Ф. Скотт Фицджеральд
Опасная зона
Биллу не хватало привычных чувств, которые он испытывал, выходя из её дома. Обычно закрывалась дверь, исчезал свет в прихожей, и он оставался на темной улице один, и в сердце у него появлялась щемящая тоска. От прилива чувств обычно кружило голову, и он бежал полквартала или, наоборот, шёл очень медленно, хмурый и довольный. На обратном пути он не узнавал домов, мимо которых шёл; он видел их лишь на пути к ней, да и то мельком, пока в поле зрения не появлялся её дом.
Сегодня вечером они говорили о Калифорнии; с напряжением разговаривали о Калифорнии. Такие знакомые, но вдруг ставшие зловещими названия: Санта-Барбара, Кармель, Коронадо, Голливуд… Она хочет попробовать себя в кино – вот как! А у него тем временем подходит к концу второй год ординатуры, и это значит, что он должен остаться здесь, в этом городе.
– Мы ведь с мамой и так собирались на побережье, – сказала Эми.
– Калифорния так далеко…
Он вернулся в больницу; в длинном коридоре под тусклым светом желтых ламп ему встретился Джордж Шульц.
– Что поделываешь? – спросил он у него.
– Ничего. Ищу чей-то потерянный стетоскоп – вот как я занят!
– А как дела в Роланд-Парке?
– Билл, всё устроилось!
– Что? – Билл весело хлопнул Джорджа по плечу. – Ну, я тебе поздравляю! Позволь, я буду первым…
– Первой была она!
– … ладно, вторым, кто тебя поздравит!
– Никому только пока не говори, ладно?
– Ладно. – Он присвистнул. – На твоем дипломе ещё толком не высохли чернила, а какая-то девушка уже умудрилась приписать к слову «врач» ещё и «кормилец»!
– А сам-то как? – парировал Джордж. – Как там твоя поживает?
– Возникли осложнения, – хмуро ответил Билл. – Климат тут, знаешь ли…
Его сердце дрогнуло, едва он произнёс эти слова. Шагая в травматологическое отделение, он почувствовал, как одиноко ему будет всё лето. В прошлом году он влюбился с первого взгляда. Но фея-анестезиолог Тея Синглтон уехала работать в Нью-Йорк, в новый медицинский центр; ушла и юная леди из патологоанатомического отделения, умевшая препарировать человеческие уши тоньше, чем мясо на телячьем сэндвиче, ушла и ещё одна прекрасная садистка из отдела нейрохирургии, коротавшая время, вторгаясь в работу человеческого мозга при помощи блокнота и карандаша. Всем им было хорошо известно, что сердце Билла, уж если говорить начистоту, не принадлежало никому и находится в безопасной зоне. Но пару недель назад появилась девушка, путавшая Цельсия с Фаренгейтом, и выглядевшая, словно роза в шампанском; она обещала, что в июне следующего года он сможет получить на неё эксклюзивные личные права в обмен на аналогичное обещание с его стороны.
В травматологии царила скука. В выходные там обычно «Праздник урожая»: водители-лихачи привозят своих жертв, мэрилендские темные личности удивляют новыми бритвенными порезами после субботней попойки. Но сегодня вечером и покрытый кафелем пол, и стены, и столы на колесиках, заваленные лубками и бинтами – всё оказалось в распоряжении одного-единственного пациента, которому только что разрешили встать с диагностического стола.
– Замечательно! – сказал он слегка пьяным голосом. – Я вам пришлю бочонок устриц, ребята! – Работал он парикмахером; на нём было поношенное пальто, он нетвердо стоял на ногах. – Мой папа держит оптовую торговлю рыбой во всем Карсонтауне!
– Будем вам очень благодарны! – ответил ординатор.
Пациент бросил гордый взгляд на свою забинтованную руку.
– И никаких проблем! – хвастливо заявил он. – Я же мужик!
– Это точно. Но зачем бить стёкла руками?
С улицы позвали его приятеля, и раненый парикмахер, пошатываясь, с самодовольным видом удалился. Не успела закрыться дверь, как вошёл грузный мужчина лет пятидесяти и что-то неразборчиво выпалил дежурному врачу, доктору Муру; Билл тем временем подошёл к мисс Уэльс, которая вот уже десять лет являлась главной жрицей этого поля брани.
– Ну как, было сегодня что-нибудь захватывающее? – спросил он.
– Да всё как обычно, – ответила она. – Опять явилась Минни-бродяжка с головой под мышкой, просила пришить её на место. Сегодня утром отрезали. И почему, пока не стемнеет, до негров не доходит, что они больны?
– Это ужас ночи! Как говорится: «a negotio perambulante in tenebris»!
– Что бы это ни значило! – согласилась мисс Уэльс. – А вон ещё один цветной чудик с температурой 103,2 явился «к фельдшеру»!
– Я его посмотрю…
Доктор Мур тем временем попятился от своего напористого визави и обернулся к Биллу.
– Ну, вот тебе и загадка. Этот человек…
– Вы не понимаете! – воскликнул грузный мужчина. – Никто не должен знать! Она взяла с меня слово!
– Кто?
– Дама, которая сидит в машине на улице! У неё вся спина в крови. Я живу в двух кварталах отсюда, вот я её к вам и привёз.
Все врачи одновременно направились к двери, а за ними пошёл и мужчина, приговаривая: «Ни в коем случае не поднимайте шума! Мы к вам приехали лишь потому, что не получилось вызвать врача на дом».
На темной и пустынной улице, в маленьком «седане» виднелась неподвижная, закутанная фигура, издавшая негромкий стон, когда доктор Мур открыл дверцу машины. Миг спустя доктор Мур нащупал пропитанное кровью платье.
– Носилки сюда, быстро!
Мужчина средних лет шёл за Биллом до самой двери.
– Только не поднимайте шума! – вновь и вновь повторял он.
– Вы что, хотите, чтобы она умерла от потери крови? – резко ответил Билл.
