Ф. Скотт Фицджеральд
Величество
Удивительно не то, что люди в жизни оказываются лучше или хуже, чем мы ожидаем; что касается Америки, то здесь как раз только этого и можно ждать. Удивительнее другое — что люди могут оставаться верными самими себе и добиваться своих целей, вопреки удерживающей их, словно якорь, неумолимой судьбе.
Я горжусь тем, что еще никто не смог меня разочаровать с тех пор, как мне исполнилось восемнадцать и я научился отличать настоящее качество от искусной имитации, так что даже множество эффектных показушников из моего прошлого так и остались для меня показушниками, да и только.
Эмили Кастлтон появилась на свет в Гаррисберге, в средних размеров доме; когда ей исполнилось шестнадцать, она переехала в большой дом в Нью-Йорке, потом училась в пансионе Брирли, переехала в огромный дом, переехала в особняк в Такседо-Парк, уехала за границу, где занялась мельканием в обществе и на полосах светской хроники всех газет. В год её дебюта один из этих французских художников, столь категоричных к американским красавицам, включил её и еще одиннадцать светских и полусветских фигур в серию, представлявшую типы настоящих американок. В то время многие мужчины были с ним согласны.
Она была чуть выше среднего, с красивыми крупными чертами лица, а глаза были такими голубыми, что вы просто не могли их не заметить всякий раз, когда смотрели на неё, да ещё густая копна светлых волос — выглядела она захватывающе и ярко. Мама и папа почти ничего не знали о том новом мире, в который они попали, поэтому Эмили пришлось узнавать всё на собственном опыте — она периодически «влипала» в разные ситуации, и первая пыльца с её крылышек уже облетела. Тем не менее, главное, что эта «пыльца» была! Были помолвки и почти помолвки, короткие страстные романы, а затем продолжительный роман, когда ей исполнилось двадцать два, наполнивший её горечью и побудивший её отправиться блуждать по континентам в поисках счастья. Она решила «заняться искусством», как и большинство богатых незамужних девушек в этом возрасте, потому что люди искусства всегда кажутся обладателями какой-то тайны, какого-то внутреннего убежища, какого-то выхода. Но к этому времени большинство её подруг были уже замужем, и её образ жизни стал сильнейшим разочарованием для отца; в двадцать четыре, с мыслью о женитьбе — пусть не в сердце, но хотя бы в голове — Эмили вернулась домой.
Это была низшая точка её карьеры, и Эмили прекрасно об этом знала. Она проиграла. Она была одной из популярнейших и красивейших девушек своего поколения, обладала шармом, деньгами и даже определённой славой — но её поколение ушло к новым горизонтам. Едва уловив первую снисходительную нотку в обращении старой школьной подруги, теперь уже юной «матроны», она умчалась в Ньюпорт и позволила себя завоевать Уильяму Бревурту Блэйру. И тут же она вновь превратилась в несравненную Эмили Кастлтон. В газетах даже появилась тень французского художника; самым обсуждаемым октябрьским событием в жизни праздного класса стал день её свадьбы.
Роскошь отличает светские бракосочетания… Гарольд Кастлтон установил несколько павильонов, по пять тысяч долларов каждый, выстроенных как перекрывающиеся шатры бродячего цирка, в которых будут устроены прием, свадебный ужин и бал… Почти тысяча гостей, среди которых будут и флагманы промышленности, и сливки общества… Стоимость подарков приближается к четверти миллиона долларов…
За час до церемонии, которая должна была свершиться в соборе св. Варфоломея, Эмили сидела у туалетного столика и разглядывала себя в зеркале. Она чувствовала, что немного устала от своего лица и к тому же её неожиданно поразила тоскливая мысль о том, что в ближайшие пятьдесят лет это лицо будет требовать всё большего и большего ухода.
— Я должна быть счастлива, — вслух сказала она, — а в голову лезут сплошь печальные мысли!
Её кузина Оливия Мерси, сидевшая на краешке кровати, кивнула:
— Невестам всегда грустно.
— Такая потеря, — сказала Эмили.
Оливия негодующе нахмурилась.
— Потеря чего? Женщины обретают цельность, лишь выйдя замуж и родив детей!
Эмили медлила с ответом. Затем медленно сказала:
— Да, но чьих детей?
Впервые в жизни Оливия, всегда боготворившая Эмили, практически возненавидела её. Любая из приглашенных на свадьбу, включая и Оливию, была бы счастлива заполучить Бревурта Блэйра.
— Тебе повезло, — сказала она. — Тебе так повезло, что ты сама этого не понимаешь! Тебя бы надо высечь за такие речи.
— Я полюблю его, — насмешливо заявила Эмили. — Любовь придет после свадьбы. Какая ужасная перспектива, правда?
— Где романтика, а?
— Напротив, никого романтичнее себя я ещё не встречала. Знаешь, о чем я думаю, когда он меня обнимает? Мне кажется, что, подними я глаза, тотчас покажется лицо Гарланда Кэйна!
— Но тогда зачем…
— А однажды, сев в его самолет, я так и не смогла подумать ни о чем другом, кроме как о капитане Марчбанксе, как однажды мы с ним в его маленьком двухместном самолетике летали над Ла-Маншем, и у нас у обоих просто сердца разрывались, а мы ни слова не говорили друг другу, потому что он был женат. Я не сожалею об этих мужчинах; я сожалею лишь о той части себя, которая их любила. Бревурту в розовой мусорной корзинке я могу вручить лишь оставшийся мусор. Должно же было хоть что-то остаться; я всегда думала, даже тогда, когда меня напрочь уносило чувство, что я всё-таки что-то приберегла для того, единственного. Но, видимо, я ошиблась. — Она умолкла и добавила: — И всё-таки я желаю знать!
