Ф. Скотт Фицджеральд
Вне игры
Ноябрьское солнце ярко освещало Кики; солнечный свет казался голубоватым в поднимавшемся от толпы сигаретном дыму. Солнце лишь отдавало Кики должное: красавица излучала счастье, но сама про себя говорила: это ненадолго…
«… потому что я, здесь и сейчас — одна из тех ужасных личностей, у которых есть все!»
Конечно же, она преувеличивала; были рядом в ней и другие, ничуть не менее белокурые, головки, от которых северная зима становилась светлей, были и другие глаза, подернутые такой же голубоватой волшебной дымкой. И, конечно, на Йельском стадионе не только её губы манили своим распутным изгибом. Нашлись бы там, без сомнений, и другие сердца, уже не представлявшие собою постоялый двор. Но сейчас, в самом начале нашей картины, Кики — счастливейшая девушка на свете!
Мгновение явилось, сверкнуло и кануло в вечность, а сидевший рядом с ней молодой человек — бесконечно желанный, бесконечно обожаемый Консайди — произнес то, что заставило Кики утратить равновесие на самой вершине.
— Хочу с тобой после игры очень серьезно поговорить, — вот что он сказал, но не сжал при этом её ладонь и даже на неё не посмотрел; он всё также глядел вперед, на игроков на поле, и при этом ничего не рассматривал — он просто на нее не смотрел.
— О чем? — спросила она. — Сейчас же скажи!
— Нет, не сейчас. — Схватка игроков за мяч переместилась вниз, к земле, а взгляд Консайди упал на программку. — Опять этот номер 16! Этот нападающий, малыш Ван-Камп! Весит всего сто пятьдесят девять, зато на каждой линии играет практически один!
— А он наш? — равнодушно спросила она.
— Нет, он в команде Йеля, но разве так должно быть? — с негодованием ответил он. — Они его просто купили, богом клянусь! Купили со всеми потрохами!
— Очень жаль, — вежливо заметила она. — А почему же Гарвард не предложил ему деньги за его потроха?
— Мы такими вещами не занимаемся, а у них просто совести нет! Вон, побежали… Гляди! Смотри, он через него перескочил — и вперед, даже не пригибаясь! Его невозможно сбить с ног!
Кики смотрела не очень внимательно — она предчувствовала гром среди ясного неба. Но если дела пошли плохо, она была готова на все, чтобы это исправить. У Алекса Консайди «было все», год назад в Кембридже он считался самым перспективным студентом, и, кроме того, она его просто обожала.
В перерыве грохотали большие барабаны, на небе показалось солнце, сзади куда-то протискивались люди, что-то крича друзьям в соседних рядах.
— Никогда не видел, чтобы лайнмен держал игру, как этот Ван-Камп, — произнес Консайди. — Если бы на нем был наш малиновый свитер, он был бы просто красавчик!
В третьем тайме этот образцовый противник блокировал подачу с руки и сам овладел мячом; за несколько пробежек его команда заработала очко. Далее вся игра представляла собой череду длинных быстрых пасов, от которых захватывало дух — казалось, мяч улетал в стратосферу неистовых звуков. Внезапно все кончилось; Кики и Алекс вместе с притихшей побежденной половиной публики пошли к выходу со стадиона, с полчаса поболтали об игре с друзьями, а затем торопливо побежали на поезд. Им хотелось побыть наедине, но в вагоне нашлось только одно свободное место, и Консайди пришлось сесть, прижав чью-то руку, почти в самом проходе, где было и так тесновато.
— Расскажи, о чем ты сейчас думаешь? — сказала она.
— Вот доберемся до Нью-Йорка, и расскажу.
— Да что такое? — спросила она. — Не тяни! Это касается нас?
— Ну… да.
— А что такое? Разве у нас не все в порядке? Разве наши с тобой отношения сейчас не на пике? Я категорически против ждать два часа, чтобы тебя выслушать! — и легкомысленно добавила: — Я знаю, что ты мне хочешь сказать! Ты хочешь меня бросить, но не хочешь этого делать на людях.
— Прошу тебя, Кики…
— Что ж, тогда позволь задать тебе несколько вопросов. Первый: ты меня любишь? Ой, нет, я не хотела об этом спрашивать, я немного боюсь! Лучше давай я так скажу: я люблю тебя, даже несмотря на то, что ты собираешься мне сказать нечто ужасное!
Она заметила, как он беззвучно вздохнул.
— Значит, это и правда нечто ужасное? — спросила она. — И, может, это то, о чем я думаю… — Она умолкла; никакой радости в томительном ожидании уже не осталось. Едва сдерживая слезы, она сменила тему разговора.
— Смотри, вон там, за проходом, человек, — прошептала она. — Сзади кто-то сказал, что это Ван-Камп, игрок команды Йеля!
Он посмотрел туда.
— Нет, не думаю; вряд ли он так быстро собрался и едет в Нью-Йорк. Хотя похож.
— Да точно он — смотри, какие ужасные царапины! Если бы не царапины, он был бы даже красив.
— Это потому, что он играет, не сгибаясь.
— И все равно он красивый; один из самых красивых мужчин, которых я когда-либо видела! Познакомишь меня с ним?
— Я с ним не знаком. Да и вряд ли он понимает слова; с ним нужно общаться сигналами!
За весь день он впервые произнес что-то шутливое, и у Кики на миг затеплилась надежда, но его лицо тут же снова стало серьезным, словно он случайно рассмеялся на похоронах.
— А вдруг у него талант математика и он думает числами? — грустно продолжила она болтать. — Вдруг он учится у Эйнштейна? Хотя нет, он же не в Принстоне…
— Могу поспорить, что для экзамена ему нанимали репетитора!
— У меня тоже был в детстве репетитор. Он не тупой, в этом тебе меня не убедить!
Алекс вопросительно на нее посмотрел.
— Тебе любые мужчины нравятся, да?
Беседа не клеилась, и она сдалась, взяв у него программку игры и углубившись в статистические данные по игрокам.
Левый гард – Эйберт Джи Ван-Камп — Школа Ньютона — 5 футов 11 дюймов — 159 фунтов — 21 год.
Он был ровесник Консайди, а в университете учился всё ещё на втором курсе! В двадцать один год люди уже создавали шедевры, командовали армиями…
…а девушки в восемнадцать совершали самоубийства из-за неразделенной любви, или находили в себе силы её пережить, или притворялись, что в жизни есть дела и поважнее любви…
На следующей станции сошло много народу, и Консайди, наконец, удалось сесть рядом с ней.
— Ну что, теперь мы можем поговорить? — сказала она.
