Ф.Скотт Фицджеральд
Гости невесты
Короткая шаблонная записка начиналась так: «Я хочу, чтобы ты узнал обо всем первым». Для Майкла она стала двойным ударом, потому что записка извещала о помолвке и неминуемо следующей за ней свадьбе, которая, кроме всего прочего, должна была состояться не в Нью-Йорке — что было бы благопристойно, а, главное, далеко! — а прямо здесь, в Париже, как говорится, у Майкла «под носом», не в обиду «Протестантской епископальной церкви Святой Троицы» на авеню Георга V будь сказано. Свадьба была назначена через две недели, в начале июня.
Сначала Майкл испугался и ощутил в животе пустоту. Когда утром он выходил из отеля, влюбленная в его прекрасный, хорошо очерченный профиль и непринужденные манеры горничная почувствовала некую несвойственную ему рассеянность, которая, казалось, висела над ним облаком. Как в тумане, он пошел в банк, в котором служил; купил в магазине Смита на Рю-де-Риволь детектив и недолго, но с интересом, понаблюдал за тем, как исчезала панорама поля какой-то битвы в окне туристической компании; вступил в перепалку с приставучим греком-коммивояжером, пытавшимся всучить ему несколько «вполне невинных» открыток, которые при ближайшем рассмотрении, естественно, оказались порнографическими.
Но испуг всё-таки продолжался. Через некоторое время он осознал, что это был страх навсегда остаться несчастным. С Каролиной Дэнди он познакомился, когда ей едва исполнилось семнадцать. Он владел ее юным сердцем на протяжении всего ее «дебютного сезона» в нью-йоркском «высшем свете», а затем он её потерял — медленно, трагично, неизбежно, потому что у него не было денег и он не умел их зарабатывать; потому что даже при самых благоприятных обстоятельствах он не смог «себя найти»; потому что, любя его до сих пор, Каролина утратила веру в него и стала на него смотреть как на нечто трогательное, пустое и жалкое, находящееся вне сияющего течения жизни, к которому она сама неизбежно тянулась.
Его единственной опорой в жизни была её любовь, и он протягивал к ней свои слабые руки; опора разрушилась, но он продолжал цепляться за обломки и был унесен в море и прибит волнами к берегам Франции, всё ещё сжимая обломки в руках. Он нес их с собой по жизни в виде фотографий, пачки старых писем и любви к слащаво-сентиментальной песенке «Среди моих сувениров». Он не заводил никаких отношений с другими девушками, словно Каролина могла как-нибудь узнать об этом и отплатить ему взаимной преданностью. Эта записка извещала, что он потерял ее навсегда.
Утро выдалось чудесное. Хозяева магазинов с Рю-Кастильон прогуливались по тротуарам и глазели вверх, поджидая, пока «Граф Цеппелин» во всем блеске своей славы, как символ побега от Земли и разрушения — побега, если это необходимо, путем разрушения — явится в парижском небе. Он слышал, как одна дама произнесла по-французски, что ее вовсе не удивит, если окажется, что все эти полеты были затеяны с одной-единственной целью — разбомбить Париж. Затем он услышал другой — хриплый, смеющийся — голос, и у него похолодело в животе. Как-то неестественно дергаясь, он оказался лицом к лицу с Каролиной Дэнди и ее женихом.
— Как кстати, Майкл! Как кстати! Мы как раз обсуждали, где ты можешь быть? Я узнавала в «Гэрэнти Траст», и в «Морган и Ко», и даже послала письмо в «Нэйшнл Сити».
И почему они не пошли в другую сторону? Почему не пошли в прямо противоположную сторону, вниз по Рю-Кастильон, мимо Рю-де-Ривали, через сады Тюильри — быстро, как ветер, пока их фигуры не поблекли и не растворились бы в солнечном свете там, за рекой?
— Это Гамильтон Резерфорд, мой жених.
— Мы уже встречались.
— В баре «Пэт», не правда ли?
— И еще прошлой весной в баре отеля «Ритц».
— Майкл, где же ты прятался?
— Здесь…
Яркие картины его предыдущих встреч с Гамильтоном Резерфордом, быстрая последовательность образов и фактов. Он припомнил, что слышал, как Резерфорд купил место на бирже в 1920 году за 125 тысяч, взятых взаймы, и прямо перед биржевым крахом 1929 года продал его за полмиллиона. Он был не так красив, как Майкл, но выглядел привлекательным, уверенным в себе и вполне подходил Каролине по росту; а Майкл во время танца всегда казался рядом с Каролиной малышом.
Тем временем Резерфорд говорил:
— Нет, я бы очень хотел, чтобы вы пришли на мальчишник! Я снял бар в отеле «Ритц» на всю ночь. Кроме того, после венчания мы устраиваем прием и завтрак в отеле «Георг V».
— А еще, Майкл, Джордж Пакман послезавтра устраивает вечеринку в Ше-Виктор, и я хочу, чтобы ты не стеснялся и приходил. А в пятницу приходи на чай к Джебби Вэст: она бы и сама тебя пригласила, если бы знала, что ты в Париже. Скажи, в каком отеле ты остановился, чтобы мы могли послать тебе приглашение? Видишь ли, свадьбу мы решили устроить в Париже лишь потому, что мама больна и живет тут в пансионе, и вся семья живет здесь же, в Париже. Кроме того, мать Гамильтона тоже здесь…
Ох, эта семья! Они все, за исключением её матери, его ненавидели и никогда не одобряли его ухаживаний. Какой мелкой пешкой был он в этой игре кланов и денег! Он вспотел от унижения. Несмотря на все его беды, он все же стоил стольких приглашений и забот, но не более того. Он неистово забормотал о том, что ему «уже пора».