От того, что все было ясно, негодование Оливии лишь возрастало — и если бы не положение бедной родственницы, она обязательно сказала бы всё, что думает. Эмили была сильно избалована — восемь заполненных мужчинами лет убедили её, что для неё все они недостаточно хороши, поэтому этот факт она приняла за аксиому.
— Ты нервничаешь. — Оливия пыталась скрыть своё раздражение. — Может, лучше прилечь на часок?
— Да, — задумчиво ответила Эмили.
Оливия вышла и спустилась вниз. В холле на первом этаже она столкнулась нос к носу к Бревуртом Блэйром, уже облаченным в свадебный костюм и даже с белой гвоздикой в петлице. Он находился в состоянии заметного волнения.
— Ох, прошу прощения, — извинился он. — Бегу к Эмили. Надо спросить про кольца — какое именно, понимаете? У меня четыре пары, она так и не решила — не могу же я вытащить их все в церкви и ждать, пока она выберет?
— Я совершенно случайно знаю, что она выбрала большое гладкое из платины. Но, если она вам нужна…
— О, благодарю вас! Не буду её беспокоить.
Они стояли и почти касались друг друга, и даже в этот момент, когда он был уже потерян для неё навсегда, Оливия не могла не думать о том, как же они с Бревуртом похожи. Волосы, кожа, черты — их можно было принять за брата с сестрой — и характерами они тоже были похожи: одинаковая застенчивая серьезность, одинаковая простая прямота. Всё это мгновенно промчалось у неё в голове вместе с мыслью о том, что ветреная, горячая Эмили, с её живостью и большим размахом колебаний, была, по большому счету, лучшей партией для него; а затем, вопреки всему, огромная волна нежности, физически ощутимой жалости и желания захлестнула её, и ей показалось, что, сделай она лишь шажок вперед, и его объятия раскроются навстречу ей.
Вместо этого она шагнула назад, оставив его, словно коснулась его кончиками пальцев и вдруг неожиданно опустила руки. Возможно, какие-то волны её чувств пробились к его сознанию, потому что он вдруг сказал:
— Мы ведь будем дружить, правда? Пожалуйста, не думайте, что я отнимаю у вас Эмили. Я знаю, что никогда не смогу ей обладать — никто не сможет — да я и не хочу.
Ни сказав ни слова, пока говорил он, она попрощалась с ним, с единственным мужчиной, которого она когда-либо желала.
Ведь она любила даже самопоглощённую нерешительность, с которой он искал свои пальто и шляпу; она так хотела бы стать той ручкой закрытой двери, за которую он ухватился по ошибке!
Когда он ушел, она прошла в громадную и великолепную гостиную. На потолке была нарисована вакханалия, по стенам висели массивные канделябры и портреты восемнадцатого века, на которых вполне могли бы быть нарисованы предки Эмили, но увы! — это были вовсе не они, хотя отчего-то это наделяло её куда большими на них правами. Здесь она решила немного отдохнуть — как всегда, в тени Эмили.
Через дверь, выходившую на маленький и бесценный, окаймленный праздничными павильонами, клочок травы прямо посреди 16-й улицы, вошел её дядя, мистер Гарольд Кастлтон. В руке у него был бокал шампанского.
— Оливия, прекрасная и милая! — с чувством воскликнул он, — Оливия, дитя моё, она всё-таки сделала это! Внутри она всё-таки хорошая, так я и думал. Порода всегда побеждает, правда — настоящие аристократы? Я — только между нами — уже начал было думать, что Господь с моей помощью дал ей чересчур много, что она никогда не удовлетворится, однако вот и она сходит на землю, как… — он безуспешно пытался подобрать метафору — …как настоящий аристократ, и я уверен, что она поймет, что это, в сущности, не такое уж плохое место. — Он подошел ближе. — Ты плакала, маленькая Оливия?
— Немного.
— Ничего страшного, — великодушно сказал он. — Не будь я так счастлив, я бы тоже расплакался.
Позже, когда она отправилась вместе с двумя другими подружками невесты в церковь, торжественный пульс большой свадьбы, казалось, слышался уже в вибрации мотора авто. У дверей его подхватил орган, позже он будет подхвачен виолончелями и скрипками бала и утихнет, когда раздастся звук мотора лимузина, увозящего невесту и жениха.
В церкви собралось очень много народу, в воздухе уже за десять футов чувствовался сильный аромат духов, слабый аромат чисто вымытых человеческих тел и запах глаженой ткани нарядов «с иголочки». За многочисленными шляпами ближе к алтарю церкви на передних скамьях с обеих сторон сидели обе семьи. Блэйры — семейное сходство проявлялось в слегка снисходительном выражении лиц, причем эта черта наблюдалась как у родни, так и у урожденных Блэйров — были представлены: Гардинером Блэйром, старшим и младшими; леди Мэри Боус Говард, урожденной Блэйр; миссис Поттер Блэйр; миссис Принсес Потоуки Пэрр Блэйр, урожденной Инчбит; мисс Глорией Блэйр, его преподобием Гардинером Блэйром III, а также бедными и богатыми представителями родственных семейств Смисов, Байклов, Диффендорферов и Хамнов. По другую сторону алтаря сидели не столь впечатляющие Кастлтоны: мистер Гарольд Кастлтон, мистер и миссис Теодор Кастлтон с детьми, Гарольд Кастлтон-младший, а также мистер Карл Мерси из Гаррисберга, и еще в уголке прятались две маленькие тетушки в возрасте по фамилии О’Киф. Они еще никак не могли прийти в себя после того, как сегодня утром были спешно погружены в лимузин и отвезены к модному кутюрье, одевшему их с головы до ног.
