Ф. Скотт Фицджеральд
Ночь нежна
(Часть 1)

---

Джеральду и Саре посвящается.
Пусть вся Ваша жизнь будет праздником!*

А мы опять вдвоём! И ночь нежна…
Но всюду мрак! И лишь из поднебесья
Сквозь вековые кроны лунный свет
Струится в заросли, где тихо шепчет ветер
И нам одним известная тропинка
Вся сплошь покрыта изумрудным мхом.
Ода к Соловью¹

---

Глава 1

В одном из живописных уголков французской Ривьеры, на полпути между Марселем и итальянской границей, возвышается розоватое здание — «Hotel des Etrangers»². Владельцем его является некий месье Госс. Раскалённый от жары фасад этого заведения затеняют, склоняя свои ветви, пальмы, а прямо перед ним простирается небольшой залитый солнцем пляж. Надо сказать, что модный курорт для именитой и фешенебельной публики здесь появился совсем недавно. Всего лишь десяток лет тому назад сезон здесь кончался в апреле, когда завсегдатаи-англичане откочёвывали на север, — и пляж пустовал! Теперь в этих местах теснится множество одноэтажных домиков, однако в те времена, когда началась эта история, там было лишь не более десятка старых вилл, и среди вековых сосен, что тянутся на целых пять миль от отеля до самых Канн³, то тут, то там виднелись их похожие на увядшие водяные лилии купола.

Отель и жёлтая полоска пляжа составляли одно целое. На рассвете вода у берега становилась совершенно прозрачной, и в ней можно было увидеть дрожащие очертания далёких Канн, розовато-кремовые руины древних замков и фиолетовые вершины Альп⁴, за которыми начиналась Италия. Однако вскоре течение начинало раскачивать растущие близ отмели водоросли, на воде появлялась рябь, и все отражения разом расплывались, превращаясь в тысячи разноцветных пятен. Ближе к восьми часам из отеля выходил мужчина в синем купальном халате. Он направлялся к морю и сначала минут десять привыкал к не прогревшейся ещё воде, опуская в неё то руку, то ногу, а затем, наконец, громко пыхтя и покрякивая, решался окунуться. После его ухода на пляже ещё целый час не было ни души. Один за другим проплывали на горизонте тяжёлые торговые корабли; на заднем дворе отеля толпились и болтали официанты; роса на деревьях мало-помалу обсыхала. Ещё час — и оттуда, где вдоль невысоких Маурских гор⁵, отделявших побережье от Прованса⁶, петляло шоссе, начинали доноситься автомобильные гудки.

На расстоянии примерно одной мили от моря, там, где сосны сменяются пыльными тополями, есть маленькая железнодорожная станция. Именно оттуда июньским утром 1925 года в отель Госса прибыли в открытом автомобиле две женщины — мать и дочь. Лицо матери всё ещё хранило следы былой красоты, которая, однако, в самом ближайшем будущем обречена была исчезнуть под сетью морщин. Впрочем, глаза её излучали спокойствие и доброжелательность — возможно, что благодаря этому она и выглядела моложе своих лет. Однако всё это было ничто по сравнению с юной красотой её дочери! Вот кто поистине обладал способностью приковывать взгляд! Пожалуй, самое прекрасное, что в ней было — это румянец. Не только щёки, но и ладони у неё были нежно-розовыми, подобно тому, как это бывает у детей после вечернего купания в остывшей морской воде. У неё был красивый покатый лоб, который венчала пышная шапка густых золотисто-пепельных волос — они множеством локонов, волн и затейливых завитков ниспадали ей на плечи и спину. Глаза у неё были большие, ясные и выразительные. Они сияли восхитительным влажным блеском. Своим румянцем она вовсе не была обязана косметике; просто это её молодое здоровое сердце так гнало по всему её юному телу кровь, что местами она виднелась под самой кожей! Ей было почти восемнадцать, и её ещё не преступившая последней черты детства красота напоминала вот-вот готовую распуститься розу.

— Что-то мне подсказывает, что в этих краях нас с тобой ждут одни неприятности, — заметила её мать, когда далеко внизу тонкой блестящей линией показалось море.

— Я вообще думаю, что пора домой, — ответила девушка.

И хотя голоса их звучали беззаботно, по их лицам было сразу видно, что путешествие их, будучи лишённым цели, наводит на них смертную тоску. Более того, далеко не всякая цель их бы удовлетворила! Похоже было, что и мать, и дочь одинаково снедаемы жаждой развлечений, но виной тому была вовсе не пресыщённость. Напротив, они чем-то напоминали школьниц, которые, успешно завершив учебный год, считают себя вправе развлекаться на полную катушку!

— Давай побудем три дня, а затем вернёмся домой. Я сегодня же закажу билеты!

К администратору отеля девушка обратилась на безупречном, но всё же несколько вымученном французском. Полученный ими номер располагался на первом этаже. Подойдя к ослепительно сверкающей на солнце стеклянной двери, она вышла на каменную веранду, которая тянулась по всему периметру отеля. Походка её была грациозна, как у балерины. Она несла себя так изящно, как будто тело её было невесомо! Там, под отвесными лучами, её тень вдруг сделалась совсем крошечной, и она отступила назад — в глаза ей бил слепящий свет! За пятьдесят ярдов отсюда тысячью красок сверкало под беспощадным солнцем Средиземное море; на подъездной аллее, около балюстрады⁷, плавился от жары старенький бьюик⁸.

Окрестности оглашаемого множеством звуков пляжа были погружены в безмолвие. Чуть поодаль от моря сидели со своим вязаньем три старухи-англичанки, под монотонный аккомпанемент давным-давно выученных наизусть дежурных фраз вплетая в свои чулки-носки сначала медлительную степенность тех лет, когда им ещё только предстояло родиться, а вслед за ней стиль сороковых, шестидесятых и, наконец, восьмидесятых. Поближе к морю под полосатыми зонтами расположились человек десять отдыхающих. Здесь же были их дети — одни из них резвились, ловя на мелководье непуганую рыбу, а другие загорали, и кожа их, щедро смазанная кокосовым маслом, блестела на солнце.

Как только Розмари вышла на пляж, мимо неё вдруг пронёсся какой-то подросток и с радостным криком бросился в воду. Чувствуя на себе не один любопытный взгляд, она сбросила свой купальный халат и последовала примеру этого мальчугана. Однако, проплыв всего лишь несколько ярдов, она поняла, что попала на мелководье, и потому ей пришлось нащупать ступнями дно и, с немалым трудом по очереди вытаскивая из воды свои стройные ноги, добираться вброд туда, где можно было спокойно поплавать. Когда вода стала доходить ей до груди, она обернулась. На берегу сидел лысый мужчина в трико. Выпятив волосатую грудь и втянув толстый живот, он самым бесцеремонным образом её разглядывал. Однако, встретившись с ней взглядом, он тотчас смутился и, мгновенно выронив свой монокль, который тут же исчез в покрывавших его грудь волосах, налил себе из стоявшей на песке бутылки стаканчик спиртного.

Отвернувшись от него, она поплыла к плоту. Вода подхватила её, принеся долгожданную прохладу. Она просачивалась в волосы и ласкала самые потаённые уголки её тела. Розмари нежилась в ней и барахталась, снова и снова кружа на одном месте. Доплыв до плота, она вконец выдохлась, однако, поймав на себе презрительный взгляд какой-то уже изрядно загоревшей, с ослепительно белыми зубами, дамы, и вспомнив, что её собственное тело пока ещё бело как снег, повернулась на спину, и течение понесло её обратно к берегу. Когда она вышла из воды, к ней тотчас же подошёл тот самый волосатый мужчина со стаканом.

— Позвольте предупредить вас, мисс, что за плотом могут быть акулы!

Какой он национальности, Розмари определить не могла, однако по-английски он говорил с протяжным оксфордским акцентом.

— Не далее как вчера поблизости Гольф-Жуана⁹ они слопали двух моряков! — добавил он.

— Боже, какой кошмар! — воскликнула Розмари.

— Вокруг флотилии в воде масса всяких объедков, вот они там и ищут, чем поживиться…

Затем, сделав постное лицо и тем самым дав понять, что заговорил он с нею исключительно из благих побуждений, мужчина отвернулся и засеменил прочь. Немного отойдя, он присел на песок и снова налил себе стаканчик.

Немного смутившись и одновременно гордясь тем, что во время этого короткого разговора она на миг оказалась в центре внимания окружающих, Розмари принялась присматривать себе местечко, где можно отдохнуть. Каждая семья располагалась под отдельным зонтом и прилегающую к нему территорию считала, по-видимому, своей собственностью. К тому же, многие здесь ходили «в гости» и перекрикивались. Словом, похоже было, что все отдыхающие уже давным-давно перезнакомились, и лезть в чужой монастырь со своим уставом было бы верхом невоспитанности. Однако чуть поодаль от моря, где пляж был усыпан галькой и засохшими водорослями, сидела компания новичков. Их кожа, как и у Розмари, была ещё совершенно лишена загара, а вместо огромных пляжных зонтов у них были обыкновенные ручные. Взглянув на них, девушка тотчас решила, что они, как и она сама, приехали сюда совсем недавно. Расстелив неподалёку от них свой пеньюар, она прилегла на песок.

Поначалу до неё доносился лишь сплошной гул, в котором она не могла различить ни слова. Время от времени по звуку шагов и мельканию теней она угадывала, что кто-то проходит мимо. В какой-то момент к ней подошёл чей-то любопытный пёс, и она почувствовала на своей шее его горячее дыхание. От жгучего солнца кожа её уже слегка покраснела, но она всё лежала и лежала, прислушиваясь к шёпоту затихающих волн. Вскоре, однако, она стала различать отдельные голоса, и ей довелось услышать, что некий человек, презрительно именуемый «этот пройдоха Норт», не далее как вчера вечером похитил, намереваясь распилить его надвое, в одном из каннских кафе официанта. Поведала сию историю убелённая сединами дама в вечернем платье. Надо полагать, она просто не успела переодеться после вчерашнего вечера, ибо голову её всё ещё украшала диадема, а с плеча свисала увядшая орхидея. Почувствовав смутную неприязнь и к ней, и к её спутникам, Розмари отвернулась.

С противоположной стороны ближе всего к ней оказалась лежавшая под навесом из зонтов молодая женщина. Положив на песок раскрытую книгу, она что-то тщательно выписывала из неё на листочек бумаги. Бретельки её купальника были спущены, и обнажённая спина блестела на солнце. Нитка кремового жемчуга красиво оттеняла ровный медно-коричневый загар. В её на редкость миловидном лице угадывалась одновременно и властность и потребность в сострадании. Бросив на Розмари рассеянный взгляд, она тотчас же вновь углубилась в своё занятие. Рядом с нею был красивый, облачённый в бело-красное полосатое трико и жокейскую шапочку мужчина. Здесь же располагались и все остальные: та самая загорелая дама с ослепительной улыбкой, которую Розмари уже видела на плоту (в отличие от женщины с книгой, она поприветствовала Розмари радушным кивком) и чем-то похожий на льва мужчина с благообразным продолговатым лицом и густой гривой пшеничных волос, в синем трико и без головного убора, о чём-то глубокомысленно беседовавший с юным латиноамериканцем в чёрном трико (при этом оба они теребили в руках кусочки высохших на песке водорослей). И хотя на всех тех американцев, с которыми Розмари до сих пор приходилось иметь дело, они похожи не были, она всё же решила, что большинство из них наверняка её соотечественники.

Понаблюдав за ними, она поняла, что все они являются зрителями некоего импровизированного спектакля, единственным актёром и заодно и режиссёром которого является мужчина в жокейской шапочке. Держа в руках грабли, он с суровым видом передвигался по пляжу и делал вид, что сгребает гальку. Произносимые им при этом фразы были, надо полагать, квинтэссенцией юмористического жанра, а его мрачное лицо при этом лишь усиливало комический эффект. Вся компания следила за ним затаив дыхание, а каждое его слово вызывало взрыв хохота. Даже те, кто, подобно Розмари, находились слишком далеко, чтобы что-либо разобрать, вытягивали шеи и напряжённо прислушивались. Оглядевшись вокруг, она поняла, что на целом пляже к «представлению» равнодушен лишь один человек, а именно женщина с книгой! Видимо, из той самой скромности, что свойственна обладателям сокровищ, она с каждым новым взрывом веселья лишь ниже склонялась над своим листком.

Вдруг прямо над Розмари вырос, будто с неба упав, её новый знакомый с моноклем и стаканом:

— Должен признать, вы здорово плаваете!

— Ах, ну что вы!

— Да ладно, не скромничайте! Моя фамилия Кэмпион. Представьте, здесь среди нас совершенно случайно оказалась одна дама, которая знает, кто вы. Она говорит, что на прошлой неделе видела вас в Сорренто¹⁰ и теперь сгорает от желания с вами познакомиться.

Скрывая досаду, Розмари оглянулась и увидела, что вся компания новичков смотрит на неё выжидающим взглядом. Поднявшись, она нехотя пошла за Кэмпионом.

— Знакомьтесь, это миссис Абрамс. Это мистер и миссис Маккиско. А это мистер Дамфри…

— Ну, а вас мы прекрасно знаем, — заговорила дама в вечернем платье. — Вы — Розмари Хойт! В Сорренто я увидела вас в отеле и подумала, что обозналась, но портье сказал, что нет! Мы все вас обожаем и хотим спросить, почему вы не в Америке и не снимаетесь в каком-нибудь новом сногсшибательном фильме.

Сразу несколько человек жестом пригласили её сесть рядом. Узнавшая её дама вовсе не была, несмотря на свою фамилию, еврейкой. Просто она была одной из тех уникальных старушек, которые благодаря своему железному здоровью и последовательно проводимой в жизнь политике эгоизма безнадёжно задерживаются на этом свете, совершенно автоматически становясь «достоянием» всё новых и новых поколений.

— Мы хотели предупредить вас о том, что в первый день очень легко получить солнечный ожёг, — не умолкала она. — Вы ведь понимаете, как важно вам беречь свою кожу! Но на этом идиотском пляже все такие чопорные, что мы просто не знали, как к вам подойти…

Глава 2

— А вы случайно не участвуете в заговоре? — спросила миссис Маккиско. Она была молода и смазлива, но глаза у неё были явно лживые, а наглостью она обладала просто феноменальной. — Знаете, на лбу ведь не написано… Вот, например, недавно выяснилось, что некто мой муж играет в нём одну из ведущих ролей… Да что я говорю! Он там фактически правая рука этого… главного, с позволения сказать, «героя»!

— В заговоре? — изумлённо переспросила Розмари. — В каком заговоре?

— Милая моя, да разве мы знаем?! — со свойственным тучным женщинам судорожным смешком воскликнула миссис Абрамс. — Мы что, в нём участвуем?! Да боже упаси! Мы — галёрка!

— А я думаю, что тётенька Абрамс уже сама по себе стоит десятка заговоров, — вставил мистер Дамфри, женоподобный юноша с взъерошенной соломенной шевелюрой.

— Но-но, Ройял, думай, что говоришь! — тотчас же приструнил его Кэмпион, погрозив ему моноклем.

Розмари обвела всю эту публику унылым взглядом. Более всего на свете ей хотелось, чтобы сейчас рядом с нею оказалась её мать. Все эти люди вызывали у неё отвращение. Ах, как здорово было бы взять и каким-нибудь чудом перенестись на противоположный конец пляжа, где располагалась совсем другая, приятная и интересная компания! Её мать обладала пусть и скромным, но совершенно безошибочным чутьём, всякий раз, как бы дурно ни были воспитаны те, с кем ей порой приходилось иметь дело, позволявшим ей с честью выходить из любого щекотливого положения. Однако с тех пор, как Розмари стала знаменитостью, минуло всего лишь полгода, и нередко смесь усвоенных ею во время учёбы в Париже истинно французских манер и той возведённой в ранг хорошего вкуса развязности, с которой она впервые столкнулась, вернувшись в Америку, сбивала её с толку. Должно быть, именно поэтому она иногда и попадала в такие глупые ситуации, как сегодня!

Мистер Маккиско, сухопарый мужчина лет тридцати, рыжеволосый и веснушчатый, болтовни о «заговоре», по-видимому, не приветствовал. Всё это время он молчал, отвернувшись к морю, однако теперь, бросив быстрый взгляд на свою жену, обернулся к Розмари и угрюмо спросил:

— А вы давно приехали?

— Только сегодня.

— Ясно.

И полагая, видимо, что с помощью одного-единственного вопроса ему удалось кардинальным образом изменить общее направление разговора, он выжидающе посмотрел на всех остальных.

— Ах, Розмари, оставайтесь на всё лето! — делая вид, что ничего не поняла, воскликнула миссис Маккиско. — Разве вам не интересно узнать, чем закончится заговор?

— Вайолет! — вконец потеряв терпение, взорвался её муж. — Тебе что, больше трепаться не о чем?!

Миссис Маккиско склонилась к миссис Абрамс и прошептала так, чтобы всем было слышно:

— Это всё нервы!

— Ничего подобного! — грубо заявил мистер Маккиско. — Нервы у меня в порядке!

Однако ему было явно не по себе. По лицу его расползлась тусклая краска, придававшая ему глуповатое выражение. Видимо, смутно чувствуя, что является здесь посмешищем, он вдруг встал и направился к морю. Жена его тотчас поспешила за ним, и Розмари, обрадовавшись возможности избавиться, наконец, от этой назойливой компании, последовала их примеру.

Мистер Маккиско сделал глубокий вдох и бросился вплавь. Отчаянно колотя с трудом слушавшимися его руками по средиземноморскому мелководью, он минуты три изображал что-то вроде кроля¹¹. Наконец, выбившись из сил, он встал на ноги и оглянулся. Надо было видеть, с каким изумлением он обнаружил, что до берега всё ещё рукой подать!

— Должен признаться вам, мисс, что я никак не могу научиться правильно дышать. Чёрт его знает, в чём здесь секрет!

И он вопросительно посмотрел на Розмари.

— Мне кажется, что вам следует попытаться делать выдох под водой, — принялась объяснять она. — А на четвёртый счёт вы поднимаете голову и делаете вдох.

— Сложная штука это дыхание… А что если нам с вами поплыть вон к тому плоту?

На плоту лежал, растянувшись во весь рост, тот самый похожий на льва мужчина, которого Розмари уже видела на берегу. Плот мерно раскачивался в такт движению воды. Когда доплывшая до него миссис Маккиско ухватилась за его край, он неожиданно накренился и сильно толкнул её в плечо, но в этот момент лежавший на плоту мужчина вскочил и вытащил её из воды.

— Я испугался, что вы можете получить травму, — тихо и застенчиво сказал он.

Розмари в жизни не встречала человека с более печальным лицом! У него были высокие индейские скулы, удлинённая верхняя губа и огромные, глубоко посаженные глаза удивительного тёмно-золотистого цвета! Обращаясь к миссис Маккиско, он старательно избегал её взгляда, как будто боясь оскорбить её своей назойливостью. Через минуту он был уже в воде, и его длинное неподвижное тело несло к берегу.

Розмари и миссис Маккиско наблюдали за ним, сидя на плоту. Когда инерция совершённого им первоначального толчка исчерпалась, он сложился вдвое и, мелькнув тощими ляжками на поверхности, вдруг полностью, не оставив после себя даже пузырька пены, исчез под водой.

— Этот господин плавает как рыба, — заметила Розмари.

— Зато поёт как жаба, — с неожиданной озлобленностью отозвалась миссис Маккиско.

Она обернулась к своему мужу, который после двух неудачных попыток всё же умудрился взобраться на плот и обрести равновесие, но тут же, стыдясь собственной неуклюжести и пытаясь показаться грациозным, пошатнулся и чуть было не свалился обратно в воду.

— Я как раз рассказывала мисс Хойт, что Эйб Норт хоть и плавает как рыба, но зато поёт как жаба! — объяснила она ему.

— Да уж, — примирительным тоном проворчал мистер Маккиско. Похоже, в семье их царил настоящий патриархат!

— Обожаю Антейля¹², - не без вызова начала его жена, вновь обернувшись к Розмари. — Антейля и Джойса¹³. Должно быть, вы там у себя в Голливуде о таких и не слышали, но смею вам сообщить, что первый человек, опубликовавший в Америке серию критических статей об «Улиссе»¹⁴ — это мой муж!

— Сигареты кончились! — невозмутимым тоном заявил Маккиско. — А она всё о своём Антейле да Джойсе!

— Джойс пишет намёками… Правда, Элберт?

И вдруг она умолкла. Та самая женщина, которую Розмари видела с книгой, теперь плавала вместе со своими двумя детьми в море, и Эйб Норт, поднырнув под её мальчугана, вдруг вырос из воды, точно вулканический остров, с ребёнком на плечах. Малыш вопил от страха и восторга, а на серьёзном лице женщины читалось умиротворение.

— Это его жена? — спросила Розмари.

— Ах, нет, это миссис Дайвер. Они не из отеля. — Вновь отвернувшись к морю, она буквально пожирала купальщицу взглядом. Однако уже через мгновение её злобные глазёнки смотрели на Розмари.

— А вы и прежде бывали за границей?

— О да! Собственно, я училась в Париже.

— Ах, вот как! В таком случае вам, наверное, известно, что если хочешь отдохнуть здесь по-человечески, то надо заводить знакомства с настоящими французами! Ну скажите, что может Франция дать всем этим людям? — она кивнула в сторону берега. — Ведь у них свой собственный замкнутый мирок! Вот мы, когда сюда собирались, первым делом обзавелись рекомендательными письмами ко всем лучшим писателям и художникам, которые живут в Париже. Представляете, как нам там было здорово?!

— Отлично представляю.

— А знаете, мой муж сейчас как раз завершает работу над своим первым романом…

— В самом деле? — совершенно машинально спросила Розмари. В данный момент она вообще ни о чём особо не думала, разве что только о том, удалось ли её матери в эдакую жару уснуть.

— Принцип тот же, что в «Улиссе», вот только вместо одних суток у моего мужа — целое столетие, — воодушевлённо продолжала миссис Маккиско. — А главный герой — старомодный французский аристократ, который не вписывается в эпоху прогресса…

— Вайолет, ты прекратишь или нет? — строго остановил её мистер Маккиско. — Какой дурак станет покупать мои книги, если ты заранее растрезвонишь, что в них написано?

Добравшись до берега, Розмари набросила на свои уже изрядно покрасневшие плечи пеньюар и снова легла на солнце. Мужчина в жокейской шапочке теперь переходил от зонта к зонту, держа в руках поднос, на котором стояла бутылка и целая дюжина стаканов. Вскоре выпивка так сблизила всех его друзей, что более десятка зонтов сбились вместе, образовав один огромный навес, под которым теснилась вся компания. Как она поняла, кто-то из них нынче вечером собирался уезжать, и в связи с этим решено было устроить прощальную вечеринку. Даже носившиеся по пляжу дети интуитивно чувствовали, что источник веселья находится где-то здесь, и старались держаться к нему поближе. Что же касается самой Розмари, то она ни на минуту не сомневалась, что этим источником является не кто иной как человек в жокейской шапочке.

И море, и небо словно застыли под палящим полуденным солнцем; даже белые очертания находящихся за пять миль отсюда Канн представлялись не более чем иллюзией свежести и прохлады. Вот на горизонте показался малиновый парус, и вслед за лодкой из открытого моря в бухту ворвался пенистый тёмно-синий поток. Казалось, всё живое на целом побережье вымерло, и только здесь, при жидком свете проникающих в просветы между зонтами лучей, сверкают краски, стоит нескончаемый гул людских голосов и кипит жизнь.

Вскоре неподалёку от Розмари остановился Кэмпион, и она поспешно закрыла глаза, притворяясь, что спит. Затем, однако, она решилась их слегка приоткрыть и увидела перед собой размытые очертания двух толстых, похожих на столбы ног. Ноги эти взметнули на пляже облако жёлтой пыли, которое тотчас же унеслось ввысь. Когда сутулая фигура Кэмпиона исчезла, наконец, из виду, Розмари уснула по-настоящему.

Проснувшись, она обнаружила, что с неё градом течёт пот, а на пляже, кроме неё самой, остался один-единственный человек — мужчина в жокейской шапочке! Он как раз складывал последний зонт. Заметив, что она открыла глаза, он подошёл к ней и сказал:

— Признаться, мисс, я как раз собирался домой и хотел вас разбудить. С солнечным ожогом шутки плохи.

— Благодарю вас.

Розмари взглянула на свои побагровевшие ноги.

— Силы небесные!

Надеясь, что ему захочется поговорить, она весело рассмеялась, но Дик Дайвер уже тащил складную кабинку и зонт к стоявшему поблизости автомобилю. Тогда, чтобы освежиться, Розмари решила немного поплавать. Пока она плескалась в воде, он вернулся и, подобрав лежавшие на песке грабли, совок и сито, спрятал их в расщелину между камней. Затем он огляделся вокруг, проверяя, не забыл ли он чего-нибудь на пляже.

— Простите, а вы не скажете, который час? — спросила она.

— Примерно половина второго, мисс.

И оба одновременно посмотрели на горизонт.

— Час, как я думаю, отменный, — сказал Дик Дайвер. — Можно сказать, лучший из всех возможных!

Он посмотрел на неё, и целое мгновение для Розмари не существовало ничего, кроме его удивительных, наполненных солнечной синевой глаз! Затем, взвалив себе на плечи последнюю сумку с вещами, он зашагал к автомобилю. Выйдя из воды, Розмари отряхнула со своего пеньюара песок, оделась и задумчиво побрела в сторону отеля.

Глава 3

К обеду Розмари с матерью явились лишь в третьем часу. В ресторанном зале было совершенно пусто, и лишь на вытертых до зеркального блеска столах метались причудливые тени — это ветер раскачивал растущие за окном сосны. Двое итальянцев-официантов, оживлённо болтая, заканчивали убирать посуду. Однако, увидев посетительниц, они разом умолкли и на скорую руку сервировали для них облегчённый вариант предусмотренного табльдотом¹⁵ ланча.

— А я на пляже влюбилась, — вдруг заявила Розмари.

— В кого же?

— Ну, сначала — в целую кучу очень милых и симпатичных людей… А затем в одного мужчину.

— И ты с ним говорила?

— Увы, почти нет… Но он очень красив. Рыжие волосы…

Изрядно проголодавшаяся Розмари, не раздумывая, приступила к ланчу.

— Однако он женат, — добавила она с полным ртом. — Обычное дело…

Её мать была её лучшей подругой и в последние годы фактически посвятила свою жизнь тому, чтобы всячески способствовать профессиональному становлению своей дочери. В актёрской среде это не такая уж редкость, однако удивительным было то, что, в отличие от многих других матерей юных дарований, миссис Элси Спирз не искала в этом вознаграждения за собственную не состоявшуюся карьеру. Ей грех было жаловаться на судьбу. За плечами у неё было два вполне благополучных брака, и оба раза, овдовев, она становилась лишь крепче духом. Первый её супруг был кавалерийским офицером, а второй — военным врачом, и надо сказать, что оба они позаботились о том, чтобы в будущем её дочь ни в чём не нуждалась. Воспитав Розмари в строгости, мать тем самым сформировала её характер, однако, целиком и полностью посвятив себя дочери, она взрастила в её душе идеализм. До сих пор идеалом для Розмари была она сама, и на мир её дочь смотрела её глазами. Впрочем, при всём своём простодушии она была надёжно защищена от типичных ошибок юности, и лучше всяких предостережений матери её оберегала собственная интуиция. В свои без малого восемнадцать лет она уже обладала вполне зрелым неприятием всего дешёвого, фальшивого и пошлого. Однако когда к Розмари неожиданно пришла известность, миссис Спирз решила, что её дочери пора обрести некоторую внутреннюю независимость, и поэтому она бы скорее обрадовалась, нежели огорчилась, если бы этот пламенный, самозабвенный и в то же время на редкость взыскательный идеализм обрёл более подходящий объект для поклонения.

— Так значит, тебе здесь нравится? — спросила она.

— Я думаю, что было бы неплохо познакомиться с этими людьми… Ну, с теми, которые мне понравились, конечно. Потому что на пляже были ещё и другие, но они просто ужас! Они меня узнали. Увы, мама, как бы далеко мы с вами ни уехали, в любом уголке мира найдутся люди, смотревшие «Папину дочку»!

Подождав, пока уляжется этот порыв детского самолюбования, Миссис Спирз как бы вскользь спросила:

— Кстати, когда же ты намерена повидаться с Эрлом Брэди?

— Думаю, мы можем съездить к нему даже сегодня. Если, конечно, вы не устали, мама.

— А что если ты отправишься к нему одна, без меня?

— Тогда лучше подождать до завтра.

— А я считаю, что ты и сама отлично справишься. Здесь недалеко. Или ты не говоришь по-французски?

— Ах, мама, честно говоря, мне сегодня совсем не хочется никуда ехать…

— Ладно. Можно поехать и в любой другой день. Но имей в виду: пока мы здесь, ты просто обязана с ним встретиться!

— Хорошо, мама.

После ланча их обеих вдруг одолела та странная хандра, которая нередко донимает американцев за границей, особенно в провинции. Это было отвратительное состояние, когда ничего не хочется делать; когда тишина действует угнетающе, и нет собеседника, который озвучил бы тебе твои собственные мысли! Им казалось, что жизнь здесь остановилась, и их вдруг охватила ностальгия по суете и блеску больших городов.

— Не знаю, как вы, мама, а я думаю, что дольше трёх дней здесь оставаться не стоит, — сказала Розмари, когда они вернулись в номер.

За окном шелестели листья. Сквозь жалюзи в комнату проникали порывы ветра. Жара, наконец, мало-помалу стала спадать.

— А как же твой курортный роман?

— Ах, мама, неужели вы не понимаете, что мне не нужен никто, кроме вас?!

В вестибюле Розмари случайно столкнулась с месье Госсом-старшим и, воспользовавшись случаем, узнала у него расписание местных поездов. Скучавший у конторки консьерж¹⁶ в светло-коричневой форме принялся было раздевать её взглядом, но тут же опомнился и скромно опустил глаза. Автобус, которым она добиралась на станцию, оказался почти пустым. Её попутчиками были лишь двое официантов, которые при её появлении почтительно замолчали и потом за всю дорогу так и не проронили ни слова. Ей хотелось сказать им: «Не стесняйтесь! Бросьте все эти глупые игры, ведь вы нисколько мне не мешаете!»

В купе первого класса¹⁷ было душно. Повсюду мелькали красочные рекламы железнодорожных компаний: где-то рядом с Арлем¹⁸ — Пон-дю-Гар¹⁹, а ещё — амфитеатр в Оранже²⁰, зимний спорт в Шамони²¹… Каким же заманчивым всё это казалось по сравнению с бесконечно тянущимся за окном бесцветным морем! В отличие от американских поездов, которые были, казалось, пришельцами из иных миров, где и понятия о скорости совершенно иные, и потому презирали всё, что движется менее стремительно, чем они сами, в том числе собственных пассажиров, здешние поезда были неотъемлемой частью той земли, по которой они двигались. Своим дыханием они сдували пыль с пальмовых листьев, а оставшаяся от сгоревшего в их огненных недрах топлива зола шла на удобрение окрестных садов. Вдоль железной дороги росли цветы, и Розмари казалось, что можно, не выходя из поезда, встать и, протянув руку в окно купе, сорвать букет!

Вскоре поезд прибыл в Канны. Выйдя на станцию, она увидела длинный ряд экипажей. Сонные извозчики скучали в ожидании пассажиров. Вдоль набережной выстроились бесчисленные модные лавки, казино и огромные отели. Их сверкавшие холодным металлическим блеском фасады равнодушно взирали на летнее море. Трудно было поверить, что здесь вообще когда-то был «сезон», и чувствительной к веяниям моды Розмари вдруг стало неловко, как будто она запятнала себя причастностью к этому безнадёжно отсталому миру; что скажут люди, узнав, что в это затишье между весельем прошлой зимы и следующей она всё ещё здесь, в то время как где-то далеко, на севере, кипит настоящая жизнь?!

Когда Розмари с флакончиком кокосового масла в руках выходила их аптеки, дорогу ей перешла женщина, которую она сразу же узнала: это была миссис Дайвер. Держа в руках целую охапку диванных подушек, она направлялась к припаркованному неподалёку автомобилю. Вот к ней подбежала, радостно залаяв, чёрная такса, и уснувший было шофёр, вздрогнув, проснулся. Она села в машину. Красивое лицо её было непроницаемо, а дерзкий, но в то же время настороженный взгляд был устремлён в никуда. На ней было короткое ярко-красное платье, обнажавшее загорелые ноги. Волосы у неё были густые и тёмные, с золотистым отливом, делавшим их похожими на шерсть собаки чау²².

До обратного поезда оставалось ещё полчаса, и чтобы скоротать время, Розмари решила зайти в располагавшееся неподалёку, на набережной Круазет²³, Cafe des Allies²⁴. Там, под зелёной сенью деревьев, можно было отдохнуть за столиком и послушать оркестр, услаждавший слух воображаемой публики продолжавшим пользоваться популярностью «Карнавалом на Лазурном Берегу»²⁵ и прошлогодними американскими мотивчиками. Она купила для матери Le Temps²⁶ и The Saturday Evening Post²⁷, и теперь, медленно потягивая свой лимонад, читала в американском журнале воспоминания какой-то русской княгини. Объявленные нынче странными условности девяностых годов вдруг показались ей роднее и ближе, чем злободневные заголовки на первой полосе французской газеты. Её вновь охватило то же чувство, что и в отеле. Привыкнув делить на белое и чёрное весь происходящий на этом континенте ежедневный абсурд, она была просто не в силах отыскать здесь для себя что-то стоящее, а потому пришла к выводу, что жизнь во Франции попросту скучна — и пуста! Заунывные мелодии оркестра лишь обостряли это чувство. Они напомнили ей ту музыку, под которую выступают в водевиле акробаты. Оказавшись, наконец, в отеле, она вздохнула с облегчением.

На следующий день её обожжённые солнцем плечи болели так, что о плавании не могло быть и речи. Поэтому они с матерью, изрядно сперва поторговавшись с шофёром, ибо за годы учёбы в Париже Розмари успела узнать цену деньгам, наняли автомобиль и отправились на экскурсию по являющейся дельтой столь многих рек Ривьере²⁸. Их шофёр, настоящий русский боярин времён Ивана Грозного, оказался прирождённым экскурсоводом. Словно разом сдёрнув унылую пелену повседневности, он заставил все эти дышащие славой былых веков названия — Канны, Ницца²⁹, Монте-Карло³⁰ — предстать перед Розмари во всём своём блеске, и вот уже перед её мысленным взором величественной походкой шествовали окружённые многочисленной свитой французские короли, во время оно приезжавшие сюда и пировать и умирать, раджи³¹ в причудливых одеждах осыпали заморскими сокровищами английских балерин, а русские князья, потеряв счёт дням и ночам, бражничали по три недели кряду, и столы в ресторанах ломились от чёрной икры… Над побережьем и в самом деле поныне витал русский дух³² — проезжая, они видели русские бакалейные лавки и книжные магазины, когда-то процветавшие, а теперь заколоченные. Десять лет тому назад, в апреле, в связи с окончанием сезона закрыли православную церковь³³, а в погребах оставалось ждать столь любимое русскими сладкое шампанское. «Через год мы вернёмся», — обещали тогда они, однако судьба распорядилась иначе. Никому из них так и не суждено было побывать здесь снова.³⁴

В отель возвращались уже под вечер, и Розмари любовалась морем. В часы заката оно сверкало тысячью самых неожиданных красок и вдруг напомнило ей те агаты³⁵ и сердолики³⁶, которыми мать иногда позволяла ей играть в детстве. Оно было то беловато-зелёным, как млечный сок растений, то голубым, как приготовленная для стирки вода, то тёмным, как вино. Из крохотных деревенских забегаловок доносились незатейливые звуки пианолы³⁷. Там, под сенью виноградных лоз, простые люди, радуясь и веселясь, вкушали простую пищу. А когда автомобиль свернул с Корниш д'Ор³⁸ и направился, минуя окутанные сумерками деревья, к отелю Госса, Розмари увидела, что над руинами древних акведуков уже плывёт луна…

Где-то далеко в горах был деревенский праздник, и Розмари, стоя в призрачном лунном свете у затянутого москитной сеткой окна и прислушиваясь к доносящимся издалека звукам музыки, изумилась: надо же, и здесь, оказывается, бывает веселье! Ей вспомнились те милые люди на пляже, и она подумала, что завтра утром, скорее всего, увидит их снова. Ах, как же ей хотелось познакомиться с ними поближе! Розмари втайне мечтала, чтобы они приняли её в свою компанию, однако это было навряд ли возможно: стоит им вместе со своими детьми и собаками выйти на пляж, расставить зонты, расстелить циновки — и всё, вход воспрещён! Но, как бы то ни было, до отплытия парохода оставалось ещё два дня, и она твёрдо решила, что в любом случае не допустит, чтобы те, другие, назойливые и бесцеремонные, снова испортили ей отдых!

Глава 4

На следующий день ей повезло. Рано утром, когда на пляже не было ещё ни мистера и миссис Маккиско, ни их дурно воспитанных друзей, а сама Розмари только-только расстелила свой пеньюар и легла загорать, к ней подошли, оставив свою компанию, двое мужчин — тот самый, в жокейской шапочке, и прослывший любителем распиливать официантов высокий блондин.

— Доброе утро! — приветствовал её Дик Дайвер и сразу же спросил: — Послушайте, мисс, я понимаю, что в солнечном ожоге мало приятного, но почему вы вчера даже не появились на пляже? Мы за вас беспокоились!

Она встала и тихим счастливым смехом дала понять, что безумно им рада.

— Знаете, мы подумали, — продолжал он тем временем, — почему бы вам сегодня к нам не присоединиться? Да-да, я вполне серьёзно! В нашем обществе вы сможете отведать лучшие из здешних вин и яств, мы считаем за честь вас угостить, так что не стесняйтесь!..

Он был добр и обаятелен. Его голос подсказывал ей, что сегодня она может рассчитывать на его заботу и покровительство, а пройдёт совсем немного времени — и он распахнёт перед нею целые миры новых восхитительных возможностей! Перезнакомив её сразу со всеми своими друзьями и при этом умудрившись ни разу не назвать её имя, он тем самым с лёгкостью дал ей понять, что эти люди, и безо всяких знакомств прекрасно зная, кто она, тем не менее считают верхом невоспитанности бесцеремонно вторгаться в её жизнь! С тех пор как на Розмари обрушился успех, подобной деликатности она могла ожидать лишь от тех, кто на собственной шкуре испытал, что значит быть звездой.

Николь Дайвер, сверкая жемчугом и загорелой спиной, листала поваренную книгу. Ей нужен был цыплёнок по-мэрилендски³⁹. Розмари решила, что ей лет двадцать пять. Лицо её на первый взгляд казалось не более чем стандартно красивым. Неординарность проступала на нём исподволь. Оно было как будто изначально задумано с размахом, достойным эпохи героев: крупные, волевые черты, смелые, решительные линии в сочетании с живостью красок — словом, всё то, что мы привыкли отождествлять с силой характера и неукротимостью темперамента, было воплощено в нём с поистине роденовской⁴⁰ выразительностью. Однако затем — увы! — словно какой-то горе-ваятель взялся доделывать незаконченный шедевр и в силу своей ограниченности придал ему черты обыкновенной смазливости! Ещё чуть-чуть такой «отделки» — и от великого замысла не осталось бы и следа! Единственное, чего бездарному скульптору не удалось испортить — это губы. Придав им тот капризный изгиб, который мы часто видим на обложках журналов, он всё же не смог скрыть ту стремительность, которая должна была стать свойственной всем чертам этого лица согласно первоначальному замыслу.

— Скажите, вы здесь надолго? — спросила Николь. Голос у неё был низкий, с хрипотцой.

Розмари вдруг подумала, что можно было бы остаться ещё на недельку.

— Не очень, — не совсем уверенно ответила она. — Мы ведь уже долго за границей. В марте мы приплыли на Сицилию⁴¹ и вот теперь мало-помалу продвигаемся на север. Видите ли, в январе на съёмках я схватила воспаление лёгких, и сейчас у меня восстановительный период…

— Боже правый! Как это случилось?

— Мне пришлось плавать в ледяной воде. — Розмари не очень-то хотелось посвящать этих пусть и очень милых, но всё же малознакомых людей в подробности своей жизни. — Собственно, у меня был грипп, но я подумала, что это всего лишь лёгкая простуда, и решила продолжать сниматься. А у нас как раз была сцена, в которой я бросаюсь с моста в канал. Снимать её решено было в Венеции⁴², во всё это, как вы понимаете, были вложены сумасшедшие деньги, а потому нырять мне пришлось целый день. Вечером мама срочно пригласила врача, но что он мог сделать? Пришлось болеть…

И прежде, чем кто-либо из них успел ответить, она решительно сменила тему.

— А вам здесь, надеюсь, нравится?

— Иначе и быть не может, — неторопливо произнёс Эйб Норт и, с достоинством повернув голову, одарил чету Дайверов исполненным благоговения взглядом. — Должен сказать вам, мисс, что если бы не они, здесь вообще не было бы курорта!

— Ах, что вы говорите?!

— Дело в том, что раньше в летнее время отель был всегда закрыт, — объяснила Николь. — Однако в прошлом году мы уговорили месье Госса подойти к делу иначе. Оставив на лето всего трёх человек из обслуги — повара, официанта и курьера, он смог убедиться, что вложенные им деньги себя оправдали, и в нынешнем сезоне, как видите, дела идут даже лучше, чем в предыдущем.

— Но ведь вы, кажется, живёте не в отеле?

— У нас здесь вилла в Тармсе.

— Позвольте объяснить вам, мисс, в чём заключалась суть нашей идеи, — переставив зонт так, чтобы на обгоревшие плечи Розмари не светило солнце, подхватил начатый Николь рассказ Дик. — Согласитесь, что все северные курорты наподобие Довиля⁴³ давно облюбовали русские и англичане — им холод, как известно, нипочём! Мы же, американцы, совсем другие: едва ли не каждый второй из нас родился в тропиках. Стало быть, и отдыхать нам лучше не на севере, а здесь.

Тем временем юный латиноамериканец принялся листать The New York Herald⁴⁴.

— А ну-ка угадайте, откуда родом вся эта публика! — вдруг воскликнул он и прочёл с едва заметным французским акцентом: — «В отель «Palace»⁴⁵ города Веве⁴⁶ на прошлой неделе прибыли: мистер Пандели Власко, мадам Боннеас (я ничего не вру!), Коринна Медонка, мадам Паше, Серафим Тулио, Мария Амалия Рото Маис, Моисей Тойбель, мадам Парагорис, апостол Александр, Иоланда Иосфуглу и Женевьева де Момус!» Вот кто заслуживает внимания — Женевьева де Момус! Не знаю как вы, господа, а я завтра же с утра нарочно отправляюсь в Веве, чтобы с ней познакомиться!

И латиноамериканец в мгновение ока вскочил со стула. На несколько лет моложе Дайвера и Норта, он был высок ростом и поджар, но тем не менее плечист и силён. Если бы не брезгливое выражение лица, его можно было бы считать эталоном мужской красоты.

Но увы, даже блеск его карих глаз не мог сгладить неприятного впечатления. Однако запоминались почему-то именно они, эти глаза, а не скорбные складки у рта и не та безысходная боль, что до времени избороздила морщинами его совсем ещё юный лоб.

— На прошлой неделе нам попались интересные имена в американских новостях, — сказала Николь. — Миссис Эвелин Устрица и… Дик, ты не помнишь?

— Мистер С.Мертвец, — тоже поднимаясь со своего места, ответил Дайвер. Взявшись за грабли, он принялся сосредоточенно выгребать из песка мелкие камешки.

— Ах, да, С.Мертвец. Просто мурашки по коже!

В обществе Николь Розмари чувствовала себя спокойно и непринуждённо — пожалуй, с ней ей было даже лучше, чем с матерью. Эйб Норт и француз Барбан принялись обсуждать последние марокканские новости⁴⁷, а Николь, переписав рецепт, взялась за шитьё. Розмари с интересом огляделась вокруг. У Дайверов была масса интересных и необычных вещей: четыре огромных зонта, из которых можно было сделать навес, кабинка для переодевания, надувной резиновый конь и куча всего остального! Многое из этого Розмари вообще видела впервые в жизни. С окончанием войны⁴⁸ люди вновь мало-помалу стали вспоминать, что на свете существует комфорт и роскошь. Следует заметить, что о многом из того, что было у Дайверов, подавляющему большинству простых смертных в то время приходилось только мечтать. Разумеется, Розмари не составило труда догадаться, что она имеет дело с людьми, обладающими баснословным богатством, однако, хотя мать и предостерегала её не раз, говоря, что подобные люди чаще всего оказываются не более чем праздными прожигателями жизни, она была уверена, что те, с кем свела её сегодня судьба, представляют собой приятное исключение. Даже в нынешней их неподвижности она усматривала наличие некой пока ещё не совсем ясной ей цели. Всё происходящее представлялось ей как невероятно сложный творческий процесс, и ей надо было ещё духовно дорасти, чтобы понять его смысл. Её незрелый ум был далёк от того, чтобы анализировать складывающиеся между ними отношения; по правде сказать, её занимало лишь то, как они относятся к ней самой, и хотя интуиция говорила ей, что движущие этими людьми чувства и сложны и противоречивы, блистательный парадный фасад их жизни казался ей куда более значительным, чем то, что за этим фасадом скрывалось. Одним словом, немного понаблюдав за своими новыми знакомыми, Розмари пришла к однозначному выводу, что в их компании можно отлично провести время.

Затем она принялась по очереди думать о каждом из троих мужчин. Каждый из них был по-своему совершенство; каждый обладал прирождённой воспитанностью — не той, что умеет появляться и исчезать в зависимости от обстоятельств, а той, которая сопровождает человека всю жизнь и проявляется в каждом его поступке! Как же далеко до них было всем тем нагловатым юношам, которых ей приходилось встречать среди актёрской братии! Впрочем, и режиссёры, которых до сегодняшнего дня она почитала за цвет общества, были не намного лучше. Куда им было с их панибратской бесцеремонностью до той поистине удивительной предупредительности и деликатности, которую она открыла для себя в обществе этих людей! Актёры и режиссёры — вот, пожалуй, и все мужчины, с которыми она до сих пор общалась! Ах да, ещё эта разношёрстная, но в сущности безликая масса мечтающих о лёгких победах студентов! Ещё прошлой осенью, на балу в Йельском университете⁴⁹, она узнала цену их признаниям…

Да, эти трое явно были на голову выше остальных! Барбан был менее утончён, чем двое других, в нём был избыток сарказма и скептицизма, да и в манерах его чувствовалась какая-то вызывающая небрежность. Эйб Норт, при всей своей застенчивости, обладал совершенно безудержным чувством юмора, которое её одновременно и привлекало и озадачивало. Она сомневалась, позволит ли ей её прирождённая серьёзность быть с этим человеком на равных.

Но Дик Дайвер — он был просто неотразим. Она молча любовалась и его загорелым обветренным лицом, и короткими рыжими волосами, и обнажёнными руками, на которых виднелась такого же цвета поросль… Стальная синева его глаз ослепляла. Нос его был слегка заострён, и по нему всегда можно было безошибочно определить, на кого он в данный момент смотрит и к кому обращается. А надо сказать, что этот человек обладал совершенно редкостным даром оказывать своим собеседникам лестное внимание. Ведь если быть до конца честным, разве часто люди берут на себя труд смотреть нам в глаза? Увы, нет! Их взгляды лишь скользят по нам, то любопытные, то безразличные, но почти всегда неискренние. Говорил Дик Дайвер с чуть заметным певучим ирландским акцентом. Голос его манил и завораживал, однако она чувствовала, что кроме доброты ему присущи также и твёрдость духа, сдержанность и самообладание, то есть именно те качества, которые она стремилась воспитать в себе самой. О да, он и только он! На него пал её выбор, и сидевшая рядом Николь, услышав её тихий вздох (ах, зачем он уже принадлежит другой женщине?), безошибочно это угадала.

Ближе к полудню на пляж явились чета Маккиско, миссис Абрамс, мистер Дамфри и синьор Кэмпион. Бросая на Дайверов косые взгляды, они установили принесённый ими новый пляжный зонт и с довольным видом уселись под ним отдыхать — все, кроме мистера Маккиско, который предпочёл оставаться пусть и под палящим солнцем, но в гордом одиночестве. Дик взял свои грабли и, делая вид, что выгребает гальку, отважно приблизился к лагерю противника.

— Представьте, там наши храбрые юноши вдвоём сидят и штудируют правила хорошего тона! — шёпотом сообщил он, вернувшись.

— Ну, значит, нам крышка, — философски заметил в ответ Эйб Норт.

