мотивам одноимённой сказки Карло Гоцци. Впервые поставлена в Чикаго в 1921 году.

⁵⁵⁴ На самом деле японцы, согласно традиции, используют вместо подушек валики. По современной версии, преимущество последних заключается не в ограничении кровообращения, а в профилактике шейного остеохондроза.

⁵⁵⁵ Фредерик Шопен (1810–1849) — знаменитый польский композитор и пианист. Наиболее широкую известность получил благодаря своим вальсам, полонезам и ноктюрнам.

⁵⁵⁶ Филигранная работа (филигрань) представляет собой ажурный либо нанесённый на металлическую поверхность узор из золотой или серебряной проволоки.

⁵⁵⁷ Имеется в виду ар-деко (фр. art deco) — оказавшее значительное влияние на дальнейшее развитие западноевропейской культуры течение в изобразительном и декоративном искусстве первой половины ХХ века. Зародившись во Франции в 1920-х годах (самое непосредственное отношение к его возникновению имела состоявшаяся в Париже в 1925 году Международная выставка современных декоративных и промышленных искусств, о которой, следует отметить, упоминалось в романе ранее), ар-деко вскоре распространилось по всей Европе. Главными его чертами были сочетающаяся с новаторством строгость геометрических форм, использование этнических орнаментов, пастельные тона в оформлении, а также употребление современных, нередко весьма дорогостоящих материалов. К началу Второй мировой войны данное направление постепенно утрачивает свою значимость, трансформируясь в функционализм.

⁵⁵⁸ Эдвардианская эпоха в истории Великобритании — это время правления короля Эдуарда VII (1901–1910 г.г.) Иногда к этому периоду относят также годы от кончины короля Эдуарда до подписания Версальского договора (1919). Будучи гораздо более традиционным, чем захлестнувшее в эти десятилетия континентальную Европу «арт-нуво», эдвардианский стиль в интерьере отличался эклектичностью. Он вобрал в себя черты предыдущих эпох, прежде всего грегорианской и викторианской, а также отчасти веяния модерна. Следует отметить, что, отличаясь массивностью и солидными размерами, мебель эдвардианской эпохи тем не менее радует глаз многообразием расцветок и плавностью линий.

⁵⁵⁹ Эксгибиционист — человек, страдающий психическим расстройством, проявляющимся в стремлении появляться на людях обнажённым.

⁵⁶⁰ Площадь Звезды (фр. place de l’Etoile) — площадь в западной части VIII округа Парижа. В настоящее время носит имя Шарля де Голля.

⁵⁶¹ Пирровой называют победу, доставшуюся слишком высокой ценой и потому равносильную поражению. Возникла эта фраза в связи с событиями, произошедшими в далёкой античности: в 279 году до н. э. состоялась битва при Аускуле, в ходе которой эпирская армия царя Пирра хотя и сломила сопротивление римлян, но сама при этом понесла столь колоссальные потери, что удручённый царь произнёс ставшие впоследствии легендарными слова: «Ещё одна такая победа, и я останусь без войска!»

⁵⁶² Парез — неврологическое заболевание, проявляющееся в неспособности нервной системы управлять двигательной функцией организма.

Глава 15

⁵⁶³ «Рено» (фр. Renault) — широко известная марка французских автомобилей. Производящая их корпорация была основана Луи Рено в 1898 году.

⁵⁶⁴ Цуг (нем. Zug) — город в Швейцарии, столица кантона Цуг. Расположен на высоте 425 м над уровнем моря на берегу Цугского озера.

⁵⁶⁵ Достоверных сведений о данном мероприятии обнаружить не удалось.

⁵⁶⁶ Пульчинелла (ит. Pulcinella) — персонаж итальянского народного театра масок. Сугубо деревенские лень и обжорство уживаются в нём со сметливостью простолюдина-горожанина.

⁵⁶⁷ Корсаж (фр. corsage) — предмет женской одежды, покрывающий бюст. Может быть как неотъемлемой частью платья, так и отдельным элементом, который пришивают к юбке. Первые корсажи появились не позже II века до н. э., однако периодом их максимальной популярности следует считать XVIII в.

⁵⁶⁸ В связи с тем, что ландшафт Швейцарии изобилует горами, жители различных её кантонов на протяжении длительного времени были лишены возможности полномасштабного культурного обмена. Это стало причиной не только языковых различий, но и неоднородности народного, в том числе женского, костюма. К примеру, представительницы кантона Берн носили (и сейчас одевают по случаю традиционных праздников) светло-синие юбки и чёрные корсажи, для Вале было характерно сочетание чёрного и красного цветов, в женском костюме кантона Во преобладает белый, Женевы — ярко-красный (дополнением к наряду служит широкополая шляпа), Люцерна — жёлтый, Цуга — светло-синий (плоскую шляпу украшали цветами), Цюриха — ярко-синий с чёрным и т. д.