Затем случилось это — Каролина видела его насквозь, и он знал, что она его видела… Она видела, как глубока была его рана, и что-то внутри у неё дрогнуло, пробежало легкой тенью по её губам и мелькнуло в у неё глазах. Его страдание глубоко её тронуло. Все незабываемые мечты первой любви вновь подняли шторм у неё внутри; сердца их на мгновение слились в одно целое, соединившись через два фута парижского солнечного света, разделявшего их в пространстве. Она уцепилась за руку жениха, чтобы ощутить, что он рядом, и обрести защиту от нахлынувших на нее воспоминаний.
Они разошлись. Сначала Майкл чуть ли не бежал, но минуту спустя остановился, притворившись, что рассматривает витрину. На самом деле он смотрел на их быстро удалявшееся в направлении Вандомской площади отражение в стекле — вот они, люди, у которых много дел!
У него тоже было много дел — ему надо было зайти в прачечную.
«Нельзя дважды войти в одну и ту же реку, — сказал он сам себе. — Она никогда не будет счастлива в браке, а я вообще никогда не буду счастлив».
Те два года, когда он по-настоящему жил — то время, когда он и Каролина любили друг друга — вновь к нему вернулись, как возвращается время в эйнштейновой физике. Снова всплыли на поверхность невыносимые воспоминания. Он вспомнил поездку на Лонг-Айлэнд, как ярко светила луна в тот день; вспомнил о том, как счастливы они были в Лэйк-Плэсид, где оба чуть не отморозили щеки, но как хорошо было потом, в отеле у камина! И ещё он вспомнил о полном отчаяния вечере в маленьком кафе на 48-ой улице, в один из последних горьких месяцев, когда брак для них стал уже абсолютно несбыточной мечтой.
— Войдите, — громко сказал он.
Вошел консьерж с телеграммой; он не слишком церемонился, поскольку одежда мистера Карли была старой и изношеной. Мистер Карли дал ему какую-то мелочь на чай; мистер Карли был невыгодным клиентом.
Майкл прочитал телеграмму.
— Ответ будет? — спросил консьерж.
— Нет, — сказал Майкл и затем, не помня себя от радости: — Взгляните!
— Соболезную, — сказал консьерж. — Ваш дед скончался.
— Да. И это означает, что теперь у меня четверть миллиона долларов!
Дед опоздал всего на месяц, и после первой вспышки радости печаль Майкла усилилась. Он не мог заснуть в эту ночь и лежал, слушая, как бесконечно длинная процессия циркачей бесконечно долго передвигается по улице с одной парижской ярмарки на другую.
Когда затих грохот последнего циркового фургона и углы мебели осветились пастельно-голубыми красками рассвета, он всё ещё думал о взгляде, брошенном на него Каролиной в то утро — взгляде, который, казалось, говорил: «О, почему ты ничего не смог сделать? Почему ты не стал сильнее и не сделал меня своей женой? Неужели ты не видишь, как я об этом жалею?»
Кулаки Майкла сжались.
— Что ж, я до последнего мгновения не сдамся, — прошептал он. — До сих пор меня преследовали неудачи, но, может быть, теперь это прекратится? Человек получает то, что он может взять, и всё зависит лишь от предела его сил — даже если я её не получу, она пойдет под венец с частицей меня в своем сердце!
II
Вот почему он пришел на вечеринку в Ше-Виктор, поднялся по лестнице и вошел в небольшое помещение за баром, где официанты только собирались накрывать столы для коктейля. Он пришел слишком рано; кроме него в залебыл только один высокий худощавый мужчина лет пятидесяти. Они разговорились:
— Вы пришли на вечеринку Джорджа Пакмана?
— Да, меня зовут Майкл Карли.
— А меня зовут…
Майкл не расслышал имени. Они взяли по коктейлю и Майкл вслух предположил, что жених и невеста сейчас где-нибудь весело проводят время.
— Наверное, даже слишком весело, — согласился собеседник, нахмурившись. — Я не могу понять, как им удается это выдерживать? Мы все находимся в одной и той же лодке; пять дней сумасшедшей жизни там, затем ещё две недели в Париже. Вы… — он запнулся, робко улыбнувшись в качестве извинения — вы, надеюсь, простите меня, если я скажу, что ваше поколение слишком много пьет!
— Только не Каролина!
— Согласен. Все, кроме Каролины! Она может выпить один коктейль и бокал шампанского — не больше, слава Богу! Но Гамильтон пьет слишком много, и вся эта толпа молодежи пьет слишком много. Вы ведь в Париже живете, верно?
— Сейчас — да, — ответил Майкл.
— Я не люблю Париж. Моя жена — точнее, моя бывшая жена, мать Гамильтона — живет в Париже.
— Так вы отец Гамильтона Резерфорда?
— Да, имею честь быть ему отцом. И я не отрицаю, что горжусь тем, что он сделал — если говорить об этом в двух словах.
— Да, конечно.
Майкл бросил нервный взгляд на четверых вошедших в этот момент в залу. Он вдруг вспомнил, что на нем был старый и изношенный костюм; только сегодня утром он смог заказать новый. Люди, вошедшие в залу, были богаты и идеально подходили друг другу — темноволосая, красивая девушка, смеявшаяся короткими, истерическими смешками, которую он уже где-то видел; двое уверенных в себе мужчин, чьи шутки неизменно касались вчерашнего вечера и намечавшихся на сегодня скандалов, как будто у обоих были главные роли в пьесе, растянувшейся на всю жизнь, из прошлого в будущее. Когда прибыла Каролина, Майклу удалось поговорить с ней лишь пару минут, но и этого было достаточно, чтобы заметить, что она, как и все остальные гости, выглядела напряженной и усталой. Под слоем пудры выступала бледная кожа; под глазами были мешки. Со смесью облегчения и уязвленного тщеславия он обнаружил, что его усадили далеко от нее, вообще за другой стол. Ему пришлось сначала немного осмотреться, чтобы ухватить нить застольной беседы. Окружавшие не принадлежали к той неоперившейся молодежи, среди которой он и Каролина раньше проводили время: мужчинам было уже за тридцать, и над ними витал дух обладания всем лучшим, что только мог предложить этот мир. Рядом с ним сидела Джебби Вест, с которой он был знаком; с другой стороны сидел какой-то весельчак, который тут же стал рассказывать Майклу о шутке, которая готовилась к мальчишнику: наняли одну француженку, которая должна была появиться в самый разгар веселья с ребенком на руках, крича: «Гамильтон, как ты мог меня бросить?» Майклу идея показалась и не забавной, и не свежей; но ее автор просто надрывался от смеха, предвкушая грядущее веселье.
