Ф. Скотт Фицджеральд
Последний пациент
Мисс Бетти Уивер приехала в Уорренбург и вышла из автобуса; с Голубого хребта на восток задул сильный предгрозовой ветер. В Вашингтоне была духота, и после искусственной вентиляции в автобусе мисс Бетти Уивер оказалась не готова к столь резкому скачку температуры. Не таким ей представлялся июль в Виргинии…
Машины, которая должна была её встретить, не было, а капли дождя уже вовсю падали на дорогу. Бросив быстрый взгляд на город, Бетти перешла на другую сторону улицы к аптеке, где можно было укрыться от дождя. Город был старым: старая церковь, старое здание суда, старые деревянные и каменные дома; на главной улице, как и в других подобных городах, висела металлическая мемориальная доска:
НА ЭТОМ МЕСТЕ КАВАЛЕРИЙСКИЙ ЭСКАДРОН СТЮАРТА ВСТУПИЛ В ЯРОСТНЫЙ БОЙ С…
Дальше читать она не стала – подобных мемориалов вдоль дороги было немало, а Бетти, как и большинство женщин, почти не испытывала интереса к памяти минувших войн, хотя сам по себе штат вызывал у неё трепет – ведь это была самая настоящая Виргиния, не какое-нибудь курортное местечко на побережье! Она представила себе Мэрион Дэвис в пышной юбке, кружащейся в кадрили с красивыми офицерами армии Конфедерации; вспомнила, как читала в книгах об этом великолепном и жестоком времени, об изящных плантаторских особняках и негритянских хижинах. Все представлялось ей таким приятным и размытым: она твердо знала, что Джордж Вашингтон в Гражданской войне не участвовал, а сражение у Шато-Тьерри произошло позднее, но припомнить что-либо помимо этого ей вряд ли бы удалось.
А всё остальное внезапно заставило её почувствовать себя здесь чужой, инородной и испуганной; она прибыла в незнакомую глухомань, да ещё и в грозу…
На площадь перед зданием суда плавно въехал большой лимузин, развернулся и подкатил к аптеке; шофер-негр вышел из машины.
Бетти забрала купленные булавки, сдачу и вышла навстречу.
– Мисс Уивер? – шофер в знак приветствия коснулся шляпы и принял из её рук саквояж. – Прошу прощения за опоздание, но я живу за городом, не в Уорренбурге.
Он захлопнул за ней дверцу автомобиля; оказавшись внутри, она почувствовала себя в безопасности – ни грому, ни дождю теперь до неё не добраться.
– Далеко ехать?
– До дома отсюда десять миль.
Это был, по всей видимости, рослый, надежный и вежливый негр; голос у него был астматический, пришептывающий. Чуть погодя она спросила:
– Как себя чувствует мистер Драгонет?
Негр отвечать не торопился; даже бровью не повел, чтобы показать, что слышал вопрос, и у Бетти возникло ощущение, что она допустила какую-то бестактность. Но это было просто смешно – она ведь приехала из Балтимора в качестве дипломированной медсестры, со всеми необходимыми документами, чтобы осуществлять профессиональный уход за мистером Драгонетом! Лично они знакомы не были, и для неё он был не человеком, а пациентом. Её последним пациентом – самым что ни на есть последним…
От этой мысли её охватила грусть. Она родилась и выросла среди ветров и дождей на маленькой безлюдной полоске земли вблизи границы Мэриленда с Пенсильванией; став практиканткой, затем «сиделкой на дому», а затем и дипломированной сиделкой, она открыла для себя целый новый мир. Это были хорошие годы – все её пациенты были хорошие; почти всегда это были очень милые люди, и мужчины, и женщины, которые выздоравливали или умирали, неизменно испытывая к ней уважение и приязнь, потому что она была миловидна и считалась отличной сиделкой. За три года практики, до получения диплома, пациенты у неё были самые разные – она брала любые случаи, кроме полиомиелита, потому что в Балтиморе у неё было три маленьких племянника.
Вдруг негр, словно тщательно всё обдумав, решил заговорить.
– Не скажу, что хорошо, но не скажу и что плохо. По мне, так он не изменился, но его столько докторов уже посмотрело…
Он вдруг умолк, словно сказал лишнего, и Бетти подумала: видимо, это хороший знак, что он ничего ей не сказал… Вот и доктор Гаррисон в Балтиморе почти ничего ей не рассказал, но она решила, что это потому, что он торопится…
Сожалею, сказал он, что напоследок вам предстоит отправиться так далеко. Быть может, вам лучше…
– Нет, – ответила Бетти. – Я его возьму! Мне обычно везёт, и по списку как раз моя очередь, так что я его беру. Знаете, я такая суеверная…
– Ну, что ж, вы меня упокоили! Потому что к этому пациенту я должен направить того, кому полностью доверяю! Вы ведь работали с психиатрическими? Нет-нет, он не психиатрический! Тут вообще сложно сказать, что за случай.
– Пожилой?
– Да нет… Тридцать пять – тридцать шесть; я его лечил сразу после войны, когда работал в военном госпитале имени Уолтера Рида. Он в меня верит, вот и попросил меня подобрать ему здесь сиделку.
На этом их прервали, и Бетти пришлось чуть не силой вытягивать из него дальнейшие указания.
– Так… Спросите, какое успокаивающее он принимает; если на основе смол – давайте, но в небольших дозах, если паральдегид – тоже давайте. Но если это спиртное, то надо постепенно прекращать! Что ему нужно, так это сон; сон и нормальное питание, того и другого – побольше. Свяжитесь с его семейным врачом, а если что-то пойдет не так – звоните мне.