⁵⁶⁹ Мадам! Вы не возражаете, если я оставлю у вас на пару минут этих малышей? Я должен спешить… Я дам вам десять франков. (фр.)

⁵⁷⁰ О да, разумеется! (фр.)

⁵⁷¹ Ну-ну, смелее! Поиграйте с этой славной тётей. (фр.)

⁵⁷² Ладно, Дик. (фр.)

⁵⁷³ Седьмая дщерь седьмой дщери, рождённой на брегах Нила… Входите, месье! (фр.)

⁵⁷⁴ Нет, вы только посмотрите! (фр.)

⁵⁷⁵ Посмотрите, что вытворяет эта англичанка! (фр.)

⁵⁷⁶ Свенгали — один из главных героев вышедшего в 1894 году романа Джорджа Дюморье «Трильби». В 1931 году американский режиссёр Арчи Майо снял по этому роману фильм ужасов под названием «Свенгали». В соответствии с сюжетом, злобный, но обладающий необъяснимой притягательностью музыкант Свенгали, используя магию, телепатию и, в числе прочего, гипноз, пытается добиться любви юной парижской натурщицы по имени Трильби, сделав её всемирно известной певицей. Исход честолюбивого замысла маэстро Свенгали, как нетрудно догадаться, плачевен: его стяжавшая славу, но вследствие гипноза напрочь лишённая собственной воли жертва покидает этот бренный мир. Следует отметить, что по мотивам «Трильби» в разное время было снято целых пять фильмов (последний в 2013 году). Более чем очевидно, что пусть и находящаяся во власти недуга, но всё же обладающая достаточно сильным характером Николь именует безуспешно пытающегося вернуть её к реальности Дика «Свенгали» с сарказмом.

⁵⁷⁷ Благодарю вас, месье. Ах, месье чрезвычайно щедр… Месье, мадам, мы чудесно провели время… Прощайте, милые малютки! (фр.)

⁵⁷⁸ Термин «шизофрения» образован сложением греческих слов schisis (расщепление) и phrenus (разум, душа, сознание). Возникнув первоначально в немецком языке (как уже отмечалось, его ввёл в употребление Эйген Блейлер), с распространением научных представлений о психических заболеваниях он вошёл и в русский.

⁵⁷⁹ 100 ярдов = 91.44 м

⁵⁸⁰ У Дайверов случилась беда с машиной. (фр.)

⁵⁸¹ 100 футов = 30.48 м

Глава 16

⁵⁸² Как известно, Цвингли был чужд мистицизма. По некоторым предположениям, фраза «чудеса Цвингли» значит «нечто экстраординарное, из ряда вон выходящее и почти невозможное».

⁵⁸³ Как свидетельствует история психиатрической науки, во ІІ половине XIX — начале ХХ в. в. профессиональные съезды европейских врачевателей человеческих душ проводились более или менее регулярно. В частности, имеются сведения о съездах 1898 и 1920 г. г., состоявшихся в Германии. Начиная с 1950 г., когда была создана Всемирная психиатрическая ассоциация, конгрессы психиатров проводятся каждые три года.

⁵⁸⁴ В 1927 году Форелю было 79 лет. Следует отметить, что упоминаемый далее Блейлер также был не молод: ему было 70.

⁵⁸⁵ ранее (преждевременное) слабоумие (лат.) Именно благодаря критическому анализу традиционного учения о dementia praecox на более поздних этапах развития европейской психиатрии сформировалось современное научное представление о шизофрении.

⁵⁸⁶ Ротари-клуб — организация представителей бизнеса, исповедующих в качестве основополагающих ценностей т. н. созидательное предпринимательство (т. е. необходимость благотворительности), а также важность поддержания собственной безупречной деловой репутации. Первый Ротари-клуб был создан Полом Харрисом в 1905 году в Чикаго. Название «Ротари» он получил в связи с регулярной сменой (ротацией) мест, где проводились его собрания. В настоящее время такие клубы существуют во многих странах мира.

⁵⁸⁷ Форарльберг (нем. Vorarlberg) — самая западная из федеральных земель Австрии. Граничит с Германией, Швейцарией, Лихтенштейном и федеральной землёй Австрии Тироль. Расположенные здесь горные хребты, наиболее известными из которых являются Сильвретта, Ретикон и Арльберг, относятся к Восточным Альпам и представляют интерес в первую очередь как горнолыжные курорты.