В этот момент из воды вышла его супруга — белозубая, выделявшаяся среди прочих своим тёмно- коричневым загаром молодая женщина, с которой Розмари уже познакомилась на плоту в первый день.

— Ух ты, что я вижу! — сверкнув ослепительной улыбкой, заметила она. — Мистер Маккотик и миссис Маккиска!

— Они его друзья, — напомнила ей Николь, указывая на Эйба. — Почему бы вам, мистер Норт, не подойти к ним и не поговорить? Разве вы не находите, что они просто прелесть?

— Как по мне, они само совершенство! — согласился Эйб. — Куда нам, грешным…

— Я так и знала, что в этом году на пляже будет столпотворение, — вздохнула Николь. — А ведь согласитесь, что по праву пляж этот принадлежит нам! Когда мы приехали сюда в прошлом году, Дик собственноручно ходил здесь с ведром и собирал гальку!

Затем она немного подумала и тихо, чтобы её не слышали три сидевшие под соседним зонтом старухи-англичанки, добавила:

— Хотя, если поразмыслить, все эти господа намного лучше, чем те, которые пожаловали сюда с туманного Альбиона прошлым летом… По крайней мере, они не носятся, как угорелые, по пляжу, и не орут с утра до вечера: «Ах, какое красивое море! Ах, какое чудесное небо! Ах, у нашей крошки Нелли обгорел носик!»

Слушая её, Розмари подумала, что с ней лучше не связываться.

— А видели бы вы, как они дерутся! — продолжала тем временем Николь. — Буквально за день до вашего приезда, мисс, вот этот самый… ну, в общем, женатый тип, у которого фамилия похожа на какой-то то ли бензин, то ли маргарин…

— Маккиско?

— Ну да, именно. Так вот, они с женой чего-то там не поделили, и она бросила ему в лицо горсть песка. А он на неё сверху как насядет — и давай её мордой в этот самый песок пихать! Мы просто остолбенели все. Я даже Дика просила вмешаться…

— Пожалуй, — рассеянно уставившись в соломенную циновку, молвил вдруг Дик Дайвер, — пожалуй, я пойду и приглашу их всех с нами отужинать.

— Только попробуй! — тотчас воскликнула Николь.

— А что здесь такого? Они что, не люди?

— Люди, конечно, — смеясь, всё ещё пыталась настоять на своём Николь, — но только носом в песок — это не в моём вкусе… Видите, какая я стерва? — обратилась она к Розмари и тут же крикнула: — Топси, Ланье! Скорей купаться!

Розмари вдруг почувствовала, что предстоящее купанье запомнится ей на всю жизнь. Пройдут годы, но всякий раз, когда кто-то станет говорить о море, в её памяти неизменно будет всплывать именно этот день. Переглянувшись, Дайверы и их друзья одновременно встали и направились к воде. Все как один радовались тому, что после длительного вынужденного безделья наконец-то можно подвигаться и размять мышцы. После иссушающего зноя на пляже освежающая прохлада морской воды была словно выпитый после жгучего карри⁵⁰ бокал белого вина⁵¹. Распорядок дня Дайверов был заимствован у седой древности, когда всё, что необходимо для жизни, человек должен был делать сам, и потому переход от одного занятия к другому всякий раз приносил ему истинное наслаждение. Ещё не зная, что вскоре им предстоит ещё один такой переход — от безмолвной сосредоточенности купанья к весёлой и беззаботной болтовне за поздним провансальским завтраком, она всё же интуитивно чувствовала, что Дик по-прежнему оказывает ей своё покровительство, и потому с восторгом делала всё, что делали другие.

С утра трудившаяся над шитьём Николь вручила, наконец, своему супругу готовое изделие. Через минуту он, выйдя из кабинки в совершенно прозрачных, сплошь состоящих из одного только чёрного кружева панталонах, произвёл на пляже настоящий фурор! Присмотревшись, однако, шокированная курортная публика обнаружила, что под кружевом имеется телесного цвета подкладка.

— Педераста не переделаешь, — презрительно проворчал Маккиско и, обернувшись к сидевшим под зонтом мистеру Дамфри и синьору Кэмпиону, добавил: — Прошу прощения, господа!

Розмари панталоны привели в неописуемый восторг. В своей наивности она готова была принять расточительные забавы Дайверов чуть ли не за эталон добродетели — ведь откуда ей было знать, что в действительности их жизнь состоит из сплошных противоречий? Невдомёк ей было и то, что шутки их не так уж невинны, а кажущаяся простота есть лишь результат тщательного отбора наиболее качественных и дорогостоящих вещей из всего, что может предложить мир, где правят деньги. Более того, и непринуждённость их манер, тишина и спокойствие, напоминающие атмосферу детской, и акцент на вечных ценностях — всё это, являясь результатом борьбы, смысл которой в силу своей молодости Розмари навряд ли смогла бы постичь, на самом деле было лишь жалкой попыткой задобрить судьбу. Со стороны казалось, что Дайверы — это живое воплощение прогресса; все прочие в сравнении с ними выглядели безнадёжно отсталыми. Но увы, хотя для юной, простодушной девушки это и было книгой за семью печатями, уже успевшие прорасти в их душах пагубные всходы вот-вот готовы были принести свои первые ядовитые плоды.

Потом, когда они всей компанией пили херес⁵², закусывая его сухим печеньем, Дик скользнул по ней холодным взглядом своих синих глаз, и в следующий момент не отрывавшая глаз от его манящих губ Розмари услышала, как он задумчиво и неторопливо произнёс:

— Должен признаться, я давно не встречал таких цветущих девушек, как вы!

В тот вечер Розмари рыдала в объятиях своей матери.

— Ах, мама, я люблю его, люблю! Я в отчаянии! Понимаешь, я не знала… не знала, что такое бывает! А он женат, и жена его — тоже просто золото! Понятия не имею, что делать… Ах, мама, как же я его люблю!

— А я могу с ним познакомиться?

— Мы приглашены к ним отужинать. В пятницу.

— Если ты его любишь, то ты не плакать должна, а радоваться! А ну-ка вытри слёзы!

Розмари подняла глаза, и её заплаканное личико озарилось прелестной улыбкой. В конце концов, мать, как всегда, права.

Глава 5

В самом мрачном расположении духа Розмари отправилась в Монте-Карло. Нанятый матерью автомобиль медленно взбирался по крутому склону к Ла-Тюрби⁵³, где шла реконструкция старой студии Гомон⁵⁴. Отправив Эрлу Брэди свою визитку и стоя на солнцепёке в ожидании ответа, она подумала, что здешние места в сущности мало чем отличаются от Голливуда. Повсюду были разбросаны ставшие бесполезными декорации — это недавно здесь снимали картину. Вот что-то похожее на Индию: огромный картонный кит, какое-то бог весть откуда взявшееся и совершенно немыслимое дерево, на котором вишни висят величиной с баскетбольные мячи… Но здесь, видимо, всё это к месту, так же как и бледные амаранты⁵⁵, мимоза⁵⁶, пробковый дуб⁵⁷ и карликовая сосна⁵⁸. Неподалёку располагались два похожих на сараи съёмочных павильона и маленькая закусочная. Всюду сновали люди. На их лицах было написано напряжённое ожидание — и надежда.

Минут через десять дверь распахнулась, и к Розмари подбежал какой-то молодой человек. Волосы у него были выкрашены в канареечный цвет.

— Заходите, мисс Хойт! Мистер Брэди сейчас на съёмочной площадке, однако он просто сгорает от желания вас увидеть. Простите, что мы заставили вас ждать, просто все эти француженки иногда бывают такими назойливыми, что…

Молодой человек (Розмари догадалась, что это администратор студии) отворил невзрачную дверь одного из павильонов, и, шагнув вслед за ним в полутьму, она вдруг ощутила странную, чем-то подобную той, которую чувствуешь по возвращении домой, радость. Тут и там мелькали в потёмках едва различимые, с пепельными лицами, силуэты. В какой-то момент ей показалось, будто она — единственное живое существо, по ошибке попавшее в загробное царство, и это души грешников сбежались поглядеть на неё как на чудо. Слышался шёпот и тихие голоса. Откуда-то издалека доносилась негромкая музыка. Пройдя вдоль обитой досками стены и завернув за угол, они вышли на залитую ослепительным белым светом сцену, где неподвижно стояли лицом к лицу французский актёр в ярко-розовой рубашке и американская актриса. Видя, как окаменели от долгого неподвижного созерцания друг друга их лица, Розмари сделала вывод, что съёмка длится уже не час и не два. Однако время шло, а они всё стояли и стояли. Вот со свирепым шипением разом погасли и тотчас же снова загорелись все лампы; где-то вдалеке не переставали стучать молотки — жалобно, как будто это кто-то всё просил и просил отворить ему дверь в никуда; вверху, где пылали софиты⁵⁹, вдруг появилось казавшееся синим в их ослепительном свете лицо, и под самой крышей в кромешной тьме раздались какие-то неразборчивые восклицания. И вдруг где-то совсем рядом послышалось:

— Господи, да забудь ты, в конце концов, про эти чулки! Они гроша медного не стоят. Да и платье тоже… Пятнадцать фунтов, не больше.

Отступив шаг назад, говоривший чуть было не сбил Розмари с ног, однако в этот момент администратор студии воскликнул:

— Да полегче ты, Эрл! Здесь мисс Хойт!

Это была их первая встреча. Брэди был быстр и энергичен. Подавая ему руку, она заметила, что он оглядывает её с головы до ног. Подобные взгляды были для неё не новость. Собственно говоря, с тех пор, как она стала актрисой, они стали прочно ассоциироваться у неё с работой. Поэтому, поймав на себе оценивающий взгляд Эрла Брэди, она почувствовала лишь мимолётное облегчение оттого, что снова находится в знакомой среде. Более того, всякий раз, когда на Розмари смотрели подобным образом, у неё возникало смутное чувство собственного превосходства: дескать, коль скоро её красота является материальным активом, то она не видит причин не извлечь из него всей той выгоды, на которую имеет право!

— Я ожидал вас с дня на день, — сказал Эрл Брэди. Как все режиссёры, он по привычке говорил слегка начальственным тоном. Да и лондонский простонародный акцент — кокни⁶⁰ — отнюдь не добавлял ему изысканности. — Хорошо отдохнули?

— Да, но теперь мы рады, что скоро возвращаемся домой!

— Даже не вздумайте! — горячо запротестовал он. — Я просто умоляю вас остаться! Ведь мы с вами ещё почти не знакомы! Знаете, в Париже я увидел вас в «Папиной дочке» и сразу же после фильма телеграфировал сюда, на побережье, чтобы узнать, снимаетесь вы сейчас или нет.

— Я тогда как раз… Мне очень жаль…

— Чёрт возьми, какая картина!

Улыбаться в знак согласия значило бы выглядеть дурочкой, и потому Розмари нахмурилась.

— Не такая уж завидная судьба — сняться в одном-единственном фильме и на этом успокоиться!

— Вы абсолютно правы, мисс. Но, возможно, вы посвятите меня в свои планы?

— Мама настаивает на том, что сейчас мне нужен отдых. Но по возвращении мы либо возобновим контракт с «Фэймэс»⁶¹, либо заключим новый с «Фёрст Нэшнл»⁶².

— А кто это «мы»?

— Мы — это я с мамой. Она — мой личный администратор! Без неё я как без рук…

И снова Эрл Брэди окинул её взглядом. Однако на этот раз в ней что-то всколыхнулось. Не обожание, не тот безотчётный восторг, что охватил её сегодня утром на пляже. Просто между ними искрило — вот и всё. Её юная красота возбуждала в нём желание, а она — она при всей своей девичьей стыдливости тоже не испытывала к нему отвращения. Однако она не сомневалась, что стоит ей покинуть студию — и всё это буквально через полчаса выветрится у неё из головы, точь-в-точь как бывает, когда приходится целоваться перед камерой.

— Вот оно что! Ну, а как насчёт ответного визита? Где я смогу вас найти? — спросил Брэди. — А, ну да, у Госса. Видите ли, мисс Хойт, у меня тоже всё расписано на год вперёд, но от своих планов в отношении вас я не отказываюсь! Вы и Конни Толмадж⁶³ в дни её юности — вот, пожалуй, и все актрисы, с которыми стоит работать!

— Поверьте, я бы с радостью снялась в вашей картине! Почему бы вам не вернуться в Голливуд?

— Терпеть не могу это мерзкое место. Здесь, знаете ли, спокойнее. Позвольте, я закончу кадр и покажу вам студию.

Вернувшись на съёмочную площадку, он подошёл к французскому актёру и принялся что-то ему негромко и обстоятельно втолковывать.

Прошло уже минут пять, а он всё говорил и говорил. Внимательно слушавший его актёр время от времени переминался с ноги на ногу и кивал. Но вот Брэди умолк, и по его команде вдруг разом зажужжали и вспыхнули юпитеры⁶⁴ — началась съёмка! Розмари на миг показалось, что она опять в Лос-Анджелесе⁶⁵. Будто снова она бесстрашно шагает по городу, где так легко оступиться и где нет ничего невозможного! Ах, как здорово было бы сейчас там оказаться! Однако она слишком хорошо знала, в каком настроении будет Брэди после съёмки, и потому решила, что ей лучше покинуть студию прежде, чем продолжение разговора с ним спустит её с небес на землю. И всё же, как бы то ни было, теперь мир Средиземноморья уже не казался ей безнадёжно скучным: раз здесь есть студия, то есть смысл здесь находиться! Люди на улицах вдруг показались ей очень даже милыми, и по пути на станцию она купила себе новые босоножки.

Мать, разумеется, была довольна, что Розмари прекрасно справилась с поставленной перед ней задачей, но, сказать по правде, в глубине души она всё чаще мечтала о том, чтобы дочь её была не только послушной, но и самодостаточной. Ибо как бы прекрасно ни выглядела для своих лет миссис Спирз, многолетняя усталость всё чаще давала о себе знать: ведь бдение у постели умирающего (а она прошла через это дважды), увы, отнюдь не делает нас моложе!

Глава 6

Пребывавшая в лёгкой эйфории от выпитого за ланчем розового вина⁶⁶ Николь Дайвер, потянувшись так сладко, что красовавшаяся у неё на плече искусственная камелия коснулась её щеки, поднялась из-за стола и вышла в свой пусть и начисто лишённый травы, но от этого ничуть не менее любимый ею сад. С одной стороны он примыкал к дому и был, казалось, его продолжением; с двух других была старая деревня, а с четвёртой — нависшая над морем скала, по многочисленным уступам которой, как по ступенькам, можно было спуститься туда, где плескались, маня прохладой, волны.

Там, где высокая ограда отделяла сад от деревни, всё было покрыто пылью: причудливо изгибающиеся виноградные лозы, лимонные и эвкалиптовые деревья… Даже случайно брошенный здесь всего лишь пару минут назад садовый инструмент успел уже, казалось, окраситься в землистый цвет, постареть и начать гнить. Однако всякий раз, свернув в противоположную сторону и миновав клумбу с пионами, Николь не переставала удивляться: в этой части сада всегда, даже в полуденную жару, царила такая освежающая прохлада, а почва и воздух были так восхитительно влажны, что внутри причудливо изогнутых лепестков и листьев можно было увидеть капельки росы.

На шее у Николь был тёмно-фиолетовый шарф, который даже при ярком солнечном свете бросал лиловую тень не только на её лицо, но и на землю, по которой она ступала. Лицо её было непроницаемо, почти сурово, и только в зелёных глазах чуть заметно мерцало что-то похожее на слабость и беззащитность. Её когда-то льняные волосы со временем потемнели, но теперь, в двадцать четыре года, когда красота их больше не затмевала красоту её лица, она выглядела даже лучше, чем в восемнадцать.

Идя вдоль белого бордюра и вдыхая витавший в воздухе густой аромат бесчисленных цветов, Николь вскоре оказалась там, где в кронах смоковниц⁶⁷ прятались фонари, а под высокой сосной, которая была самым старым деревом в её саду, стоял большой стол, плетёные стулья и громадный, специально привезённый из Сиены⁶⁸ рыночный зонт. Отсюда открывался прекрасный вид на море, и она остановилась, чтобы им полюбоваться. Затем взгляд её рассеянно скользнул вниз, туда, где прямо у неё под ногами в полнейшем беспорядке, будто кто-то нечаянно рассыпал горсть семян, росли ирисы и настурции. На миг она прислушалась: из открытого окна детской доносились обычные препирательства и возня. Но вот шум затих — и в насквозь пронизанном солнечным светом саду вновь воцарилась тишина. Николь продолжила свой путь среди бесчисленного множества пестрящих яркими красками цветов: вот вздымались массивные розовые облака пионов, чуть поодаль виднелись чёрные и коричневые тюльпаны, а хрупкие розы на покрытых сизым пушком стеблях были похожи на те сахарные, которые можно увидеть на выставленных в окнах кондитерских тортах и пирожных! Чем дальше она шла, тем ярче и необычнее были цветы; однако в определённый момент всё это сказочное многоцветье, словно достигнув апогея, вдруг обрывалось, а следующий уступ располагался футов на пять ниже⁶⁹, и спускаться на него надо было по сырым каменным ступеням.

Здесь бил родник, и выложенный из серого камня бордюр вокруг него даже в полуденный зной оставался мокрым и скользким. С десяток всё таких же сырых ступеней вели наверх, и, поднявшись по ним, Николь оказалась на противоположной стороне, где росли овощи. Шла она довольно быстро; ибо хотя на первый взгляд и казалось, что она создана для праздности и созерцания, на самом деле все радости жизни она черпала в движении. Так сложилось оттого, что красиво говорить она не умела и в силу слов не верила. В обществе она говорила крайне мало, а именно ровно столько, сколько требовала светская учтивость. Однако видя, что её собеседник озадачен её неразговорчивостью, она тут же подхватывала тему и, сама себе удивляясь, разражалась неостановимым потоком слов, после чего столь же внезапно замолкала и смущалась, чувствуя себя будто охотничья собака, которая, выполняя команду своего хозяина, хватила через край.

Стоя среди густых зелёных зарослей, она увидела, как вдалеке мелькнул, пересекая дорожку, Дик. Его рабочий кабинет располагался не в самом доме, а в специально построенном для этого флигеле; именно туда он сейчас и направлялся. Молча выждав, пока он хлопнет дверью, Николь осторожно пробралась между посевами салата и оказалась около небольшого зверинца, где, увидев её, тотчас же устроили шумную возню кролики, голуби и попугай. Преодолев ещё один уступ, она подошла к полукруглому парапету и с высоты семисот футов⁷⁰ посмотрела вниз: там плескались едва различимые отсюда волны Средиземного моря.

Их вилла располагалась в старой горной деревне Тармс. Не так давно на этом самом месте был ряд крохотных примыкавших к скале крестьянских усадеб. На территории пяти из них расположился особняк, а ещё четыре дома пришлось снести, чтобы разбить сад. Внешние стены решено было оставить как есть, поэтому с виднеющейся далеко внизу дороги казалось, будто и нет здесь никакой виллы, а есть лишь безликие синевато-серые очертания ничем не приметной деревни.

Однако красотой Средиземного моря Николь любовалась лишь мгновение; всё то, что не требовало усилий её неустанных рук, навевало на неё скуку. Вот, покинув своё одинокое пристанище, в другом конце сада появился Дик. В руках у него была подзорная труба. Повернувшись лицом на восток, в сторону Канн, он долго и внимательно что-то в неё рассматривал. Наконец, определив, где находится Николь, он поспешно вернулся в свой флигель и через минуту вышел оттуда уже с мегафоном⁷¹. Надо сказать, у него была целая уйма хитроумных механических и прочих штучек!

— Николь! — прокричал он. — Я позабыл тебе поведать о новейшем из своих апостольских деяний! Я пригласил к нам седовласую миссис Абрамс!

— Я так и знала! Это просто возмутительно!

И опасаясь, что лёгкость, с которой ему удалось расслышать её ответ, может дать повод усомниться в бесценности мегафона, она что есть мочи закричала:

— Ты меня слышишь?

— Да!

Он опустил было мегафон, однако затем с чисто мальчишеским упрямством снова принялся в него кричать:

— Но это ещё не всё, Николь! Я намерен пригласить ещё и этих… двоих юношей!

— Да, дорогой! — с невозмутимым видом ответила она.

— Николь, я хочу устроить зверский вечер! Нарочно! Чтобы был скандал! Чтобы кто-то уличён был в разврате! Чтобы дамы в туалете падали в обморок! И чтобы мужчины расставались врагами! Вот увидишь, так и будет, Николь! Так и будет!! — прокричал он и вернулся к себе во флигель.

Слушая его, Николь поняла, что сегодня на её мужа в очередной раз нашла та самая уже прекрасно изученная ею за годы супружеской жизни блажь, которая, имея свойство сметать всё на своём пути, неизменно заканчивалась своеобразной меланхолией, которую он тщательно скрывал и о которой она тем не менее догадывалась. Первым безошибочно распознаваемым ею симптомом было то, что Дик вдруг приходил в неописуемый восторг из-за какого-нибудь пустяка. Именно это и делало его столь неотразимым в общении. Лишь очень и очень немногие совершенно трезво смотрящие на жизнь люди да ещё, пожалуй, те, кто привык всегда и во всём видеть подвох, находили в себе силы противостоять его уникальной способности влюблять в себя всех без разбора, да так, что человек совершенно терял голову, а любую попытку вернуть его к реальности воспринимал как личную обиду! Вскоре, однако, подъём сменялся упадком. Всякий раз, когда Дик, опомнившись от своих сумасбродств, начинал, наконец, в полной мере осознавать их нелепость, его охватывало жгучее чувство стыда. Порой, оглядываясь на всю эту собственноручно устроенную им вакханалию, он чувствовал себя как введённый в заблуждение безотчётной жаждой крови полководец, который, затеяв ничем не оправданную резню, впоследствии с ужасом взирает на усеянные трупами улицы!

Однако оказаться на время среди «друзей» Дика Дайвера было и вправду мало с чем сравнимо! Знакомясь с людьми, он с самого начала легко и непринуждённо давал им понять, что возлагает на них огромные надежды. Ведь каждый из них как минимум гений, и лишь многолетние компромиссы с далёкой от совершенства действительностью виной тому, что их мировая слава всё ещё принадлежит будущему! Благодаря своей изысканной учтивости и тому благосклонному вниманию, которое он уделял каждому, заставляя людей чувствовать себя исключительными, Дик Дайвер покорял их сердца с такой поразительной лёгкостью и быстротой, что впоследствии они и сами не понимали, как оказались в числе его обожателей! Затем, опасаясь, что первые всходы посеянного им в их душах чувства могут быстро увянуть, он решительно распахивал перед ними дверь своего сверкающего тысячью сокровищ внутреннего мира. И до тех пор, пока они продолжали считать его своим богом, он и вправду дарил им счастье. Однако стоило им хотя бы на мгновение усомниться — и он буквально испарялся у них на глазах, а все его слова и поступки не оставляли в их понапрасну растревоженных душах ничего, кроме пары-тройки смутных, почти не подвластных человеческому языку воспоминаний.

Ровно в полдевятого, помпезно, словно тореадор⁷² свой плащ, неся в руке пиджак, он вышел за калитку встречать своих многочисленных гостей. Поприветствовав Розмари и её мать, он вовсе не случайно дал им возможность самим начать разговор. Суть его тактики заключалась в том, чтобы дать им возможность, слыша привычный звук собственных голосов, быстрее освоиться в незнакомой обстановке.

Что касается самой Розмари, то она, как, впрочем, и мать, слегка подустав от крутого подъёма к Тармсу, но зато вдоволь надышавшись свежим воздухом, с одинаковым интересом присматривалась и к саду, и к дому, и к людям. Подобно тому, как человек поистине выдающийся остаётся таковым даже находясь во власти повседневной обыденности, продуманное до мелочей совершенство виллы «Диана» от таких досадных, казалось бы, пустяков, как внезапное появление на заднем плане горничной или трудности с откупориванием бутылок, в действительности только выигрывало. Один за другим прибывали гости, дневная суета мало-помалу стихала, и дом всё более наполнялся восхитительной свежестью летней ночи. Казалось, вот-вот ещё не закончившие свой ужин дети встанут из-за стола, гувернантка поведёт их спать — и начнётся настоящее волшебство!

— Какой прекрасный сад! — воскликнула миссис Спирз.

— Это всё Николь, — ответил Дик. — Она с ним носится, как курица с яйцом! То у нас фитофтора, то мучнистая роса⁷³, то мошки какие-нибудь заведутся противные… А вам, мисс, — продолжил он, погрозив Розмари пальцем, — вам я не далее как завтра куплю в Каннах новую шляпу. И без неё на пляж ни ногой! Надо спасать вашу голову…

За его шутливым тоном скрывалась, как ей показалось, отеческая забота…

Вскоре из сада они отправились на террасу, где Дик Дайвер угощал всех коктейлями. Вот прибыл, изумившись присутствию Розмари, Эрл Брэди. У Дайверов он вёл себя совсем иначе, нежели на студии. Куда девались его грубоватые простонародные манеры и начальственный тон! Он, казалось, оставил всё это за дверью. Однако, сравнивая его с Диком Дайвером, Розмари решила, что на фоне последнего он выглядит просто жалко. По её мнению, вся разница была в том, что здесь он старается не демонстрировать свою неотёсанность и дурное воспитание. Вот только искрило между ними точно так же, как на студии…

К только что вставшим из-за стола детям он обратился запанибрата:

— Привет, Ланье! Здравствуй, Топси! А вы случайно не хотите спеть нам какую-нибудь славную песенку?

— А что мы споём? — с радостной готовностью спросил малыш. Как все живущие во Франции маленькие американцы, он говорил с несколько необычным певучим акцентом.

— Спойте «Mon Ami Pierrot»⁷⁴!

В тот же миг братишка и сестрёнка, ни капли ни стесняясь, взялись за руки, и в тишине вечернего сада зазвучали их чистые и звонкие голоса:

Au clair de la lune
Mon Ami Pierrot
Prete-moi ta plume
Pour ecrire un mot
Ma chandelle est morte
Je n’ai plus de feu
Ouvre-moi ta porte
Pour l’amour de Dieu.⁷⁵

Закончив петь, дети стояли и улыбались, радуясь своему успеху. В их глазёнках отражались последние золотые лучи заходящего солнца — и светилось счастье! Вилла «Диана» на миг показалась Розмари центром вселенной. Нет, фильм с такими декорациями просто не может быть плохим! Когда вдруг, звякнув, открылась калитка, она было затаила дыхание в предвкушении новых, ещё более восхитительных, событий, но увы, к её глубокому разочарованию, на террасу проследовали, гурьбой ввалившись в сад, супруги Маккиско, миссис Абрамс, мистер Дамфри и синьор Кэмпион.

При их виде Розмари охватила тоска. Она бросила быстрый взгляд на Дика. Ей хотелось спросить его, чем вызвано появление здесь этого сброда. Однако Дик оставался невозмутим. Более того, он тотчас же вышел навстречу своим новым гостям и приветствовал их как своих лучших друзей! Лицо его при этом выражало лишь обычное для него горделивое достоинство и непоколебимую уверенность в том, что эти люди вот-вот должны удивить мир своими пока ещё никому не известными талантами. И так сильна была её вера в его непогрешимость, что она почти тотчас мысленно согласилась с присутствием компании Маккиско и приняла их как должное.

— А я встречал вас в Париже, — сказал мистер Маккиско Эйбу Норту, который прибыл вместе с женой буквально пару минут спустя.

— Да, припоминаю, — ответил Эйб.

— Но где же именно? — всё не унимался Маккиско.

— Как мне кажется…

Но Эйбу это надоело, и он вдруг сказал:

— Я не помню.

Как бы ни был нелеп этот разговор, он, тем не менее, помог избежать ещё более нелепого в подобных случаях молчания, и Розмари интуитивно почувствовала, что теперь, когда тема исчерпана, настало время очень и очень тактично предложить другую. Однако, к её удивлению, Дик даже не пытался влиять на то, о чём и как говорили его вновь прибывшие гости. Даже надменного ехидства миссис Маккиско он, казалось, не замечал. Он решительно игнорировал происходящее, потому что твёрдо знал, что в конечном итоге всё это не имеет совершенно никакого значения; более того, он был абсолютно уверен, что всё в любом случае наладится само собой! Он приберегал силы для более важного момента, когда его гости смогут сполна ощутить праздничную атмосферу вечера.

Розмари стояла рядом с Томми Барбаном. Сегодня он презирал всё и вся, и неспроста: утром он уезжал.

— Должно быть, вы собрались на родину?

— На родину? О чём вы, мисс! У меня нет родины! Я отправляюсь на войну!

— На какую войну?!

— На какую? Да на какую угодно! Сказать по правде, в последнее время я не читал газет, но ведь должна же где-нибудь быть война! Она всегда есть!

— Но разве вам не всё равно, за что сражаться?

— В том-то и дело, чёрт возьми, что на это мне решительно наплевать! Лишь бы платили… Знаете, мисс, когда мне становится невмоготу, я всегда еду к Дайверам. Я ведь знаю, что стоит мне побывать у них, как пройдёт неделька-другая — и мне захочется на войну!

Розмари насторожилась.

— Но ведь вам у них нравится! — напомнила ему она.

— Безусловно! Особенно мне нравится миссис Дайвер. Но после визита к ним мне всё равно всегда хочется на войну!

Розмари попыталась на полном серьёзе представить себе образ его мыслей, но не смогла. Она была уверена, что ей после визита к Дайверам всегда будет хотеться только обратно к ним!

— Как мне кажется, вы наполовину американец, не так ли? — спросила Розмари, пытаясь найти разгадку его странного двойственного к ним отношения.

— Да, но я также наполовину и француз. А учился я в Англии, и с тех пор как мне стукнуло восемнадцать, я успел примерить на себя военную форму восьми государств! Но, надеюсь, вы не подумали, что я плохо отношусь к Дайверам? Поверьте, я их обожаю! Особенно Николь…

— Их невозможно не любить, — простодушно согласилась с ним Розмари.

Однако мысли её были уже где-то далеко. Его циничное отношение к жизни отнюдь не вызывало в ней желания продолжить беседу; к тому же, ей хотелось оградить то обожание, которое она испытывала к Дайверам, от этого исполненного горечи и, по-видимому, ни во что не верящего человека. Когда все гости были приглашены к столу, она обрадовалась, что он не будет сидеть с ней рядом. Но идя по залитому лунным светом саду, она всё думала и думала, что на самом деле могли значить его слова: «Особенно Николь…»

В какой-то момент она оказалась на дорожке рядом с Диком Дайвером. Он был элегантен и подтянут, красив, умён и уверен в себе. Находясь около него, Розмари могла думать лишь о том, что, скорее всего, её чувство не является для него тайной — как, впрочем, и всё остальное, что творится в мире! Вот уже целый год (а кажется, что целую вечность!) она зарабатывает свои собственные деньги, является в определённой степени знаменитостью и вращается среди настоящих звёзд, которых, впрочем, считает всего лишь несколько усовершенствованной разновидностью тех самых людишек, с которыми когда-то вдове доктора и её дочери приходилось водить дружбу в hotel-pension⁷⁶ в Париже. Розмари была девушка романтичная, но профессия её была такова, что о красивых отношениях чаще всего приходилось лишь мечтать. Её мать была твёрдо убеждена, что дочери необходимо в первую очередь сделать карьеру, а потому попадавшиеся на каждом шагу дешёвые соблазны решительно отметались. Более того, сама Розмари чувствовала, что этот этап для неё уже миновал. Она считала, что ей повезло больше, чем другим: вместо того, чтобы бегать с парнями «по киношкам», она работает в кино! Однако в этот раз, взглянув на мать, она прочла на её лице одобрение. Это значило, что Дик Дайвер — выбор вполне достойный, а потому в отношениях с ним ей разрешается идти до конца!

— Я наблюдал за вами, — сказал он, и она знала, что это правда. — Мы очень привязались к вам…

— А я влюбилась в вас с первого взгляда, — тихо ответила Розмари.

— Новые друзья, — глубокомысленно изрёк он, сделав вид, что воспринял её слова как не более чем дежурный комплимент, — часто приносят нам гораздо больше радости, чем старые…

Садясь за стол, она мысленно спрашивала себя, что он мог иметь в виду. Сад тем временем погрузился во тьму, и лишь где-то высоко всё ярче и ярче светили фонари. И вдруг сердце её радостно встрепенулось: она увидела, что мать сидит рядом с Диком! Сама же она оказалась между Луисом Кэмпионом и Эрлом Брэди.

Розмари переполняли чувства, и чтобы поделиться ими, она повернулась было к Брэди. Однако стоило ей произнести «Дик» — и лицо Эрла сделалось непроницаемым! Поняв, что рассчитывать на его понимание бесполезно, она в отместку не позволила ему завладеть её рукой. Поэтому говорили они главным образом о съёмках, точнее, говорил он, а она из вежливости делала вид, что слушает. И хотя она не сводила с него глаз, взгляд у неё при этом был настолько отсутствующий, что он, как ей казалось, догадывался, насколько далеко были её мысли! К счастью, время от времени она всё же улавливала смысл его слов, а интуиция безошибочно подсказывала ей всё остальное — так, привыкнув к бою часов и однажды услыхав его только с середины, мы нередко можем почти наверняка угадать, сколько осталось ударов.

Глава 7

Когда Брэди, наконец, выдохся и решил помолчать, Розмари бросила взгляд туда, где у противоположного края стола между Томми Барбаном и Эйбом Нортом сидела Николь. При свете свечей её волосы цвета чау-чау полыхали и вздымались, как пена! Голос у неё был глубокий и выразительный, а фразы она бросала редкие и отчётливые. Даже сидевшей далеко от неё Розмари не составило труда их расслышать:

— Ах, бедняга! Ума не приложу, чего ради вам взбрело в голову распилить его надвое!

— Просто я хотел посмотреть, что находится у него внутри. Разве вам не интересно, что может находиться внутри у официанта?

— Старые меню, — засмеявшись, предположила Николь. — Осколки разбитых стаканов и огрызки карандашей!

— Вы абсолютно правы. Однако моя задача состояла в том, чтобы доказать это экспериментально. Кстати, применение музыкальной пилы⁷⁷ позволяет избежать многих неприятных побочных эффектов данной операции.

— То есть музыка вместо наркоза? — спросил Томми.

— До этого не дошло. Пациент так орал, что операцию пришлось отложить. Сами понимаете, стресс может вызвать необратимые последствия…

— Всё это в голове не укладывается, — сказала Николь. — Ведь если один музыкант пользуется инструментом другого для того, чтобы…

Застолье длилось уже более получаса, и в настроении гостей наметились весьма ощутимые перемены. Казалось, само сознание того, что они находятся у Дайверов, заставляло их быть лучше, чем в повседневной жизни. Не проявлять интереса к общей беседе или демонстрировать своё дурное настроение значило бы поставить под сомнение безупречность как самих Дайверов, так и устроенного ими вечера. Поэтому каждый старался как мог, и сердце прекрасно видевшей всё это Розмари переполнялось чувством благодарности, обращённым ко всем, кроме, разумеется, мистера Маккиско, который, казалось, нарочно хотел подчеркнуть свою обособленность. Однако винить его в этом было бы ошибкой: приехав к Дайверам, он тотчас же решил поднять своё и без того отличное настроение с помощью спиртного — да, видно, хватил лишнего. Небрежно развалившись на стуле, он восседал между Эрлом Брэди, которому изволил адресовать пару пренебрежительных замечаний о кинематографе, и миссис Абрамс, которой он не изволил адресовать ни слова. На Дика Дайвера он взирал с беспощадным сарказмом, однако, всё же опасаясь, как бы его взгляд не спровоцировал конфликта, одновременно пытался втянуть его в разговор, то и дело бросая через весь стол — из угла в угол — свои не слишком глубокомысленные реплики:

— Если не ошибаюсь, вы являетесь близким другом Дэнби ван Бурена?

— Боюсь, что не имею чести быть с ним знакомым.

— А я-то думал, вы друзья, — пробрюзжал он.

Когда тема Дэнби ван Бурена была исчерпана, он попробовал затронуть ещё несколько других, столь же нелепых, однако всякий раз Дик с лёгкостью, при помощи одной лишь своей предупредительности, его обезоруживал, и беседа, в которую Маккиско столь бесцеремонно пытался вторгаться, после неловкой, но очень короткой паузы продолжалась без него. Тогда он принялся по очереди вмешиваться во все другие затеянные между собой гостями разговоры, но эти попытки тоже неизменно приводили его лишь к горькому разочарованию: как будто протягиваешь другу руку, а он в ответ тебе подаёт перчатку! В конце концов, придав своему лицу то снисходительное выражение, которое порой бывает свойственно людям, осознавшим своё интеллектуальное превосходство над собратьями, он целиком и полностью сосредоточился на шампанском.

Розмари время от времени незаметно окидывала взглядом всех собравшихся за столом гостей. Странно, но в этот удивительный вечер их настроение волновало её так, как будто все они — её собственная огромная семья! Вот прямо внутри букета ароматных гвоздик горит огромная свеча, и свет её падает как раз на добродушное, решительное, полное юношеского задора, слегка раскрасневшееся от бокала «Вдовы Клико»⁷⁸ лицо миссис Абрамс. Рядом с ней сидит мистер Ройял Дамфри; за праздничным столом его сходство с красивой девушкой не так бросается в глаза, как на пляже. А вот и Вайолет Маккиско. Вот кому надо пить! Вино не только сделало её ещё красивее, но и, похоже, заставило выбросить из головы мрачные мысли о том, как незавидна судьба жены карьериста-неудачника.

А вот Дик. Казалось, устроив этот волшебный вечер и заставив своих гостей позабыть за праздничным столом все тяготы их повседневной жизни, он добровольно взвалил на свои плечи непосильное бремя и теперь, когда все остальные веселились и развлекались на полную катушку, сидел молча, изнывая от гложущей его неизбывной тоски.

Вот её мать. Она, как всегда, само совершенство.

Вот Барбан. Он галантно беседует с её матерью, и от этого Розмари снова испытывает к нему дружеские чувства. А вот Николь! Розмари вдруг увидела её словно впервые и подумала, что никогда в жизни не встречала такой красоты! Лицо её на миг показалось ей ликом святой, безгрешным, чуждым всего мирского ликом мадонны северных стран! При свете свечи, над которой кружила мошкара, оно сияло ровным и чистым, поистине божественным светом, пылавшие где-то высоко фонари бросали на него свой алый отблеск, а совершенная неподвижность лишь делала его ещё прекраснее!

Эйб Норт втолковывал ей свои воззрения:

— Конечно же, есть! — горячился он. — У любого человека обязательно должны быть нравственные принципы. Я, например, противник инквизиции⁷⁹. Стоит мне где-нибудь прочесть или услышать о сожжении ведьм — и я просто зеленею от ярости!

От Эрла Брэди Розмари узнала, что Эйб — талантливый композитор, который, начав рано и блестяще, в течение последних семи лет так ничего и не создал.

А вот и Кэмпион. Сегодня его вульгарная женоподобность бросается в глаза меньше обычного; более того, в его манере общаться с окружающими чувствуется какое-то чисто материнское бескорыстие! Рядом с ним — никогда не унывающая Мэри Норт. Она, как обычно, излучает восторг и счастье. Главное украшение её лица — это улыбка. Глядя на сияющие белоснежные зеркальца её зубов, просто невозможно не улыбнуться в ответ!

И вот, наконец, Брэди. Начав с откровенно грубого утверждения и подтверждения своего собственного так называемого здравомыслия, обратной стороной которого было совершенное безразличие к чужим невзгодам, он мало-помалу продвигается в сторону светской учтивости и превращается в воспитанного человека!

Розмари была наивна, как изображаемые в наиболее бездарных из творений миссис Бёрнетт⁸⁰ дети. Её исполненные простодушной веры глаза сияли от выступивших слёз. У неё было такое чувство, как будто это она сбежала, наконец, подальше от всех язвительных тирад и похотливых взглядов «взрослого» мира — и пришла домой! То тут, то там пролетали светлячки; где-то внизу, на далёком уступе скалы, лаяла собака. Казалось, что стол, как приводимая в движение с помощью специального механизма танцевальная платформа, вдруг поднялся вверх, поближе к небу, и от этого сидящие за ним люди ещё острее, чем прежде, почувствовали, как одиноки они в огромном, заполненном непроглядной тьмой и совершенно необитаемом мире и как тяжело, почти невозможно им было бы прожить друг без друга. Будто свет, вокруг которого они собрались, — единственный во вселенной, и даже вкушаемая ими пища — последняя из всего, что в ней ещё осталось. А когда короткий приглушённый смешок миссис Маккиско послужил сигналом того, что все они, наконец, уже полностью абстрагировались от реальности, Дайверы, словно снизошедшие с заоблачных высот к простым смертным излучающие тепло и сияние боги, вдруг стали для всех своих гостей самыми близкими и задушевными друзьями. Они словно желали вознаградить их, уже почти уверовавших в собственную исключительность, уже отравленных сладким ядом тонкой лести, за всё то, от чего им пришлось отречься там, внизу, на земле. Они говорили одновременно со всеми и с каждым в отдельности, заверяя их в своей симпатии и привязанности. И одновременно все лица были обращены к ним — точь-в-точь как лица проголодавшихся ребятишек, взирающих на увешанную конфетами новогоднюю ёлку! Но вдруг волшебство кончилось. В тот самый миг, когда, необъяснимым образом поднявшись над обыденностью застолья на ту головокружительную высоту, где мир материальный сменяется миром духовным, гости Дайверов наконец уверовали, что им дарована способность постичь непостижимое, всё растаяло, как мираж — прежде, нежели их грубые руки успели оскорбить это непостижимое своим прикосновением, прежде, нежели все эти люди поняли, куда вознеслись!

Однако и будучи низвергнутыми, они всё равно впитали в себя ту магию, которой только что были причастны. И неслышная поступь хмельной и жаркой южной ночи, и доносящийся откуда-то снизу тихий плеск Средиземного моря — всё это была магия, и навряд ли, в сущности, стоит удивляться, что именно Дайверы стали для своих гостей её живым воплощением. Вот Николь, услышав от миссис Спирз комплимент в отношении являющейся частью её вечернего наряда крошечной, изысканного нежно- золотистого оттенка сумочки, умоляет её принять эту прелестную вещицу в подарок.

— Лично я придерживаюсь мнения, что вещи должны принадлежать тем людям, которым они нравятся, — говорила она, поспешно запихивая в сумочку всё золотистое, что попадалось ей на глаза — карандаш, блокнот, помаду — «потому что так получится комплект».

Вскоре, однако, Николь куда-то ушла. Оглядевшись по сторонам и не без удивления обнаружив, что Дика тоже нигде поблизости нет, Розмари поняла, что теперь гости предоставлены самим себе. Одна половина их разбрелась по саду, другая толпилась на террасе.

— Вы не хотите в туалет? — спросила у неё Вайолет Маккиско.

Розмари не хотела.

— А я хочу! — решительно заявила тогда она, и, предоставив окружающим теряться в догадках, с самым независимым видом зашагала в сторону дома. Розмари бросила ей вслед осуждающий взгляд.

Эрл Брэди предложил ей пойти прогуляться к морю, но она решила, что ей стоит остаться здесь и подождать, когда вернётся Дик Дайвер. В конце концов, она не хуже других и имеет право получить свою долю его внимания! Прогуливаясь по саду, она слушала, как Маккиско ссорится с Барбаном:

— С какой стати вы вздумали воевать против Советского Союза⁸¹? — вопрошал Маккиско. — Ведь это же величайший эксперимент в истории человечества! А Рифская республика⁸²? По мне, уж если воевать, то хотя бы за правое дело!

— А как узнать, чьё дело правое, а чьё — нет? — сухо спросил Барбан.

— Но ведь это же любой дурак знает!

— Вы, должно быть, коммунист?

— Я социалист, — заявил Маккиско. — Я из тех, кто сочувствует советской России!

— Ну, а я солдат, — невозмутимо ответил Барбан. — Убивать — моя работа. Я воевал против Рифской республики, потому что я — европеец. А с коммунистами я сражался потому, что они хотят пустить меня по миру!

— Какое ничтожное оправдание! — Маккиско огляделся вокруг в поисках поддержки, но безуспешно. Он довольно смутно представлял себе, что же именно его так бесит в Барбане. И незатейливый набор ценностей, которыми, по всей видимости, руководствуется этот неотёсанный, на его взгляд, человек, и непримиримые противоречия той среды, из которой он эти ценности вынес — всё это мистеру Маккиско было чуждо. Правда, он знал, что такое ценности, и по мере взросления собственного разума научился распознавать и классифицировать всё большее их количество, но общение с этим, как он мысленно его называл, «тупицей» всё переворачивало с ног на голову: с одной стороны, ценностей как таковых в их стандартном виде у него вообще не наблюдалось, но с другой — он был явно на голову выше самого Маккиско! В итоге нашему философу пришлось сделать вывод, что Барбан есть не более чем пережиток традиционного уклада былых веков, а потому значение его как такового в современном мире равно нулю. Приобретя в Америке определённый опыт общения с так называемой аристократией, Маккиско раз и навсегда сделал вывод, что вся она неизлечимо больна заносчивым и неуклюжим снобизмом и к тому же, совершенно сознательно возведя на пьедестал собственное пренебрежение к прогрессу, безнадёжно погрязла в невежестве. Всё это было заимствовано у англичан, однако при этом никому и в голову не пришло учесть те факторы, которые в своё время делали английское мещанство и недостаток образования целесообразными. И всё это теперь пытаются применять на практике в стране, где даже жалкие крупицы интеллекта и культуры ценятся дороже, чем где-либо в мире! В общем, это и было как раз то, что достигло своего апогея в так называемом «гарвардском стиле» девятисотых! Считая Барбана типичным представителем такой «аристократии», он по пьяни забыл, что боится его как огня, а вспомнив, пожалел, что вообще ввязался в эту чреватую неприятностями историю.

Испытывая смутное чувство стыда за недостойное поведение Маккиско, Розмари дожидалась возвращения Дика. Внешне она казалась совершенно спокойной, но в душе у неё пылал пожар! За столом теперь сидели только она, Эйб Норт да Барбан с Маккиско. Обсаженная тенистыми миртами⁸³ и папоротниками дорожка вела к дому. Там, на каменной террасе, среди прочих гостей была её мать, и безмолвно восхищавшаяся её виднеющейся на фоне ярко освещённой двери тенью Розмари уже хотела было идти к ней, но в этот самый момент из дома вдруг выскочила миссис Маккиско.

Лицо её было перекошено. Не говоря ни слова, она пододвинула себе стул и села. По тому, как вытаращены были её глаза и как дрожали губы, все тотчас поняли, что произошло нечто невообразимое.

— Да что с тобой, Вайолет? — не мог не спросить её муж, и все, как по команде, обернулись к ней.

— Мои дорогие! — сказала она, обращаясь ко всем сразу. — Нет… Моя дорогая! — это уже адресовалось одной Розмари. — Ах, ничего особенного… Право же, я не могу… Я не могу сказать это вслух!

— Здесь вас окружают друзья, — заметил Эйб.

— Ну, просто… Просто наверху я наткнулась на сцену… Мои дорогие!

И, с загадочным видом покачав головой, она замолчала — как раз вовремя, ибо сидевший до этого с непроницаемым лицом Томми Барбан поднялся из-за стола и вежливо, но непреклонно сказал:

— Я бы не советовал вам комментировать то, что происходит в этом доме.

Глава 8

С трудом отдышавшись, Вайолет силой заставила своё лицо принять обычное выражение.

Наконец-то вернувшийся Дик со свойственным ему безошибочным светским тактом сумел без особых усилий разнять Барбана и Маккиско. Притворившись полным невеждой в вопросах литературы, он принялся задавать мистеру Маккиско десятки наивных вопросов. Последнему, разумеется, было только этого и надо. Это давало ему то самое чувство превосходства, в котором он так нуждался. Всех остальных Дик попросил помочь снять и перенести на террасу фонари. Навряд ли возможно отыскать в целом мире человека, которому не было бы приятно осознавать, что, идя сквозь тьму, он несёт в своих руках свет. Розмари тоже участвовала в этом действе и одновременно терпеливо отвечала на бесконечные вопросы Ройяла Дамфри о Голливуде.

Теперь, думала она, я заслужила право побыть с ним наедине. А поскольку он руководствуется в жизни теми же принципами, которым учила меня моя мать, он должен об этом догадаться.

Розмари не ошиблась. Очень скоро он подошёл к ней и, предложив прогуляться, увёл подальше от собравшихся на террасе гостей. Они были одни; они были вместе! По каменистому спуску они направлялись к морю. На пути их было множество отвесных, лишь весьма отдалённо напоминающих лестницу уступов, преодолевая которые Розмари то спотыкалась от усталости, то летела, как на крыльях!