На другом конце стола говорили о рынке — в тот день произошел еще один обвал на бирже, самый значительный с тех пор, как разразился кризис 1929 года. По этому поводу все подшучивали над Резерфордом: «Старик, какой ужас! Теперь, наверное, со свадьбой придётся подождать?»
Майкл спросил у соседа слева:
— А что, он действительно потерял много денег?
— Ну, точно никто не скажет. Он сильно уавяз, но он один из самых ловких молодых дельцов на Уолл-Стрит. Как бы там ни было, никто и никогда не скажет правду.
За ужином шампанское лилось рекой, и через некоторое время все стали очень веселыми; был достигнут приятный уровень общительности, но Майкл видел, что все эти люди слишком устали, чтобы их могло развеселить что-нибудь обыкновенное. Неделями они пили коктейли перед едой, как американцы; вино и бренди, как французы; пиво, как немцы; виски с содовой, как англичане. И так как им всем было вовсе не по двадцать лет, эта нелепая смесь превращалась в нечто вроде гигантского коктейля из кошмарного сна, служившего лишь для того, чтобы выбросить из их сознаний воспоминания об ошибках прошлой ночи. И это говорило о том, что на вечеринке не было весело; всё веселье создавали те немноге, кто не пил вообще.
Но Майкл ни капельки не устал, а шампанское подняло ему настроение и сделало боль не такой острой. Он не бывал в Нью-Йорке уже восемь месяцев, и танцевальная музыка была ему в основном незнакома — но с первыми аккордами старой песенки «Раскрашенная кукла», под которую он и Каролина прошли через столько счастливых и драматически-отчаянных мгновений летом прошлого года, он подошел к столику, за которым сидела Каролина, и пригласил ее на танец.
Ей очень шло платье из тонкой небесно-голубой ткани; близость ее густых, жестких волос, её нежных и в то же время холодных серых глаз сделала его тело неловким; ноги почти не сгибались и он споткнулся в самом начале танца. На мгновение ему показалось, что им нечего сказать друг другу. Ему хотелось рассказать о наследстве, но он понимал, что время для такого разговора было неподходящим; Каролина была еще к нему не готова.
— Майкл, как приятно вновь с тобой танцевать!
Он натянуто улыбнулся.
— Я так рада, что ты пришел, — продолжила она. — Я боялась, что ты можешь сглупить и не прийти. Теперь мы с тобой можем быть просто хорошими друзьями, и это будет совершенно естественно. Майкл, мне так хочется, чтобы вы с Гамильтоном подружились!
Помолвка лишила ее чуткости; он никогда раньше не слышал, чтобы она говорила столько очевидных глупостей сразу.
— Я могу убить его без всяких угрызений совести, — сказал Майкл вполне светским тоном, — но он выглядит неплохим человеком. Он, что называется, «в порядке». И единственное, что я хотел бы сейчас узнать: что же случается с такими, как я — с теми, кто не умеет забывать?
Произнеся это, он вдруг не смог сомкнуть губы и стал бросать быстрые взгляды вокруг. Каролина заметила это и затрепетала, будто сегодня утром случилось совсем не то, что случилось, будто это утро было другим.
— Ты так сильно переживаешь? Да, Майкл?
— Да.
В то мгновение, когда он сказал это — голосом таким низким, что казалось, будто он исходил откуда-то из области его ботинок — они уже не танцевали, а просто цеплялись друг за друга. Затем она отвернулась от него и губы ее сжались в какое-то неестественное подобие улыбки.
— Я сначала не знала, что делать, Майкл. Я рассказала Гамильтону о тебе — как мы любили друг друга — но это ничуть его не обеспокоило, и это правильно. Потому что мы уже далеко друг от друга — по крайней мере, я от тебя… Однажды солнечным утром ты проснёшься и поймешь, что все закончилось — совсем как я.
Он упрямо покачал головой.
— О, да! Мы не были созданы друг для друга. Я очень легкомысленная и мне нужен кто-то вроде Гамильтона — тот, кто будет принимать решения. Вот причина, которая важнее даже чем вопрос…
— Денег?
Он почти решился рассказать ей, что случилось, но что-то ему подсказало, что время еще не пришло.
— А что, по-твоему, случилось бы, встреться мы с тобой завтра? — беспомощно спросил он. — Что вообще, по-твоему, только что произошло? Мы ведь только что растворились друг в друге, как это случалось и раньше, мы только что были одним целым, одним и тем же человеком, с одной и той же кровью, текущей по нашим венам!
— Не надо! — попросила его она. — Ты не должен так говорить; всё уже решено. Я всем сердцем люблю Гамильтона. То, что произошло, означает лишь то, что я не забыла того, что было, и что мне очень тебя жаль — и себя тоже, но ведь мы уже стали прошлым!
Через ее плечо Майкл увидел мужчину, приближавшегося, чтобы пригласить Каролину. В панике Майкл попытался увести ее в танце подальше, но «похититель» неизбежно приближался.
— Мне нужно поговорить с тобой наедине, всего лишь минуту! — быстро сказал Майкл. — Когда мы сможем увидеться?