⁵⁸⁸ Наиболее вероятно, что отрицательное отношение Дика Дайвера к Англии объясняется её внешней и внутренней политикой в данный период. В результате Первой мировой войны в этой стране произошло значительное снижение жизненного уровня, что привело к протестам в пролетарских слоях. Революция в России способствовала росту рабочего движения и активизации деятельности Британской социалистической партии. 1920-е годы стали в Англии десятилетием промышленных конфликтов. 3-13 мая 1926 года там состоялась Всеобщая стачка. Кроме того, в связи с угрозой передела колоний резко ухудшились отношения Англии с Германией, что и привело к созданию Антанты. Неоднозначной была в эти годы и английская политика на Востоке — в Ираке, Аравии, Афганистане, Турции, а также в Персидском заливе. Нельзя не упомянуть и англо-советский конфликт 1927 года в связи с революцией в Китае, а также пресловутый «ирландский вопрос»: в апреле 1916 года в Дублине ирландцы подняли национальное восстание, которое было жестоко подавлено.

⁵⁸⁹ «TheCentury» (англ. «Столетие») — журнал, издававшийся в США с 1881 по 1930 г. г. Публиковавшиеся в нём материалы освещали целый ряд важнейших для американского общества этой эпохи проблем (американский национализм, борьба за гражданские права, социализм), а также вопросы религии, науки, литературы и искусства.

⁵⁹⁰ «TheMotionPicture» (англ. «Кинематограф») — первый журнал для киноманов, выпускавшийся ежемесячно в Соединённых Штатах с 1911 по 1977 г. г.

⁵⁹¹ «L'Illustration» (фр. «Иллюстрация») — еженедельный французский общественно-политический и литературный журнал, выпускавшийся в Париже с 1843 по 1944 г. г. Первый французский иллюстрированный журнал. Редакционная политика его была достаточно консервативной (журнал защищал христианские ценности) и патриотической.

⁵⁹² «FliegendeBlatter» (нем. «Летучие страницы») — немецкий еженедельный юмористический журнал, выходивший в Мюнхене с 1845 по 1944 г. г.

⁵⁹³ Совершенно очевидно, что вырвавшийся из привычного круга забот Дик воссоздаёт в своей памяти много раз слышанную им в юности новозаветную историю о рождении, распятии и смерти Иисуса Христа.

⁵⁹⁴ Савона (ит. Savona) — город в Италии, к западу от Генуи, административный центр одноимённой провинции, порт на Средиземном море.

Глава 17

⁵⁹⁵ Мариенплац (нем. Marienplatz) — главная площадь Мюнхена, одна из наиболее известных достопримечательностей центральной части города.

⁵⁹⁶ Бийл-стрит (англ. Beale Street) находится в американском городе Мемфисе, штат Теннесси. В конце XIX — начале ХХ в. в. эта простирающаяся примерно на 2,9 км улица, на которой располагались находящиеся в собственности главным образом афроамериканцев клубы, рестораны и магазины, стала центром блюза и борьбы за права чернокожих.

⁵⁹⁷ Юзеф Клеменс Пилсудский (1867–1935) — польский военный, государственный и политический деятель, первый глава возрождённого Польского государства, основатель польской армии, маршал Польши. Заключив весной 1920 года союз с С.В.Петлюрой, Пилсудский начал наступление на Киев, в результате чего Красная армия пошла в контрнаступление на Минск, Гродно, Вильно, Брест и, наконец, Варшаву, которую, впрочем, русским взять не удалось. 18 марта в Риге между большевиками и армией Пилсудского был заключён мирный договор. Следует добавить, что в эпоху правления Пилсудского Польша монархическим государством уже не являлась, следовательно, упоминание Томми о «придворном» портном является ошибкой. Процесс превращения Польши из монархии в республику окончательно завершился в 1918 году.

⁵⁹⁸ Ирония заключается в том, что скуола (в средневековой Италии) — это вовсе не учебное заведение, а созданное с благотворительной целью братство. Скуола Святого Марка (Сан-Марко, ит. Scuola Grande di San Marco) — здание в Венеции, по соседству с одноимённым собором. Построено оно в 1485–1505 г. г. В настоящее время в нём располагается городская больница, однако некогда там находилась одна из шести венецианских т. н. больших скуол.

⁵⁹⁹ Иннсбрук (нем. Innsbruck) — город в Австрии, административный центр федеральной земли Тироль. Крупнейший промышленный, туристический и культурный центр страны.

⁶⁰⁰ В период с 1920 по 1933 г. г. в Соединённых Штатах действовал т. н. «сухой закон» — общенациональный запрет на производство, транспортировку и продажу спиртных напитков. Одним из наиболее значимых последствий его (несомненно, наряду с резким снижением потребления спиртного) стал рост связанной с торговлей алкоголем преступности. В частности, в американских городах в этот период функционировала целая сеть нелегальных притонов, где под видом чая или кофе продавали крепкие напитки (speakeasy).