Придя к обрыву, они стояли и любовались Средиземным морем. Где-то далеко внизу скользила по водной глади запоздалая лодка — это с Леринских островов⁸⁴ возвращалась группа туристов. Розмари эта лодка напомнила свободно парящий в небе воздушный шар — из тех, что запускают в Америке на День независимости⁸⁵. Лавируя между чёрными громадами скал, она тихо плыла себе по тёмным волнам.

— А знаете, я понял, почему вы с таким восторгом отзываетесь о своей матери, — сказал Дик. — Обладая удивительной мудростью, она относится к вам с настоящим уважением. К сожалению, в Америке нечасто встретишь таких людей, как она…

— Моя мать — настоящее сокровище, — с благоговением ответила Розмари.

— Я поделился с ней кое-какими своими планами. Она сказала мне, что то, как долго вы с ней останетесь во Франции, зависит от вас.

«Зависит от тебя!» — чуть было не сказала вслух Розмари.

— А поскольку здесь всё кончено…

— Всё кончено? — изумлённо переспросила она.

— Да, всё кончено… Во всяком случае, курортный сезон близится к завершению. На прошлой неделе уехала сестра Николь, завтра уезжает Томми Барбан, в понедельник уезжают Эйб и Мэри Норт… Разумеется, я не исключаю, что этим летом мы ещё успеем пережить множество приятных моментов — но уже не здесь… Знаете, я не люблю тянуть резину… Лучше сразу и больно! Собственно, именно поэтому мы с Николь и решили устроить сегодняшний праздник… Но вот что я хочу сказать: мы теперь собираемся в Париж — проводить Эйба Норта в Штаты. И я решил предложить вам поехать вместе с нами…

— А что сказала мама?

— Она, судя по всему, согласна вас отпустить. Однако сама она предпочитает остаться здесь, на Ривьере. Она считает, что будет лучше, если вы поедете без неё.

— В последний раз я была в Париже ещё ребёнком, — сказала Розмари. — Как я рада, что смогу теперь побывать там вместе с вами!

— Это очень мило с вашей стороны.

В его голосе вдруг прозвучал металл. Или ей показалось?

— Должен сказать вам, что с того самого момента, когда вы впервые появились на пляже, мы все от вас просто в восторге, — продолжал тем временем Дик. — Вы буквально излучаете обаяние. Мы все, особенно Николь, уверены, что это профессиональное. Это не даётся от рождения и не достигается простым подражанием…

Слушая его, Розмари интуитивно почуяла опасность: он намерен потихоньку сплавить её Николь! Твёрдо решив, что ни за что на свете не позволит ему этого сделать, она блестяще отбила удар:

— Я тоже с самого начала очень хотела поближе познакомиться и с вами и с вашими друзьями… Особенно с вами! Как я вам уже говорила, это любовь с первого взгляда!

Она шла прямо к своей цели. Но необъятность открывавшегося с обрыва морского пейзажа и свежий воздух уже успели остудить его разгорячённую вином голову, и тот внезапный порыв, который заставил его увести её сюда, увы, сменился неловкостью: уж слишком откровенно предлагала она ему свою любовь, а он — он давно отвык от подобных сцен и не помнил слов, которые полагается произносить в таких случаях!

С одной стороны, ему хотелось каким-то образом натолкнуть её на мысль, что пора возвращаться на виллу, и он не мог придумать, как это сделать, а с другой — с другой он не хотел её терять! А когда он попытался отшучиваться, она почувствовала, как в душу к ней заползает холод.

— Вы сами не знаете, чего хотите! — сказал он, наконец. — Пойдёмте спросим маму!

Такого она не ожидала. Потрясённая до глубины души, она несмело коснулась его рукава. Гладкая ткань вдруг напомнила ей одеяние священника. Казалось, ещё миг — и она упадёт перед ним на колени!

— Я считаю, что вы самый благородный человек из всех, кого я встречала, — предприняла Розмари последнюю попытку. — Вы и она.

— Вы романтическая девушка!

Когда они оказались на террасе, в её ушах ещё звучал его смех. Там он оставил её с Николь…

Вскоре, однако, праздничный вечер подошёл к концу, и надо сказать, что Дайверы сделали всё от них зависящее, чтобы прощание не затягивалось. В их огромную «изотту»⁸⁶ поместились и Томми Барбан со своим багажом (чтобы не опоздать на утренний поезд, он решил ночевать в отеле), и миссис Абрамс, и чета Маккиско, и синьор Кэмпион. Эрл Брэди направлялся в Монте-Карло и предложил подвезти до отеля Розмари и её мать. Ройял Дамфри решил поехать вместе с ними — в машине Дайверов было слишком много народу. В саду на столе всё ещё стояла посуда и горели свечи. Дайверы рука об руку стояли у калитки, провожая своих гостей. Николь, несмотря на усталость, всё ещё сияла, словно распустившийся в ночи цветок, своей неотразимой красотой, а Дик, называя каждого по имени, желал всем приятного отдыха. Розмари было мучительно уезжать и оставлять их одних на этой вилле. Она снова подумала: что же такого могла увидеть Маккиско у них в доме?

Глава 9

Ночь была темна и в то же время прозрачна. В чёрном небе тускло мерцала одинокая звезда, и Розмари казалось, будто это и есть тот гвоздь, на котором подвешен мир. Погасни она — и всё обрушится в пропасть! Воздух был насыщен влагой, и оттого звук клаксона⁸⁷ идущей впереди «изотты» был еле слышен. Шофёр Эрла Брэди явно осторожничал; время от времени, чаще всего на поворотах, перед ними на миг вспыхивали ярким светом её задние фары. Но вскоре, минут через десять после отъезда с виллы «Диана», они увидели машину Дайверов стоящей на обочине. Когда шофёр Брэди в очередной раз затормозил, она вдруг вновь тронулась с места. Однако двигалась она так медленно, что они почти сразу же её обогнали. Проезжая мимо, они услышали, что внутри лимузина раздаётся какой-то совершенно несуразный, никак не вяжущийся с той изысканной роскошью, символом которой он должен был служить, гул голосов. Шофёр Дайверов смотрел на дорогу и ухмылялся. Других автомобилей на ночной дороге не было, поэтому, обогнав «изотту», машина Брэди помчалась на большой скорости дальше. Ночь была то непроглядно черна, то светла как день. Наконец, преодолев несколько опасных спусков, они начали различать во тьме очертания отеля.

Проспав всего три часа, Розмари открыла глаза и больше не могла их сомкнуть. Ночь и лунный свет волновали её воображение, а в мозгу один за другим проносились десятки возможных сценариев дальнейшего развития событий. В финале ей неизменно виделся поцелуй — но и сам поцелуй был не настоящим, а скорее чисто символическим, как на съёмках! Впервые в жизни у неё была бессонница. Беспокойно ворочаясь в постели, она решила попытаться посмотреть на всё это глазами своей матери. Так как собственный жизненный опыт Розмари был ещё ничтожно мал, ей пришлось компенсировать его нехватку теми разрозненными обрывками фраз, которые ей довелось услышать от умудрённой многими невзгодами миссис Спирз ещё в детстве.

С ранних лет Розмари усвоила, что жизнь — это труд. Дважды овдовев, мать истратила скромные сбережения обоих своих покойных мужей на то, чтобы дать дочери надлежащее образование. А когда в шестнадцать лет из маленькой застенчивой девчушки Розмари превратилась в настоящую красавицу, и её необыкновенные золотые волосы стали всё чаще притягивать взгляды, они с матерью отправились в Экс-ле-Бен⁸⁸, где отдыхал один из знаменитых американских продюсеров, и, не слишком боясь показаться назойливыми, постучались к нему в люкс⁸⁹. В Нью-Йорк они отправились уже втроём. Так Розмари попала в число избранных. Учитывая последовавший за этим успех и самым естественным образом вытекающую из него относительную финансовую стабильность, миссис Спирз, будь она в курсе терзающих душу её дочери сомнений, на сегодняшний день вполне могла сказать ей буквально следующее:

— Я ведь тебя не в невесты готовила, милая, а в актрисы! Конечно, Дик Дайвер — крепкий орешек, к тому же твой первый, однако тебе, я думаю, он вполне по зубам! И как бы всё ни сложилось, опыт тебе не помешает. Тебе будет больно или ему — в любом случае ты ничего не теряешь! Это другим приходится женихов богатых искать, а ты, моя доченька — ты ведь сама себе на жизнь зарабатываешь!

До сих пор Розмари привыкла размышлять разве что о нескончаемых совершенствах своей матери, поэтому навряд ли стоит удивляться тому, что теперь, когда пришло время решиться и окончательно перерезать соединявшую их пуповину, ни о каком сне не могло быть и речи! Рассвет был бледен и хмур. Когда за высокой стеклянной дверью замаячило тусклое небо, бедняжка встала и босиком вышла на террасу. После вчерашнего зноя камень у неё под ногами был ещё тёплый. В воздухе носились таинственные звуки; рядом с теннисным кортом на одном из деревьев сидела, то и дело заливаясь злорадными трелями, какая-то неугомонная птица; на заднем дворе отеля послышались чьи-то приближавшиеся шаги: сначала по грунтовой дороге, потом по мелкому щебню и, наконец, вверх по каменным ступеням. Затем все звуки повторились в обратном порядке — кто-то ушёл. Где-то далеко-далеко отсюда, за чернеющими вдали призрачными громадами гор, там, где плещется синее море, живут Дайверы. Она не могла думать о каждом из них в отдельности — они существовали для неё как единое целое. И ей вдруг представилось, будто они, стоя, как вчера, рука об руку, вдвоём исполняют древнюю торжественную песнь. Звучит она на нездешнем и давным-давно позабытом всеми языке, и голоса их, взмывая в поднебесную высь, тают там, как клубы дыма. Их калитка заперта на ночь; их дети крепко спят.

Вернувшись в номер и надев лёгкий пеньюар и босоножки, она снова выскользнула на террасу и бесшумно, поскольку сюда выходило множество других таких же, как у них с матерью, стеклянных дверей, за каждой из которых спали люди, направилась к главному выходу. Увидев сидящего на одной из широких белых ступенек человека, Розмари остановилась. Присмотревшись, она узнала в нём Луиса Кэмпиона, а подойдя ближе, с изумлением обнаружила, что он плачет!

Он плакал как женщина — беззвучно и горестно, и плечи его вздрагивали от рыданий. При виде его в её памяти тотчас всплыла подобная сцена из фильма, в котором она снималась в прошлом году, и словно вновь играя свою роль, она подошла и легонько коснулась его плеча.

— Скажите, что случилось? Я могу вам чем-то помочь?

В её глазах он прочёл лишь искреннее участие; в них не было ни тени злорадного любопытства.

— Никто не сможет мне помочь, мисс! Я знал, что этим кончится… Я сам во всём виноват… Так… всегда бывает!

— Но в чём же дело? Может быть, вы мне расскажете?

— Нет, — ответил Кэмпион после минутного раздумья. — Став постарше, вы и без меня узнаете, как больно порой бывает любить. Это адские муки! Уж поверьте мне, мисс, лучше никого не допускать в своё сердце! По правде сказать, подобные вещи случались со мной и раньше, но чтобы вот так, на ровном месте… А ведь всё шло просто отлично!

В тусклом утреннем свете лицо его выглядело просто отталкивающе. И хотя Розмари ни малейшим движением, ни едва заметным взглядом не выдала своего отвращения, Кэмпион, интуитивно догадавшись, что она чувствует, поспешил сменить тему:

— А знаете, ведь Эйб Норт сегодня в отеле!

— Но ведь он живёт у Дайверов!

— Да, но он решил приехать. Разве вы ещё не знаете, что случилось?

В этот момент одно из окон на третьем этаже вдруг открылось, и чей-то голос с чисто британским выговором отчётливо прошипел:

— Да заткните же вы, наконец, свои глотки!!

Устыдившись, Розмари и Луис Кэмпион спустились с крыльца и присели на одну из стоявших неподалёку скамеек.

— Так значит, вы ещё не в курсе?! Дорогая моя, произошло нечто совершенно немыслимое…

Он так вошёл во вкус, что, казалось, забыл о своём несчастье.

— В жизни не думал, что заварится такая каша… Терпеть не могу скандальных людей… Знаете, я просто обхожу их всегда десятой дорогой. Они меня расстраивают… Да так, что я потом таблетки горстями пью…

Глаза его торжествующе блестели. Розмари смотрела на него в полной растерянности: она никак не могла взять в толк, что же в конце концов случилось.

— Моя дорогая! — придвинувшись к ней поближе и слегка подавшись вперёд, он положил руку ей на колено; жест этот был далеко не случаен — он служил свидетельством того, что Кэмпион вновь обрёл покинувшую его было самоуверенность. — Моя дорогая! У нас ожидается дуэль!

— Что?!

— Дуэль! Дуэль с использованием… Ох, уж не знаю пока, чего!

— И кто будет стреляться?

— Позвольте, я расскажу вам всё с самого начала.

И, с шумом переведя дух, он приступил, наконец, к своему повествованию:

— Видите ли, мисс, вы ведь были в другом автомобиле…

Сказал он это с таким видом, как будто это не делало ей чести, но он слишком добр, чтобы её обвинять.

— В каком-то смысле вам повезло, — продолжал он. — Лично мне всё это стоило как минимум двух лет жизни… Свалилось, как снег на голову!

— Но что свалилось? — встревоженным голосом спросила она.

— Ах, я даже не знаю, с чего всё началось! Сперва она стала говорить…

— Кто «она»?

— Вайолет Маккиско. Только, — он вдруг заговорил шёпотом, как будто под скамейкой кто-то сидел и подслушивал, — только упаси вас бог где-нибудь сказать, что здесь замешаны Дайверы! Он грозил разорвать на куски любого, кто их упомянет!

— Кто грозил?

— Томми Барбан. Поэтому умоляю вас, молчите, что я говорил с вами о Дайверах! Однако что же именно собиралась сказать Вайолет Маккиско, никто из нас так и не узнал. Томми нарочно то и дело её перебивал, а потом вмешался её муж — и вот, дорогая, в итоге мы имеем дуэль! Нынче утром, в пять часов… Остался час!

И, вспомнив о своих собственных несчастьях, он вдруг испустил глубокий вздох.

— Ах, право, лучше бы всё это случилось со мной! Ведь моя жизнь теперь ничего не стоит…

Он замолчал и горестно закачался со стороны в сторону.

Тем временем окно на третьем этаже снова открылось, и тот самый голос с характерным британским акцентом сказал:

— Вы прекратите в конце концов или нет?!

В этот самый момент из отеля вышел Эйб Норт. Выглядел он слегка рассеянным. Увидев на фоне белеющего над морем неба силуэты Розмари и Кэмпиона, он тотчас направился к ним. Однако прежде, чем он успел приблизиться, Розмари сделала предостерегающий жест, и они с Кэмпионом пересели на следующую скамейку — ближе к дороге. Когда Эйб подошёл, она поняла, что он слегка пьян.

— А вы-то почему не спите? — спросил он, обращаясь к Розмари.

— Ах, я проснулась буквально полчаса тому назад! — ответила она и весело рассмеялась, но, вспомнив сердитый голос с третьего этажа, тотчас умолкла.

— Измученная пеньем соловья⁹⁰! — сыронизировал Эйб. — Да уж, соловей вам попался что надо! Я полагаю, эта старая сплетница вам уже всё рассказала?

— Мне известно только то, что я слышал собственными ушами! — с неподражаемым достоинством изрёк Кэмпион.

Затем он встал и поспешно зашагал прочь. Эйб присел рядом с Розмари.

— Почему вы с ним так жестоки?

— Кто? Я? — искренне удивившись, спросил он. — Да этот придурок здесь с ночи комедию ломает!

— А вам не приходило в голову, что у него, может быть, какое-то горе?

— Нет, не приходило.

— Скажите, что значат все эти разговоры о дуэли? Кому она понадобилась? Как я поняла, вчера в машине произошёл какой-то конфликт, верно?

— К сожалению, да. Должен вам сказать, мисс, что хоть всё это и звучит как бред сумасшедшего, на сей раз Кэмпион не врёт.

Глава 10

— Ссора вспыхнула в тот самый момент, когда машина Эрла Брэди проехала мимо стоявшей на обочине машины Дайверов, — начал свой беспристрастный рассказ Эйб; как и все звуки этого бессонного предутреннего часа, голос его был необычайно тих. — Вайолет Маккиско вздумалось рассказать миссис Абрамс о том, что она, дескать, узнала о Дайверах нечто постыдное; она была на втором этаже их дома и наткнулась там на что-то такое, о чём молчать ей оказалось не по силам. Но там был Томми, а он ведь за Дайверов любому глотку перегрызёт! Конечно, я не спорю, её мало кто любит, эту Маккиско. Вредная она и болтливая, но это не важно. Важно другое: безупречная репутация Дайверов как семьи — это для их друзей дело принципа. Иные из них даже и не осознают до конца, как много она для них значит! Но она, как всякий идеал, требует жертв. Знаете, иногда кажется, что вся их жизнь — сплошной балет: роскошные костюмы, музыка и изящные па. На самом деле это не так. Здесь глубина неизмеримая, но об этом долго рассказывать. Что же касается Томми, то он является одним из тех, кто, общаясь с Диком, вскоре стал очень дружен и с Николь. Именно поэтому, когда Маккиско стала распускать язык, он решил вмешаться:

«Миссис Маккиско, не будете ли вы так любезны прекратить трепаться о миссис Дайвер?»

«Я разговариваю не с вами, а с миссис Адамс», — язвительно возразила она.

«И всё же я весьма настоятельно советую вам оставить Дайверов в покое!»

«А чем они лучше других?»

«Я повторяю, оставьте их в покое! Вам что, не о ком больше судачить?»

Они с Кэмпионом сидели рядом на откидных сиденьях. Собственно, Кэмпион мне всё и рассказал.

«Может, нам вообще молчать?» — огрызнулась тогда Вайолет.

Не мне вам рассказывать, мисс, как люди ночью в дороге общаются, да ещё после вечеринки! Один что-то рассказывает, другой делает вид, что слушает… Кто-то устал и спит, кому-то скучно, а кто-то пьян… И вдруг, представьте, машина останавливается, и Барбан как заорёт во всю глотку:

«А теперь поднимай свою задницу — и чтоб глаза мои тебя не видели! Здесь до отеля два шага осталось! Сам пойдёшь или оттащить тебя за шиворот? Да, и жёнушку свою с собой забирай, раз не можешь ей пасть заткнуть!»

Ни дать ни взять генерал на плацу! Нас всех как громом поразило…

«Вы просто хулиган и пользуетесь своим физическим превосходством! — заявил ему в ответ Маккиско. — Но я вас не боюсь. Жаль, что дуэли нынче в прошлом…»

И вот здесь он здорово просчитался. Знаете, Томми ведь француз! Короче, он взял и залепил этому умнику Маккиско пощёчину. Шофёр почёл за благо ехать дальше. В этот самый момент вы их и обогнали. Вайолет, ясное дело, устроила истерику. Так и доехали…

Томми по телефону вызвал себе из Канн секунданта. Что же касается Маккиско, то он заявил, что не желает, чтобы его секундантом был Кэмпион (последний, кстати, особо и не напрашивался) и, позвонив мне, попросил срочно приехать. Подробностей он не объяснял… Вайолет Маккиско, разумеется, орала как бешеная, и миссис Абрамс пришлось забрать её к себе в номер и, напоив бромом⁹¹, уложить спать. Приехав, я пытался взывать к здравому смыслу Томми, но тщетно: он потребовал извинений, а Маккиско, будучи храбр во хмелю, приносить их отказался!

Когда Эйб закончил, Розмари задумчиво спросила:

— А Дайверы знают, что это всё из-за них?

— Нет, и никогда не узнают! Кстати, и вас этот старый сплетник Кэмпион не должен был ни во что посвящать, но увы, слово не воробей… А водителю я сказал, что если он где-то обо всём этом хотя бы заикнётся, то будет иметь дело с моей старой музыкальной пилой! Это дело касается только их двоих. Бедняга Томми! Он без войны с ума сходит!

— Что ж, надеюсь, Дайверы и в самом деле никогда ничего не узнают, — сказала Розмари.

Эйб взглянул на часы.

— А теперь я должен идти к Маккиско. Вы не составите мне компанию? Ему нужна поддержка. Он наверняка сегодня глаз не сомкнул…

Розмари вдруг представила, как должен чувствовать себя этот поверженный в отчаяние, измученный бессонницей, истрёпанный множеством самых противоречивых эмоций, совершенно не умеющий держать себя в руках человек. Лишь мгновение колебалась она между отвращением и жалостью. В итоге жалость победила, и, сказав «да», она с удивительной лёгкостью, напрочь позабыв, что и сама почти не спала, взбежала вместе с Эйбом по лестнице.

Маккиско сидел на кровати, держа в руке бокал шампанского. На вид он был бледен, тщедушен и жалок. Чувствовал он себя скверно. Храбрость его как рукой сняло. Похоже, всю ночь он писал и пил. Увидев Эйба и Розмари, он явно смутился.

— Разве уже пора? — спросил он.

— Нет, ещё полчаса.

На столе возвышался целый ворох бумаги. Это было письмо. При тусклом свете лампы Маккиско не без труда сложил листы по порядку. Последний из них был покрыт огромными, совершенно неразборчивыми каракулями. Кое-как нацарапав внизу своё имя, бедняга запихнул своё творение в конверт и протянул Эйбу.

— Моей жене, — сказал он.

— Вам сейчас надо ледяной воды на голову, — посоветовал Эйб.

— Вы думаете? — усомнился Маккиско. — По-моему, мне сейчас лучше быть пьяным, чем трезвым!

— Да на вас смотреть страшно!

Маккиско послушно засеменил в ванную.

— Я оставляю массу незаконченных дел, — крикнул он оттуда. — Не представляю, как теперь Вайолет будет добираться обратно в Америку! У меня даже страховки нет! Всё было не до этого…

— Хватит нести ерунду, сэр! Ровно через час вы будете сидеть вот в этой самой комнате и уплетать свой завтрак!

— Да, конечно, я знаю…

Вернувшись из ванной, Маккиско наткнулся взглядом на Розмари. Казалось, он только сейчас заметил её присутствие. С мокрыми, прилипшими ко лбу волосами он выглядел как-то особенно жалко. И вдруг в глазах его заблестели слёзы:

— Я так и не закончил свой роман! Вот что по-настоящему обидно… Я знаю, вы меня недолюбливаете, — добавил он, обращаясь уже к ней одной, — но что поделаешь, ведь всем не угодишь… Я ведь прежде всего литератор… Я допустил в своей жизни много ошибок, — всхлипнув и беспомощно покачав головой, продолжал он. — Очень много… Но в своём роде я был одним из наиболее выдающихся…

Он замолчал и по рассеянности поднёс ко рту погасшую сигарету.

— Что вы, мистер Маккиско! Напротив, я считаю вас весьма и весьма достойным человеком, — ответила ему Розмари. — Вот только эта дуэль, я думаю, и есть ваша главная ошибка…

— Верно, надо было просто взять и набить ему рожу! Но теперь уже поздно. Я пошёл у него на поводу и позволил ему втянуть себя во всю эту мерзость! Виной всему моя вспыльчивость, — он пристально посмотрел на Эйба, как будто ожидая, что тот станет возражать. Но Эйб молчал, и Маккиско, вынув сигарету изо рта, вдруг разразился истерическим хохотом. Дыхание его участилось.

— А знаете, я ведь сам подсказал ему, что надо устроить дуэль! Своим умишком он бы не дошёл… Умей Вайолет держать язык за зубами, я бы всё уладил. Даже сейчас я могу просто взять и уехать. Или попросту сделать вид, что ничего не произошло. Но это значит навсегда пасть в её глазах!..

— Напротив! — горячо возразила Розмари. — Это значит лишь доказать своё благоразумие и тем самым снискать…

— О нет! Вы не знаете Вайолет. Стоит ей почувствовать, что сила на её стороне, как она… ну просто беспощадной становится! Я женат на ней уже двенадцать лет, и у нас была дочь… Но в семь лет она умерла, и тогда… Ну, знаете, как бывает… У неё была интрижка на стороне, да и у меня тоже, и мы вроде как собирались расстаться… Но всё это сущие пустяки по сравнению с тем, что вчера в машине она при всех обозвала меня трусом!

Не на шутку растревоженная Розмари молчала.

— Ну что ж, теперь мы должны попытаться выйти из положения с наименьшими потерями, — сказал Эйб и поставил на стол принесённый им кожаный футляр. — Это дуэльные пистолеты Барбана. Я одолжил их на случай, если вы пожелаете их осмотреть. Он их всегда в чемодане держит, — добавил он, взвесив в руке один из видавших виды пистолетов. Розмари испуганно вскрикнула.

— Стрелять почти в упор из сорок пятого калибра⁹²? — опасливо покосившись на оружие, спросил поражённый Маккиско.

— Простите, это не я затеял, — безжалостно отрезал Эйб. — Но чем длиннее ствол, тем легче целиться.

— Да, но ведь и расстояние тоже что-то значит…

— Я это учёл. Если один из противников намерен стереть другого с лица земли, то отмеривают восемь шагов. Если стреляются закадычные друзья из-за случайной обиды, то требуется двадцать, а если на кону чья-то «честь» — то сорок. Мы сошлись на сорока.

— Хоть это радует.

— У Пушкина есть замечательное описание дуэли⁹³, - вдруг вспомнил Эйб. — Всё происходит над бездной. Представляете, малейшее попадание — и вы покойник!

Маккиско всё это казалось сейчас бредом сумасшедшего. Он лишь выкатил глаза и совершенно ошалело спросил:

— Чего?

— А давайте мы с вами сейчас пойдём и по-быстрому искупаемся в море! Чтобы освежиться!

— Куда уж мне! — вздохнул Маккиско. — И зачем только я во всё это ввязался?!

Никогда прежде ему не доводилось совершать значительных поступков. Собственно говоря, он был из тех, кто привык жить в мире отвлечённых понятий — так стоит ли удивляться, что теперь, впервые столкнувшись с жестокой прозой жизни, он оказался застигнутым врасплох?

— Однако нам пора, — сказал Эйб, видя, что Маккиско на грани истерики.

— Да, идём!

Затем, напоследок вылив в себя изрядную порцию бренди⁹⁴ и сунув бутылку в карман, он свирепо спросил:

— А если я всё же отправлю его на тот свет — меня в тюрягу запрячут?

— Не беспокойтесь, я помогу вам бежать в Италию.

— Есть одна вещь, о которой мне хотелось бы переговорить с вами наедине, — извиняющимся тоном сказал ему тогда Маккиско и бросил взгляд на Розмари.

— Надеюсь, ни вы, ни Томми не пострадаете, — произнесла она, уходя. — Я считаю, что вы делаете огромную глупость. Одумайтесь, пока не поздно!

Глава 11

Спустившись по лестнице, она обнаружила в пустом вестибюле Кэмпиона.

— Я видел, как вы шли наверх, — взволнованно сказал он. — Ну, что там Маккиско? Когда дуэль?

— Простите, я не в курсе, — решительно отрезала Розмари. Её до глубины души возмутил тот факт, что этот тип говорит о предстоящей дуэли как о каком-то цирке — с Маккиско в роли трагического клоуна!

— А давайте поедем вместе! — предложил он ей с видом счастливого обладателя лишнего билета. — Я попросил у Госса автомобиль…

— Благодарю вас, но мне что-то не хочется.

— Но почему? Лично я ни за что на свете не пропустил бы подобное зрелище! Пусть даже потом мне придётся опустошить все каннские аптеки… Не бойтесь, мы будем смотреть издалека!

— Почему бы вам не пригласить мистера Дамфри?

— Не говорите мне о нём! Я его ненавижу! — приосанившись, возразил Кэмпион. Монокль его выпал и, повиснув на расстоянии пары дюймов от волосатой груди своего хозяина, сиротливо закачался на цепочке.

— Боюсь, я всё же не смогу составить вам компанию. Моя мама этого не одобрит.

Вернувшись к себе в комнату, она услышала, что мать проснулась и ворочается в постели.

— Розмари! — позвала она. — Ты где была?

— Мне не спалось. А вы отдыхайте, мама! Отдыхайте…

— Иди сюда!

Поняв по скрипу кровати, что мать встала, Розмари вошла к ней в комнату и рассказала о случившемся.

— Так почему же ты не поедешь и не посмотришь? — искренне удивилась миссис Спирз. — Ведь можно издалека! К тому же, в случае чего им может понадобиться помощь.

Розмари была далеко не в восторге от мысли, что придётся стоять и смотреть, как двое мужчин расстреливают друг друга из пистолетов. Она попыталась возразить, однако спросонку её мать, видимо, не до конца понимала, о чём идёт речь. Кроме того, миссис Спирз вдруг вспомнились времена, когда она была женой врача, и ночные вызовы её супруга к пострадавшим в результате несчастного случая или находящимся на смертном одре пациентам были обычным делом.

— По-моему, ты уже не маленькая и должна не на маму оглядываться, а сама решать — куда тебе ехать и что делать! Когда для Райни снимали рекламный ролик, ты ещё не то вытворяла!

Слушая её, Розмари по-прежнему не понимала, чего ради ей ехать смотреть дуэль. Но голос матери звучал так твёрдо и уверенно, что она согласилась. В конце концов, разве не этот голос шесть лет тому назад благословил её у служебного входа парижского театра «Одеон»⁹⁵ и затем, после премьеры, поздравил с первым успехом?!

Выбежав на улицу и увидев, что машина Эйба и Маккиско уже отъехала от отеля, Розмари подумала, что ей повезло. Но не тут-то было! Буквально в следующее мгновение из-за угла показался другой автомобиль. В нём сидел Кэмпион! Визжа от восторга, он усадил её рядом с собой.

— Видите ли, мисс, я… Ну, в общем, я решил спрятаться, чтобы они меня не заметили. Вряд ли им понравилась бы наша затея… А я, знаете ли, и киноаппарат не забыл!

Розмари рассмеялась. Ну что тут поделаешь! Этот тип настолько утратил всё человеческое, что на него даже сердиться невозможно!

— Не понимаю, чем Дайверы могли не угодить миссис Маккиско! — сказала она. — Разве они плохо к ней отнеслись?

— Ах, да разве в этом дело?! Просто она чего-то там у них увидела. Правда, что это было, мы так и не узнали. Барбан постарался!

— Так значит, вы не из-за дуэли так расстроились?

— Нет-нет! — голос его чуть заметно дрогнул. — Я расстроился совсем по другому поводу. Это произошло позже, когда мы вернулись в отель. Но потом я понял, что в моём возрасте размениваться по всяким пустякам — последнее дело! Гораздо важнее сохранять присутствие духа…

Следуя вдоль побережья за автомобилем Эйба, они продвигались на восток. Вот они миновали Жуан-ле-Пен⁹⁶, где возвышалось ещё не законченное здание казино. Была уже половина пятого, и под пока ещё тусклым небом по зеленоватой морской глади скользили, поскрипывая, первые рыбацкие лодки. Затем оба автомобиля свернули с главной дороги и направились в сторону гор.

— Я так и знал! — воскликнул Кэмпион. — Там дальше поле для гольфа. Считайте, мы приехали.

Он не ошибся. Вскоре машина Эйба остановилась. Пылавший золотистыми и алыми красками восход обещал ещё более нестерпимую, чем вчера, жару. Приказав шофёру ждать их в сосновой роще и стараясь держаться в тени деревьев, Кэмпион и Розмари осторожно подкрались к полю. Там по выгоревшей от солнца траве прохаживались взад-вперёд Эйб и Маккиско. Последний то и дело поднимал голову и принюхивался — точь-в-точь как кролик! Через несколько минут около одной из виднеющихся вдали меток⁹⁷ замаячили какие-то фигуры. Это были Барбан и его француз-секундант. Последний нёс под мышкой ящик с пистолетами.

Объятый ужасом, Маккиско спрятался за Эйба и, вынув из кармана бутылку, сделал огромный глоток бренди. Затем, пыхтя и задыхаясь, он вышел вперёд и чуть было не врезался в Барбана, но Эйб его остановил и сам шагнул навстречу новоприбывшим — необходимо было переговорить. Тем временем солнце было уже над горизонтом.

Кэмпион уцепился за руку Розмари.

— Ах нет, по-моему, это переходит всякие границы! — прохрипел он едва слышно. — Я не выдержу! Я опустошу все каннские аптеки!

— Прекратите! — одёрнула она его и в исступлении зашептала французскую молитву.

И вот противники встретились лицом к лицу. Барбан закатал рукава. Глаза его сверкали на солнце мрачным блеском, однако по тому, как спокойно он вытер о брюки ладонь, можно было сказать, что страх ему неведом. Пьяный вдрызг Маккиско посвистывал и глазел по сторонам. Эйб сделал шаг вперёд и поднял платок⁹⁸. Француз отвернулся. Розмари разрывалась между жалостью к бедняге Маккиско и ненавистью к хладнокровному Барбану.

— Раз… Два… Три! — срывающимся голосом сосчитал Эйб.

Оба выстрелили в один и тот же миг. Маккиско покачнулся, но не упал. Оба промахнулись!

— Всё, довольно! — крикнул тогда Эйб.

Противники подошли друг к другу, и все вопросительно посмотрели на Барбана.

— Я не считаю себя удовлетворённым! — заявил он.

— Чего? — не без раздражения переспросил Эйб. — Не болтайте ерунды, месье! Вы должны быть более чем удовлетворены! Просто до вас ещё не дошло…

— Значит, от повторного выстрела вы отказываетесь?

— Чёрт побери, как вы догадались?! — сыронизировал Эйб и серьёзно добавил: — Да остепенитесь же вы наконец! Вы поставили свои требования, мы их добросовестно выполнили — так чего же ещё надо?!

Томми разразился презрительным хохотом.

— Да расстояние же было смешное! — воскликнул он. — Я просто не привык к подобному фарсу. Здесь вам не Америка! Так и скажите этому Маккиско…

— А вот Америку, пожалуйста, не трогайте, — огрызнулся Эйб. — Вам не кажется, что всё это зашло слишком далеко, Томми? — добавил он уже более примирительным тоном. Ещё минуту они продолжали спорить, затем Барбан кивнул и отвесил своему бывшему противнику вымученный поклон.

— А пожать друг другу руки? — спросил французский врач.

— Они уже знакомы, — ответил Эйб и обернулся к своему подопечному: — Ну, идёмте же, всё кончено!

Не успели они отойти, как объятый восторгом Маккиско схватил Эйба за руку.

— Подождите! — сказал тот. — Надо вернуть Томми его пистолет. Он может ему понадобиться.

Маккиско протянул ему оружие.

— Чёрт с ним, с этим Барбаном, — сердито проворчал он. — Пускай убирается…

— Позвольте, я сообщу ему, что вы передумали и буквально умоляете о повторном выстреле!

— Подумать только, я справился! — воскликнул Маккиско, когда они направились к машине. — И даже здорово справился, правда? Не струсил…

— Набухались вы здорово, вот что! — без обиняков заявил ему Эйб.

— Ничего подобного…

— Ладно, на том и сойдёмся.

— Ну, пусть даже выпил немного — какая разница?

К нему вновь вернулась обычная самоуверенность.

— Ну, так какая разница? — повторил он, с вызовом посмотрев на Эйба.

— Если вы сами её не видите, то на кой чёрт об этом трепаться?

— А вам известно, что на войне⁹⁹ вообще трезвых не было?

— Всё, замнём для ясности.

Но это было ещё не всё. Где-то поблизости в зарослях вереска вдруг послышались торопливые шаги, и перед ними в мгновение ока возник доктор.

— Pardon, Messieurs, — запыхавшись, проговорил он. — Voulez-vous regler mes honorairies? Naturellement c’est pour soins medicaux seulement. M.Barban n’a qu’un billet de mille et ne peut pas les regler et l’autre a laisse son port-monnaie chez lui.¹⁰⁰

— Вот и доверяй после этого французам, — вздохнул Эйб и спросил у доктора: — Combien?¹⁰¹

— Позвольте, я заплачу, — сказал Маккиско.

— Не беспокойтесь, я при деньгах. Согласитесь, мы все рисковали примерно одинаково.

Пока Эйб расплачивался с доктором, Маккиско вдруг опрометью бросился в посадку. Там его вырвало. Вернувшись оттуда ещё бледнее прежнего, он присоединился к Эйбу и, бесконечно гордясь собой, направился в его сопровождении к поблескивающему в розовых лучах утреннего солнца автомобилю.

Единственным пострадавшим в этой дуэли оказался Кэмпион. Он лежал, задыхаясь, в кустах, а Розмари, не в силах бороться с внезапно накатившим припадком истерического смеха, то и дело толкала его каблуком в живот. Она хотела как можно скорее заставить его встать, ведь через каких-то пару часов она просто обязана была быть на пляже, чтобы вновь увидеть там того единственного в мире человека, которого она всё ещё называла про себя во множественном числе — «Дайверы». Всё остальное было сущие пустяки!

Глава 12

Собравшись в ресторане «Вуазен»¹⁰², они ждали Николь. Их было шестеро: Розмари, Эйб и Мэри Норт, Дик Дайвер и двое начинающих французских музыкантов. В порядке развлечения они наблюдали за другими посетителями. Дик заявил, что все американцы (кроме него самого, естественно) ужасно теряются на людях, и они подыскивали пример, чтобы опровергнуть его точку зрения. Однако им не везло: прошло уже десять минут, а входившие в зал американцы — все, как один, будто сговорились! — едва успев сесть, начинали нервно теребить кто меню, кто салфетку!

— Эх, нам бы сейчас нафабренные усы былых времён¹⁰³! — сказал Эйб. — Нет, Дик, конечно, не единственный, кто не теряется…

— Ничего подобного! — вставил Дик.

— Но он единственный, кто не теряется трезвым!

Вот вошёл респектабельного вида американец — одетый с иголочки, в сопровождении двух красивых женщин. Его дамы порхали вокруг стола и щебетали, как птички! Но вдруг он понял, что на него смотрят — и его рука непроизвольно потянулась поправлять галстук! Вслед за ними в ресторане появились ещё двое мужчин — один то и дело судорожно касался ладонью щеки, а другой механически подносил ко рту давно потухшую сигару. Более удачливые поправляли очки или потирали щетину; те же, кому повезло меньше, никак не могли оставить в покое свои выбритые до синевы подбородки или даже мочки ушей!

Вот вошёл знаменитый генерал, и Эйб, рассчитывая на то, что свою юность он наверняка провёл в Вест-Пойнте¹⁰⁴ и потому до мозга костей впитал в себя ту железную выправку, которая потом всю жизнь служит визитной карточкой военного, решился поспорить с Диком на пять долларов.

Дожидаясь, пока официант предложит ему сесть, генерал спокойно смотрел по сторонам. Руки его непринуждённо свисали вдоль боков. И вдруг они резко метнулись назад — как перед прыжком!

— Смотрите, смотрите! — воскликнул Дик, решив было, что выиграл спор, но через мгновение руки генерала вновь приняли прежнее положение, и все опять затаили дыхание — оставались последние секунды, гарсон¹⁰⁵ уже нёс ему стул…

И вдруг рассерженный тем, что ему пришлось ждать, генерал вскинул руку и свирепо почесал свои белоснежные седины!

— Видите? — с довольным видом сказал Дик. — Я — единственный!

Розмари была совершенно уверена, что так оно и есть. Прекрасно понимая, что более благосклонных слушателей ему не найти, Дик от всей души старался создать за столом атмосферу всеобщего единения и праздничного веселья и, надо сказать, преуспел в этом настолько, что она уже не раз и не два ловила себя на том, что чувствует смутную враждебность ко всем, кто сидит не за их столиком. Вот уже два дня как они в Париже, а ей до сих пор кажется, что над головами у них — пляжный зонт, и совсем близко плещется, сверкая красками, Средиземное море! Если, как вчера на балу в Пажеском корпусе¹⁰⁶, ещё не побывавшая ни на одном из устраиваемых в Голливуде светских мероприятий Розмари попадала в неловкую ситуацию и чувствовала себя не в своей тарелке, Дик всегда оказывался рядом и с удивительной лёгкостью расставлял всё по местам. У него всюду находились знакомые — представители высшего общества, с которыми, как можно было заключить из их приветствий, он не виделся, однако, уже целую вечность. Встретив очередного такого знакомого, он всегда выражал крайнее изумление («Ах, боже мой, ну скажите на милость, где же вы пропадаете?!»), а затем совершенно незаметно, но тем не менее беспощадно наносил свой coup de grace¹⁰⁷, после чего, не выдержав тонкой иронии Дика, «чужой» всегда поспешно удалялся, и за столом оставались только «свои». Порой Розмари начинало казаться, будто она и сама уже где-то видела этих людей — должно быть, в очень далёком, но всё ещё достойном сожаления прошлом, и именно потому, что они заставили её страдать, она нашла в себе силы от них избавиться, выбросила их из своей жизни и навсегда забыла.

Чаще всего их компания казалась живым воплощением чисто американского взгляда на жизнь; однако порой казалось, что они вообще не американцы. Просто Дик обладал непостижимым даром возвращать людям их собственное я — то самое, которое погубили многолетние компромиссы с далёкой от совершенства действительностью!

Но вот в полутёмный, задымленный зал, где витали ароматы разложенных на буфете экзотических закусок, вошла Николь. Её небесно-голубого цвета костюм был будто ворвавшееся с улицы лето. Видя по их глазам, как они восхищаются её красотой, и выражая им за это искреннюю признательность, она одарила всех лучезарной улыбкой. Первое время все наперебой демонстрировали свою учтивость и изящные манеры. Вскоре, однако, всё это им надоело — настало время обильных возлияний и горьких признаний. Затем начали строить планы. Мужчины распили три бутылки вина кряду, и трудно было сказать, вспомнит ли кто-нибудь из них, протрезвев, над чем же они так искренне смеялись! Сидевшие за столом дамы были настоящим олицетворением того, как изменчива и непредсказуема жизнь в Америке. Вот, например, Николь. Один её дед был самостоятельно сколотившим огромное состояние американским предпринимателем, а другой — графом из рода фон Липпе-Вайссенфельд. Мэри Норт была дочерью достигшего немалых высот в своём скромном ремесле обойщика, а между тем в числе её предков значился президент Тайлер¹⁰⁸. Родители Розмари были ничем не примечательными представителями среднего класса, однако сама она благодаря собственному таланту и целеустремлённости своей матери вознеслась на головокружительные вершины Голливуда! Их сходство друг с другом и отличие от большинства американских женщин, пожалуй, не в последнюю очередь было обусловлено тем, что в мире, где правят мужчины, они не чувствовали себя чужими. Им не нужно было пробивать себе путь, соперничая с сильным полом. Напротив, без мужчин их личностная самореализация была бы просто невозможна! Любой из них в равной степени шла роль соблазнительной куртизанки или образцовой жены, и решающую роль в этом играло не то, кому кем посчастливилось или не посчастливилось родиться, а то, удалось или не удалось каждой из них встретить в этой жизни того мужчину, с которым объединяет не только физическая близость, но и родство душ.

Нетрудно догадаться, что Розмари была в восторге от всего — и от собравшейся компании, и от самого застолья. Ей нравилось общаться в тесном кругу. Казалось, соберись за столом чуть больше народу — и это будет уже совсем не то. К тому же, её появление в их давно устоявшемся мире внесло в их привычные отношения новизну и свежесть. Когда стали расходиться, официант проводил Розмари в полутёмное помещение (такие есть во всех французских ресторанах), где при красноватом свете единственной тусклой лампочки она с трудом разобрала записанный на листке бумаги номер телефона и позвонила в «Фрэнко-Эмэрикен Филмз»¹⁰⁹. Да, конечно, у них имеется экземпляр «Папиной дочки». В данный момент он, к сожалению, в прокате, однако ближе к концу недели устроить просмотр не составит труда. Необходимо подъехать на Rue des Saintes Anges, 341¹¹⁰ и спросить там мистера Кроудера.

Крохотная комнатёнка, в которой находился телефон, была отгорожена от гардероба лишь ширмой, и, вешая трубку, Розмари вдруг услышала, как за вешалкой, в двух шагах от неё, кто-то шептался:

— Так значит, ты меня любишь?

— Безумно!

Это была Николь. Уже взявшаяся было за дверную ручку Розмари в нерешительности остановилась. И вдруг она услышала голос Дика:

— Если бы ты знала, как я хочу тебя! Послушай, давай сейчас бросим всё и поедем в отель!

Николь с трудом перевела дух. Розмари поразили не столько сами слова, сколько звучавшая в них страсть. Невольно став свидетельницей тайны, она почувствовала, что и сама к ней причастна.

— Я хочу тебя.

— Я подъеду в отель к четырём.

Вскоре голоса их, удаляясь, затихли, но поражённая этим коротким, совершенно случайно подслушанным ею разговором Розмари продолжала стоять, не решаясь открыть дверь. Первой её реакцией было удивление. Она всегда представляла себе и Николь, и Дика людьми совершенно самодостаточными — и вдруг такое непреодолимое влечение! Затем на неё обрушилось какое-то совершенно новое, глубокое и необъяснимое чувство. Она не могла сказать, притягивает её всё это или отталкивает; просто она знала, что отныне её жизнь уже больше никогда не будет так безмятежна, как прежде. Возвращаясь в зал, она готова была рыдать от одиночества, однако увиденная ею сцена была так трогательна, что ей хотелось снова и снова воскрешать её в своей памяти, и одно-единственное произнесённое Николь в порыве страстной благодарности слово — «Безумно!» — отдавалось в её мозгу непрестанным эхом. Безусловно, ей ещё только предстояло в полной мере осознать истинный смысл услышанного; но, как бы ни была она от него теперь далека, интуиция говорила ей, что ничего общего с пороком их отношения не имеют. При мысли о Дике и Николь она не чувствовала даже тени того отвращения, которое ей нередко приходилось преодолевать, играя в определённого рода любовных сценах!

И хотя касалось всё это, несомненно, только их двоих, она всё равно чувствовала, что отныне это стало частью её самой. Должно быть, поэтому, отправляясь вместе с Николь за покупками, Розмари лучше неё самой помнила о назначенном свидании. И на Николь она смотрела теперь иначе — оценивающе! Безусловно, таких красивых женщин Розмари раньше не встречала. Она обладает цельным и непреклонным характером, она верна и преданна, а ещё в ней есть что-то с трудом подвластное словам, но несомненно связанное с тем, как она сорит деньгами. Так, во всяком случае, считала усвоившая от матери ценности среднего класса Розмари. Она, в отличие от Николь, тратила заработанное. Собственно, и по Европе она сейчас путешествует лишь потому, что чуть более полугода тому назад она морозным январским днём шесть раз подряд с высокой температурой нырнула в ледяную воду — и сделала бы это и в седьмой, если бы мать ей позволила!

Прислушиваясь к советам Николь, Розмари выбрала и за собственные деньги купила два платья, две шляпы и четыре пары туфель. Что же касается самой Николь, то она делала покупки, сверяясь с огромным, занимавшим целых две страницы списком, а также мимоходом приобретала множество выставленных в сверкающих парижских витринах безделушек. Если какой-то предмет казался ей особенно красивым, но был явно не нужен, она всё равно его покупала — в качестве подарка для кого-нибудь из друзей! Она купила разноцветные бусы, надувные пляжные подушки, охапку искусственных цветов, кучу всяких сладостей, раскладную кровать для гостей, с десяток ридикюлей и шарфиков, пару попугаев-неразлучников¹¹¹, всякую утварь для игрушечного дома и три ярда¹¹² какой-то невероятной, напоминающей своей расцветкой креветок (последний писк моды!) ткани. Ещё она купила штук пятнадцать купальных костюмов, резинового аллигатора¹¹³, дорожный набор шахмат из золота и слоновой кости, пакет огромных полотняных носовых платков для Эйба и два замшевых жакета от Эрме¹¹⁴ — один зеленовато-синий, как птица зимородок¹¹⁵, другой ядовито-сиреневый, как цветущий ясенец¹¹⁶. Само собой разумеется, что смысл всех этих бесчисленных покупок заключался вовсе не в том, чтобы, как делают дорогие куртизанки, окружить себя приличествующей своему положению роскошью и одновременно вложить деньги в то, что в случае наступления тяжёлых времён можно будет выгодно продать. О нет, здесь было нечто совершенно иное! Для того, чтобы на белом свете существовало такое явление, как Николь, требовалось просто немыслимое количество человеческого мозга и труда! Это ради неё по выпяченному брюху североамериканского континента, от Чикаго до Калифорнии¹¹⁷, громыхали, сотрясая землю, товарные поезда; ради неё валил чёрный дым из фабричных труб; ради неё круглые сутки не переставали работать конвейеры, производящие всё, что только можно пожелать — от жевательной резинки до других конвейеров! Ради неё рабочие смешивали в огромных чанах зубную пасту и разливали по крохотным флакончикам тысячи тонн всевозможных лосьонов и притираний! Ради неё работницы в августе, забыв про сон, консервировали томаты; ради неё накануне Рождества в бесчисленных мелочных лавках, едва держась на ногах, выстаивали долгие часы продавщицы. Ради неё на бразильских кофейных плантациях до седьмого пота трудились достойные жалости потомки когда-то бывших хозяевами этого континента индейцев. Ради неё ночи напролёт не смыкали глаз отмеченные искрой божией, но при этом совершенно безвестные изобретатели, доводя до совершенства свои станки, автомобили и летательные аппараты — а затем, когда всё было готово, кляли судьбу, узнав, что их патентные права присвоены другими! Всё это были лишь некоторые из тех, кто платил дань Николь. И подобно тому, как расползающееся пламя бросает багряный отсвет на лицо не покидающего свой пост пожарного, вся эта огромная, находящаяся в непрестанном движении и не умолкающая ни днём, ни ночью система придавала лихорадочному расточительству Николь некий особый, ни с чем не сравнимый блеск. Собственно, всё это можно было рассматривать лишь как частный случай наиболее общих тенденций, да и исход в подобных случаях, как известно, предрешён; однако при всём при этом Николь была настолько совершенным олицетворением ценностей своего класса и своей эпохи, да к тому же излучала такую бездну обаяния, что Розмари вдруг захотелось быть на неё похожей.