Через несколько минут пациентку ввезли на каталке в ярко освещенное отделение травматологии. С прохода в бокс, где находился операционный стол, сдвинули шторку, и двое врачей принялись распутывать клубок из кухонных полотенец, простынь и скатертей, в который она была закутана. Лицо молодой девушки было того же пепельного оттенка, что и её волосы. Дыхание было судорожным, на шее было жемчужное колье, а спина была рассечена от талии до плеч.
– Потеряла много крови, – сказал Мур, глядя на тонометр. – Давление очень низкое, восемьдесят на пятьдесят! Надо срочно зашивать рану. Зовите мисс Уэльс!
Мисс Уэльс стояла лицом к лицу с отцом – так он представился – и раздраженно, с блокнотом в руках, ему объясняла:
– Вы обязаны назвать фамилию! Мы не сможем оказать помощь вашей дочери, если вы не скажете фамилию!
– Доктор Мур готовится накладывать швы, – сказал Билл и добавил, обращаясь к отцу: – Вам придется выйти и подождать. У вашей дочери опасная рана. Как это произошло?
– Несчастный случай!
– Чем нанесена рана – ножом?
Вопрос был задан очень жестким тоном, и мужчина в ответ кивнул.
– Это не вы сделали?
– Нет! Но ничего больше я вам рассказать не могу; скажу лишь одно – это был несчастный случай!
Конец фразы он произнес, глядя в спину уходящему Биллу; пробегавшие медсестры и санитары всё время на него наталкивались, и ему тоже пришлось выйти за дверь.
Вернувшись в бокс, Билл прошептал:
– Как пульс?
– Очень слабый, еле слышен…
Билл взял губку и стал промывать рану, смывая кровь с красивой спины девушки.
– По всей видимости, останется чудесный шрам…
Он сказал это тихо, но пациентка услышала и пробормотала:
– Только не шрам…
Билл кивком указал Муру на жемчуг и прошептал:
– А девушка не из бедных; возможно, что спиной своей она дорожит! Надо бы вызвать хорошего хирурга…
– Она всю кровь потеряет, пока мы его дождемся!
– Ну, тогда надо позвать кого-то из наших ординаторов!
– Ох уж эти юные эскулапы! – с отвращением произнёс Мур.
– Ладно! – сказал Билл. – Но я всё же пойду, спрошу согласия у отца, чтобы хоть как-то тебя защитить!
– Он же не Джон Д. Рокфеллер! Иначе как бы он попал к нам в травматологию? – Мур продезинфицировал руки. – И с чего ты взял, что это настоящий жемчуг – может, это бижутерия из универмага?
– Я вижу, что эта женщина хорошо одета – по крайней мере, с полчаса назад ещё была одета.
Билл снова вышел в холл.
– Назовите имя и фамилию этой женщины! – потребовал он от отца. – Если не скажете, я узнаю их в полиции по номеру автомобиля!
– Лобру! – неразборчиво выдохнул мужчина.
– Как?
На этот раз Билл разобрал и имя, и фамилию – Лоретта Брук – но они ему ничего не сказали, пока мужчина не прибавил: «актриса». Тогда Билл припомнил, что когда-то слышал это имя.
– Наша настоящая фамилия Бах – по-немецки это то же самое, что по-английски Брук. Лоретта заехала сюда по пути в Голливуд повидаться со мной … – он сглотнул, проглотив остаток фразы. – Больше ничего не могу рассказать! Их же вышвыривают из кино, едва замаячит хоть намек на скандал! Первое, что она мне сказала – «Папа, всё должно остаться в тайне!». Но кровь у неё не останавливалась, а наш семейный врач куда-то уехал.
Внезапно в отделении травматологии стало людно: появился мальчишка с вывихнутой коленкой, какой-то негр с Ямайки, с пробитым черепом, отказывавшийся от помощи в ворчливой манере родного острова. Как обычно, в помещение набилось множество студентов-практикантов, мешавшихся под ногами. Протолкнувшись в бокс, Билл закрыл за собой шторку; Мур приступил к наложению швов.
– Артериальное давление упало, уже шестьдесят на тридцать пять, – пробормотал он. – Придется делать переливание. Иди, ищи донора!
Билл ушёл к телефону. Через несколько минут вышел Мур и с беспокойством сказал:
– Больше ждать нельзя! Пульс уже еле слышен. – Он повысил голос. – Здесь кто-нибудь готов сдать кровь? Нужна четвертая группа!
Студенты-практиканты встревожено засуетились.
– У меня самого третья группа, – продолжал Мур. – У Буна и Якоби тоже третья, я знаю!
Билл колебался; у него была четвертая группа, её можно переливать любому человеку, это безопасно, но он ещё никогда не был донором – у него, в отличие от некоторых студентов, не было необходимости таким образом подрабатывать.
– Ладно, – сказал он, – берите меня!
– Отлично; сейчас проверим обоих, и начнем!
Готовясь к несложной операции, Билл почувствовал грубоватое веселье. Ему пришло в голову, что часть него теперь будет сниматься в кино. Теперь, когда на щеках Лоретты Брук выступит румянец, это будет, в каком-то смысле, и его румянец! А когда она воскликнет: «Моя кровь вскипает от злости!» – разве это не его кровь будет вскипать на радость публике? А когда она заявит в интервью, что во всей Америке, разумеется, не найти актрисы столь «голубых кровей», то разве не прозвучит это как понятный лишь ему комплимент династии почтенных докторов Уильямов Талливеров, в череде которых он был уже четвертым?
Он вдруг вспомнил, что четвертая группа была и у ординатора Джорджа Шульца, и подумал, что было бы забавно назвать его вместо себя, чтобы посмотреть, какой эффект окажет мирное содержимое вен Джорджа на артистический темперамент?