В ризнице, где как птицы в своих огромных шляпах с полями порхали подружки невесты, наносились последние штрихи помады и проверялись последние булавки; вот-вот прибудет Эмили! Подружки представляли различные стадии жизненного пути Эмили: школьная подруга из Брирли, последняя незамужняя подруга из тех, что вышли в свет одновременно с ней, компаньонка по путешествию в Европу и девушка, у которой она гостила в Ньюпорте, когда повстречала Бревурта Блэйра.
— Они наняли Уэйкмана, — говорила последняя, стоя у двери и прислушиваясь к музыке. — Он играл у моей сестры, но себе я бы Уэйкмана не хотела.
— Почему это?
— Да ведь он всё время играет одну и ту же вещь — «На рассвете». Он сыграл её уже полдюжины раз!
В этот момент открылась вторая дверь и показалось озабоченное лицо какого-то юноши.
— Все готовы? — осведомился он у ближайшей к нему подружки невесты. — У Бревурта уже легкое помешательство. Он стоит и меняет воротнички, один за другим, один за другим…
— Успокойтесь, — ответила юная леди. — Невеста всегда немного опаздывает!
— «Немного опаздывает»?! — возразил друг жениха. — Я бы не сказал «немного». Там уже начинают ногами топать и шикать, как в цирке, а органист уже полчаса наигрывает один и тот же мотив! Хоть бы немного разбавил эту скуку каким-нибудь джазом.
— Который час? — спросила Оливия.
— Четверть пятого… без десяти пять…
— Может, на дороге пробки? — Оливия замолкла, увидев, что мистер Гарольд Кастлтон вместе с обеспокоенным викарием находятся посреди праздничной толпы, пробиваясь к телефону.
А вслед за этим началось неожиданное движение к входу от алтарной части церкви: люди шли один за другим, потом пара за парой, и так — пока ризница не заполнилась толпой родственников, а воздухе не повисло беспокойство.
— Что случилось?
— Кто-нибудь может объяснить, что случилось?
Вошел шофер и стал что-то взволнованно докладывать. Гарольд Кастлтон выругался и с пылающим лицом стал грубо проталкиваться к дверям. Раздалась просьба очистить ризницу, и затем, будто в противовес движению к входу, от дальнего угла церкви стала нарастать рябь разговора, стремившаяся дальше, к алтарю, усиливаясь и ускоряясь, становясь всё более отчетливой, не затихая, заставляя людей вставать со скамей, превращаясь в нечто вроде приглушенного крика. Сделанное с алтаря объявление о том, что венчание откладывается, почти никто и не услышал, потому что к этому моменту уже каждый знал, что прямо на его глазах разворачивается грандиозный скандал, который будет на первых полосах всех газет: Эмили Кастлтон, невеста Бревурта Блэйра, сбежала прямо из-под венца!
II
Оливия вернулась настолько погруженной в себя, что не заметила даже толпившихся у входа в особняк Кастлтонов на 60-й улице репортеров. Ей отчаянно хотелось пойти и утешить того, к кому она не должна была даже приближаться, и поэтому в качестве замены она пошла искать дядю Гарольда. Она прошла сквозь анфиладу пяти тысячедолларовых павильонов, в которых в подобающем случаю похоронном полумраке, среди блюд с икрой, жареной индейкой и пирамидального свадебного торта, всё еще стояли официанты и слуги, ожидая неизвестно чего. Поднявшись наверх, Оливия обнаружила своего дядю сидящим на стуле перед туалетным столиком Эмили. Перед ним в беспорядке были разбросаны коробочки с косметикой — явное свидетельство женских приготовлений — делавшее его нелепое одинокое присутствие символом безумной катастрофы.
— А, это ты, — его голос звучал глухо; он сильно постарел за прошедшие два часа. Оливия положила руку на его согбенное плечо.
— Какой ужас, дядя Гарольд!
Неожиданно раздался поток богохульств, затем стих, и одна-единственная слеза медленно сползла по его щеке.
— Где мой массажист? — сказал он. — Пусть Мак-Грегор вызовет его.
Он издал долгий отрывистый вздох, как ребенок после истерики, и Оливия заметила, что его локти покрылись пудрой с туалетного столика, словно он, опираясь на него, плакал — сказалось выпитое заранее шампанское.
— Где-то тут была телеграмма, — пробормотал он.
— Да, где-то здесь…
Он медленно добавил:
— С этой минуты ты — моя единственная дочь.
— О, нет, прошу вас, не говорите так!
Развернув телеграмму, она прочла:
НЕ МОГУ ТЧК БУДУ ДУРОЙ ЛЮБОМ СЛУЧАЕ ТЧК ЧЕМ РАНЬШЕ КОНЧИТСЯ ТЕМ ЛУЧШЕ ТЧК ЧЕРТОВСКИ ЖАЛЬ ВАС ТЧК ЭМИЛИ
Когда Оливии удалось вызвать массажиста и поставить слугу охранять снаружи дверь дядиной комнаты, она ушла в библиотеку, где растерянный секретарь старательно пытался не сказать ничего лишнего в ответ на настойчивые телефонные допросы.
