Ф. Скотт Фицджеральд
В чужих краях
Вечером воздух почернел от саранчи, и дамы визжали, в страхе падая на пол автобуса и укрывая волосы дорожными одеялами. Саранча шла на север, пожирая всё на своем пути, хотя в этом уголке мира еды для неё было совсем немного; насекомые летели по прямой, в полной тишине, словно хлопья чёрного снега. Ни одно насекомое не ударилось о ветровое стекло, ни одно не упало внутрь автобуса — заметив это, шутники тотчас принялись высовывать руки из окон, пытаясь поймать хоть одну саранчу. Через десять минут стая поредела, туча прошла, и из-под одеял стали появляться дамы, взъерошенные и чувствующие себя довольно глупо. Начался обмен впечатлениями.
Говорили все; казалось абсурдным не вступить в общий разговор после того, как вместе со всеми ты пережил нашествие роя саранчи на самом краю пустыни Сахара. Американеский турок разговорился с английской вдовушкой, следовавшей в Бискру, чтобы подарить своё разбитое сердце какому-нибудь безвестному шейху. Биржевой брокер из Сан-Франциско застенчиво заговорил с писателем. «А вы, случайно, не писатель?» — спрашивал он. Отец и дочь, семья из Вилмингтона, разговорились с авиатором из Лондона, который хотел совершить перелёт в Тимбукту. Даже шофёр-француз обернулся к пассажирам и громко объявил: «Шмельи!», что вызвало приступ истерического смеха у профессиональной сиделки из Нью-Йорка.
Среди всех довольно неуклюжих попыток сближения внезапная перемена настроения выглядела естественно лишь в одном случае. Мистер и миссис Лиддел Майлс, повернувшись, как один человек, улыбнулись и одновременно заговорили с сидевшей сзади молодой американской парой:
— Ну, как? Не покусали вас?
Американцы вежливо улыбнулись в ответ.
— Нет. Нам жутко повезло!
Им было никак не больше тридцати; они всё ещё смотрелиь как жених и невеста. Красивая пара: муж был в меру сильным и нежным, жена очаровательно светла: светлые глаза, светлые волосы. Живая свежесть её лица подчеркивалась милой и спокойной уверенностью. Мистер и миссис Майлс угадали их принадлежность к особому, избранному кругу «хороших семей»: об этом говорила их изысканно-простая манера держаться и врождённая сдержанность, вовсе не походящая на чопорность. Если они держались особняком, то лишь потому, что им было достаточно общества друг друга. А пренебрежение обществом остальных пассажиров со стороны мистера и миссис Майлс выглядело как сознательно натянутая маска. Это была общественная позиция, рассчитанная на внешний эффект, как и вездесущая пронырливость везде совавшего свой нос и потому вызывавшего у всех презрение американского турка.
Майлсы сочли эту молодую пару «вполне достойной»; наскучив обществом друг друга, они совершенно искренне попытались с ними сблизиться.
— Вы когда-нибудь бывали в Африке? Совершенно очаровательная страна! Вы едете в Тунис?
Несмотря на накопившуюся внутри за пятнадцать лет жизни в Париже скуку, у Майлсов бесспорно был стиль и даже шарм; не успел ещё на маленький оазис Бу-Саада опуститься вечер, как все четверо почти подружились. Нашлись общие знакомые в Нью-Йорке и, встретившись за коктейлем в баре отеля «Трансатлантик», все решили поужинать вместе.
Когда юные супруги Келли спустились вниз, Николь с внезапным сожалением подумала, что принятое приглашение означало, что им теперь, по всей вероятности, придется более-менее часто видеться со своими новыми знакомыми — по крайней мере, до прибытия в Константинополь, где их маршруты расходились.
Все восемь месяцев, прошедшие со дня их женитьбы, Николь была так счастлива, что это уже стало вызывать у неё опасения. Она боялась спугнуть своё счастье. На итальянском лайнере, доставившем их на Гибралтар, они не стали ни с кем знакомиться; вместо этого они довольно серьёзно взялись за французский, а Нельсон, кроме того, стал заниматься недавно полученным наследством в четверть миллиона долларов. Еще он написал картину, изображавшую, по всей видимости, пароходную трубу. Когда один из членов развесёлого общества исчез в Атлантике по ту сторону от Азорских островов, молодая чета Келли почти обрадовалась — это стало оправданием занятой ими независимой ни от кого и ни от чего позиции.
Но была еще одна причина, по которой Николь жалела о том, что у них возникли некие обязанности по отношению к попутчикам. Об этом она и заговорила с Нельсоном:
— Я только что встретила их в холле!
— Кого? Майлсов?
— Нет. Тех, молодых, они наши ровесники… Ну, тех, которые ехали в другом автобусе! Мы ещё подумали, что они такие симпатичные, помнишь? В Бир-Рабалу, после завтрака, на верблюжьей ярмарке?
— Да, они симпатичные.
— Очаровательные! — выразительно сказала она. — И муж, и жена, оба! Я почти уверена, что девушку уже где-то встречала.
Пара, к которой всё это относилось, во время обеда сидела в другом конце ресторанного зала, и Николь обнаружила, что её взгляд подолгу задерживается именно там. Её непреодолимо к ним тянуло. За столом они сидели не одним, и Николь, почти два месяца не разговаривавшая с ровесницами, вновь почувствовала слабое сожаление. Майлсы, нарочито-искушенные и откровенно заносчивые, побывавшие в пугающем количестве самых разных уголков мира и, кажется, лично знакомые со всеми героями газетных заголовков, были совсем не теми, с кем ей хотелось бы в данный момент общаться.
Они ужинали на веранде отеля под открытым небом — под небом, до которого, казалось, можно было достать рукой, под небом, в котором ощущалось присутствие пристально следящего за Землёй таинственного божества. А за забором отеля ночь, казалось, целиком состояла из тех самых звуков, о которых они не раз читали в книгах, но которые, тем не менее, были душераздирающе незнакомыми — слышались африканские тамтамы, туземные флейты, самодовольный, изнеженный визг верблюда, болтовня обутых в некое подобие калош из старых автомобильных покрышек арабов, вопли мусульманской молитвы.
В гостиничном холле турист из их группы вновь монотонно спорил с клерком о курсе обмена валют, и неуместность этого вечного спора становилась всё более очевидной, поскольку они забирались всё дальше и дальше на юг.
Миссис Майлс первой нарушила затянувшееся молчание; ей надоело стоять и смотреть в ночь, и она потянула всех за собой, обратно к столу.
— Жаль, что мы не в вечерних костюмах. Ужин проходит веселее, если все одеты как на приём — потому что люди в официальной одежде чувствуют себя совершенно иначе. Англичане прекрасно это знают.
— Вечерний костюм? Здесь? — возразил её муж. — Мы выглядели бы так же глупо, как виденный нами сегодня араб, напяливший драный фрак, чтобы пасти стадо овец!
— Я всегда чувствую себя туристкой, если одета кое-как.
— А мы и есть туристы, правда? — сказал Нельсон.
— Я не считаю себя туристкой. Турист — это тот, кто рано встаёт, бежит осматривать достопримечательности, а затем целый день болтает о красивых видах.