— Завтра я иду на чай к Джебби Вэст, — прошептала она в тот миг, когда мужчина вежливо похлопал Майкла по плечу и пригласил ее на танец.
Но Майклу не удалось поговорить с ней за чаем у Джебби Вэст. Резерфорд всё время торчал рядом и все время с ней разговаривал. Они уехали с вечеринки раньше всех, а на следующее утро с первой почтой прибыло приглашение на свадьбу.
Затем Майкл, совершенно отчаявшись, решился на смелый, граничащий с дерзостью, шаг: он написал Гамильтону Резерфорду, прося его встретиться с ним следующим вечером. В коротком телефонном разговоре Резерфорд выразил согласие, но был готов встретиться лишь через день. До свадьбы оставалось всего шесть дней.
Встреча была назначена в баре отеля «Вена». Майкл заранее подготовился к разговору. Он собирался сказать: «Послушайте, Резерфорд! Вы понимаете, что взваливаете на себя этой женитьбой? Вы понимаете, сколько горя своей невесте — и неприятностей себе! — вы принесёте, уговорив её выйти замуж за человека, к которому у неё не лежит сердце?» Майкл должен был объяснить, что барьер между ним и Каролиной был непрочным и в данный момент он уже рухнул; он хотел потребовать, чтобы всё дело без всяких подтасовок было изложено Каролине, пока ещё не слишком поздно.
Резерфорд после такого разговора должен был оказаться в ярости — понятно, что должна была последовать жуткая сцена, но для Майкла речь шла о его собственной жизни и смерти; он должен бороться за свою жизнь!
Придя в бар, Майкл обнаружил, что Резерфорд разговаривает с каким-то пожилым мужчиной, которого Майкл уже встречал на нескольких вечеринках.
— Я видел, что случилось с большинством моих друзей, — говорил Резерфорд, — и решил, что со мной этого не произойдет! Этого не так уж трудно избежать: берешь в жены разумную девушку, объясняешь ей, что к чему и выполняешь свои обязанности от точки до точки, играя строго по правилам. Это и называется браком! А если с самого начала будешь обращать внимание на любую чепуху, то получишь постоянное «временное перемирие», и через пять лет муж либо ускользнет, либо окажется у жены под каблуком, то есть вместо брака выйдет обычная кутерьма и все такое прочее.
— Верно! — энергично согласился его собеседник. — Гамильтон, мальчик мой, ты абсолютно прав!
Кровь Майкла медленно вскипала.
— Не кажется ли вам, — холодно осведомился он, — что ваши взгляды вышли из моды лет этак сто назад?
— Нет, не кажется, — резко, но вежливо ответил Резерфорд. — Я современен также, как и любой другой. Если моя невеста этого захочет, я готов венчаться в следующую субботу на аэроплане!
— Вы вряд ли докажете современность своих взглядов таким способом. Женитьба на нежной и уязвимой женщине вам противопоказана!
— Нежной и уязвимой?! Женщины вовсе не так чертовски нежны и уязвимы, как об этом думаете вы! Это такие парни, как вы, нежны и уязвимы; это такими парнями, как вы, они вертят как хотят, играя на вашей преданности, вашей доброте и прочем. Они прочтут пару книжек, посмотрят несколько фильмов — лишь потому, что им больше нечем заняться — и станут говорить, что их душа гораздо «тоньше» вашей, а чтобы это доказать, они вырвут себе зуб, чтобы оставить его вам на память. Они нежны и уязвимы, словно горячие кони!
— Но Каролина действительно нежна и уязвима, — прерывающимся голосом возразил Майкл.
В этот момент человек, с которым разговаривал Резерфорд до прихода Майкла, встал, показывая, что ему уже пора. Резерфорд напомнил ему на прощание о каком-то чеке, откинулся на спинку стула и повернулся к Майклу, словно тот задал ему какой-то вопрос.
— Каролина не просто нежна и уязвима, — сказал он. — У нее ещё есть здравый смысл.
В его воинственных глазах, встретивших взгляд Майкла, блеснул холодный серый свет.
— Для вас, мистер Карли, все это звучит грубо; но мне кажется, что современный мужчина просто напрашивается на то, чтобы из него сделала ручную мартышку женщина, которая даже не получит удовольствия от низведения его до этого уровня. Сегодня чертовски мало мужчин, которые и после свадьбы заняты своими женами — а я как раз и собираюсь стать одним из таких мужей!
Майклу показалось, что пришло время завести разговор об изменившемся положении вещей:
— Вы сознаете всю ответственность, которую на себя берете…
— Конечно, да! — перебил его Резерфорд. — Ответственности я не боюсь! Я буду принимать все решения — ладно, сейчас я могу на это лишь надеяться — но, как бы там ни было, мои решения будут окончательными.
— А если вы с самого начала пошли не тем путем? — пылко спросил Майкл. — Что, если ваш брак не основан на взаимной любви?
— Кажется, я понимаю, что вы имеете в виду, — сказал Резерфорд всё также вежливо. — И раз уж вы сами решили затронуть этот вопрос, позвольте сказать вам: если бы вы и Каролина поженились, ваш брак не продержался бы и трех лет! Вы знаете, на чем была основана ваша любовь? На жалости! Вам было жаль друг друга. Жалость привлекательна для большинства женщин и некоторых мужчин, но думаю, что брак должен быть основан на надежде.
Он посмотрел на свои часы и встал со стула.
— Мне пора! Я договорился встретиться с Каролиной. Помните: жду вас послезавтра на мальчишнике!
Майкл почувствовал, что благоприятный момент миновал.
— То есть личные привязанности Каролины не имеют для вас никакого значения? — свирепо спросил он.
— Каролина утомлена и разочарована. Но она получила то, что хотела, и это — самое главное.