Когда переливание закончилось, он выпил, чтобы восстановить силы, и встал, чувствуя себя на удивление хорошо. К этому моменту доктор Мур закончил накладывать швы, и Билл, испытывая нечто большее, чем обычное любопытство, остался понаблюдать за ходом дальнейших процедур. Настроение у него было приподнятое – ведь ещё до того, как закончилось переливание, артериальное давление мисс Лоретты Брук поднялось, а пульс стал более уверенным. С этими новостями он и вышел к мужчине, ждавшему в холле. Он всё ещё переживал, удастся ли замять скандал.
– Ей придется остаться здесь, – сказал Билл. – Руководство больницы обязательно должно знать, кто она, но от газетчиков мы её спрячем. Мы разместим её в отдельной палате, хорошо? И у неё будет индивидуальная медсестра, ладно?
– Всё, что ей только понадобится!
Санитар втолкнул в лифт драгоценную персону мисс Лоретты Брук, закрепленную вниз лицом на каталке, и она исчезла в безмолвной анонимности коридоров верхних этажей; мистера Баха убедили отправиться домой, поспать. К полуночи уснула и вся огромная больница. В главном холле, под мраморной статуей Христа, боролся с предрассветным сном ночной дежурный, по тихим коридорам между холлами бесшумно ходили ночные медсестры. Лишь кое-где в палатах не спали, страдая молча или шумно, умирая или возвращаясь к жизни. В отделении травматологии и в два, и в три, и в четыре утра по-прежнему горел яркий свет, и снова и снова по мановению накрахмаленного рукава халата мисс Уэльс повторялись обычные процедуры, потому что в дверях не иссякал поток людей – кто с ушибом, кто с переломом, кто пьяный, кто испуганный.
А Биллу приснилось, что он в Голливуде; он дефилировал в купальном костюме перед трибуной, на которой было множество судей, а через плечо у него висела лента, на которой большими красными буквами было написано: «Мистер Балтимор».
II
Доктор Талливер вошёл в палату в тот самый момент, когда сдвинутая ветром штора впустила внутрь солнечный свет. Лучи солнца упали на мисс Брук, подсветив её всё ещё несколько бледное лицо и окрасив щеки легким румянцем. Глаза были полуприкрыты, но, стоило ему войти, как они открылись – и открылись так, что он едва мог поверить, что на свете бывают такие глаза, и одновременно между губ мелькнул кончик языка, и губы приобрели более яркий оттенок.
Она осмотрела его, начав с красивого, серьезного лица и скользнув взглядом ниже, на белый халат, на котором новый день ещё не успел оставить ни единой морщинки.
– Да неужели! Доктор Талливер, собственной персоной! – ровным тоном произнесла она. – И где же вы пребывали три последних дня?
– Как вы себя чувствуете?
– Хорошо. А когда мне можно будет лечь на спину?
– Вы ведь и так уже почти на ней лежите. И теперь на вас можно смотреть; кажется, вы вновь обрели третье измерение.
– Меня очень беспокоит шрам, – сказала она.
– Не нужно о нём беспокоиться, – уверил её Билл. – Начнем с того, что вряд ли можно было бы выбрать место лучше, если бы всё надо было сделать так, чтобы на вас и следа не осталось.
– А его будет видно в платье с открытой спиной?
– Вряд ли. Мур очень постарался, а пластический хирург превзошёл себя! Знаете, даже от пункции легкого шрамы иногда более заметны…
Она вздохнула.
– Вот уж не думала, что когда-нибудь попаду в эту больницу, хотя и родилась в двух кварталах отсюда и раньше часто каталась на роликах тут неподалеку.
– А я вот – наоборот… Всегда знал, что обязательно здесь окажусь! Здесь работал мой отец.
– А что, ординатор должен оставаться в больнице всю жизнь, до самой старости – как монах в монастыре?
– Только пока не решат, что нам можно практиковать самостоятельно, вне больницы!
– Вы тут, наверное, флиртуете с медсестрами? Я снималась в одной картине, и там все доктора только этим и занимались!
– Да, целыми днями! – уверил он её. – К каждому ординатору специально прикрепляют медсестер.
– И выглядите вы именно так, доктор Талливер!
– Что?
– Словно вы в этом деле преуспели!
– Благодарю вас. – Билл был польщён. – Что ж, обязательно отращу себе бородку, как у докторов в кино, и примусь за дело!
– У меня спина чешется. Её можно чесать?
– Чтобы расчесать шов? Нет! Попросим, чтобы вам делали перевязки почаще.
Она беспокойно заворочалась.
– Что же такое творится-то, а? И как только этот полоумный узнал, где живет мой отец?
Билл занялся какой-то ручкой на аппарате для измерения давления, но слушал её при этом внимательно. За три проведенные здесь недели она впервые упомянула о причине несчастного случая.
– Знаете, что ему было нужно? – неожиданно спросила мисс Брук.
– Кому?
– Ладно, вам расскажу. Вы нравитесь мне здесь больше всех, а мне сейчас захотелось с кем-нибудь поговорить. Это был мой старый партнер по танцам – два года назад мы с ним выступали в одном отеле в Нью-Йорке. И он хотел, чтобы я вышла за него замуж, взяла его с собой в Голливуд и нашла ему работу!
– Так он, значит, пытался с вас что-то поиметь?
– Я ему обещала, что встречусь с ним в Нью-Йорке, когда буду на востоке страны. И вот я поехала навестить папу, а он поехал за мной! Это было ужасно, даже вспоминать страшно! Он стал мне угрожать, а я схватила вилку и крикнула: «Не подходи!», а он схватил разделочный нож! – Она вздрогнула. – Он меня порезал и ушёл, а на крыльце встретил папу, и даже не потрудился ему сказать, что случилось! В голове не укладывается! Я сама только минут через пять поняла, что произошло!
– И с тех пор о нём ни слуху, ни духу?
– Он прислал из Нью-Йорка безумное письмо – прости меня, и всё такое. Прости меня, ну надо же! В голове не укладывается! Никто ничего обо всем этом не знает, и вы не должны никому говорить!
– Не скажу.