Николь и Нельсон, осмотревшие все обязательные достопримечательности от Туниса до Алжира, отснявшие километр киноплёнки на память, узнавшие в пути много нового, не сговариваясь, подумали, что миссис Майлс вряд ли заинтересуют их впечатления от поездки.
— Все места одинаковы, — продолжала миссис Майлс. — Единственная разница в том, кто именно там находится. Новый пейзаж первые полчаса вызывает интерес, а потом он приедается и становится неотличим от всех остальных. Вот почему некоторые места входят в моду, там объявляется толпа туристов, а затем мода меняется, и люди устремляются куда-нибудь еще. Само по себе место не имеет никакого значения.
— Но ведь должен же быть кто-то, кто первым решает, что здесь красиво? — возразил Нельсон. — И первооткрыватели приезжают туда лишь потому, что им здесь нравится.
— Куда вы собираетесь весной? — спросила миссис Майлс.
— Хотим поехать в Сан-Ремо, а может, в Сорренто. Мы еще никогда не бывали в Европе.
— Дети мои, была я и в Сорренто, и в Сан-Ремо! Уверена, что вы там не выдержите и недели. Там кишмя кишат самые отвратительные в мире англичане, целыми днями читающие «Дэйли Мэйл», вечно ждущие каких-то писем и постоянно болтающие о каких-то невероятных глупостях. С таким же успехом вы можете поехать в Брайтон или в Барнемауф, купить себе белого пуделя, огромный зонтик и выйти прогуляться на пирс. Надолго вы собираетесь в Европу?
— Мы ещё не решили. Возможно, на несколько лет.
Николь замолчала.
— Нельсон получил небольшое наследство, и нам захотелось сменить обстановку. Когда я была маленькой, у моего отца была астма, и мне приходилось годами жить с ним во всяких унылых санаториях. А Нельсон занимался пушным бизнесом на Аляске, и просто возненавидел это место. Поэтому, как только удалось освободиться от денежных проблем, мы сразу уехали за границу. Нельсон хочет стать художником, а я буду учиться петь.
Она радостно посмотрела на своего мужа.
— И до сих пор всё у нас шло великолепно!
Взглянув на платье молодой женщины, миссис Майлс решила, что наследство было не самым маленьким. Энтузиазм молодости оказался заразителен.
— Вам обязательно нужно съездить в Биарритц, — посоветовала она. — А еще лучше — в Монте-Карло.
— Я слышал, сегодня намечается нечто интересное, — сказал Майлс, заказывая шампанское. — В «Улед-нейлс». Консьерж рассказал, что есть такое племя, в котором девушки по традиции спускаются с гор танцевать. И танцуют до тех пор, пока не наберут достаточно золота, чтобы вернуться обратно в горы и выйти замуж. И сегодня они будут давать представление!
По дороге к кафе «Улед-нейлс» Николь пожалела, что не только она и Нельсон сейчас идут сквозь эту еще более глухую, еще более нежную, еще более яркую ночь. Нельсон воздал должное бутылке шампанского за обедом, и для него это было вновинку. Когда они приблизились к низкому шатру, ей совсем туда не хотелось — ей захотелось взобраться на вершину видневшегося впереди невысокого холма, где в матовом лунном свете, как новая планета, сияла белая мечеть. Жизнь была прекрасней любого спектакля; прижавшись к Нельсону, она крепко ухватила его за руку.
Небольшой зальчик кафе был до отказа забит туристами из обоих автобусов. Девушки — смуглые, плосконосые берберки с прекрасными, глубокими глазами — уже танцевали на сцене. Они были одеты в хлопчатобумажные платья и слегка напоминали негритянских матрон с Юга; под платьями их тела извивались в медленных движениях, достигавших апогея — «танца живота», во время которого ремни с многочисленными серебряными пряжками принимались яростно болтаться, а украшавшие шеи и руки цепочки из настоящих золотых монет начинали беспорядочно звенеть. Музыкант, аккомпанировавший им на флейте, был еще и комедиантом; он пританцовывал, пародируя движения девушек. А бивший в там-там барабанщик, облаченный, словно знахарь, в козьи шкуры, был чёрным, как смоль, негром из Судана.
Сквозь сигарный дым все увидели, как девушки внезапно замерли, и их пальцы разом пришли в движение — словно они играли на невидимом пианино, что лишь на первый взгляд казалось легким. Через нескольких мгновений стало заметно, в каком жутком напряжении находились танцовщицы. Последовала серия очень медленных, томных и напряженных маленьких шажков — и всё это было лишь приготовлением к дикой чувственности финального танца.
Последовал перерыв. Хотя представление, казалось, еще не закончилось, большая часть зрителей поднялась со мест с явным намерением уйти, а в воздухе повис приглушённый говор.
— Что такое? — спросила Николь у мужа.
— Ну, как бы тебе объяснить… Кажется, эти танцы более или менее… Гм… В восточном стиле… То есть из всей одежды в конце концов на них остаются только украшения.
— Ах!
— Мы все остаёмся, — весело заверил её Майлс. — Мы ведь приехали сюда, чтобы узнать подлинные нравы и обычаи этой страны; не надо стесняться правды, как жеманные тётушки!
Осталось большинство мужчин и несколько женщин. Николь вдруг встала со своего места.
— Я подожду тебя на улице, — сказала она.
— Почему бы не посмотреть, Николь? В конце концов, ведь миссис Майлс остаётся!
Флейтист заиграл вступление. На эстраде две смуглые девушки, почти дети, принялись снимать свои лёгкие платьица. Николь на мгновение засомневалась — зрелище вызвало у неё отвращение, но ей вовсе не хотелось выглядеть ханжой. Затем она заметила, как какая-то американка быстро поднялась и направилась к выходу. Николь её узнала: это была та самая девушка из другого автобуса, и Николь тут же приняла решение и последовала за ней.
Нельсон догнал её у выхода.
— Если ты уходишь, я тоже ухожу, — явно через силу произнес он.
— Пожалуйста, не трудись! Я подожду на улице, с гидом.
— Ну…
Послышались звуки тамтама. Он пошёл на компромисс:
— Я останусь только на минутку. Посмотрю, вдруг это и правда интересно?
На улице было прохладно. Николь стояла и смотрела на ночное небо, думая о том, что размолвка её ранила — ведь Нельсон не ушел вместе с ней, оправдавшись тем, что миссис Майлс, видите ли, решила остаться до конца! Это её задело. Она рассердилась на Нельсона и знаками объяснила гиду, что хочет сейчас же вернуться в отель.
Через двадцать минут вернулся Нельсон, сердитый потому, что она ушла, не дождавшись его, и от того, что он почувствовал себя виноватым за то, что остался на представлении. В это было невозможно поверить, но это случилось — они, нежданно-негаданно, поссорились.
Глубокой ночью, когда в Бу-Саада воцарилась абсолютная тишина, а кочевники на базаре закутались в бурнусы и превратились в неподвижные мумии, Николь заснула у него на плече. Время идёт, не считаясь с нашими желаниями — впервые у них возникла размолвка и остался горький осадок. Но они любили друг друга, и любовь их выдержала бы и не такое испытание. В юности и Николь, и Нельсон были одиноки, и сейчас им хотелось попробовать на вкус настоящей жизни; до сих пор они искали и находили весь мир друг в друге.