Было уже без четверти четыре, а Николь и не думала никуда спешить. Вопреки обыкновению, ей вдруг вздумалось поговорить. Стоя с попугаем на плече посреди одного из магазинов, она сказала:

— А представьте, как бы всё сложилось, если бы в тот день вы не стали нырять в ледяную воду! Знаете, я порой задумываюсь о подобных вещах… Как раз перед началом войны мы были в Берлине. Мне было тринадцать лет; мы тогда ещё не знали, что матери оставалось жить считанные дни… И вот моя сестра получает приглашение на придворный бал! С ней должны были танцевать целых три наследных принца! Ну, знаете, через камергера¹¹⁸, по протекции… В общем, всё готово, через полчаса выезд — и вдруг ей становится плохо! Ужасная боль в боку и сильный жар. Позвали доктора. Он сказал, что это аппендицит и нужна операция. Но мать распорядилась иначе. Закрепив на животе пузырь со льдом, Бэби надела вечернее платье и отправилась на бал. До двух часов ночи она танцевала, а в семь утра ей сделали операцию…

Выходит, всё-таки хорошо, что она тогда не стала себя жалеть. Все достойные люди к себе безжалостны. Однако было уже четыре часа, и Розмари никак не могла перестать думать о Дике — там, в отеле, он сейчас не находит себе места! Как она смеет заставлять его ждать?! Она просто немедленно должна к нему ехать! «Почему, почему же ты медлишь?» — хотелось ей сказать Николь. «А раз не хочешь — то тебе найдётся замена!» — кричало её сердце. Однако Николь решила зайти ещё в один магазин, где купила три броши. Первую она тотчас же подарила Розмари, вторую выбрала себе, а третью велела доставить в отель для Мэри Норт. И только после этого она, казалось, вспомнила. Вдруг задумавшись, она остановила такси.

— До встречи! — сказала она. — Не правда ли, мы неплохо провели время?

— Просто отменно! — ответила Розмари.

Увы, всё оказалось намного труднее, чем она думала. Она смотрела вслед отъезжающему автомобилю, и её сердце просто разрывалось от боли!

Глава 13

Обогнув траверс¹¹⁹, Дик шагал по дощатому настилу вдоль траншеи. Посмотрев в перископ¹²⁰, он встал на ступеньку и заглянул за бруствер¹²¹. Прямо перед ним под тусклым небом виднелась деревушка Бомон-Амель¹²²; слева безмолвными свидетелями трагедии стояли холмы Типваля¹²³. Поднеся к глазам полевой бинокль, он вдруг почувствовал, что в горле у него застрял ком…

Пройдя к следующему траверсу, Дик присоединился к остальным. Он был глубоко взволнован, и ему просто необходимо было дать выход переполнявшим его чувствам. И хотя, в отличие от Эйба, сам он на войне не был, сегодня молчать о ней было свыше его сил. Он должен был рассказать им всем, чтобы они поняли…

— За каждую пядь земли в тот год приходилось расплачиваться десятками человеческих жизней¹²⁴, - сказал он Розмари. Стараясь разделить его чувства, она взглянула на простиравшуюся перед ними зелёную равнину, на которой местами виднелись ещё совсем молодые деревья — самому старшему из них не могло быть более шести лет! Пожалуй, скажи сегодня Дик, что вот-вот начнётся артиллерийский обстрел — ей бы и в голову не пришло в этом усомниться! Её любовь достигла той черты, за которой кончается эйфория и начинается страдание. Бедняжка была в отчаянии и просто не представляла, что делать. Ах, и почему только мать не захотела поехать вместе с ними? Она могла бы и успокоить и дать совет…

— Ну что ж, с тех пор в лучший мир по разным причинам отправилось уже довольно много народу… И мы когда-нибудь отправимся! — в порядке утешения заметил Эйб.

Розмари молчала, затаив дыхание. Ей хотелось, чтобы Дик продолжал.

— Видите, вон там река? Мы с вами можем дойти до неё за две минуты. А в тот год британские солдаты шли к ней целый месяц! Целая империя медленно ползла вперёд… И те, кто шёл сзади, топтали ногами трупы тех, кто до этого шёл впереди… А другая империя тем временем так же медленно, по дюйму¹²⁵ в день, отползала назад, и там, где она была, оставались лишь залитые кровью лохмотья. Я больше чем уверен, что нынешнее поколение европейцев ни на что подобное уже не решится!

— Да ладно! — возразил ему Эйб. — Давно мы перестали говорить о Турции¹²⁶? А Марокко¹²⁷?

— Это нельзя сравнивать. Такого, как творилось на западном фронте, теперь долго не будет. Есть, конечно, среди молодёжи уверенные в обратном — но они заблуждаются! Можно заново одержать первую победу на Марне¹²⁸ — но только не это! Для этого нужна была вера в бога и годы благоденствия и непоколебимая уверенность в завтрашнем дне и тогдашние, именно тогдашние отношения между классами! Ни русские, ни итальянцы на этом фронте не продвинулись бы ни на шаг! Здесь нужна память на уровне чувств, а не мозгов! Ну, это когда сам не знаешь, отчего наворачиваются слёзы… Рождество, на открытках — кронпринц со своей невестой¹²⁹, маленькие кафе в Валансе¹³⁰, пивные под открытым небом на Унтер-ден-Линден¹³¹, свадьбы в ратуше¹³², поездки на дерби¹³³ и дедушкины бакенбарды…

— Как мне кажется, подобные методы в шестьдесят пятом году применял генерал Грант¹³⁴. Вспомните битву под Питерсбергом¹³⁵!

— Ничего подобного! Генерал Грант заимствовал свои методы на скотобойне. А это всё создали другие: Жюль Верн¹³⁶ и Льюис Кэрролл¹³⁷, и — вы не помните, кто написал «Ундину»¹³⁸? — и те деревенские священники, что не прочь поиграть в кегли¹³⁹, и марсельские marraines¹⁴⁰, и девчонки, которых совращали на задворках Вюртемберга¹⁴¹ и Вестфалии¹⁴². Ведь сражались-то по сути дела за любовь! Здесь целое столетие… Целое непрожитое столетие любви. Сколько тысяч простых солдат погибли здесь, не долюбив! Сколько тысяч невест не обвенчавшись стали вдовами! Да, это и вправду была битва за любовь — последняя в истории!

— Ещё немного — и ты скажешь, что за генерала здесь был Дэйвид Лоренс¹⁴³! — съязвил Эйб.

— Вот здесь… Вот здесь безумная любовь фугасной миной¹⁴⁴ взорвала мой мир, где всё дышало тихой красотой, и я спокоен был и знал свой путь, — не обращая на него внимания, вдруг продекламировал Дик и взглянул на Розмари: — Не так ли, Мисс?

— Ах, откуда мне знать?! — о чём-то напряжённо думая, ответила она. — Вам это виднее…

Стоило Дику с Розмари отойти ненадолго в сторону, как на них вдруг обрушился град камней и комьев земли.

— Во мне проснулся дух войны! — закричал из-за следующего траверса Эйб. — Я оставил в Огайо¹⁴⁵ целое непрожитое столетие любви, так что сегодня этой траншее крышка! Я намерен разбомбить её к чёртовой матери! — над насыпью показалась его голова. — Пиф-паф, вы что, правил не знаете? Почему не падаете? Ведь это же была граната!

Розмари засмеялась, а Дик наклонился было, чтобы набрать камней и, в свою очередь, запустить ими в Эйба, но тут же передумал.

— Здесь не место дурачиться, — почти извиняющимся тоном сказал он ей. — Пусть порвалась серебряная нить и пусть разбилась золотая чаша и тому подобное, но я всю жизнь был романтиком и навсегда таким останусь…

— Я тоже, — ответила она.

Покинув тщательно отреставрированную траншею, они вышли прямо к мемориальному парку Ньюфаундленд¹⁴⁶. Читая одну из надписей, Розмари вдруг разразилась слезами. Ей чисто по-женски нравилось подчиняться Дику, когда он давал ей понять, что следует считать забавным, а что заслуживает скорби. Однако более всего на свете ей хотелось, чтобы он понял, как сильно она его любит, тем более что эта любовь перевернула всю её жизнь, и потому даже здесь, где всё дышит горем, она стоит охваченная сладостным томлением.

Затем они сели в машину и отправились обратно в Амьен¹⁴⁷. Вдруг заморосил тёплый дождь, и молодые, выросшие уже после войны деревья дружно зашелестели листвой. По обе стороны дороги то и дело вздымались огромные, похожие на погребальные костры, кучи неразорвавшихся снарядов, гильз¹⁴⁸, бомб, гранат и всего того, что осталось от солдатского обмундирования: каски, штыки, ружейные приклады¹⁴⁹, а также более шести лет пролежавшая в земле и от этого насквозь прогнившая военная форма. Всё это было аккуратно рассортировано и сложено. И вдруг, когда машина повернула за угол, они увидели кладбище — необозримое море из белых надгробий! Дик попросил водителя остановиться.

— Смотрите, вон там стоит та самая девушка! До сих пор с венком…

Выйдя из автомобиля, он подошёл к ней. Держа в руках венок, она с робким видом стояла у входа. Здесь же, неподалёку, было и её такси. Это была та самая рыжеволосая девушка из Теннесси¹⁵⁰, с которой сегодня утром они познакомились в поезде. Она приехала из Ноксвилла¹⁵¹, чтобы возложить венок на могилу своего погибшего брата. Она казалась нервной и издёрганной.

— Боюсь, что в военном департаменте мне дали не тот номер, — пожаловалась она Дику. — Я нашла могилу, а на ней совершенно другое имя! Я здесь с двух часов. Всё хожу и хожу, ищу и ищу, а могил-то ведь не счесть!

— В таком случае на вашем месте я бы просто взял да и возложил венок на любую могилу, не читая, чьё на ней имя, — посоветовал ей Дик.

— Вы считаете, что это верное решение?

— Я уверен, что ваш брат его бы одобрил.

Тем временем близилась ночь, а дождь уже лил как из ведра.

Войдя на кладбище, она оставила венок на первой попавшейся могиле и, вернувшись, приняла предложение Дика отпустить такси и ехать в Амьен вместе с ними.

Услышав её историю, Розмари вновь расплакалась. Да, сегодня ей довелось пролить немало слёз, однако она чувствовала, что все события этого необычайного, переполненного впечатлениями дня помогут ей понять что-то очень важное. Правда, она не могла сказать словами, что же именно. Пройдёт совсем немного времени — и она будет вспоминать весь этот день, от начала до конца, как сплошное счастье — то самое, которое, когда оно ещё не закончилось, кажется не более чем переходом от радостей прошлого к радостям будущего, а когда уже закончилось, то оказывается, что прекраснее него ничего-то и не было!

Когда стали подъезжать ближе к тёмно-фиолетовым очертаниям Амьена, город показался ей полупустым. Он, точь-в-точь как некоторые вокзалы, например, Гар-дю-Норд¹⁵² в Париже или Ватерлоо¹⁵³ в Лондоне, ещё хранил скорбный след войны. Днём такие города кажутся сплошным разочарованием: как и двадцать лет назад, по булыжной мостовой перед собором¹⁵⁴  всё бегают и бегают взад-вперёд крохотные трамвайчики, и даже само небо, выцветшее, как на старых фотографиях, будто дышит прошлым! Однако с наступлением ночи на первый план выходит всё, за чем обычно едут во Францию. Бойкие здешние путаны заглядывают вам в глаза, в бесчисленных кафе не умолкают сотни спорщиков (отовсюду то и дело доносятся их «Voila!¹⁵⁵»), а мимо всё плывут и плывут в обнимку влюблённые парочки — плывут в никуда, радуясь, что хоть это бесплатно. До прибытия поезда их пристанищем стала высокая аркада¹⁵⁶. Музыка, дым и разговоры — всё уносилось ввысь и таяло под её сводами. Оркестр специально для них исполнил «Yes, we have no bananas»¹⁵⁷, и все они дружно аплодировали, ведь дирижёр казался таким счастливым! Девчушка из Теннесси напрочь забыла о своих бедах и веселилась вместе со всеми. Она даже начала строить глазки Дику и Эйбу, завлекая их на латиноамериканский лад, а они, наблюдая за ней, добродушно посмеивались.

Затем, оставив истлевать под тёплым дождём некогда павших в бою вюртембержцев, прусских гвардейцев, манчестерских¹⁵⁸ рабочих, выпускников Итона¹⁵⁹ и альпийских стрелков¹⁶⁰, они сели в поезд и отправились обратно в Париж. Ужинали купленными в привокзальном ресторане бутербродами с итальянской колбасой под названием «мортаделла»¹⁶¹ и итальянским же сыром «бель-паэзе»¹⁶², запивая всё это вином божоле¹⁶³. Николь казалась рассеянной, то и дело беспокойно кусала губы и всё читала один из принесённых Диком с мемориального комплекса буклетов. Её супруг, как всегда, по-быстрому войдя в курс дела и максимально всё упростив, умудрился даже из этой поездки сделать некое отдалённое подобие устраиваемых ими дома приёмов!

Глава 14

Следующим пунктом программы было посещение Выставки декоративных искусств¹⁶⁴, однако по прибытии в Париж Николь заявила, что устроенная там грандиозная иллюминация её утомляет. Она решила остаться в отеле «Roi George»¹⁶⁵, и при виде того, как, мелькнув под двумя скрещёнными лучами горевших в вестибюле ламп, растаял за стеклянной дверью её силуэт, Розмари почувствовала странное облегчение. Николь обладала какой-то магической способностью влиять на её жизнь — и надо признать, что влияние это далеко не всегда было предсказуемым и позитивным, как, например, влияние матери. Откровенно говоря, Николь она немного побаивалась — никогда не знаешь, чего от неё ожидать!

В одиннадцать часов она сидела с Диком и Нортами в совсем недавно открывшемся на Сене плавучем кафе. Река мерцала от бесчисленного множества освещавших мосты огней. Излучавшая холодный свет луна многократно отражалась в воде. В те дни, когда Розмари жила здесь с матерью, по воскресеньям они иногда садились на маленький пароходик и устраивали нечто вроде экскурсии до Сюрена¹⁶⁶. А по пути всё строили планы на будущее. С деньгами у них тогда, правда, было довольно туго, однако миссис Спирз так свято верила в исключительную красоту своей дочери и к тому же столько усилий приложила, чтобы воспитать в ней необходимую для успеха целеустремлённость, что готова была истратить на неё всё до последнего — в расчете на то, что когда её девочка повзрослеет и станет сниматься в кино, они обе получат крупный выигрыш.

С тех самых пор, как Розмари с Дайверами и Нортами вновь приехала в Париж, от Эйба пусть и несильно, но постоянно пахло спиртным; глаза его покраснели от вина и солнца. Она только сейчас заметила, что он буквально на каждом шагу находит возможность выпить, и задумалась о том, как к этому относится Мэри. А Мэри чаще смеялась, чем говорила, и поэтому Розмари почти ничего о ней не знала. Ей нравились её тёмные прямые волосы. Она зачёсывала их назад, они рассыпались естественным каскадом, и это было красивее самой замысловатой причёски. Порой несколько выбившихся прядей падали ей на лоб, и она не обращала на них внимания до тех пор, пока волосы не начинали лезть ей в глаза. Затем, однако, она нетерпеливо встряхивала головой — и своенравные пряди мгновенно возвращались на место!

— Эйб, а давай ты сейчас допьёшь свой виски¹⁶⁷, и мы пойдём спать, а? — голос Мэри казался совершенно беззаботным, и только где-то очень глубоко в нём угадывалась тревога. — Не то ты у меня совсем раскиснешь, а ведь тебе ещё надо на пароход успеть…

— Уже очень поздно, — сказал Дик. — Нам всем пора идти.

Исполненное неподражаемого достоинства лицо Эйба вдруг сделалось упрямым.

— О нет! — решительно заявил он и крепко задумался. — Нет, — повторил он. — Ещё нет. Давайте возьмём ещё одну бутылку шампанского.

— С меня хватит, — сказал Дик.

— А о Розмари я должен думать? Знаете, она ведь прирождённый алкоголик! У неё под кроватью бутылка джина¹⁶⁸! Мне её мать рассказывала…

И он выплеснул ей в бокал всё, что оставалось в первой взятой ими бутылке. Почти сразу же после прибытия в Париж ей сделалось плохо оттого, что она влила в себя сразу несколько литров лимонаду, и с тех пор она пила только чай. Однако в этот раз она подняла бокал и пригубила.

— Что я вижу?! — воскликнул Дик. — Разве вы не говорили мне, что не пьёте?!

— Разве я говорила вам, что собираюсь в монастырь?

— Но как же ваша мать?

— Я выпью только этот бокал — и всё.

Она вдруг ощутила в этом потребность. Дик пьёт, пусть и немного, но всё же пьёт, и кто знает, быть может, это их сблизит и так или иначе облегчит ей тот шаг, на который, она чувствовала, ей пора решиться. Быстро отпив несколько глотков, она поперхнулась и, откашлявшись, сказала:

— Кроме того, вчера у меня был день рождения! Мне восемнадцать.

— Но почему же вы нам ничего не сказали?! — изумились все в один голос.

— Я знала, что вы станете суетиться и придавать себе хлопот, — ответила она и допила шампанское. — Будем считать, что эта наша встреча и есть мой праздник!

— Не смейте даже думать! — категорически заявил Дик. — Не далее как завтра по случаю вашего дня рождения будет устроен праздничный ужин. Прошу всех присутствующих иметь это в виду. Восемнадцать — дата серьёзная!

— Я когда-то думала, что до восемнадцати жизнь — это сплошные игрушки, — вспомнила Мэри.

— Считай, ты не ошиблась, — ответил ей Эйб. — Вот только и после то же самое…

— Эйбу всё игрушки, пока он не сядет на пароход, — сказала она. — В этот раз он всё как следует распланировал, и сразу же по прибытии в Нью-Йорк…

Однако в голосе её чувствовалась усталость. Мэри сама не верила в то, что говорила! В действительности их с Эйбом жизнь уже давным-давно превратилась в одну сплошную череду благих намерений…

— Он в Америке будет писать музыку, а я в Мюнхене¹⁶⁹ буду заниматься вокалом. Выходит, когда мы встретимся, для нас не будет ничего невозможного!

— Это просто восхитительно, — согласилась уже слегка захмелевшая Розмари.

— А теперь давайте закажем для нашей именинницы ещё шампанского! Оно способствует стабилизации деятельности лимфатических желез¹⁷⁰! Как вы знаете, они начинают функционировать лишь после достижения восемнадцатилетнего возраста!

Дик снисходительно засмеялся. Он любил Эйба, но давно уже утратил в отношении него все надежды.

— С медицинской точки зрения это не соответствует действительности. Кроме того, мы уходим.

— Эх, что-то мне подсказывает, что мои творения завоюют Бродвей¹⁷¹ намного раньше, чем выйдет твой научный труд! — слегка задетый его покровительственным тоном, пренебрежительно бросил Эйб.

— Очень и очень на это надеюсь, — спокойно ответил Дик. — Просто очень. Ради этого я даже готов вообще бросить то, что вы изволите величать моим «научным трудом»…

— Но Дик! — в голосе Мэри вдруг прозвучал испуг и ужас. Розмари поразило его лицо: она в жизни не думала, что оно может быть таким — лишённым всякого выражения! И поняв, что за этими его словами скрывается какая-то горькая тайна, она сама чуть было не вскрикнула вслед за Мэри: «Но Дик!»

Однако Дик вдруг снова рассмеялся и, добавив «… и приступить в другому труду, не менее научному!», поднялся из-за стола.

— Ах, Дик, подождите же! Можно вас спросить…

— В другой раз. Спокойной ночи, Эйб! Спокойной ночи, Мэри!

— Спокойной ночи, наш дорогой Дик! — Мэри улыбнулась так, как будто сидеть с пьяным вдрызг супругом в ночном плавучем кафе — это и есть высшее в мире счастье. В ней была какая-то поразительная, никогда не позволявшая ей впадать в тоску жизненная сила. Всюду следуя за своим мужем, Мэри умела быть разной и непрестанно пленять новизной, однако ей никогда не удавалось убедить Эйба встать на путь спасения. Порой она с ужасом думала о том, к чему может привести его беспробудное пьянство. Но в глазах её вопреки всему светилась надежда. Должно быть, именно поэтому Мэри и стала для них чем-то вроде приносящего удачу талисмана!

Глава 15

— Скажите, что это за труд, который вы грозились бросить? — спросила Розмари, когда они сели в такси. Она смотрела Дику в глаза, и лицо её было очень серьёзно.

— Уверяю вас, мисс, ничего особенного.

— Вы, должно быть, учёный?

— Увы, я всего лишь врач.

— Надо же! — на лице Розмари отразился восторг. — Мой папа тоже был врачом. Тогда почему же вы не…

Она вдруг смутилась и замолчала.

— Не беспокойтесь, мисс, мне нечего скрывать, — поспешил успокоить её Дик. — Вам не стоит терзать себя мыслями о том, будто я нарушил клятву Гиппократа и бежал на Ривьеру, чтобы укрыться там от ответственности. Просто в данный момент у меня нет практики. Кто знает, вполне возможно, что когда-нибудь она у меня снова будет.

Розмари молча подняла на него глаза. Губы её просили поцелуя. Мгновение он смотрел на неё, делая вид, что ничего не понял. Затем, слегка обняв её, прижался щекой к её щеке — нежной и шелковистой. И снова посмотрел на неё долгим взглядом.

— Такая милая малышка, — произнёс он задумчиво.

Она ответила ему улыбкой; её пальцы ласково касались мягкой ткани его пиджака.

— Я люблю вас, — сказала она. — Вас и Николь. Собственно, это моя тайна. Я даже не могу говорить о вас — ни с кем! Не хочу, чтобы другие знали, какой вы… необыкновенный! Честно — я люблю вас и Николь. Люблю.

Боже мой, сколько же раз ему уже приходилось это слышать! Даже слова одни и те же…

И вдруг она подалась ему навстречу, лицо её коснулось его лица, и он, словно напрочь позабыв, сколько ей лет, поцеловал её так, что им обоим вскружило головы.

Затем, слегка отстранившись, она вздохнула.

— Я приняла решение. Мы с вами должны расстаться.

Дик встревожился: разве он дал ей повод думать, что они вместе?

— Но как вы можете?! — с трудом найдя в себе силы казаться беззаботным, полушутя возразил он. — Я так увлёкся…

— А я вас так любила! — как будто они встречаются уже долгие годы! И на щеках у неё заблестели слёзы:

— Я вас так любила-а!

Он хотел было засмеяться, но вдруг услышал, как кто-то его собственным голосом произнёс:

— А вы, оказывается, не только прекрасны, но и гениальны! Что бы вы ни изображали — застенчивость или влюблённость — всё у вас выглядит естественно, как сама жизнь!

В такси было темно и тесно; пахло духами, которые Розмари купила себе по настоянию Николь. Она снова прильнула к нему, и он её поцеловал — но поцелуй вышел пресный. Дик понимал, что её терзает страсть, однако ни губы её, ни глаза ничем этой страсти не выдавали; он не ощутил ничего, кроме слабого привкуса шампанского. В отчаянии она прижалась к нему ещё теснее, и, поцеловав её в третий раз, он поразился невинности этих губ. Он поразился взгляду, который в минуту, когда слились их уста, был устремлён не на него, а куда-то ввысь, во тьму и бездну ночи, во тьму небес! И, поразившись, он разом к ней остыл. Откуда ей знать теперь, что страсть — это источник наслаждения? Ведь лишь тогда, когда она поймёт это и позволит своей страсти владеть её душой и телом, он сможет взять её, ни о чём не спрашивая и ни о чём не сожалея!

Её номер располагался почти напротив того, в котором жили они с Николь, но ближе к лифту. Когда он проводил её до двери, она вдруг сказала:

— Я прекрасно понимаю, что вы меня не любите. Вы и не должны… Но вы, кажется, недовольны, что я утаила от вас свой день рождения, не так ли? Ну что ж, тайна открылась, и теперь в качестве подарка я прошу вас сделать для меня одну вещь. Просто зайдите на минуту ко мне в номер и выслушайте то, что я хочу вам сказать. Поверьте, я не задержу вас…

Когда они вошли и он закрыл дверь, она подошла к нему почти вплотную и, не касаясь его, лишь молча подняла на него взгляд. Время давно перевалило за полночь, и от усталости у неё в лице не было ни кровинки. Белая гвоздика! Как воспоминание о праздничном веселье…

— Когда вы улыбаетесь, — в его голосе вновь зазвучала отеческая нежность, быть может, потому, что от Николь их теперь отделяли лишь две тонкие стены и узкий коридор, — когда вы улыбаетесь, мне так и кажется, что я вот-вот увижу, где у вас недавно выпал молочный зуб!

Но было слишком поздно.

— Возьмите же меня! — прижавшись к нему всем телом, прошептала она в отчаянии.

— С удовольствием, но куда?

И вдруг его поразила страшная догадка.

— Возьмите, умоляю вас! — продолжала тем временем она. — Пусть всё произойдёт так, как… ну, вы поняли, как обычно бывает! Знаете, мне всегда было страшно даже думать о том, чтобы отдаться мужчине… Но теперь всё иначе. Пусть даже мне будет больно… Будет, конечно, но это совершенно не важно! Я хочу, чтобы вы это сделали…

Розмари поражалась самой себе. Она в жизни не думала, что когда-либо станет произносить вслух подобные вещи. Всё, что она когда-либо читала, видела, о чём мечтала в течение десяти лет школьного затворничества, вдруг разом всплыло в её памяти. И тогда, вдруг поняв, что это — одна из её лучших ролей, она с удвоенным пылом бросилась в омут своих не на шутку разыгравшихся чувств.

— Но это… Это невозможно, — заколебался Дик. — Кстати, вам не кажется, что всему виной шампанское? Давайте постараемся об этом забыть.

— О нет, ни за что на свете! Я прошу, возьмите же меня сейчас — и никогда больше! Я должна, наконец, узнать, как это бывает… Я принадлежу вам и хочу… хочу, чтобы это было взаправду…

— А вы не думали, что это может оскорбить Николь?

— Николь не узнает. Это касается только вас и меня.

— Возможно, но как вы смотрите на тот факт, что я её люблю? — терпеливо продолжал он её отговаривать.

— Но ведь любить можно не только одного человека, правда? Я, например, люблю маму и люблю вас. Но вы для меня теперь значите больше, чем она…

— …И, наконец, в четвёртых, в данный момент вы не испытываете ко мне абсолютно никакой любви, но если это произойдёт, то она наверняка возникнет, и тогда ваша жизнь превратится в один сплошной кошмар!

— О нет! Я клянусь, что никогда больше вас не увижу! Я завтра же вернусь на Ривьеру, и оттуда мы с мамой отправимся в Америку.

А вот это уже никак не входило в его планы. Он слишком явственно помнил детскую свежесть её губ. И он заговорил с ней иначе:

— Поверьте, это просто у вас такое настроение…

— Ах, умоляю вас, ни о чём не тревожьтесь. Даже если я забеременею… Тогда можно будет просто поехать в Мексику¹⁷², как одна девчонка на студии… Ну, вы поняли. Видите ли, всё это, оказывается, совсем не так, как я себе раньше представляла. Раньше я терпеть не могла, когда меня целовали… по-настоящему, — увы, она всё ещё считала, что это непременно должно произойти! — Знаете, у многих… Ну, просто зубы огромные, и это неприятно! А с вами всё совсем иначе. Всё просто чудесно… И я хочу, чтобы вы это сделали.

— То есть вас интересуют различные виды поцелуев, и вы просите меня поделиться с вами своим опытом. Я правильно понял?

— Ах, да перестаньте же! Я не маленькая. Я знаю, что вы меня не любите, — она вдруг притихла. — Да иначе и быть не может. Я для вас — ничтожество!

— Глупости! Вы для меня — прелестное дитя!

«Которое ещё учить и учить», — добавил он мысленно.

Дыхание её участилось, но она молчала. Наконец Дик сказал:

— Видите ли, мисс, всё это решаем не мы, а, должно быть, судьба…

Лицо её поникло от боли и разочарования.

— Так что давайте мы с вами просто, — хотел было продолжить он, но тотчас запнулся, увидев, что она плачет.

Тогда он подошёл и молча сел рядом с ней на кровать. Он вдруг почувствовал себя не в своей тарелке. Нет, не то чтобы он подумал, что поддаться на её уговоры и подарить ей несколько часов счастья было бы этичнее, чем заставлять её страдать; невозможность этого была для него более чем очевидна. Просто всё обычно свойственное ему самообладание, вся его уравновешенность и умение с достоинством выходить из любой ситуации при виде женских слёз разом испарились.

— Я знала, что этим кончится, — всхлипывала она. — Я просто надеялась… А надеяться было не на что.

Он встал.

— Спокойной ночи, милая малышка! Всё это ужасно стыдно. Давайте раз и навсегда вычеркнем это из нашей жизни. — Странно, но именно этими словами перед сном успокаивают душевнобольных! — Вы даже не представляете, сколько пылких юношей ещё будут искать вашей любви! Один из них непременно добьётся от вас взаимности, и вы будете счастливы, что сберегли для него не только своё тело, но и душу! Конечно, всё это не ново, но однажды вы убедитесь, что именно так оно и есть!

Подняв заплаканные глаза, она увидела, как он шагнул к двери. Она смотрела на него в замешательстве, не имея ни малейшего понятия о том, что творится в данный момент у него в голове. Вот он медленно и нерешительно сделал ещё один шаг, затем, вдруг обернувшись, вновь бросил на неё взгляд, и на мгновение ей снова захотелось украсть его у целого мира и, заключив в объятия всего как есть, спрятать где-то глубоко-глубоко, внутри себя… Чтобы эти глаза, и губы, и волосы принадлежали только ей! Но вот он уже коснулся рукой двери. Понимая, что надеяться ей больше не на что, она положила голову на подушку. Дверь за ним закрылась. Тогда Розмари, всё ещё чуть слышно всхлипывая, встала и, подойдя к зеркалу, принялась расчёсывать свои волосы. Следуя сложившейся ещё в детстве привычке, она провела по ним гребнем ровно сто пятьдесят раз. Затем ещё сто пятьдесят. А когда правая рука у неё заболела, она взяла гребень в левую и начала всё сначала…

Глава 16

Проснулась она со жгучим чувством стыда и раскаяния. Подойдя к зеркалу и увидев в нём отражение собственной красоты, она отнюдь не почувствовала себя счастливее. Мало утешения принесло ей и переадресованное матерью письмо от того парнишки, с которым прошлой осенью она танцевала на университетском балу. Он сообщал, что находится в Париже… Всё это было теперь как из прошлой жизни! Прекрасно понимая, какой пыткой для неё сейчас будет необходимость смотреть в глаза Дайверам, она с двойной тяжестью на сердце вышла из номера. Однако, встретившись с Николь и отправившись вместе с ней к портнихе, она владела собой ничуть не хуже своей блистательной подруги! В конце концов ничего не подозревающая Николь сама же и подарила ей долгожданное утешение. «Большинство людей почему-то думает, что окружающие придают их поступкам гораздо большее значение, чем это есть на самом деле. Им кажется, будто между людским одобрением и неодобрением лежит целый мир, а между тем от одного к другому рукой подать!» — заметила она, когда они вышли из магазина, в котором встретили чем-то очень расстроенную продавщицу. Ещё вчера подобное замечание вызвало бы в пылкой душе Розмари бурю гнева; сегодня же ей так хотелось убедить себя, будто всё произошедшее вчера было в порядке вещей, что она приняла его с восторгом. Она восхищалась красотой Николь, восхищалась её мудростью — и впервые в жизни ревновала! Как раз перед их отъездом в Париж её мать тем самым небрежным тоном, которым, как знала Розмари, она произносит наиболее значительные для себя вещи, сказала, что миссис Дайвер — истинное воплощение красоты. При этом она даже не пыталась скрыть тот факт, что её собственная дочь, по её мнению, рядом с Николь кажется не более чем гадким утёнком! Тогда Розмари, которой лишь совсем недавно позволено было считать себя не хуже большинства, это совсем не волновало. Она привыкла считать свои неплохие внешние данные чем-то скорее благоприобретённым, нежели врождённым — как, например, её хороший французский. Теперь, однако, сидя вместе с Николь в такси, она невольно себя с ней сравнивала. Казалось, всё её совершенное тело создано для любви. Эти губы — то плотно сжатые, то полуоткрытые, словно в ожидании поцелуя… Николь была красавицей в юности и потом, в зрелые годы, когда кожа на её высоких скулах станет тоньше, а черты лица — отчётливее, она будет по-прежнему ею оставаться. То, что делает её прекрасной, не подвластно времени! Ведь была же она когда-то воплощением чисто саксонского типа красоты — нежно-розовый румянец, роскошные белокурые волосы… Но теперь, когда их оттенок стал насыщеннее, и они более не затмевают своей собственной красотой красоту её лица, она от этого лишь выиграла!

— А вон там мы когда-то жили, — сказала вдруг Розмари, указав рукой на одно из зданий на Rue des Saints-Peres¹⁷³.

— Что вы говорите! Надо же было случиться такому совпадению! — ответила Николь. — Знаете, когда мне было лет двенадцать, мы с матерью и Бэби однажды тоже прожили здесь целую зиму!

И она указала на стоявший как раз напротив бывшего пансиона Розмари отель. Два облупившихся фасада сурово взглянули на них, напомнив обеим нелёгкое детство.

— Мы тогда только-только построили в Лейк-Форест¹⁷⁴ дом, и приходилось экономить, — продолжала Николь. — Ну, то есть, экономили-то мы с Бэби да ещё гувернантка, а мать путешествовала.

— Мы тоже экономили, — ответила Розмари, подумав, что экономить можно по-разному.

— Наша родительница всегда выражалась очень изысканно, — с обворожительным смехом сказала Николь, — и вместо того, чтобы называть этот отель «дешёвым», предпочитала величать его «небольшим». И если наши великосветские друзья спрашивали у нас, где мы живём, мы никогда не говорили им, что прозябаем во вшивой дыре в самом центре бандитского квартала и радуемся, если в кранах вдруг появляется вода! О нет! Мы лишь скромно сообщали им, что обитаем «в небольшом отеле». Дескать, жить в большом отеле — это признак дурного вкуса! К тому же, мы не любим шума… Разумеется, наши друзья видели нас насквозь, и скрыть правду было просто невозможно, но мама всегда хвалила нас за то, что мы умеем вести себя по-европейски. Она родилась немецкой подданной и уж поверьте, толк в этом знала! Правда, у самой-то у неё мать была американка, и воспитывалась она в Чикаго. Выходит, что американского в ней было всё же больше, нежели европейского…

Через пару минут они должны были присоединиться к остальным, и, выйдя вместе с Николь из такси на Rue Guynemer¹⁷⁵, напротив Люксембургского сада¹⁷⁶, Розмари мысленно настраивала себя на неотвратимую встречу с Диком. Ланч решено было устроить у Нортов. Их квартира находилась на самом верхнем этаже, и в ней всё уже было готово к отъезду. Где-то далеко внизу ветер раскачивал кроны деревьев. Как же непохож был этот день на вчерашний! Стоило им с Диком оказаться лицом к лицу, как она тут же поняла, что всё в порядке, что всё просто прекрасно! У неё было такое чувство, будто их исполненные нежности взгляды соприкасаются друг с другом, словно крылья влюблённых птиц! Ещё чуть-чуть — и он поймёт, что больше не сможет без неё обойтись! Какое-то совершенно безудержное счастье пульсировало во всём её теле, а на душе вдруг стало спокойно и ясно: с уверенностью в ответном чувстве Дика к ней пришла, наконец, безмятежность. Во всём её существе, казалось, звучала неповторимая мелодия любви! На Дика она почти не смотрела — а зачем? Она и так знает, что всё будет хорошо.

После ланча Дайверы, Норты и Розмари отправились на «Франко-Эмэрикэн Филмз». Там их должен был встретить Коллис Клэй, тот самый парнишка, с которым она когда-то давно познакомилась в Нью-Хейвене и вновь созвонилась сегодня. Он был родом из Джорджии¹⁷⁷ и, как, собственно, большинство южан, получивших образование в северных штатах, привык делить жизнь на белое и чёрное и более всего на свете боялся хотя бы на шаг отступить от так называемых стандартов. Странно, но прошлой зимой он ей очень даже нравился! Однажды им довелось вместе ехать на автомобиле из Нью-Хейвена в Нью-Йорк, и всю дорогу они держались за руки. Теперь же он для неё — пустое место.

В зале для просмотров она сидела между Коллисом Клэем и Диком. Пока механик ставил в аппарат киноплёнку с «Папиной дочкой», какой-то французский чиновник от киноискусства то и дело увивался около Розмари, пытаясь говорить с ней на американском сленге¹⁷⁸. «Ты слышь, брат, — крикнул он механику, когда в киноаппарате что-то заело, — ты того… в общем, не подкачай!» Но вот, наконец, свет погас, послышался резкий щелчок, изнутри аппарата донеслось привычное ей жужжание — и они с Диком оказались наедине! В потёмках они обменялись взглядами.

— Розмари, милая! — чуть слышно прошептал Дик. Их плечи соприкоснулись. Где-то в самом конце ряда беспокойно заёрзала на своём месте Николь, а Эйб потом целых пять минут заходился кашлем и нарочито громко сморкался. Затем, наконец, в зале воцарилась тишина, и начался фильм.

Неужели это она — прошлогодняя первокурсница с волнистыми, ниспадающими вдоль спины волосами?! Они неподвижны, как у древней глиняной статуэтки… Даже не верится — такая юная и невинная, нежный цветочек, с любовью и заботой взращённый матерью! Вот она — живое воплощение сугубо по-американски непритязательного взгляда на жизнь и искусство! — сидит себе в своей комнате и вырезает ножницами из картона новую куклу. Ну что ж, это и есть, по-видимому, предел мечтаний пустоголовой шлюхи по имени Америка! Она вдруг вспомнила, какой свежей и обновлённой чувствовала себя, когда впервые надела это шёлковое платье.

Папина дочка! Такая славная, а главное храбрая малышка! А сколько ей пришлось страдать! Такая вся правильная, такая безупречная — ну просто идеал! Мгновение — и её махонький кулачок разит наповал порок и похоть; неотвратимое становится предотвратимым, рушатся, словно карточные домики, сложнейшие логические построения, и кажется, что сама судьба идёт ей навстречу! Домохозяйки всей страны, напрочь позабыв, что их ожидают горы немытой посуды, безудержно рыдают от переизбытка чувств! Да что там говорить, даже в самом фильме одна актриса ревела так, что её роль чуть было не стала главнее главной! Надо было видеть, как щедро она поливала слезами стоившие целого состояния декорации — сначала в роскошной, специально обставленной в стиле Дункана Файфа¹⁷⁹ столовой, затем в аэропорту, затем на яхте (в итоге от этой сцены оставили всего два кадра), затем в метро и, наконец, в ванной! Но роль Розмари всё равно оказалась ярче. Прирождённая чистота помыслов, неустрашимость и непоколебимость её героини вступают в борьбу с пошлостью этого мира и побеждают, а её ещё не превратившееся, как у многих других актрис, в застывшую маску лицо на протяжении всего фильма с поразительной точностью отражает все те душевные муки, ценой которых ей далась эта победа. Всё это было так трогательно, что во время просмотра к ней то и дело оборачивался кто-нибудь из зрителей — все хотели выразить своё восхищение! В перерыве между первой и второй частью зал разразился аплодисментами, а Дик, дождавшись, пока стихнут все выражения восторга, от души сказал:

— Это просто потрясающе! Пройдёт совсем немного времени — и вы станете лучшей из всех современных актрис!

И вновь на экране «Папина дочка». Все беды юной героини наконец-то остались позади, и в финальном кадре вдоволь наплакавшиеся любительницы сентиментальных сцен могут наслаждаться долгожданным зрелищем: бедная девочка и её отец наконец-то вместе! От их нежных объятий так откровенно веет непристойностью, что Дик невольно поморщился — любой мало-мальски знающий психиатр моментально разглядел бы здесь Эдипов комплекс¹⁸⁰ и патологическое стремление к инцесту¹⁸¹! Но вот экран погас, и в зале включился свет. Что ж, настал, похоже, её час.

— Должна сказать, что это ещё не всё! — решительно заявила, обращаясь к своим друзьям, Розмари. — Я записала Дика на пробу!

— На что?!

— На кинопробу! Здесь и сейчас!

Первой реакцией на её «сюрприз» стало всеобщее недоумение. Потом среди гробовой тишины послышался сдавленный смех. Это Норты с их всепобеждающим чувством юмора… Розмари наблюдала за Диком. Как у большинства ирландцев, его лицо напрямую отражало почти все его эмоции. Он не сразу понял смысл её слов; а когда понял, она увидела, что совершила ошибку. Зачем было разыгрывать сейчас козырную карту? К счастью для неё, она тогда ещё не догадывалась, что и сама карта-то вовсе не козырная!

— Прошу прощения, но я вынужден отказаться, — непреклонно заявил Дик. Затем, посмотрев на ситуацию с другой стороны и смягчившись, он продолжил: — Ах, Розмари, боюсь, что вы переоценили мои возможности! Кино — отличная карьера для красивой женщины. А я? Боже мой, ведь я даже на фотографиях выгляжу как чудовище! Нет, мой удел — лишь семья и наука! Наука и семья…

Николь и Мэри не без сарказма принялись уговаривать его не упускать свой шанс; должно быть, им было неприятно, что на пробу записали не их! Но Дик, не слишком лестно высказавшись об актёрской братии, поставил в этом разговоре точку.

— Знаете, самые крепкие замки обычно ставят на те двери, которые ведут в никуда, — заметил он. — Должно быть, это оттого, что пустота постыднее любых пороков!

Чуть позже, сидя в такси с Диком и Коллисом Клэем (они должны были завезти Коллиса в его отель, после чего вдвоём отправиться, как было сказано, «к одним людям на чаепитие»; Николь, Мэри и Эйб идти отказались: они вдруг вспомнили, что у них имеется ещё целая куча срочных дел, связанных с предстоящим отплытием Нортов в Америку — Эйб, как всегда, тянул до последнего!) она упрекнула Дика:

— По правде говоря, я планировала, если проба окажется удачной, взять ролик с собой в Калифорнию. И тогда, может быть, кто-нибудь из голливудских режиссёров заинтересовался бы вашей игрой и пригласил бы вас сниматься. Представляете, мы с вами вдвоём в одной картине, в главных ролях!..

Он был поражён.

— Это чертовски интересно, но ваша героиня так прекрасна, что я предпочитаю оставаться вашим благодарным зрителем.

— Да, картина просто класс, — согласился Коллис. — Я её четыре раза смотрел. А один мой знакомый в Нью-Хейвене видел её, наверное, раз двадцать. Однажды он даже в Хартфорд¹⁸² ездил нарочно для того, чтобы лишний раз посмотреть «Папину дочку»! А когда Розмари была в Нью-Хейвене, он постеснялся с ней познакомиться! Это о чём-то говорит? Наша малышка просто неотразима!

Дик и Розмари переглянулись. Им хотелось остаться наедине, но Коллис об этом не догадывался.

— А давайте таксист отвезёт сначала вас, — предложил он. — Мне всё равно в «Лютецию»¹⁸³.

— Пожалуй, лучше сначала вас, — возразил Дик.

— Но так ведь проще! Поверьте, мне не составит ни малейшего труда…

— Я уверен, что будет лучше, если таксист завезёт сначала вас.

— Да ведь я… — начал было Коллис, но тут его всё же осенило, и он начал выспрашивать у Розмари, когда он будет иметь счастье увидеть её снова.

Наконец, они от него избавились. При всей своей безобидности он всё же был третьим лишним. Однако их ждало новое разочарование: не прошло и пяти минут, как такси, довезя их по указанному Диком адресу, остановилось! Он глубоко вздохнул.

— Ну что, махнём?

— Мне всё равно, — ответила Розмари. — Пусть будет как вы скажете…

Он задумался.

— У меня почти нет выбора. Понимаете, хозяйка этого дома вознамерилась приобрести у одного моего друга несколько картин, а ему позарез нужны деньги.

Розмари пригладила руками красноречиво растрепавшиеся волосы.

— А давайте зайдём всего лишь на пять минут и сбежим! — решил Дик. — Я просто уверен, что вам там не понравится.

Она подумала, что их, скорее всего, ожидает встреча с невыносимо скучными, лишёнными всякой изюминки людьми. А может быть, с грубыми пьяницами? Или, скорее всего, они просто назойливы и бесцеремонны? Она лихорадочно составляла в голове список тех человеческих качеств, которые Дайверы считают отталкивающими. Однако то, с чем ей пришлось столкнуться, оказалось хуже любых её предположений!

Глава 17

В своё время эта постройка, расположенная на Rue Monsieur¹⁸⁴, представляла собой резиденцию кардинала де Реца¹⁸⁵. Однако, оказавшись внутри, Розмари сразу поняла, что от великолепия былых времён в этих стенах не осталось и следа. Более того, привычной для неё современности здесь, как ни странно, тоже не было! Скорее, эта каменная обитель принадлежала грядущему. Должно быть, именно поэтому, оказавшись здесь, она испытала шок. Её словно током ударило. Здесь царила атмосфера утончённо-извращённой нервозности — ну просто овсянка с гашишем¹⁸⁶! Переступив то, что должно было, по мнению создателей этого интерьера, служить здесь порогом, она в нерешительности остановилась посреди длинного коридора, где на синеватых стальных стенах местами виднелось то серебро, то золото, то преломляющийся в бесчисленных гранях испещрённых косыми срезами зеркал слепящий свет! Ей припомнилась Выставка декоративного искусства, однако о сравнении не могло быть и речи: если там это было просто зрелище, то здесь среди всего этого жили люди! У неё вдруг возникло заведомо обманчивое, не имеющее ничего общего с реальностью, но от этого не менее тревожное чувство, напоминающее то, которое порой охватывало её на съёмочной площадке. Однако, оглядевшись вокруг, она догадалась, что все остальные испытывают то же самое!

Гостей было человек тридцать, и большинство из них были женщины — все до одной в стиле Луизы Олкотт¹⁸⁷ или мадам де Сегюр¹⁸⁸. Двигались они в этой странной обстановке с величайшей осторожностью; их точно рассчитанные движения напоминали те, которыми собирают битое стекло! Розмари чувствовала, что это пространство не принадлежит им, как может принадлежать человеку произведение искусства, пусть даже очень необычное и понятное лишь узкому кругу почитателей. Скорее наоборот: они принадлежали этому пространству, и каждый из них служил не более чем дополнительной его деталью! Никто из них не в силах был постичь, в чём же всё-таки смысл и предназначение этой комнаты, потому что она то и дело изменялась, превращаясь во что угодно, но только не в человеческое жильё! Существовать в ней было так же трудно, как бежать по скользкому эскалатору; здесь требовалась всё та же точность и осторожность руки, собирающей острые осколки. Однако справедливости ради следует отметить, что этими качествами все присутствующие, пусть и в разной степени, но однозначно обладали.