— Да, Кики, и я буду говорить с тобой совершенно откровенно. Ты значишь для меня гораздо больше, чем все другие девушки. Прошлым летом, когда мы…
— А ты видел его в игре прошлым летом?
— Кого видел?
— Ну, этого, Ван-Кампа? Мне интересно — если ты видел его в игре прошлым летом, почему ты не предложил ему больше денег, чем они?
Он посмотрел на нее, даже не улыбнувшись.
— Я говорю серьезно. Нам надо это обсудить, невзирая на…
— Ах, замолчи!
— Что такое, Кики?
— Сам с собой обсуждай и не взирай, вот что! Я уже два часа знаю, что ты мне хочешь сказать!
— Я…
— … и я очень трепетно отношусь к тому, как меня бросают! Вот тебе твое кольцо, включи его в свою коллекцию древностей, сунь его себе в карман! На нас люди с того конца вагона глядят — всем и так всё понятно!
— Кики, я…
— Замолчи! Умолкни!
— Хорошо! — твердо сказал он.
— Лучше напиши мне письмо, а я потом его мужу подарю! Может, выйду за Ван-Кампа. Честно говоря, я рада, что ты мне сказал, или не сказал — сразу, как только, ну или не сразу. Сегодня я выступаю вперед с новым номером, и будет лучше, если я буду чувствовать себя свободной. А вот и вокзал…
Едва они встали, как она тут же бросилась от него подальше, быстро, с отчаянной решимостью преодолела проход между сиденьями, расталкивая людей, изо всех сил и любой ценой стараясь оказаться от него как можно дальше. Она ухватилась за руку другого быстро движущегося пассажира, которому, казалось, все уступали дорогу, и его движущая сила увлекла её из вагона на вокзальную платформу.
— Простите! — выдохнула она. — Простите, пожалуйста…
Это был Ван-Камп. Она смущенно пошла рядом с ним, улыбнувшись ему в ответ.
— Вы сегодня просто великолепно сыграли, — тяжело дыша, сказала она. — А за мной гонится один человек, и я его очень боюсь! Не могли бы вы проводить меня до такси? Я, честное слово, не пьяна, но он разбил мое сердце и все такое, а симптомы в этих случаях очень похожи.
Они быстро прошли по платформе в притихший мраморный склеп Центрального вокзала Нью-Йорка.
— А вернуть его вы не можете? — вопрос был лишь наполовину всерьез, но Кики его проигнорировала.
— Ваше бедное лицо! — воскликнула она. — Честное слово, вы были великолепны! Я была с гарвардцем, и он был просто ошеломлен. Нет, я не собираюсь к нему возвращаться! Я поначалу хотела, но в последний миг взяла и передумала.
Они дошли до стойки такси. Ему в пригород — ой, а может, вместе поедем?
— Ах, прошу вас!
В такси, в волнующем свете первых фонарей, замерцавших за окном машины, они посмотрели друг на друга. Ван-Камп был голубоглазый, фигура его была словно выкована из стали и окрашена бледным золотом. Он был застенчив и в этом отношении был неуклюж, но за всю свою жизнь — совершенно точно — ни разу не сделал ни одного неловкого движения.
Заметив это, Кики, которая внезапно окунулась в некий вакуум, тут же принялась вести себя как девушка в его вкусе. Здесь были только он и она, и у нее не было никаких планов, за исключением плана, который они наметят вместе. У него было назначено свидание, но через несколько минут он, по всей видимости, уже никуда не торопился; не успели они заказать ужин, как она уже звала его просто Рип, как все его приятели.
— Я ведь чуть не поступил в Гарвард! — рассказывал он. — Довольно долго собирался стать профессиональным спортсменом, но в итоге решил, что хочу все-таки получить образование…
— И сколько они тебе платят?
— Платят? Мне ничего не платят.
— А я всегда думала, что должны…
— Мне бы тоже хотелось, чтобы это было так! Некоторые ребята — в университетах на западе страны — получают сотню в месяц. А у меня только ссуда на обучение. Ну и меня, конечно, еще кормят, как спортсмена, но приходится и подрабатывать — устроился вот на несколько подработок в студенческом городке.
— Это неправильно! — сказала она. — Тебе должны платить. Ведь ты привлекаешь людей на игры! У тебя есть нечто ценное, что ты можешь им продать, совсем как… как…
— Как мозги! Да ладно, говори, не стесняйся! Я иногда и сам думаю: зачем я пошел в этот университет?
— Ну, как бы там ни было, тебе должны платить, чтобы ты тут оставался!
— Ну, это ты им расскажи!
Каждые несколько минут Кики, вздрагивая, вспоминала Алекса Консайди, думая, сожалеет ли он сейчас о том, что сделал, и почему он её разлюбил? Что она сделала не так? Дело было в ней самой, или тут была замешана другая? Но всякий раз она пристально вглядывалась в Эйберта Джи Ван-Кампа — вес 159 фунтов — рост 5 футов 11 дюймов, и думала о том, что еще никогда не видела никого, столь прекрасного…
Они пошли танцевать, и когда оркестр начинал играть «Ты уехала» или «Ты ушла навсегда», она чувствовала внутри себя пустоту и страх, потому что весь последний месяц она танцевала под эти мелодии с Консайди. Но когда заиграли «Тихоню», все встало на свои места, потому что танцевать с Ван-Кампом было непривычно, прекрасно и совсем по-другому. Затем в такси она его поцеловала, почти совсем забывшись и полностью отдавшись порыву, и целовались они долго, сколько ему хотелось. Она отыграла свою роль до конца, и за несколько часов он превратился для нее в окутанную дымкой мечты фигуру незнакомца — из тех, кто тебе очень близок, кто уже и не незнакомец, но и не совсем еще друг.
II
Назавтра в четыре часа он пришел в гости к Кики; великолепие её особняка его смутило.
— Угадай, чем я весь день занималась? — спросила она. — Читала газеты! Спортивные разделы. Читал вот это?
Давид был лайнменом. А Голиаф был не один, их там было семеро. Вот о чем говорит весь Нью-Хейвен сегодня, после одной из самых тяжелых игр в шестидесятилетней серии противостояний Йель-Гарвард. В центре всеобщего внимания оказались не беки команды, а один гард, массой всего сто пятьдесят девять фунтов…
— Ну, это не про меня, — весело сказал он. — Я вешу сто пятьдесят семь! И давай не будем об этом говорить. Я к тебе пришел, хотя все утро мне пришлось кое перед кем оправдываться, где я был вчера весь вечер.
… Должно быть, от девушек у него отбою нет, подумала она, а вслух сказала:
— Но мне хочется продолжить наш вчерашний разговор. Просто смешно, что тебе не платят деньги за то, что ты так хорошо умеешь делать!