Через месяц они приехали в Сорренто. Николь брала уроки вокала, а Нельсон пытался найти новый ракурс для пейзажа с видом Неапольского залива. Это была именно та жизнь, о которой они столько читали и о которой так долго мечтали. Но на деле они, как и многие, обнаружили, что очарование идиллии зиждется на чьём-нибудь желании её обеспечить — то есть кто-то опытный и здравомыслящий должен был позаботиться обо всех «прозаических» вопросах существования, и лишь при таком условии всем остальным можно было наслаждаться чарами пасторальной, детской беззаботности и спокойствия. Николь и Нельсон были одновременно и слишком старые, и слишком юные, и слишком американцы, чтобы сразу приспособиться и принять обычаи чужих краев. Лишь жажда жизни делала их неугомонными, потому что его занятия живописью не имели никакой определённой цели, а её занятия вокалом также не обещали в ближайшее время перерасти в нечто серьёзное. Они говорили, что «никуда не торопятся»; вечера были долгими, и за ужином они начали в больших количествах пить вино с Капри.
Отель целиком принадлежал англичанам. Все они были пожилые и приезжали на юг в поисках хорошей погоды и тихого отдыха. Нельсона и Николь злил тихий смысл их существования. Неужели люди могут быть довольны жизнью, бесконечно беседуя о погоде, день за днём прогуливаясь по одним и тем же улицам, месяц за месяцем поедая одни и те же спагетти на обед? Потихоньку они и сами начали скучать, а скучающие американцы — это нечто вроде натянутой тетивы. Обстоятельства сложились так, что однажды вечером напряжение стало нестерпимым.
После бутылки вина за ужином они решили перебраться в Париж, снять там небольшую квартирку и серьёзно взяться за работу. Париж обещал все преимущества мегаполиса, друзей их собственного возраста — в общем, все те удовольствия, которых им так не хватало в Италии. Преисполнившись надежд, они пошли после обеда в гостиничный салон, где Нельсон уже в десятый раз заметил огромное антикварное механическое пианино. Ему вдруг пришло в голову попробовать его завести.
В салоне как раз находились единственные англичане, с которыми у них возникли хоть какие-то отношения: это был генерал сэр Эвелин Фрэйджел с супругой, леди Фрэйджел. Отношения между парами были весьма кратки и не слишком приятны: увидев, как американцы выходят из отеля на пляж в одних лишь купальных халатах, леди Фрэйджел, находясь в нескольких ярдах от них, вслух заметила, что это отвратительно и должно быть запрещено правилами отеля.
Но это было ничто по сравнению с её реакцией на первые ужасающие звуки, раздавшиеся из недр механического пианино. Когда клавиши перестали вибрировать и пыль веков осела на полу, леди Фрэйджел неестественно быстро вскочила со стула, вздрогнув так, словно её ударило током. Слегка оглохнув от внезапного грохота первых аккордов песенки «В ожидании Роберта Э. Ли», Нельсон присел на стул, а леди Фрэйджел пересекла комнату — даже шлейф её платья дрожал от возмущения — и не глядя на чету Келли, выключила инструмент.
Это был один из тех поступков, которые можно либо просто не заметить, либо счесть невероятным оскорблением. Нельсон на мгновение задумался; затем, припомнив надменное замечание леди Фрэйджел, вернулся к инструменту по её горячим следам и вновь его включил.
Инцидент приобрёл международный характер. Все взгляды были прикованы к борющимся сторонам, ожидая дальнейших шагов и гадая, чем всё закончится? Николь поспешила к Нельсону, чтобы уговорить его прекратить и замять дело, но было слишком поздно. Из-за столика англичан поднялся оскорбленный до глубины души генерал сэр Эвелин Фрэйджел, чтобы встретить врага лицом к лицу и с честью выйти из критической ситуации, в которой он оказался впервые после освобождения Лэдисмита.
— Какая наглость! Это оскорбительно!
— Простите, что вы сказали? — сказал Нельсон.
— Здесь уже пятнадцать лет! — воскликнул сэр Эвелин. — Никогда даже не слышал, чтобы кто-нибудь позволял себе такое!
— А разве пианино стоит здесь не для развлечения гостей отеля?
Не удостоив его ответом, сэр Эвелин наклонился, протянул руку к регулятору громкости и повернул его не в ту сторону; инструмент зазвучал втрое громче, и в комнате воцарился неистовый шум. Сэр Эвелин побагровел от воинственных эмоций, а Нельсон с трудом удержался от хохота.
Через мгновение уверенная рука гостиничного портье исправила ошибку генерала: инструмент захлебнулся и умолк, слегка подрагивая от необычной для него мощности звука. Наступила тишина и сэр Эвелин повернулся к портье.
— Меня ещё никогда так не оскорбляли! Моя супруга выключила это, но он, — сэр Эвелин впервые дал понять, что воспринимает Нельсона как на человека, а не часть интерьера, — он включил это снова!
— Но помещение предназначено для всех гостей отеля! — возразил Нельсон. — И если здесь стоит инструмент, значит, на нём можно играть!
— Не спорь с ним, — прошептала Николь. — Он гораздо старше тебя!
Но Нельсон продолжал:
— Если кто-то и должен принести извинения, то уж, наверное, не я!
Грозный взгляд сэра Эвелина был направлен на портье — в ожидании, что тот исполнит, наконец, свои прямые обязанности. Портье подумал о том, что сэр Эвелин останавливался у них вот уже пятнадцать лет подряд, и хозяин вряд ли обрадуется, узнав о потере такого хорошего клиента.
— У нас не принято играть на пианино по вечерам. Гости отдыхают, не мешая друг другу, каждый за своим столиком.
— Американский наглец! — сварливо заявил сэр Эвелин.
— Очень хорошо, — сказал Нельсон. — Завтра же утром мы освободим ваш отель от нашего присутствия!
Это столкновение стало причиной того, что как бы в пику сэру Эвелину Фрэйджелу они поехали не в Париж, а в Монте-Карло. Им больше не хотелось быть в одиночестве.
II
После приезда семейства Келли в Монте-Карло прошло чуть больше двух лет. Место, где однажды утром проснулась Николь, носило то же имя — но для неё оно теперь было совершенно иным.
В отличие от быстро проносившихся в Париже или Биаррице месяцев, время здесь текло медленно — ведь здесь был их дом. Они жили на собственной вилле, знали всех, кто приезжал сюда весной и летом, не считая тех, кто останавливался проездом на несколько дней. Эти последние были для них просто «туристы».
Больше всего им нравилась Ривьера в разгар лета, когда туда приезжало множество друзей, а двери всех домов по ночам бывали открыты настежь и везде звучала музыка. Сегодня утром — перед тем, как горничная опустила занавески, чтобы яркий солнечный свет не проник в комнату — Николь заметила за окном яхту Т. Е. Голдинга, одиноко стоявшую посреди покрытой зыбью бухты Монако, словно наготове к романтическому путешествию.