Конечно, именно доктора охраняли её от неё же самой, от нежелательного внимания к её персоне – именно они сменили любившую посплетничать медсестру и придумывали отговорки для жаждавших её посетить парикмахеров и маникюрш. Но сами доктора ходили к ней регулярно; рядом с ней обычно находилось сразу несколько ординаторов, медсестёр и даже седовласых медицинских «светил», поддавшихся очарованию её призвания, возносимого людьми на пьедестал несравненно более высокий, чем их собственный.
– Я ведь уже второй раз в жизни всё заново начинаю, – сказала она Биллу. – Десять лет назад я уже была кем-то вроде Ширли Темпл, вот почему вам всем знакомо моё имя. А теперь из меня хотят сделать настоящую актрису, и главный вопрос – получится ли?
– Уже получилось. Мы – я имею виду, я и моя подруга – сходили в кино, там крутят одну из ваших картин, и нам очень понравилось!
– Подруга? Вы хотите сказать, ваша девушка? То есть, у вас есть девушка?
Он кивнул.
– Ох…
– И она очень хочет с вами познакомиться! Летом она едет в Калифорнию, и хотела бы поговорить с вами о Голливуде.
– Она будет сниматься в кино?
– Надеюсь, что нет. Просто она любит об этом поговорить, как и все американские девушки – как здорово быть актрисой!
– А мне кажется, что это не так уж и здорово! – сказала Лоррета.
– Вы ведь всю жизнь снимались, – он замялся. – Расскажете ей, почему вам не кажется, что это здорово? Мне очень не нравится, что она уезжает со всякими глупостями в голове!
– Я с радостью с ней поговорю.
– Честно говоря, она прямо сейчас здесь, внизу, на первом этаже. И думает лишь о том, как бы ей сюда хоть на минуточку попасть!
– Так зовите её!
– Вы очень добры! Она меня просто умоляла…
– Разве я могу отказать в такой мелочи тому, кто спас мне жизнь?
– Ну, что вы… – он рассмеялся. – Ничего ведь особенного…
– Ну, как вам сказать… Я иногда даже думаю, что мы теперь братья по крови, ну, как индейцы… И раз уж я теперь знаю, что вы помолвлены, я могу вам в этом признаться! Вы, наверное, скажете, что я говорю глупости…
Торопливо согласившись, что это именно так, Билл отправился за Эми.
Он представил их друг другу, и они обменялись оценивающими взглядами, а его поразило, что из них двоих ярче смотрелась Эми. Требовалось некоторое время, чтобы заметить, как непрестанно меняется лицо Лоретты Брук. Там всегда что-то происходило – разыгрывалась какая-нибудь история, серьезная или забавная, но, прежде чем она приковывала ваше внимание, нужно было ухватить её суть. А потом за её лицом можно было наблюдать практически бесконечно – страшась что-либо упустить, едва ненароком отведешь взгляд. Эми же, напротив, возникала перед тобой сразу, загадочная и живописная, и сразу заставляла замирать твоё сердце.
Они принялись беседовать о кино.
– Я не понимаю, как кино может не нравиться? – сказала Эми.
– Тут не то что бы «нравится – не нравится»; для меня ведь это просто работа. В детстве кино было игрой, которую я не совсем понимала. Когда мне исполнилось пятнадцать, я беспокоилась, буду ли я красивой? А теперь это превратилось в борьбу – всё время необходимо или куда-то вписываться, или не выпадать из обоймы, и тут от тебя мало что зависит.
– Но ведь это такая чудесная игра! – сказала Эми. – И если удается выиграть…
– Есть игры, где цена не столь высока!
– Например?
Билл весело сказал:
– Любовь и семейная жизнь, дорогая!
– Ты издеваешься? – сказала Эми. – В любви нет ничего такого особенно выдающегося. – Она рассмеялась и повернулась к Лоретте. – Конечно, если это не прекрасная любовь в прекрасной киноленте!
– Но ведь каждому необходимо на что-то опираться! – сказал Билл.
– А ещё все люди умирают – только зачем об этом говорить?
Бремя продолжения разговора Лоретта взяла на себя:
– Это – ненастоящая жизнь. Всё время после ранения меня беспокоило лишь одно: какое впечатление я произвожу на врачей?
– И всё это время, – сказал Билл, – врачи беспокоились, какое впечатление они производят на вас? Я даже и не знаю, что мы тут будем делать, когда вы выпишетесь?
По дороге домой Эми сказала:
– Она чудесная, но она даже не представляет, как ей повезло родиться на съемочной площадке. – Немного помолчав, она внезапно добавила: – Билл, я всё-таки решила поучаствовать в конкурсе. Ты, конечно, скажешь, что это глупость…
Он громко вздохнул.
–… но это и в самом деле важное событие! Там будут девушки из всех восточных штатов. На отборочный тур я не пошла, потому что ты был против, но Уиллард Хаббел сказал, что всё равно сможет включить меня в конкурс. И он действительно сможет, потому что он отвечает за прессу.
– Из всех…
– Подожди, я ещё не всё тебе рассказала! Дело даже не в том, что можно будет сняться в кино, а в том, что это – возможность бесплатно съездить в Калифорнию! Билл, ну не будь таким букой!
Некоторое время они ехали молча.
– Я очень рада, что познакомилась с Лореттой Брук. Будет, о чем рассказать тому, второму, парню.
– Какому ещё парню?
– Который приехал из Голливуда, чтобы провести конкурс. Уиллард Хаббел приведет его сегодня в гости, со мной познакомиться.
– Да? С чего это?
– Билл, ты же говорил, что тебе сегодня надо пораньше в больницу?
– Ладно, милая, – сухо произнёс он, – ладно. Развлекайся, но только не жди, что я при этом буду плясать от радости.
Они остановились перед её домом, и когда он притянул поближе к себе её красивую голову, ему на мгновение стало всё равно, что она делает или же не делает – до тех самых пор, пока её сердце принадлежит ему.