Люди здесь делились на две категории. К первой принадлежали прокутившие всю весну и пол-лета американцы и англичане. Нервы у них после этого были ни к чёрту, а потому и поступки их часто бывали спонтанны и необъяснимы. Проведя несколько часов кряду в полусонном забытьи и не проронив за это время ни слова, они вдруг, словно очнувшись, начинали друг друга провоцировать; затем у кого-то из них не выдерживали нервы, и всё заканчивалось очередной ссорой. Ко второй категории принадлежали люди, если можно так выразиться, деловые. От праздных прожигателей жизни они отличались серьёзностью и трезвым взглядом на вещи. Эти господа чётко знали, зачем они сюда пришли и чего хотят, а потому размениваться по пустякам было не в их правилах. Из всех бегущих по эскалатору именно они умудрялись лучше других исполнять наиболее сложные трюки. И если в этом странном доме, где истинным хозяином положения был брызжущий из новомодных зеркал свет, кто-то вообще имел право задавать тон, то и это были опять-таки исключительно они.

Стоило Розмари и Дику провалиться во чрево сего Франкенштейна¹⁸⁹, как они мгновенно оказались порознь. Через пару минут она уже с трудом узнавала себя в той фальшивой посредственности, в которую превратилась. И где только она научилась так выпендриваться? А этот тонкий, писклявый голосок — откуда он взялся? Поражаясь произошедшей с ней перемене, она тем не менее вскоре заметила, что и другие выглядят ничуть не лучше! К счастью, те дни, которые она провела на съёмочной площадке, подарили ей бесценный опыт, и она, почти по-военному приказав себе сперва «Смирно!», затем «Кругом!» и, наконец, «Шагом марш!», опять-таки не без удивления обнаружила, что делает две вещи сразу: со стороны кажется, что она целиком и полностью поглощена разговором с какой-то смазливой и ухоженной, похожей на симпатичного мальчишку девицей, но в действительности её внимание приковано к совсем другой беседе.

У противоположной стены, на расстоянии примерно четырёх футов¹⁹⁰ наискосок от них располагалась некая странная конструкция из пушечного металла¹⁹¹. Более всего она напоминала лестницу, и на нижней ступеньке её присели поболтать три юные леди. Выглядели они почти одинаково: высокие и стройные, в тёмных английских костюмах. Разговаривая, они грациозно поворачивали друг к другу свои маленькие, аккуратно прилизанные, как у манекенов¹⁹², головки, поначалу напоминавшие ей какие-то экзотические цветы на длинных стеблях, однако при более внимательном рассмотрении оказавшиеся похожими на раздутые капюшоны кобр¹⁹³!

— Ну что ж, давайте считать их кутежи бесплатным театром, — ангельским голоском произнесла одна из них. — К тому же лучшим в Париже! Да, этого у них не отнять… И тем не менее все эти так называемые остроты, — добавила она со вздохом, — которые он то и дело повторяет… «Изъеденные крысами старожилы»… Сначала смешно, потом устаёшь…

— Лично я просто терпеть не могу его жену, — заявила вторая. — Должна признаться, мне намного интереснее общаться с людьми, чья жизнь не столь безупречна.

— Откровенно говоря, я никогда не была в восторге ни от них самих, ни от этого их антуража¹⁹⁴. Взять, к примеру, этого Норта. Он же практически не просыхает!

— Что-то его давно не видно, — заметила первая девица. — Однако следует признать, что почтивший нас сегодня своим присутствием субъект порой бывает просто чертовски обаятелен…

Именно эти слова подсказали Розмари, что речь идёт о Дайверах. Она чуть было не задохнулась от негодования, однако в этот самый момент болтавшая с ней девица — на редкость красивая штучка с огромными ярко-голубыми глазами и с алым румянцем на щеках, в накрахмаленной голубой рубашке и сером костюме, ну просто модель с обложки! — вдруг начала с ней заигрывать. Боясь, должно быть, что Розмари не замечает её достоинств, она принялась до того отчаянно откровенничать, что и сама не заметила, как преступила ту тонкую черту, за которой кончаются шутки и начинается домогательство. Тут только Розмари с ужасом поняла, кого «подцепила»!

— Но, может быть, мы с вами сможем вместе позавтракать или пообедать? Или поужинать? — не унималась девица.

Розмари огляделась в поисках Дика. Он всё ещё продолжал начатую с момента их прихода беседу с хозяйкой дома. Их взгляды встретились, он чуть заметно кивнул, и в этот самый момент три кобры её заметили! Почти одновременно вытянув по направлению к ней свои длинные шеи, они, нимало не стесняясь, принялись её рассматривать. Она ответила им вызывающим взглядом: пусть знают, что она всё слышала! Затем, вежливо, но непреклонно, как это делал Дик, положив конец своему знакомству с бесстыжей девицей и не обращая внимания на любопытные взгляды, она царственной походкой направилась к нему. Хозяйка — ещё одна без зазрения совести проматывающая национальное богатство американка, изящная и избалованная, под стать кобрам — всё это время приставала к явно не получавшему удовольствия от их общения Дику с нескончаемыми расспросами об отеле Госса; надо полагать, она вознамерилась туда отправиться. При виде Розмари она вдруг вспомнила, что пренебрегла правилами гостеприимства, и, оглядевшись вокруг, сказала:

— Надеюсь, что вы нашли себе здесь интересных собеседников, мисс. Позвольте, я познакомлю вас с мистером…

Она принялась было отыскивать взглядом среди гостей мужчину, который, по её мнению, мог бы заинтересовать Розмари. Однако в этот самый момент Дик заявил, что им пора, и они, не мешкая более ни минуты, наконец-то вырвались из этого ада. Закрыв за собой дверь и вновь оказавшись у старинного каменного фасада, они словно перенеслись из будущего в прошлое.

— Ну как? — спросил он.

— Кошмар! — с готовностью откликнулась она.

— Розмари!

— Д-да? — чуть слышно выдавила из себя она.

— Ради бога, простите меня, Розмари!

Её плечи затряслись от рыданий.

— Одолжите же мне носовой платок! — громко всхлипывая, пролепетала она.

Но плакать было не время. Теперь, когда между ними не было больше недомолвок, и каждый из них был уверен, что другой чувствует то же самое, они больше не могли позволить себе терять время. За окнами такси виднелось пасмурное небо, таяли бледные сумерки, и сквозь пелену дождя просвечивали расплывчатые огни — то пламенно-алые, то ярко-синие, то призрачно-зелёные. Было почти шесть часов, на улицах было многолюдно, тут и там светились бистро¹⁹⁵, а когда такси повернуло на север, мимо них величественно проплыла озарённая розоватым светом Площадь Согласия¹⁹⁶.

Наконец-то они могли смотреть друг другу в глаза! И наконец-то можно было, забыв обо всём на свете, снова и снова называть друг друга по имени! Шёпотом, как будто их имена — это самая прекрасная и самая сокровенная в мире тайна! Казалось, что имена эти плыли в полутьме такси и таяли не тотчас, как все остальные слова, как имена других людей и сутками не умолкающая в мозгу музыка, а медленно и нехотя, словно сожалея о том, как неумолимо время!

— Сама не знаю, что за блажь нашла на меня вчера, — сказала Розмари. — Должно быть, это всё и вправду шампанское… Поверьте, никогда прежде в своей жизни я никому на свете не говорила подобных вещей…

— Просто вы дали мне понять, что моё чувство не безответно.

— О да, в этом не может быть сомнений! Я так и не смогла заставить себя от вас отказаться!

И чувствуя, что сейчас ей, наконец, позволено сполна выплеснуть переполнявшие её всё это время эмоции, она приложила к глазам платок и поплакала — немного, но всласть!

— Боюсь, что я тоже не в силах устоять перед всепобеждающей силой любви, — сказал Дик. — А это далеко не лучший вариант развития событий…

И снова, почти одновременно прошептав ставшие родными для них имена, они бросились друг к другу в объятия — как будто это такси, выписав крутой вираж, заставило их потерять равновесие и столкнуться! Почувствовав, как коснулась его её грудь, он тотчас вновь ощутил головокружительную свежесть и тепло её губ. Одно за другим потекли сладостные мгновения поцелуя… Почти с болью прервав бесконечную нить сомнений, ослеплённые страстью, они напрочь забыли, что где-то за окнами этого такси ещё существует какой-то мир! И когда их губы, наконец, разомкнулись, они могли лишь, прерывисто дыша, вновь заключить друг друга в объятия! Они оба погрузились в то самое слегка опьяняющее состояние душевной тишины, которое наступает как реакция на чрезмерную усталость — когда кажется, что расслабленные наконец нервы вдруг начинают чуть слышно позванивать, как струны в неисправном пианино, и всё то, что прежде имело значение, рушится, распадаясь, будто старые плетёные кресла, но ничего этого уже не жаль… И тогда они, эти обнажённые, беззащитные нервы, ищут нежности — губы в губы, глаза в глаза…

Их совсем недавно возникшее чувство теперь вступило в пору своего расцвета. Они были полны иллюзий — восхитительных, на редкость смелых иллюзий в отношении друг друга, и им казалось, что единение их сердец происходит совсем не в том мире, где складываются обыденные человеческие отношения. Их окрыляло понимание того, что их любовь не имеет ничего общего с теми банальными и пошлыми супружескими изменами, о которых им порой приходилось слышать в обществе! Ни о каком чувстве вины здесь не могло быть и речи, ведь их соединила череда совершенно случайных событий, которые были столь многочисленны, что вывод напрашивался сам собой: они рождены быть вместе! И надо сказать, что им повезло больше, чем многим другим влюблённым парам: ведь благодаря тому, что им не приходилось прибегать ко всем тем уловкам, которыми обычно пользуются любовники, чтобы скрыть от досужих сплетников свои отношения, они не испытывали угрызений совести!

Первым от сладких грёз опомнился Дик.

— Увы, наши чувства сильнее нас! — не без тревоги в голосе произнёс он, когда вдали показался отель. — Я тоже полюбил вас, Розмари, однако это не значит, что я намерен изменить своё вчерашнее решение!

— Ах, поверьте, теперь это не имеет ни малейшего значения! Я ведь просто хотела, чтобы вы меня полюбили! Если вы меня любите, то мне больше ничего от вас не нужно!

— Да, я люблю вас… Хотя в этом и мало радости. Поймите, Николь ничего не должна знать! У неё не должно возникнуть даже смутных подозрений. Я должен сразу предупредить вас, Розмари, что разрыв с Николь совершенно не входит в мои планы. И поверьте, для этого есть определённые причины… В общем, здесь дело не только и не столько в моём собственном выборе…

— Поцелуйте же меня снова!

Их уста слились было воедино, но он тотчас же прервал поцелуй и сказал:

— Николь не должна страдать. Мы с ней любим друг друга. Я уверен, что вы как никто другой сможете меня понять!

Он не ошибся. Она с детства усвоила, что счастье за чужой счёт невозможно. Кроме того, с первого дня своего знакомства с Дайверами она знала, что их взаимное чувство по сей день живо. Однако ей казалось, что их устоявшиеся за годы семейной жизни отношения несколько поостыли и чем-то стали напоминать ту спокойную и предсказуемую любовь, которая связывала её с матерью. В конце концов, если люди так много времени уделяют общению с друзьями — разве это не прямой признак того, что они стали друг другу неинтересны?

— То, что нас с ней объединяет, — продолжил Дик, угадав её мысли, — пожалуй, точнее всего будет назвать взаимным самопожертвованием. Здесь всё намного сложнее, чем кажется. Именно это и привело к той глупой дуэли.

— Ах да, дуэль! Я думала, вы о ней не знаете. По-моему, было сделано всё возможное, чтобы сохранить её от вас в тайне.

— А вы думали, Эйб умеет держать язык за зубами? — язвительно сыронизировал он. — Ах, Розмари, если вы видите, что человек выпивает более трёх-четырёх раз в день, никогда не доверяйте ему свои тайны! Уж лучше объявляйте их по радио или печатайте в самой паршивой бульварной газете!

Прильнув к нему, она засмеялась в знак согласия.

— Надеюсь, вы поняли, что мои отношения с Николь — это совсем не то, чем они кажутся на первый взгляд. Видите ли, моя жена только выглядит самодостаточной. Именно в этом, к сожалению, и заключается причина…

— Прошу вас, давайте поговорим об этом позже! А сейчас лучше поцелуйте меня… чтобы я запомнила, как вы меня любите… И тогда я буду любить вас всю жизнь, а Николь так никогда ничего и не узнает!

— Вы просто золото!

Когда они вышли из такси и направились к отелю, Розмари нарочно замедлила шаг. Ей нравилось идти чуть отстав, чтобы иметь возможность втайне бросать на Дика исполненные восхищённого обожания взгляды. Походка его была стремительна, как будто, только что совершив очередной бессмертный подвиг и не видя смысла тратить время на выслушивание хвалебных речей, он уже спешил туда, где его ждали новые свершения. Ревностный хранитель своего роскошно обставленного счастья, зачинщик и вдохновитель бесшабашных вечеринок! Шляпа, трость, жёлтые перчатки — всё, решительно всё у него просто безукоризненно! Глядя ему вслед, она с восторгом думала о том, как всё-таки им всем повезло: ведь сегодня вечером этот замечательный человек разделит с ними их веселье!

Их номера располагались на шестом этаже. Поднявшись на второй, они остановились, и Дик вновь подарил ей божественный поцелуй! На третьем она приложила все усилия, чтобы это не повторилось; на четвёртом она сделала вид, что они не знакомы. Когда оставалось всего два этажа, она вдруг остановилась и прямо на лестнице небрежно его чмокнула — как бы на прощание. Тогда, по его настоянию, они спустились на этаж ниже — и вновь поцелуй! Но блаженство их длилось не более минуты — в конце концов, надо было рано или поздно подниматься на шестой этаж и в самом деле прощаться! Вот простёрлись над перилами их протянутые друг к другу руки; ещё мгновение — и выскользнули из его ладони её пальцы! Дик тотчас же отправился обратно на первый этаж — ему необходимо было сделать ряд распоряжений относительно предстоящего праздника. Что же касается Розмари, то она, едва оказавшись в своём номере, тотчас же села за стол и начала писать письмо матери. Причиной этому были угрызения совести: ведь с тех самых пор, как начался её роман с Диком, она лишь сегодня впервые вспомнила, что где-то на далёкой Ривьере в одиночестве коротает дни её верная наперсница.

Глава 18

Как ни искренен был тот скептицизм, с которым Дайверы относились к так называемым организованным формам светского общения, всё же, будучи детьми своей эпохи, оставаться полностью равнодушными к её веяниям они не могли; поэтому навряд ли стоит удивляться, что время от времени устраиваемые Диком вечеринки неизменно представляли собой один сплошной поток шумного и безудержного веселья — того самого, после которого тишина кажется прекраснее любой музыки, а свежий ночной воздух — ароматнее самых дорогих духов!

В тот вечер фантастическое действо разыгрывалось в духе балаганного фарса. Сначала их было двенадцать человек, потом шестнадцать; потом они сели по четверо в невесть откуда взявшиеся автомобили и совершили молниеносную одиссею¹⁹⁷ по Парижу. Всё было чётко продумано заранее. Словно по мановению волшебной палочки, в нужный момент откуда-то появлялись нужные люди и в течение строго определённого времени удивляли их глубиной своих познаний — почти как гиды во время экскурсии! Затем они вдруг исчезали, но на их месте тотчас появлялись другие. Казалось, график их работы был специально построен так, чтобы их усталые лица не омрачали своим видом радужного настроения гостей! Розмари не могла не оценить того, как выгодно отличался этот праздник от голливудских вечеринок, пусть даже самых блистательных. В числе прочих «аттракционов» значился автомобиль персидского шаха¹⁹⁸. Какими неправдами Дику удалось его раздобыть, так и осталось загадкой. Впрочем, для Розмари это было совершенно не важно: она восприняла его просто как очередное проявление того волшебства, которое вот уже два года подряд заполняло её жизнь. Рабочая часть автомобиля была специально спроектирована и изготовлена в Америке. Серебряные колёса, серебряный радиатор¹⁹⁹! Внутри стены салона были густо усеяны бриллиантами — увы, фальшивыми! Предполагалось, что не далее как на следующей неделе это чудо будет доставлено в Тегеран²⁰⁰, и тогда придворный ювелир шаха заменит камни на настоящие. А так как шах всегда ездит один, то и сиденье было тоже одно-единственное, да и то заднее. И всё же катались они на этом невероятном автомобиле все вместе: кто-то один садился на место шаха, а все остальные располагались на горностаевом меху²⁰¹, который устилал пол!

И всё это придумал Дик! С восторгом принимая участие то в одном, то в другом из устроенных им развлечений, Розмари не переставала мысленно уверять свою мать, образ которой каждую минуту жил в её сердце, что никогда, ну просто никогда в жизни она не встречала такого милого, славного и симпатичного человека, каким он был в тот вечер! Она пыталась сравнивать его сначала с двумя англичанами, которых Эйб всё время почтительно именовал «майор Хенгест» и «мистер Хорса», затем с наследником одного из скандинавских тронов, и с только что вернувшимся из России романистом, и с самим Эйбом, неотразимое остроумие которого было лишь маской, за которой скрывалось отчаяние, и с Коллисом Клэем, которого они встретили совершенно случайно и пригласили разделить с ними веселье — и всякий раз приходила к выводу, что ни о каком сравнении не может быть и речи! Более всего её восхищало то, что Дик не просто был режиссёром этого грандиозного спектакля; творя праздник, он вкладывал в него душу! Неустанность его граничила с самопожертвованием, а люди, самые разнообразные люди, подчинялись ему так, как будто от него зависели их жизненные силы! Все они жаждали получить хоть каплю его внимания — точь-в-точь как отряд изголодавшихся новобранцев, отсчитывающих минуты, оставшиеся до обеда! Самым удивительным, однако, было то, что всё это удавалось Дику без видимых усилий. Глядя на него, можно было и в самом деле поверить, что возможности его души просто неисчерпаемы!

…Потом она будет вспоминать те мгновения, когда её счастье граничило с блаженством. Вот Дик впервые приглашает её на танец, и она чувствует, как сияет рядом с ним, высоким и стройным, её красота! Они парят и порхают, словно в чудном сне! Он касается её так бережно, словно она — прекрасный букет цветов или драгоценный заморский шёлк, и все присутствующие — двадцать пять пар глаз! — просто обязаны оценить это сокровище по достоинству! А ещё был момент, когда они и не танцевали вовсе, а просто стояли, прильнув друг к другу, и тихо наслаждались тем, что их тела соприкасаются… И наконец, рано утром, когда им вновь посчастливилось оказаться наедине, и её прекрасное и юное, но уже изрядно уставшее и влажное от выступившего пота тело приникло к нему и, запутавшись в успевшем здорово измяться за ночь платье, вдруг притихло и сделалось совсем незаметным на фоне сваленных в одну огромную кучу пиджаков и шляп…

Однако самое интересное было ещё впереди! Вот брезжит рассвет, и они вшестером — лучшие из лучших, настоящая элита, отобранная из числа тех, кто ещё в состоянии держаться на ногах! — стоят в вестибюле отеля «Риц»²⁰² и на полном серьёзе объявляют заспанному ночному консьержу о том, что на минутах прибывший из Штатов генерал Першинг²⁰³ требует икры и шампанского! «Ни о каком промедлении не может быть и речи! В его распоряжении находятся тысячи вооружённых людей!» В тот же миг обезумевшие от страха официанты, появившись словно из-под земли, прямо в вестибюле накрыли шикарный стол, и под нестройные звуки исполняемых в честь доблестного полководца обрывков военных песен в образе генерала Першинга явился Эйб! Затем, решив, что эти лентяи всё же слишком быстро их раскусили и потому сделались недостаточно почтительны, они вздумали построить «официантоловку» — огромное, совершенно дикое сооружение, ради которого пришлось пожертвовать всей стоявшей в вестибюле мебелью. Действовало оно наподобие тех чудовищных машин, которые можно увидеть на карикатурах Голдберга²⁰⁴. Однако Эйб всё же позволил себе усомниться в его эффективности:

— Как по мне, то лучше просто где-нибудь украсть музыкальную пилу, и…

— Всё, довольно! — перебила его Мэри. — Если нашего мальчика начинает тянуть к музыкальной пиле, значит, пора баиньки!

Затем она поделилась с Розмари своей тревогой:

— Я просто обязана уговорить Эйба как можно скорее ехать домой. Его поезд отправляется в одиннадцать. Если он на него не сядет, то опоздает на пароход. А это очень важно… Я просто чувствую, что всё наше будущее зависит от того, успеет он или не успеет. Но что я ему ни говорю, он всегда всё делает мне назло…

— Позвольте, я попробую его переубедить, — предложила Розмари.

— Благодарю вас, но боюсь, вам это не удастся, — ответила Мэри. — Хотя кто знает…

Потом подошёл Дик.

— Нам с Николь пора ехать в Roi George. Думаю, вам лучше всего будет поехать вместе с нами.

В неверном свете брезжившей зари её лицо казалось мертвенно бледным. Там, где днём розовел румянец, теперь виднелись лишь два тусклых пятна.

— Но я не могу! — сказала она. — Я обещала Мэри Норт остаться и помочь уговорить Эйба ехать домой. Иначе он вообще спать не ляжет! А вы не могли бы нам с ней в этом помочь?

— Неужели вы и в самом деле считаете, что взрослые люди поддаются воспитанию? — несколько наставительным тоном произнёс Дик. — Вот если бы мы с Эйбом были студентами, и он, будучи моим соседом по комнате, явился бы в первом часу ночи, впервые в жизни надравшись, то это было бы другое дело! А сейчас — сейчас уже слишком поздно!

— И всё же я должна остаться, — почти с вызовом сказала она. — Он заявляет, что отправится спать только в том случае, если мы сначала поедем вместе с ним на Продовольственный рынок²⁰⁵!

Дик запечатлел на сгибе её локтя мимолётный поцелуй.

— Не позволяй Розмари ехать в отель одной! — сказала напоследок Николь, обращаясь к Мэри Норт. — Мы отвечаем за неё перед её матерью!

Ещё полчаса весёлой возни — и вот уже Розмари, Эйб и Мэри Норт, какой-то по его собственным словам на днях прибывший из Ньюарка²⁰⁶ торговец говорящими куклами, вездесущий Коллис и нескладный, грузный, но разодетый в пух и прах индийский нефтяной магнат по имени Джордж и с подозрительной фамилией Меринофф все вместе в гружёном морковью фургоне покидают, наконец, рынок! В потёмках сладко пахнет осыпающейся со свежих корнеплодов землёй, и при слабом свете то и дело мелькающих на фоне бледного неба уличных фонарей восседающая, как на троне, на самой вершине этой морковной горы Розмари с трудом различает силуэты своих попутчиков. Их голоса доносятся как из царства мёртвых, и порой ей начинает казаться, будто безудержное веселье этой сумасшедшей ночи было лишь сном, а все эти люди возникли в её жизни случайно и вот-вот растают, как дым. Ибо мыслями она была снова с Диком, и, уже сожалея о том, что осталась с Нортами, мечтала лишь как можно скорее добраться до отеля и, чувствуя, что её любимый где-то рядом, уснуть. А ещё прекраснее было бы, если бы он взял и каким-нибудь чудом оказался здесь, рядом с ней, и чтобы их обоих окутывала эта тёплая струящаяся темнота…

— Сидите же тихо! — крикнула она Коллису. — А не то всё завалится — и нам крышка!

Затем, выбрав самую крупную морковь, она изо всех сил запустила ею в сидевшего рядом с водителем Эйба. И тотчас поразилась тому, как плохо он стал в последнее время выглядеть — плечи его были согбенны, словно у старика!

Потом, когда уже вовсю светило солнце и над Сен-Сюльпис²⁰⁷ кружили голуби, Эйб, поддавшись на уговоры Мэри, наконец-то согласился перенести продолжение праздника на завтра. И тогда, переглянувшись, они все вместе дружно и весело расхохотались: ни с того ни с сего, казалось бы, а между тем, в отличие от всех этих добропорядочных граждан, что наводнили улицы и полагают, будто наступило ещё одно знойное утро, они-то знают, что бесшабашное веселье вчерашнего вечера только сейчас достигло своего апогея!

«Ну вот, наконец-то и я побывала на сумасшедшей вечеринке, — подумала Розмари. — Но что за радость прожигать жизнь без Дика?»

Ей вдруг показалось, будто она безвозвратно упустила что-то важное, и на глазах у неё заблестели слёзы. Однако в этот самый момент от грустных мыслей её отвлекло весьма и весьма любопытное зрелище: длинный-предлинный грузовик вёз на Елисейские поля²⁰⁸ огромный цветущий каштан! Наверное, умей деревья смеяться, он хохотал бы до слёз! В самом деле, разве не похож он на воплотившего в себе многие достоинства, но при этом попавшего в нелепое положение человека, который смеётся потому, что несмотря ни на что уверен в своём превосходстве? И разве не напоминает всё это её собственные сегодняшние приключения? Эта мысль привела Розмари в восторг, и её меланхолия сменилась весёлым смехом: жизнь, в принципе, удалась!

Глава 19

Поезд Эйба отходил с вокзала Сен-Лазар²⁰⁹ ровно в одиннадцать. В ожидании его он стоял, скучая, под стеклянным куполом — пусть и загаженным голубями, но всё ещё способным воскресить в памяти тех, чья молодость пришлась на семидесятые, эпоху Хрустального дворца²¹⁰. Эйб был совершенно один; руки его приобрели тот самый неопределённо-серый оттенок, который является верным признаком недавнего многочасового застолья, и чтобы прохожие не видели, как они у него трясутся, он спрятал их в карманы. Он был без шляпы, и его на скорую руку прилизанные сверху волосы лишь отчасти прикрывали упрямо торчащие из-под них спутанные пряди. Трудно было поверить, что это тот самый человек, который всего лишь пару недель назад, отдыхая на курорте Госса, плавал как рыба и вызывал этим всеобщее восхищение!

До поезда оставалась ещё уйма времени. Эйб стоял совершенно неподвижно, лишь иногда поводя глазами то вправо, то влево; любое другое движение, по-видимому, стоило бы ему невероятных усилий и от этого наверняка выглядело бы неестественным. Мимо него то и дело проносились гружёные новенькими чемоданами тележки; вскоре неподалёку собралась компания будущих пассажиров — низкорослые и темнокожие, они то и дело что-то пронзительно восклицали на своём непонятном языке.

В тот самый момент, когда, задумавшись, хватит ли ему остающегося до отправления поезда времени, чтобы смотаться в расположенную неподалёку забегаловку и похмелиться, он нащупал в одном из карманов видавшую виды пачку тысячефранковых купюр, его упрямо не желавшие смотреть в нужном ему направлении глаза вдруг разглядели на верхней ступеньке лестницы чей-то знакомый силуэт. Это была Николь! Несколько мгновений он наблюдал за тем, как чуть заметно изменялось выражение её лица. Порой, когда мы спешим человеку навстречу, но при этом ошибочно считаем, что расстояние ещё слишком велико и лицо наше разглядеть невозможно, он тем временем читает на нём наши сокровенные мысли! Она думала о своих детях; при этом взгляд её был серьёзен и хмур, ибо суть её размышлений определялась не столько осознанной радостью материнства, сколько чисто животным инстинктом — тем самым, который заставляет кошку время от времени трогать лапой, как будто проверяя, все ли они на месте, своих котят!

При виде Эйба выражение её лица сделалось ещё более мрачным; в очередной раз заморосил мелкий дождь, да и то, что её сюда привело, источником радости назвать было трудно. Они присели на скамейку. Под глазами у Эйба за сеткой багровых прожилок виднелись чёрные круги.

— Я пришла сюда лишь потому, что вы меня об этом просили, — без предисловий заносчиво объявила она. Но Эйб, казалось, напрочь забыл, зачем он просил её сюда прийти, а ей было решительно всё равно: даже не пытаясь изобразить на лице дружеское участие, она забавы ради принялась разглядывать проходивших мимо людей.

— Видите вон ту красавицу? Попомните моё слово, Эйб, на вашем корабле она будет звездой! Ах, боже мой, сколько мужчин пришли её провожать! А платье! Вы не догадываетесь, зачем она купила это платье? — Николь говорила всё быстрее и быстрее. — Как, неужели вам непонятно, почему никто, кроме звезды трансатлантического круиза, не может позволить себе появиться на людях в подобном платье?! Ну как, дошло вам? Нет?! Да очнитесь же вы, наконец! Это платье обладает собственной памятью! Представляете, сколько ткани пошло на все эти рюши?! Хотя откуда вам знать… Так вот, на каждом квадратном дюйме²¹¹ этой материи начертаны невидимые знаки… Они таят в себе историю чьей-то жизни, и боюсь, что история эта намного печальнее, чем мы с вами можем себе представить! И кто знает, быть может, во время круиза среди пассажиров найдётся какой-нибудь несчастный и одинокий человек, которому история этого платья не покажется скучной…

Последние слова она произнесла едва слышно; не в её правилах было так распускать язык! Лицо её вновь сделалось непроницаемым, и глядя на неё, Эйб сомневался, вправду ли она только что произнесла эту загадочную тираду или это ему только почудилось. С немалым трудом выпрямив спину, он, казалось, хотел было встать, но не смог.

— А знаете, в тот вечер, когда я по вашей милости оказался на одном идиотском балу — ну, вы поняли, там, где русское кладбище, Сент-Женевьев-де-Буа²¹²…

— Да, припоминаю. Было весело, не правда ли?

— Лично мне нет. Мне вообще в этот раз с вами невесело. Откровенно говоря, мне уже давным-давно пуще горькой редьки надоели и вы, и ваш супруг! К счастью, это незаметно, потому что я вам надоел ещё больше — надеюсь, вы поняли, что я имею в виду. И не будь я сейчас так болен и раздавлен, я бы взял и… и нашёл бы себе друзей получше!

Увы, сегодня бедняге Эйбу впервые в жизни предстояло узнать, какие острые когти умеет выпускать эта холёная кошечка!

— Грубить женщине — удел глупцов! — сурово осадила она его и тотчас же «смягчилась»: — Впрочем, вы, похоже, не понимаете и половины той чуши, которую несёте! Признайтесь, почему вы во всём разуверились?

Эйб задумался, изо всех сил стараясь не чихать и не кашлять.

— Мне кажется, виной всему скука. Кроме того, если хочешь посвятить свою жизнь настоящему делу, то сперва необходимо обрести себя — а на это могут уйти десятилетия!

Ни для кого не секрет, что порой мужчина, притворившись беспомощным младенцем, может весьма успешно сыграть на чувствах женщины; однако в том-то и парадокс, что когда ему по-настоящему необходимо душевное тепло и в притворстве нет нужды, женщина ему, как назло, не верит!

— Но это не повод, чтобы пить! — непреклонно заявила Николь.

Эйбу с каждой минутой становилось всё хуже. Нервы его были напряжены до предела, а разум не мог и не хотел сочинять любезности. Николь сидела неподвижно. Руки её лежали на коленях, а взгляд был устремлён в пустоту. Она решила, что в сложившейся ситуации наиболее разумным будет помалкивать. Одна за другой мучительно медленно тянулись минуты. Оба они в этот момент более всего на свете желали одного и того же: как можно скорее окончательно разрушить всё, что до сих пор их связывало и, отгородившись друг от друга каменной стеной, вдохнуть, наконец, полной грудью ту манящую холодную синеву, что виднелась над горизонтом! Да, конечно, он ей не муж и не любовник. Их пошатнувшаяся дружба не имеет будущего — как не имеет прошлого! И всё же вплоть до сегодняшнего дня Николь считала его наиболее достойным из всех людей — разумеется, после Дика. А Эйб, в свою очередь, был с нею робок и неизменно почтителен; он готов был хранить в душе своё безответное чувство до самой смерти!

— Знаете, я устал быть подкаблучником, — сказал он вдруг.

— Так и не будьте! Кто вам мешает начать новую жизнь? Найти себе более достойных, чем мы, друзей…

— И от друзей я устал, — печально ответил Эйб. — Любая дружба начинается со лжи… И ложью заканчивается.

Николь вдруг захотелось, чтобы вокзальные часы сию же секунду показали одиннадцать, но увы!

— Признайтесь, что это так! — жёстко потребовал он.

— Я женщина, и моё дело — примирять во имя созидания, — ответила она.

— А я мужчина, и моё дело — сеять вражду во имя разрушения! — тотчас же парировал Эйб.

— Но пьянствуя, вы разрушаете лишь самого себя, — вдруг испуганно пролепетала совершенно не ожидавшая такого отпора Николь. Куда девалось всё её высокомерие! Оглядевшись вокруг, она увидела, что на вокзале уже полным-полно народу, но, к её ужасу, ни одного знакомого лица! Уже чувствуя, как в душу холодной и скользкой змеёй заползает страх, она вдруг заметила у почтового ящика высокую светловолосую девушку и облегчённо вздохнула.

— Простите, мне необходимо кое с кем переговорить. Да очнитесь же вы, Эйб! Не валяйте дурака…

Эйб внимательно проводил Николь взглядом. Когда её знакомая, вздрогнув от неожиданности и обернувшись, начала бормотать слова приветствия, он вдруг припомнил, что тоже уже видел её где-то в Париже. Соломенные волосы, уложенные в причёску наподобие шлема — здесь нельзя обознаться! Воспользовавшись отсутствием Николь, он основательно, чуть ли не до рвоты, откашлялся, а затем, достав из кармана платок, громко высморкался. Бодрящая свежесть рассветного часа давно сменилась беспощадным зноем, и Эйбу вдруг захотелось содрать с себя насквозь пропитанную потом рубашку! Руки его тряслись так сильно, что закурить ему удалось лишь с четвёртой попытки. Чувствуя, что больше не выдержит, он твёрдо решил тотчас же пойти и выпить спасительный стакан спиртного, но тут в самый неподходящий момент вдруг вернулась Николь.

— Представьте себе, как я заблуждалась! — с ледяной иронией в голосе начала она. — Моя знакомая… В своё время она так настойчиво приглашала меня к себе в гости, а теперь и знать меня не желает! Видели бы вы, как резко она со мной обошлась! Посмотрела на меня так, будто на мне рога растут!

Произошедший инцидент, как ни странно, вызвал у Николь приступ веселья. Издав короткий смешок — как будто кто-то вдруг случайно скользнул пальцами по двум соседним клавишам в одной из верхних октав фортепиано — она подытожила:

— Вот и открывай после этого людям душу!

Эйб, затянувшись горьким дымом, долго кашлял, а затем, наконец, ответил:

— Должно быть, самое страшное как раз и заключается в том, что когда ты трезв, то тебе не хочется никого видеть, а когда ты бухой, то все от тебя открещиваются!

— Это вы обо мне? — опять засмеявшись, спросила Николь. Недавняя стычка подстегнула её нервы.

— Нет, о себе.

— Вот и расписывайтесь исключительно за себя! Лично я предпочитаю как можно чаще бывать в обществе…

В этот момент она вдруг заметила на перроне Розмари и Мэри Норт. С трудом пробираясь сквозь толпу, они, казалось, искали глазами Эйба.

— Эй, мы здесь! — не обращая внимания на недоуменные взгляды окружающих, с громким смехом закричала им она и помахала купленной для Эйба упаковкой носовых платков.

Однако встретившись, они не знали, о чём говорить. Их всех одинаково подавляло то плачевное зрелище, которое представлял собой Эйб. Он был как потерпевший крушение корабль, который, будучи выброшенным на сушу, не может более соответствовать своему предназначению и лишь преграждает всем путь. Они смотрели на него и понимали, что все его недостатки — и давно вошедшее в привычку потакание собственным слабостям, и определявшаяся его образом жизни узость интересов, и порой язвительные высказывания — это ничто по сравнению с той мукой, которая написана на его лице! Пусть всё то, чего он достиг — это лишь проблески и надежды! И пусть для других всё это давно пройденный этап! Ведь и теперь, медленно сползая в пропасть, он всё равно выглядит великим! Лишь бесконечно жаль, что его всепобеждающая воля к жизни теперь обернулась волей к смерти…

К счастью, буквально через пару минут подоспел Дик Дайвер. Он, как всегда, распространял вокруг себя атмосферу спокойствия и уверенности в благополучном исходе всего, что бы ни происходило. При виде его и Николь, и Мэри Норт, и Розмари облегчённо вздохнули. Они, казалось, готовы были с подобострастием маленьких мартышек запрыгнуть к нему на плечи, на его воплотившую в себе истинный блеск и королевское достоинство шляпу или на золотой набалдашник его трости. Теперь, когда он появился, они могли хотя бы на минуту забыть о том постыдном состоянии, до которого довёл себя Эйб. Быстро оценив ситуацию, Дик тотчас понял, что надо делать. Он сумел заставить их отвлечься от собственных переживаний и сосредоточиться на толчее вокзала. Оказалось, что наблюдать за сценами прощания не так уж и скучно! Вот, к примеру, неподалёку от них стоит группа американцев, и гул их голосов похож на плеск воды, льющейся в большую старую ванну! Здесь, на вокзале, зная, что весёлая парижская суета осталась где-то позади, они испытывали странное чувство, как будто у их ног вот-вот заплещется океан и начнётся, наконец, то великое преображение, в ходе которого принципиальным образом, на уровне молекул и атомов, изменится их сущность, и они станут представителями новой расы!

Незаметно наблюдая за наводнившими платформы американцами, они, казалось, читали на их лицах невольное тому подтверждение. Учтивые, респектабельные, образованные и общительные, а также беззаботные, ибо им есть на что рассчитывать, — как же разительно отличались они от напряжённых и замкнутых англичан! Впрочем, вскоре на платформе их стало так много, что ни якобы свойственная им первозданная безупречность, ни стоящие за ней мешки с деньгами не смогли спасти ни их самих, ни тех, кто совсем недавно ими восхищался, от наводящего тоску ощущения однообразия — казалось, что все американцы на одно лицо!

— Смотри! — вскрикнула вдруг Николь, схватив за руку Дика.

Тот обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть произошедшую в последующие тридцать секунд сцену. Неподалёку от них у входа в один из вагонов стояла девушка, в которой Николь узнала свою знакомую — ту самую, с которой полчаса назад пыталась поговорить. Соломенные волосы, стрижка в виде шлема… Она разговаривала с каким-то мужчиной. И вдруг, отбежав на несколько шагов и судорожным движением выхватив из сумочки револьвер, выстрелила! Дважды. Казалось, что узкое пространство над платформой раскололось надвое. Вмиг затих однообразный гул прощаний. Его сменила страшная тишина… Однако в следующее мгновение вокзал огласился пронзительным свистком, и поезд тронулся. Странно, но после этого произошедшее уже не казалось столь непоправимым… Эйб, чей отравленный алкоголем разум был, по-видимому, неспособен понять смысл случившегося, с самым безмятежным видом махал им из окна. Однако прежде, чем на месте происшествия собралась толпа, его друзья увидели, что стрелявшая не промахнулась: мужчина, с которым она до этого говорила, упал, истекая кровью, на платформу.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем поезд, наконец, остановился. Николь, Мэри и Розмари остались ждать в стороне от толчеи, пока Дик разузнает подробности. Однако минут через пять, когда он вернулся, на платформе уже почти никого не было: одна часть собравшихся последовала за раненым мужчиной, которого несли на носилках, а другая — за бледной, но внешне спокойной девушкой, которую уводили поверженные в ужас жандармы.

— Это Мария Уоллис, — сообщил охваченный волнением Дик. — Она стреляла в англичанина. Его имя едва удалось узнать, потому что она прострелила его документы! — Поспешно движущаяся толпа несла их обратно в город. — Мне удалось раздобыть адрес полицейского участка. Я должен к ней поехать…

— Но здесь, в Париже, живёт её сестра, — возразила Николь. — Не лучше ли будет ей позвонить? Странно, что никто об этом не вспомнил. Её муж — французский подданный, и ясное дело, что он может сделать куда больше, чем мы, иностранцы!

Дик было заколебался, но затем покачал головой и зашагал прочь.

— Подожди! — крикнула она ему вслед. — Ведь это же глупо! Чем ты можешь ей помочь — с твоим-то французским?!

— По крайней мере, я прослежу, чтобы соблюдались её права.

— Но отпустить-то её не отпустят! — продолжала стоять на своём Николь. — Ты ведь сам видел, она совершила преступление! Нет, лучше всего будет сейчас же взять и позвонить Лоре. Она сумеет больше нашего…

Но Дик всё ещё сомневался. К тому же, он боялся упасть лицом в грязь перед Розмари.

— Я сейчас, — решительно сказала Николь и стремительной походкой направилась к телефонной будке.

— Если Николь берёт власть в свои руки, — с добродушной иронией заметил Дик, — то с ней лучше не связываться!

Только теперь он, казалось, вспомнил о присутствии Розмари. Встретившись взглядами, влюблённые, казалось, искали на лицах друг друга следы впечатлений вчерашнего дня. И хотя в первое мгновение им показалось, что их встреча — лишь сон, затем их сердца вновь согрела тихая музыка любви.

— Вы, должно быть, очень любите помогать людям, — сказала Розмари.

— Разве вы не видите, что я всего лишь притворяюсь?

— Моя мама тоже любит всем помогать. Хотя, конечно, по сравнению с тем, что делаете вы, это пустяки. — Она вздохнула. — Знаете, порой мне кажется, что я — самая ужасная эгоистка в мире!

Впервые упоминание о матери вызвало у Дика не умиление, а досаду. До каких пор эта особа будет продолжать оставаться третьим лишним в их отношениях?! И когда же, в конце концов, эта девчонка перестанет играть в куклы?! Однако он отлично понимал, что дать волю своим эмоциям — это значит проиграть. Стоит ему хотя бы на минуту потерять самообладание — и чувства Розмари растают как дым! Он не без паники видел, что их любовь, едва успев зародиться, пришла в состояние стагнации; а ведь далее стоять на месте было невозможно, необходимо было либо идти до конца, либо тотчас же вернуться на исходные позиции! К тому же, сегодня он впервые понял, что главная роль во всей этой драме принадлежит не ему, а ей…

Но прежде, чем он успел обдумать свои дальнейшие действия, вернулась Николь.

— Я говорила с Лорой. Правда, её не очень хорошо было слышно… Видите ли, она ещё ничего не знала, а когда я ей сказала… Короче говоря, мне кажется, что за время разговора она не раз была близка к обмороку… Она сказала, что её ещё вчера мучили дурные предчувствия…

— Интересно, куда это смотрит Дягилев²¹³? — понимая, что в данной ситуации его долг состоит в том, чтобы всех успокоить, отважился пошутить Дик. — Ведь какая актриса пропадает! Вы поняли, как тонко она чувствует обстановку? На уровне ритма! Ну скажите, сможет ли теперь кто-нибудь из нас спокойно смотреть, как отправляется поезд? Так, чтобы в голове не звучали выстрелы?!

— Лично мне жаль того беднягу, которого она ранила! — сказала Николь, когда они торопливо спускались по широким металлическим ступеням. — Кстати, теперь понятно, почему она так со мной обошлась. Когда у тебя в сумочке лежит заряженный револьвер — здесь не до любезностей!

И она засмеялась. Вслед за ней засмеялась и Розмари, однако всё это было лишь притворство. На самом деле обе они были по-прежнему объяты ужасом, и в глубине души каждая из них уповала на Дика: пусть лучше он сам рассудит, кто во всей этой истории прав, а кто виноват — и тем самым избавит их от необходимости делать собственные выводы! Желание это, разумеется, нельзя было назвать вполне осознанным — особенно со стороны Розмари, которая привыкла к тому, что кровопролитные драмы с пальбой разгораются в её присутствии и на съёмочной площадке и в жизни. Однако и она тоже лишь с большим трудом преодолевала переизбыток скопившегося за последнее время стресса. Что же касается Дика, то он, похоже, целиком и полностью находился во власти лишь недавно осознанного им чувства и потому был просто не в состоянии сделать из случившегося очередной праздник! Его спутницы смутно догадывались, что с ним что-то не так, и молчали, охваченные безотчётной тоской…

А затем, как будто всё случившееся было в порядке вещей, сопровождаемые друзьями и неизменным блеском Дайверы возобновили своё победное шествие по парижским улицам! Жизнь, казалось, вернулась в привычное русло.

Однако в действительности и сам порядок вещей-то был уже не тот! Утром они проводили Эйба, всего лишь через несколько часов отправится в Зальцбург²¹⁴ Мэри… Кончилась их развесёлая жизнь в Париже! Те выстрелы, что стали роковым финалом неведомых им перипетий чьих-то судеб — ведь это они разделили время на «до» и «после»! То, что произошло на станции, навеки врезалось им в память. Уже стоя на тротуаре в ожидании такси, они вдруг совершенно случайно услышали разговор двух носильщиков и с ужасом поняли, что отголосок случившегося будет преследовать их всю жизнь.

— Tu as vu le revolver? Il etait tres petit, vraie perle — un jouet²¹⁵, - сказал первый.

— Mais, assez puissant! Tu as vu sa chemise? — с глубокомысленным видом возразил ему второй. — Assez de sang pour se croire a la guerre²¹⁶.

Глава 20

Выйдя из такси на площадь, они тотчас почувствовали, как их накрыло ядовитое облако медленно, но верно раскаляемых беспощадным солнцем выхлопных газов. Вот где был настоящий ад! Мучаясь от зноя за городом, человек всё же живёт в предвкушении вечера, когда наконец-то можно будет насладиться свежестью и прохладой. Здесь же, где всё насквозь пропитано запахом бензина, жара становится настоящим проклятием! Ведь даже вырвавшись из этих каменных джунглей, оказываешься не на лоне природы, где можно вдоволь насладиться свежим, напоённым цветочными ароматами воздухом, а всего лишь на одном из ничуть не менее смрадных, чем в самом городе, шоссе! Обедая вместе с Диком, Николь и Мэри Норт в одном из расположенных напротив Люксембургского сада летних кафе, Розмари почувствовала недомогание; по охватившему её вдруг чувству раздражения и апатии она догадалась, что наступили «дни». Должно быть, именно это состояние и есть истинная причина того, что сегодня на вокзале в разговоре с Диком она начала обвинять себя в эгоизме.

Однако Дик не имел обо всём этом ни малейшего понятия; он, похоже, не замечал перепадов её настроения. Он чувствовал себя глубоко удручённым и, как обычно происходит в подобных случаях, был слишком сосредоточен на самом себе, чтобы замечать, что происходит вокруг. К тому же, когда он бывал в расстроенных чувствах, его обычно представлявшее собой неисчерпаемый источник блестящих идей воображение наотрез отказывалось ему служить, а без него он не мог заставить свой впавший в сонное оцепенение разум работать с полной отдачей и безошибочно угадывать чувства окружающих.

После того, как Мэри Норт и собиравшийся проводить её на вокзал итальянец, учитель пения, допили свой кофе и, простившись, ушли, Розмари тоже встала. Она спешила на студию, так как ей необходимо было «кое с кем встретиться».

— Ах да, — вспомнила она вдруг, — если этот мальчишка с Юга²¹⁷, Коллис Клэй, придёт и вас ещё здесь застанет, скажите ему, что я не могла ждать; пусть позвонит мне завтра.

Должно быть, в этот момент она повела себя как ребёнок. И хотя это была вполне естественная и потому простительная реакция на пережитый ею на вокзале стресс, своим поведением она невольно напомнила Дайверам о тех чувствах, которые они испытывали к своим детям. В результате она получила короткую, но жёсткую отповедь:

— Я полагаю, вам лучше будет изложить свою просьбу официанту, — далёким от радушия тоном заявила Николь. — Мы тоже уходим.

Прекрасно понимая, что за этим стоит, Розмари приняла её слова как заслуженную кару. В конце концов, разве она не виновата перед Николь?

— Ну да ладно, ничего страшного. До встречи, милые мои!

Затем Дик велел принести счёт, и в его ожидании Дайверы некоторое время сидели молча, лениво жуя зубочистки.

— Ну что ж, — произнесли они затем в один голос.