Яхта поддалась медленному темпу жизни побережья; всё лето она ходила в Канны и обратно, несмотря на то, что могла ходить хоть вокруг света. Сегодня вечером Келли были приглашены отужинать у неё на борту.
Николь великолепно говорила по-французски; у неё было пять новых вечерних платьев и ещё четыре почти новых; у неё был муж; двое мужчин были в неё безумно влюблены, одному она даже симпатизировала. Она прекрасно выглядела. В половине одиннадцатого утра у неё была назначена встреча с третьим мужчиной, который только начинал в неё влюбляться — пока что не «безумно». По первому же зову к ней на обед собиралась дюжина очаровательных знакомых. Вот так!
«Я счастлива, — думала она, глядя на ярко освещённые солнцем шторы. — Я молода и красива, моё имя часто мелькает в светской хронике, но мне на это наплевать! По-моему, всё это ужасно глупо. Если хочешь встречаться с интересными людьми, приходится встречаться и с теми, кто в моде; а если все думают, что ты сноб — то это просто зависть. Они сами это знают, и все остальные тоже знают».
Через два часа в гольф-клубе «Мон-Ажель» она повторила всё это Оскару Дэну, и тот мысленно выругался.
— Вовсе не так! — сказал он вслух. — Вы просто слишком привыкли. Вы называете «интересными людьми» эту толпу алкоголиков? Но они ведь даже не забавные! Они настолько тупы, что могут лишь шляться туда-сюда по Европе, как иголки в мешке с зерном — пока их сквозь ткань не выбросит куда-нибудь на берег Средиземного моря.
Рассердившись, Николь быстро назвала ему одно известное имя, но он ответил:
— Третий сорт. Хороший, солидный товар — для начинающих.
— Колби? По крайней мере, жена?
— Вторая свежесть!
— Маркиз и маркиза Де-Кальб?
— Если бы только она не была наркоманкой, а у него не было… странностей.
— Ну и где же тогда все интересные люди? — с раздражением спросила она.
— Где-нибудь наедине с самими собою. Они не любят толпу и появляются в обществе лишь изредка.
— А что же вы тогда скажете про себя? Вы ведь сами ухватитесь за первое же приглашение от любого из тех, кого я только что назвала! Мне не раз рассказывали о ваших диких выходках. Скажу больше — здесь не найдётся человека, который, зная вас хотя бы полгода, отважится принять ваш чек хотя бы на десять долларов. Вы трутень, паразит и вообще…
— Помолчите минуту! — перебил он её. — Я не хочу промахнуться на этот раз… Мне просто больно смотреть на то, как вы себя обманываете, — продолжил он. — В то, что вы называете «обществом», войти сегодня не труднее, чем в зал любого захудалого казино. Если я и обеспечиваю своё существование, паразитируя, всё равно я отдаю в двадцать раз больше, чем получаю. Такие, как я, зачастую единственные, кого можно назвать людьми среди всей этой швали, и мы вынуждены вращаться в этом кругу — у нас нет выхода.
Она рассмеялась — он всё больше и больше ей нравился. Ей хотелось знать, как сильно рассердится Нельсон, когда узнает, что Оскар ушел, захватив с собой его маникюрные ножницы и утреннюю газету.
«Всё равно, — думала она по дороге домой, — скоро мы заживём по-другому, станем солидными и заведём ребёнка. Пусть только кончится это лето».
Остановившись у цветочного магазина, она увидела, как из дверей выходит молодая женщина с большим букетом цветов. Женщина посмотрела на неё сквозь огромный букет, и Николь заметила, что она очень красива — а затем подумала, что где-то она её уже видела. Один или два раза — не больше; имя совершенно вылетело у неё из головы, она даже ей не кивнула и забыла об этой встрече до вечера.
За обедом собралось двенадцать человек: друзья Голдинга, Лиддел и Карлин Майлс, мистер Дэн — она насчитала за столом представителей семи национальностей. Среди прочих пришла и изысканная молодая француженка, мадам Деланю, к которой с лёгкой руки Николь прилепилось прозвище «девушка Нельсона». Ноэль Деланю была её близкой подругой; когда они вчетвером играли в гольф, или куда-нибудь ездили, Ноэль всегда получала статус напарницы Нельсона; но сегодня, когда Николь представила её кому-то как «девушку Нельсона», шутливое прозвище вдруг показалось ей отвратительным.
За столом Николь громко объявила:
— Мы с Нельсоном начинаем новую жизнь!
И все поддержали — они тоже, мол, давно подумывают об этом.
— Для англичан это в порядке вещей, — сказал кто-то из гостей, — потому что их жизнь — словно пляска со смертью — ну, знаете, пир во время чумы, праздник в осаждённой крепости и всё такое. Это заметно, когда они танцуют — у них на лицах всегда какое-то напряжение. Они об этом знают, и им это нравится. Они никогда не задумываются о том, что ждёт их завтра. Но вы — американцы, и вы зря теряете время. Если вам вдруг захочется надеть пресловутую «зелёную шляпу» или цилиндр, это будет означать только одно — вы слишком много выпили!
— Мы хотим начать новую жизнь! — вслух заявила Николь, но внутри засомневалась: «А всё-таки мне будет так не хватать этого моря, этой очаровательной беззаботности». Что будет потом? Привыкнут ли они к спокойной, размеренной, лишенной напряжения жизни? Ответ каким-то образом зависел от Нельсона. Его недовольство тем, что он никуда не двигается в плане карьеры, росло и должно было, наконец, вылиться в новую жизнь или, вернее, в новую надежду на жизненную гармонию для них обоих. Этот ответ целиком и полностью зависел от него, от мужчины.
— Ну, ребята, пока!
— Мы отлично провели время!
— Не забудьте начать новую жизнь!
— До встречи вечером!
Гости шли по дорожке к своим автомобилям. Лишь Оскар, слегка раскрасневшийся от ликёров, остался на веранде с Николь, рассказывая ей снова и снова о том, как он пригласил к себе одну девушку «посмотреть его коллекцию марок». Устав от людей, желая поскорее остаться в одиночестве, Николь ещё немного послушала, а затем взяла с обеденного стола стеклянную вазу с цветами и ушла через стеклянную дверь веранды в темную комнату — а его голос следовал за ней, так как он всё еще продолжал рассказывать, стоя на веранде. Пройдя комнату и выйдя в салон, она всё еще слышала бормотание с веранды — и в этот момент из соседней комнаты послышался ещё один голос, заглушивший голос Оскара.
— Поцелуй меня еще, — услышала она.
Николь остановилась и замерла в тишине, которую теперь нарушал лишь голос с веранды.
— Осторожнее! — Николь узнала слабый французский акцент Ноэль Деланю.
— Я устал быть осторожным! Кроме того, они всё равно на веранде.
— Нет, лучше встретимся как всегда.
— Милая, милая моя…
Оскар Дэн на веранде устал и умолк. Стряхнув оцепенение, Николь сделала шаг — вперёд или назад, она не знала. Она услышала, как люди в соседней комнате торопливо разошлись, услышав стук её каблуков.