— Стадион всегда будет полон и не важно, играю я или нет; шестьдесят лет им ведь как-то удавалось без меня обойтись!
— На важных матчах — да, стадион полный; но не на всех же играх? Могу поспорить, что из-за тебя они зарабатывают на несколько тысяч больше!
— Ну, я всего лишь один игрок из команды, где, кроме меня, играет еще десять человек!
— В газетах пишут, что ты один играл за всю команду.
— Ну и что? Это только кажется; все дело в том, что после первых нескольких розыгрышей мне обычно становится ясно, как они будут играть дальше.
И вдруг в глазах Кики материальная и приземленная фигура Рипа стала терять очертания и словно растворилась в воздухе, отдаляясь все дальше и дальше, куда-то за горизонт, и Кики оказалась наедине с только что вошедшим в комнату Консайди.
На мгновение она оцепенела и полностью подчинилась власти своего сокровенного инстинкта — если бы сейчас он к ней приблизился, она бы встала и, как оглушенный боксер, шагнула бы прямо вперед, к нему в объятия. Но дело решили побочные последствия вчерашнего: Алекс отчаянно нервничал и был еще больше, чем Кики, не способен справиться с этой ситуацией. Не заметив вспыхнувшего в её взгляде огромного облегчения, он начал бросать слова, похожие на камни слова, из которых между ними тут же выросла стена.
… Мне очень нужно с тобой поговорить… вчера все вышло неправильно… перед тем, как я уеду в Грецию … объяснить, почему я вчера так себя вел…
… И пока он там стоял, ничего не замечая, жалко мямля, взгляд Кики утратил всякое выражение; она опять погрузилась в пучину боли и унижения. Когда он, наконец, посмотрел ей в глаза, в них уже поблескивала грозная сталь, прозвеневшая и в ее голосе.
— Это мистер Ван-Камп… Прости, но я сейчас занята… Алекс, я сейчас не хочу ничего обсуждать. Прошу меня извинить.
Он недоверчиво посмотрел на Ван-Кампа, впервые его заметив. Затем, слишком поздно поняв, что словами он ничего не добьется, поскольку именно слова вызывали её противодействие, он устремился к ней — а она столь же быстро отступила, словно его близость вызвала у нее отвращение. Даже Рип слегка рассердился, и Алекс замер, а его приподнятые руки тут же бессильно упали вниз.
— Я напишу тебе, — прошептал он. — Произошла ужасная ошибка!
— Очень может быть, — ответила она. — Пожалуйста, уходи!
И он ушел; она некоторое время глядела на дверь в ужасных громовых раскатах его отсутствия, думая о том, что он вернулся, то он не мог её разлюбить, а она могла бы забыть обо всем в его объятиях… Она вздрогнула, а затем повернулась к Рипу и ответила на только что заданный им вопрос.
— Да, это был он.
— Кажется, он ужасно сожалеет?
— Давай не будем о нем говорить. Я знать его больше не желаю. Иди сюда, Рип!
— Сюда?
— Только не надо меня обнимать. Просто сядь вот здесь, а я буду на тебя смотреть. — Она сейчас походила на человека, которому стало душно и который устремился к окну вдохнуть свежего воздуха; размышляя со зловещим удовлетворением о том, как бы сильно возмутился Алекс, она произнесла: — Рип, а ведь в Голливуде много твоих ровесников, которые тебе и в подметки не годятся, а зарабатывают целые состояния!
— Думаешь, надо попробовать себя в кино?
— Нет, ты должен оставаться в университете. Но еще ты должен получать большие деньги за то, что умеешь делать лучше всех — и сохранить эти деньги до того дня, когда появится тот, кто сыграет лучше тебя!
— Думаешь, кончится тем, что мне придется идти в сторожа или кем-то в этом роде? — Он нахмурился. — Ну, я об этом думал, не такой уж я и тупой. Это ведь грустно, правда?
— Да, Рип, это очень грустно.
— Но разве кто-нибудь знает, что его ждет? В мире обязательно найдется место и для меня.
— Конечно, я в этом уверена! Но ты уже сейчас должен приступать к его обустройству. Я тебе помогу. И не беспокойся, я в тебя не влюблюсь!
— Неужели?
— Совершенно точно; меня только что бросили, и я еще ни капельки не оправилась, если вообще, конечно, когда-нибудь оправлюсь. — Она мягко отодвинулась от него подальше. — Пожалуйста, прекрати! Разве ты не понимаешь, что вчера вечером я была сама не своя — это вообще была не я, ты ведь меня совсем не знаешь, Рип, а может, и никогда не узнаешь.
III
В ту зиму вокруг Кики было множество мужчин, но сердце её было пустым, и платила она им исключительно обесценившейся монетой. Весь февраль, как во сне, она колесила по университетам, словно лямку тянула, и лишь в Нью-Хейвене раскрыла свои глаза ровно настолько, чтобы отыскать в кружении толпы Рипа Ван-Кампа. Не найдя его, она отправила ему в общежитие записку. На следующий день они уже гуляли среди ослепительно-легкого снега, и его профиль, застывший на фоне зимнего неба, вдруг опять разбудил в ней радостные чувства.
— А где ты был вчера вечером? — спросила она.
— Да у меня просто фрака не нашлось…
— Что за вздор! — с раздражением воскликнула она. — А ведь у меня есть на тебя планы, и самого что ни на есть материального свойства. Кажется, я нашла тебе мецената! Подожди, сейчас все тебе расскажу.
Усевшись в его комнате перед горящим камином, она начала рассказывать.
— Зовут его Гиттингс, он из выпуска 1903 года, большой друг нашей семьи. Месяц назад приезжал к нам в гости и жил у нас, и я однажды его застала, когда он писал что-то такое таинственное — стоило мне войти, как он тут же выбросил исписанный листок! Ну, я решила во что бы то ни стало разузнать, что же там такое было, и узнала! Там был список имен: Кетчем, Келли, Килпатрик и так далее. В конце концов, он признался, что составлял команду из лучших игроков, игравших за Йель, чьи имена начинались на «К». Он рассказал, что в свободную минуту всегда берет какую-нибудь букву алфавита и придумывает команду. И я тут же поняла, что нашла того, кто нам нужен!
— Но даже если он возьмется за букву «В», — произнес Рип, — я не понимаю, каким…
— Ну, подумай! Футбол — его страсть, разве ты не понял? Он слегка помешан на футболе!
— Да, должно быть.
— … и ему не составит никакого труда заплатить за то, что приносит ему радость — я имею в виду, заплатить тебе!
— Благодарю за участие, которое ты ко мне высказываешь.