⁶⁰¹ В период, о котором идёт речь, в США существовало несколько периодических изданий, в названии которых фигурировало слово herald. Вероятнее всего, имеется в виду NewYorkHerald Tribune — газета, созданная в 1924 году путём слияния New York Herald и New York Tribune. Выпускалось данное издание до 1966 года. (См. тж. прим. 44)

⁶⁰² Теннисный клуб (полное название — Racquets and TennisClub, racquets («ракетки») — упрощённый вид тенниса на закрытом корте) — частный спортивный клуб, созданный для любителей тенниса и его разновидностей в Нью-Йорке. Располагающееся по адресу Парк Авеню, 370 здание клуба было спроектировано Чарльзом Фолленом Мак-Кимом в стиле итальянского Возрождения. Строительство его продолжалось с 1916 по 1918 г. г.

⁶⁰³ Гарвардский клуб в Нью-Йорке был основан группой выпускников Гарвардского университета в 1865 году. Выполненное в нео-георгианском стиле здание клуба на 44-й стрит было спроектировано Чарльзом Фолленом Мак-Кимом. Среди членов клуба были Джон Кеннеди, Франклин Делано Рузвельт и Теодор Рузвельт.

⁶⁰⁴ Бюргер (нем. Burger) — горожанин. Возникнув в эпоху раннего средневековья, в новейшее время это слово стало употребляться в значении «гражданин государства, имеющий закреплённые законами права».

Глава 18

⁶⁰⁵ Максимилиан I (1459–1519) — король Германии, носивший также титул императора Священной Римской империи, эрцгерцог Австрийский, реформатор государственных систем Германии и Австрии, один из создателей многонациональной державы Габсбургов. Мемориальная скульптурная группа, о которой идёт речь в романе, находится в иннсбрукской церкви Хофкирке и состоит из коленопреклонённой фигуры императора и двадцати восьми статуй его родственников и современников. В их числе можно увидеть и легендарного короля Артура, которого Максимилиан считал одним из своих предков.

⁶⁰⁶В 1562 году в Иннсбруке была основана иезуитская школа грамматики, которая в 1669 году была преобразована в университет. В настоящее время Инсбрукский университет имени Леопольда и Франца является крупнейшим образовательным центром федеральной земли Тироль. Одной из лучших его традиций является то, что учебные корпуса этого университета окружены зелёными насаждениями, благодаря чему студенты в свободное от занятий время имеют возможность отдыхать на лоне природы. Иезуиты (Общество Иисуса) — это мужской духовный орден Римско-католической церкви. Т. к. в средние века представители этого ордена были весьма сильны в казуистике, слово «иезуит» стало означать хитрого, двуличного человека. Однако, называя студентов Иннсбрукского университета иезуитами, автор желает лишь подчеркнуть, что некогда их учебное заведение представляло собой центр средневекового иезуитства.

⁶⁰⁷ гороховый суп (нем.)

⁶⁰⁸ сосиска (нем.)

⁶⁰⁹ Пильзенское пиво, или пильзнер (нем. Pilsner) — пиво так называемого низового брожения (лагер). Имеет характерный пивной аромат и мягкий вкус хмеля. Производство его было начало в І половине ХІХ века в г. Пльзень (Чехия), однако затем его начали выпускать также в Германии, Бельгии, Голландии и США.

⁶¹⁰ Кайзершмаррн (нем. Kaiserschmarren, Kaiserschmarrn), или кайзеровский (императорский) омлет — сладкое мучное блюдо австрийской кухни. Готовится из теста для сладких блинчиков с добавлением сливового повидла, изюма, орехов и т. д. Считается, что это было любимое блюдо императора Франца Иосифа І.

⁶¹¹ По всей вероятности, запоздалые сожаления уставшего быть главой семьи Дика по поводу брачного контракта вызваны тем, что континентальное право (характерное в первую очередь для континентальной Европы) предусматривает принцип равенства супругов, в то время как в общем праве (характерном для США и Великобритании) данный принцип не закреплён законодательно и не подтверждён судебной практикой, в связи с чем главная роль в семье традиционно принадлежит мужчине.

⁶¹² Бирккаршпитце (нем. Birkkarspitze) — одна из вершин горного региона Вильдмоос, самая высокая из гор Карвендель. Высота её составляет 2749 м. Находится в австрийской федеральной земле Тироль, неподалёку от Иннсбрука.

⁶¹³ Каблограмма — телеграмма, переданная по подводному кабелю.

⁶¹⁴ Диакон — низшая степень служения в христианстве. Являясь помощником священника, он выполняет при церкви самые разнообразные, в том числе хозяйственные, функции. В протестантизме диаконом может быть и мирянин.

⁶¹⁵ Вирджиния, или Виргиния — штат на востоке США, один из т. н. Южно-Атлантических штатов. Столица — г. Ричмонд.

⁶¹⁶ Рукоположение (хиротония) — это обряд, совершаемый епископом и наделяющий кандидата правом проповедовать, а также совершать церковные таинства. Выражаясь светским языком, это назначение священника, диакона и т. д. на должность. В протестантизме этот обряд трактуется как призвание христианина на служение проповеди и таинства.