Доктор Гаррисон славился коварной привычкой заставлять всех своих подчиненных – ординаторов, интернов, сиделок – самостоятельно разбираться в каждом случае, и Бетти решила, что ей вряд ли удастся получить от него какую-нибудь дополнительную информацию.
Итак, вперед – в последний раз, в накрахмаленном белом халате навстречу приключениям, служа великой цели и подчиняясь чужой необходимости, заставляющей забыть о себе. В последний раз, потому что через месяц она станет хозяйкой в доме и спутницей по жизни для молодого доктора Говарда Карни из нью-йоркской больницы «Мерси».
Машина свернула с шоссе и стала взбираться по суглинистому проселку на холм.
– Отсюда уже начинается земля Драгонетов, – сказал шофер. – Очень плохая дорога; пришлось её чинить в сухой сезон, и всё насмарку!
Внезапно, среди сумерек и дождя, показался дом. Всё было, как положено: приземистый особняк с высокой колоннадой впереди, изящные одноэтажные флигеля по бокам, уединенный сад, наполовину видневшийся с оканчивавшейся у фасада дороги и намекавший на то, что вдаль, в поля, с задней, обращенной на юг, стороны, глядят другие, ещё более уединенные, веранды.
Шофер пошёл за экономкой, а она, чувствуя неуверенность и некоторый трепет, осталась ждать в центральном холле. С обеих сторон, как она видела, к холлу примыкали просторные комнаты, заполненные портретами, картинами в золотых рамах и книгами, книгами – книги здесь были везде. Бывали дома, где достаточно было просто переодеться в халат сиделки, и встревоженные и смущенные члены семьи тут же переваливали на тебя все дела; иногда по прибытии сиделка в доме сразу занимала некое неопределенное положение… Нужно просто подождать, и всё станет ясно.
К ней вышла усталая на вид шотландка и окинула её быстрым взглядом.
– Эй, Уиспер! Отнеси вещи мисс Уивер в левый флигель. Не хотите ли чаю, мисс Уивер? Мистер Бен только что уснул, и вы, наверное, не станете его сейчас будить?
– Конечно, нет! – подтвердила Бетти. – Я…
Откуда-то с погруженной в полумрак лестницы, уходящей наверх, послышался голос, заставивший её вздрогнуть и умолкнуть.
– Джейн, ну я же тебя просил!
Миссис Кейт включила свет в холле; сумерки исчезли, и стало видно говорящего. Это был красивый мужчина с очень темными, глубоко посаженными, глазами; Бетти показалось, что он гораздо моложе, чем она его себе представляла. Он был высок и хорошо сложен; на нем был серый, украшенный цветами, халат из японского шелка. Но её внимание привлек и не отпускал его голос; это был голос, который мог делать всё что угодно с кем угодно, это был голос, который одинаково хорошо выражал и просьбу, и команду, мог звучать и льстиво, и крикливо, и даже презрительно. Когда он говорил – всё равно, каким тоном – то все остальные голоса вокруг сразу же исчезали.
– Джейн, вы можете идти, а я побуду с мисс Уивер. Лицо мисс Уивер говорит о том, что она не причинит мне никакого вреда… Вы ведь хорошо относитесь к больным, правда, мисс Уивер? Наверное, поэтому и выбрали профессию сиделки?
Бетти рассмеялась, но как-то неуверенно.
– Я, пожалуй, пойду, переоденусь в халат, – сказала она.
В медицинском халате она будет чувствовать себя гораздо лучше; она словно бы облачится в доспехи, и это поможет ей справиться с любой ситуацией. Не то чтобы она думала, что возникнет какая-то ситуация… Доктор Гаррисон вряд ли отправил бы её в какой-нибудь сомнительный дом, но шутливый тон и отчаянный взгляд мистера Бена Драгонета заставили её насторожиться. Ей захотелось немедленно оказаться в медицинском халате. Но…
– Только не сейчас! – повелительным тоном произнес Драгонет. – Я провёл довольно много времени, глядя на сиделок в халатах, и должен вам сказать, что мне это уже несколько приелось. Прошу вас сесть; позвольте, я расскажу вам о своих симптомах, пока на вас ещё ваша собственная, а не форменная, одежда!
Она вдруг почувствовала радость от того, что надела сегодня своё лучшее платье, но профессиональная выучка выработала у неё упрямство, и она чопорно последовала за мисс Кейт, жестом поманившей её в левый флигель.
– Я вернусь через пять минут. Поймите, я ведь целых два часа сюда ехала!
***
Когда она вернулась, он по-прежнему был там – стоял, облокотившись о балюстраду; как только он её заметил, его поза тут же сменилась новой, выражавшей учтивую готовность.
– Как-то навязчиво получилось, но я вовсе этого не хотел! На самом деле мне просто не хотелось оставаться здесь в одиночестве.
Она присела на стоявший в холле диван.
– Всё эти проклятые ночи! – продолжил он. – Дни-то ладно… А вот между первым и вторым сном… Весь день я занят тем, что с тревогой думаю о том, что будет твориться в эти часы у меня в голове!
– Мы с этим справимся, – уверенно сказала она. – Как думаете – может, мне лучше сначала побеседовать с вашим домашним врачом, выяснить, какой вам рекомендован режим?