Она вошла в комнату. Нельсон закуривал; Ноэль стояла к ней спиной и, по-видимому, искала на стуле шляпку или кошелёк. С ужасом, а не с яростью, Николь бросила — нет, швырнула в нее стеклянную вазу, которую всё еще держала в руках. Она не хотела попасть в Ноэль — уж если кто и заслуживал подобного обращения, это был, без сомнений, Нельсон — но волна её чувств перехлестнула границы разума и Николь уже не отдавала отчёта в своих действиях. Ноэль Деланю, полуобернувшись, получила сильный удар в голову.
— Боже! — воскликнул Нельсон.
Ноэль медленно осела на стоявший рядом стул и подняла руки, словно защищаясь от новых ударов. Ваза упала, не разбившись, и покатилась по толстому ковру, разбрасывая по полу цветы.
— Что ты наделала!
Нельсон был уже рядом с Ноэль, пытаясь развести ее крепко прижатые к голове руки и посмотреть, сильно ли она ранена.
— Се ликвид, — прошептала Ноэль. — Э-се ку се ле санг?
Он силой отвел её руку и тихо сказал: «Слава Богу, это всего лишь вода», а затем крикнул показавшемуся в дверях Оскару:
— Скорее принесите коньяк! — и Николь: — Ты с ума сошла?
Николь тяжело дышала и молчала. Когда принесли коньяк, повисла абссолютная тишина, какая бывает в операционной перед сложной операцией, и Нельсон влил стакан коньяка в рот Ноэль. Николь знаками показала Оскару, что тоже хочет выпить — и, словно боясь нарушить тишину, выпили все. Затем Нельсон и Ноэль одновременно заговорили.
— Найди мою шляпку…
— Я ничего глупее…
— … и я тотчас же уйду.
— … в жизни не видел.
Все посмотрели на Николь, которая сказала:
— Пусть её машину подадут прямо к двери!
Оскар быстро удалился из комнаты.
— Ты уверена, что не хочешь вызвать врача? — обеспокоенно спросил Нельсон.
— Я хочу уехать!
Через минуту, когда машина отъехала от крыльца, Нельсон вошёл в дом и налил себе ещё стакан коньяка. По его лицу прошла волна убывающего напряжения. Николь это заметила, и ещё заметила его сильное желание выжать из этого инцидента все, что только можно.
— Просто объясни, зачем ты это сделала, — резко сказал он. — Нет, не уходи, Оскар!
Он понял, что эта история уже не останется только между ними.
— Какая причина…
— Замолчи! — грубо оборвала его Николь.
— Если я поцеловал Ноэль, то в этом нет ничего ужасного! Этот поцелуй не имел для нас обоих никакого значения.
Она презрительно улыбнулась.
— Я слышала, что ты ей говорил.
— Ты с ума сошла!
Он сказал это так, будто она и впрямь была сумасшедшей — в ней поднялась волна дикой ярости.
— Ты лжец! Всё это время ты притворялся таким исключительно честным, а я тебе верила — и всё это время ты за моей спиной крутил роман с этой маленькой…
Она употребила сильное слово, и его звучание окончательно вывело её из себя; она бросилась на него. Чтобы защититься от внезапной атаки, он быстро взмахнул рукой, и костяшки пальцев больно ударили её в глаз. Так же, как и Ноэль десять минут тому назад, она закрыла лицо руками и, всхлипывая, осела на пол.
— Не слишком ли далеко всё зашло? — крикнул Оскар.
— Да, — признал Нельсон. — Пожалуй, слишком.
— Иди на веранду и остынь!
Он уложил Николь на кушетку и сел рядом с ней, держа её за руку.
— Соберись, соберись, детка! — повторял Оскар снова и снова. — Ты что, Джек Дэмпси? Нельзя просто так избивать француженок — они могут подать на тебя в суд!
— Он сказал ей, что любит её, — истерически всхлипывала она. — А она сказала, что они встретятся там же… Сейчас он пошёл туда?
— Он на крыльце, ходит туда-сюда, не может успокоиться, потому что ударил тебя случайно и жалеет, что вообще увидел эту Ноэль Деланю.
— Да?
— Тебе могло просто послышаться! Ты ведь ничего не можешь знать наверняка!
Через двадцать минут Нельсон внезапно вошёл в комнату и опустился на колени перед своей женой. Оскар Дэн, еще раз убедившись в состоятельности своей теории о том, что он отдаёт много больше, чем получает, осторожно — и не скрывая радости — удалился.
Час спустя Николь и Нельсон, взявшись за руки, вышли из ворот своей виллы и медленно направились в сторону кафе «Париж». Вместо того, чтобы поехать на машине, они пошли пешком, словно пытаясь вернуться к той простоте, которой им когда-то хватало, словно пытаясь распутать нечто, что было когда-то простым и ясным, а ныне безнадёжно запуталось. Николь слушала его объяснения не потому, что верила им, а потому, что страстно хотела им поверить.
В кафе «Париж» в этот час было очень хорошо: лучи заката просачивались сквозь жёлтые тенты и красные зонты, как сквозь цветное стекло. Оглянувшись вокруг, Николь увидела ту самую молодую женщину, которую встретила этим утром. Сейчас рядом с ней был мужчина, и Николь вспомнила, где она их видела — это была та самая пара, вместе с которой они путешествовали по Алжиру три года тому назад.
— А они изменились, — заметила она. — Думаю, что и мы тоже, но не так сильно. Кажется, будто они что-то потеряли… Саморазрушение всегда заметнее в светлых глазах, а не в тёмных. Девушка «туа се ку-иль уа де шик», как тут говорят — но взгляд у нее стал какой-то тяжелый.
— Она мне нравится.
— Хочешь, подойду и спрошу у них, они это или не они?
— Нет! Они подумают, что мы одинокие туристы. У них есть свои друзья.
И правда, к ним за столик в этот момент подсели какие-то люди.
— Нельсон, а какие у нас планы на вечер? — чуть позже спросила Николь. — Как ты думаешь, можно нам появиться у Голдингов после того, что случилось?
— Не только можно, но и нужно. Если эта история уже обсуждается и мы не появимся в обществе, появится весьма сочная тема для разговоров. Эй, что там такое…
В другом углу кафе разыгралась безобразная жестокая сцена. Женщина вскрикнула, а люди, сидевшие за столиком, вскочили на ноги и все, как один, отшатнулись. Затем и остальные повскакивали из-за столов, чтобы устремиться к месту происшествия; в толпе на мгновение мелькнуло лицо девушки, о которой они только что говорили — она была бледна, а на лице была ярость. Николь в панике ухватилась за рукав Нельсона.
— Пойдём отсюда, с меня на сегодня хватит. Скорее поехали домой — неужели сегодня все сошли с ума?
По дороге Нельсон взглянул на Николь и тут же понял, что они не смогут поужинать с Голдингом, несмотря на всё желание; было ясно, что к одиннадцати вечера на лице у Николь будет такой синяк, что его не скрыть никакими косметическими ухищрениями. Он вздрогнул и решил ничего ей не говорить, пока они не окажутся дома.
