Ф. Скотт Фицджеральд
Ночь у Ченслорсвилля
Говорю же, что понятия не имела, во что ввязываюсь, а то разве ж я б поехала? Да пошли они со своей армией — по мне, так это была просто кучка желторотых юнцов! А моя подруга, Нэлли её звать, и говорит мне: «Нора, Филадельфия просто вымерла, прям как Балтимор, а на что мы летом-то жрать будем?» Она только что получила письмо от одной девчонки, и та ей пишет, как они шикарно устроились в «старой доброй Виргинии». Солдатам много платят, а они думают, что, небось, просидят там всё лето — ну, уж на крайний случай, пока «Джонни» с Юга не сдадутся. Жалованье у них регулярно дают, так что девчонка повидней и поаккуратней может просить хоть… Эх, позабыла уже… Да разве после всего, что с нами было, я вообще могу чего-нибудь помнить?
Я, почитай, привыкла к хорошему обращению — встречаюсь, например, с мужчиной, и как бы ни нахальничал поначалу, всё одно потом зауважает, и никогда со мной такого не было, как с некоторыми — ну, чтоб бросить там где-нибудь не пойми где, или кошелёк стибрить.
А, ну да, я ж тебе рассказываю, как съездила к солдатам в «старую добрую Виргинию». Да ни ногой туда больше! Ну, в общем, слушай дальше.
А я ж привыкла ездить как люди — помню, однажды, когда маленькая была, папаша даже возил меня на поезде в Балтимор, мы тогда жили в Йорке, Пенсильвания. Все удобства были, лучше некуда; подушки даже давали, а по вагону ходил мужик такой с корзиной, а там у него и апельсины, и яблоки. Ну, знаешь, орут они еще: «А кому апельсины, яблоки кто желает — или пивка холодного?»
Ну сам знаешь, чем торгуют… правда, я никогда пиво не беру, потому что…
А, ну да, я ж не об этом… А тебе бы только про войну, как и всем мужикам! Но если это, по вашему, война, тогда…
Ну так вот, набили нас всех в один вагон, какой-то нахал давай проверять билеты, подмигивает такой и приговаривает:
— Ага, — говорит, — наши батальоны «по вызову» спешат в атаку!
В вагоне свет такой ужасный, лампы чадят, мухи летают, на кого ни взглянешь — ну точно мулатка какая, все желтые в свете этом… Да еще вагон этот старый такой, только что не разваливается…
Нас там, девчонок, было, почитай, под сорок, большинство из Балтимора и из Филадельфии. И только три или четыре не из наших — ну, короче, из богатых, впереди сидели. И всё время офицер такой выскакивал из соседнего вагона, спрашивал у них, не надо ли чего? А мы с Нэлли прямо за ними сидели и слышали, как он шептал: «Понимаю, компания ужасная, однако через пару часов будем на месте. Я вас сразу же отвезу в ставку, а там уж вам обеспечат достойные условия».
Никогда не забуду эту ночь. Никто с собой еду не взял, только у девчонок за нами были сосиски и хлеб, вот они нас тем и угостили, что сами не доели. Кран поворачиваешь — а воды-то и нет! Часа через два — а ехали так: две минуты едем, две стоим, ну или мне так казалось — заходят из соседнего вагона два лейтенантика, пьяные в зюзю, и предлагаю нам с Нэлли виски, прямо из горлышка. Нэлли чуть выпила, я тоже сделала вид, ну они и подсели к нам. Один давай кадриться к Нэлли, но тут как раз тот офицер, что с дамочками шептался, — а он не простой был, а вроде как майор или генерал — появляется такой и спрашивает:
— Всё в порядке? Не желаете ли чего?
Одна из дамочек этих пошепталась с ним, и он поворачивается к тому, который с Нэлли болтал, и уводит его в другой вагон. Потом с нами только один офицер остался; он и не такой уж пьяный был, просто укачало его вроде.
— Какая же веселая у вас тут компания! — говорит. — Как же хорошо, что здесь такой свет, что почти ничего не видно! А то вы все выглядите, будто у вас лучший друг помер.
— А может так и есть, — быстро так его Нэлли осадила. — А ты бы как смотрелся, если б ехал прямо с Филадельфии да еще попал в эту клоповозку?
— Да я тут вообще-то прямо с «семидневки», сестренка, — отвечает он. — Может, конечно, я б тебе больше приглянулся, кабы не забыл глаз у Гейнс-Милль.
И тут мы только и заметили, что у него глаза не хватает. Он его вроде как прищуривал, вот мы и не заметили поначалу. Ну, тут он быстренько собрался и ушел, сказал, что попробует достать воды или кофе, вот чего нам больше всего хотелось-то!
Вагон всё время покачивало, это так смешно было! Кое-кого подташнивало, а некоторые спали друг у друга на плечах.
— Да где ж эта армия-то? — Нэлли сказала. — В Мексике, что ли?
Я уж полусонная была, ничего не ответила.
Потом помню, что просыпаюсь от грозы, вагон опять стоит, я и говорю: «Дождь пошел».
— Какой еще дождь! — Нэлли говорит. — Это ж пушки — там сражение!
— Вот те на! — тут я совсем проснулась. — Ну, после такой поездочки мне даже всё равно, кто победит.
Грохотало всё громче и громче, но из окна ничего не видно было, потому что был туман.