– Это я вам и сам расскажу! Старина Блисс рекомендует мне мой собственный режим! Я вот надеялся, что вы захватите какой-нибудь режим с собой… В этой вашей черной сумке, случайно, не найдется для меня какого-нибудь хорошенького режима?
– Сначала мне нужно побеседовать с вашим домашним врачом. Так сказал доктор Гаррисон!
– Всему своё время. Вам рассказали, что со мной такое?
– Я в курсе, что у вас общий упадок сил, и что вы были ранены в голову и вас беспокоит старая рана…
– И ещё с десяток других вещей! Чувствую я себя, словно жертва кораблекрушения, а недавно, кажется, я вдобавок ко всему перестал держаться на плаву. Один мой знакомый даже имел наглость посоветовать мне лечение покоем, словно этого чертового покоя мне тут и без того не хватает! Да, кстати: вы лучше заберите у Джейн ключи от серванта с вином. Всё тот же человек имел ещё большую наглость предположить, что я слишком много пью, и мне бы хотелось вам доказать, что это отнюдь не соответствует действительности. Сегодня я, пожалуй, выпью стаканчик на ночь, потому что сегодня я решил себя немного побаловать. Но с завтрашнего дня я вообще не буду пить!
– Хорошо.
– А теперь давайте пойдём на большую веранду и посмотрим на дождь – во время моих еженощных прогулок это место стало одним из моих самых любимых. За три последних месяца я о своем собственном доме узнал больше, чем за всю прежнюю жизнь!
Тут Бетти почувствовала, что настал момент, когда она должна перехватить инициативу:
– Мистер Драгонет, я считаю, что вам нужно сейчас же лечь в постель и отдохнуть. А я тем временем узнаю, какая у вас диета и какие лекарства вы принимаете. Чем больше вы устанете от разговоров и хождений по дому, тем больше сил вам понадобится, чтобы расслабиться и отдохнуть!
– Мисс Уивер, вы должны были приехать не раньше шести; сейчас у нас половина шестого. После шести я – ваш пациент, а до этого момента – прошу на веранду!
Она с неохотой пошла впереди него – кажется, будет тяжелее, чем ей казалось… Иногда, когда она задумывалась о своей работе, ей даже хотелось быть внешне менее привлекательной.
Они вышли на веранду, и он окинул её быстрым взглядом – её черты, казалось, были созданы для того, чтобы в полной мере использовать и свет, и тень, и не было такого ракурса, который мог бы скрыть от наблюдателя нежность очертаний её скул, бровей, подбородка и шеи. Это было лицо, сотворённое скульптором, а не живописцем, а ощущение теплоты и жизни ему придавали яркие и сияющие умом голубые глаза.
– Вас ранили на войне? – спросила она, желая отвлечь его внимание от своей внешности.
– Ранили? Да меня там убили!
– Но вы всё же выжили!
– О, да! Я потом занимался адвокатской практикой в Винчестере. А полгода назад всё в моей жизни пошло наперекосяк – и это не имело никакого отношения к войне; у меня исчезли силы. Но мы ведь договорились? До шести часов – вы у меня в гостях, так что расскажите-ка мне лучше о себе!
Она воспользовалась моментом и сказала, что помолвлена и вскоре выходит замуж.
– Всегда ужасно слышать о том, что такая красивая девушка, как вы, уже помолвлена! – заметил он. – Наводит на мысль о том, как несправедливо устроен этот мир!
Комплимент вышел чересчур личным; по ней было заметно, что она его не приняла.
– …так что вы – мой последний пациент! – завершила она.
– Возможно, вы для меня тоже – последняя надежда! – сказал он.
Ах, кажется, всё зашло слишком далеко… Куда же подевалась её профессиональная выучка? Разве можно было допустить, чтобы всё пошло в этом направлении? Она резко встала.
– Ну, что ж, мистер Драгонет, уже почти шесть, и вам пора ложиться в постель!
– В постель? – это слово явно вызвало у него отвращение; он, нехотя подчинившись, встал.
По дороге к лестнице он попытался отсрочить неизбежное:
– Но я ведь ещё должен показать вам дом! У него есть своя, и весьма богатая, история. Видите, вон там, на окне, нацарапано имя? Надпись сделал алмазом на кольце «Кавалер» Пелхам, утром того самого дня, когда его убили! Смотрите, там даже год указан – 1864. Вы знаете, кто такой «Кавалер» Пелхэм? Он в двадцать три года командовал всей артиллерией кавалерийского корпуса Стюарта! Когда я был мальчишкой, он был моим героем.
Подниматься по лестнице ему было тяжело; добравшись до своей большой спальни, он устало сбросил халат и упал на широкую кровать. Бетти осмотрелась, чувствуя, что его меланхолия словно заполнила всю комнату, вплоть до едва видневшейся в полумраке лепнины на потолке. Она поставила ему градусник и пощупала пульс. На столике у кровати лежала булавка с белой головкой; она её взяла.
– Как раз то, что нужно для капора! – весело сказала она. – Просто булавка, без затей. Уверена: у вас тут до меня уже была какая-то сиделка!
– Да, была сиделка из Винчестера, – сказал он, – но она испугалась и уехала.
– А я вот не испугалась! Но у меня очень жесткие требования. А теперь ложитесь и постарайтесь уснуть; приступим к работе.