⁶¹⁷ Совершенно очевидно, что именуя свой век «позолоченным», Дик Дайвер выражается образно. Как указано в прим. 541, позолоченный век (the guilded age) — это период, оставшийся в предыдущем, ХІХ веке (1870-80-е г. г.)

Глава 19

⁶¹⁸ Нью-Йоркская бухта (англ. New York Harbour) представляет собой совокупность рек, заливов и приливных эстуариев (эстуарий — однорукавное воронкообразное устье реки, расширяющееся в сторону моря) поблизости от устья реки Гудзон в пределах Нью-Йорка. В Нью-Йоркской бухте расположен остров Либерти, где в 1886 году была установлена статуя Свободы.

⁶¹⁹ Округ Уэстморленд (англ. Westmoreland County) располагается в американском штате Вирджиния. Является место рождения первого президента США Джорджа Вашингтона.

⁶²⁰ Чесапикский залив (англ. Chesapeake Bay) — крупнейший в США эстуарий реки Саскуэханна. Один из наиболее известных природных ландшафтов Северной Америки. Представляет собой вдающуюся в материк и расположенную между штатами Вирджиния и Мэриленд часть Атлантического океана.

⁶²¹ XVII век стал периодом активной колонизации Нового Света европейцами.

⁶²² К так называемым четырём стихиям (элементам) в античной и средневековой натурфилософии относились огонь, воздух, вода и земля.

⁶²³ Кают-компания — общее помещение для командного состава корабля, предназначенное для совместного приёма пищи и отдыха.

⁶²⁴ Бойсе (англ. Boise) — столица и крупнейший город американского штата Айдахо.

⁶²⁵ Айдахо (англ. Idaho) — штата США на тихоокеанском Северо-Западе. Относится к числу горных штатов.

⁶²⁶ Гибралтар (англ. Gibraltar) — заморская территория Великобритании, оспариваемая Испанией, на юге Пиренейского полуострова. Гибралтарский пролив находится между южной оконечностью данного полуострова и северо-западным побережьем Африки. Соединяет Средиземное море с Атлантическим океаном.

⁶²⁷ Неаполь (ит. Napoli) — город в Италии, административный центр области Кампания и провинции Неаполь, морской порт. Расположен в бухте Неаполитанского залива.

⁶²⁸ Кассино (ит. Cassino) — город в Италии, в регионе Лацио. Подчиняется административному центру Фрозиноне.

⁶²⁹ Фрозиноне (ит. Frosinone) — коммуна в Италии, в регионе Лацио, в провинции Фрозиноне.

⁶³⁰ Построенный в 1865 году отель «Квиринал» существует в Риме и по сей день. Он расположен в самом начале Виа Национале (см. ниже), поблизости от площади Республики.

⁶³¹ Виа Национале (ит. Via Nationale) — улица в историческом центре Рима.

⁶³² Corriere della Sera (ит. «Вечерний вестник») — итальянская ежедневная газета. Издаётся в Милане с 1876 года.

⁶³³ «в романе Синклера Льюиса «Уолл-Стрит» автор подвергает всестороннему анализу общественную жизнь небольшого американского городка» (ит.) Синклер Льюис (1885–1951) — американский писатель, первый в США лауреат Нобелевской премии по литературе (1930). Его роман «Главная улица» («Main Street») стал манифестом радикальной американской интеллигенции 1920-х годов в области художественной литературы. В попавшейся Дику итальянской газете имеет место совершенно очевидная ошибка: вместо «Main Street» роман назван «Wall Street». (Уолл-Стрит — улица в Нью-Йорке, на которой находится фондовая биржа; синоним американского фондового рынка.) Следует отметить, что в 1929 году в США также вышел фильм под названием «Уолл-Стрит».

⁶³⁴ Джин-тоник — коктейль, состоящий из джина (крепкого алкогольного напитка, см. прим. 168) и тоника (горько-кислого безалкогольного напитка, содержащего хинин и обладающего свойством облегчать похмельный синдром), с добавлением лимона или лайма, а также льда. Был изобретён солдатами Британской Ост-Индской компании.

⁶³⁵ Флоренция (ит. Firenze) — итальянский город на реке Арно, административный центр региона Тоскана. Этот город дал миру таких знаменитостей, как Леонардо да Винчи, Микеланджело, Данте, Галилей и др.

⁶³⁶ Скачки в Риме проводятся на ипподроме Капанелле, учредителем которого стал в 1881 году лорд Джордж Станхоп. В 1936 году ипподром подвергся реконструкции.

Глава 20

⁶³⁷ Монтаж (в кино) — соединение отдельных предварительно отснятых сцен в целостную композицию.