— Да, как же! Ты наверняка считаешь меня довольно нахальной особой, но я тебе еще не все рассказала. Я запустила процесс! Я заронила в его душу сомнение. Я рассказала ему, что тебе предложили много денег, если ты перейдешь в университет на западе страны…
Он вскочил на ноги.
— Рип, успокойся! Хотя, должна сказать, у мистера Гиттингса это не получилось. Он разбушевался и стал вопить, что это преступление! И, наконец, спросил, от кого было получено это предложение — но тут я подумала, что нашу беседу на этом лучше будет прервать. Ты рассердился?
— Да не то чтобы, но позволь узнать: зачем ты все это делаешь?
— Рип, я не знаю. Возможно, это нечто вроде возмездия…
Они пришли в старый студенческий городок; наступили сумерки, и она остановилась под фонарем у стены, в квадрате желтого света на голубом снегу.
— Ты, в рамках разумного, должен о себе заботиться. — И она добавила, словно говорила сама с собой: — Хотя бы потому, что это поможет тебе добиться девушки твоей мечты, когда ты решишь, что такая девушка существует.
— Я никогда не видел таких, как ты, девушек, — произнес он. — С тех пор, как ты прошлой осенью уехала, я постоянно о тебе думал — даже когда ты сказала, что все это ничего не значит.
— А разве я так сказала?
Она сейчас была очень красивой, и он обратил внимание на её щеки.
— Такие красивые. Белоснежные!
— Твои тоже.
Они вместе шагнули от света, и их лица соприкоснулись в морозной тьме.
— Рип, меня ждут в «Тафт», — сказала она. — Приезжай ко мне в гости в Нью-Йорк, в следующую субботу, днем. К нам в гости зайдет мистер Гиттингс.
IV
Несмотря на свои подобранные по алфавиту команды, мистер Седрик Гиттингс вовсе не был кротким и послушным человеком. Он был одним из множества американцев, чьих матерей восхищал образ «маленького лорда Фаунтлероя», и то, что на пятом десятке он испытывал столь навязчивый интерес к спорту, было банальной естественной реакцией на детский комплекс. Каждый год по осени, когда одиннадцать юношей выбегают на футбольное поле в бодрящем субботнем холодке, он ощущал, как в нем просыпается нечто дорогое его сердцу, чего он так в своей жизни и не нашел.
Он был рад знакомству с Рипом; он был под впечатлением, словно ему оказали огромную честь.
— Прекрасная была игра! — сказал он. — Кажется, я даже позволил себе оторвать несколько перьев со шляпки какой-то дамы и швырнул их вверх! Думаю, что я и сам почти взлетел за этими перьями, потому что, когда вы провели тачдаун, я ощутил такую легкость, словно стал птицей! А когда мы проигрываем, мне прямо-таки нездоровится. А правду ли говорят, молодой человек, будто вы собираетесь уйти из университета?
Тут в беседу вмешалась Кики:
— Рип вовсе не хочет уходить, у него просто сердце разрывается от одной только мысли об этом, но у него нет денег. А кроме того, в следующем году в команде Йеля ему будет не с кем играть.
— Ничего подобного, в команде будут хорошие игроки! — воскликнул мистер Гиттингс.
Кики бросила тяжелый взгляд на Рипа, который послушно произнес:
— Ну, линия защиты так себе…
— Но, парень, ведь там есть ты! Ты сам по себе целая линия защиты! Так и вижу, как ты выбегаешь и перехватываешь, и…
— Но если команда не завоюет кубок, — перебила его Кики, — то в профессиональную сборную Рипа не пригласят. Думаю, он просто обязан принять предложение западного университета.
— Какого именно? — с горячностью вопросил Гиттингс.
Рип посмотрел на Кики и тут же нашелся, что ответить:
— Я не имею права рассказывать.
— Эти покупки игроков, это же просто оскорбительно! Лучше пусть мы все игры будем проигрывать, чем знать, что вся команда была куплена и играет за деньги!
— Но Рипу надо думать о будущем, — спокойным тоном сказала Кики. — Ты ведь и сам слышал, как бывшие спортсмены становятся дворниками, вышибалами, или вообще попадают в тюрьму?
— В тюрьму? Никогда не слышал, чтобы хороший футболист попал в тюрьму! Ведь вас всегда будут помнить! Если бы я был судьей и мне пришлось бы судить какого-нибудь выдающегося спортсмена, я обязательно подумал бы: «Должно быть, произошла ошибка!» Ведь у любого, кто обладает столь совершенной мускулатурой и координацией, обязательно есть преимущество — это презумпция невиновности!
— Ну, если уж до такого дойдет, — сказал Рип, — буду надеяться, что судья будет думать точно так же.
— Конечно, будет! Судьи такие же люди, как и все остальные.
Кики почувствовала, что разговор перешел на какие-то мрачные темы.
— Рип просто хочет уйти туда, где совет выпускников обладает более либеральной позицией и где ему удастся заработать на жизнь.
— И что вам предложили там, на западе? — спросил мистер Гиттингс.
— Ужасно много, — поспешно ответила Кики.
— Молодой человек, вы совершите большую глупость, если согласитесь.
— Мне не хотелось бы бросать университет, — сказал Рип. — Но что угодно, лишь бы не тюрьма!
Гиттингс застонал.
— Опять вы про эту тюрьму! Что ж, от тюрьмы я вас избавлю. Я открою специальный банковский счет на тот случай, если вы будете вынуждены пойти по неверной дорожке.
— Вот это разумно! — одобрила Кики. — Банковский счет — это то, на что всегда можно положиться.
— Или я устрою его в какую-нибудь хорошую фирму, как только он окончит университет.
— Мне кажется, что идея со счетом лучше!
— А мне кажется, что ко всему этому делу вы относитесь исключительно с точки зрения корысти, юная леди! — Он вздохнул. — Когда нужно принять решение?
— Думаю, прямо сейчас. Чтобы иметь право играть в следующем сезоне, в новый университет он должен попасть уже в этом. У них там очень строгие правила!
— Строгие правила?! — с отвращением воскликнул мистер Гиттингс. — Ну, надо же, они еще и строгие! Скажите мне только одно: сколько они предложили?
В этот момент единственным неудобством оказалось то, что он никогда до этого не предлагал взятку спортсмену. Он понятия не имел, сколько они получают, а все это дело казалось ему настолько незаконным и даже наказуемым, что сам вопрос «Сколько?» уже мало что значил. И Кики закрыла сделку, назвав окончательную цену: пять тысяч долларов.