II
Первую половину ночи она крепко проспала, поддавшись успокаивающему воздействию здешнего воздуха; он был гораздо мягче, чем густой и перенасыщенный ночной воздух Мэриленда. Проснувшись в холодном поту, она посмотрела на часы – было три часа утра; и тут же она осознала, что в доме воцарилось какое-то движение. Надев ночной халат, она открыла дверь; за ней была библиотека, а из неё можно было попасть в главный холл, откуда доносились голоса.
– А теперь будьте паинькой и идите спать! – говорила экономка Джейн.
– Я лучше погуляю, Джейн. Мне ведь нужна физическая активность!
– Напугаете новую сиделку, и она тоже уедет, как и предыдущая! Ещё немного, и к вам уже просто никто не пойдет.
– Ну и что; у меня ведь есть вы!
– А вчера вы мне совсем не то говорили!
– Я говорил вам, что попросил доктора Гаррисона прислать мне кого-нибудь помоложе и покрасивей!
– И мне даже показалось, что она вас не избалует! Но вы не должны её пугать! Я-то, конечно, знаю, что вы никого не хотите обидеть, но…
– Пойдите и позовите её! – попросил он.
– Но, мистер Бен…
– Я сказал: пойдите и позовите её!
Бетти уже торопливо переодевалась в свой белый халат. Когда она вышла из комнаты, до неё донеслось пронзительное: «О, господи! Ну, хоть вас-то он послушает?» Джейн.
– Добрый вечер, мисс Уивер! – сказал он. – Я спустился вниз, чтобы предложить вам утреннюю прогулку по окрестностям. Я заметил, что уже светлеет, что обмануло даже некоторых неискушенных птах, хотя рассвет ещё и не настал. – Увидев её безучастное лицо, он добавил: – Не бойтесь меня! Такие прогулки – традиция нашего старинного рода; бродить любили и отец, и дед. У вас над головой висит бригадир армии Конфедерации, вот это он самый и есть. Дедушка обычно бродил, проклиная Лонгстрита за то, что тот не смог атаковать фланг при Геттисберге. Я раньше недоумевал, почему он бродит по ночам, ну а теперь мне всё стало ясно. Сам я очень много и долго плакал из-за того, что в 1918 нам прислали подкрепления, которые не могли отличить миномет от ракетницы. Разве в это можно было поверить?
– Вы пили, мистер Драгонет! – решительно сказала Бетти.
– А я ведь предлагал вам забрать ключи!
– А я подумала, что для вас будет лучше, если они останутся у вас. Но теперь я их у вас заберу! И я настаиваю: ключи должны оставаться у меня, пока я нахожусь в этом доме!
Но она знала, что он, хотя и выпил, не был пьян. Он был не из тех, кто может напиться. От того, что с ним случилось, алкоголь не помогал.
– Старики и стариковские войны… – продолжал он свои размышления. – И затем ночные блуждания. – В его глазах появились слёзы. – Что же такое я потерял? И есть ли на свете женщина, которая это знает?
– О чём вы сейчас? – спросила она.
– Я подумал, что, может быть, вы знаете? Когда кончается война, из мужчин, из бывших солдат, исчезает всё – всё, за исключением войны, и эта война продолжается в них вечно. Разве вы не видите, что весь этот дом пропитан войной? Бабушка устроила здесь госпиталь, и иногда женщины из Виргинии приходили, чтобы навестить своих мужей; ну а те, что шли издалека, с юга, обычно приходили слишком поздно, рассказывала она.
Он умолк, а затем вновь привлёк её внимание:
– А вон там, на картине над лестницей, близнецы; это мои братья, двое рыжих парней. Они похоронены на нашей земле, за домом, но, возможно, это и не близнецы, потому что у Монфокона была страшная неразбериха. И всё же… Скорее всего, это близнецы…
– Вам нужно лечь спать! – перебила его она.
– Прислушайтесь! – негромко произнёс он каким-то не своим голосом. – Я сейчас пойду, но вы сначала прислушайтесь!
В холле, погрузившемся в предрассветные сумерки, стояла наэлектризованная тишина. Но когда он опять произнёс: «Прислушайтесь!» и поднял вверх палец, у неё вдруг зашевелились волосы на затылке, а по спине пробежал холодок. На какую-то долю секунды высокая входная дверь на петлях медленно распахнулась, и холл внезапно заполнился юными лицами и голосами. Бен Драгонет вскочил на ноги, и среди юных голосов, на фоне этого множества голосов, ясно прозвучал его голос:
– Видите их? Вот они, мои родные и предки, для меча рожденные и от меча погибшие! Слышите вы их?
Но даже когда она издала безумный крик, пытаясь уцепиться за последние остатки реальности: «Вам нужно лечь спать! Я дам вам ещё снотворного!», она продолжала видеть высокую, распахнутую настежь, дверь.
III
В семь утра, когда с кухни донеслись первые звуки, Бетти смогла расслабиться и, наконец, начать читать журнал, на который она безучастно смотрела вот уже три часа. Она хотела уехать отсюда первым же автобусом, но не уехала. Приняла душ, поднялась наверх и на цыпочках вошла в комнату Бена Драгонета. Он крепко спал; сильное снотворное подействовало. Морщинки, образовавшиеся вокруг глаз и уголков губ от тревоги и болезненной нервозности, разгладились; он выглядел моложе, а его растрепанные волосы были полускрыты подушкой. Вздохнув, она спустилась вниз, в свою комнату, облачилась в новенький медицинский халат и стала ждать приезда доктора Блисса.