— Я так расстроен, мисс Мерси! — почти расплакался он; голос его отчаянно дрожал. — Говорю вам, я так расстроен, что у меня разыгралась дикая головная боль. Уже с полчаса мне мерещится, что снизу раздается танцевальная музыка.
Оливии тоже показалось, что она понемногу впадает в истерику; в перерывах между шумом проезжавших по улице машин ей тоже явственно слышались звуки песни:
Она так прекрасна,
она так мила,
а мне всё равно —
потому, что ведь я
не пара ей, кто же…
Она быстро сбежала вниз, пробежала через гостиную — музыка становилась всё громче. У входа в первый павильон она, остолбенев, остановилась.
Под музыку небольшого профессионального оркестра по затянутому парусиной дощатому полу кружилось несколько молодых пар. У бара в углу стоял еще один молодой человек, с полдюжины официантов были заняты смешиванием коктейлей и открывали шампанское.
— Гарольд! — властно позвала она одного из танцующих. — Гарольд!
Высокий молодой человек лет восемнадцати извинился перед партнершей и направился к ней.
— Привет, Оливия. Ну, как отец?
— Гарольд, ради всего святого, что тут…
— Эмили сошла с ума, — примирительно сказал он. — Я всегда говорил, что Эмили сумасшедшая. Шарики за ролики. И всегда такая была.
— А этим вы что хотите продемонстрировать?
— Этим? — он невинно огляделся. — А, да это просто мои приятели из Кембриджа.
— Но… танцы?!
— Ну, так ведь никто не умер? Я и подумал, что, раз уж все приготовлено, не пропадать же добру…
— Скажи им, что пора расходиться, — сказала Оливия.
— Почему? Что тут такого? Ребята ехали аж из Кембриджа…
— Это просто неприлично!
— Да всё нормально, Оливия. У одного парня сестра сделала то же самое — правда, через день после, а не до. Сейчас многие так делают!
— Вот что, Гарольд. Музыку прекратить, все по домам, — оборвала Оливия, — или я иду к твоему отцу!
Он явно думал, что никакая семья не может быть опозорена событием столь изумительного масштаба, однако неохотно подчинился. Крайне разочарованный дворецкий проследил за тем, как уносят шампанское, и слегка расстроенная молодежь равнодушно удалилась в более терпимую ночь. Оставшись наедине с тенью — тенью Эмили, повисшей над домом — Оливия присела в гостиной, чтобы всё обдумать. В тот же момент в дверях возник дворецкий.
— Пришел мистер Блэйр, миссис Оливия.
Она вскочила на ноги.
— К кому?
— Он ничего не сказал. Просто пришёл.
— Передайте ему, что я здесь.
Он вошел, скорее задумчивый, чем подавленный, кивнул Оливии и уселся на табурет у рояля. Ей хотелось сказать: «Иди сюда. Иди ко мне, бедный ты мой. Ничего, ничего…» Но в то же время ей самой хотелось расплакаться, и она промолчала.
— Через три часа, — тихо сказал он, — выйдут утренние газеты. На 59-й улице есть киоск.
— Глупости какие… — начала она.
— Я не тщеславен, — перебил он, — но, тем не менее, сейчас меня больше всего заботит, что напишут в утренних газетах! Конечно, позже еще придётся терпеть вежливое красноречивое молчание родственников, друзей и деловых партнеров. Что же касается самого происшествия, то, как ни странно, я не чувствую ровным счетом ничего.
— Я не обращала бы внимания вообще ни на что.
— Скорее, я ей благодарен, что она сделала это вовремя.
— Может, вам уехать? — резко подалась к нему Оливия. — В Европу, пока все не уляжется?
— Уляжется? — он рассмеялся. — Такие вещи люди никогда не забывают! Хихиканье за спиной теперь будет преследовать меня до конца жизни. — Он застонал. — Дядя Гамильтон прямо из церкви отправился на Парк-Роу переговорить с газетчиками. Он из Виргинии, и в разговоре с одним редактором он неосторожно употребил старомодное слово «порка». Жду не дождусь этой газеты. — Он умолк. — Как мистер Кастлтон?
— Думаю, будет благодарен, что вы заглянули.
— Я не за этим пришел. — Он замялся. — Я хочу задать вам один вопрос. Вы выйдете за меня замуж завтра, в Гринвиче?
Целую минуту Оливии казалось, что она стремительно куда-то падает; она издала какое-то нечленораздельное восклицание; у неё просто отвисла челюсть.
— Я знаю, что нравлюсь вам, — быстро продолжил он. — Я даже как-то вообразил, что вы в меня немного влюблены, вы уж простите за такое предположение. Ну да ладно. Вы очень похожи на одну девушку, которая любила меня когда-то, так что, вполне возможно, вы… — Он побагровел от смущения, но мужественно продолжал: — так вот, вы мне безумно нравитесь, и что бы я ни чувствовал по отношению к Эмили, всё это, если можно так сказать, уже улетучилось.
Её сердце стучало так, что он должен был его слышать.
— Любезность, которую вы мне этим окажете, я вряд ли смогу переоценить, — продолжил он. — Господи, я знаю, что это звучит совершенно безумно, но что может быть безумнее, чем сегодняшний день? Понимаете, если вы выйдете за меня, в газетах появится совершенно другая история; они подумают, что Эмили сбежала, чтобы не стоять у нас на пути, и в дураках останется всё-таки она.
На глазах Оливии показались слезы негодования.
— Я конечно понимаю, что это говорил ваш уязвленный эгоизм — но понимаете ли вы, что делаете мне оскорбительное предложение?
Его лицо осунулось.