***
Жизнь в больнице – словно затяжная война на многих фронтах: решительные атаки перемежаются периодами глухой обороны, необъяснимых затиший, вылазками или боевыми тревогами. На той неделе прозвучала боевая тревога: появился смертельно опасный токсин инфлюэнцы. Болезнь накрыла больницу внезапно, словно снежная лавина; слегли многие из медперсонала, а все корпуса, даже платные, оказались переполнены. У дежурившего сначала в две, а потом и в три смены Билла почти не оставалось времени на Эми, и ещё меньше времени на Лоретту Брук, задержавшуюся на постельном режиме из-за легкой перемежающейся лихорадки.
Тем не менее, говорить о ней ему приходилось часто – нужно было разговаривать с её агентом и продюсером, названивавшим в больницу по межгороду из Калифорнии. Он специально разговаривал с ними высокомерным тоном пожилого профессора, но в вопросах продюсера всё равно чувствовалось подозрение.
– Скажите, пожалуйста, когда нам ожидать мисс Брук?
– Точно я вам сказать не могу!
– Если бы вы рассказали, что именно произошло, мы сами бы прикинули, сколько ещё времени ей понадобится!
– Я уже говорил вам, что произошёл несчастный случай – так, пустяк, наподобие перелома руки, ничего серьезного. Подробности диагноза мы сообщаем лишь членам семьи. Мисс Брук будет выписана и сможет отправиться на западное побережье примерно через неделю, как только удастся сбить температуру!
– По мне, так вы что-то недоговариваете! – проворчал голос, преодолевший три тысячи миль по телефонным проводам. – У неё ведь не сломан нос? И ничего такого?
– Да, ничего такого!
Когда в завершение разговора человек намекнул, что больница, по всей видимости, так долго держит мисс Брук, чтобы счет получился побольше, Билл повесил трубку.
Спустя пять минут последовал постскриптум – позвонила секретарша с вкрадчивым голосом, чтобы принести извинения и сообщить, что мистер Мински отбыл на обед.
– Вы хотели сказать, на ужин? – раздраженно переспросил Билл.
– У нас сейчас час дня, – объяснила секретарша.
Билл выкроил время, чтобы зайти к Лоретте Брук и рассказать о состоявшемся разговоре.
– Да они мне отпуск должны! – сказала она. – Ну, неважно; здешняя атмосфера мне нравится, а теперь я ещё и сидеть могу. Здесь все так хорошо ко мне относятся…
– Но мы вас отсюда выставим, как только у вас спадет температура!
– Пожалуйста, присаживайтесь! Побудьте со мной хоть минутку. Последнее время у меня такое впечатление, что вы мной пренебрегаете…
Он присел на краешек кровати.
– Половина наших врачей слегла с простудой, – сказал он. – У меня вот впервые выдалась свободная минутка…
Поужинать сегодня он не успел, но увидев, как внезапно просияло её лицо, он почувствовал жалость – подумать только, ведь вся эта молодость и очарование оказались прикованы к постели из-за какого-то идиота с разделочным ножом!
Она расправила кружева на пижаме.
– А почему бы вам не поехать в Голливуд? – спросила она. – Я могла бы устроить вам кинопробу. Сколько вам здесь платят?
Он рассмеялся.
– Нисколько.
– Что? – Она села в постели. – Совсем ничего?
– Нам дают жилье, и ещё кормят.
– А разве ординаторам в больницах не платят?
– Нет. Платят только медсестрам. А оплата за пациентов начинается только после первых трех лет работы.
– В жизни ничего подобного не слышала! – Промелькнувшая у Лорретты идея стала постепенно обретать определенные очертания: – Так почему бы вам не поехать в Голливуд? Честно – в вас же гораздо больше «Этого», чем в Кларке Гэйбле!
Он сконфуженно моргнул.
– Но зато потом врачи неплохо зарабатывают! – весело ответил он.
Она задумалась.
– Я вот пытаюсь припомнить… Нет; никогда не слышала, чтобы кто-нибудь выходил замуж за врача!
– Я тоже никогда такого не слышал. Не знаю ни одного женатого врача!
– Но ведь вы женитесь…
– Я – исключение. Мне повезло; у меня есть немного своих денег.
– А я вот, видимо, выйду замуж за кого-нибудь из кино, – сказала она. – За кого-нибудь со стабильным будущим – за оператора какого-нибудь…
Однообразный ритм больничной жизни, струящаяся по коридорам тишина, принципиальное несходство их судеб всегда придавали их словам более глубокий, чем обычно, смысл. Когда он пошевелился, собираясь встать, что-то вдруг изменилось, да так быстро, что его сознание не уловило никакой перемены; она внезапно наклонилась вперед, оказавшись у него в объятиях, и он её поцеловал.
Он не думал, что делает; он так устал, что её близость не вызвала у него никакого волнения; он так устал, что не подумал о том, что такая ситуация может поставить крест на его дальнейшей карьере. Его мускулы автоматически удерживали её какое-то мгновение, а затем он мягко опустил её обратно на подушки.
Она негромко всхлипнула.
– Ах, да что толку? Тебе ведь всё равно! Ты спас мне жизнь, но ты…
Впереди его ждало очередное ночное дежурство.
– Ты очень мне нравишься, – сказал он, – но мы с тобой всё же находимся в больнице!
Были и другие причины, но в то мгновение он не мог их толком сформулировать. Он знал о том, что здоровые всегда привлекают больных, это случалось и раньше, и иногда все заканчивалось и смешно, и неприятно… Но следующие несколько дней, перемещаясь, словно призрак, по лабиринту больничных коек, он вспоминал этот случай с улыбкой.
Он не спал вот уже сорок девять часов подряд, и заступавшие на дежурство медсестры стали испытывать нечто вроде панического страха, видя, как он устал; они стали обращаться с ним осторожно, как с ребенком, терпеливо выжидая, пока он, с трудом переключаясь с одного пациента на другого, даст им указания. Он даже слегка загордился тем, как много у него оказалось сил. При очередном обходе он улучил минутку, чтобы спросить у дежурной медсестры о Лоретте.