Доктор был пожилой; казалось, он знал все поколения Драгонетов, и рассказал он ей именно то, что она и ожидала услышать. Это был рассказ о том, как сломался очень гордый и упрямый человек.
– В Винчестере Бен на очень хорошем счету, и вполне мог бы устроиться в крупную фирму в Балтиморе или в Нью-Йорке. Но начать надо с того, что от войны он так и не оправился. Оба его брата погибли в одном и том же аэроплане – один был пилотом, второй – наблюдателем; потом и его самого ранили. А затем, когда он выздоровел…
Тут доктор замялся. По едва заметному движению губ Бетти догадалась, что доктор передумал откровенничать.
– И когда всё началось? – спросила она.
– Под Рождество. Как-то раз он просто вышел из конторы, не сказав партнерам ни слова, и больше туда не вернулся. – Доктор пожал плечами. – Денег на жизнь у него достаточно, но всё же нет в этом ничего хорошего – адвокатская практика отвлекала его от всех этих бесконечных размышлений. Если бы я не работал, думаю, я бы тоже не спал по ночам.
– Но, не считая этого, в остальном он – абсолютно нормален?
– Как и любой из нас. Предыдущая сиделка переволновалась из-за всех этих ночных блужданий и ушла, но я знаю: Бен не станет вести себя грубо, даже если на него нападет грабитель!
Внезапно и не без вызова Бетти решила остаться – с вызовом, потому что ей стало интересно: что скажет находящийся в Нью-Йорке доктор Говард Карни, когда узнает, что у неё за пациент? Говард был аккуратным молодым человеком, всегда точно знавшим, чего он хочет, и он не хотел, чтобы она вообще продолжала работать сиделкой, словно опасаясь, что в самый последний момент она превратится в жертву профессии. Но не так просто провести два месяца, совсем ничего не делая… Бен Драгонет спал, и она слегка успокоила свою совесть, сев писать Говарду письмо.
Сон пошёл Бену на пользу. Весь день он без возражений провел в постели, время от времени засыпая, послушно глотая лекарства, кушая по расписанию; говорил он совсем немного, весьма поверхностно и равнодушно. Один раз, совершенно случайно, ей удалось поймать его взгляд, и в этом взгляде, как и вчера ночью, она прочитала тоску и отчаяние; взгляд сказал без слов: «Быть может, есть на свете женщина, которая скажет мне...»
Всю следующую ночь он проспал под действием снотворного, хотя с двух до пяти Бетти так и не сомкнула глаз, с тревогой прислушиваясь, не раздастся ли в ночи его голос или шаги на ведущей вниз лестнице.
На следующий день она сказала:
– Оденьтесь, пожалуйста. Пойдемте, посидим немного в саду.
– Боже мой! – тяжело вздохнул он, рассмеявшись. – В первый раз за последние месяцы я ощущаю небольшой прилив сил, и вы тут же заставляете меня покинуть постель!
– Днем вам следует немного утомляться, и тогда со временем вы сможете спать по ночам без снотворного.
– Ладно. Но ведь вы будете рядом, не правда ли?
– Конечно!
День он провёл спокойно; вел он себя немного заторможено и рассеяно. А для Бетти это был очень хороший день; прохладный сухой ветерок под виргинским солнцем колыхал деревья и шумел под карнизом веранды. Ей доводилось бывать в домах побольше этого, но никогда ещё не бывала она в доме со столь богатым прошлым – на что ни посмотри, всё здесь, казалось, было исполнено значения и имело свою историю. И у неё начало формироваться новое представление о самом хозяине, о Бене Драгонете. Она стала отмечать в нём мягкость, безразличие по отношению к собственной персоне, желание ей угодить и сделать так, чтобы она чувствовала себя здесь, как дома; вспоминая истерику, случившуюся в первую ночь, она заботливо проверяла его пульс, чтобы не упустить даже малейшего признака упадка сил.
Следующие дни прошли столь же спокойно, и она поняла, что именно таковы от природы и его характер, и отношение к миру. Из того, что он никогда не упоминал о том, в каком состоянии находился к моменту приезда Бетти, она заключила, что он увидел для себя какой-то выход, а по одному его случайному замечанию ей стало ясно, что он подумывает о том, чтобы опять вернуться к работе.
Они понемногу сближались. Она рассказывала ему о себе и о Говарде, об их планах на жизнь, и, кажется, ему это было интересно.
Затем она перестала ему рассказывать, потому что заметила, что от её разговоров ему становилось одиноко. Они перестали говорить на серьезные темы. У них появились свои, только им понятные, шутки, и ей было хорошо от того, что иногда в его темных глазах сверкали искорки смеха.
К концу недели он уже чувствовал себя настолько хорошо, что его стал тяготить постельный режим; они стали больше гулять, а один из дней даже провели в маленьком плавательном бассейне.
– Но, посудите сами – если вы так быстро поправляетесь, я вам больше не нужна!
– Нет, вы мне нужны!
На следующий день Бетти, надев подошедшие ей по размеру чужие галифе, поехала с ним на конную прогулку к холму.
С некоторым удивлением она подумала, что перестала воспринимать его как пациента – роль лидера теперь играл именно он. В тот день вместо того, чтобы подставлять ей руку для прощупывания пульса, он сам расправлял упряжь на её лошади, и с этой переменой у неё появилось чувство, что она ведет себя вероломно по отношению к Говарду – или, лучше сказать, это было ощущение, что она должна была бы чувствовать себя предательницей. Говард был молод, свеж и исполнен надежд, как и она; а этот человек был усталым, измотанным и повидал в жизни тысячу вещей, о которых она и понятия не имела. И всё же факт оставался фактом – для неё он больше не был просто пациентом. Оказавшись в тот момент без своего белого халата, как рыцарь без доспехов, она задумалась – разве имеет она право даже думать о том, чтобы указывать ему, что ему делать?