⁶³⁸ Эдна Фарбер (1885–1968) — американская писательница, сценарист и драматург. Лауреат Пулитцеровской премии.

⁶³⁹ Пинчо (ит. Pincio) — один из холмов Рима. Не относясь к числу семи классических холмов, он тем не менее пользуется наибольшей известностью. Название его происходит от семейства Пинчиев, которому некогда принадлежали здесь обширные владения. Украшением холма служат садовые комплексы — вилла Медичи, где располагается Французская академия в Риме, и вилла Боргезе.

⁶⁴⁰ Холм Пинчо — настоящее средоточие исторических памятников. В 1816–1824 г. г. архитектором Джузеппе Валадье (Валадьером) (1762–1839) здесь был создан великолепный парк, украшенный множеством фонтанов, а также статуй и бюстов выдающихся людей Италии и не только. Среди тех, кого можно «повстречать» в садах Пинчо — Галилео Галилей, Джордано Бруно, Торквато Тассо, поэты Лукреций, Гораций и Вергилий, Юлий Цезарь, Цицерон, Архимед, Пифагор, Фома Аквинский, Наполеон, Леонардо да Винчи, Микеланджело и Рафаэль, Данте, Петрарка, Макиавелли и многие другие, в том числе сам Валадьер. На вилле Медичи можно увидеть бюсты, статуи и барельефы на тему античной римской мифологии, а также фрески на сюжеты басен Эзопа.

⁶⁴¹ Ворота святого Себастьяна — самые большие и наилучшим образом сохранившиеся городские ворота античного Рима. От них начиналась Аппиева дорога (см. ниже). Названы в честь христианского мученика Себастьяна (по Аппиевой дороге паломники в своё время ходили к расположенным неподалёку от ворот катакомбам и базилике Сан-Себастьяно).

⁶⁴² Аппиева дорога — наиболее значимая из античных общественных дорог Рима. Строительство её было начато в 312 году до н. э. при цензоре Аппии Клавдии Цеке (отсюда и название). Первоначально дорога проходила из Рима в Капую, однако позднее через неё было налажено сообщение Рима с Грецией, Египтом и Малой Азией. Вдоль дороги расположено множество исторических памятников различных (от республиканского Рима до Ренессанса и барокко) эпох.

⁶⁴³ Колизей — одно из наиболее известных и грандиозных сооружений Древнего мира, амфитеатр, являющийся памятником древнеримской архитектуры. Разрушению его положили начало нашествия варваров. В 1349 году южная часть Колизея обрушилась в результате землетрясения. И хотя в настоящее время эта всемирно известная достопримечательность находится под охраной и частично отреставрирована, совершенно очевидно, что Колизею уже никогда не бывать таким, как в дни завершившего его строительство императора Тита.

⁶⁴⁴ Амфитеатр — античная постройка для массовых зрелищ (таких как гладиаторские бои), представляющая собой круглый театр без крыши, где вокруг арены ступенеобразно возвышаются ряды сидений. Наиболее известным амфитеатром является римский Колизей.

⁶⁴⁵ Туника — сшитая из двух полотнищ одежда с отверстиями для головы и рук, отчасти напоминающая платье. Была распространена в Древнем Риме. Туники носили и мужчины и женщины, причём фасон изделия и характер имеющихся на нём украшений должны были соответствовать социальному статусу владельца.

⁶⁴⁶ Потоками на профессиональном жаргоне кинематографистов называют текущий съёмочный материал фильма в целом.

⁶⁴⁷ Янки — пренебрежительное наименование американцев.

⁶⁴⁸ Мельпомена — в древнегреческой мифологии муза трагедии, ставшая символом лицедейства в целом. «Слугами» её принято называть тех, чья деятельность напрямую связана со зрелищным искусством.

⁶⁴⁹ «Замок Цезаря» (ит.)

⁶⁵⁰ Форумом в Древнем Риме именовали рыночную площадь, на которой происходили важные общественные события жизни города, а также заключались деловые соглашения.

⁶⁵¹ Автором крылатого выражения «Хлеба и зрелищ!» является знаменитый римский сатирик Ювенал. Лозунг этот воплотил в себе мировоззренческую позицию большинства свободных римлян в эпоху распада их империи.

Глава 21

⁶⁵² Отель «Эксцельсиор», открытый в Риме в 1906 году, располагается по адресу Via Vittorio Veneto, 125, между виллой Боргезе и Испанскими ступенями.

⁶⁵³ Талбот-Сквер (англ. Talbot Square) — комплекс апартаментов в Лондоне, в 900 м от Гайд-Парка.

⁶⁵⁴ Как известно, 1914 год ознаменовался началом Первой мировой войны. Вполне естественно, что он запомнился жителям целого ряда стран обострением всякого рода политических противоречий, что неизбежно сопровождалось ожесточённой борьбой за умы и души простых людей.