V
Затем Кики на полгода уехала, и событиям её жизни в тот период здесь места нет. Мечтатели наверняка обидятся, что тут не будет рассказано о том, как она страдала при луне в Гонолулу и на итальянских озерах, и как она чуть не вышла замуж за того, кто в нашем рассказе даже не появится.
Он умел держать характерную паузу в разговоре, или умел с претензией одеваться, а потом что-то сделал, или чего-то не сделал, и после этого его образ уже больше не был связан ни с вечерним закатом, ни с ветром, ни с ночными звездами. В конце октября она разорвала помолвку и поспешила обратно в Америку.
Приехав, Кики неуверенно огляделась вокруг; она сама не знала, что именно ей хотелось увидеть — уж точно не Консайди, который находился в археологической экспедиции на Крите. Но у неё было такое чувство, словно она что-то потеряла, и она обрадовалась, получив телеграмму от Ван-Кампа. Он желал увидеться с ней немедленно и приглашал на матч с Дартмутом. Туда она и отправилась, думая, что найдет там свою потерю — юношеские мечты и иллюзии, забытые ею год назад на стадионе.
Уж если какой-нибудь спортсмен университетской команды и стоит пяти тысяч, то это был именно Рип в том сезоне. Команда была плохая, беки были чересчур легкими, в линии защиты стояли неопытные игроки, и все это придавало игре Рипа совершенно отчетливый рисунок. У него был собственный стиль, который никто из тренеров даже не пытался изменить — в полном соответствии с правилами ему удавалось удерживать любых игроков противника, и многие судьи тщетно ждали случая подловить его на нарушении. Он стремительно атаковал, играя довольно высоко, используя колени и бока, а локти у него всегда были свободны, так что в ответственные моменты игры казалось, будто он обволакивает собой защитника противника, но зона контакта была так мала, что он всегда оказывался свободен, даже после розыгрыша. А уж если атлет субботу за субботой показывает такую игру, обыгрывая тех, кто тяжелее на тридцать-шестьдесят фунтов, то даже мистеру Гиттингсу жаловаться было бы просто грех!
Дрожа от предвкушения встречи, Кики поджидала его после игры.
— Когда я вижу тебя в игре, то чувствую себя восхищенной школьницей! — сказала она.
— Как жаль, что это не так!
— Мне тоже. Я бы тогда могла орать «кричалки»… Ну а сейчас я ничем не могу тебе помочь — вот были бы у тебя какие-нибудь настоящие проблемы…
— Они у меня есть, — сказал он, нахмурившись. — У меня сейчас вообще полный кошмар! Вот почему я дал тебе телеграмму.
— Что? Рип, что случилось?
Они сидели в чайной на улице Сейгем, вокруг было много юношей и девушек, но несмотря на то, что игра только что кончилась, в зале было как-то непривычно тихо. Оглянувшись вокруг, Рип вытащил из кармана и сунул ей какую-то газетную вырезку.
— Прочти и скажи, что думаешь, — сказал он. — Это не про меня.
ВОРИШКА ИЗ СТУДЕНЧЕСКОГО ГОРОДКА ВОЗВРАЩАЕТ ДОБЫЧУ
ДЕКАН ЙЕЛЯ ПОЛУЧИЛ ПОСЫЛКУ ОТ НЕИЗВЕСТНОГО
Напуганный общей нервозностью, воцарившейся в университетском городке, кишащем нашими местными Фило Венсами и Эркюлями Пуаро, промышлявший по университетским общежитиям вор вчера отправил почтой на имя декана Марша всю свою добычу (стоимостью примерно в три сотни долларов). Среди трофеев присутствовали часы, значки, кошельки и различные ювелирные украшения. Поскольку вор явно хорошо знаком с расписанием занятий и т.п. деталями, сделан вывод, что это кто-то из студентов.
— И что? — спросила Кики.
— Я рассказывал тебе о моем брате Гарри; он учится на втором курсе. Ему не повезло — он сломал колено на тренировке на первом курсе и больше играть не может. И он стал воровать. Не понимаю, как его угораздило? Его поймал его однокурсник, пришел ко мне, и я выложил всё до последнего цента, чтобы выкупить награбленное. А теперь мне нужны еще деньги.
— Из тех пяти тысяч? Ах, Рип, но ведь мы решили, что я буду твоим поверенным, а ты не прикоснешься к деньгам, пока не закончишь университет!
— Ну а что поделать? Гарри — мой брат. Он не должен попасть в тюрьму!
— Но ты ведь вернул вещи хозяевам!
— Я еще не все тебе рассказал. Тот парень, который все знает — редкостная дрянь, и от него еще придется откупаться.
Внезапно ей показалось, что они опустились в некий иной мир. Кики всегда считала Рипа неким шедевром неизвестного скульптора, существом без прошлого и без связей. А теперь ему на плечи словно легла тень его брата…
— А может, твой брат просто уйдет из университета, и все уладится? Как ему тут оставаться? Он ведь не может теперь тут остаться, если он… — Она запнулась и не произнесла последнего слова.
— Тому парню этого будет мало. Разумеется, я могу просто сломать ему шею…
— Рип, нельзя тебе в это вмешиваться, — горестно вздохнула она. — И сколько же он хочет?
— Говорил что-то про тысячу долларов…
— Ах, Рип! Я практически согласна, чтобы ты сломал ему шею.
— Сломаю, если скажешь, что так будет лучше.
— Ну, нет! Придется платить. А брата ты должен будешь отсюда отослать, пока он не попал еще в какую-нибудь беду.
— Но если он покинет колледж сейчас, это будет выглядеть подозрительно, — Рип нахмурился. — Я даже не представляю, куда я могу его отослать? Я тебе не говорил, но мы с ним выросли в сиротском приюте, и я всегда за ним присматривал…
Теперь она знала о нем всё, и сейчас он нравился ей ещё больше, чем раньше!
— Но рано или поздно он обязательно втянет тебя в еще худшую переделку, и именно тогда, когда у тебя появится в жизни шанс! У меня как раз возник один план, как добыть для тебя еще денег. Рип, ты должен отправить его куда-нибудь!
— Как бы там ни было, теперь ты знаешь, что проблемы у меня есть, — сказал он.
— Мы с ними справимся! — бодро сказала она.
После ужина, прогуливаясь в сумрачной тьме на Хиллхаус-авеню, она внезапно к нему повернулась:
— Рип, ты мне очень нравишься!