Где-то через полчаса заходит в вагон другой офицер — неопрятный такой, будто только что из постели вылез: френч расстегнут, штаны руками подтягивает, будто подтяжки позабыл прицепить.
— Так, дамочки, все на выход, — говорит. — Вагон нужен для раненых.
— Чего?
— Мы что, за билеты не заплатили, что ли?!
— Нам нужны вагоны под раненых, все остальные вагоны уже набиты битком.
— Чего? Мы ни на какие битвы не собирались, понял?
— Какая разница, куда вы собирались — вы как раз в битву и попали!
Я так испугалась, ты себе не представляешь! Я подумала, а вдруг мятежники нас захватят и посадят в одну из этих их тюрем — там, говорят, морят голодом, если не поёшь целыми днями «Дикси» и не целуешься с неграми.
— Живее!
Но тут заходит другой офицер, на вид поприличней.
— Леди, прошу оставаться на своих местах, — говорит. А затем говорит другому офицеру: — Ты чего делаешь? Хочешь высадить их прямо на рельсы?! Если корпус Седжвика, как говорят, разбит, так мятежники могут ударить прямо сюда!
Некоторые девчонки начали реветь.
— И, в конце концов, это же северянки, — сказал.
— Это…
— Заткнись и ступай к командиру! Организовать перевозку раненых приказано мне, и я везу этих девушек с собой обратно в Вашингтон.
Я думала, они прям подерутся, но они вместе взяли и ушли. А мы все, девушки, сидели и думали, что же теперь делать-то?
Что было потом, я уже плохо помню. Пушки палили то очень близко, то подальше, зато прямо около нас стреляли — а у одной девушки даже окно разбилось, сначала дырка такая в центре, а потом все разлетелось — ну знаешь, не как стекло бьется, а больше похоже как лед зимой, дырка, потом трещины вокруг, вот примерно так. Еще слышала, как целый табун лошадей пронесся галопом прямо у окон, но видно всё равно ничего не было.
И так еще полчаса — галоп, и опять выстрелы. Не поймешь, конечно, где, но вроде как ближе к паровозу.
А потом всё стихло — и в вагон вошли двое. Мы все сразу поняли, что это южане, не офицеры — простые рядовые, с мушкетами. На одном надето что-то коричневое вроде кителя, а на втором — что-то синее, всё в пятнах, — я сразу поняла, что ни за что бы не позволила такому ко мне даже подкатить. Всё в пятнах, да еще и мало — и вообще, старье какое-то нацепил. Выглядело так мерзко! Я вообще удивилась, потому что думала, что они носят только серое. Они отвратительно выглядели, все в грязи; у одного была большая банка варенья, всю харю им вымазал, а у другого большой ящик с печеньем.
— Привет, дамочки.
— А что это вы тут, девчата, делаете?
— Ты чего, ослеп, Стив, это ж батальон генерала Шлюхельсона!
— Надо бы их к нашему генералу доставить!
Они так диковинно говорили — с таким акцентом, я едва разобрала, забавно так.
Одна девчонка ударилась в истерику с испугу, и они застеснялись. Они же были просто мальчишки, хоть и бородатые, и один даже честь отдал — руку так поднёс к своей шапке, или это фуражка была — в общем, старье там какое-то у него на башке было.
— Да мы вас не обидим!
И тут снова начались выстрелы впереди у паровоза, а мятежники развернулись и убежали.
Уж мы так обрадовались, куда там!
А минут через пятнадцать заходит один из наших офицеров. Мы его еще не видели.
— Быстро все нырнули вниз! — орет. — Сейчас по поезду стрелять будут! Отправимся сразу, как только разгрузим две последние санитарные кареты.
Половина из нас уже и так были на полу. Богатые дамочки, которые впереди нас с Нэлли сидели, пошли в передний вагон, где раненые, спросить, не нужна ли какая помощь. Нэлли хотела тоже туда сходить, но сразу вернулась, зажав нос. Сказала, там такой жуткий запах!
И хорошо, что она не смогла войти, потому что две девчонки из нашего вагона сходили. Больные же не могут уважать тех, кому повезло и кто здоров. Да и медсестры сразу же их прогнали — будто они грязь какую принесли.
Неизвестно сколько времени прошло, и поезд, наконец, тронулся. Пришел солдат, слил масло из всех ламп, кроме одной, и унес в вагон с ранеными. Так что мы теперь уже вообще ничего не видели.
Если туда мы ехали медленно, то обратно — еще медленней… Раненые стали так шуметь, стонать и всё такое, что мы из-за них так и не смогли уснуть.
Останавливались мы почти что на каждом шагу.
Когда, наконец, дотащились до Вашингтона, на станции была огромная толпа, и всем надо было знать, как же там наша армия, но я всем говорила: «Понятия не имею». Все, чего мне надо — моя комнатушка и моя кроватка. Со мной еще никогда в жизни так не обращались!
Одна из девушек сказала, что напишет жалобу президенту Линкольну.
А на следующий день в газетах не было ни слова о том, как напали на наш поезд, и вообще ничего про девушек не написали! Ну вот что тут скажешь?
Примечания переводчика
Ченслорсвилль — битва состоялась 1-4 мая 1863, генерал Ли разгромил северян.
Семидневка — Семидневная битва состоялась 26.06-02.07.1862 года, сражение у Гейнс-Милль произошло 27.06.1862 во время этой битвы, победили южане.
Оригинальный текст: The Night of Chancellorsville, by F. Scott Fitzgerald.