⁶⁵⁵ Майкл Арлен (1895–1956) — английский писатель армянского происхождения (настоящее имя — Тигран Гуюмджян). Наиболее известные его произведения — «Лондонские записки» и роман «Зелёная шляпа». Известно, что Фицджеральд весьма высоко ценил его творчество. Следует отметить, что отношения Арлена с британскими властями были далеко не идеальны.

⁶⁵⁶ Римский ресторан «Ульпия» находится по адресу Foro Traiano, 2, недалеко от виллы Медичи, Испанских ступеней и церкви Тринита-деи-Монти.

⁶⁵⁷ «Звучит наш духовой оркестр» (ит.) Эту песню, посвящённую военной тематике, в 20-е — 40-е годы исполнял известный итальянский тенор Фернандо Кривелли (Crivel).

⁶⁵⁸ Траттория (ит. trattoria) — разновидность итальянского ресторана. Отличается небольшим набором блюд, «домашней» кухней, упрощённым сервисом и ориентацией на постоянную клиентуру, а также менее формальной, чем в обычном ресторане, обстановкой.

⁶⁵⁹ Как известно, эпоха правления королевы Виктории (1837–1901) отличалась строгостью нравов. Ассоциация с викторианством проносится в мозгу Дика Дайвера потому, что он, будучи ослеплённым ничем не оправданной ревностью, тем не менее понимает, что судить Розмари он не вправе.

⁶⁶⁰ Адажио (в балете) — медленная часть танца, сопровождающаяся соответствующей музыкой лирического характера и состоящая из плавных, широких движений.

⁶⁶¹ Ливорно (ит. Livorno) — крупнейший порт Тосканы, административный центр одноимённой провинции. Расположен на восточном берегу Лигурийского моря.

⁶⁶² Чёрная Смерть — пандемия чумы, охватившая в середине XIV века Азию, Европу, Северную Африку, а также о. Гренландию. От неё погибло около 60 млн. человек. Причиной распространения из природного очага на территории пустыни Гоби чумной палочки стало резкое изменение климата в Евразии (начало т. н. малого ледникового периода).

Глава 22

⁶⁶³ «Да… Да… Да…» (ит.)

⁶⁶⁴ Орсини — старинный римский феодальный род, возникший в ХІ веке. Продолжает существовать и в настоящее время.

⁶⁶⁵ Испанские ступени, или Испанская лестница — грандиозная лестница в Риме. Состоит из 138 ступеней, которые ведут с Испанской площади к расположенной на вершине холма Пинчо церкви Тринита-деи-Монти.

⁶⁶⁶ Английский поэт Джон Китс (см. прим. 1) умер в здании, расположенном рядом с Испанскими ступенями.

⁶⁶⁷ Амэрикан Экcпресс (англ. American Express) — основанная в 1850 году американская финансовая компания. В 1895 году было открыто её представительство в Париже, а в последующие годы — и во многих других городах за пределами США. Одним из направлений деятельности Амэрикан Экспресс являются международные банковские операции.

⁶⁶⁸ «Бонбоньери» — название ресторана в Риме.

⁶⁶⁹ Базиликами в древнеримских городах назывались крупные общественные здания, служившие главным образом для административных целей и одновременно являвшиеся неким подобием современных клубов. В дальнейшем христиане начали называть базиликами построенные по римскому образцу храмы. Одной из крупнейших в Риме была базилика Ульпия.

⁶⁷⁰ Кабаре (фр. Cabaret) — небольшое развлекательное заведение с определённой программой, состоящей из вокальных (шансон) и танцевальных номеров, а также одноактных пьес, объединённых выступлениями конферансье.

⁶⁷¹ До перехода на евро лира была денежной единицей Италии.

⁶⁷² Бирмингем (англ. Birmingham) — второй по численности населения (после Лондона) город Великобритании.

⁶⁷³ Римский род Колонна (ит. Colonna) возник в І половине ХІ века и продолжает существовать до сих пор. В средневековой истории Рима он играл немаловажную роль. Особенно известны постоянные распри его с родом Орсини.

⁶⁷⁴ Из знатного итальянского рода Гаэтани, или Каэтани (ит. Gaetani, Caetani) вышли два папы римских и свыше десяти кардиналов. Возникнув в Х веке, продолжает существовать и в настоящее время.

⁶⁷⁵ Римская Кампанья (ит. Campagna di Roma) — низменные окрестности Рима, занимающие площадь около 2100 м². Через этот район проходят реки Тибр и Аньене. Здесь находится множество болот, являющихся источником заражения малярией и лихорадками. Во времена императоров в этих местах были виллы, поля и виноградники, однако в дальнейшем бесчисленные войны стали причиной запустения.

⁶⁷⁶ Сколько (ит.)

⁶⁷⁷ Сто лир. (ит.)