— Вы имеете в виду себя? — недоверчиво спросил Майкл.
— Да.
— Могу ли я спросить, давно вы стали тем, что ей нужно?
— Около двух лет назад.
Не дав Майклу времени на ответ, Резерфорд ушел.
Следующие два дня Майкл провел в пучине беспомощности. У него часто возникала мысль, что он не сделал чего-то, что смогло бы разрубить этот крепкий, затянувшийся прямо у него на глазах, узел. Он звонил Каролине по телефону, но она отвечала ему, что никак не может с ним увидеться до предпоследнего перед свадьбой дня, когда она обещала назначить ему свидание с глазу на глаз. И Майкл пошел на мальчишник — отчасти из-за того, что испугался перспективы ещё одного одинокого вечера в отеле, а отчасти воображая, что на этой вечеринке он будет ближе к Каролине, будет у нее «под рукой».
Бар отеля «Ритц» по случаю вечеринки был украшен французскими и американскими флагами; на одной из стен был повешен огромный белый холст, предназначавшийся для того, чтобы стены отеля не пострадали от обычая бить «на счастье» бокалы.
Дрожащие руки гостей расплескали первые коктейли, смешанные в баре, но позже, когда перешли к шампанскому, в зале стали слышаться волны смеха и отдельные всплески песен.
Майкл удивился, обнаружив, как сильно повлияли на его самооценку новый костюм, новый шелковый цилиндр и новая белоснежная сорочка. Он почувствовал, что его злость по отношению ко всем этим гораздо более богатым и самоуверенным людям уменьшилась. В первый раз с тех пор, как он покинул университет, он чувствовал себя богатым и уверенным, чувствовал себя частью всего этого — и даже решился принять участие в грубой шутке Джонсона, заключавшейся в появлении «вероломно покинутой» дамы, спокойно ожидавшей своего выхода в комнате за холлом.
— Мы не хотим заходить слишком далеко, — сказал Джонсон, — потому что у Гамильтона выдался и без того беспокойный денек. Говорят, нефтяные акции Фуллмана сегодня утром упали на 16 пунктов.
— И что, это как-то повлияло на Гамильтона? — с напускным равнодушием спросил Майкл, стараясь не показать, как его заинтересовала эта новость.
— Естественно, повлияло! Он сильно увяз; он всегда в чем-нибудь глубоко увяз. Это — рынок, и до сих пор удача шла за ним по пятам. Кажется, с месяц назад она всё же его оставила.
Стаканы наполнялись и опустошались уже гораздо быстрее, мужчины уже почти кричали друг на друга, перегибаясь через узкий стол. Напротив бара группа шаферов фотографировалась «на память», и после каждой вспышки комнату удушливыми волнами наполнял запах жженого магния.
— Ну, что ж, момент подходящий, — сказал Джонсон. — Помните: вы стоите у двери и удерживаете ее там, чтобы она не входила, пока мы не привлечем всеобщее внимание.
Он вышел в коридор, и Майкл послушно встал у двери. Через несколько минут снова появился Джонсон. У него на лице было весьма любопытное выражение.
— Да, такого я не ожидал…
— Что, девушки там нет?
— Нет, она там; но кроме нее там ещё одна девушка, которую мы не звали! Она хочет немедленно видеть Гамильтона Резерфорда и настроена весьма решительно.
Они вышли в холл. Девушка — с виду американка — уверенно сидела на стуле рядом с дверью. Она была в легком подпитии, но на лице её читалась готовность к решительным действиям. Её голова задергалась, когда она посмотрела на вошедших.
— Ну, вы сказали ему? — спросила она. — Имя — Мэрджори Коллинз, и оно ему хорошо известно. Я приехала издалека и хочу видеть его сейчас же, или получите такую кучу неприятностей, которой вам еще видеть не приходилось!
Она поднялась на ноги и встала, покачиваясь.
— Идите и скажите Гамильтону, — прошептал Джонсон Майклу на ухо. — Может, ему лучше действительно выйти? А я пока удержу её здесь.
Вернувшись к столу, Майкл наклонился к уху Резерфорда и сурово прошептал:
— Девушка по имени Мэрджори Коллинз находится в холле и говорит, что хочет вас видеть. Кажется, собирается устроить скандал.
Гамильтон Резерфорд заморгал; у него отвисла челюсть. Затем он медленно сжал губы и прерывающимся голосом сказал:
— Пожалуйста, не дайте ей войти! И позовите ко мне метрдотеля.
Майкл переговорил с метрдотелем и затем, не возвращаясь к столу, попросил принести пальто и шляпу. Снова оказавшись в холле, он молча прошел мимо Джонсона и девушки, и вышел из бара на Рю-Камбон. Он сел в такси и назвал адрес отеля, где остановилась Каролина.
Сейчас он должен быть рядом с ней. Не для того, чтобы принести плохие новости, а просто чтобы в тот момент, когда начнет рассыпаться ее карточный домик, рядом с ней оказался любящий её человек.
Резерфорд считал само собой разумеющимся, что Майкл был «мягкотелый» — что ж, у него хватит решимости, чтобы не отступиться от девушки, которую он любил, и воспользоваться представившимся случаем вновь завоевать ее сердце; разумеется, если этот случай не подразумевает выхода за рамки чести… Если она отвернется от Резерфорда, она всегда сможет встретить лицо Майкла.
Каролина находилась в номере; она была удивлена, когда Майкл позвонил из холла отеля. Она была одета и могла сейчас же спуститься к нему. Через мгновение она появилась — в вечернем платье, с двумя синими телеграммами в руках. Они сели в кресла; в холле не было никого, кроме них.
— Но… Майкл, неужели вечеринка уже кончилась?
— Нет. Мне захотелось увидеть тебя, вот я и ушел.