— Прошу меня простить, — через некоторое время ответил он. — Понимаю, что с моей стороны было глупо даже думать об этом, но мужчина никогда не сможет смириться с потерей собственного достоинства из-за женского каприза. Я понимаю, что это невозможно. Прошу меня извинить.
Он встал и взял свою трость.
Он направился к двери, и сердце Оливии сжалось, а огромная неодолимая волна самосохранения накрыла её, утопив и сомнения, и гордость. Его шаги уже звучали в холле.
— Бревурт! — окликнула она. Вскочила и побежала к двери. Он обернулся. — Бревурт, как называется газета — ну та, куда ходил твой дядя?
— А что?
— Если я позвоню прямо сейчас, они успеют изменить статью. Я скажу им, что мы только что поженились!
III
Есть в Париже определенный круг высшего общества, который условно можно считать разнородным продолжением американского «высшего света». Входящие в него люди привязаны сотнями нитей к родной земле, и все их развлечения, чудачества, взлеты и падения являются открытой книгой для всех их друзей и родственников в Саутгептоне, Лэйк-Форест или Бэк-Бэй. Поэтому публика неизменно находилась в курсе всех предыдущих европейских похождений Эмили, следовавшей за переменчивой континентальной модой; однако спустя месяц после несостоявшейся свадьбы, с того дня, когда она отплыла на пароходе из Нью-Йорка, она совершенно исчезла из виду. Были редкие письма отцу, иногда доносились слухи, что кто-то встречал её в Каире, Константинополе или на безлюдной Ривьере — вот и всё.
Год спустя мистер Кастлтон встретился с ней в Париже, однако, как он рассказал Оливии, встреча вселила в него лишь беспокойство.
— Что-то с ней было такое… — никак не мог подобрать он слов, — ну, такое, будто она о чем-то таком своем всё время думала, и мне этого было не понять. Она была очень любезна, но вела себя очень натянуто, словно автомат… Она и про тебя спросила.
Несмотря на солидное положение, о котором свидетельствовали трехмесячный ребенок и прекрасная квартира на Парк-Авеню, Оливия почувствовала, как её сердце по-девичьи неуверенно дрогнуло.
— Что она сказала?
— Что очень рада за тебя и Бревурта, — а про себя добавил, не скрывая разочарования: «еще бы, ведь тебе достался лучший жених Нью-Йорка, пусть и после того, как его бросила она»…
… В тот день, когда Оливии позвонил его секретарь и осведомился, не будут ли они так любезны нанести сегодня вечером визит мистеру Кастлтону, с той встречи миновало больше года. Приехав, они обнаружили, что старик в волнении меряет шагами библиотеку.
— Вот оно и случилось, — объявил он в ярости. — Люди никогда не стоят на месте; никто никогда не останавливается на достигнутом! В жизни всегда либо ползешь вверх, либо падаешь вниз. Эмили выбрала низ. Она уже где-то в районе дна. Вы когда-нибудь слыхали о человеке, которого мне описали как … — он заглянул в письмо, которое держал в руке — …«отпетого негодяя по имени Петрокобеско»? Сам он представляется как «принц Габриэль Петрокобеско», из ни пойми какого королевства, видимо. Письмо прислал Халлэм, мой представитель в Европе, и приложил вырезку из парижской газеты. Похоже, что этого джентльмена пригласили в полицию, где попросили немедленно покинуть Париж, и среди небольшой свиты, сопровождавшей его при отъезде, была одна американка по имени мисс Кастлтон, «по слухам, дочь миллионера». До станции процессию сопровождали жандармы. — Дрожащими руками он передал письмо и вырезку Бревурту Блэйру. — Что тут сказать? Вот до чего докатилась Эмили!
— Мало хорошего, — нахмурившись, сказал Бревурт.
— Это конец! Мне показалось, что с недавних пор её счета стали больше обычного, но мне даже в голову не могло прийти, что она содержит…
— Возможно, это ошибка, — предположила Оливия. — Возможно, это какая-нибудь другая мисс Кастлтон.
— Нет, всё верно, это Эмили. Халлэм изучил дело. Это действительно Эмили, которая когда-то побоялась нырнуть с головой в чистый омут нормальной жизни, а в результате плещется в сточной канаве.
Шокированная Оливия почувствовала горечь судьбы во всей её остроте. Вот она и её особняк в Уэстбери Хиллз, а вот Эмили, спутавшаяся с депортированным в результате позорного скандала авантюристом.
— Я не имею никакого права просить вас об этом, — продолжал мистер Кастлтон. — Безусловно, я не имею никакого права просить Бревурта о чем-либо, связанном с Эмили. Но мне уже семьдесят два, и Фрэйз говорит, что если я прерву курс процедур хотя бы на пару недель, то он тут же снимает с себя всякую ответственность, и тогда Эмили останется совсем одна в этом мире. Я прошу вас съездить за границу месяца на два, найти её там и привезти домой.
— Вы считаете, что мы сможем её убедить? — спросил Бревурт. — Я думаю, она вряд ли послушает меня.
— Время не ждёт. Если не едете вы, тогда еду я.
— Только не это, — быстро ответил Бревурт. — Сделаем все, что в наших силах, правда, Оливия?
— Конечно.
— Верните её — любыми средствами — только верните! Если будет нужно, поклянитесь в суде, что она ненормальная.
— Хорошо. Сделаем всё, что в наших силах.