⁶⁷⁸ Тридцать пять лир и чаевые. (ит.)

⁶⁷⁹ 0,5 мили = около 800 м

⁶⁸⁰ жандармы (ит.)

⁶⁸¹ Стоя перед капитаном полиции, Дик чувствует себя подсудимым. Вполне естественно, что участников разразившегося «процесса» он подразделяет на две категории: вступившийся за него на улице человек — это «защита», а четвёрка озлобленных таксистов — «обвинение».

⁶⁸² по-итальянски (ит.)

⁶⁸³ по-французски (ит.)

⁶⁸⁴ Да. (фр.)

⁶⁸⁵ Так вот. Послушай. Поезжай в «Квиринал». И ложись спать. Послушайте: вы пьяны. Заплатите шофёру сколько он требует. Вам понятно? (фр.)

⁶⁸⁶ Нет, я не хочу. (фр.)

⁶⁸⁷ Я заплачу сорок лир. Этого вполне довольно. (фр.)

⁶⁸⁸ Послушай! Вы пьяны. Вы избили шофёра. Вам что, не ясно?! Скажите спасибо, что я не приказал вас арестовать! Заплатите ему столько, сколько он сказал — сто лир. И проваливайте в «Квиринал».

⁶⁸⁹ Две сотни лир! (ит.)

Глава 23

⁶⁹⁰ Фрэнсис Мэрион Кроуфорд (1854–1909) — американский писатель, проживший много лет в Риме. По мнению критиков, произведения его, отличаясь высокохудожественным изображением природы, тем не менее грешат условностью характеров, неправдоподобностью событий и отсутствием психологизма. По всей видимости, Бэби читает его «итальянскую тетралогию» («Сарацинеска» (1887), «Сант-Иларио» (1889), «Дон Орсино» (1892) и «Корлеоне» (1892). Эти произведения представляют собой авантюрно-приключенческую хронику аристократической итальянской семьи. Начало действия относится к 1867 году.

⁶⁹¹ Мы не понимаем по-английски. (ит.)

⁶⁹² Ах, так?! Ну, хорошо… Хорошо же!

⁶⁹³ Имеется в виду развевающийся над зданием посольства американский флаг.

⁶⁹⁴ Гротон (англ. Groton) — город на северо-востоке США, в штате Коннектикут.

⁶⁹⁵ Наусник — применявшееся в конце ХІХ — начале ХХ века приспособление для придания усам нужной формы. Надевали его после умывания или на время сна, а также, для предохранения усов от загрязнения, перед приёмом пищи. Своей популярностью наусники были обязаны активно рекламировавшему их в газетах и журналах придворному парикмахеру императора Германии Вильгельма ІІ.

⁶⁹⁶ Кольдкрем (англ. cold-cream — холодные сливки) — изобретенная в Англии мазь против раздражения кожи. В числе её ингредиентов были воск, миндальное масло и розовая вода.

⁶⁹⁷ Госдепартамент США (англ. State Department) — департамент в правительстве США, выполняющий функцию министерства иностранных дел.

⁶⁹⁸ всё время прямо, направо, налево (ит.)

⁶⁹⁹ Путь от «Эксцельсиора» до «Квиринала» можно пройти пешком за 15 минут.

⁷⁰⁰ Тоскана (ит. Toscana) — область (регион) Италии. Столица области — Флоренция.

⁷⁰¹ Форс-мажор — юридический термин, обозначающий не зависящие от воли участников сделки чрезвычайные события, которые тем не менее препятствуют выполнению обязательств и освобождают стороны от ответственности. Здесь имеется в виду, что Дик воспринимает случившуюся с ним беду исключительно как неудачное стечение обстоятельств и не намерен никого винить.

⁷⁰² Прагматизм — философское течение, в соответствии с которым критерием истины является практика. Основателем его является американский философ ХІХ века Чарльз Пирс. Среди наиболее известных представителей прагматизма — Уильям Джеймс, Джон Дьюи и Джордж Сантаяна.

⁷⁰³ Фемида — в древнегреческой мифологии богиня правосудия. Её изображение с повязкой на глазах, весами и мечом в руках сегодня распространено ничуть не менее, чем в древности. Является олицетворением законности и справедливого суда.

⁷⁰⁴ Как гласит легенда, Ромул и Рем, являвшиеся детьми бога Марса, были основателями Рима.

⁷⁰⁵ Фраскати (ит. Frascati) — город в Лацио, в 21 км от Рима.

⁷⁰⁶ следователь (ит.)

⁷⁰⁷ Морфий — наркотик, получаемый из сока опийного мака. В медицине применяется под строгим контролем как болеутоляющее средство.

---

Оригинальный текст: Tender is the Night (Book Two), by F. Scott Fitzgerald.

---

Перевод © Людмила Галичий, 2020.

---