– Температура так и не спала? Я не понимаю… От раны такого быть не должно!
Он осматривал гораздо более тяжелых пациентов, но больше всех беспокоила его она. Что же с ней такое? Надо разобраться.
– Я поставила ей градусник, доктор Талливер. Сейчас пойду, посмотрю, как дела.
– Не нужно, я сам зайду.
Он отправился к её палате. Шагая бесшумно, словно мертвец, и едва не засыпая на ходу, он остановился в дверях. И вот что он увидел:
Лоретта держала градусник во рту, зажимая его языком и губами; потом потерла его о губы, вытащила, посмотрела, засунула обратно в рот и снова принялась тереть его губами, а затем опять вытащила, посмотрела, нахмурилась – и легонько его встряхнула. После чего с видом, говорившим о том, что цель достигнута, она, наконец, совсем вытащила его изо рта.
И тут она заметила Билла, и Билл догадался, что только что происходило у него на глазах: две недели она грела градусник, чтобы задержаться в больнице! Несмотря на усталость, он ощутил прилив злости, потому что её безобразный эгоизм вырисовался ярким пятном на фоне однообразных черно-белых картин последних пятидесяти часов. Он разозлился потому, что совершенно зря за неё беспокоился; вокруг было столько настоящих больных, которым требовалась срочная помощь! И ещё ему было противно, что его обманули в профессиональном плане. Он тут же вспомнил, как отвечал голливудскому продюсеру по телефону на вопросы о её состоянии – получилось ведь, что он лгал, пользуясь своим положением лечащего врача!
– Не стоит играть с таким хрупким прибором, – сказал он.
На полу засверкали мелкие стеклянные осколки градусника, а у неё на глазах сверкнули слезы; Билл вышел из палаты.
***
Он поехал к Эми, преодолев сонливость; ему сейчас было необходимо побыть среди людей, чье воспитание не позволяет им совершать некоторые вещи. Юный врач, расставаясь с львиной долей юношеских иллюзий, взамен обязуется следовать жесткому кодексу норм поведения – и этот кодекс даже жестче, чем принятый у кадетов в военной академии «Уэст-Пойнт», и соблюдать его следует столь непреклонно, что над ним можно и смеяться, и высмеивать, и хулить и даже осквернять, а ему при этом ничего не станется, словно он – та самая почва, по которой ходят люди. Вот почему утративший эти принципы врач – наверное, самая зловещая из всех мыслимых фигур.
Билл вошёл в дом Эми, не постучавшись. В дверях гостиной он остановился, окинул взглядом комнату… И тут же сел, почувствовав, как на него навалилась небывалая усталость.
– Ах, Билл! – сказала Эми. – Только не устраивай сцену!
Когда джентльмен из Голливуда удалился, Эми воскликнула:
– Билл, он попросил меня поцеловать его всего лишь раз! Он так хорошо ко мне отнесся, и это ведь ничего не значило; в Калифорнии у него есть невеста, а здесь ему так одиноко.
– А ты? Разве ты – не невеста?
Она, испугавшись, подошла к нему поближе.
– Билл, я готова сквозь землю провалиться, потому что позволила этому случиться!
Она прижалась к нему, и он равнодушно автоматически похлопал её по плечу.
– Так мы не станем ссориться из-за какого-то единственного поцелуя, правда? – взмолилась она.
Он покачал головой.
– Он стоил сотни; ты больше – не моя.
– Ты хочешь сказать, что я тебе больше не нужна?
– Да! Видимо, ты нужна мне слишком сильно – вот в чем проблема.
Он поехал обратно в больницу, и, не желая никого видеть, вошёл через травматологическое отделение. Из-за двери приемного покоя до него донеслось бормотание пьяного негра; он прошёл мимо, но в коридоре показалась мисс Уэльс.
– Доктор Талливер!
– Что?! Вы что, вторые сутки на дежурстве?
– А больше некому! И поверьте, я ничуть не жалею! Смотрите-ка, что мне Санта Клаус принёс!
Она показала ему колечко с тремя небольшими изумрудами.
– Замуж выходите?
– Нет. Это от нашей пациентки, от актрисы – от Лоретты! Она зашла ко мне попрощаться.
– Что?
– Минут десять назад. И, скажу я вам, я едва её признала – в одежде она такая красивая!
Но Билл уже развернулся и пошел быстрым шагом, чувствуя глубокое сожаление. В регистратуре ему сказали, что мисс Брук выписалась и уехала, не оставив адреса.
III
В тот вечер Эми звонила ему три раза; на третий раз он поднял трубку.
– Я должна рассказать тебе правду, – сказала она. – Может, ты скажешь, что это выглядит продажно и расчетливо, но ты, Билл, по крайней мере, поймешь, что мне вовсе не хотелось с ним целоваться!
– Я не хочу тебя слушать, – устало сказал он.
– Но я должна тебе рассказать! – простонала она. – Я должна была флиртовать с этим парнем, потому что, если мне не удастся поехать туда бесплатно, тогда мы с мамой вообще никуда не поедем! Мама вчера сходила в банк и разобралась с нашими счетами – у нас нет практически никаких сбережений!
– А поцелуй всё это, надо полагать, исправил? – с иронией ответил он. – Ты ведь теперь точно выиграешь?
– Вовсе нет! Всё гораздо сложнее! – сказала она, даже не заметив двусмысленности своего ответа. – Но я теперь участвую в конкурсе, даже несмотря на то, что не участвовала в отборочном туре. Сейчас финал; он включил меня вместо девушки, которая выиграла в Вашингтоне.
– И я так понимаю, что теперь тебе надо только потискаться с Уиллом Хейсом, Лорелом с Харди и с Микки Маусом?