III
Катехизис мудро советует нам избегать ситуаций, в которых мы можем согрешить. И когда два месяца спустя супруги Келли прибыли в Париж, то составили подробный список мест, в которые не следовало заглядывать, и людей, с которыми не следовало встречаться. В списке мест значилось несколько широко известных баров, практически все ночные клубы — за исключением одного-двух, обладавших исключительно приличной репутацией — а также все без исключения кабаре и все летние кафе, в которых пьянящее и необузданное спиртное изготавливали прямо на месте — это был главный аттракцион сезона.
Люди, с которыми им не хотелось встречаться, составляли практически три четверти от общего числа тех, с кем они познакомились за последние два года. Причиной был не снобизм, а всего лишь чувство самосохранения — и вовсе не без страха в сердце они навсегда запрещали себе вступать в контакты со всем остальным человечеством.
Но люди неисправимо любопытны — им интересно лишь то, что недоступно. Николь и Нельсон обнаружили, что в Париже были люди, интересовавшиеся лишь теми, кто добровольно отделился от общества. Те, с кем они общались раньше, были, в основном, американцы; теперь они общались, в основном, с европейцами и немногими американцами. Они вращались в «высшем свете», и то тут, то там он пересекался со «обществом» — с людьми, занимавшими высокие должности, обладавшими солидными состояниями, редко талантливыми, но всегда при власти. Не стараясь сблизиться с «большими людьми», они нашли себе новых друзей в более привычном вкусе. Нельсон, кроме того, вновь взялся за кисть; у него была собственная мастерская, они посещали студии Бранкузи, Леже и Дюшама. Им казалось, что они, наконец, стали неотъемлемой частью чего-то. Получая приглашение на очередной пышный раут, они с презрением вспоминали о том, как провели первые два года в Европе, и называли своих прежних знакомых не иначе, как «те люди» или «те, что даром тратят время».
Итак, несмотря на то, что они в точности соблюдали все свои правила, они теперь часто принимали гостей и принимали приглашения. Они были молоды, красивы и умны; они знали, что в моде, а что стало «вчерашним днём». Кроме того, они были щедрыми и им нравилось принимать гостей — конечно, в разумных пределах.
В любом обществе по традиции принято выпивать. Это никак не отражалось на Николь, в которой жил страх потерять свою свежесть, свой отпечаток цветущей молодости, привлекавший к ней обожателей. Но Нельсон, сам того не желая, демонстрировал известную склонность к выпивке не только в самом вульгарном обществе, но и на этих приемах. Он не был пьяницей — его не тянуло на подвиги, не тянуло драться — но без алкогольной стимуляции общение с людьми его не занимало. После года пребывания в Париже Николь решила заставить его стать серьёзным и ответственным, потому что пришло время завести ребёнка.
В это же время они познакомились с графом Чики Саролаи. Он был привлекательным реликтом австрийской аристократии, бедным, словно церковная мышь, но с солидными связями во французском обществе. Сестра его была замужем за маркизом Клу-де-Гиронделли, который был не только родовитым аристократом, но и весьма удачливым парижским банкиром. Граф Чики ошивался то тут, то там, откровенно живя за чужой счёт, подобно Оскару Дэну, но в совсем ином обществе.
Его слабостью были американцы; он цеплялся за их словечки с таким жаром, словно надеялся, что рано или поздно ему откроется с их помощью некая таинственная формула и он научится делать деньги. Познакомились они случайно, но со временем его интерес к семейству Келли возрос. Всё время, пока Николь ждала ребёнка, он неотлучно находился в доме, не уставая расспрашивать обо всём, что касалось американской преступности, американского сленга, американских финансистов и американских манер. Он заходил позавтракать или пообедать всегда, когда ему некуда было идти, и с молчаливой признательностью даже убедил сестру однажды побеседовать по телефону с Николь, которая была польщена вниманием столь высокопоставленной особы.
Они договорились, что когда Николь уедет в больницу, он останется в квартире и составит Нельсону компанию — договорённость, которую Николь не одобрила, так как и Нельсон, и граф Чики были неравнодушны к выпивке. Но в день, когда всё было решено, граф Чики принёс прекрасную новость о том, что его кузен устраивает одну из своих знаменитых вечеринок на реке Сене, и что супруги Келли туда приглашены и — самое приятное! — вечеринка состоится не завтра, а через три недели после того, как Николь должна была родить! Поэтому, как только Николь уехала в больницу, граф Чики въехал в квартиру.
Родился мальчик. На некоторое время Николь забыла обо всех остальных людях; они её больше не интересовали. Она и сама удивилась тому, что у неё проявился подобный снобизм — всё казалось ей скучным и пошлым по сравнению с новой личностью, которую по восемь раз на дню подносили к её груди.
Через две недели она вернулась на квартиру с ребёнком, но граф Чики и его паж всё равно остались. Как бы само собой разумелось — здесь скрывалась некая тонкость европейского воспитания, решили Келли — что он будет жить у них на иждивении вплоть до вечеринки. В квартире было тесновато и Николь хотела, чтобы граф съехал — но ей не хотелось рисковать лестным приглашением. «Если уж бываешь в обществе, то это должно быть самое лучшее общество» — думала она.
До вечеринки оставался день. Николь лежала в шезлонге, а граф Чики рассказывал о планах на завтрашний вечер — видно было, что он занимал не последнюю роль в их составлении.
— Каждый гость в качестве пропуска на борт судна должен будет первым делом выпить два коктейля в американском стиле.
— Но я думала, что самые модные французы — Фабург, Сен-Жермен и прочие — не пьют коктейлей?
— Моя семья старается идти в ногу со временем. Мы переняли некоторые американские традиции!
— Кто будет на вечеринке?
— О, весь Париж!
Перед ее глазами проплывали образы светской хроники. На следующий день она не смогла устоять перед искушением упомянуть о приближающемся событии в разговоре с доктором. Но его реакция показалась ей даже оскорбительной — во взгляде врача читались недоверие и изумление.
— Простите, правильно ли я вас понял? — переспросил он. — Правильно ли я понял, что вы собираетесь на вечерний бал?
— Да! — недоумённо ответила она. — А почему вы об этом спрашиваете?
— Милая моя, вам нужно как можно меньше двигаться — по крайней мере, ещё две недели. Нужно избегать любых нагрузок — в частности, я не рекомендую вам танцевать.
— Но это смешно! — воскликнула она. — Прошло уже три недели! Эстер Шерман поехала в Америку через…
— Это не имеет значения, — перебил он. — Каждый случай — особый. У вас возникли некоторые обстоятельства, в силу которых вам нужно следовать моим предписаниям.
— Но я собиралась пробыть там всего пару часов — разумеется, я должна быть дома с Санни…
— Вам не следует выходить из дома даже на пару минут!
Он говорил совершенно серьёзно, и она поняла, что он был прав; тем не менее, она не стала рассказывать Нельсону о разговоре. Вместо этого она сказала, что очень устала и поэтому, возможно, никуда не пойдёт, и провела беспокойную ночь, взвешивая своё разочарование и свой страх. Проснувшись утром, чтобы покормить Санни, она подумала: «Всего-то надо сделать десяток шагов от лимузина к креслу и посидеть там полчасика…»
В последнюю минуту она взглянула на светло-зелёное вечернее платье от Коллет, висевшее на спинке стула в спальне — и не смогла устоять. Она поехала.