***
Спустя десять дней после этого разговора супруги Блэйр нанесли визит парижскому представителю мистера Кастлтона, чтобы выяснить все известные подробности дела. Они были в изобилии, но все — неутешительны. Халлэм видел Петрокобеско в разных ресторанах — толстый коротышка с маслеными глазками и неутолимой жаждой. Он был родом из какой-то неизвестной страны и вот уже несколько лет болтался туда-сюда по Европе, на какие средства — одному Богу известно; возможно, источником его существования служили американцы, хотя, как понял Халлэм, не так давно для него закрылись двери даже самых отдаленных кругов международного общества. Об Эмили Халлэм знал чрезвычайно мало. Неделю назад была информация, что они в Берлине, а вчера сообщили, что в Будапеште. Скорее всего, Петрокобеско, как «персона нон-грата», должен был всегда регистрироваться в местной полиции, так что Блэйрам посоветовали приступать к поискам именно в этом направлении.
Через сорок восемь часов в сопровождении американского вице-консула они переступили порог начальника будапештской полиции. Офицер по-венгерски отвечал вице-консулу, который немедленно передал основную суть беседы — Блэйры опоздали.
— Куда они уехали?
— Он не знает. Он получил приказ выдворить их из страны, и вчера вечером они уехали.
Вдруг начальник полиции написал что-то на листке бумаги и, что-то сказав, передал листок вице-консулу.
— Он сказал: «ищите здесь».
Бревурт посмотрел на бумажку.
— Стармдорп — а где это?
Снова начался разговор на венгерском.
— Ехать пять часов на местном поезде, который ходит по средам и пятницам. Сегодня — суббота.
— Мы возьмем машину в отеле, — сказал Бревурт.
Они выехали сразу после ужина. По ухабистой дороге, в ночи, сквозь безмолвные венгерские равнины. Оливия очнулась от тревожной дремоты и увидела, как Бревурт и шофер меняют шину; а затем снова проснулась, когда они остановились у мутной речушки, за которой виднелись редкие огни города. Двое солдат в незнакомой форме осмотрели машину и пассажиров; затем они пересекли мост и поехали по узкой извилистой главной улице к единственной имевшейся в Стармдорпе гостинице; в неудобные постели они свалились, когда уже прокукарекали первые петухи.
Оливия проснулась с ничем не объяснимой уверенностью, что наконец-то они догнали Эмили; вместе с ней проснулось и старое знакомое ощущение беспомощности перед лицом причуд Эмили; на мгновение на неё опять навалилось далекое прошлое и господство в нем Эмили, и находиться в этом месте показалось ей почти наглостью. Но простодушная целеустремленность Бревурта освободила её и вернула уверенность, когда они спустились вниз к хозяину гостиницы, который, как оказалось, бегло говорил по-английски; язык он выучил в Чикаго ещё до войны.
— Вы уже не в Венгрии, — пояснил он. — Вы перешли границу и находитесь в Чех-Ганза. Это маленькая страна, у нас всего два города, этот и столица. Американцам виза не требуется.
«Наверное, поэтому они и приехали сюда», — подумала Оливия.
— Нас интересуют иностранцы, — сказал Бревурт. — Мы ищем одну даму… американку… — и он описал Эмили, не упоминая о её предполагаемом спутнике; когда он закончил, лицо хозяина гостиницы изменилось.
— Прошу показать ваши паспорта, — сказал он; затем: — Почему вы её ищете?
— Эта дама — кузина моей жены.
Хозяин гостиницы ненадолго задумался.
— Думаю, что смогу помочь вам её найти, — сказал он.
Он вызвал портье и что-то быстро произнёс на непонятном диалекте. Затем:
— Идите за мальчиком — он покажет дорогу.
Их провели по грязным улицам к полуразрушенному дому на окраине городка. Мужчина с охотничьим ружьем, развалившийся у входа снаружи, встал и что-то резко спросил у портье; после обмена непонятными фразами им дали пройти, они поднялись по лестнице и постучали в дверь. Когда она открылась, оттуда показалась чья-то голова, стрельнувшая глазами туда и сюда; портье снова что-то сказал, и они вошли внутрь.
Они попали в большую грязную комнату, которая нашлась бы в любом пансионе для бедных в любом уголке западного мира — выцветшие обои на стенах, разодранная обивка, бесформенная кровать и возникавшее, несмотря на пустоту, ощущение загромождения помещения призрачной мебелью последнего десятилетия, на присутствие которой указывали кольца пыли и пятна проплешин на полу. В середине комнаты стоял невысокий тучный человек с влажными глазками и выдающимся над сладострастным, порочным маленьким ртом носом, который изучающе уставился на Бревуртов, когда они вошли в дверь, а затем, издав одно раздраженное «Чуш!», нетерпеливо отвернулся. В комнате находилось еще несколько человек, но Бревурт и Оливия смотрели лишь на Эмили, возлежавшую в шезлонге с полузакрытыми глазами.
Когда она их увидела, её глаза чуть изумленно раскрылись; она сделала движение, словно собираясь подпрыгнуть, но вместо этого протянула руку, улыбнулась и громко произнесла их имена вежливым тоном — скорее в качестве объявления остальным их присутствия, чем в качестве приветствия. При звуках имён угрюмость на лице коротышки сменила вынужденная любезность.
Девушки расцеловались.
— Дуду! — произнесла Эмили, желая привлечь его внимание. — Принц Петрокобеско, позвольте вам представить мою кузину, миссис Блэйр, и мистера Блэйра!
— Весьма польщен, — сказал Петрокобеско. Они с Эмили обменялись быстрыми взглядами, после чего он предложил: «Присаживайтесь!» и тут же сам занял единственный свободный стул, как в детской игре «музыкальные стулья».