— Очень кстати, — дружелюбно, но без особой радости сказала она. — Потому что я только что звонила тебе в отель, чтобы передать, что завтра буду весь день занята — мы будем репетировать выход из церкви и ещё придется посидеть у портного, чтобы платье было готово к послезавтра. Так что хорошо, что мы можем поговорить прямо сейчас.
— Ты устала, — догадался он. — Видимо, не надо было мне приходить.
— Ничего страшного. Я жду Гамильтона — принесли телеграммы, которые могут оказаться важными. Он сказал, что придет «скоро», а это значит «в любую минуту» — так что я рада, что будет с кем поговорить до его прихода.
Майкл поёжился. Последняя фраза прозвучала безлично-равнодушно.
— Неужели тебе всё равно, когда он вернется?
— Конечно, нет! — рассмеявшись, ответила она. — Но ему об этом говорить не нужно, правда?
— Почему?
— Нельзя ведь начинать совместную жизнь с того, чтобы указывать ему, что он должен и что не должен делать!
— Но почему?
— Потому что ему это не понравится.
— По всей видимости, ему требуется не жена, а рабыня! — иронично заметил Майкл.
— Расскажи мне о своих планах, Майкл, — сменила тему Каролина.
— О моих планах?! Я ничего не жду от будущего, которое наступит для меня через день. Единственный настоящий план, который у меня когда-либо был, заключался в том, чтобы любить тебя!
Их взгляды встретились, и на Майкла упал взор, который был ему так хорошо знаком. Слова быстро вытекали прямо из его сердца:
— Позволь мне ещё раз сказать, как сильно я тебя любил — никогда ни минуты не колеблясь, никогда не думая о других. А сейчас, когда я думаю обо всех предстоящих мне годах — без тебя, безо всякой надежды! — мне просто не хочется жить дальше, моя дорогая Каролина. Раньше я мечтал о нашем доме, о наших детях, о том, как я буду держать тебя в своих объятьях и прикасаться губами к твоему лицу, к твоим рукам, к твоим волосам, которые раньше принадлежали мне — и я просто не могу теперь проснуться!
Каролина всхлипнула.
— Бедный Майкл — бедный Майкл!
Она протянула руку и легонько дотронулась пальцами до отворота его пиджака.
— Мне было так тебя жаль в тот вечер! Ты выглядел исхудавшим, и казалось, что тебе нужен новый костюм и тот, кто стал бы о тебе заботиться.
Она всхлипнула еще раз и огляделаего повнимательней.
— Ого! Кажется, на тебе новый костюм?! И новый цилиндр! Майкл, да ты просто шикарно выглядишь!
Она рассмеялась сквозь слезы — неожиданно весело.
— У тебя, должно быть, завелись деньги, Майкл? Ты выглядишь хорошо как никогда!
Он на мгновение возненавидел свою новую одежду из-за этой реакции Каролины.
— У меня действительно появились деньги. Дед оставил мне четверть миллиона долларов, — ответил он.
— Ах, Майкл! — воскликнула она. — Это просто великолепно! Не могу даже выразить, как я за тебя рада! Я всегда считала, что ты из тех, кто должен иметь деньги!
— Но, к сожалению, это произошло слишком поздно.
Вертящаяся дверь отеля застонала, и в холл вошел Гамильтон Резерфорд. Его лицо покраснело, а взгляд был бегающим.
— Здравствуй, дорогая; здравствуйте, мистер Карли!
Он наклонился и поцеловал Каролину.
— Я забежал на минутку, чтобы узнать, не было ли для меня каких-нибудь телеграмм? Вижу, уже принесли?
Взяв их в руки, он мимоходом заметил Карли:
— Там, в баре, случилось нечто странное, правда? Как я понял, надо мной хотели подшутить, но обоим шутникам пришла в голову одна и та же мысль.
Он открыл одну из телеграмм, затем сложил ее и повернулся к Каролине с лицом человека, разрывавшегося между двумя не терпящими отлагательства делами.
— Девушка, которой я не видел вот уже два года, сегодня вдруг решила вернуться, — сказал он. — Кажется, она собиралась меня — довольно неуклюже, впрочем — шантажировать, хотя я никогда не давал ей никаких обещаний.
— Что случилось?
— Метрдотель вызвал человека из полиции и через десять минут он утряс дело прямо в холле. На фоне французских законов о шантаже наши выглядят просто как лёгкий упрёк, и из этого я делаю вывод, что эта девица надолго запомнит свою поездку во Францию. Я решил рассказать тебе об этом — просто чтобы ты знала.
— Вы намекаете, что это устроил я? — резко спросил Майкл.
— Нет, — медленно ответил Резерфорд. — Нет. Скорее всего, вы просто оказались рядом… Но, раз уж вы здесь, я вам, пожалуй, расскажу кое-что более для вас интересное.
Он подал Майклу одну из телеграмм и распечатал другую.
— Это какой-то шифр? — недоуменно спросил Майкл.
— Конечно, шифр! Но за прошедшую неделю я уже выучил его наизусть. Эти две телеграммы вместе означают, что мне придется начать жизнь заново.
Майкл увидел, что лицо Каролины стало пепельно-серым, но она продолжала сидеть тихо, как мышь.
— Я сделал ошибку. Я слишком долго держал акции, — продолжил Резерфорд. — Поэтому, как вы можете заметить, мне тоже иногда не везет, мистер Карли! Кстати, мне рассказали, что вы получили наследство?
— Да, — ответил Майкл.
— Вот к чему мы пришли, — Резерфорд повернулся к Каролине. — Ты понимаешь, дорогая, что я не шучу и не преувеличиваю. Я потерял всё и теперь начинаю жизнь заново.
На нее уставились две пары глаз: ничего не выражавшие и не требовавшие — Резерфорда; голодные, трагические и умоляющие — Майкла. Она сразу же встала с кресла и с плачем бросилась в объятия Резерфорда.