– Если ты будешь так со мной разговаривать…
– Мне в полночь на дежурство, – сказал он. – А сейчас мне нужно отдохнуть, чтобы не свалиться с ног где-нибудь в коридоре.
– Но, Билл, скажи мне хоть что-нибудь хорошее, а то я не усну! Я ведь всю ночь без сна проворочаюсь, и послезавтра буду выглядеть ужасно. Скажи мне что-нибудь хорошее!
– Целую тебя! – послушно сказал он. – Много-много раз!
***
Конкурс красоты проводился кинокомпанией «Филмз пар Экселенс», газетным синдикатом и сетью универмагов «Эй-Би-Си». В основном конкурсе – был ещё и детский конкурс – участвовало тридцать девушек, представлявших разные города центральных и северных штатов. Приехали все, ведь расходы оплачивали городские власти.
На протяжении нескольких недель о конкурсе писали все газеты, и Билл ежедневно без всякой приязни смотрел на лица трех членов жюри: местного кинокритика Уилларда Хаббела, местного художника Августуса Вогеля и магната Е.П. Пула, владельца сети универмагов, представлявшего в жюри вкусы широкой публики. Но сегодня вечером газеты вдруг в один голос принялись трубить о новости, заставившей Билла вскочить и начать мерить комнату шагами. У магната случился удар, но, к счастью, его место согласилась занять сама мисс Лоретта Брук – местная уроженка и прошлогодняя лауреатка конкурса юных «звезд» Западной ассоциации.
Значит, она всё ещё была здесь! Город внезапно словно увеличился в размерах, обрёл краски, зазвучал и ожил; его дома вдруг вновь обрели свою каменную прочность, хотя ещё сутки назад Биллу казалось, что всё вокруг такое непрочное, словно карточный домик. Он поразился, как же много для него означало её присутствие! Все женщины были лгуньями и обманщицами – и сознательная симуляция Лоретты, позволившая ей занимать больничную койку, которых так не хватало в тяжелую пору, заслуживала еще меньшего оправдания, чем то, что натворила Эми. Тем не менее, Билл задумчиво надел смокинг; он всё же пойдет смотреть финал конкурса.
Он приехал в отель; в вестибюле уже было тесно от любопытствующих, обступивших величавый строй статных величавых фигур. При первом же взгляде на последних все показались ему невероятно красивыми, но к моменту, когда он заходил в лифт вместе с шестью из них, протискиваясь сквозь давку, которую создавала ещё дюжина выходивших красавиц, он решил, что Эми им ни в чем не уступает.
И он снова так подумал, когда увидел Эми, прекрасную и живописную, как всегда; она стояла среди других участниц, наблюдая за предварительным отбором детского конкурса, который уже начался. Она его заметила, и читавшееся у неё на лице сильное волнение на мгновение сменилось выражением печального сожаления. Она кивнула ему, но он притворился, что не заметил, и прошёл к стульям, которые были расставлены вдоль стен зала. На возвышении с краю сидело жюри; Лоретта была посередине. Увидев её, он даже удивился, как мог он хоть на миг задержать свой взгляд на девушках внизу, и как сидевшие по бокам от неё Уиллард Хаббелл и художник Августус Вогель могли уделять внимание плясавшим и гримасничавшим перед ними жеманным соплячкам? Виденное им в травматологии трагическое обескровленное лицо, оно же – изнуренное, на больничной подушке, с губами, чуть тронутыми неопределенной улыбкой, теперь находилось в обрамлении нарядных одежд и светилось изнутри, излучая интерес и восхищение. Эта фигура, столь уравновешенная и серьёзная, совсем не походила на девушку, разбившую градусник, с которой он так жестко разговаривал; и вдруг Биллу очень захотелось, чтобы она вновь оказалась среди больничной тишины, вдали от всех этих чрезвычайно пытливых глаз.
Детский конкурс тянулся медленно. Как ни тяжело было заставить и уговорить юных кандидатов показать, на что они способны, ещё тяжелее их было, по окончании отведённого им времени, унять. Одна из мамаш сразу же привлекла его внимание – это была мать-спорщица, непреклонная мать с фанатичным взглядом. Когда её ребенок открывал рот, зубы матери сжимались так, словно она удерживала ими своего отпрыска; когда она нехотя отошла от ребёнка в ожидании решения жюри, то принялась свирепым взглядом буравить судей, чтобы не упустить и малейший намек на предвзятость или сговор. Десять минут спустя, когда жюри объявило о своем решении, Биллу даже в голову не пришло связать её с прокатившимся по рядам зрителей шепотом: «Есть ли в зале врачи?». Он без лишнего шума вышел в фойе и увидел, что это она извивается, пытаясь вырваться из рук двух дюжих мужчин.
– Ух, я до них доберусь! – кричала она. – Я их убью! Мой ребёнок победил! Они сговорились! Им дали взятку! Это всё та женщина! Ах, как же они могли?
– Вы врач?
Билл оценил ситуацию и решил не вмешиваться.
– Вам нужен психиатр, – сказал он.
– А вы не психиатр?
Он покачал головой и вернулся на своё место. Ему вспомнилось, как однажды в психиатрическое отделение больницы после просмотра фильма ужасов вереницей стали поступать пациенты.
«Помешательство на голливудской почве. Форма X».
Начался настоящий конкурс. Девушки по одной выходили вперед, ходили вокруг стола, затем садились за него и что-то доставали из сумочки. Затем жюри задавало вопросы.
– Я учусь в музыкальном училище…
– Конечно, мне бы очень хотелось побывать в Голливуде…
– Я мало хожу в театр…
– Я целый год проучилась в «Уэллсли»…
Была там девушка – «умирающий лебедь», наотрез отрицавшая, что ей нравится Лиллиан Гиш, была девушка – «пышка», и официантка с чувственными губами, и высокомерная художница. Там было целых три Гарбо, и «Черная шляпка»; была там девушка с несокрушимой бодростью духа; юная девица с фигурой старушки; профессиональная балерина, и даже изящная копия Наполеона Бонапарта.