— Весьма польщен, — повторил он. Оливия присела у подножия шезлонга Эмили, а Бревурт уселся на стул, который принес от стены, по пути рассмотрев других присутствовавших в комнате. В одном с ними помещении находились: свирепого вида молодой человек в плаще, стоявший скрестя руки и блестя зубами у двери, а также два потрепанных бородача, сидевших бок о бок в углу — у одного из них в руках был револьвер, а другой сидел, подавленно свесив голову на грудь.
— Давно вы здесь? — спросил принц.
— Приехали сегодня утром.
На мгновение Оливия не смогла удержаться и мысленно сравнила этих двоих: высокую красавицу американку и невзрачного славянина, которого вряд ли потерпели бы даже в лагере для эмигрантов на Эллис-Айленд. Затем она посмотрела на Эмили — всё те же густые светлые волосы, которые, казалось, впитывали в себя солнечные лучи, глаза, напоминавшие о глубоких морях… Лицо её немного осунулось, у губ появились небольшие морщинки, но это была всё та же Эмили — как всегда, доминирующая, сияющая и масштабная. Позором казалось, что вся эта красота и яркая индивидуальность очутились, в конце концов, в дешевом пансионе на краю света.
В дверь постучали. Мужчина в плаще открыл и передал Петрокобеско записку — тот её прочитал, воскликнул «Чуш!» и передал листок Эмили.
— Как видишь, здесь нет экипажей, — горестно произнес он по-французски. — Все экипажи были уничтожены — все, кроме одного, который теперь находится в музее. Ну да ладно, я предпочитаю коня.
— Нет, — ответила Эмили.
— Да, да, да! — воскликнул он. — Мне решать, как ехать!
— Не надо устраивать сцену, Дуду!
— Сцену? — он вскипел от злости. — Сцену?!
Эмили повернулась к Оливии:
— Вы приехали на автомобиле?
— Да.
— Большая шикарная машина? С открывающимся верхом?
— Да.
— То, что надо! — сказала Эмили принцу. — Можно нарисовать герб на дверце!
— Ну-ну, полегче, — сказал Бревурт. — Машина принадлежит отелю в Будапеште.
Эмили ничего не слушала.
— Жаньерка умеет рисовать, — задумчиво продолжила она.
В этот момент их снова прервали. Понурый человек в углу неожиданно вскочил и попытался было метнуться к двери, но другой человек поднял револьвер и обрушил рукоятку прямо на его голову. Мужчина обмяк и свалился бы на пол, если бы напавший на него не пихнул бы его обратно на стул, на который он и осел, потеряв сознание; на лбу у него показалась струйка крови.
— Вонючие бюргеры! Грязный, вонючий шпик! — сквозь сжатые зубы крикнул Петрокобеско.
— Чтобы я больше никогда не слышала от тебя подобных замечаний! — резко сказала Эмили.
— Тогда почему нет новостей? — воскликнул он. — Мы что, так и просидим всю жизнь в этом хлеву?
Не обращая на него внимания, Эмили повернулась к Оливии и стала непринужденно расспрашивать её о Нью-Йорке. Сухой закон всё еще действует? Что новенького в театре? Оливия старалась отвечать и одновременно пыталась поймать взгляд Бревурта. Чем скорее их цель будет объявлена, тем скорее они смогут забрать Эмили.
— Мы можем поговорить наедине, Эмили? — вмешался в разговор Бревурт.
— К сожалению, в настоящий момент мы не располагаем другими помещениями.
Петрокобеско как раз затеял оживленный разговор с человеком в плаще и, воспользовавшись моментом, Бревурт тихо и торопливо заговорил с Эмили:
— Эмили, твой отец стареет; ты нужна ему дома. Он хочет, чтобы ты бросила эту безумную жизнь и вернулась в Америку. Он отправил нас, потому что не смог поехать сам, а никто не знает тебя так же хорошо, как знаем мы…
Она рассмеялась.
— Хочешь сказать, знает, «на какие пакости я способна»!
— Нет, — быстро вставила Оливия. — Любит тебя, как мы! Не могу передать, как ужасно видеть тебя блуждающей по свету, словно неприкаянная.
— Но мы уже не блуждаем, — возразила Эмили. — Эта страна — родина Дуду.
— Где твоя гордость, Эмили? — нетерпеливо произнесла Оливия. — Ты знаешь, что тот случай в Париже попал в газеты? Как ты думаешь, что подумали дома?
— То, что произошло в Париже — настоящее оскорбление, — глаза Эмили метнули голубые молнии. — Кое-кому придется заплатить за тот случай в Париже!
— Но везде будет то же самое. Ты погружаешься все ниже и ниже, тебя затягивает трясина, а однажды ты останешься совсем одна…
— Остановись, прошу тебя! — голос Эмили был холоден, как лед. — Мне кажется, ты не совсем понимаешь…
Эмили замолкла, не договорив. Вернулся Петрокобеско, бросился на стул и обхватил своё лицо руками.
— Я этого не вынесу, — прошептал он. — Прошу тебя, проверь мой пульс. Кажется, мне стало хуже. Ты захватила с собой термометр?
Некоторое время она молча держала его запястье.
— Всё в порядке, Дуду, — её голос теперь был мягким, почти баюкающим. — Сядь. Будь мужчиной.
— Ладно.
Он, как ни в чем ни бывало, положил ногу на ногу и резко повернулся к Бревурту:
— Ну, как там, в Нью-Йорке? Рынок сейчас на подъеме? — спросил он.