Бросив взгляд на Николь, Дик увидел, как опустились, придав лицу расстроенное выражение, уголки её рта. Впрочем, охватившая её было грусть оказалась настолько мимолётной, что только он один и мог её заметить. Пожалуй, лучше всего будет сделать вид, что он ничего не понял. Но что же она там себе нафантазировала? Розмари — всего лишь одна из многих, очередной экземпляр из доброго десятка самых разнообразных людей, которых Дик, сам того не желая, за последние годы «очаровал». В числе его «почитателей» были и французский цирковой клоун, и Эйб и Мэри Норт, и какой-то танцовщик с танцовщицей, и писатель, и художник, и комедийная актриса из Гран-Гиньоля²¹⁸, и ещё один полусумасшедший педераст из Русского балета, и подающий большие надежды тенор, от которого они избавились, отправив его на год в Милан²¹⁹ учиться музыке… Николь прекрасно знала, насколько всерьёз воспринимали его интерес и энтузиазм все эти люди. Однако она знала также и то, что с тех пор, как они сочетались браком, в их совместной жизни было всего лишь два периода, когда их супружеское ложе пустовало — да и то оба раза это было из-за того, что она нуждалась в отдыхе после родов! С другой стороны, он был настолько обаятелен, что утаить это было просто невозможно. Умение находить контакт с людьми было его талантом, а талант ведь грех зарывать в землю! Поэтому вполне естественно, что порой он волей-неволей влюблял в себя и тех, чьё присутствие в их жизни было совершенно не желательно…

Дик весь ушёл в себя. Шли минуты, а он ни словом, ни взглядом не давал ей понять, что хочет поговорить по душам! И та неувядающая радость, которую она привыкла каждый день видеть на его лице — дескать, надо же, они вместе! — сегодня тоже почему-то исчезла…

Тем временем, с трудом протиснувшись между столиками в битком набитом кафе, к Дайверам подсел Коллис Клэй — тот самый «мальчишка с Юга»! Небрежность, с которой он их приветствовал, никак не вязалась ни с занимаемым ими положением в обществе, ни с их тягостным молчанием. Дику всегда претило панибратство. Он не выносил, если вместо «Здравствуйте!» ему говорили «Привет!». Его коробило, когда в присутствии Николь обращались к нему одному и бесило, когда в его присутствии говорили только с Николь. Он придавал всему этому такое значение, что во время приступов хандры считал за благо вообще ни с кем не общаться! Подобно тому, как игра одного дрянного музыканта может безнадёжно испортить звучание целого оркестра, тот факт, что кто-то смеет с ним фамильярничать, нарушал весь плавный ход его размеренной жизни.

— Ого, а я, кажись, опоздал! Птичка улетела! — нимало не тревожась тем, что незваный гость хуже татарина, громогласно возвестил о своём прибытии Коллис. Дику стоило немалых усилий заставить себя закрыть глаза на то, что этот молокосос, похоже, в упор не замечает Николь.

Она, однако, почти сразу ушла, и он остался сидеть с Коллисом. Его неприятие вдруг сменилось живым интересом: этот мальчишка был уже из «послевоенных»²²⁰, и общаться с ним оказалось намного проще, чем с теми южанами²²¹, с которыми ему десять лет тому назад доводилось иметь дело в Нью-Хейвене²²². Потягивая вино, Дик не без иронии во взгляде наблюдал за тем, как дотошно этот парнишка набивает свою трубку, и слушал его нескончаемую болтовню. Люксембургский сад мало-помалу начал наводняться всегда гуляющими здесь в это время со своими гувернантками ребятишками, и Дик впервые за много месяцев решил посвятить послеобеденный час безделью.

Но вдруг, вникнув в смысл доверительных излияний Коллиса, он почувствовал, как в душу к нему забрался предательский холод.

— А знаете, она ведь совсем не такая недотрога, как вам, должно быть, кажется, — трепался мальчишка. — Признаться, я поначалу и сам так думал. Но однажды на Пасху, когда мы все вместе добирались поездом из Нью-Йорка²²³ в Чикаго²²⁴, она с одним моим другом попала в такую занятную переделку, что мама не горюй! Фамилия моего дружбана Хиллис, и надо вам сказать, что она на него ещё в Нью-Хейвене глаз положила! Ну так вот, в купе-то она ехала с моей двоюродной сестрёнкой, но, сами знаете, им с Хиллисом хотелось одним побыть, без свидетелей… Короче, после обеда пришла моя сеструха к нам в карты играть. Прошло часа два, выходим мы из нашего купе, смотрим — а в коридоре Розмари и Билл Хиллис стоят и с кондуктором скандалят. Розмари вся такая белая как смерть! Оказывается, они заперлись изнутри да ещё и штору опустили, ну и, я думаю, не за ручки там держались… А тут приходит этот самый кондуктор билеты проверять! Стучит изо всех сил… А они сперва подумали, что это мы над ними подшутить решили, ну и не стали открывать. А когда открыли, кондуктор уже зол как чёрт был! Орёт и спрашивает, в своём ли Хиллис купе, и жена ли ему Розмари, и почему они заперлись — всё ему, идиоту, надо! А друг мой сначала пытался втолковать ему, что всё, мол, нормально, но потом как взбесился — просто ужас! Вы, говорит, оскорбили Розмари подозрениями, и я желаю набить вам морду! Но со всей этой братией, что при исполнении, понятное дело, лучше не связываться… В общем, еле я их всех успокоил!

Живо представив себе описанную Коллисом сцену, Дик вдруг почувствовал, как в его сердце шевельнулась ревность. Ему вдруг захотелось оказаться на месте Хиллиса и, стоя в дверях купе рядом с Розмари, сполна разделить с нею её незавидную участь! Да, с ним явно происходит что-то не то… Подумать только, какая-то история, да просто сущие сплетни о том, будто она когда-то с кем-то была — и он уже съехал с катушек и беспомощно барахтается в топком болоте, где есть лишь страсть, боль и отчаяние! Вот чья-то рука на щеке Розмари, учащённое дыхание, сумасшедшая ярость барабанящего в дверь кондуктора — и манящее тепло, и сокровенная тайна за этой дверью!

«Вы не против, если я опущу штору?»

«Нет-нет, что вы! Жара нестерпимая…»

Потом Коллис Клэй начал рассказывать о своей учёбе в Нью-Хейвенеи о жизни тамошних студенческих братств. Говорил он всё на том же потрясающем жаргоне и всё с тем же энтузиазмом, что и о Розмари. Дик догадался, что Коллис тоже в неё влюблён, но сути этого чувства ему было не понять: похоже, что интрижка с Хиллисом была ему «до лампочки», и, рассказывая о приключении в поезде, он лишь радовался, что его пассии не чуждо ничто человеческое!

— Парни из общества «Череп и кости»²²⁵ сколотили отличную команду, — всё не умолкал Коллис. — Хотя не только они… Знаете, сэр, Нью-Хейвен теперь сделался такой огромный, и в нём столько способных ребят… Просто жаль, когда некоторые из них оказываются не у дел…

«Вы не против, если я опущу штору?»

«Нет-нет, что вы! Жара нестерпимая…»

…Добравшись, наконец, через весь Париж до своего банка и заканчивая выписывать чек, Дик задумчиво поглядывал то на одного, то на другого из сидевших за столами служащих. Он никак не мог решить, к кому из них лучше всего будет с этим чеком обратиться. Писал он нарочито медленно. Склонившись над высокой покрытой стеклом конторкой и непрестанно пробуя на клочке бумаги, хорошее ли ему попалось перо, он, как школьник, выводил каждую букву! Лишь однажды, подняв уставшие от длительного напряжения глаза, он с трудом разглядел за подёрнувшей их пеленой вывеску отдела почтовых отправлений; однако уже в следующее мгновение, чувствуя, что душу его тоже окутала пелена усталости и безразличия, он снова углубился в работу.

Но вот чек был готов, и ему необходимо было безотлагательно решить, на ком же из длинного ряда сидевших в зале служащих остановить свой выбор. Кто из них наименее способен догадаться о постигшем его несчастье? Конечно же, тот, с кем не придётся заводить долгих бесед! Вот, к примеру, Перрен. Он родом из Нью-Йорка. Вкрадчивый и обходительный, он не раз приглашал Дика отобедать с ним в Американском клубе²²⁶. А вот испанец Касасус, с ним Дик обычно поддерживал беседу об общих друзьях — не важно, что от друзей этих вот уже лет десять как ни слуху ни духу! А вот и Мюхгаузе; он каждый раз спрашивает, чьи деньги Дик желает снять — свои собственные или своей супруги.

Наконец, записав на корешке сумму и проведя под ней две параллельные черты, он решил идти к Пирсу. Пирс совсем ещё юноша, а значит, перед ним можно почти не притворяться. Да уж, порой легче самому ломать комедию, чем смотреть, как это делают другие!

Однако сначала он решил забрать почту. Увидев, как выдававшая ему письма девушка, придвинув к столу грудь, успела таким образом удержать чуть было не упавший на пол листок бумаги, он задумался о том, как всё-таки различны телодвижения мужчин и женщин. Затем, отойдя в сторону, он начал открывать письма. Их было множество: счёт за семнадцать книг по психиатрии от немецкого издательства, счёт от Брентано²²⁷, письмо из Буффало²²⁸ от отца (его почерк из года в год становился всё неразборчивее), шутливая открытка со штемпелем Феса²²⁹ от Томми Барбана, два послания из Цюриха²³⁰ от его коллег, причём оба по-немецки, вызывающий сомнения счёт от плута-штукатурщика, присланный из Канн, счёт от мебельщика, письмо из редакции медицинского журнала в Балтиморе²³¹, а также куча макулатуры с предложениями всякого рода товаров и приглашение на выставку картин какого-то начинающего художника. Ещё было три письма для Николь и присланное на его адрес письмо для Розмари.

«Вы не против, если я опущу штору?»

Подойдя к Пирсу, Дик увидел, что тот был занят с клиенткой, и понял, что отвертеться не удастся: сидевший за соседним столом Касасус был как раз свободен, и значит, идти придётся к нему.

— Дайвер! Как вы поживаете? — Касасус, похоже, был искренне рад его видеть. Он приветствовал его стоя, лицо его расплылось в улыбке, а усы при этом топорщились в разные стороны. — Представьте, мы как раз на днях говорили о Фезерстоуне, и я вспомнил вас! Кстати, он теперь в Калифорнии²³²!

Слегка подавшись вперед, Дик изобразил на своём лице удивление:

— Как?! В Калифорнии?!

— По крайней мере, мне так сказали.

Дик протянул ему чек и, ожидая, пока Касасус с ним ознакомится, бросил взгляд туда, где сидел за своим столом Пирс. Встретившись взглядами, они тотчас по-дружески перемигнулись. Оба вспомнили одну и ту же старую, известную лишь им двоим шутку, связанную с событиями трёхлетней давности, когда у Пирса был роман с какой-то литовской графиней. Пока они обменивались улыбками, Касасус уже оформил чек. Ему нравилось общаться с Диком, и он был бы не прочь, если бы тот задержался чуть подольше, но с делами было покончено, и у него не осталось иного выбора кроме как встать и, придерживая рукой пенсне²³³, повторить:

— Да, он нынче в Калифорнии…

Тем временем Дик краем глаза заметил, что сидящий за первым столом Перрен беседует с известным боксёром — чемпионом мира в тяжёлом весе! Судя по ответному взгляду Перрена, первым его порывом было позвать Дика и познакомить его со знаменитостью, но затем, поразмыслив, он, видимо, решил, что не стоит.

Противопоставив не слишком уместной общительности Касасуса свою собственную во сто крат усилившуюся благодаря трудам над покрытой стеклом конторкой деловитость, то есть для начала внимательно перечитав чек, затем вперив глубокомысленный взгляд в располагавшуюся справа от головы его собеседника мраморную колонну — как будто внутри неё была сосредоточена вся мудрость мира! — и, под занавес, устроив пятиминутное шоу со шляпой, тростью и пачкой писем, он, наконец, собрался и, попрощавшись, вышел на улицу. Прекрасно помнивший его благодаря множеству чаевых швейцар был, как всегда, расторопен и предусмотрителен: стоило Дику появиться в дверях, как прямо перед ним остановилось такси!

— Киностудия Par Excellence²³⁴, - назвал он адрес. — Это в Пасси²³⁵, на маленькой улочке. Поезжайте сперва на Мюэт²³⁶, а потом я скажу вам, куда дальше.

События последних сорока восьми часов настолько выбили его из привычной колеи, что он и сам с трудом понимал, чего хочет. Оказавшись на Мюэт, он отпустил такси и направился к студии пешком. Мысли его при этом так путались, что, уже найдя нужную улицу, он чуть было на ней не заблудился, и ему пришлось дважды переходить дорогу! Костюм, шляпа, трость, обувь, портфель — всё у него было безупречно; и тем не менее он чувствовал себя как загнанный зверь! Вновь стать самим собой он сможет лишь отрёкшись от собственного прошлого — от всего того, чего ему удалось достичь за последние шесть лет… Он кружил по кварталу, словно безмозглый мальчишка из романов Таркингтона²³⁷; всякий раз, когда он поворачивал за угол, и здание студии оказывалось вне его поля зрения, он начинал нервничать и прибавлял шагу: а вдруг именно сейчас, когда он не видит, Розмари уже вышла на улицу и садится в такси? Здешние места не очень-то располагали к веселью. Рядом со студией находился магазин, на вывеске которого красовалась надпись: «1000 chemises»²³⁸. Всю его витрину занимали рубашки — с галстуками и без. Одни из них были сложены кипами, другие висели на тремпелях, а третьи просто лежали, с нарочитой небрежностью брошенные на подоконник. 1000 рубашек — поди сосчитай! Идя по улице, Дик машинально читал надписи: «Papeterie»²³⁹, «Patisserie»²⁴⁰ «Solde»²⁴¹, «Reclame»²⁴². А вот и киноафиша: все желающие приглашаются на просмотр фильма «Dejeuner de Soleil»²⁴³ с Констанс Толмадж в главной роли! Однако затем ему почему-то всё чаще стали попадаться малоутешительные вывески вроде «Vetements Ecclesiastiques»²⁴⁴, «Declaration de Deces»²⁴⁵ и «Pompes Funebres»²⁴⁶. Ясное дело, жизнь и смерть!

Он прекрасно знал, что поступок, на который он решился, в конечном итоге перевернёт всю его жизнь. Уже одно появление его здесь идёт вразрез со всеми исповедуемыми им принципами. Да что там говорить, даже в глазах самой Розмари он от этого не выиграет, а проиграет! Она считает его чуть ли не воплощением всех добродетелей — и вдруг он без предупреждения является сюда, чтобы за ней шпионить! По какому, спрашивается, праву? Однако истинное объяснение его казалось бы странных действий лежало совершенно в иной плоскости, нежели неписаные законы светской жизни: ибо сегодня одетый по последнему писку моды Дик Дайвер пришёл сюда воздать должное вещам, от которых невозможно отречься. Он вдруг понял, что все эти годы они продолжали незаметно жить в его памяти. И пусть каждая из облегающих его запястья манжет уже сама по себе есть совершенство! И пусть рукава его пиджака точно повторяют форму рукавов рубашки, а воротник сидит как влитой! И пусть, подстригая его рыжие волосы, модный парикмахер превзошёл самого себя, а его маленькому изящному портфельчику позавидовал бы любой денди²⁴⁷! Всё это отныне не имеет для него никакого значения. Его привёл сюда тот самый порыв, который в своё время заставил другого смертного, облачившись во власяницу и посыпав голову пеплом, пойти и встать пред храмом в Ферраре²⁴⁸!

Глава 21

Однако, простояв в одиночестве минут сорок, Дик вопреки собственному желанию нежданно-негаданно обзавёлся собеседником. Надо же было такому случиться как раз тогда, когда он менее всего на свете хотел вообще кого-либо видеть! Впрочем, это скорее не исключение, а правило — эдакий закон подлости… Порой, чувствуя себя более уязвимым, чем обычно, он так ревностно охранял неприкосновенность своего внутреннего мира, что иной раз это оборачивалось против его собственных интересов. В таких случаях он уподоблялся актёру, который, исполняя свою роль слабее, чем от него ожидают, тем самым вызывает к себе повышенное внимание зрителей и заставляет их самостоятельно, основываясь уже на собственном эмоциональном опыте, восполнять пробелы. Увы, нечто подобное мы можем наблюдать, когда люди, как нередко случается, отказывают в сострадании тем, кто действительно в нём нуждается, и приберегают его для тех, кто умеет самым бессовестным образом играть на естественной человеческой склонности испытывать жалость.

Надо полагать, именно в таком ключе стал бы анализировать эту случайную встречу и сам Дик — не будь он во власти эмоций! Когда он в очередной раз мерил шагами Rue des Saintes Anges, с ним вдруг заговорил какой-то американец. На вид ему было лет тридцать, а чуть заметная, но явно зловещая ухмылка на продолговатом лице тотчас выдавала в нём если не убийцу, то как минимум мошенника! Странный тип попросил прикурить, и, выполняя его просьбу, Дик сразу разглядел в нём типичного представителя той одновременно отталкивающей и притягательной породы людей, к которой он с неугасающим интересом присматривался с ранней юности. Чаще всего этих праздношатающихся господ можно встретить в табачных лавках, где они, бесцеремонно облокотившись о прилавок, часами наблюдают за покупателями — и бог весть, что у них при этом на уме! Их постоянной средой обитания являются гаражи, где они без лишнего шума творят тёмные дела, а также парикмахерские и фойе театров. По крайней мере, именно такого рода ассоциации возникали при их виде у Дика. Иногда такие лица попадаются на наиболее смелых карикатурах Тэда²⁴⁹ — ещё подростком Дик нередко с опаской пытался заглянуть за ту едва различимую, но казавшуюся совсем близкой черту, за которой кончалась обыденность и начинались леденящие душу тайны преступного мира.

— Ну что, дружище, как вам Париж?

Не дожидаясь ответа, новый знакомый зашагал рядом с Диком.

— Кстати, вы откуда будете? — запросто спросил он.

— Из Буффало.

— А я из Сан-Антонио²⁵⁰. Да только не был там с самой войны…

— Вы воевали?

— Ну да, было дело. Восемьдесят четвёртая дивизия²⁵¹ — слыхали про такую?

Вырвавшись на пару шагов вперёд, странный тип бросил на Дика откровенно угрожающий взгляд.

— А вы, приятель, здесь живёте? Или с визитом?

— С визитом.

— И в каком вы отеле?

Усмехнувшись про себя, Дик подумал, что этот головорез, похоже, надумал сегодня ночью ограбить его номер. Однако мысли его были самым беспардонным образом угаданы!

— Такому силачу, как вы, дружище, меня бояться нечего! Конечно, здесь полным-полно всяких жуликов и бандитов. Все они только и ждут, как бы подловить где-нибудь богатенького американского туриста — и ободрать как липку! Но я — совсем другое дело…

Видя, что разговор не предвещает ничего интересного, Дик остановился.

— Ну что ж, как я вижу, вы свободно располагаете временем…

— Не скажите, приятель! У меня здесь своё дело!

— Что вы говорите?! И в чём же его суть?

— Я продаю газеты.

«Вот те на! — изумился про себя Дик. — Уголовная рожа — и вдруг такой скромняга!»

— Да вы не думайте! — видя отразившееся на его лице удивление, поспешил добавить его новый знакомый. — Я в прошлом году неплохо подзаработал. Знаете, я брал эту самую, как бишь её, «Санни Таймс»²⁵² по шесть франков и потом сбывал по десять. А то и по двенадцать!

Затем, достав из внутреннего кармана пиджака изрядно потёртый бумажник, он извлёк оттуда на свет божий пожелтевшую газетную вырезку и с гордостью протянул её своему новоиспечённому «корешу». Это была карикатура, изображавшая толпу американцев, спускающихся по сходням²⁵³ гружёного золотом парохода.

— Двести тысяч! За одно лето они оставляют здесь свыше десяти миллионов…

— Скажите, а что вас привело в Пасси?

Его приятель опасливо огляделся.

— Кино! — сделав страшные глаза, зловеще прошептал он. — Здесь неподалёку есть американская киностудия. Они ищут парней, которые говорят по-английски. Вот я и жду, когда закончатся съёмки…

Отвязался от него Дик быстро и решительно.

Очевидно, Розмари покинула студию либо пока он кружил по кварталу, либо ещё до его приезда. Судорожно затиснув в руке только что купленный металлический жетон, он зашёл в стоявшее на углу бистро. Здесь, в мрачных потёмках, рядом с кухней и зловонным туалетом, был телефон. Он должен был позвонить в отель «Roi George». «Слышь, дружок, так и задохнуться недолго! — сказал он себе, пытаясь унять участившееся дыхание. — Синдром Чейна-Стокса!²⁵⁴» Но все эти уловки с самоиронией лишь усугубляли его страдания. Набрав номер, он прислонился к стене и, чтобы хоть немного отвлечься, принялся, держа трубку, рассматривать посетителей. Минуты через три он услышал тихий, едва узнаваемый голос:

— Алло!

— Розмари! Это Дик. Я решил, что должен вам позвонить.

Молчание. И вдруг — о счастье! — приветливо и звонко:

— Ах, как я рада!

— Я хотел встретиться с вами на студии. Собственно, я сейчас в Пасси, здесь рукой подать… Я собирался пригласить вас на прогулку в Булонский лес²⁵⁵.

— Ах, как жаль! И зачем я почти сразу уехала?

Снова молчание.

— Розмари!

— Да, Дик?

— Послушайте, я, похоже, потерял из-за вас голову. А когда убелённый сединами старец теряет голову из-за такой, как вы, крошки, ничем хорошим это кончиться не может!

— Господи, Дик, какой вы старец?! Вы ещё мальчишка!

— Розмари!

Опять молчание. Наткнувшись взглядом на уставленную бутылками полку, он, вновь тщетно пытаясь успокоиться, принялся читать надписи на этикетках: отард²⁵⁶, ром Сент-Джеймс²⁵⁷, «Мари Бриззар»²⁵⁸, пунш «Оранжад»²⁵⁹, «Фернет-Бранка»²⁶⁰, «Ляфон-Роше»²⁶¹, арманьяк²⁶²… Похоже, здесь было собрано всё худшее, чем травят себя французы.

— Скажите, вы одни?

«Вы не против, если я опущу штору?»

— Разве у меня кто-то бывает?

— Простите… Видите, я уже заговариваюсь… Просто я собирался было к вам зайти…

Молчание, затем вздох и ответ:

— Это моё самое заветное желание!

Он живо представил, как она сейчас сидит за столом и молча держит трубку, а где-то высоко над ней плывут тихие звуки доносящейся из коридора музыки:

Давай сегодня, мой родной,
За чаем встретимся с тобой!
Ты только мой, я лишь твоя —
А что для счастья надо?!

Ему вспомнилось, как во время поцелуя с её лица осыпалась пудра, и он увидел под ней смуглую кожу; вспомнилось, как влажны были её прилипшие ко лбу волосы, как хрупки и податливы плечи… А ещё вспомнилось, как он снова и снова склонялся над её лицом в предвкушении блаженства…

«С этим определённо надо что-то делать!» — сказал он себе. Через минуту он уже вышел из бистро и, не слишком задумываясь о том, к Мюэт или в противоположном направлении лежит его путь, торопливо шагал по улице. Одной рукой он крепко сжимал ручку портфеля, а в другой держал, словно разящий меч, свою великолепную трость.

Тем временем Розмари, положив трубку, дописывала письмо матери:

«… и хотя у меня не было возможности долго с ним общаться, он произвёл на меня довольно приятное впечатление. Похоже, что я в него влюбилась (конечно же, более всех людей на свете я люблю Дика Дайвера, но вы поняли, мама, что я хочу сказать). Он и вправду намерен снимать картину и в самое ближайшее время отправляется с этой целью в Голливуд. Думаю, нам тоже пора уезжать. Получив переадресованное Вами письмо, я смогла отыскать в Париже Коллиса Клэя. Он очень милый, но, честно говоря, я мало с ним общалась, потому что почти всё своё свободное время я провожу с Дайверами. Лучше них нет никого на свете! Сегодня я не совсем хорошо себя чувствую и поэтому принимаю то лекарство, которое вы мне дали, хотя мне кажется, что без него можно было бы и обойтись. Ах, мама, разве возможно пересказать в письме всё, что здесь происходит?! Не буду даже пытаться. Уж лучше я расскажу Вам всё при встрече! Умоляю Вас: как только Вы получите моё письмо, пожалуйста, отбейте мне телеграмму! Сообщите, приедете ли Вы ко мне в Париж или лучше я вместе с Дайверами возвращусь к Вам на Ривьеру?»

В шесть часов Дик зашёл к Николь.

— Ну что, какие планы на вечер? — осведомился он. — Я предлагаю отдохнуть: поужинаем здесь, а потом сразу в Лувр²⁶³!

— Не возражаю, — ответила она. — Пусть будет по-твоему… Я недавно звонила Розмари, но она сказала, что будет ужинать у себя в номере. Эта жуткая история с выстрелами… Похоже, она всем нам испортила настроение.

— Лично мне нет, — возразил Дик. — Николь, радость моя! Если ты не устала, то давай сегодня устроим себе маленький праздник! Иначе, вернувшись домой, мы с тобой потом будем целую неделю жалеть, что не видели Буше²⁶⁴! Поверь, уж лучше что-то делать, чем без конца грустить…

А вот этого уже говорить не стоило. Он было осёкся, но Николь тут же безжалостно подхватила:

— О чём же грустить?

— О судьбе Марии Уоллис.

Так или иначе, решено было идти в Лувр. Заполнять всё своё свободное время развлечениями стало их семейной традицией, а отказываться от светских мероприятий под предлогом усталости они считали чуть ли не признаком дурного тона. По их мнению, такой подход не только обеспечивал им множество положительных эмоций в течение дня, но и дисциплинировал их в вечерние часы. Когда же они чувствовали, что больше не в состоянии выдерживать этот бешеный ритм, и им всё же приходилось отменять очередной пункт программы, они предпочитали ссылаться при этом на чужую усталость — лишь бы только не сознаваться в своей собственной! Уже покидая отель, они — красивейшая пара в Париже! — тихонько постучались в номер Розмари, но ответа не было. Решив, что она спит, они спустились по лестнице и вышли на улицу. Сперва они заглянули в бар Фуке²⁶⁵, где выпили вермуту²⁶⁶ с горьким пивом, а затем — затем их с головой захлестнула тысячеголосая суета летнего парижского вечера.

Глава 22

Николь проснулась поздно. От долгого сна её роскошные ресницы слиплись, и прежде, чем открыть глаза, она ещё шептала что-то во сне. Дика в комнате не было. Лишь через минуту она поняла, что её разбудил стук в дверь.

— Entrez!²⁶⁷ — крикнула она, но никто не вошёл. Тогда она накинула пеньюар и сама открыла дверь. В коридоре стоял полицейский.

— Мне необходимо видеть мистера Афгана Норта, — учтиво поприветствовав её и войдя в номер, сказал он.

— Кого? Ах, да! Мне очень жаль, но его здесь нет. Он уехал в Америку.

— Простите, мадам, но когда?

— Вчера утром.

Страж порядка покачал головой и сурово погрозил ей пальцем.

— По нашим сведениям, не далее как вчера вечером он был в Париже. Им был снят номер в этом отеле, однако самого его там нет! Мне сказали, что он может быть здесь.

— А я считаю, что всё это сущий бред! Вчера вечером мы проводили его на поезд.

— Как бы там ни было, у нас есть свидетели, готовые подтвердить, что сегодня с утра лицезрели его здесь воочию. Более того, эти люди говорят, что видели документы, подтверждающие его личность. Что вы на это скажете?

— Но мы действительно не имеем обо всём этом ни малейшего понятия! — пролепетала изумлённая Николь.

Полицейский призадумался. Он был симпатичный мужчина, но пахло от него дурно.

— А он случайно не у вас ночевал?

— Что вы себе позволяете?!

— Должен вам сказать, мадам, что пару дней назад мы арестовали одного негра. И на этот раз мы уверены, что это именно тот негр, которого мы искали.

— Уверяю вас, я совершенно не понимаю, о чём вообще идёт речь! Да, мистер Абрахам Норт — наш давний знакомый. Но о его повторном появлении в Париже нам решительно ничего не известно!

Полицейский кивнул и закусил верхнюю губу. Ей, похоже, удалось наконец-то его убедить, но он был явно разочарован.

— А в чём, собственно, дело? — спросила его Николь.

Он развёл руками и вздохнул, сложив губы трубочкой. Заметив незаурядную красоту Николь, он уже раздевал её взглядом.

— Дело самое обычное, мадам! Лето, тьма туристов… Мистер Афган Норт стал жертвой ограбления — ну, и заявил в полицию. На днях мы арестовали подозреваемого. Теперь мистер Афган должен явиться в участок, чтобы его опознать, а также предъявить формальное обвинение.

Прекрасно видя, что за мысли у него в голове, Николь поплотнее запахнула свой пеньюар и вежливо, но решительно выдворила незваного гостя восвояси. Затем, в полном замешательстве, она приняла душ и оделась. Видя, что скоро уже одиннадцать часов, она решила позвонить Розмари. Однако та не отвечала, и тогда Николь набрала номер администратора. От него ей удалось узнать, что Эйб Норт и в самом деле не далее как сегодня утром, в половине седьмого, снял номер в отеле, однако фактически его не занимает. Надеясь, что Дик, возможно, в курсе событий, она решила подождать его в гостиной. Просидев полчаса без дела, Николь заскучала и решила выйти развеяться. Однако в тот самый момент, когда она уже взялась за ручку двери, раздался телефонный звонок. Звонил администратор:

— Вас желает видеть месье… то есть мистер Крошоу, чернокожий.

— Что ему надо?

— Он говорит, что знаком с вами и с doctaire²⁶⁸. Как я понял из его слов, некий месье… то есть мистер Фримэн, человек, находящийся в дружеских отношениях со многими влиятельными лицами, арестован и находится в полицейском участке… Он говорит, что это вопиющая несправедливость и что прежде, чем его самого арестуют, ему необходимо поговорить с месье… мистером Нортом.

— Мы не имеем ко всему этому ни малейшего отношения! — решительно заявила Николь и, словно желая раз и навсегда отмести от себя все подозрения в причастности к столь сомнительной авантюре, бросила трубку. Лишь сейчас, узнав о загадочном возвращении Эйба, она по-настоящему поняла, как устала от его постоянных запоев. Выбросив его из головы, она отправилась к портнихе и, встретив там Розмари, предложила ей вместе заняться покупками. Взяв такси, они поехали на Rue de Rivoli²⁶⁹. Там, бродя со своей «подругой» среди бесчисленного множества пестреющих всевозможными безделушками витрин, неизменно доверявшая вкусу Николь Розмари купила по её совету для матери украшенный бриллиантом кулон, а для сотрудников студии в Калифорнии — множество галстуков и новомодных портсигаров²⁷⁰. Сама же Николь купила своему сыну целую армию греческих и римских солдатиков — более чем за тысячу франков! И снова они по-разному тратили деньги, и снова, наблюдая за тем, как это делает Николь, Розмари была в восторге. В каждом шаге Николь сквозила уверенность, что деньги, которые она тратит — её собственные. Розмари же до сих пор всё никак не могла избавиться от чувства, что вся окружающая её теперь роскошь есть результат произошедшего в её жизни чуда, и ей казалось, что те огромные по её меркам деньги, которыми она располагает, взяты ею в долг, а потому и тратить их ей следует крайне осмотрительно.

И всё же как приятно было делать покупки за границей, в залитом солнцем городе! Как приятно было чувствовать себя бодрыми и отдохнувшими! Розовый румянец и счастливый блеск в глазах были верными признаками переполнявшего их ощущения счастья. Как приятно было сознавать юную красоту своих обнажённых рук и ног и, грациозной походкой шествуя из одного отдела в другой или дотягиваясь до самой верхней полки за понравившимися товарами, ловить на себе восхищённые мужские взгляды!

Вернувшись в отель и встретив там по-утреннему свежего и подтянутого Дика, они одновременно ощутили по-детски чистую радость!

Оказалось, что он только что говорил по телефону с Эйбом. Разговор их, однако, вышел весьма сумбурным, и похоже было на то, что Эйб с самого утра по непонятной причине где-то скрывается.

— В жизни не приходилось выслушивать за один раз столько бреда! — сказал Дик.

Как оказалось, он был вынужден вести разговор не только с самим Эйбом, но ещё и с добрым десятком его знакомых. По очереди передавая друг другу трубку, все эти господа каждый раз говорили примерно одно и то же:

— Короче, доктор, здесь один ненормальный тип рвётся с вами потолковать. Говорит, что может предоставить ценные сведения. Да заткнёшься ты наконец или нет?!

— Эй, вы, как вас там зовут, в общем… Да дайте же наконец переговорить с человеком! В общем, ваш друг, похоже, здорово отличился, и ему пора сваливать… Моё личное мнение таково, что у него, похоже, имеет место быть…

Однако в этот момент в трубке послышались какие-то нечленораздельные звуки, вследствие чего «личное мнение» говорившего так и осталось тайной.

И всё же буквально через минуту кому-то из «друзей» Эйба удалось блеснуть:

— Я уверен, что это непременно заинтересует вас как психолога!

Ещё через пару минут таинственная личность, которая изрекла сей перл, в конце концов завладела-таки повторно телефонной трубкой; однако, несмотря на столь многообещающее начало, дальнейшая импровизация не удалась — по-видимому, узнать, каким именно образом вся эта идиотская ситуация может заинтересовать его как психолога или как человека, сегодня Дику Дайверу было не суждено. Далее переговоры протекали примерно в следующем русле:

— Алло!

— Ну?

— Ну, алло…

— Вы кто такой?

— Ну…

Вдруг рядом с очередным говорящим кто-то глупо захихикал.

— А кому смешно, пусть сам берёт трубку и про всё договаривается!

Было ясно, что на другом конце провода происходит какая-то непрестанная возня. Трубку то и дело роняли, а среди общего галдежа порой можно было разобрать отрывочные восклицания типа «Ах, ну что вы, Мистер Норт!» Лишь иногда Дику удавалось расслышать голос Эйба. Затем кто-то резко выхватил у очередного оратора трубку и громко, отчётливо сказал:

— Послушайте, если вы и в самом деле считаете себя другом мистера Норта, то будьте любезны подъехать и отсюда его забрать!

В эту минуту, наконец, вмешался Эйб. Возвысившись над поднятой вокруг его персоны суетой, он сурово и торжественно отвешивал слова — ни дать ни взять герой какого-нибудь сомнительного приключенческого опуса!

— Дик, я поднял на Монмартре²⁷¹ негритянское восстание. Сейчас мы идём освобождать из тюрьмы Фримэна. Если к тебе придёт… Алло, ты меня слышишь? Если к тебе придёт негр из Копенгагена²⁷² и скажет, что он торгует ваксой… Если к тебе кто- нибудь придёт…

Но вновь поднявшийся гул не дал ему договорить.

— Как ты оказался опять в Париже? — спросил Дик.

— Понимаешь, когда я приехал в Эврё²⁷³ и увидел тамошний собор²⁷⁴, меня заинтересовал вопрос о его сходстве с Сен-Сюльпис. Поэтому я сел на самолёт и вернулся. Оттуда ведь до Парижа рукой подать… Но это дело случая. И барокко²⁷⁵ здесь ни при чём! А вообще меня больше всего вдохновляет Сен-Жермен²⁷⁶. Ради бога, подожди минуту, я позову chasseur²⁷⁷…

— Не смей даже думать!..

— Скажи, а Мэри уехала? Всё нормально?

— Да.

— Дик, мне бы очень хотелось, чтобы ты поговорил по душам с одним весьма и весьма достойным человеком. Я встретил его здесь сегодня утром… Он сын морского офицера. Объездил всех врачей Европы… Позволь, я скажу тебе о нём пару слов…

Однако в этот момент Дик положил трубку, что было с его стороны как минимум чёрной неблагодарностью. В самом деле, когда ещё ему удастся заполучить в своё распоряжение столь богатый и разнообразный материал для профессионального роста?!

— А знаете, когда-то Эйб был таким славным! — поделилась с Розмари Николь. — Таким славным… Давным-давно, сразу после нашей с Диком свадьбы — как жаль, что вы не знали его в те годы! — он, бывало, приезжал к нам и оставался на месяц, а то и больше… Ну, а мы к нему так привыкли, что он нисколько нас не стеснял. Мы почти не замечали его присутствия. Он облюбовал нашу библиотеку — сидел там целыми днями. Обычно он на немой клавиатуре²⁷⁸ упражнялся— и не мог оторваться! Иногда играл для нас, если мы его просили… Дик, а ты помнишь ту горничную? Она считала его привидением! А он, бывало, подстережёт её в прихожей: «Ку-ку!» Как-то раз мы за это «Ку-ку!» целым сервизом поплатились, но разве возможно было злиться на Эйба?!

Выходит, ещё тогда каждый день был для них праздником! Слушая Николь, Розмари живо воображала себе их полную развлечений жизнь и завидовала их веселью. Как же непохоже всё это было на её собственные трудовые будни! Довольно смутно представляя себе, что такое свободное время, она, как все трудоголики, тем не менее считала его чуть ли не наивысшим благом. Она была уверена, что свободное время — это долгожданный отдых, и ей было невдомёк, что в действительности Дайверы по-настоящему отдыхают ещё меньше, чем она сама!

— Честно говоря, я никак не могу взять в толк, почему он так изменился, — сказала Розмари. — Что заставляет его пить?

— Так, должно быть, повелось в наше время: чем ты талантливее, тем быстрее ломаешься! — философски ответила Николь и покачала головой, как бы давая понять, что её вины здесь нет.

— А по-моему, так было всегда! — заявил Дик. — Либо ты превращаешься в посредственность, либо вся твоя жизнь — это непрерывный стресс! Вот многие и не выдерживают…

— Мне кажется, всё намного сложнее, — считала своим долгом возразить Николь; её раздражало, что Дик смеет перечить ей в присутствии Розмари. — Взять, к примеру, Фернана Леже²⁷⁹. Кто станет отрицать его талант? Но он же не шляется с утра до ночи в стельку пьяным! И почему это одни только американцы спиваются?

Возможных вариантов ответа на этот вопрос было так много, что лучшим из них Дик почёл молчание. Пусть лучше эта скользкая тема повиснет в воздухе, пусть Николь хоть немного помучается неопределённостью, пусть сама додумает то, о чём он молчит! Странно, как очевидны стали для него в последнее время её недостатки! Ни разу в жизни ему не приходилось видеть более красивой и элегантной женщины. Никто в целом мире не сделал для него так много, как она. И всё же, заранее предчувствуя неизбежное столкновение, он просто вынужден был к нему готовиться. Именно поэтому он буквально на глазах становился всё более суровым и молчаливым. Не в его правилах было прибегать к самообману, и потому сегодня ему было стыдно перед самим собой за то, что вчера он пытался тешить себя иллюзией, будто Николь почти ни о чём не догадывается и считает его интерес к Розмари всего лишь отвлечённым любованием. На самом деле составить себе более или менее верное представление об образе мыслей собственной жены было свыше его сил. И потому он был решительно не в состоянии объяснить, что заставило её вчера в Лувре целых три раза повторить, что, дескать, Розмари — «ещё сущее дитя»…

Все трое решили завтракать внизу. Обилие ковров создавало здесь атмосферу особого уюта, а неслышно ступающие официанты были совсем не похожи на вчерашних — тех, что, остервенело носясь по залу и гремя посудой, с излишней поспешностью выставляли заказанные проживающими здесь толстосумами дорогие блюда на те самые столики, за которыми всего лишь полчаса назад доедали свои собственные скудные порции. Здесь было много американцев; приходя сюда целыми семьями, они нередко переглядывались с сидящими неподалёку соотечественниками и завязывали знакомства.

Дайверы и Розмари не сразу поняли, что за люди расположились за соседним столиком. Суетливый и услужливый, чем-то напоминающий секретаря молодой человек и два десятка женщин. Их нельзя было назвать ни молодыми, ни старыми. Также трудно было сказать, к какому они принадлежат сословию. И всё же наблюдая за тем, как они между собой общались, можно было с уверенностью сказать, что их объединяет нечто неизмеримо большее, нежели просто желание приятно провести время. Они не были похожи ни на жён занятых на какой-нибудь деловой встрече предпринимателей, ни, тем более, на туристок.

Вознамерившийся было сострить в их адрес Дик вовремя прикусил язык. Повинуясь своей интуиции, он подозвал официанта и попросил его узнать, кто это такие.

— Матери героев войны, сэр, — объяснил тот. — Ну, эти, которые с золотыми звёздами²⁸⁰…

Все трое тихо ахнули. Глаза Розмари наполнились слезами.

— Должно быть, и вдовы тоже, — сказала Николь, заметив среди них несколько совсем ещё молодых.

Когда подали вино, Дик снова бросил взгляд в их сторону. В отличие от большинства присутствующих в зале, они были чужды суеты. Держались они с редким достоинством, а на их лицах вместо тоски и скорби он прочёл непоколебимую веру! Они воплотили в себе лучшие черты старшего поколения. Эти простые женщины приехали сюда, чтобы оплакать своих погибших сыновей. Свои невосполнимые потери… Какими же ничтожными показались ему перед лицом их трагедии его собственные заботы и тревоги! Мгновение — и вот уже шалунишка Дик сидит вместе со своим четвероногим любимцем Мосби у отца на коленях и даже не представляет себе, какие страсти кипят в его огромной стране! С трудом оторвав взгляд от матерей и вдов, он обернулся к Николь и Розмари. Две женщины, перевернувшие его жизнь! Вот он, тот новый мир, в который он верил!

«Вы не против, если я опущу штору?»

Глава 23

Тем временем Эйб Норт ещё с девяти часов находился в баре отеля «Риц». Явившись сюда в поисках убежища, он некоторое время просто сидел и наблюдал, как в открытые настежь окна бьёт яркий свет, и от насквозь пропитанных табачным дымом ковров и подушек столбом поднимается пыль. По коридорам то и дело носились chasseurs. Они казались Эйбу чем-то вроде витающих в небесных сферах ангелов. Располагавшийся напротив дамский бар был словно кукольный домик! Даже не верилось, что в послеобеденные часы он вмещает такие толпы народу…

Знаменитый бармен Поль всё ещё опаздывал, но пользующийся ничуть не меньшей популярностью Клод при виде Эйба тотчас бросил пересчитывать оставшиеся с вечера бутылки и, чувствуя, что любые слова изумления будут сейчас неуместны, молча налил ему похмелиться. Эйб присел на стоявшую у стены скамейку. После второго стакана ему полегчало, и он решил сходить к цирюльнику побриться. Вернувшись, он увидел, что приехал Поль. Из скромности оставив на Бульваре Капуцинов²⁸¹  свой роскошный, созданный по его собственному проекту автомобиль, он как раз направлялся к бару. Обрадовавшись, как всегда, Эйбу, он подошёл к нему поговорить.

— А я сегодня утром должен был плыть в Штаты, — сообщил ему Эйб. — Ну, то есть, вчера утром. Короче, я не помню…

— Что же вам в таком случае помешало? — поинтересовался Поль.

Почесав в затылке, Эйб тотчас же выдал гениальную версию:

— Понимаете, некоторое время тому назад, листая «Либерти»²⁸², я случайно наткнулся на одну весьма и весьма увлекательную повесть. Её печатают частями. И вот сижу я уже в своём поезде и вдруг вспоминаю, что здесь, в Париже, буквально сегодня поступит в продажу следующий номер. И до меня доходит, что если я сяду на пароход, то не видать мне продолжения как своих ушей…

— Должно быть, хорошая повесть.

— Нет слов!

Едва заметно усмехнувшись, Поль облокотился на стойку и задумался.

— Послушайте, если вы и вправду намерены вернуться в Штаты, то я считаю своим долгом сообщить вам, что буквально завтра на пароходе «Франция» туда отплывают ваши друзья — мистер… Как бишь его? Ну, этот, верзила, да теперь ещё и бородатый… И Слим Пирсон.

— Так значит, Пирсон и Ярдли?

— Точно, мистер Ярдли. Они с мистером Пирсоном могли бы составить вам компанию.

Поль принялся было протирать стаканы, но Эйбу явно хотелось поговорить ещё.

— Да мне бы лучше через Шербур²⁸³… Я отправил этим путём свой багаж…

— Ну и что? Вам ведь всё равно получать его в Нью-Йорке! — уже на ходу бросил Поль.

Не сразу уловив заключавшуюся в его словах логику, Эйб был тем не менее счастлив — не столько тем, что в его судьбе принимают участие, сколько тем, что можно и дальше относиться ко всему наплевательски!

Тем временем к бару подтягивалось всё больше народу. Первым появился огромный датчанин, которого Эйб уже где-то встречал. Он занял столик у противоположной стены, и Эйб наверняка знал, что надолго: сначала он закажет себе что-нибудь выпить, потом примется завтракать, потом битый час будет с кем-нибудь болтать или читать газеты — да так и просидит здесь целый день! Эйбу вдруг захотелось дождаться вечера и увидеть, когда же он, наконец, уйдёт. Часов в одиннадцать в баре стали появляться студенты. Бережно неся свои новенькие портфельчики и стараясь не толкаться, они по-быстрому, без лишнего шума занимали свободные столики. Именно в это время Эйб подозвал chasseur и велел ему организовать телефонные переговоры с Дайверами. Однако пока его распоряжение выполнялось, к нему присоединилась целая компания собутыльников, каждый из которых, разумеется, тоже испытывал потребность выговориться, и потому переговоры получились многосторонними. Время от времени мысли Эйба возвращались к Фримэну: он должен пойти и вызволить его из тюрьмы! Но случившиеся тотчас по его возвращении события вызывали у него безотчётный ужас, и единственное, чего ему на самом деле хотелось — это поскорее всё забыть.

К часу дня в бар набилось уже столько народу, что официанты едва справлялись; под нескончаемый аккомпанемент стоявшего в зале гула голосов они трудились не покладая рук. Литры спиртного буквально на глазах превращались в пачки франков:

— Виски с содовой²⁸⁴… Два. Нет, три. Два мартини²⁸⁵ и ещё одно… Тоже три. Может, возьмёте что-нибудь и для себя? Нет? Ну, значит, три и ещё раз три. С вас семьдесят пять франков, Мистер Куортерли. Мистер Шефер больше ничего не брал. В последний раз брали вы… Как вам будет угодно. Благодарю вас, сэр!

Вернувшись с очередной порцией виски к своему столику, Эйб увидел, что его место занято. Ну что ж, он может и постоять. Слегка пошатываясь, он отошёл в сторону и там, подальше от толчеи, завёл беседу с одним из своих новоиспечённых «друзей». В это время в зал ворвался чей-то терьер²⁸⁶ и, носясь как угорелый вокруг Эйба, запутал его своим поводком. Высвобождаясь, Эйб умудрился не потерять равновесия да ещё и с удовольствием выслушал от хозяина собаки кучу извинений! Тот пригласил его вместе отобедать, но Эйб отказался. Подходит час икс, объяснил он. Час великих свершений. Постояв ещё минут десять, он заявил, что ему пора. Затем, откланявшись так изысканно, как умеют лишь прошедшие многолетнюю выучку лакеи, недавно отмотавшие очередной срок рецидивисты и, разумеется, настоящие алкоголики, он обернулся и увидел, что бар почти пуст. По-видимому, «час икс» миновал так же быстро, как и наступил.

Заметив, что датчанин и его друзья заказали себе ланч, Эйб последовал их примеру. К пище, однако, он почти не притронулся, предпочтя просто сидеть и, наслаждаясь вновь наступившей тишиной, перебирать в памяти счастливые мгновения своей жизни. Он был настолько пьян, что уже не отличал прошлое от настоящего, а настоящее — от будущего. Попеременно всплывающие в памяти события заслонили от него и неприглядную реальность дня сегодняшнего, и закономерным образом вытекающие из неё отнюдь, увы, не радужные перспективы. Предаваясь воспоминаниям, он вовсе не сожалел о том, что всё лучшее — в прошлом. Наоборот, он на полном серьёзе радовался тому, что всё это ожидает его, как ему казалось, в будущем!

В четвёртом часу к нему подошёл chasseur:

— Сэр, вас желает видеть чернокожий по имени Жюль Петерсон.

— Чёрт! Как он меня нашёл?

— Не волнуйтесь, сэр, я подумал, что ещё успею сообщить ему о том, что вы оказали нам честь своим присутствием…

— Но всё-таки как же он пронюхал, что я здесь? — Эйб уронил было голову на стоявшие перед ним стаканы, но тотчас же её поднял.

— Он утверждает, что побывал всюду, куда ходят американцы.

— Ну, так пойдите и скажите ему, что меня здесь нет.

Однако стоило chasseur направиться к выходу, как Эйб тотчас же его остановил:

— Скажите… А можно устроить так, чтобы он зашёл сюда²⁸⁷?

— Позвольте, сэр, я спрошу.

Услышав вопрос, Поль огляделся по сторонам и покачал головой. Затем он подошёл к Эйбу и сказал:

— Мне очень жаль, мистер Норт, но даже ради вас я не имею права сделать исключение…

Тогда, с усилием встав, Эйб покинул, наконец, бар и вышел на Rue Cambon²⁸⁸.

Глава 24

Держа в руке свой миниатюрный кожаный портфельчик, Ричард Дайвер вышел из комиссариата²⁸⁹ седьмого округа. Он оставил там для Марии Уоллис записку, подписав её «Диколь» — именно так когда-то, в первые годы своей любви, они с Николь подписывали письма друзьям и знакомым. Ему предстояло посетить портного, и на душе у него было скверно, потому что всякий раз, когда он заказывал рубашки, вокруг его драгоценной персоны поднималась ужасная, не шедшая ни в какое сравнение с теми жалкими грошами, которые он платил, суета. Попросту говоря, ему было стыдно — стыдно за то, что он обманул ожидания этих полунищих англичан, стыдно за свои утончённые манеры, стыдно за то, что он привык притворяться, будто в его руках ключ к успеху, стыдно за то, что во время примерки на рукаве пришлось переместить сборки… Когда почти со всеми делами было покончено, он решил зайти в бар отеля «Крильон»²⁹⁰ , чтобы выпить там чашечку кофе и пару глотков джину.