Члены жюри что-то записывали в блокноты, а в перерывах беседовали друг с другом. Биллу показалось, что Лоретта, пусть и не смотревшая в его сторону, всё же знала, что он где-то здесь.
Подходила очередь Эми, и стало очевидно, что эта часть конкурса тоже не пройдет тихо и спокойно. Стоявший у дверей представитель «Филмз пар Экселенс» оказался втянутым в жаркий спор с крепко сложенной яркой блондинкой и сопровождавшим её опрятным, зловещего вида мужчиной в опрятном, зловещего вида смокинге; Билл понял, что спор каким-то образом касается Эми. Он вновь протиснулся в дальний конец помещения; кинокритик настойчиво приглашал своих шумных собеседников пройти к дверям.
– Ах, какой ужас, Билл! – шепнула ему Эми. – Это та самая девушка, которая выиграла в Вашингтоне! Понимаешь, я когда-то жила в Вашингтоне, вот меня вместо неё и включили. А гангстер, который с ней, прямо в ярости!
– Ну, его можно понять.
– Но ведь она слишком вульгарна для кино!
– Будет играть вульгарные роли!
Вот уже второй раз за вечер в толпе пронеслось, что кому-то немедленно требуется врач.
– Господи! – воскликнул Билл. – Да этот конкурс лучше было проводить в больнице!
Он пошёл к дверям, и тут вызвали Эми; он увидел, как она сконцентрировалась и отправилась к помосту, на котором восседало жюри.
«Вот тебе и посмотрел!», – угрюмо подумал он.
Новый пострадавший распростерся на ковре в холле; это был кинокритик. Его чем-то ударили – это могла быть и дубинка, и даже железнодорожная шпала. Кровь сочилась на лицо из открытой раны на виске. Опрятный, зловещего вида молодой человек с девушкой куда-то исчезли.
– Надо накладывать швы, а у меня с собой ничего нет! – сказал Билл. – Я пока наложу повязку, но его надо скорее везти в больницу.
Когда жертву занесли в лифт, Билл позвонил в травматологическое отделение больницы.
– Мисс Уэльс, я вам только что выслал ещё одного пациента из мира кино. Нет, на этот раз можно не беспокоиться, как потом будет выглядеть шрам… Вы там пока готовьте кареты «скорой помощи», потому что тут сейчас будут выбирать победительницу, и дело вполне может принять неожиданный оборот!
Когда он вернулся в зал, жюри удалилось, чтобы принять решение. Конкурсантки вместе с членами семей и поклонниками остались в зале. Некоторые вели себя безразлично, некоторые волновались, некоторые были бледны, устав ждать, а некоторые были всё также свежи и прекрасны. Подбежавшая к Биллу Эми была в числе последних.
– Ах, я ужасно выступила! – сказала она. – Билл, я знаю, что ты не хочешь, чтобы я выиграла, но я тебя прошу – пожелай мне удачи!
– Я хочу, чтобы ты выиграла! – сказал он.
– Считаешь, что у меня есть шанс? Думаю, Уиллард проголосует за меня, но всё будет зависеть от двух других!
– Твой голливудский приятель отбыл в больницу, – сказал он.
– Правда? – от волнения она сама не понимала, что говорит. – Он говорил, что всегда хотел стать врачом…
Какой-то репортер негромко обратился к Биллу:
– Доктор, мисс Брук желает вас видеть!
– Боже! Она ведь не ранена, правда?!
– Нет. Она просто попросила вас найти.
Лоретта вышла за дверь комнаты жюри.
– Рада, что ты со мной разговариваешь! – сказала она.
– Да ну что ты…
– Ладно, слушай! Хочешь, чтобы твоя девушка поехала в Голливуд?
Она смотрела прямо на него, и у неё в глазах стоял лишь этот вопрос – словно она долго-долго думала, прежде чем его задать.
– Я? Ну, а при чем тут…
– При том, что это зависит от меня! Всего два голоса. У твоей девушки есть сценический шарм. Все эти краски там ни к чему. Но… ты всё же решай сам. – Разве мог он не услышать и тот, другой, вопрос, который остался не произнесённым? Мысли были в беспорядке, но он попытался всё обдумать.
– Ну… мне, кажется, уже всё равно, – сказал он; а затем неожиданно добавил: – Черт, да! Пускай едет!
Она что-то пометила на бумажке, которую держала в руках.
– Конечно, если она добьется успеха, она может и не вернуться.
– Мы уже не вместе, – честно сказал он.
– Тогда я пошла объявлять. – Она помедлила. – Надеюсь, что мне удастся передать ей моё везение! Я, видишь ли, вовсе не горю желанием работать в кино – если мне удастся найти что-нибудь другое…
Он посмотрел ей вслед; затем, когда прошло, как ему показалось, очень много времени, с помоста донесся её голос, и везде, где он был слышен, казалось, разливалась её красота, заполняя собой окружающее пространство:
– … и мы считаем… эти прекрасные девушки… мисс Эми… олицетворяющая эту часть нашей страны… да не огорчатся все остальные… Каждая из вас достойна чести появиться на экране и снискать оглушительный успех!
К его изумлению, никто не упал в обморок, никто не взвыл; внезапно раздался громкий хлопок, словно в помещении выстрелили из пушки, и Билл подскочил, но это были всего лишь вспышки фоторепортеров. Все фотографировали и фотографировали Лоретту и Эми, и вместе, и по отдельности. Вместе они прекрасно смотрелись, и не имело никакого значения, кого из них заберет себе Голливуд – точнее, это не имело значения ни для кого, кроме Билла. Он встретился взглядом с Лореттой, и от охватившей его внезапной радости вся его ненависть к Эми исчезла, и он мысленно пожелал ей всего самого лучшего.
«Кино дает, кино отнимает, – подумал он. – Что ж, меня всё устраивает…»
Оригинальный текст: Zone of Accident, by F. Scott Fitzgerald.