– … в 1862, – говорил он, – дедушку ранили у Хановер-Кортхаус, и родным пришлось за ним ехать…
– Мы ведь, кажется, договаривались не говорить о войне?
– Но я сейчас рассказываю об этом холме! Итак, в полночь они отправились в путь, завязав лошадям копыта тряпками и получив приказ не произносить по дороге ни слова. Десятилетние дети всегда всё понимают буквально. Когда плохо закрепленная подпруга на седле маминой лошади расстегнулась, мама съехала под лошадь вместе с седлом и десять минут так и провисела под лошадиным брюхом вверх ногами – боялась сказать хоть слово; к счастью, кто-то обернулся и заметил…
Бетти едва слушала, думая о том, что ещё никогда не сидела на лошади, не считая одного раза на смирной фермерской лошадке в детстве – и как же легко это оказалось, когда за дело взялся Бен Драгонет! По дороге домой она позволила себе сказать то, чего никогда не сказала бы, будь на ней сейчас её белый халат.
– Какой вы хороший! – сказала она; у неё в ушах тут же зазвучал возмущенный голос Говарда, но она не стала его слушать: – Вы – лучший! Таких, как вы, я ещё никогда не встречала!
Глядя прямо перед собой, он произнес:
– Это потому, что я в вас влюбился! – и дальше они поехали в молчании; затем он вновь нарушил тишину: – Простите меня за то, что я вам сейчас сказал! Я знаю, что вам и так тут со мной нелегко.
– Но я вовсе не обиделась, – уверенным тоном ответила она. – Вы сделали мне очень приятный комплимент!
– Это всё бессонница, – продолжал он. – Из-за неё появляется привычка разговаривать вслух с самим собой, даже не замечая, есть ли кто-нибудь рядом…
«И что дальше? – подумала она. – Нет, это невозможно! Неужели я влюбилась в этого человека, в эту развалину? Разве я готова отказаться от всего, что у меня есть?»
И всё же, глядя на него краешком глаза, ей пришлось напрячь все свои силы, чтобы устоять перед искушением немедленно оказаться к нему как можно ближе.
С запада шли грозовые тучи, и лошади перешли на рысь. Когда они выехали на прямую аллею к дому, вовсю моросил дождь и гремел гром. Бетти заметила, что Бен Драгонет высоко поднял голову и стал куда-то всматриваться; затем пришпорил свою лошадь и выехал футов на двадцать вперед, остановился, развернулся, поскакал назад и подхватил её лошадь за уздечку. За какие-то две минуты его лицо полностью изменилось – исчезли все признаки спокойствия последних пяти дней, снова показались морщинки.
– Послушайте! – его голос звучал непривычно и испуганно. – Мне нужно будет кое с кем встретиться. Это очень важно! От этого может многое измениться; но вы должны оставаться здесь, что бы ни случилось!
Сразу две пары дрожащих рук на узде заставили лошадь Бетти гарцевать.
– Лучше вам идти одному, – сказала Бетти.
– Тогда спешьтесь, пожалуйста; позвольте, я сам отведу вашу лошадь домой. – Его глаза выражали настоящую мольбу. – Вы ведь меня не оставите?
С плохим предчувствием она покачала головой. Затем, под усилившимся дождем, перелезла с лошади на забор, а он поехал к дому, ведя за собой на уздечке её лошадь. Через мгновение из-за кустарника перед крыльцом показалось две головы – мужская, это был Бен Драгонет, и женская; головы скрылись с крыльца за прямоугольником входной двери. Задумчиво она пошла к дому пешком и вошла во флигель через отдельную дверь.
IV
В её комнате находилась девочка лет девяти. Девочка была хорошо одета; она просто ходила и осматривалась, маленькая девочка с печальными глазами и красивым смуглым румянцем.
– Привет! – сказала Бетти. – В гости зашла?
– Да, – спокойно ответил ребенок. – Джейн сказала, что эта комната была моей, когда я была маленькая, и я, кажется, даже помню…
Бетти затаила дыхание.
– Ты здесь давно не была? – спросила она.
– Да нет, не то чтобы очень…
– А как же тебя зовут, милая?
– Амалия Юстас Бедфорд Драгонет! – машинально ответила девочка. – Это дом моего папы!
Бетти пошла в ванную и включила воду.
– А где ты живешь, когда уезжаешь отсюда? – спросила она, пытаясь выиграть время, чтобы собраться с мыслями.
– Мы живем в гостиницах; мы очень любим гостиницы, – неуверенно ответила Амалия, и добавила: – Когда мы жили здесь, у меня был пони!
– А с кем же ты живешь в гостиницах?
– С гувернанткой, а иногда с мамой.
– Понятно.
– С папой – никогда; у папы с мамой несходство характеров.
– Несходство чего?
– Несходство характеров! Именно так. Поэтому мы живем в гостиницах.
«Эй! – тут же мысленно одёрнула себя Бетти. – Я, кажется, начала страдать излишним любопытством. Надо как-то повежливей отправить отсюда ребенка».
А вслух сказала:
– Милая моя, мне сейчас нужно принять ванну; видишь, я вся промокла. Давай ты посидишь на веранде – посмотришь на сад, вспомнишь, как ты там играла?