Войдя в помещение, он вдруг заметил, что свет сделался неестественно ярок, и только выйдя вновь на улицу, догадался, отчего это: просто наступил вечер! В четыре часа было уже темно, а на Елисейских полях неистовствовал, швыряя на землю тонкие, как папиросная бумага, листья, ветер. Беззащитные, обезумевшие от горя листья! Они, казалось, всё ещё шепчут о лете… Свернув на украшенную аркадами²⁹¹ Rue de Rivoli и пройдя пару кварталов, Дик заскочил на минуту в банк: необходимо было забрать почту. Затем взял такси и велел ехать к Roi George. Нависшие над городом тучи наконец разразились сплошным потоком дождя, а он сидел в потёмках наедине с собой и со своей нежданной, перевернувшей его мир любовью.

Всего лишь пару часов назад в отеле Николь казалась ему в тысячу раз прекраснее Розмари. Мадонна Леонардо²⁹² и смазливое личико с обложки журнала — разве можно сравнивать?! Дождь лил как из ведра, и Дик, в полном смятении от множества обуревающих его страстей, в сотый раз возвращался мыслями к одному и тому же и не видел выхода…

Он застал Розмари, что называется, в расстроенных чувствах. Всё это время она тоже втайне терзалась сомнениями, и хотя прошли уже сутки, она так до сих пор и не смогла собраться с мыслями и прийти к окончательному решению. Она была не в силах преодолеть воцарившийся в её душе хаос. Её собственная судьба казалась ей теперь похожей на старую, разрозненную мозаику²⁹³: она пыталась сложить её, заранее зная, что половина деталей безнадёжно утрачена! Вот какие-то фрагменты её головокружительной карьеры, обрывки надежд… Вот Дик, Николь, мать, режиссёр, с которым она вчера познакомилась, — как бусы на нитке!

Когда Дик постучался в дверь её номера, она, лишь пару минут назад проснувшись, стояла у окна и любовалась дождём. Она вспоминала ливни в Беверли-Хилз²⁹⁵, и в голове у неё сами собой слагались стихи. Услышав стук, она открыла, и отразившееся на её лице изумление тотчас сменилось восторгом! На пороге стоял Он! Он, как всегда, казался ей богоподобным. Она считала его не ведающим сомнений, непогрешимым и незыблемым, чуть ли не вечным! По сути дела, она идеализировала его ничуть не менее, чем малые дети — собственных родителей. Что же касается самого Дика, то ему едва удалось скрыть охватившее его в первый момент чувство разочарования. Лишь после первых слов он словно заново разглядел, как прекрасна её искренняя и безыскусная улыбка, как притягательно юное, напоминающее ещё не вполне раскрывшийся цветок тело. Дверь в ванную была открыта, и он заметил на коврике следы её мокрых ступней.

— Мисс Кинематограф! — как можно более беззаботно сказал он.

Пройдя вглубь комнаты, он положил на комод свой портфель и перчатки, затем прислонил к стене трость. У рта его залегли скорбные складки, но он, собрав волю в кулак, упрямо продолжал делать вид, что ничего не происходит. Вот только на лбу да в уголках глаз у него появились новые морщины — в них, казалось, он прятал свой страх!

— Присядь со мной рядом, я смертельно соскучился! — сказал он ей с нежностью. — Я больше не могу без твоих губ…

Розмари подошла и села к нему на колени. Слушая, как за окнами мало-помалу стихает дождь — кап-кап! — она прильнула губами к созданному её пылким воображением идеалу…

Она подарила ему сразу несколько долгих поцелуев, и каждый раз её лицо расплывалось у него перед глазами… Лаская её, он не переставал восхищаться тем, как нежна и шелковиста её юная кожа, но оттого, должно быть, что красота обладает свойством делать нас лучше, он, тем не менее, всё никак не мог избавиться от чувства вины перед Николь и постоянно ощущал её незримое присутствие.

— Ну, вот и кончился дождь, — сказал он. — Облака уносятся прочь…

Розмари встала и, наклонившись к нему, сказала то, что на самом деле думала:

— Ох, какие же мы с вами притворщики — и вы, и я!

Шагнув к комоду, она взяла свой гребень, но прежде, чем успела поднести его к волосам, раздался стук в дверь. Стучали негромко, но довольно решительно.

Оба они оцепенели от ужаса; тем временем стук повторился, на этот раз уже настойчивее. Вдруг вспомнив, что дверь не заперта, Розмари за одну секунду привела в порядок волосы и кивнула Дику, который тоже не растерялся: в одно мгновение разгладив смятое покрывало, он как ни в чём ни бывало направился к двери!

— …ну что ж, коль скоро ваше самочувствие пока что не позволяет вам бывать в обществе, то я сообщу об этом Николь, и пусть наше прощание с Парижем ознаменуется тишиной…

Однако все эти предосторожности были совершенно напрасны! Нежданные гости Розмари были настолько подавлены свалившимся на них несчастьем, что ни сил, ни желания судить о чужих поступках у них не было. В коридоре стоял потерявший за сутки несколько лет жизни Эйб, а за ним прятался насмерть перепуганный негр.

— Познакомьтесь, это мистер Петерсон из Стокгольма. У него очень серьёзные неприятности, и виноват в этом я! Собственно, мы пришли просить о помощи…

— Идёмте к нам, — сказал Дик.

Розмари хотела было остаться у себя в номере, но Эйб настоял, чтобы она пошла вместе с ними. Жюль Петерсон, невысокий, но вполне пристойный на вид негр — из тех, что с подобострастным видом чистят ботинки республиканцам²⁹⁵ в пограничных штатах²⁹⁶! — уныло побрёл за ними следом.

В ходе разговора выяснилось, что не далее как сегодня утром на Монпарнасе²⁹⁷ последний выступал свидетелем в деле об ограблении Эйба. Отправившись вместе с ним в полицейский участок, Петерсон дал показания в его пользу, подтвердив, что собственными глазами видел, как другой негр, личность которого, однако, тогда ещё предстояло установить, выхватил из рук потерпевшего тысячефранковую купюру. Затем они с Эйбом уже в сопровождении полицейского вернулись в бистро, где всё произошло, и там впопыхах обознались, обвинив в содеянном совершенно другого негра, который тотчас же был арестован, но уже через час отпущен, так как выяснилось, что у него имеется алиби²⁹⁸: его видели на месте происшествия уже после того, как Эйб оттуда ушёл. Тогда полиция, подлив масла в огонь, арестовала известного чуть ли не всему Парижу чернокожего ресторатора Фримэна, все подозрения в отношении которого основывались лишь на том, что перед самым ограблением он зашёл на минуту в насквозь пропитанное винными парами бистро и почти тотчас исчез. В конце концов настоящий преступник всё же был найден, однако особой радости от вторичного появления в его жизни этого зловещего типа Эйб не испытал — и не только потому, что добрых полтора десятка других, таких же мрачных громил-негров, сбежавшись в мгновение ока, принялись кричать, что, дескать, деньги (по их словам, всего лишь пятьдесят франков) Эйб дал их «подзащитному» сам, велев уплатить за напитки!

Короче говоря, Эйб и в самом деле «здорово отличился». В течение одного часа, связавшись с четырьмя чернокожими обитателями Латинского квартала²⁹⁹, он успел безнадёжно погрязнуть в том болоте, которое представляла собой их жизнь, понятия и чувства. Не видя выхода из создавшейся ситуации, он провёл день в страхе: ему то и дело повсюду мерещились незнакомые негритянские лица, и даже телефонная трубка, как ему казалось, говорила вселяющим ужас негритянским голосом!

К чести Эйба следует сказать, что ему удалось обойти без малого всех негров. Единственным, с кем ему всё-таки пришлось иметь дело, стал оказавшийся чужим среди своих Жюль Петерсон. Сполна отведав по его милости «сладкой жизни» в полицейском участке, другие негры начали не без помощи своих друзей за ним охотиться, а он, в свою очередь, счёл себя вправе рассчитывать на то, что мистер Норт его в беде не оставит.

Несколько лет тому назад в Стокгольме Петерсон имел пусть и небольшой, но собственный бизнес: он торговал ваксой. Вскоре, однако, созданная им фирма обанкротилась, и теперь все его активы состояли из запатентованной формулы изобретённого им продукта и небольшого деревянного ящика, в котором хранилось всё оборудование, необходимое для его производства. Но сегодня утром его новый покровитель обещал ему, что поможет наладить производство ваксы в Версале³⁰⁰! Ведь он уже помог своему бывшему шофёру открыть там сапожную мастерскую! Более того, в подтверждение своих слов мистер Норт инвестировал в будущее предприятие двести франков…

Розмари было скучно слушать всю эту ерунду. Оценить по достоинству комизм сложившейся ситуации она не могла — её собственное чувство юмора было для этого слишком утончённым. Изворотливый, как уж, негр с его эфемерным бизнесом, время от времени в панике закатывающий глаза так, что видны только белки, осунувшаяся фигура Эйба, его испитое лицо, в котором она тщетно пыталась разглядеть былое благородство, — как же далеки они были от того, что тревожило теперь её душу!

— Я просить вас дай мне один-единственный шанс, — сказал Петерсон, чеканя и в то же время безбожно коверкая слова (подобную речь нередко можно услышать в колониальных странах³⁰¹). — Разработанный мною технология производства есть предельно прост, а запатентованный мною формула есть золотое дно! Мои конкуренты в Стокгольме хотеть её у меня отнять, но я им не позволить, и тогда… И тогда они меня разорить и изгнать из города!

Внимательно, но без интереса его выслушав, Дик обернулся к Эйбу:

— На твоём месте я бы залёг на дно и для начала хорошенько выспался, — сказал он ему. — На пьяную голову можно только ещё больше дров наломать…

— Неужели ты не понимаешь, что теперь грозит этому человеку?! — горячо возразил Эйб.

— С вашего позволения, я лучше подождать в коридор, — робко проговорил Петерсон. — Возможно, вы не совсем удобно обсуждать моё злоключение в моё присутствие…

Затем, наспех изобразив усвоенное им за время пребывания во Франции подобие поклона, он вышел.

— Похоже, здесь я никому не нужен, — заявил Эйб. С огромным усилием поднявшись на ноги, он медленно, словно старый, насквозь проржавевший товарный поезд, направился к двери.

— Почему же? Целая свора негров тебя ищет! — сыронизировал Дик и добавил: — Мой тебе совет: уходи отсюда, пока не поздно! Если тебе невмоготу, то можно и через бар. Отправляйся в «Шамбор»³⁰² или, если тебе требуется особое внимание, в «Маджестик»³⁰³.

— У вас даже выпить для меня не найдётся?

— Не найдётся! — солгал Дик.

Тогда Эйб с отрешённым видом подошёл к Розмари, чтобы на прощанье пожать ей руку. Он долго пытался сосредоточиться, но всё никак не мог подобрать нужных слов:

— Вы самая… Одна из самых…

Вид его грязных рук вызывал в ней одновременно жалость и отвращение, но выдать хотя бы мимолётным взглядом своё нежелание с ним общаться ей не позволяло воспитание. Вежливо улыбаясь, она изо всех сил старалась делать вид, что пьяный вдрызг, едва держащийся на ногах человек — для неё обычное зрелище. Странно, но к пьяным мы порой относимся с таким уважением, о котором трезвым приходится лишь мечтать! Кто знает, быть может, это пережиток того благоговейного ужаса, который в старину малообразованные люди испытывали перед юродивыми. В обоих случаях первопричиной почтения является страх. В самом деле, разве преступивший все границы дозволенного и не ведающий более запретов человек не внушает опасения? Уж лучше потакать ему во всём, пока он пьян, выполнять все его капризы! А реванш можно взять и позднее, когда он протрезвеет!

— Ну, а если я последую твоему совету, найду себе другое пристанище, возьмусь за ум, отделаюсь ото всех этих негров, отосплюсь, отмоюсь, постригусь и вылью на себя флакон одеколону — можно мне будет зайти к вам на огонёк? — обернувшись к Дику, в последний раз взмолился Эйб.

Дик кивнул, но жест его означал скорее не согласие, а насмешку.

— Боюсь, ты слишком переоцениваешь свои нынешние возможности, — сказал он.

— Я уверен, что будь здесь Николь, она бы не позволила тебе говорить со мной таким тоном!

— Ну, так и быть, приходи! — смягчился, наконец, Дик.

Подойдя к шкафу и выдвинув один из ящиков, он достал оттуда картонную коробку и, открыв её, высыпал на стол целую гору одинаковых квадратных карточек, на каждой из которых была напечатана буква.

— Будем играть в анаграммы!

Эйб посмотрел на карточки с нескрываемым отвращением — как будто ему предложили съесть их вместо бифштекса!

— Какие ещё анаграммы?! Как будто мало всей той чертовщины, которую…

— А по-моему, это просто замечательная игра. Неплохо, кстати, нервы лечит! Берёшь карточки и составляешь из букв слова — любые, кроме слова «виски»!

— А я возьму и составлю «виски»! — протянув руку к карточкам, возразил Эйб. — Ты позволишь мне приходить, если я составлю «виски»?

— Послушай, хочешь по-человечески играть — ради бога! Но с виски должно быть покончено!

Эйб печально покачал головой.

— Да нет уж, спасибо! Раз ты думаешь, что я гожусь лишь на то, чтобы играть в анаграммы, то лучше мне больше сюда не возвращаться! Я буду лишь стоять вам поперёк дороги. Но помни, что сказал однажды Георг Третий³⁰⁴, - добавил он, предостерегающе подняв палец. — «Один пьяный Грант стоит десятка трезвых!»³⁰⁵

И, бросив на Розмари последний отчаянный взгляд своих прекрасных светло-карих глаз, он вышел прочь. Увидев, что Петерсона в коридоре уже нет, он облегчённо вздохнул, после чего, потерянный и бездомный, отправился обратно в «Риц» — спросить у Поля позабытое им название отплывающего в Штаты судна.

Глава 25

Как только он, шатаясь, вышел из номера, Дик и Розмари бросились друг к другу в объятия — увы, лишь на минуту! Тогда они ещё не знали, что Парижу суждено было оставить в их душах неизгладимый след. Решительно всем подробностям этого дня — от случайно брошенной Диком на столе шариковой ручки до пьянящего тепла, исходящего от обнажённой шеи и плеч Розмари — предстояло навеки врезаться им в память. Дик всё никак не хотел выходить из сладкого забытья. Она опомнилась первой:

— Ну что ж, мой юный друг, мне пора!

Он молча стоял, любуясь её удаляющимся лицом, и даже не догадывался, что именно так — грациозно и непринуждённо, а главное, никогда не поворачиваясь к камере спиной! — она завершала почти все свои сцены на съёмочной площадке. Это был один из её профессиональных секретов, и ещё ни один из работавших с ней режиссёров не пытался усомниться в том, что это и есть единственно верный способ покидать место действия любой — вымышленной или реальной — драмы!

Войдя к себе, Розмари тотчас же направилась к столу. Она вдруг вспомнила, что оставила там свой золотой браслет. Он был на месте; рядом с ним лежало неоконченное письмо матери (с недавних пор Розмари взяла за правило писать ей каждый день), и она, набросив на руку, но позабыв застегнуть браслет, задумалась над тем, какими же словами лучше всего будет закончить послание. Но не прошло и двух минут как она, задумчиво скользя взглядом по строчкам, вдруг осознала, что в номере есть кто-то ещё.

Надо полагать, людям свойственно окружать себя множеством вещей, способных преломлять свет. Почти в каждой более или менее прилично обставленной комнате можно увидеть и скрытое лаком дерево, и начищенную бронзу, и серебро, и слоновую кость. Все эти материалы имеют сверкающую поверхность, однако к их блеску обычно настолько привыкаешь, что просто перестаёшь его замечать. Прибавьте к этому ещё добрый десяток всевозможных мелочей: золочёные рамы картин, отточенные карандаши, пепельницы, хрусталь и фарфор — мало кто задумывается о том, что они тоже отбрасывают тени и отражают свет! Однако самое интересное заключается в том, что вся эта повторяющаяся изо дня в день игра света и тени вырабатывает у постоянно живущего в данной комнате человека не менее трудноуловимые, чем она сама, зрительные рефлексы, которые, в свою очередь, создают закрепляющиеся на подсознательном уровне ассоциации, совокупность которых и представляет собой наше восприятие комнаты. В этом наш мозг уподобляется опытному стекольщику, который, сосредоточившись на главной цели своей работы, всё же не выбрасывает кажущиеся бесполезными обрезки — а вдруг пригодятся! Похоже, пригодились эти неосознанно запоминаемые светотени и Розмари — а иначе чем можно объяснить тот факт, что она, не отрывая взгляда от письма, всё же, как она сама потом загадочно выразилась, «поняла», что в комнате что-то изменилось? Всё ещё весьма смутно догадываясь, что же это может быть, но тем не менее повинуясь вдруг овладевшему ею мгновенному порыву, она встала, затем стремительно, как в балете, обернулась — и увидела, что на её кровати во весь рост растянулся мёртвый негр!

Сквозь собственный крик она почти не услышала, как, упав с её руки, брякнулся о стол незастёгнутый браслет. В какой-то момент ей почему-то пришло в голову, что это Эйб Норт. Затем, бросившись к двери, она выбежала в коридор.

Дик был занят своей одеждой. Сняв и тщательно осмотрев перчатки, он бросил их туда, где уже возвышалась куча других — все их предстояло сдать в прачечную. Затем он повесил в шифоньер жилет и пиджак. Для рубашки он взял отдельный тремпель. Это была его маленькая хитрость: «В некоторых случаях бережное обращение с одеждой может с успехом заменить стирку и глажку». Уже успевшая вернуться Николь, держа в руке газету, вытряхивала на неё из кофейной чашки оставленный Эйбом пепел.

— Дик! Дик! Ты только посмотри, что здесь делается! — закричала, ворвавшись в комнату, Розмари.

Дик тотчас бросился в её номер. Склонившись над Петерсоном и обнаружив, что тело ещё не остыло, он первым делом попытался определить, бьётся ли сердце и есть ли пульс. Лицо, измученное и льстивое при жизни, после смерти сделалось озлобленным и жестоким. Здесь же, на ковре, валялась деревянная коробка со щётками и баночкой ваксы, но, судя по болтающемуся на свисающей с кровати ноге старому изношенному ботинку, свою собственную обувь Петерсон не чистил никогда в жизни. По французским законам трогать тело Дик не имел права. Однако, пытаясь развеять возникшие у него определённого рода сомнения, он всё же решился взять мёртвого негра за правую руку и слегка приподнять. Так и есть: на светло-зелёном покрывале виднелись кровавые пятна. Что если они прошли и дальше, на одеяло?..

Закрыв дверь, Дик остановился посреди комнаты и задумался. Вдруг в коридоре послышались тихие шаги. Это была Николь. Подойдя ближе, она негромко позвала его по имени. Тогда он открыл дверь и прошептал:

— Слушай! Пойди к нам в спальню и принеси мне оттуда покрывало! И одеяло тоже… Да смотри, чтоб никто тебя не видел!

Затем, заметив, каким напряжённым стал её взгляд, он поспешил добавить:

— Да не переживай ты так! Негры есть негры… Ну, не поделили там они чего-то — так при чём здесь мы?!

— Скорее бы его отсюда унесли…

Когда Николь вышла, Дик решился поднять тело с кровати. Оно оказалось намного легче, чем он думал. Должно быть, сказалось постоянное недоедание. Стараясь держать его так, чтобы кровь стекала не на пол, а на одежду, он осторожно положил его на пол. Скатав в один рулон одеяло и покрывало, он на цыпочках подошёл к двери, и, чуть приоткрыв её, прислушался. Где-то далеко в коридоре был слышен звон посуды. Затем прозвучало громкое довольное «Merci, Madame!»³⁰⁶. Раздались чьи-то шаги, но, к счастью, они удалялись по направлению к служебной лестнице. Должно быть, официант. Как только вновь стало тихо, в дверях их номера появилась Николь и, прямо в коридоре выхватив из рук Дика окровавленный свёрток, мгновенно впихнула ему точно такой же чистый. Не теряя ни минуты, Дик вернулся в номер Розмари и аккуратно расстелил на её кровати одеяло. Прикрыв его покрывалом, он вытер со лба пот. Ему необходимо было кое-что обдумать. Отвернувшись к окну и глядя, как сгущаются сумерки, он первым делом мысленно обозначил для себя всё то, что сделалось очевидным после осмотра тела. Было совершенно ясно, что один из тех негров, которых полиция арестовала с подачи упившегося до скотского состояния Эйба, выследил объявленного предателем Петерсона и напал на него в коридоре. Спасаясь бегством, несчастный чистильщик чужих башмаков забился в незапертый номер, где и был повален на кровать и зарезан. Не вызывал сомнений и тот факт, что, если оставить всё как есть, подозрение неминуемо упадёт на Розмари, и тогда бедняжке ни за что не отмыться. Слишком свежо ещё в памяти парижан дело Арбакла³⁰⁷. А ведь незапятнанная репутация верной моральным устоям «папиной дочки» — это одно из обязательных условий её контракта!

И тогда Дик решительно засучил рукава. Признаться, рукавов-то как таковых не было, рубашку он снял ещё до прихода Николь и ходил теперь в нижней безрукавке, но была сложившаяся в былые годы привычка. Склонившись над трупом, он ухватил его за шиворот и, толкнув ногой дверь, выбросил в коридор. Затем, придав ему как можно более естественное положение, Дик вернулся в номер Розмари и тщательно пригладил на ковре ворс. Войдя к себе, он тотчас позвонил владельцу отеля:

— Алло, мистер Макбет? Говорит доктор Дайвер. Я по очень важному делу. Надеюсь, нам нет надобности опасаться посторонних ушей?

Слава богу, в своё время он постарался втереться к этому Макбету в доверие… Скольких людей он в себя влюбил — не счесть, но лишь один по-настоящему пригодился!

— Видите ли, сэр, мы с супругой только что вышли из номера и увидели в коридоре мёртвого негра… Нет-нет, в гражданском³⁰⁸… Подождите минутку… Я прекрасно понимаю, какой непоправимый ущерб это может нанести… Да-да, вашему бизнесу… Именно поэтому я и решился вас побеспокоить. Однако я должен просить вас об одолжении… Думаю, будет лучше, если вы не станете упоминать моё имя. Знаете, не хочется оказаться в цепких лапах здешних властей только потому, что мы с Николь первыми увидели труп…

Какая трогательная забота об отеле! Не убедись Макбет всего лишь пару дней тому назад, что именно таков и есть Дик Дайвер, он ни за что бы ему не поверил!

Прибыл Макбет через пять минут. Буквально вслед за ним явились жандармы, однако прежде, чем это произошло, он подошёл к Дику и прошептал:

— Умоляю вас, ни о чём не беспокойтесь! Имена всех наших гостей — это коммерческая тайна! Лишь позвольте мне поблагодарить вас за помощь…

Долговязому нахалу-сержанту он прямо в коридоре сунул такую взятку, что тому оставалось лишь отчаянно дёргать себя за усы. Жадность боролась в нём со страхом и победила. Некоторое время он ещё продолжал что-то чёркать в своём блокноте, затем позвонил в участок. Тем временем в отношении трупа были приняты срочные меры. С удивительной расторопностью, которую сам Жюль Петерсон, будь он жив, как человек деловой непременно оценил бы по достоинству, его останки были перенесены в свободный номер. Мог ли вообразить себе жалкий негр, что после смерти ему предоставят отдельные апартаменты в одном из лучших отелей мира?!

Когда всё закончилось, Дик вернулся к себе.

— Что произошло?! — закричала, увидев его, Розмари. — Неужели в этом городе американцы каждый день отправляют друг друга на тот свет?!

— Боюсь, что это только начало, — ответил он. — А где Николь?

— По-моему, в ванной.

Она подарила ему долгий, исполненный обожания взгляд: он её спас! Воображение рисовало ей страшные картины того, что неминуемо произошло бы с ней, если бы он не вмешался. Слушая его спокойный и уверенный, возвращающий ей самообладание голос, она едва не бросилась перед ним на колени! В её преданном взгляде читалось безудержное желание принадлежать ему душой и телом, однако, протянув к нему руки, она поняла, что он чем-то встревожен. Он бросился в спальню, а оттуда — в ванную. И тогда Розмари услышала доносившийся из глубины комнат крик. Просачиваясь сквозь щели в дверях и замочные скважины, он становился всё громче и громче. Вскоре она стала различать слова, и то, что ей пришлось услышать, настолько не укладывалась в рамки привычного для неё человеческого бытия, что по коже у неё поползли мурашки…

Подумав, что Николь, должно быть, поскользнулась на мокром полу и сильно ушиблась, Розмари побежала вслед за Диком. Однако прежде, чем он схватил её за плечи и, заслонив собой Николь, выставил обратно, она поняла, что всё гораздо ужаснее.

— Ах, это ты! — кричала Николь, уцепившись руками за край ванны. Стоя на коленях, она судорожно раскачивалась со стороны в сторону. — Ты пришёл, чтобы лишить меня спокойствия! Того, последнего, которое ещё оставалось… Иначе зачем ты притащил сюда эти кровавые тряпки?! Хочешь, чтобы я в них ходила? Так мне стыдиться нечего… А знаешь, когда-то в Цюрихе… Когда-то в Цюрихе на Первое апреля³⁰⁹ устроили замечательный праздник. На озере… Там были все такие как я, и я решила тоже пойти… Хотела надеть, как полагается, окровавленное покрывало, но мне не дали…

— Николь, прекрати сейчас же! Николь!

— Но мне не дали, и тогда я закрылась в ванной. А они взломали дверь и притащили мне домино³¹⁰: мол, надевай! Я и надела. А что мне было делать?..

— Да опомнись же ты наконец!

— Я знаю, что ты меня не любишь. Слишком поздно… Я только прошу тебя: не приходи в ванную! Не приноси мне сюда окровавленные одеяла и не заставляй их стирать! Ведь только здесь я могу побыть наедине с собой…

— Николь, ради бога, остановись! Прошу тебя, встань…

Не в силах унять дрожь, Розмари вернулась в гостиную. Уже оттуда она услышала, как оглушительно хлопнула дверь ванной. Теперь она поняла, что видела Вайолет Маккиско в ванной на вилле «Диана»! Зазвонил телефон, и, подняв трубку, она чуть было не разрыдалась от внезапной радости: это был Коллис Клэй! Оказывается, всё это время он дозванивался к ней в номер, но телефон упорно не отвечал, и в конце концов Коллис догадался, что она, скорее всего, у Дайверов.

Через несколько минут он уже ждал её в коридоре.

— Прошу вас, давайте сначала зайдём на минутку ко мне, — сказала она, выйдя из наполнившегося гнетущей тишиной люкса. — Я должна привести в порядок причёску…

Возвращаться в собственный номер одной ей было страшно.

---

Примечания к части 1

* Роман посвящён друзьям Фицджеральда Джеральду и Саре Мэрфи, с которыми он немало общался, живя на мысе Антиб (юг Франции) в 1925 году.

¹ «Ода к Соловью» — одно из произведений известного поэта, представителя английского романтизма Джона Китса (1795–1821).

Глава 1

² «HoteldesEtrangers» — «Отель для иностранцев» (фр.)

³ Канны (или Канн) — город на юго-востоке Франции. Является одним из популярных курортов. Известен ежегодным кинематографическим фестивалем.

⁴ Южные Французские Альпы — часть крупнейшего в Европе горного массива — Альп, располагающаяся на юго-востоке Франции и включающая в себя Прованские и Приморские Альпы.

⁵ Маурские горы (Мон-де-Мор) — горный массив на юго-востоке Франции. Расположен вдоль средиземноморского побережья.

⁶ Прованс — историческая область на юго-востоке Франции, ныне являющаяся частью региона Прованс — Альпы — Лазурный берег.

⁷ Балюстрада — невысокое ограждение, состоящее из фигурных столбиков, соединённых сверху перилами или горизонтальной балкой.

⁸ Бьюик (англ. Buick) — марка автомобилей, производимых одноименной компанией, основанной в 1903 году и с 1908 года представляющей собой отделение корпорации General Motors.

⁹ Гольф-Жуан — небольшой городок, а также пользующийся известностью пляж на Лазурном берегу, на юго-востоке Франции.

¹⁰ Сорренто — город на юге Италии, на побережье Неаполитанского залива.

Глава 2

¹¹ Кроль (англ. сrawl — ползти) — вид плавания на животе, при котором правая и левая части тела совершают гребки попеременно. Считается наиболее быстрым способом плавания.

¹² Джордж Антейль (1900–1959) — американский композитор и пианист. Автор ряда опер и других сочинений. Работая в Голливуде, создал музыку ко многим фильмам.

¹³ Джеймс Джойс (1882–1941) — ирландский писатель и поэт, представитель модернизма. Главные произведения — «Улисс» и «Поминки по Финнегану».

¹⁴ «Улисс» — наиболее известный роман Джеймса Джойса. Признаётся лучшим произведением литературы модернизма.

Глава 3

¹⁵ Табльдот (фр. table d’hote — хозяйский стол) — одна из разновидностей меню в ресторане, отеле и т. д. Из каждой предусмотренной таким меню категории блюд (например, закуски, салаты, супы, горячие блюда, десерты) гость выбирает по одному. При этом стоимость заказа является фиксированной и не зависит от того, какие именно из предусмотренных в меню блюд были выбраны посетителем.

¹⁶ Консьерж (фр. concierge) — служащий отеля, в чьи обязанности входит обеспечение постояльцев всем необходимым и создание для них комфортных условий, а также руководство работой носильщиков, швейцаров и т. д.

¹⁷ В Европе (как и в дореволюционной России) предусматривалось деление вагонов на 1-й, 2-й и 3-й классы. Наиболее комфортными были вагоны 1-го класса.

¹⁸ Арль (фр. Arles) — город и коммуна на юго-востоке Франции, в регионе Прованс — Альпы — Лазурный Берег.

¹⁹ Пон-дю-Гар (фр. Pont du Gard — буквально «мост через Гар») — самый высокий сохранившийся древнеримский акведук. Находится в 40 км от г. Арль. С 1985 года является памятником Всемирного наследия ЮНЕСКО. (Гар — прежнее название реки Гардон, на которой он был построен).

²⁰ Амфитеатр во французском городе Оранж был построен в І веке н. э. Он имеет высоту 36 метров и ныне является историческим символом города. Здесь проводятся крупные культурные мероприятия, в частности, традиционный фестиваль оперы. Оранж — город во Франции, в регионе Прованс — Альпы — Лазурный Берег, на левом берегу реки Роны, в 21 км от Авиньона. Известен своим жарким климатом.

²¹ Шамони-Мон-Блан (фр. Chamonix- Mont-Blanc), или просто Шамони (фр. Chamonix) — город и коммуна на востоке Франции, в Альпах, у подножия горы Монблан. Является центром популярного горнолыжного региона.

²² Чау — одна из древнейших пород сторожевых собак. Имеет китайское происхождение. Собаки этой породы отличаются густой пышной шерстью, цвет которой может быть как чёрным, так и рыжим или белым.

²³ Набережная Круазет (фр. Promenade de la Croisette) — знаменитый бульвар вдоль побережья Канн. С 9 февраля 2001 года внесён во Всеобщий список культурного наследия Франции. Имеет протяжённость около 2,8 км. Именно здесь располагаются престижные отели «Карлтон», «Мартинес», «Маджестик».

²⁴ Cafe des Allies — фр. кафе «Альянс».

²⁵ Карнавал в Ницце, являющейся одним из главных курортов Французской Ривьеры, или Лазурного Берега, наряду с бразильским и венецианским относится к числу известнейших в мире карнавалов. Проводится ежегодно в феврале.

²⁶ LeTemps (фр. время) — ежедневная газета, издававшаяся во Франции в период Третьей Республики (1870–1940). Выражала умеренные политические взгляды тогдашней элиты.

²⁷ The Saturday Evening Post — американский журнал, издающийся с 1897 года. Является одним из самых популярных среди представителей американского среднего класса изданий. В частности, в нём публиковали свои произведения Джек Лондон, Рэй Брэдбери, Агата Кристи, Уильям Фолкнер, Фрэнсис Скотт Фитцджеральд, Эдгар По, Уильям Сароян, Дороти Паркер.

²⁸ По территории Французской Ривьеры протекает, впадая в Средиземное море, имеющая целый ряд притоков река Рона. Само слово riviere по-французски значит «река».

²⁹ Ницца — средиземноморский город, порт и коммуна на юго-востоке Франции, в регионе Прованс — Альпы — Лазурный Берег. Один из главных курортов Французской Ривьеры.

³⁰ Монте-Карло — административная территория княжества Монако, знаменитый курорт и центр международного туризма. Известен своим казино, построенным в 1879 году.

³¹ Раджа — индийский титул владетельной особы, государя, князя или царя. В колониальный период титул раджа носили наследственные правители большинства входивших в состав Британской Индии княжеств.

³² Французская Ривьера приобрела популярность среди русских в 1856 году, когда, следуя примеру императрицы Александры Фёдоровны, Лазурный Берег стали посещать русские аристократы. Здесь бывали Лев Толстой, Гоголь, Чехов, Тютчев, Салтыков-Щедрин. Чехов в шутку назвал Французскую Ривьеру «Русской Ривьерой». В 1912 году в Ницце был освящён православный собор св. Николая. К началу 20 века уже около 600 вилл на Ривьере принадлежало русским. В оперном театре Монте-Карло пел Шаляпин, а в 1932 году там начал выступать русский балет.

³³ Архангело-Михайловская церковь в Каннах была возведена в 1894 году.

³⁴ По-видимому, виной этому следует считать революционные события в России. Однако есть сведения, что после революции русских на Французской Ривьере стало не меньше, а даже больше, так как из советской России туда эмигрировало значительное количество аристократов. В 1930 году только в Ницце проживало более 5300 русских.

³⁵Агат — полудрагоценный камень, широко используемый в ювелирном деле. Отличается слоистостью текстуры, может иметь самую разнообразную окраску.

³⁶Сердолик — сравнительно недорогой поделочный камень, имеющий красновато-розовую, жёлто-красную или оранжево-красную окраску.

³⁷ Пианола (механическое пианино) — разновидность пианино, автоматический струнно-клавишный музыкальный инструмент. Первая пианола была сконструирована в 1887 году. В начале ХХ века пианолы были чрезвычайно популярны, однако впоследствии, с появлением граммофона, вышли из употребления.

³⁸ Корниш д’Ор (фр. «золотой карниз»), или Карниз Эстерель — одна из самых красивых горных дорог Средиземноморья, которая словно лента опоясывает побережье в районе Теуль-сюр-Мер. Эта дорога, будучи образованной из горной породы, имеющей красноватый оттенок, в лучах клонящегося к закату солнца действительно кажется золотой.

Глава 4

³⁹ Жареный цыплёнок по-мэрилендски считается одним из лучших кулинарных рецептов американского штата Мэриленд. Цыплёнка в этом штате так готовят вот уже около двухсот лет. Блюдо представляет собой порционные куски цыплёнка, которые перед жаркой в кукурузном масле обваливают сначала в муке со специями, затем во взбитом яйце и, наконец, в панировочных сухарях. Именно от качества последних главным образом зависит вкус готового блюда.

⁴⁰Огюст Роден (1840–1917) — знаменитый французский скульптор, признанный одним из создателей современной скульптуры. Творчество его находится на стыке реализма, романтизма, импрессионизма и символизма. Роден достиг виртуозного мастерства в передаче художественными средствами эмоционального состояния своих героев. Наиболее известные его скульптуры — это «Мыслитель», «Граждане Кале» и «Поцелуй».

⁴¹ Сицилия — административная область в Италии. Включает в себя одноименный остров, а также прилегающие к нему острова.

⁴² Венеция — город на севере Италии, на побережье Адриатического моря. Известен прежде всего тем, что историческая часть города расположена на разделённых каналами и соединённых мостами островах. Всего в Венеции насчитывается 118 островов, 176 каналов и более 400 мостов.

⁴³ Довиль (фр. Deauville) — коммуна во Франции, в регионе Нижняя Нормандия. Здесь, на Атлантическом побережье, находится основанный в 1861 году курорт.

⁴⁴ The New York Herald — крупнотиражная газета со штаб-квартирой в Нью-Йорке, издававшаяся с 1835 по 1924 годы. С 1887 года начинается выпуск европейской версии газеты. Имела скорее развлекательную, нежели информативную направленность (собственно, рекордных тиражей газета достигала именно благодаря своей сенсационности). В 1924 году её приобрело конкурирующее издание The New York Tribune, сформировав новую газету The New York Herald Tribune. По всей видимости, именно её читают и обсуждают летом 1925 года герои романа.

⁴⁵ В действительности отель с таким названием (Fairmont Le Montreux Palace) с 1906 года существует в соседнем с Веве городе Монтрё.

⁴⁶ Веве (фр. Vevey) — город на западе Швейцарии, во франкоязычном кантоне Во. Расположен на берегу Женевского озера, между Лозанной и Монтрё. Является одним из основных центров Швейцарской Ривьеры.

⁴⁷ Речь идёт о т. н. Рифской войне, которая представляла собой колониальную войну Испании, а с 1925 года и Франции против берберского эмирата Риф, который был создан в результате восстания в Северном Марокко. Основным событием этой войны стала битва при Анвале, в которой рифские войска нанесли испанцам тяжёлое поражение, однако в конечном итоге, после совместного наступления испанских и французских войск, война завершилась ликвидацией эмирата Риф.

⁴⁸ Имеется в виду Первая Мировая война (1914–1918).

⁴⁹ Йельский университет (Yale University) — один из наиболее известных университетов США. Находится в одном из старейших городов Новой Англии Нью-Хейвене. Основан в 1701 году. Вместе с Гарвардским и Принстонским университетами составляет т. н. «Большую тройку».

⁵⁰ Карри — индийская смесь пряностей, основными компонентами которой являются лист карри (Мурреи Кенига) и корень куркумы, а также кориандр и красный кайенский перец. Порошок карри используют для приготовления соусов, которые подают к рису, овощам, мясу и птице.

⁵¹ Белое вино, в отличие от красного, обычно подают охлаждённым.

⁵² Херес (исп. Jerez, фр. Xeres) — креплёное вино, производимое на юге Испании (в Андалусии) из белого винограда.

Глава 5

⁵³ Ла-Тюрби — возникшая ещё во времена римлян горная деревня на юго-востоке Франции, в регионе Прованс — Альпы — Лазурный Берег. Именно отсюда, с высоты 500 метров, открывается классический вид на Монако.

⁵⁴ Гомон (фр. Gaumont) — французская кинокомпания, основанная в 1895 году. Одноимённая киностудия занимается кинопродукцией с 1910-х годов. В частности, здесь снимался знаменитый фильм «Пятый элемент» (1997).

⁵⁵ Амарант (щирица) — широко распространённый род однолетних травянистых растений. Некоторые его виды являются сорняками, другие же используются как декоративные или даже употребляются в пищу. В частности, среди горных племён Индии амарант был популярен как зерновая и овощная культура.

⁵⁶ Мимоза — кустарник семейства бобовых, отличающийся красивыми цветами. Произрастает преимущественно в Южной Америке и в Австралии.

⁵⁷ Пробковый дуб — вечнозелёное дерево, происходящее из юго-западной части Европы и из Северной Африки. Древесина пробкового дуба имеет промышленное значение.

⁵⁸ Карликовая сосна, имеющая высоту не более 3 м и такую же ширину, используется как декоративная культура.

⁵⁹ Софит (итал. soffito — потолок) — металлическая конструкция для подвешивания осветительных приборов над сценой, поднимаемая и опускаемая вручную или с помощью электропривода. Нередко софитом также называют любой употребляемый в театре или при киносъёмке источник света.

⁶⁰ Кокни (англ. сockney) — один из самых известных типов лондонского просторечия. Само название «кокни» в действительности является пренебрежительно-насмешливым прозвищем принадлежащих к средним и низшим слоям общества уроженцев Лондона. Для диалекта кокни характерны целый ряд особенностей произношения, неправильность речи и рифмованный сленг.

⁶¹ «Фэймэс» (FamousPlayersFilmCompany) — специализировавшаяся на производстве фильмов компания, основанная Адольфом Цукором в 1912 году. Четыре года спустя произошло её слияние с Lasky Feature Play Company, в результате чего онаполучила название Famous Players-Lasky. Вновь созданная компания, как и занимавшаяся распространением снятых ею картин Paramount Pictures, быстро добилась успеха. Фактически единственным её конкурентом была компания First National.

⁶² «Фёрст Нэшнл» (FirstNational) — ныне не существующая американская кинокомпания, основанная в 1917 году компанией Paramount Pictures. В 1928 году стала дочерней компанией Warner Bros., а в 1960 году прекратила существование.

⁶³ Констанс Толмадж (1898–1973) — американская комедийная актриса. Начала сниматься в 1914 году, последовав примеру старшей сестры — знаменитой в начале 20-х годов актрисы Нормы Толмадж.

⁶⁴ Юпитер — мощный осветительный прибор, применяемый при киносъёмке (по названию немецкой фирмы, впервые освоившей производство таких приборов).

⁶⁵ Лос-Анджелес — город в США на юге штата Калифорния, на берегу Тихого океана. По численности населения занимает в США второе место (после Нью-Йорка). Является одним из крупнейших мировых центров индустрии развлечений. Именно здесь находится знаменитый Голливуд.

Глава 6

⁶⁶ Розовое вино на Лазурном Берегу производится в огромном количестве и в жаркое время года пьётся как вода, часто со льдом. Оно хорошо сочетается с местной кухней, особенно с морепродуктами.

⁶⁷ Смоковница (инжир, фига, смоква, винная ягода) — дерево, распространённое во всех районах Средиземноморья. Предположительно является древнейшим из культурных растений. Пищевую ценность представляют его плоды — винные ягоды. Их употребляют в свежем, сушёном и консервированном виде. Выращивается смоковница, в частности, на Кавказе, в Крыму и в Карпатах.

⁶⁸ Сиена, или Сьена (итал. Siena) — город в итальянском регионе Тоскана, административный центр одноимённой провинции, один из крупнейших туристических центров Италии.

⁶⁹ 5 футов = примерно 1 м 52,5 см

⁷⁰ 700 футов = примерно 213,5 м

⁷¹ Мегафон — переносное устройство для усиления звука, использующее рупор и для удобства оснащённое рукояткой. Его изобретателями были Томас Эдисон и Вернер фон Сименс.

⁷² Тореадор — главный участник испанского боя быков. Свой плащ (капоте) он не надевает, а держит в руках.

⁷³ Фитофтора (фитофтороз) и мучнистая роса — заболевания растений, вызываемые низшими грибами-паразитами.

⁷⁴ «Мой друг Пьеро» (фр.)

⁷⁵

Настала ночь, луна бледна,
А я совсем, совсем одна!
Мой милый друг, мой друг Пьеро!
Возьми гусиное перо
И напиши мне пару слов
О том, как греет нас любовь!

Задуло ветром мне свечу,
В окошко я твоё стучу.
Ты ради бога мне открой —
И буду я всегда с тобой! (фр.)

⁷⁶ отель-пансион (фр.) Отель-пансион — заведение преимущественно частного характера, предоставляющее жильцам не только комнаты для проживания, но и трёхразовое питание, а также дополнительные услуги, такие как стирка и уборка.

Глава 7

⁷⁷ Музыкальная (поющая) пила — музыкальный инструмент, впервые появившийся в ХІХ веке в США. Используется как в качестве ударного, так и смычкового инструмента. Тембр её звучания напоминает чистый, нежный женский голос. С 20-х годов ХХ века музыкальная пила использовалась многими эпатажными музыкантами.

⁷⁸ «Вдова Клико» — легендарный бренд французского шампанского, основанный в 1772 году и получивший известность благодаря возглавившей семейный бизнес двадцатисемилетней вдове Николь Барбе Клико.

⁷⁹ Инквизиция — это общее название ряда учреждений Римско-католической церкви, созданных для борьбы с инакомыслием. Известна своей неумолимостью, жестокими пытками и казнями, в частности, сожжением «еретиков» и «ведьм». Зародившись в конце ХІІ века, была окончательно уничтожена Реформацией (XVI–XVIIв.в.)

⁸⁰ Фрэнсис Элиза Бёрнетт (1849–1924) — английская писательница, создавшая ряд книг для детей. Наиболее известным из её произведений является роман «Маленький лорд Фаунтлерой».

⁸¹ Речь идёт об имевшем место в 1918–1921 годах иностранном военном вмешательстве в Советскую Россию. Всего в интервенции принимали участие четырнадцать стран, но наиболее активно боролись против пришедших к власти большевиков Франция и Великобритания.

⁸² Рифская республика — государство, созданное после победы при Анвале в 1921 году восставшими против марокканского султана и европейских колонизаторов жителями Эр-Рифа.

⁸³ Мирт — вечнозелёное древесное растение с белыми пушистыми цветками, содержащими эфирное масло. Миртовая ветвь считается символом тишины, мира и наслаждения.

⁸⁴ Леринские острова (фр. Iles de Lerins) — мини-архипелаг в Средиземном море, у Лазурного Берега. Административно относится к муниципалитету Канны. Состоит из двух обитаемых (Сент-Маргерит и Сент-Оноре) и нескольких необитаемых островов и скал. На острове Сент-Маргерит, в служившей тюрьмой крепости Форт-Рояль, некоторое время содержался «человек в железной маске» — таинственный узник времён Людовика XIV.

⁸⁵ День независимости в США празднуется 4 июля. Согласно традиции, в этот день американцы, устраивая семейные праздники, украшают своё жильё красными, синими и белыми (т. е. цвета американского флага) шарами и лентами.

⁸⁶ Изотта (ит. Isotta Fraschini) — марка легковых автомобилей, выпускавшаяся в Италии с 1901 по 1949 годы.

Глава 9

⁸⁷ Клаксон — это устройство для подачи транспортными средствами звуковых сигналов, а также сам такой сигнал. Фирма Klaxon Signals Ltd начала выпускать такие устройства в 1908 году.

⁸⁸Экс-ле-Бен (фр. Aix-les-Bains) — коммуна во Франции, расположенная в департаменте Савойя и регионе Рона — Альпы. Известный курорт с минеральными водами.

⁸⁹ Люкс — одна из наиболее дорогостоящих разновидностей отельных номеров. Кроме спальни и ванной, предусматривает наличие гостиной, а иногда и детской.

⁹⁰ «Измученные пеньем соловья» (англ. «Plagued by the Nightingale») — вышедший в 1931 году роман много лет прожившей в Европе американской писательницы Кэй Бойл (1903–1993).

⁹¹ Бром — химический элемент, представляющий собой красно-бурого цвета, с неприятным едким запахом жидкость. Сам по себе бром очень ядовит, однако так называемый «аптечный бром» (т. е. водные растворы бромида калия или натрия) имеют успокоительное, а также снотворное действие и применяются при расстройствах нервной системы.

⁹² Калибр — это диаметр канала ствола огнестрельного оружия. Является одной из основных величин, определяющих его мощность. Так называемый сорок пятый калибр (11,43 мм) является «национальным» калибром США. Начиная с 1985 года он более не используется в армии, однако по-прежнему широко распространён в гражданском обороте.

⁹³ Здесь имеет место ошибка, поводом к которой, по-видимому, послужил тот общеизвестный факт, что сам Пушкин был убит на дуэли. Скорее всего, речь идёт об описанной в романе М.Ю.Лермонтова «Герой нашего времени» дуэли между Печориным и Грушницким, которая и в самом деле происходила на вершине отвесной скалы.

⁹⁴ Бренди — крепкий алкогольный напиток, получаемый в результате дистилляции виноградного вина.

Глава 11

⁹⁵ Театр «Одеон» в Париже (фр. Theatre de l’Odeon) — один из шести французских национальных театров. Расположен на левом берегу реки Сены, рядом с Люксембургским садом, близ станции метро Одеон. Был открыт королевой Марией-Антуанеттой в 1782 году. Является своего рода культурным центром французской столицы.

⁹⁶ Жуан-ле-Пен (фр. Juan les Pins) — небольшой город и курорт с минеральными водами на юго-востоке Франции, в Приморских Альпах, в регионе Прованс — Альпы — Лазурный Берег. Расположен у залива Гольф-Жуан, между мысом Антиб и мысом Круазет.