— Нравлюсь? Что ты хочешь этим сказать? Я знаю, что нравлюсь всем на стадионе…
И у нее вдруг вырвалась ложь:
— Я все лето думала о тебе, все время…
Он обнял её и притянул к себе поближе. Показалась отливавшая красноватым золотом луна, вокруг которой висела дымка, и в густых сумерках бабьего лета послышался чеканный звон колоколов. Вот так же год назад она стояла с любовью своих девичьих лет, с Алексом Консайди,; и прошлым летом — на залитой светом звезд палубе, с другим мужчиной… Она и радовалась, и слегка стеснялась — когда ты не влюблена, все симпатичные мужчины похожи друг на друга. Но она чувствовала, что Рип ей очень близок — то, что он рассказал ей о своем брате, напомнило обо всем, чего у него в жизни никогда не было, и на мгновение она подумала, что могла бы ему все это дать, и что влюбиться в него ей будет совсем не сложно. Ее яркая красота была ей в тягость, потому что она была ничьей.
— Но ведь ты не сможешь меня полюбить, — вдруг произнес он. — Тебе нужен кто-то с головой на плечах.
Когда они попрощались на станции, она села в салон-вагон и погрузилась в новые мысли о нем. Поезд тронулся, кресло впереди вдруг развернулось, и она оказалась лицом к лицу с Алексом Консайди.
Первое, о чем она подумала — перед ней был совсем не тот человек, которого она так хорошо знала десять месяцев назад. Перед ней был незнакомец, с которым она встречалась лишь однажды, тот самый незнакомец с добрым проницательным взглядом и живым лицом, в котором сквозили понимание и ум, что сразу же её привлекло. Затем она его узнала и подарила ему улыбку — поначалу очаровательную, а затем все более и более холодную, пока улыбка не исчезла совсем.
— Кики, отлично выглядишь! — негромко произнес он.
— А ты думал, я увяну от горя?
— Я думал о тебе все это лето!
Она сама говорила Рипу тоже самое, и подумала, что Алекс, должно быть, тоже преувеличивает.
— Я собирался позвонить тебе завтра, — сказал он. — А потом случайно увидел тебя после игры.
— Там, впереди, есть свободное место, — сказала она. — Может, туда пересядем?
— Пожалуй, нет. В декабре экспедиция возвращается на Крит, и я думаю, что ты вполне можешь присоединиться — и чтобы избежать разговоров, мы с тобой поженимся.
— Тогда, пожалуй, я сама пересяду, — сказала она. — На этом месте очень сильно чувствуется стук колес.
— Ты ведь не хочешь слушать моих извинений? — произнес он. — Это было бы отвратительно!
— Почему ты меня бросил? — спросила она. — Теперь мне уже на тебя плевать, но мне просто интересно?
— Мне хотелось провести немного времени наедине с собой и миром. Я тебе когда-нибудь объясню, а сейчас скажу так: я потерял десять месяцев тебя, вот и весь результат!
Её сердце отправилось в знакомую экспедицию по самым загадочным уголкам внутри ее груди.
— Понравилась игра? — спросила она. — Ты продемонстрировал весьма внушительный для гарвардца интерес к команде Йеля.
— Я проводил небольшую разведку. Я ведь на втором курсе тоже играл в футбол.
— Тогда я тебя еще не знала.
— Ну, ты ничего не потеряла. На Ван-Кампа я ни разу не тянул.
Она рассмеялась.
— Кажется, это имя я впервые услышала от тебя? Это ты рассказывал мне, что Йель его подкупил?
— Да, подкупил. Но не думаю, что это пойдет им на пользу.
Тут же встревожившись, она спросила:
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ой, не надо было мне говорить… Ничего ведь еще точно не известно.
Воображение Кики принялось быстро взвешивать все возможные причины. Может, мистер Гиттингс, будучи «навеселе», похвастался выгодной сделкой? Или дело касалось брата Рипа?
— Может, это просто ложная тревога? — сказал он. — И нехорошо, что я вообще об этом заговорил, поскольку, по всей вероятности, я должен рассматривать его в качестве своего соперника?
— Да, это так. Но я уже смирилась, Алекс — от некоторых ждать слишком многого не стоит.
Она вдруг встала и пересела на другое место, но он пошел вслед за ней и, наклонившись поближе, сказал:
— Кики, мне не в чем тебя винить, но я очень хочу, чтобы ты была счастлива.
— Мне что, перейти в сидячий вагон?
— Я сейчас сам туда уйду.
Она его в этот момент ненавидела и очень хотела, чтобы прямо сейчас здесь оказался Рип, — и размеренно и грациозно сломал бы ему шею! Но тут ведь, в конце концов, был не стадион, и Рип, к счастью, никак не мог тут оказаться… Бедный Рип! Он был совершенно ни в чем не виноват, он был вынужден завоевывать себе место под солнцем при помощи своего великолепного тела.
Прямо с вокзала она безуспешно попыталась дозвониться ему по телефону; ей удалось дозвониться лишь на следующее утро, когда он был в столовой. Обиняками она рассказала ему, о чем говорил Консайди. На другом конце провода повисла долгая пауза, затем Рип с отчаянием в голосе произнес:
— Я всегда могу уйти из университета!
— Рип, не надо так говорить! Но тебе надо быть осторожным. Ты кому-нибудь рассказывал о Гиттингсе?
— Нет.
— Тогда ни в чем не сознавайся. И еще… Рип, не забывай: что бы ни случилось, я всегда с тобой!
— Спасибо, Кики!
— Я серьезно. Что бы ни случилось! Мне все равно, пусть хоть все на свете об этом узнают!
Зардевшись от восторга, она повесила трубку. Все её защитные инстинкты выстроились в боевые порядки на его стороне; чувство постепенно становилось все более и более настоящим. Когда он блестяще выступил против Принстона, она испытала радость и гордость. И вот, три дня спустя, она открыла страницу футбольных новостей и обнаружила шокирующую передовицу.
ЙЕЛЬ ОТРИЦАЕТ СЛУХИ О НЕДОПУСКЕ К ИГРЕ ОДНОГО ИЗ КЛЮЧЕВЫХ ИГРОКОВ
Нью-Хейвен, штат Коннектикут.
Сегодня председатель Спортивной ассоциации Йельского университета заявил о несоответствии действительности слухов о том, что один из ключевых игроков университетской команды не может быть допущен к субботней игре с Гарвардом.
«Команда начнет субботний матч в том же составе, который выступал против Принстона», — заявил он. «Никаких официальных возражений против участия кого-либо из наших игроков нам не поступало».