Николь поняла, что совершила ошибку, завидев суету и суматоху уже при входе, где гостям предлагались «входные» коктейли, выпиваемые со всем подобающим случаю весельем. На судне вообще не было предусмотрено «сидячих» мест и, поприветствовав хозяев, Нельсон с трудом отыскал для нее стул на палубе. Она села, и легкая слабость сейчас же прошла.
Она была рада, что всё-таки пошла. Судно было увешано хрупкими фонариками, свет которых смешивался с пастельной темнотой под многочисленными мостами и светом отражавшихся в темной Сене звёзд — всё напоминало сон ребёнка из «Тысячи и одной ночи». Толпы зевак собрались по обоим берегам, голодными взорами провожая удаляющееся судно. Целые армии бутылок шампанского торопливо маневрировали стройными взводами туда и сюда, а музыка вместо того, чтобы быть навязчиво-громкой, наплывала на гостей с верхней палубы, подобно оплывающему воску. Она вдруг заметила, что они были не единственными американцами среди гостей; на палубе были мистер и миссис Майлс, которых они не видели уже несколько лет.
Там были и другие старые знакомые. Она почувствовала лёгкое разочарование. А что, если эта вечеринка была не самой шикарной вечеринкой маркиза? Она припомнила, что ей обещали. Она спросила у графа Чики, который был рядом с ней, какие здесь есть знаменитости? Но, указав на нескольких человек, о которых она подумала, что это весьма известные люди, она получила весьма уклончивый ответ, что эти уже уехали, те прибудут позже, а остальные не смогут прийти. Ей показалось, что на другом конце салона она узнала ту самую девушку, устроившую сцену в кафе «Париж», в Монте-Карло, но она не была уверена; судно совершило слабое, практически незаметное движение, и она почувствовала, как её вновь одолевает слабость. Она послала за Нельсоном, чтобы тот отвёз её домой.
— Конечно, поезжай прямо сейчас! И не жди меня, сразу ложись спать — я тоже сразу лягу, как только приду!
Он передал её с рук на руки сиделке, которая помогла ей подняться на второй этаж и быстро её раздела.
— Я нечеловечески устала, — сказала Николь. — Не могли бы вы убрать моё ожерелье?
— Куда?
— В шкатулку с драгоценностями, она на трюмо.
— Но там нет никакой шкатулки, — миг спустя произнесла сиделка.
— Ну, тогда посмотрите в ящике!
Трюмо было полностью обшарено, но все усилия были тщетны.
— Не может быть, чтобы её здесь не было, — Николь попыталась подняться, но у неё не хватило сил, и она вновь легла на кровать. — Пожалуйста, посмотрите получше. Ведь там все наши драгоценности — и мамины, и мои.
— Простите, миссис Келли! Но здесь нет ничего даже отдалённо напоминающего то, что вы ищете!
— Разбудите горничную!
Горничная ничего не знала; затем, после настойчивых расспросов, она кое-что вспомнила. Через полчаса после ухода мадам паж графа Саролаи ушел из дома вместе со своим чемоданом.
Её скрутило от резкой и неожиданной боли — спешно вызвали доктора, но он не смог ничем помочь. Ей показалось, что прошли часы до того, как домой приехал смертельно-бледный, с диким взором, Нельсон и прошёл прямо в спальню.
— Как ты думаешь… — начал он; затем он заметил в комнате доктора. — Что случилось?
— О, Нельсон, мне так плохо, и мои драгоценности пропали, и паж Чики тоже пропал. Я позвонила в полицию… Может, Чики знает, куда он скрылся?
— Чики никогда не переступит порог этого дома! — медленно проговорил Нельсон. — Как ты думаешь, чья это была вечеринка? Не угадаешь! — он дико захохотал. — Это была наша вечеринка — наша, понимаешь ты, наша! Мы пригласили всех этих людей — мы об этом не знали, но тем не менее, это мы всех угощали!
— Майнтенан, монсеньор, иль не фа па экситьер мадам… — начал было доктор.
— Мне показалось странным, что маркиз уехал так рано, но я до самого конца ничего не подозревал. Он был всего лишь гостем — его пригласил Чики. Когда все разъехались, официанты и музыканты стали подходить ко мне и спрашивать, когда они могут прислать мне счета. А этот проклятый Чики имел наглость заявить, что думал, будто я обо всём давно уже знаю! Он сказал, что обещал мне лишь устроить такую же, как и у его кузена, вечеринку, и пригласить туда свою сестру и маркиза! Сказал, что, возможно, я был пьян, когда он мне это говорил, или что я плохо понимаю по-французски — будто мы хоть раз разговаривали с ним не по-английски!
— Не плати! — сказала она. — Забудь об этом!
— Я сказал им тоже самое, но они заявили, что подадут на меня в суд — все эти люди с судна и прочие. Они хотят получить двенадцать тысяч долларов.
Ей вдруг стало легче.
— Ах, уйди! — крикнула она. — Мне всё равно! Украли все мои драгоценности, и мне плохо, плохо, плохо!
IV
Я рассказываю вам о путешествии, и географическим элементом повествования никак нельзя пренебречь. Герои уже посетили Северную Африку, Италию, Ривьеру, Париж и те места, что находятся между ними; не удивительно, что в конце концов Келли отправились в Швейцарию. Ведь Швейцария — это страна, где мало что начинается, зато многое заканчивается.
Хотя до этого момента выбор следующей точки маршрута был почти произвольным, в Швейцарию Келли отправились потому, что это было необходимо. Когда в один весенний день они прибыли к озеру, являющемуся центром Европы, они были женаты чуть больше четырех лет. Дышащее спокойствием место, идиллические пейзажи, горы на заднем плане и голубая, как на открытке, вода, — вода, собравшая под своей поверхностью все беды и несчастья, принесенные к озеру людьми со всех уголков Европы. Болезни, усталость — всё, всё в воду… На берегах озера располагались школы, и молодежь плескалась в воде и загорала на солнечных пляжах; там же находилась и темница Боннивара, и родной город Кальвина, а духи Байрона и Шелли по ночам до сих пор витали где-то неподалёку от этих сумрачных берегов. Но Женевское озеро, к которому прибыли Николь и Нельсон, было самым безотрадным — это был край лечебниц и санаториев.
Мало того, что удача повернулась к ним спиной — по глубокомысленной прихоти судьбы в тот же миг их подвело и здоровье. Николь лежала на балконе отеля, медленно возвращаясь к жизни после двух удачных операций, а Нельсон боролся с желтухой в больнице, находящейся в двух милях от отеля. Благодаря оставшимся у него к двадцати девяти годам силам кризис миновал, но впереди его ждали месяцы тихого существования выздоравливающего. Они часто задумывались о том, почему из всех, кто в поисках удовольствий кочевал по Европе, несчастье выбрало именно их?