Но Бревурт был уже не в состоянии и дальше выдерживать эту абсурдную сцену. На него накатило воспоминание об одном ужасном часе, который он пережил три года назад. Он не позволит сделать из себя посмешище второй раз — его желваки решительно напряглись, когда он поднялся на ноги.
— Эмили, собирай вещи, — коротко сказал он. — Мы едем домой.
Эмили не пошевелилась; удивление на её лице постепенно сменилось весельем. Оливия обняла её за плечо.
— Пойдем, дорогая. Забудем про этот кошмар! — а Бревурт добавил:
— Мы ждём!
Петрокобеско что-то быстро сказал человеку в плаще, тот подошел и схватил Бревурта за руку. Бревурт раздраженно стряхнул его руку, мужчина отступил и схватился за пояс.
— Нет! — повелительно воскликнула Эмили.
Их снова прервали. Дверь без стука открылась, два тучных человека в длинных плащах и цилиндрах ворвались в комнату и бросились к Петрокобеско. Они улыбались, похлопывали его по плечу, что-то тараторили на непонятном языке, и он тоже заулыбался, и стал хлопать их по плечам, они стали целоваться; затем, повернувшись к Эмили, Петрокобеско заговорил с ней по-французски.
— Всё в порядке, — возбужденно сказал он. — Не было даже дебатов. Я получу титул короля!
Глубоко вдохнув, Эмили откинулась на спинку стула, её губы разжались, а на лице появилась непринужденная спокойная улыбка.
— Очень хорошо, Дуду. Я выйду за тебя замуж.
— Господи, какое счастье! — он захлопал в ладоши, и в экстазе уставился на обшарпанный потолок. — Какое потрясающее счастье! — Он упал на колени рядом с ней и поцеловал её ладошку.
— Какие еще короли? — спросил Бревурт. — Он что… Он — король?
— Он король. Правда, Дуду? — рука Эмили нежно гладила его давно немытую голову, а Оливия заметила, что её глаза заблестели.
— Я — твой муж, — едва не плача, воскликнул Дуду. — Самый счастливый человек на свете!
— До войны его дядя был принцем Чех-Ганза, — пояснила Эмили; в её голосе слышалась музыка. — С тех пор тут была республика, но в крестьянской партии захотели перемен, и Дуду оказался ближайшим наследником. Но я бы не согласилась выйти за него, если бы он не настоял на титуле короля, а не принца!
Бревурт провел рукой по вспотевшему лбу.
— Ты хочешь сказать, что это — факт?
Эмили кивнула.
— Парламент проголосовал сегодня утром. И если вы дадите нам на время ваш шикарный лимузин, сегодня же вечером мы устроим торжественный въезд в столицу.
IV
Два года спустя мистер и миссис Блэйр, а также двое их детей, стояли на балконе номера лондонского отеля «Карлтон» — именно так управляющий отеля рекомендовал наблюдать за шествием королевских кортежей. Вдали, со Стрэнда, слышались фанфары, а сейчас, наконец, показалась цепочка малиновых мундиров первых всадников гвардии.
— Мамочка, — спросил мальчик, — а тётя Эмили — королева Англии?
— Нет, солнышко; она королева маленькой далекой страны, но когда она приезжает сюда, то передвигается с кортежем королевы.
— А-а-а…
— Благодаря магниевым месторождениям, — сухо добавил Бревурт.
— А она была принцессой до того, как стала королевой? — спросила девочка.
— Нет, милая; она сначала была американской девочкой, а затем стала королевой.
— А почему?
— Потому что всё остальное казалось ей слишком мелким, — ответил отец. — Представь себе, однажды она чуть было не вышла замуж за меня! А что бы сделала ты — вышла за меня или стала королевой?
Девочка задумалась.
— Вышла бы за тебя, — ответила она вежливо, но неуверенно.
— Хватит, Бревурт, — сказала её мать. — Вот они!
— Я их вижу! — воскликнул мальчик.
Уличная толпа с поклонами расступалась перед кавалькадой. Показались еще гвардейцы, отряд драгун, всадники эскорта, а затем у Оливии перехватило дыхание, и она вцепилась в перила балкона, увидев между двойной цепью лейб-гвардейцев пару неторопливо перемещавшихся огромных малиново-золотых карет. В первой находились царственные монархи, их костюмы сияли от обилия лент, крестов и звезд, а во второй ехали их царственные супруги, старая и юная. Зрелище было подернуто романтическим ореолом, всегда источаемым древней империей, владевшей половиной мира, её парусниками и церемониями, её пышностью и символами; и толпа чувствовала это, и негромкий ропот восхищения катился перед кортежем, превращаясь в громкое приветственное ликование. Обе дамы раскланивались направо и налево, и хотя мало кто знал, что это за вторая королева, заодно приветствовали и её. Через некоторое время великолепная процессия миновала улицу под балконом и скрылась из вида.
Когда Оливия отвернулась от окна, в её глазах показались слёзы.
— Довольна ли она, Бревурт? Счастлива ли она с этим ужасным коротышкой?
— Ну, она ведь получила то, что хотела, правда? А это уже кое-что!
Оливия глубоко вздохнула.
— Она так прекрасна, — расплакалась она, — так прекрасна! Она всегда трогала меня до слез, даже когда я была на неё в ярости!
— Глупости, — сказал Бревурт.
— Да, наверное, — прошептала Оливия. Но её сердце, окрыленное беспомощным обожанием, летело за кузиной еще полмили, прямо до ворот дворца.
Оригинальный текст: Majesty, by F. Scott Fitzgerald.