Амалия ушла, и Бетти какое-то время молча стояла, так и не сняв галифе. Что всё это значит? Почему она не задумывалась о том, что Бен Драгонет женат – или был когда-то женат? Она почувствовала себя обманутой и озлобленной – и вдруг в ужасе осознала, что ревнует!
Снова надев халат, расстроенная и сбитая с толку, Бетти пошла в библиотеку, сняла с полки пыльный том Полларда – «Войну штатов» – и села читать.
На улице вовсю шла гроза; время от времени невдалеке от земли сверкали молнии, и телефон возмущенно позвякивал – гораздо тише, чем обычно.
Слух Бетти в перерывах между ударами грома обострился – может, от того, что гром грохотал почти без перерыва, а может, потому, что её стул случайно оказался именно в том самом месте, где благодаря причудливой акустике дома слышимость была лучше всего – и до неё стали доноситься голоса; говорили где-то недалеко.
Сначала послышался женский смех – негромкий, но настоящий; в нём слышалось ничем не сдерживаемое веселье. Затем донесся голос Драгонета, захлёбывающийся в неразборчивых словах; в перерыве между двумя раскатами грома женщина очень ясно, звучно и разборчиво произнесла:
– … с того самого дня, как мы с тобой взяли штурмом те неприступные ворота!
Она была южанкой; Бетти даже смогла определить, что акцент был виргинским. Но вовсе не поэтому она внезапно встала и переставила стул по другую сторону от стола; в этом голосе слышалась злость – голос звучал гортанно и свирепо, так, словно слова срывались с губ этой женщины убийственно и четко. Бетти вновь услышала голос Бена Драгонета; он говорил взволновано, совсем как в ту, первую после её приезда, ночь. В итоге она совсем ушла из библиотеки и вернулась к себе в спальню.
Не успела она присесть, как в дверях показалась Джейн.
– Вам звонят из Вашингтона, мисс Уивер. Вы подойдёте к телефону?
– Из Вашингтона? Ну да, конечно, подойду!
– Не боитесь говорить по телефону во время грозы? Нет? Что ж… Телефон стоит в библиотеке!
Бетти вернулась в библиотеку и взяла трубку.
– Бетти! Это Говард! Я в Вашингтоне.
– Что?
– Это Говард, ты меня слышишь? Дорогая, скажи мне: что ты, черт возьми, забыла в этой Виргинии? Из того, что мне рассказал доктор Гаррисон, я понял, что ты взяла психиатрического больного?
– Нет-нет, это не так! А я думала, ты в Нью-Йорке…
– Я хотел сделать тебе сюрприз, и обнаружил, что ты уехала работать на Южный полюс! Я хочу с тобой увидеться.
– Но почему ты меня не предупредил, Говард? Так жалко, что ты приехал, а меня нет! Я напоследок решила взять еще одного пациента. Я же думала, что ты…
– Алло! Алло… – Соединение разорвалось, затем восстановилось. – Я слегка тревожусь… – И вновь пауза. – … ненадолго, пока ты в отъезде…
Телефон умолк; в трубке осталось только негромкое жужжание и попискивание. Бетти постучала по трубке, но это не помогло; разговор окончился. Ей почему-то стало досадно от того, что он внезапно оказался в Вашингтоне.
Но едва она вернулась к себе, как в комнату стремительно ворвалась Джейн; по всей видимости, она поджидала её за дверью, и чуть не на коленях обратилась к ней с мольбами и проклятиями.
– Ах, господи, мисс Уивер! Это исчадие ада опять здесь! Ему нужно немедленно помочь! Что угодно, только избавьтесь от неё?
– Я вас не понимаю!
– Вы знаете, что такое ведьма? Знаете ли вы, что такое демон? Так вот, это всё – она! И когда твердь земная раскроется и ад извергнет души проклятых – вот что сейчас перед вами! Разве вы не можете что-нибудь сделать? Вы же так много знаете, вы почти как доктор!
Слегка испуганная Бетти взяла себя в руки, встряхнула женщину за плечи и отошла от неё на шаг.
– А теперь рассказывайте все по порядку!
– Это его кузина, его бывшая жена! Она опять вернулась! Это она там с ним! И она опять сведёт его с ума, как и всегда! Я слышала, как они вместе смеются – смеются ужасно, точно так, как смеялись в детстве, когда она впервые получила над ним власть! Вы только послушайте! Слышите? Они смеются так, словно ненавидят друг друга!
– Говорите, пожалуйста, яснее. – Бетти старалась не волноваться и выиграть время.
– Это ведь она во всём виновата, а не пули на войне! Я ведь всё видела – я видела, как она приходила и уходила. Она была здесь полгода назад – и целых полгода он ночами напролет шагал по дому и вновь взялся за спиртное!
– Но ведь они развелись! Девочка сказала…
– И ни для неё, ни для него это ничего не значит! Он был во власти её черного сердца с тех самых пор, когда он ещё вот таким был, – она показала на своё плечо, – и вот она опять возвращается, чтобы снова воспользоваться его великодушием, как вампир, которому нужна чужая кровь, чтобы жить!
– А почему она так плохо на него влияет?
– Я это видела много раз, и это всё, что я знаю! – твердила Джейн. – Она для него – яд, и я считаю, что человек может даже полюбить яд, если будет пить его слишком много!
– А я-то что могу сделать?