— О, дорогой! Это ничего не значит! Так даже лучше; мне это даже нравится, мне правда нравится! Пусть так и начнется наша жизнь, так и надо! Прошу тебя, не огорчайся и не переживай!
— Хорошо, детка! — сказал Резерфорд, нежно проведя рукой по ее волосам; затем он высвободил руку из ее объятий.
— Я обещал вернуться на вечеринку, — сказал он. — Поэтому я говорю тебе «спокойной ночи» и хочу, чтобы ты поскорее легла в постель и увидела хорошие сны. Спокойной ночи, мистер Карли. Прошу прощения за то, что заставил вас вникать во все эти финансовые дела.
Но Майкл уже взял в руки шляпу и трость.
— Я еду с вами, — сказал он.
III
С утра ярко светило солнце. Смокинг Майклу еще не доставили, поэтому он чувствовал некий дискомфорт, идя перед многочисленными фото и кинокамерами, выстроившимися перед фасадом небольшой церкви на авеню Георга V.
Церковь была такой чистенькой и новенькой, что быть одетым «не как подобало» казалось непростительным промахом, и Майкл, бледный и трясущийся после бессонной ночи, решил, что будет лучше, если его никто не заметит; он встал в приделе, недалеко от входа. Отсюда он мог видеть спину Гамильтона Резерфорда, кружевное огнеподобное платье Каролины и жирную непрочную спину Джорджа Пакмана, которая, казалось, вот-вот обрушится на новобрачных.
Церемония шла очень долго, под шум ветра, колыхавшего веселые флажки и вымпелы над головами, под щедрыми лучами июньского солнца, косо падавшими сквозь высокие окна церкви на толпу празднично одетых людей внутри.
Как только процессия с новобрачными во главе начала свой путь к боковому приделу храма, Майкл с тревогой осознал, что выбрал именно то место, где каждый проходящий мимо, едва вырвавшись из официальной обстановки храма, сочтёт своим долгом не только его поприветствовать, но и заговорить, стряхивая с себя вынужденную парадную чопорность.
Так оно и вышло. Резерфорд и Каролина заговорили первыми. Резерфорд был серьезен, как только что обвенчанный, а Каролина была так прекрасна, что на мгновение Майкл потерял дар речи; она тихо плыла мимо родственников и друзей своей юности, оставляя прошлое позади и направляясь прямо к залитому солнцем церковному порталу, откуда начиналось ее будущее.
Майкл счел своим долгом пробормотать: «Поздравляю, от всей души поздравляю!» Затем пошли остальные, заговаривая по пути: старая миссис Дэнди, только что вставшая с одра болезни и прекрасно выглядевшая — или просто старавшаяся превозмочь болезнь, как это и подобало старой леди; отец и мать Резерфорда — расставшиеся десять лет назад, но шедшие рука об руку и гордо смотревшие друг на друга. Затем прошли все сестры Каролины со своими семьями, и маленькие племянники в коротеньких школьных мундирчиках, и все остальные; каждый что-нибудь говорил Майклу, потому что он всё ещё стоял, как истукан, на том самом месте, где расходилась процессия.
Ему стало интересно, что же будет после венчания? На разосланных приглашениях в качестве места проведения приема значился бар отеля «Георг V», а это было бог знает какое дорогое место. Решил ли Резерфорд, получив злополучные телеграммы, и дальше «держать марку»? Кажется, так оно и было — потому что вся процессия группами по три-четыре человека под ярким светом июньского солнца целенаправленно устремлялась куда-то дальше. На углу улицы длинные платья девушек порхали, как многоцветные бабочки на ветру. Девушки в ярком свете июньского полдня казались хрупкими паутинками. Их порхающие на ветру платья были прекрасны — они напоминали Майклу какие-то диковинные цветущие сады.
Майклу очень захотелось выпить; он вряд ли смог бы выдержать этот прием без выпивки. Нырнув в боковую дверь отеля, он спросил, где находится бар, и официант провел его туда какими-то свежевыстроенными длинными, по-американски выглядевшими галереями.
Но — как же так вышло? — бар не был пуст! Там было десять-пятнадцать мужчин и несколько девушек; все были только что из церкви, и всем хотелось чего-нибудь выпить. В баре подавали коктейли и шампанское — коктейли и шампанское Резерфорда, как выяснилось, потому что это именно он арендовал на всю ночь и бар, и танцевальный зал, и два огромных банкетных зала, и все лестницы — и вниз, и вверх, и даже все окна, выходившие на огромный парижский квартал. Майкл шел дальше и дальше, и присоединился к большой, неторопливо обменивавшейся репликами группе гостей. Через цветной туман фраз вроде: «Какая прекрасная свадьба!», «Моя дорогая, вы были просто великолепны!», «Вы счастливчик, Резерфорд!», он прошел сквозь толпу. Майкл подошел к Каролине, и она шагнула ему навстречу и поцеловала его прямо в губы — но он не почувствовал поцелуя; поцелуй был каким-то ненастоящим и тут же уплыл в никуда. Старая миссис Дэнди, которой он всегда нравился, на мгновение задержала его руку и поблагодарила за присланные ей в больницу цветы.
— Я прошу прощения за то, что сразу вам не написала; вы знаете, мы, старухи, ценим такие…
И цветы, и то, что она не написала даже коротенькой записки в ответ на любезность, и эта свадьба… Майкл видел, что теперь он, как и все остальные поклонники её дочери, перестал иметь для неё какое-либо значение; она выдала замуж уже пятерых дочерей и видела, как два брака разлетелись на куски — так что эта свадьба, так много значившая для Майкла, представлялась ей просто старой знакомой пьесой, в которой она уже не раз играла свою роль.