— В нашей жизни было слишком много людей, — сказал Нельсон. — Мы никогда не умели от них защищаться. Мы были так счастливы в тот первый год, когда не видели никого, кроме друг друга.
Николь согласилась.
— Если бы только мы могли оказаться в одиночестве… Совсем одни… Тогда бы мы жили только для себя. Мы попробуем — правда, Нельсон?
Но были и другие дни, когда им отчаянно не хватало общества, и они скрывали это желание друг от друга. Дни, когда они смотрели в глаза наполнявшим отель толстым, истощённым, искалеченным и покореженным судьбой людям всех национальностей, ища хотя бы одно интересное лицо. Для них началась новая жизнь, заключавшаяся в ежедневных визитах врачей, в прибытии почты и газет из Парижа, в коротких прогулках к деревеньке на холме. Иногда на фуникулёре они поднимались к границе территории санатория, где на берегу озера располагался «курзал», пляж с зелёной травкой, теннисные корты и остановка экскурсионных автобусов. Они читали книжки издательства «Таухниц», издания Эдгара Уоллеса в жёлтых обложках; каждый день в один и тот же час они наблюдали за купанием ребёнка; три раза в неделю усталый и медленный оркестр играл в фойе после обеда, и больше ничего не происходило.
Иногда они слышали гулкий шум, доносившийся с покрытого виноградниками противоположного берега озера, и это означало, что из пушек разгоняли тучи, чтобы надвигающаяся гроза не побила виноград. Дождь начинался быстро — сначала с небес падали первые капли, затем почти мгновенно начинался ливень и потоки воды с окрестных холмов громко стекали по дорогам, смывая пыль и таща за собой камешки. С тёмного, пугающего неба приходил дождь, затем следовали дикие, яростные молнии и гром, который, казалось, разрывал мир на части — а затем рваные, бессильные тучи уносились ветром дальше и исчезали где-то за отелем. В пелене дождя полностью исчезали и горы, и озеро; в темноте, среди шума и хаоса, отель сиротливо припадал к земле.
Во время одной из таких гроз, когда простое открытие двери на улицу впускало в холл настоящий торнадо из дождя и ветра, Келли впервые за несколько месяцев увидели в отеле знакомые лица. Они сидели внизу вместе с другими жертвами перегоревших нервов, и им стало известно о прибытии двух новых пациентов — мужчины и женщины, в которых они узнали ту самую пару, чьи пути с тех пор уже несколько раз пересекались с их собственными после первой встречи в Алжире. И у Николь, и у Нельсона одновременно возникла одна и та же мысль. Казалось, судьба распорядилась так, что именно здесь, в этом Богом забытом месте, они наконец должны познакомиться. Келли испытующе посмотрели на новичков и заметили, что остальные пациенты смотрят на них точно также. Но что-то удержало Келли от немедленного знакомства. Кто, как не они, только что жаловались друг другу, что в их жизни было слишком много людей?
Позже, когда гроза утихла и превратилась в моросящий дождик, Николь вдруг обнаружила, что сидит на веранде, совсем рядом с девушкой. Закрывшись книгой и притворяясь, что читает, она тщательно рассмотрела лицо девушки. Оно сразу же показалось ей интересным: лицо было приятным, но неспокойным, взгляд девушки торопливо скользил по людям, как бы прикидывая, представляют ли они собой хоть какую-нибудь ценность? «Ужасная эгоистка», — с невольным омерзением решила про себя Николь. Щёки девушки были бледны, а под глазами были нездоровые темные мешки; всё это, вкупе с заметной дряблостью рук и ног, создавало неприятное впечатление глубокого нездоровья. Её одежда была не из дешёвых, но носила она её несколько неряшливо, словно подчёркивая, что то, что думают о ней окружающие, не имеет для неё никакого значения.
В общем, Николь решила, что девушка ей не нравится; она была рада, что не заговорила с ней. Но её удивило, что она не заметила все это раньше.
За обедом она поделилась впечатлениями с Нельсоном, и тот согласился.
— Я случайно наткнулся на её мужа в баре и заметил, что он тоже не пьёт ничего, кроме минеральной воды; я решил с ним заговорить. Но рассмотрев его в зеркале, я решил, что не стоит. Он выглядит таким слабым и самовлюблённым, что это просто отталкивает — это человек из тех, которым надо выпить полдюжины коктейлей, чтобы продрать глаза и освободить язык.
Дождь прекратился сразу же после ужина, и снаружи воцарилась чудесная ночь. Им очень захотелось на воздух, и они вышли в тёмный сад. Идя по аллее, они заметили, что объекты их недавних наблюдений, увидев их, быстро удалились с аллеи на одну из боковых тропинок.
— Не думаю, что им хочется с нами познакомиться — как, впрочем, и нам с ними, — рассмеялась Николь.
Келли бродили среди кустов диких роз и невидимых в темноте мокрых, сладко пахнущих, цветов. Там внизу, у озера, сияло ожерелье огней Монтрё и Виве, а чуть подальше, в туманной дымке, светилась Лозанна. Неясное мерцание на противоположном берегу было Эвианом, а за ним уже была Франция. Откуда-то снизу — наверное, из «курзала» — доносились звуки громкой танцевальной музыки; они узнали мелодию, хотя новинки попадали сюда лишь через несколько месяцев после появления, и для них это было единственное эхо происходящего за океаном.
Над горами, над арьергардом тёмных грозовых туч, поднялась луна, и озеро засверкало; музыка и далёкие огни были как надежда, как волшебная далекая планета, с которой дети видят мир. В своих сердцах Нельсон и Николь оглянулись назад, в то время, когда жизнь казалась им надеждой. Она тихо взяла его за руку и притянула поближе.
— Мы снова станем такими же, — прошептала она. — Мы попробуем, правда?
Она умолкла, заметив, как неподалёку остановились две тёмные тени и тоже стали молча смотреть на лежавшее внизу озеро.
Нельсон обнял Николь и прижал её к себе.
— Всё вышло так потому, что мы не понимали, что мы делаем, — сказала она. — Мы сами уничтожили мир, любовь и здоровье, одно за другим. Если бы мы понимали, если бы нашёлся хоть кто-то, кто сказал бы нам об этом — я верю, мы бы его услышали. Я бы старалась изо всех сил.
Последние тучи уносились вдаль, за Бернские Альпы. И внезапно запад окрасился последними бледными лучами заходящего солнца. Нельсон и Николь обернулись, и одновременно с ними, как раз в тот миг, когда ночь стала светлой, как день, обернулась и та, другая, пара. Затем наступила темнота, раздался последний гулкий раскат грома, а из уст испуганной Николь раздался резкий крик. Она бросилась к Нельсону — и даже в темноте она увидела, что его лицо тоже было бледным и напряжённым.
— Ты видел? — крикнула она. — Ты их видел?
— Да!
— Они — это мы! Они — это мы!! Ты видел?!
Дрожа, они уцепились друг за друга. Тёмная масса гор поглотила тучи; оглянувшись вокруг, Николь и Нельсон под мирным светом луны увидели, что рядом с ними никого уже нет.
Оригинальный текст: One Trip Abroad, by F. Scott Fitzgerald.