⁹⁷ Метки в гольфе используются для обозначения границ т. н. стартовой площадки, то есть места, с которого начинают проводить по лункам мяч.

⁹⁸ Поднятие одним из секундантов платка означает команду противникам стрелять.

⁹⁹ По всей вероятности, Мистер Маккиско имеет в виду Первую мировую войну (1914–1918).

¹⁰⁰ Прошу прощения, господа. Я хотел бы получить причитающееся мне вознаграждение. Исключительно за медицинские услуги, разумеется. Месье Барбан не может его мне выдать, так как у него имеется лишь одна тысячефранковая купюра, а другой господин позабыл свой кошелёк дома. (фр.)

¹⁰¹ Сколько? (фр.)

Глава 12

¹⁰² «Вуазен» (фр. Les Voisins) — элитный парижский ресторан, существующий с 60-х годов ХІХ века.

¹⁰³ Т. н. фабра (нем. Farbe — краска) — это изготовлявшаяся на основе воска косметическая мазь для окрашивания усов и придания им формы. Мода носить нафабренные усы пошла на спад в начала ХХ века.

¹⁰⁴ Вест-Пойнт (Военная академия Соединённых Штатов Америки) — основанное в 1802 году высшее федеральное военное учебное заведение армии США.

¹⁰⁵ Гарсон (фр. garcon — мальчик) — распространённое во Франции название официанта или посыльного.

¹⁰⁶ Пажеский корпус (фр. Corps des Pages) — привилегированное военное учебное заведение в Париже.

¹⁰⁷ coup de grace- смертельный удар, прекращающий страдания и нанесённый из милосердия; решающий удар (фр.) Совершенно очевидно, что в данном контексте это выражение употреблено в ироническом значении.

¹⁰⁸ Джон Тайлер (1790–1862) — десятый президент США (1841–1845).

¹⁰⁹ Фрэнко-Эмэрикен Филмз (англ. Franco-American Films) — французская киностудия.

¹¹⁰ Улица Святых Ангелов, 341 (фр.)

¹¹¹ Неразлучники — это разновидность попугаев, особенность которых состоит в том, что выбрав себе партнера, эта птица остаётся с ним на всю жизнь. Часто двух неразлучников — самца и самку — можно видеть сидящими тесно прижавшись друг к другу. Именно поэтому они и получили такое название.

¹¹² 3 ярда = примерно 2 м 76 см.

¹¹³ Аллигатор — разновидность крокодила. Отличается от обычных крокодилов формой морды и строением зубов.

¹¹⁴ Эрме (фр. Hermes) — французский дом моды, основанный в 1837 году как мастерская по изготовлению экипировки для верховой езды. Позже ассортимент Эрме, кроме изделий из кожи, стал включать в себя парфюмерию, готовую одежду и различного рода аксессуары.

¹¹⁵ Зимородок — птица размером немного крупнее воробья. Оперение имеет сверху голубовато-зелёное, снизу — ржаво-рыжее. Распространена главным образом в Евразии, на северо-западе Африки и в Новой Зеландии.

¹¹⁶ Ясенец («неопалимая купина») — растение семейства рутовых. Цветки имеет белые, розовые, красноватые или сиреневые, но всегда с тёмно-пурпурными жилками.

¹¹⁷ Имеются в виду особенности североамериканского рельефа. Если город Чикаго расположен у озера Мичиган (то есть в низине), то почти через всю восточную часть штата Калифорния проходит горная система Сьерра-Невада. При этом переход от низменностей в районе Чикаго до гор Калифорнии происходит постепенно.

¹¹⁸ Камергер — придворный чин высокого ранга. Нередко являясь секретарями и доверенными лицами монархов, камергеры фактически принимали активное участие не только в их частной жизни, но и в принятии важных государственных решений.

Глава 13

¹¹⁹ Траверс — элемент фортификационного сооружения в виде поперечного вала. Траверсы располагаются обычно на протяжённых прямолинейных участках местности.

¹²⁰ Перископ — оптический прибор для наблюдений из укрытия. Широко применяется в военном деле.

¹²¹ Бруствер (нем. Brustwehr) — насыпь в фортификационном сооружении, предназначенная для защиты от пуль и снарядов, для укрытия от наблюдения противника, а также для удобства стрельбы. Чаще всего такую насыпь делают из земли.

¹²² Бомон-Амель — деревня на севере Франции, где 1 июля 1916 года произошло одно из самых кровопролитных сражений Первой мировой войны, в котором был почти полностью уничтожен только что прибывший из Канады Ньюфаундлендский полк.

¹²³ Бой за высоту Типваль состоялся 26–28 сентября 1916 года и являлся частью грандиозной битвы на Сомме. К тяжёлым потерям в этом сражении привело то, что, несмотря на применение весьма мощных видов оружия, участвовавшие в бою солдаты практически никак не были защищены. В битве за Типваль принимал участие и известный писатель Джон Толкин.

¹²⁴ Имеетсяв виду наступление немецких частей в районе расположенного на р. Сомма г. Амьена в марте-апреле 1918 года. После тяжёлых боёв, в ходе которых каждая из сторон потеряла более чем 200 000 солдат, наступление было остановлено.

¹²⁵ 1 дюйм = 2,54 см

¹²⁶ Война за независимость Турции (1919–1923) — национально-освободительная война возглавленных Мустафой Кемалем турок против интервенции Англии, Италии, Франции, Греции и Армении, а также за установление республики. Война началась с оккупации греческой армией города Смирны (Измир) и закончилась подписанием Лозаннского мирного договора.

¹²⁷ В 1912 году в Марокко по Фесскому договору был установлен французский протекторат. Однако непрекращающаяся борьба населения за независимость страны в 1921 году привела к созданию Рифской республики. Имевшая целью сломить сопротивление рифов война (1920–1926) в период между двумя мировыми войнами была одной из самых жестоких и кровопролитных. Именно в ней европейцы впервые применили против мятежного «нецивилизованного» народа химическое оружие.

¹²⁸ Битва на Марне — крупное сражение между немецкими и англо-французскими войсками, состоявшееся 5-12 сентября 1914 года на р. Марне (на севере Франции) в ходе Первой мировой войны, закончившееся поражением немецкой армии.

¹²⁹ По всей вероятности, речь идёт о кронпринце Рудольфе (1858–1889), сыне императора Австрии Франца Иосифа І и его супруги Елизаветы Баварской, а также о его невесте принцессе Стефании, дочери короля Бельгии Леопольда ІІ. 30 января 1889 года в Майерлинге выступавший, в отличие от своего отца, против военного союза Австрии с Германией кронпринц был убит, как гласит одна из версий, агентами немецкой разведки.

¹³⁰ Валанс (фр. Valence) — город и коммуна во Франции, на левом берегу р. Роны.

¹³¹ Унтер-ден-Линден (нем. Unter den Linden — «под липами») — один из главных и наиболее известных бульваров Берлина, получивший своё название благодаря украшающим его липам.

¹³² Ратуша (нем. Rathaus) — орган городского управления и здание, где он заседает. Во Франции ратуши начали появляться в конце эпохи феодализма, когда городская власть начала переходить в руки бюргеров (буржуа).

¹³³ Дерби — знаменитые скаковые и беговые испытания лошадей на ипподроме. Организованы впервые в Англии в 1778 году лордом Дерби (отсюда и название). Крупнейшие из соревнований на приз Дерби проводят в Великобритании, в США, а также в России.

¹³⁴ Улисс Симпсон Грант (1822–1885) — американский политический и военный деятель, полководец северян в годы Гражданской войны в США. В 1869–1877 г.г. являлся президентом США. В апреле 1865 года после ряда упорных сражений Грант при Аппоматтоксе принудил предводителя южан генерала Ли сдаться и таким образом положил конец войне. Личность Гранта неоднозначна: военные историки отмечают, что «секретом» его успехов являлось полное нежелание считаться с человеческими потерями.

¹³⁵ Сражений при Питерсберге в ходе Гражданской войны в США на самом деле было три. Первое состоялось 9 июня 1864 года и успеха армии северян не принесло — как, впрочем, и второе, имевшее место 15 июня. После этого началась длившаяся до апреля 1865 года осада Питерсберга. Третье сражение, в результате которого южане во главе с генералом Ли вынуждены были сдать противнику Питерсберг и являвшийся «ключом» к главнейшим железнодорожным и иным путям Конфедерации Ричмонд, состоялась 2 апреля. Одержавшим победу командующим северян был генерал Грант.

¹³⁶ Жюль Габриэль Верн (1828–1905) — французский географ и писатель, классик приключенческой литературы, один из основоположников жанра научной фантастики. К числу наиболее известных его произведений относится цикл «Необыкновенные путешествия», включающий такие романы, как «Дети капитана Гранта», «Вокруг света за 80 дней» и «Пятнадцатилетний капитан».

¹³⁷ Льюис Кэрролл (настоящее имя Чарльз Лютвидж Доджсон) (1832–1898) — английский писатель и математик. Наиболее известные его произведения — «Алиса в Стране чудес» и «Алиса в Зазеркалье».

¹³⁸ Сказочную повесть «Ундина» (1811) о любви русалки к рыцарю создал немецкий писатель эпохи романтизма Фридрих де ля Мотт Фуке (1777–1843).

¹³⁹ Кегли — известная с древнейших времён спортивная игра, цель которой состоит в том, чтобы сбить как можно меньшим количеством пускаемых руками шаров как можно большее количество фигурок — кеглей. Именно от этой игры произошёл современный боулинг.

¹⁴⁰ marraine (фр.) — «крёстная», женщина, шефствующая над фронтовиком

¹⁴¹ Вюртемберг (нем. Wurttemberg) — историческая область на юго-западе Германии, часть региона Швабия. С 1952 года является частью федеральной земли Баден-Вюртемберг.

¹⁴² Вестфалия (нем. Westfalen) — историческая область на северо-западе Германии. В настоящее время входит в состав федеральной земли Северный Рейн-Вестфалия.

¹⁴³ Дэйвид Герберт Лоренс (1885–1930) — один изключевых английских писателей начала ХХ века. Является автором психологических романов, в которых призывал своих современников отказаться от характерного для ХІХ века рационализма и вернуться к естественности и спонтанности жизни. Некоторые книги Дэйвида Лоренса долгое время были запрещены по причине их непристойности.

¹⁴⁴ Фугасная мина представляет собой одну из разновидностей фугасных боеприпасов. Фугас (фр. fougasse, от лат. fugare — обратить в бегство) — это заряд взрывчатого вещества, закладываемый в земле или под водой на небольшой глубине и взрываемый внезапно с целью нанесения урона противнику либо задержания его продвижения.

¹⁴⁵ Огайо — штат на востоке Среднего Запада США. Столицей штата и его крупнейшим городом является Колумбус. Штат занимает в США десятое место по плотности населения.

¹⁴⁶ Мемориальныйпарк Ньюфаундленд в Бомон-Амель представляет собой занимающий территорию в 300 000 м² мемориальный комплекс, посвящённый памяти прибывшего из Канады и почти целиком погибшего во время безуспешной атаки 1 июля 1916 года, в первый день битвы на Сомме, Ньюфаундлендского полка.

¹⁴⁷ Амьен (фр. Amiens) — город на севере Франции, на реке Сомме. Главный город исторической области Пикардия.

¹⁴⁸ Гильза — имеющая форму трубки оболочка оружейного патрона или артиллерийского выстрела.

¹⁴⁹ Приклад — конструктивный элемент стрелкового оружия, предназначенный для повышения его устойчивости и удобства в использовании. В прошлом приклады делались обычно из древесины, в настоящее время их изготовляют из металла или пластика.

¹⁵⁰ Теннесси — штат на востоке США, один из т. н. штатов Юго-Восточного Центра.

¹⁵¹ Ноксвилл — один из крупнейших городов штата Теннесси.

¹⁵² Гар-дю-Норд, или Северный вокзал (фр. Gare du Nord) в Париже является самым крупным и самым посещаемым вокзалом Европы. Открыт в 1846 году.

¹⁵³ Лондон-Ватерлоо — один из главных железнодорожных вокзалов Лондона. Открыт в 1848 году.

¹⁵⁴ Амьенский собор является крупнейшим готическим собором Франции. С 1981 года входит в список Всемирного наследия ЮНЕСКО.

¹⁵⁵ «Ну так вот!» (фр.)

¹⁵⁶ Аркада (фр. arcade) — ряд одинаковых по форме и размеру арок, опирающихся на столбы (устои). Арки применялись в строительстве ещё древними римлянами.

¹⁵⁷ «Бананами сегодня не торгуем!» (англ.) — юмористического содержания песня, которую исполнял Луи Прим (1910–1978), итало-американский певец, известный джазовый музыкант, композитор и поэт-песенник.

¹⁵⁸ Манчестер — девятый по величине город Великобритании.

¹⁵⁹ Итон (Итонский колледж) — частная британскакя школа для мальчиков, основанная в 1440 году королём Генрихом VI.

¹⁶⁰ В битве на Сомме участвовали бойцы самых разных национальностей.

¹⁶¹ Мортаделла — варёная колбаса из Болоньи (Италия).

¹⁶² Бель-паэзе (ит. bel paese — «прекрасная страна») — итальянский мягкий сыр из коровьего молока, созданный в 1906 году Эджидио Гальбани. В отличие от большинства французских сыров, бель-паэзе обладает нежным маслянистым вкусом. Жирность его составляет 48–50 %.

¹⁶³ Божоле-нуво — сорт молодого французского вина, вырабатываемого из винограда сорта гаме в исторической области Франции Божоле (Бургундия).

Глава 14

¹⁶⁴ Международная выставка современных декоративных и промышленных искусств, зачастую называемая «Международная выставка декоративного искусства и художественной промышленности», состоялась в Париже в период с апреля по октябрь 1925 года. На ней были представлены работы из области современного декоративного искусства, архитектуры и дизайна многих стран мира, в том числе и СССР.

¹⁶⁵ «Король Георг» (фр.)

¹⁶⁶ Сюрен (фр. Suresnes) — коммуна во Франции и ближайший пригород Парижа. Расстояние от цента французской столицы до Сюрена составляет 9,3 км.

¹⁶⁷ Виски (англ. whisky или whiskey) — крепкий ароматный алкогольный напиток, изготовляемый из различных видов зерна (ячмень, рожь, пшеница) с использованием процессов брожения и перегонки, а также длительного выдерживания в дубовых бочках. Традиционно виски производится в Шотландии и Ирландии.

¹⁶⁸ Джин — крепкий алкогольный напиток. Изготавливается путём перегонки зернового спирта с добавлением пряностей (можжевеловая ягода, кориандр, миндаль и др.)

¹⁶⁹ Мюнхен — третий по величине (после Берлина и Гамбурга) город Германии. Является столицей Баварии.

¹⁷⁰ Лимфатические железы — это неправильное название лимфатических узлов, которые, являясь частью лимфатической системы человека и позвоночных животных, играют важную роль в обмене веществ, а также в очищении клеток и тканей организма. Высказывание Эйба о том, что функционировать они начинают в восемнадцатилетнем возрасте, а тем более о ключевой роли при этом шампанского, ничего общего с медицинской наукой не имеет. Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что воспалительные процессы в детском возрасте нередко сопровождаются увеличением лимфатических узлов.

¹⁷¹ Бродвей — самая длинная (более 50 км) улица Нью-Йорка. Она тянется через весь Манхэттен, Бронкс и далее на север через небольшие городки до столицы штата Нью-Йорк г. Олбани. Это самая старая из крупных улиц города. На Бродвей выходит знаменитый Театральный квартал, поэтому само название этой улицы стало синонимом американского театра. На Бродвее располагается знаменитый театр Метрополитен-опера. Также эта улица является местом наиболее престижных вернисажей.

Глава 15

¹⁷² В начале ХХ века почти во всех штатах США действовали законы, рассматривавшие аборт как уголовное преступление. Именно поэтому и сложилась нашедшая своё отражение в художественной литературе практика, в соответствии с которой американки выезжали делать аборты в соседнюю Мексику. В США аборты были легализированы на федеральном уровне в 1973 году.

Глава 16

¹⁷³ улица Святых Отцов (фр.)

¹⁷⁴ Лейк-Форест (англ. Lake Forest) — город в американском штате Иллинойс.

¹⁷⁵ улица Гинемер (фр.)

¹⁷⁶ Люксембургский сад (фр. Jardin du Luxembourg) — дворцово-парковый ансамбль в центре Парижа, известная достопримечательность города. Основан в 1612 году.

¹⁷⁷ Джорджия — штат на юго-востоке США.

¹⁷⁸ Сленг — это набор слов или их значений, употребляемых внутри тех или иных групп людей, в частности возрастных и профессиональных. К числу особенностей сленга следует отнести эмоциональность (слово выражает презрительное либо, наоборот, восторженное отношение к тому или иному явлению), образность, а также стремление обособить «свой» язык от общей литературной нормы и его этой норме противопоставить. Американскому сленгу присуще обилие колких, обидных, надменных выражений, а также большое количество синонимов, обозначающих понятия, связанные с такими темами, как деньги, употребление спиртного и отношения между полами. Главными способами образования новых слов в американском сленге являются словосложение, аффиксация и сокращение.

¹⁷⁹ Дункан Файф (1768–1854) — один из наиболее успешных в ХІХ веке американских мебельщиков. Родившись в Шотландии, Файф в юношеском возрасте эмигрировал в Америку и учился мастерству краснодеревщика в г. Олбани, штат Нью-Йорк. Затем, переехав в г. Нью-Йорк и открыв там собственный магазин, он стал одним из наиболее состоятельных людей города. Мебель Файфа отличалась элегантными пропорциями и изящными деталями. Особенно популярными были его большие претенциозные изделия для гостиных.

¹⁸⁰ Эдипов комплекс — термин из области психологии, обозначающий неосознанное противоречивое отношение детей раннего возраста к своим родителям. Знаменитый Зигмунд Фрейд назвал этот комплекс по имени древнегреческого царя Эдипа, который, как гласит легенда, сам того не зная, волею обстоятельств убил своего отца и заключил брак со своей матерью. Считается, что у мальчиков Эдипов комплекс проявляется в исключительной привязанности к матери (при этом ребёнок ревнует её к отцу), а у девочек, наоборот, в её отвержении (что сочетается со стремлением быть «не хуже неё») и особой любви к отцу.

¹⁸¹ Инцест — это запрещённая законодательством ряда стран половая связь между близкими кровными родственниками.

¹⁸² Хартфорд (англ. Hartford) — город на северо-востоке США, столица штата Коннектикут.

¹⁸³ «Лютеция» (фр. Lutetia) — один из самых престижных отелей Парижа. Построен в 1910 году.

Глава 17

¹⁸⁴ Улица Месье (фр.) Месье (ист.) — титул старшего из братьев французского короля.

¹⁸⁵ Кардинал де Рец, он же Жан-Франсуа Поль де Гонди (1613–1679) — архиепископ Парижский, выдающийся деятель Фронды (Фронда — ряд антиправительственных смут во Франции в 1648–1653 г. г.), автор знаменитых мемуаров.

¹⁸⁶ Гашиш (перс. «хашеша» — сено, сухая трава) — психотропный продукт из конопли. Хранение и продажа его запрещены законодательством ряда стран. Выражение «овсянка с гашишем» обозначает нечто в высшей степени несуразное, соединение несочетаемых элементов.

¹⁸⁷ Луиза Мэй Олкотт (1832–1888) — американская писательница, прославившаяся изданным в 1868 году романом «Маленькие женщины» («Little Women»).

¹⁸⁸ Софи де Сегюр, она же Софья Фёдоровна Растопчина (1799–1874) — французская детская писательница русского происхождения. В ХІХ-ХХ в.в. её сочинения, известнейшим их которых был вышедший в 1858 году роман «Сонины проказы» («Les Malheurs de Sophie»), пользовались немалой популярностью. По-видимому, общей чертой «стиля» Луизы Олкотт и Софи де Сегюр Розмари считает то, что обе эти писательницы, творя главным образом для детей, создавали, по её мнению, далёкие от действительности образы.

¹⁸⁹ «Франкенштейн, или Современный Прометей» — вышедший в 1818 году эпистолярный готический роман английской писательницы Мэри Шелли (1797–1851). Герой романа Виктор Франкенштейн, научившись оживлять безжизненную материю, создаёт безымянного монстра, который, будучи ненавидимым людьми за уродство, вскоре начинает преследовать своего создателя. Именно с этим чудовищем, нередко по ошибке именуемым Франкенштейном, Фицджеральд сравнивает странный дом, в котором доводится побывать Дику и Розмари.

¹⁹⁰ 4 фута = около 1 м 20 см

¹⁹¹ Пушечный металл представляет собой сплав красной меди с оловом и небольшим количеством цинка.

¹⁹² Манекен (фр. mannequin) — изделие, имитирующее форму тела человека. Чаще всего манекены используются при проектировании и пошиве одежды.

¹⁹³ Кобра — традиционное название некоторых ядовитых змей. Обладают способностью в случае опасности раздвигать грудные рёбра, образуя подобие капюшона.

¹⁹⁴ Антураж (фр. entourage, от entourer — окружать) — окружение, среда, окружающая обстановка. Обычно используется как понятие в искусстве (напр., в литературе, кино, дизайне).

¹⁹⁵ Бистро (фр. bistro, bistrot) — небольшой ресторан-кафе, где подаются простые блюда. По одной из версий, французское слово bistro произошло от русского «быстро» (якобы во время оккупации Парижа 1814 года русские казаки требовали от французских официантов, чтобы их обслуживали «быстро»). Однако по другой, более достоверной, версии, «bistrot» происходит от французских диалектных слов, обозначающих алкогольные напитки или владельца питейного заведения.

¹⁹⁶ Площадь Согласия (фр. Place de la Concorde) — центральная площадь Парижа, выдающийся памятник градостроительства эпохи классицизма. Своё нынешнее название получила в знак примирения сословий по окончании революционного террора в 1795 году.

Глава 18

¹⁹⁷ Одиссея — зд. путешествие. Как известно, в основе сюжета приписываемой древнегреческому поэту Гомеру поэмы «Одиссея» лежит именно путешествие главного героя (его возвращение по окончании Троянской войны на родину).

¹⁹⁸ Шах — титул монарха в некоторых странах Ближнего и Среднего Востока.

¹⁹⁹ Радиатор — устройство, отводящее тепло от жидкости, находящейся в системе охлаждения автомобильного двигателя. Обычно радиаторы изготавливаются из меди или из алюминия.

²⁰⁰ Тегеран — столица Ирана, один из крупнейших городов Азии.

²⁰¹ Горностаевый мех относится к числу редких мехов, являющихся атрибутами роскоши и власти. В частности, он издавна употреблялся для подбивки мантий королей, князей, герцогов и других владетельных лиц.

²⁰² «Риц» — фешенебельный отель, который швейцарский предприниматель Сезар Риц открыл в 1898 году в Париже. Успех этого начинания позволил ему позднее открыть одноимённые отели в Лондоне и других крупных городах. В числе живших в парижском отеле «Риц» знаменитостей — Чарли Чаплин, Марлен Дитрих, Марсель Пруст, Коко Шанель и принцесса Диана.

²⁰³ Джон Джозеф Першинг (1860–1948) — генерал американской армии. Единственный, кто при жизни получил высшее персональное воинское звание в армии США — Генерал армий Соединённых Штатов. Завершив учёбу в академии Вест-Пойнт, начал карьеру с так называемых индейских войн (операции против апачей и сиу). В 1898 году, во время испано-американской войны, участвовал в сражениях на Кубе, в 1901 году — в подавлении Боксёрского восстания в Китае; в 1905 году получил должность военного атташе в Токио, в дальнейшем служил на Балканах и на Филиппинах. Во время Мексиканской революции (1916–1917) участвовал в американской карательной экспедиции. Во время Первой мировой войны был назначен главнокомандующим всеми американскими войсками в Европе. В 1930-х годах вышли его мемуары.

²⁰⁴ Рубен Люциус Голдберг (1883–1970) — американский карикатурист, скульптор, писатель, инженер и изобретатель. Более всего известен серией карикатур, в которой фигурирует так называемая «машина Руба Голдберга» — чрезвычайно громоздкое и сложное устройство, выполняющее очень простые функции (например, передвижение ложки с едой от тарелки ко рту человека).

²⁰⁵ Продовольственный рынок (фр. Halles) — главный продуктовый рынок Парижа.

²⁰⁶ Ньюарк — крупнейший город американского штата Нью-Джерси.

²⁰⁷ Сен-Сюльпис (фр. Saint-Sulpice) — церковь, находящаяся в 6-м округе Парижа, между Люксембургским садом и бульваром Сен-Жермен. Названа в честь св. Сюльписа — архиепископа, жившего в VII веке.

²⁰⁸ Елисейские поля (фр. les Champs-Elysees) — центральная улица Парижа, простирающаяся от площади Согласия до Триумфальной арки. Имеет длину 1915 м и ширину 71 м. Название «Елисейские поля» происходит от Элизиума — в древнегреческой мифологии подобия рая, где на берегу реки Океан по окончании бренной жизни пребывают в вечном блаженстве любимые богами герои.

Глава 19

²⁰⁹ Сен-Лазар (фр. Gare Saint-Lazare) — один из шести крупных вокзалов Парижа. После Северного вокзала (Гар-дю-Норд) занимает второе место по пропускной способности в Европе.

²¹⁰ Хрустальный дворец (англ. Crystal Palace) — величественное сооружение из чугуна и стекла, построенное под руководством Джозефа Пакстона в лондонском Гайд-Парке ко Всемирной выставке 1851 года. Выставочный зал дворца вмещал до 14 000 посетителей. По окончании выставки дворец был разобран и перенесён в лондонское предместье Сиднем-Хилл. 30 ноября 1936 года Хрустальный дворец был полностью уничтожен пожаром, однако положенное в основу этого сооружения революционное по своей сути архитектурное решение дало начало новому стилю. В 1852 году подобное здание было построено в Нью-Йорке. В той или иной степени повторяющие идею Хрустального дворца сооружения были возведены также в Париже (Гран Пале Шарля Жиро, построенный ко Всемирной выставке 1900 года), Мюнхене, Милане, Вене, Мадриде и других городах.

²¹¹ 1 квадратный дюйм = около 6,5 см²

²¹² Сент-Женевьев-де-Буа (фр. cimetiere communal de Sainte-Genevieve-des-Bois) — русское кладбище, находящееся в одноимённом французском городе (улица Лео-Лагранж) парижского региона. Кладбище является преимущественно православным. Своим появлением оно обязано Русскому старческому дому, основанному в этом городе в 1927 году княгиней В.К.Мещерской. Именно тогда здесь стали регулярно хоронить пансионеров Русского дома и других русских парижан. Среди похороненных на этом кладбище знаменитостей — Иван Бунин, Дмитрий Мережковский, Зинаида Гиппиус, Рудольф Нуреев и другие.

²¹³ Сергей Павлович Дягилев (1872–1929) — русский театральный и художественный деятель, один из основоположников группы «Мир искусства», организатор «Русских сезонов» в Париже и труппы «Русский балет Дягилева», с огромным успехом выступавшей в 1911–1929 г. г. во многих странах Европы.

²¹⁴ Зальцбург (нем. Salzburg) — город в западной Австрии, столица федеральной земли Зальцбург. Четвёртый по величине город Австрии. Снискал славу одного из главных мировых центров музыкального искусства.

²¹⁵ Ты видел револьвер? Он был такой маленький, симпатичный — просто игрушка! (фр.)

²¹⁶ Однако стреляет он не понарошку! Видал его рубашку? Столько крови… Честное слово, можно подумать, что мы на войне! (фр.)

Глава 20

²¹⁷ Т. е. выходец из южных штатов США. (Коллис Клэй родом из штата Джорджия).

²¹⁸ Гран-Гиньоль (фр. Grand Guignol) — парижский театр ужасов. Был открыт в 1897 году. Театр обязан своим названием одному из персонажей французского кукольного театра (Гиньоль — подобие русского Петрушки). В более широком значении «гиньоль» — это пьеса с изображением преступлений, пыток и т. д.

²¹⁹ Милан, второй по величине город Италии, вполне заслуженно называют городом музыки. Именно здесь находится театр Ла Скала — мировой центр оперной и балетной культуры, а также Консерватория им. Джузеппе Верди.

²²⁰ Т. е. из тех, чья юность пришлась на годы после Первой мировой войны.

²²¹ Т. е. выходцами из южных штатов (см. прим. 217). Считается, что между жителями американского Севера и Юга существуют обусловленные памятью о Гражданской войне, а также неоднородностью жизненных условий различия в менталитете, которые могут усложнять общение.

²²² Нью-Хейвен — город в американском штате Коннектикут, на берегу пролива Лонг-Айленд. Именно здесь находится основанный в 1701 году Йельский университет.

²²³ Всемирно известный город Нью-Йорк является крупнейшим в Соединённых Штатах. Расположен на берегу Атлантического океана в юго-восточной части штата Нью-Йорк.

²²⁴ Чикаго — третий по численности населения (после Нью-Йорка и Лос-Анджелеса) город США. Расположен в штате Иллинойс.

²²⁵ «Череп и кости» (англ. Scull & Bones) — старейшее тайное общество студентов Йельского университета. Основано в 1832-33 г.г. Считается, что членами этого общества становятся лишь выходцы из самых богатых и влиятельных американских семей. Некоторые из состоявших в нём студентов впоследствии сделали блестящую карьеру. Среди них — не только успешные предприниматели, учёные и министры, но и несколько президентов США.

²²⁶ Американский клуб в Париже был основан в 1903 году и является одним из старейших во Франции американских недипломатических учреждений.

²²⁷ Брентано — американская сеть книжных магазинов. Первый из них был открыт в Нью-Йорке в 1853 году.

²²⁸ Буффало — город в северо-западной части штата Нью-Йорк, второй по населению город штата (после Нью-Йорка).

²²⁹ Фес — четвёртый по величине город Марокко, крупнейший в северной Африке центр исламской культуры и образования.

²³⁰ Цюрих — город на северо-востоке Швейцарии, столица немецкоязычного кантона Цюрих и административный центр одноимённого округа. Является крупнейшим городом страны. Расположен на берегу Цюрихского озера.

²³¹ Балтимор — город на востоке США, крупнейший населённый пункт штата Мэриленд.

²³² Калифорния — штат США, расположенный на западе страны, на берегу Тихого океана. Является крупнейшим по численности населения штатом. Главные его города — Сакраменто, Лос-Анджелес, Сан-Франциско, Сан-Диего и Сан-Хосе.

²³³ Пенсне — разновидность очков. Заушных дужек не имеют, закрепляются на носу с помощью зажимающей переносицу пружины. Вышли из моды после Второй Мировой войны.

²³⁴ Parexcellence (фр.) — зд. лучший из лучших, несравненный, наивысшего качества.

²³⁵ Пасси (фр. Passy) — район Парижа на правом берегу р. Сены, прилегающий к Булонскому лесу.

²³⁶ Мюэт (фр. Muette) — площадь в западной части Парижа, в месте пересечения бульваров Лан и Сюше с улицей Виктора Гюго.

²³⁷ Ньютон Бут Таркингтон (1869–1946) — американский писатель, произведения которого были весьма популярны в США в первой половине ХХ века. К числу наиболее известных его книг принадлежат «Джентльмен из Индианы», «Великолепные Эмберсоны», а также посвящённая периоду превращения главного героя из подростка в юношу трилогия о Пенроде («Пенрод», «Пенрод и Сэм», «Семнадцать»). Отличительной чертой творчества Таркингтона является развлекательная направленность и односторонний, сугубо «жизнерадостный» подход к действительности.

²³⁸ 1000 рубашек (фр.)

²³⁹ «Канцелярские принадлежности» (фр.)

²⁴⁰ «Кондитерская» (фр.)

²⁴¹ «Распродажа» (фр.)

²⁴² «Рекламное агентство» (фр.)

²⁴³ «Завтрак на рассвете» (фр.) В действительности эта комедия вышла в 1927 году.

²⁴⁴ «Церковное облачение» (фр.)

²⁴⁵ «Регистрация умерших» (фр.)

²⁴⁶ «Похоронное бюро» (фр.)

²⁴⁷ Денди (англ. dandy) — мужчина, с особой тщательностью следящий за эстетикой своего внешнего вида и поведения, а также за изысканностью речи. Является социально-культурным типом ХІХ века.

²⁴⁸ Речь идёт о знаменитом итальянском религиозном деятеле, реформаторе церкви и христианском святом (мученике), лидере республиканского движения во Флоренции Джироламо Савонароле (1452–1498). Будучи ярым проповедником аскетизма, Савонарола снискал не только необычайную популярность, но и ненависть аристократии. В конце концов учение его было объявлено лживым, а сам проповедник был приговорён к смертной казни. Впоследствии был посмертно оправдан, и в 1845 году в Ферраре (регион Эмилия-Романья), где он родился и провёл значительную часть жизни, ему был поставлен памятник. По всей вероятности, проводимая автором романа аналогия между этим человеком и Диком Дайвером основана на том, что оба они сталкиваются с непримиримым противоречием между изначальной простотой и свойственной человеку тягой к роскоши: Савонарола в своих проповедях призывал к аскетизму, а оказавшийся во власти своего чувства к Розмари Дик всё больше начинает ощущать, как ему претит та роскошь, которой окружила его Николь. Что же касается храма, перед которым, как можно предположить, Савонарола регулярно произносил свои обличительные речи, то им, скорее всего, является находящийся в Ферраре, на площади, ныне именуемой Тренто и Триеста, собор св. Георгия (построен в 1135 году).

Глава 21

²⁴⁹ Томас Алоизий Дорган (1877–1929) — американский карикатурист, подписывавший свои работы «ТЭД» и потому известный также как Тэд Дорган. Более всего известен серией карикатур «Indoor Spots» («Комнатные виды спорта»), а также целым рядом введённых им в американский английский сленговых выражений.

²⁵⁰ Сан-Антонио — город в США, на юге штата Техас. Является центром промышленности и туризма.

²⁵¹ Неизвестно, в самом ли деле повстречавшийся Дику на улице подозрительный тип является участником Первой мировой войны, однако скорее всего он имеет в виду не восемьдесят четвёртую, а знаменитую, принимавшую активное участие в боях на территории Франции восемьдесят вторую воздушно-десантную дивизию армии США.

²⁵² По-видимому, странный торговец прессой хочет сказать «Санди Таймс». Он путает слова Sunday — воскресенье и sunny — солнечный. SundayTimes — воскресная широкоформатная газета, издаваемая с 1822 года в Великобритании.

²⁵³ Сходни — передвижные мостки для перехода с судна на берег.

²⁵⁴ Синдром Чейна-Стокса (периодическое дыхание) — явление, при котором поверхностные и редкие дыхательные движения постепенно учащаются и углубляются, а затем, достигнув максимума, вновь становятся реже и слабее, после чего наступает пауза. Впервые описан в работе медиков Джона Чейна и Уильяма Стокса (начало ХІХ века). Является нормой у детей младшего возраста, а также у взрослых во время сна. Может быть признаком атеросклероза сосудов головного мозга, сердечной недостаточности и других заболеваний.

²⁵⁵ Булонский лес (фр. le bois de Boulogne), занимающий площадь 846 га, находится в 16-м округе Парижа. Возник из остатков древнего дубового леса Руврэ, первое упоминание о котором относится к 717 году.

²⁵⁶ Отард — французский коньяк, производство которого было начато бароном Жаном-Батистом Отардом в 1795 году. В зависимости от разновидности этот напиток может иметь ванильный, фруктовый или пряный привкус.

²⁵⁷ Сент-Джеймс — одна из наиболее известных разновидностей так называемого «земледельческого» рома. Производится из сахарного тростника на Мартинике (остров в Карибском море, колонизация которого французами началась ещё в 1635 году и который с 1946 года имеет статус заморского департамента Франции).

²⁵⁸ «Мари Бризар» — ликёр, производимый путём смешивания дистиллята зелёного аниса с дистиллятами плодов и трав. Автором рецепта является жившая в XVIII веке в Бордо (Франция) целительница Мари Бризар (ликёр был задуман ею как лечебное средство). В настоящее время существует около 40 вариантов этого напитка (апельсиновый, мандариновый, земляничный, кофейный и др.)

²⁵⁹ Пунш «Оранжад» — алкогольный коктейль с апельсиновым соком.

²⁶⁰ «Фернет-Бранка» — итальянский крепкий горький ликёр, производимый в Милане с 1845 года. В состав его входит множество трав: алоэ, ревень, ромашка, шафран и др.

²⁶¹ «Ляфон-Роше» — сорт французских сухих красных вин. Первое упоминание о поместье (шато) Ляфон-Роше, где они производятся, относится к 1650 году.

²⁶² Арманьяк — разновидность бренди из французской провинции Гасконь.

²⁶³ Лувр (фр. Musee de Louvre) — один из крупнейших и самый популярный художественный музей мира. Расположен в центре Парижа, на правом берегу Сены, на улице Риволи.

²⁶⁴ Франсуа Буше (1703–1770) — французский живописец, один из известнейших представителей художественной культуры рококо (Рококо (от фр. rocaille — декоративная ракушка) — стиль в искусстве, главным образом в дизайне интерьеров, возникший во Франции в І пол. XVIII в. как развитие стиля барокко (см. ниже). В Лувре находятся картины Буше «Купание Дианы», «Диана после купания», «Завтрак», «Похищение Европы» и др.

²⁶⁵ Фуке (фр. Fouquet) — пивной бар-ресторан, открытый в Париже Луи Фуке в 1899 году. Расположен на Елисейских полях. Предлагает широкий выбор пива и традиционную французскую кухню.

²⁶⁶ Вермут — креплёное вино, ароматизированное пряными растениями.

Глава 22

²⁶⁷ Войдите! (фр.)

²⁶⁸ с доктором (фр.)

²⁶⁹ улица Риволи (фр.) Это одна из крупнейших улиц Парижа. Являясь продолжением Елисейских полей на восток от площади Согласия, она простирается вдоль набережной Сены на три километра. Южную сторону улицы образуют Лувр и сад Тюильри, а северную — огромное множество лавок и магазинов.

²⁷⁰ Портсигар — изготовленный из металла или кожи плоский футляр для ношения сигар, сигарет или папирос. Первые портсигары появились в Европе в XVII веке. В начале ХХ века их носили в карманах все представители высшего сословия. Выход портсигаров из моды был связан с началом выпуска сигарет в картонных коробках.

²⁷¹ Монмартр (фр. Montmartre) — 130-метровый холм в северной части Парижа. В конце ХІХ века снискал славу центра парижской богемы. В частности, здесь жили и творили Аполлинер, Ренуар, Пикассо, Модильяни и др.

²⁷² Копенгаген — столица и крупнейший город Дании.

²⁷³ Эврё (фр. Evreux) — город во Франции, в 96 км к западу от Парижа.

²⁷⁴ Строительство собораНотр-Дам в Эврё (Верхняя Нормандия) было начато в ХІ веке, однако свой нынешний облик он принял только в 1973 году. С 1862 года собор является национальным историческим памятником.

²⁷⁵ Барокко (ит. barocco — причудливый, странный, склонный к излишествам) — художественный и архитектурный стиль, а также направление в европейском искусстве XVII–XVIII в.в., центром которого была Италия. Возник как альтернатива классицизму и рационализму. Как резонно замечает Эйб Норт, в его производимых под воздействием винных паров искусствоведческих изысканиях барокко и в самом деле почти «ни при чём»: собор в Эврё сочетает в себе элементы романского стиля, готики и ренессанса, церковь Сен-Жермен является памятником поздней («пламенеющей») готики, и только церковь Сен-Сюльпис, будучи окончательно достроенной лишь в ХІХ веке, действительно воплотила в себе черты позднего барокко.

²⁷⁶ Сен-Жермен-л'Осеруа (фр. l’eglise Saint-Germain-l’Auxerrois) — церковь в центре Парижа, на Луврской площади. Строительство её было начато в ХІІ веке, а последние реставрационные работы производились в 1838 году.

²⁷⁷ слуга в гостинице (фр.)

²⁷⁸ Немая клавиатура — аппарат для беззвучной тренировки пальцев пианиста. Изобретена А.К.Верджилем (США, патент в 1892 году). В настоящее время не используется.

²⁷⁹ Фернан Леже (1881–1955) — французский художник-экспрессионист, один из основоположников кубизма, член компартии Франции.

²⁸⁰ Речь идёт о женщинах из общества AmericanGoldStarMothers (Общество матерей погибших «Золотая звезда»), которое представляет собой объединение американских матерей, чьи сыновья и дочери погибли на службе в вооружённых силах США. Будучи основанной как организация матерей американцев, погибших в Первой мировой войне, данная организация существует и поныне. Происхождение её названия связано с американским обычаем вывешивать в окнах домов, где проживают семьи военнослужащих, особые флаги: количество синих звёзд на них соответствует количеству живых членов семьи, пребывающих на военной службе, а количество золотых — количеству погибших. Специально созданная для членов этой организации белая форма тоже украшена золотыми звёздами. В действительности создание этой организации датируется 1928 годом.

Глава 23

²⁸¹ Бульвар Капуцинов (более правильное название — Бульвар Капуцинок, фр. Boulevard des Capucines) — бульвар во 2-м округе Парижа. Назван так потому, что некогда здесь находился женский монастырь капуцинок.

²⁸² «Либерти» — журнал, еженедельно издававшийся в Нью-Йорке в 1924–1951 г.г.

²⁸³ Шербур (фр. Cherbourg) — портовый город на северо-западе Франции, в департаменте Манш (регион Нормандия), на берегу пролива Ла-Манш.

²⁸⁴ Виски с содовой — американский коктейль, состоящий из содовой воды (вода с лимонной кислотой и содой), виски и кубиков льда.

²⁸⁵ Мартини (итальянский вермут) — креплёное ароматизированное виноградное вино, производимое в Италии. Названо по фамилии одного из основателей винокуренного завода в Турине — Алессандро Мартини.

²⁸⁶ Терьер — порода собак, предназначенная для охоты на норных животных и борьбы с грызунами. Также терьеров содержат в декоративных целях.

²⁸⁷ О том, чтобы допустить чернокожего в бар отеля «Риц», не могло быть и речи. В США расовая сегрегация была законодательно отменена только в 1964 году. В 1935-36 г. г. в зоопарках Базеля и Турина были ликвидированы последние клетки с неграми.

²⁸⁸ улица Камбон (фр.) Именно на этой улице, располагающейся в центре города, между тремя самыми знаменитыми парижскими площадями — Согласия, Вандомской и Мадлен, находится знаменитый отель «Риц».

Глава 24

²⁸⁹ Комиссариат — отделение полиции. Появление во Франции полиции в её современном понимании («Сюрте») датируется 1810 годом.

²⁹⁰ «Крильон» (фр. Crillon) — один из наиболее известных парижских отелей. Расположен в центре, на площади Согласия. Здание отеля, первоначально задуманное как дворец, создал в XVIII веке знаменитый архитектор Жак-Анж Габриэль. В 1909 году дворец был переоборудован в отель. «Крильон» по праву считается частицей культурного наследия Франции.

²⁹¹ Являющаяся продолжением Елисейских полей улица Риволи была проложена в 1806 году по приказу Наполеона и названа в честь победы императора над австрийской армией в битве при Риволи (на севере Италии). Возведённые вдоль улицы аркады являются напоминанием о любви Наполеона к итальянской архитектуре.

²⁹² Леонардо да Винчи (1452–1519) — великий итальянский художник, один из крупнейших представителей искусства т. н. Высокого Возрождения. Созданные им Мадонны (картины, изображающие Деву Марию с младенцем Иисусом) считаются воплощением не только внешней красоты, но и духовного совершенства.

²⁹³ Мозаика (современное название — пазл) — игра, появившаяся в Англии в 1761 году.

²⁹⁴ Беверли-Хилз — город в США, на западе округа Лос-Анджелес, штат Калифорния.

²⁹⁵ т. е. представителям Республиканской партии. Республиканская партия наряду с Демократической является одной из двух основных политических партий США. В своё время выступала за запрет рабства (в отличие от неё, Демократическая партия считала рабство основой экономического процветания Южных штатов и поэтому вступала за его сохранение).

²⁹⁶ Т. н. «пограничные штаты» (Мэриленд, Делавэр, Кентукки и Миссури) перед началом Гражданской войны (1861 г.) вошли в состав Конфедеративных Штатов Америки — государственного образования, в котором рабство чернокожих было объявлено нормой. По всей вероятности, чернокожие в этих штатах традиционно считали представителей республиканской партии (см. прим. 295) защитниками своих прав.

²⁹⁷ Монпарнас (фр. Montparnasse) — район на юге Парижа, на левом берегу р. Сены. В нач. ХХ века Монпарнас стал центром творческой интеллигенции. Здесь жили Гийом Аполлинер, Сальвадор Дали, Фернан Леже, Амадио Модильяни, Пабло Пикассо, Жан-Поль Сартр, Эрнест Хемингуэй, Марк Шагал и другие знаменитости. Были здесь и политические эмигранты — Ленин, Троцкий, Петлюра.

²⁹⁸ Алиби — наличие объективных обстоятельств, свидетельствующих о непричастности лица к преступлению ввиду его нахождения в момент совершения этого преступления в ином месте.

²⁹⁹ Латинский квартал — традиционный студенческий квартал в 5-м и 6-м округах Парижа, на левом берегу Сены, вокруг университета Сорбонна. Квартал этот получил название «латинского» потому, что в эпоху Средневековья на его улицах всегда можно было услышать студенческую латынь.

³⁰⁰ Версаль (фр. Versailles) — город во Франции, расположенный к юго-западу от Парижа. Является респектабельным пригородом столицы. Среди главных достопримечательностей — Версальский дворец, а также дворцы Большой и Малый Трианон.

³⁰¹ Французская колониальная империя (1534–1980) включала в себя территории в Северной и Южной Америке, в Вест-Индии, в Северной, Западной и Экваториальной Африке, в Юго-Восточной Азии и др.

³⁰² Достоверных сведений о существовании в Париже отеля с таким названием не имеется. Шамбор (фр. Chateau de Chambord) — это получивший всемирную известность замок, построенный в 1519–1547 г. г. неподалёку от французской столицы королём Франциском I. Считается, что в создании проекта этого замка участвовал сам Леонардо да Винчи, который, однако, скончался за несколько месяцев до начала строительства. Отели с названием «Шамбор» имеются в Брюсселе и Нью-Йорке.

³⁰³ «Маджестик» (фр. Majestiс) — парижский отель, расположенный на проспекте Клиши, в нескольких шагах от Елисейских Полей. Это один из т. н. «гранд-отелей» французской столицы. Будучи традиционно рассчитанным на состоятельных клиентов, предлагает обслуживание по высшему классу. Был открыт в 1908 году. В настоящее время имеет название Peninsula Paris.

³⁰⁴ Георг III (1738–1820) — король Великобритании. Правление его ознаменовалось отделением от британской короны американских колоний и образованием США.

³⁰⁵ Навряд ли скончавшийся в 1820 году Георг III мог что-либо сказать о появившемся на свет два года спустя Гранте.

Глава 25

³⁰⁶ «Благодарю вас, мадам!» (фр.)

³⁰⁷ Роско Арбакл (1887–1933) — американский актёр немого кино, комик, режиссёр и сценарист. Работал с Чарли Чаплином и другими знаменитостями. Был одним из самых высокооплачиваемых актёров в Голливуде. Связанный с его именем скандал разразился в сентябре 1921 года, когда он, устроив вечеринку, в числе прочих пригласил к себе начинающую двадцатишестилетнюю актрису Вирджинию Рапп. В результате неумеренного употребления спиртного и без того не отличавшаяся хорошим здоровьем мисс Рапп пришла в невменяемое состояние, а два спустя скончалась в клинике. Среди гостей Арбакла нашлись люди, заявившие, что он нанёс ей телесные повреждения, на основе чего ему было предъявлено обвинение в изнасиловании и убийстве. Лишь пережив целых три унизительных судебных процесса Арбаклу в конце концов всё же удалось вернуть себе доброе имя.

³⁰⁸ Практически начиная с отмены рабства чернокожие служили в армии Соединённых Штатов, однако в годы сегрегации их положение там коренным образом отличалось от положения белых. В частности, беря в расчёт их «необразованность» и якобы неспособность испытывать патриотические чувства, американское военное командование избегало отправлять их туда, где велись военные действия (например, в годы Первой мировой войны), предпочитая использовать «негров» на разного рода вспомогательных работах.

³⁰⁹ День смеха празднуют во всей Западной Европе и США. По одной из версий, его отмечали ещё в Древнем Риме.

³¹⁰ Домино — маскарадный костюм в виде длинного плаща с рукавами и капюшоном.

---

Оригинальный текст: Tender is the Night (Book One), by F. Scott Fitzgerald.

---

Перевод © Людмила Галичий, 2020.

---