Слух муссируется в Кембридже, а источник его восходит к нью-йоркскому клубу выпускников Гарварда. В этом году дела у команды Нью-Хейвена не ладятся — в игре с Принстоном участвовало всего двенадцать «железных людей» — и потеря одного из ключевых игроков может иметь огромное значение для…
Сердце Кики замерло. Она мысленно ещё раз быстро пробежалась по всем возможным путям утечки. Мистер Гиттингс отрицал любую нескромность со своей стороны, но выписанный на нью-йоркский банк чек, возможно, мог попасть в руки какого-нибудь выпускника Гарварда, который узнал имя. Но что-либо доказать тут было бы сложно. И, кроме того, Кики была уверена, что Рип вел себя осторожно и отклонил предложение сыграть этим летом в бейсбольной команде одного отеля…
Поддавшись внезапной панике, она нашла в книжке номер Алекса Консайди; знакомые цифры вызвали у нее дрожь. Сейчас он был в Кембридже, но должен был сегодня вернуться; она звонила ему весь день, но не просила ничего передать; в шесть вечера чуть-чуть его не застала и ей сказали, что он поехал ужинать в клуб выпускников Гарварда. Надев вечернее платье, она поехала на 44-ю улицу и попросила посмотревшего на нее с подозрением швейцара передать Алексу записку. Он, очень удивленный, даже не надев шляпу, вышел к ней на улицу; они уселись в соседнем баре, и она тут же перешла к делу:
— Я видела утреннюю газету. Это ведь о Ван-Кампе, верно?
— Кики, я ничего не могу тебе сказать.
— Но ты мне уже рассказал, там, в поезде! Я желаю знать, что у вас есть против него.
Алекс замялся.
— Скажу так: если бы у нас были какие-нибудь веские доказательства, мы бы сейчас их уже предъявили.
— Так никаких доказательств у вас нет?
— Лично мне в настоящий момент ни о каких доказательствах неизвестно.
По тому, как он построил фразу, она догадалась, в чем была правда.
— Значит, вы ждете каких-то доказательств с минуты на минуту?
— Кики, ты его любишь?
— Да.
— Мне почему-то в это не верится.
— Неужели? Что ж, если вы хоть пальцем пошевелите, чтобы отстранить его от игры, я выйду за него на следующий же день, если только он будет согласен!
Алекс кивнул.
— Вот этому я верю — ты, Кики, девушка упрямая, и равных тебе мало. Но мне кажется, что Ван-Кампа ты не любишь.
И вдруг она сердито расплакалась, потому что поняла, что он прав. Она лишь начала в него влюбляться. И все было бы хорошо, и все со временем получилось бы, и любовь возместила бы все, чего им недоставало. Но в этот момент, пока любовь еще не пришла, она была такой уязвимой! Она никак не могла заставить себя не сравнивать Рипа — еще, в сущности, ребенка, из которого неизвестно, что получится, и который так мало знает — с Алексом Консайди, взрослым мужчиной, уверенным и знающим, обладающим собственной волей и совершающим собственные ошибки.
— Видишь ли, — прерывающимся голосом сказала она, — у тебя всегда всё было, а ему пришлось создавать всё из ничего, и вот ты снова тянешь его вниз. Это так жестоко, так мерзко!
— Кики, не я это начал. Информация… — он умолк. — Ты говоришь так, будто тебе что-то известно…
— Ах, нет! — быстро ответила она. — Но если бы и было, я бы осталась на его стороне!
Она встала и, не притронувшись к коктейлю, оставила Алекса. В полнейшем смятении она заскочила на телеграф, чтобы отправить Рипу телеграмму со словами нежности и ободрения.
VI
Рип прислал ей четыре билета, и она отправилась в Кембридж с подругами; на стадионе сыпал легкий и неприятный снежок. Ей стало грустно, когда она вспомнила прошлый год, легкую радость и солнце; в утренних газетах не было ничего необычного, и несмотря на ожидание худшего, она немного успокоилась. Не было никаких заявлений Спортивной ассоциации, и в составе команды, опубликованном официально, имя Рипа присутствовало. Она раскрыла программку.
Левый гард — Ван-Камп — 5 футов 11 дюймов — 159 фунтов — 22 года — Школа Ньютона
Краткая биография… Мальчик из приюта, с чудесной нервной системой, заменившей ему интеллект. Сейчас она стоял там, в центре поля, лицом к лицу с игроком в малиновом свитере и белом шлеме; вверх подбросили монетку в полдоллара, упавшую прямо в снег. Команда Йеля растянулась вдоль поля, за мячом; раздался удар по мячу, и Рип возглавил гонку по полю, обыграв одного защитника, обведя другого и отдав первый пас в игре.
— Ему бы эндом поиграть, — произнес мужской голос сзади. — Хотя он может играть кем угодно!
— Но разве бывают гарды лучше? На любого халфбека взгляните и поймете, что просто наблюдаете за мячом, а поглядите на Ван-Кампа — и увидите настоящую игру!
Снег стал гуще, и когда кто-то из игроков дважды упал и довольно далеко проехался по мокрой грязи, для газет и радио этого было достаточно, чтобы придать матчу оттенок полной непредсказуемости и обозвать «скачками с препятствиями» и «зимним видом спорта». Финты и боковые пассы, от которых так и захватывало дух, приобретали оттенок молниеносных чудес в белом, как мел, тумане.
Она смотрела, как Рип сидит на траве поля, пока остальные игроки сгрудились в кучу. Как только игра продолжилась, Рип тут же оказался на ногах, повел плечом назад, освободился и оказался по другую сторону линии и тут же прямо, не сгибаясь, вступил в игру. Вот почему он всегда был виден зрителям — потому что всегда вступал в игру, не склоняя головы, отчего его лицо весь футбольный сезон было покрыто царапинами.
Первая половина игры завершилась со счетом 10-3 в пользу Йеля. Похолодало; сидевшие рядом с Кики стали утепляться, и их голоса стали слышней; девушка рядом с Кики сказала своей подружке:
— Я с ним не знакома, но вон там, в двух рядах ниже, в черной шляпе, сидит его брат Гарри.
Кики посмотрела туда. Гарри был одним из тех мужчин, чье лицо отдает в синеву и которые тщетно бреются по два раза в день; для многих этот тип внешности олицетворяет представление о пороке. И никаких компенсирующих черт у него не было: глаза были расставлены далеко, словно их расталкивал широкий и плоский нос, но Кики все же чувствовала себя предательницей, поскольку сходство с братом было несомненным.
В начале второй половины игры команда Гарварда оживилась; не прошло и десяти минут, как на поле раздались ликующие вопли с малиновой стороны, а лица вокруг Кики нахмурились и стали зловещими. Она смотрела на Рипа в бинокль; он, как всегда, был спокоен, бледен и безмятежен; к началу последней четверти игры счет выровнялся, и он оказался единственным готовым к бою игроком уставшей команды. Именно тогда он сбил с ног ошеломленного игрока Йеля, который пытался переиграть перехваченный за своими собственными воротами пас.