Шведский стол с шампанским был уже накрыт, а в ещё пустом танцевальном зале играл оркестр. Майкл сел рядом с Джебби Вэст; он был еще немного смущен тем, что на нем не было смокинга, но тут же заметил, что был не единственным, кто пренебрег этикетом — и ему стало легче.
— Не правда ли, Каролина была восхитительна? — начала разговор Джебби Вэст. — Она была такая сосредоточенная! Я спросила утром, не нервничает ли она, делая такой решительный шаг, а она сказала: «Почему я должна нервничать? Я ждала его предложения два года и сейчас просто счастлива — вот и всё».
— Значит, это правда, — печально сказал Майкл.
— Что?
— То, что вы только что сказали.
Это его ранило, но он так глубоко погрузился в свое горе, что не почувствовал раны.
Он пригласил Джебби на танец. В зале уже танцевали отец и мать Резерфорда.
— Мне стало немного грустно, — сказала она. — Эти двое не виделись много лет; он снова женился, она опять вышла замуж и даже успела еще разок развестись. Она приехала на вокзал, чтобы его встретить, когда он приехал к Гамильтону на свадьбу, и пригласила его остановиться в ее доме на Авеню-де-Буа вместе с целой кучей других гостей — это было вполне прилично и естественно — но он побоялся, что его нынешняя жена узнает об этом, и ей это вряд ли понравится, так что он остановился в отеле. Не кажется ли вам, что это немного грустно?
Спустя час или около того Майкл внезапно заметил, что наступил вечер. В одном углу танцевального зала установили целый ряд экранов, похожих на экраны в кинотеатрах, и фотографы принялись делать официальные снимки свадьбы для газет. Гости, мертвенно-бледные под яркими вспышками магния, выглядели для танцующих в полумраке словно веселые или зловещие группы из сцен аттракциона «Комната ужасов».
Когда сфотографировались гости невесты, у экранов застыли шаферы; затем подружки невесты, члены семей, дети. Чуть позже появилась Каролина, оживленная и взволнованная, сумевшая немного отдохнуть, переодеваясь из подвенечного в обычное платье. Она отыскала Майкла в зале.
— А сейчас сфотографируемся со старыми друзьями!
Ее тон подразумевал, что этот снимок должен был стать самым лучшим, самым важным для нее.
— Идите сюда — Джебби, Джордж! Нет, Гамильтон, здесь будут только мои старые друзья… Салли!
Чуть позже исчезли последние остатки чопорности и натянутости; часы летели незаметно благодаря щедрым потокам шампанского. Гамильтон Резерфорд по новой моде сел за столик и обнял рукой одну из своих прежних подруг, уверяя гостей — которые слегка смутились, но, тем не менее, восприняли это с типично европейским энтузиазмом — что вечеринка не завершается, а перемещается после полуночи в ресторан «Зелли». Майкл заметил, что миссис Дэнди слегка нездоровится и она хочет уйти — он стал вежливо врезаться в разговоры групп гостей, и наконец нашел одну из её дочерей, которая «почти насильно» тут же вызвала её лимузин и увезла мать домой. Майкл почувствовал гордость и уважение к себе, сделавшему такое доброе дело, и выпил еще шампанского.
— Изумительно! — говорил с энтузиазмом Джордж Пакман. — Этот прием обойдется Гамильтону приблизительно в пять тысяч долларов; скорее всего, это будут его последние деньги. Но отменил ли он хотя бы один заказ, хотя бы на одну бутылку шампанского, хотя бы на один цветок?! Как бы не так! Вот он каков, этот молодой человек! Знаете ли вы, что за десять минут перед началом свадьбы Т. Г. Вэнс предложил ему место с ежегодным жалованьем в пятьдесят тысяч? В следующем году он вернется в Париж миллионером!
Разговор был прерван внезапной идеей качать Резерфорда — что и было тут же выполнено, а затем все стояли и махали руками, прощаясь с новобрачными в лучах только что взошедшего солнца. Но, видимо, произошла какая-то ошибка, потому что через пять минут Майкл заметил новобрачных, спускавшихся по лестнице, чтобы вновь присоединиться к гостям; жених и невеста вызывающе держали в руках по бокалу шампанского.
«Таков уж наш обычай, — подумал он. — Мы великодушны, щедры, свежи и свободны; это что-то вроде традиционного южного гостеприимства, но на новый лад — это гостеприимство нервное, словно тиккерная лента в телеграфном аппарате».
Встав посередине залы, чтобы получше рассмотреть этих посланцев Америки, он с изумлением осознал, что вот уже несколько часов вообще не думает о Каролине. Он с тревогой оглядел зал и наконец увидел её в дальнем конце: веселую, юную, лучезарную и счастливую. Рядом с ней был Резерфорд, смотревший на нее так, словно никак не мог наглядеться. И Майклу казалось, что они хотят вот-вот удалиться — и всё было именно так, как ему хотелось в тот день, на улице Рю-Кастильон: пусть они удалятся и исчезнут вместе со своими радостями и горестями, вместе со своими грядущими годами, когда гордость Резерфорда достигнет своего апогея, и когда своей вершины достигнет юная и преходящая красота Каролины; пусть они уйдут далеко — так, что он едва сможет их увидеть, и пусть их укроет туман, похожий на ниспадавшее волнами белое платье Каролины.
Майкл был исцелен. Свадебная церемония, со всей своей помпой и шумным весельем, стала чем-то вроде церемонии введения его в новую жизнь, где не было места его печали. Вся его горечь внезапно растворилась и мир вновь стал юным, прекрасным и исполненным надежд, как свет весеннего солнца. Прощаясь с Резерфордами, Гамильтоном и Каролиной, Майкл пытался вспомнить, какой из подружек Каролины он назначил свидание сегодня вечером?
Оригинальный текст: The Bridal Party, by F. Scott Fitzgerald.