До конца игры оставалось десять минут. Йель, овладев мячом на двадцатой линии, вышел из схватки за мяч с обоими таклами справа от линии. Внезапно весь левый фланг пришел в движение и устремился к боковой линии, но за две секунды до того, как мяч был пойман, все резко побежали к своим воротам, а халфбек заступил за линию справа. Это обеспечило возможность дать пас гарду, Рип схватил насквозь промокший мяч и, оказавшись практически в свободном поле, пробежал до сороковой линии и закончил игровой момент первым дауном.
Надежда оживила йельскую трибуну, но тут вдруг объявили перерыв, и на трибуне послышался изумленный шум голосов. К скамейке команды Йеля явились трое — по виду, делегация — и тренеры вскочили, вступив в разговор, а запасные игроки, закутанные в одеяла, столпились вокруг, прислушиваясь к спору. Через мгновение один из запасных отбросил одеяло и выскочил из группы, разогреваясь; потом схватил шлем, выбежал на поле и представился судье. Шум голосов усилился, когда запасной обратился к Ван-Кампу; вокруг Кики слышалось:
— Что такое?
— Ван-Кампа заменили?!
— Да они с ума сошли! Он же не травмирован!
— Можете себе представить? При равном счете?!
Кики увидела, как Рип сорвал с себя шлем и побежал к боковой линии. Болельщики, все еще не зная, что произошло, издали громоподобный шум, который изумленно затих, когда Рип обменялся с тренером какими-то словами, развернулся и убежал в раздевалку. Вновь послышался шум с трибун — на этот раз многие догадки были очень близки к правде.
— Сняли с игры? Он нарушил правила?
— Да, конечно, не сами же они захотели его снять!
— Должно быть, это о Ван-Кампе писали в газетах…
И минуту спустя все вокруг уже говорили об этом; все тут же вспомнили газетные намеки, а с ближайших к полю мест пришло и подтверждение. Рип Ван-Камп был снят с игры по требованию Гарвардской спортивной ассоциации.
Кики вжалась в скамейку, закрыв лицо руками, словно боясь стать следующей жертвой толпы. Это все-таки случилось — прямо сейчас, почти в самом конце, они отняли у Рипа всё и выгнали с поля, как провинившегося школьника. Она тут же вскочила и принялась протискиваться назад; бросив подруг, побежала наверх по проходу между рядами, спустилась в темный коридор, а затем пробежала под трибуной туда, куда убежал он.
— Где здесь раздевалки? — крикнула она.
Какой-то пошатывающийся пьяный бросил на нее пустой взгляд, а сверху донесся рев — игра продолжалась. Она бегала по заснеженной гаревой дорожке от одного входа к другому, пока один из сторожей не указал ей, куда идти, добавив:
— Но внутрь вас точно не пустят. Туда даже старых спортсменов не пускают!
— А когда они выходят?
Он ей сказал, и она стала ждать, прислонившись к железной решетке. Прошло много времени, и она услышала разочарованные и нестройные крики — игра кончилась вничью; на дорожках показался первый ручеек болельщиков, за ним пошли мощные волны, беспечные и равнодушные, и они словно захлестнули и ее, и Рипа…
Шло время. На дорожках теперь оставались лишь потоки, затем только струйки, и, наконец, как капли — только отдельные люди. Торопливо подъехал грузовичок с надписью «Гарвардский малиновый», из него выскочил мальчишка с кипой газет.
— Финальный счет сегодняшнего матча! Гарвард протестует против участия Ван-Кампа! Гард Йельской команды играл как профессионал на западном побережье!
Кики купила газету и дрожащими руками её развернула. Прямо под счетом неровным, набранным второпях, крупным шрифтом было отпечатано:
Ван-Камп был снят с игры по требованию Гарварда, получившего доказательства его игры в профессиональной команде университета Альмары в Оклахоме, в 1934 году. Информация была подтверждена вышедшей за него замуж студенткой — его женой!
Вот и все, но Кики и не смогла бы больше ничего прочитать. Произнеся вслух, с яростью в голосе: «Это ложь!», она тут же поняла: это, несомненно, чистая правда.
VII
Много позже она удивлялась, как Алекс Консайди догадался, где её искать — именно он обнаружил её сидящей у бетонной колонны, глядящую в никуда и с газетой на коленях.
— У меня тут недалеко машина, — сказал он. — Можно пройтись до нее, если ты позволишь мне тебе помочь.
— Со мной все в порядке. Я просто присела, чтобы подумать.
— Кики, я тебя искал. Я до самого конца не верил, что это случится. Девица сначала отказывалась говорить, но…
— Не надо мне ничего рассказывать, — быстро сказала Кики. — Что теперь будет с Рипом?
— Думаю, ему придется покинуть университет. Правила ему должны быть известны.
— Ах, бедный Рип… Бедный, бедный Рип!
Внезапно она рассказала ему о деньгах, о счете мистера Гиттингса — обо всем.
— И как бы мне хотелось, чтобы денег было побольше! — запальчиво добавила она. — Он ведь их заслужил! Я не хочу, чтобы он умер, как Тед Кой — не оставив после себя ничего, кроме золотого кубка.
— Он был великим спортсменом, этого им у него не отнять, и он наверняка еще будет выступать в какой-нибудь профессиональной лиге.
—Ах, но ведь теперь всё безнадежно испорчено! А он был прекрасен!
В сумерках они въехали в Бостон.
— До Нью-Йорка отсюда далековато, — произнес он. — Давай заедем к моим друзьям, они тут за городом живут? Знаю, что ты не захочешь оказаться вновь со мной помолвленной, так что давай просто поженимся? Я гарантирую прекрасную погоду на Ниле!
Она промолчала, и он добавил:
— Ты думаешь о Ван-Кампе?
— Да. Как бы мне хотелось, чтобы я могла для него хоть что-нибудь сделать! Эх, если бы я только была уверена, что он не останется в одиночестве…
— Ты его любишь?
— Нет. Я тебе в тот вечер соврала. Но я не могу не думать о том, как они все сейчас на него накинутся, а ведь он подарил им столько шикарных дней!
Он вдруг остановил машину.
— Хочешь, отвезу тебя к нему? Я знаю, где живет команда.
Кики задумалась.
— Но у меня теперь для него ничего нет. Все было с самого начала неправильно, и мы с ним двигались в разных направлениях. Я поеду с тобой, Алекс.
— Я рад.
Машина быстро ехала по городу, сворачивая именно там, где было нужно, и останавливаясь именно там, где нужно было остановиться, а затем выехала за город, все время набирая скорость; наконец-то они оказались на верной дороге.
Оригинальный текст: Offside Play, by F. Scott Fitzgerald.