Отгремел очередной раскат грома, и раздался стук в дверь. Вошёл старый негр и с присущей ему астматической хрипотцой произнес:
– Мисс Уивер, мэм! Мистер Бен попросил вам передать, что ему нужно обсудить за ужином кое-какие дела. Он просит вас поужинать с малюткой Амалией здесь, в библиотеке.
– Да, конечно!
Поняв, что ей не придется знакомиться с женой Бена, Бетти почувствовала, как спало её внутреннее напряжение. Когда мгновение спустя появилась Амалия, Бетти вновь почувствовала себя собранной и сдержанной.
– Ну, как провела день? – спросила она, когда все сели за стол. – Нашла что-нибудь знакомое в саду?
И тут она заметила, что Амалия вот-вот расплачется.
– Дождь был слишком сильный, и ты никуда с веранды не ходила? – бодрым тоном спросила Бетти.
– Нет, ходила! – всхлипнула Аманда. – Я пошла в сад, и немножко промокла, а затем зашла на другую веранду, и там услышала, как мама сказала папе, что готова меня на что-то поменять!
– Глупости! – сказала Бетти. – Тебе просто послышалось!
– Нет, не послышалось! Я слышала, как она говорила то же самое своему новому другу, когда мы были в Нью-Йорке.
– Глупости! – повторила Бетти. – Она шутила, а ты что-то не так поняла.
По лицу Аманды было видно, как она страдает, и Бетти почувствовала, что к глазам подступают слёзы гнева, и решила сосредоточиться на еде.
– Съешь хотя бы свёклу… Когда я была маленькая, мне тоже казалось, что люди вокруг говорят про меня всякие нехорошие вещи…
– Она меня ненавидит! – с надрывом перебила девочка. – Я это точно знаю! Ну и пусть меняет меня на что захочет! – Её личико снова сморщилось. – Но папе я тоже не нужна!
– Амалия, прекрати! – голос Бетти звучал резко; она скрывала свои чувства. – Если ты не перестанешь говорить глупости и не будешь есть овощи, я сама тебя поменяю! Знаешь на что? На глупую корову, которая приходит и мычит под моим окном всякий раз, когда забывает, где оставила своего телёнка!
Амалия улыбнулась; слёз стало меньше.
– Правда? А почему она его забывает?
– Спроси у неё. Наверное, она просто безответственная!
И вдруг, когда Бетти потянулась, чтобы забрать у Амалии тарелку, за окном сверкнула молния, и в доме погас свет.
– Что случилось? – раздался в темноте испуганный голос Амалии.
– Просто дурацкая гроза!
– Не думаю, что мне бы хотелось здесь жить!
– Неужели? А мне кажется, что тебе тут было бы очень хорошо! Подожди немного, сейчас принесут свечи. Тебе нравится, когда зажигают свечи?
– Мне не нравится, когда темно! – продолжала упрямиться девочка.
– Но ведь это глупо! Тебе, наверное, какая-нибудь бабка сказала, что темнота страшная? Давай-ка руку, пойдём искать фонарик.
Амалия прильнула к Бетти, пока она искала фонарь. Гроза бушевала прямо над домом, но и среди шума Бетти слышала голос женщины – кажется, та вышла в холл, и голос стало лучше слышно.
– … конечно, поеду! Я очень люблю такую погоду, ты ведь знаешь. Да, я уверена, что он легко найдет дорогу; я и сама тут каждый дюйм знаю, если что.
Затем, когда в холл вплыли, подрагивая, огоньки двух свечей, раздался равнодушный и холодный голос Бена Драгонета:
– Но вы вполне могли бы остаться здесь на ночь.
– Здесь? – в голосе прозвенело презрение. – Остаться здесь меня может вынудить разве что ураган, а ведь ты совсем не ураган – правда, Бен?
Где-то на полминуты опять включился электрический свет, и через дверь спальни Бетти мельком увидела высокую, красивую женщину, стоявшую в холле лицом к Драгонету. Зенщина продолжала говорить:
– … так что, ты заберешь Амалию?
– О ней позаботятся, но твои дети никогда не будут жить в этом доме!
Бетти молниеносно захлопнула дверь спальни, с тревогой пытаясь определить, успела ли Амалия что-нибудь расслышать. К её облегчению, девочка лишь тихо спросила:
– А что ответил папа? Я не расслышала…
– Милая, он сказал, что с радостью о тебе позаботится!
Через минуту захрустел под отъезжающей машиной мокрый гравий аллеи; тут же снова зажегся свет – гроза кончилась.
– Теперь тебе не страшно, правда? – спросила Бетти у Амалии.
– Нет, свет же горит.
– И больше не выключится! А теперь иди в библиотеку и ужинай. Видишь, Джейн принесла на всякий случай пару свечей. Наверное, она с тобой посидит.
– А вы куда? – неуверенно спросила Амалия.
– А мне нужно поговорить с твоим папой. Я скоро вернусь.
Бен был в большой гостиной – в другом, дальнем, флигеле; он устало растянулся на диване, но встал, как только вошла она.
– Прошу прощения за эту суматоху, – сказал он. – Думаю, что до вас наверняка что-то донеслось. Моя жена обладает яркой индивидуальностью, для которой иногда тесны стены обычного дома…
– Я хотела бы поговорить о вашей дочери!
Он с раздражением отмахнулся, услышав о дочери.
– Ах, Амалия… Она – совсем другая. Амалия всегда была робкой и слабой. Когда ей было шесть лет, я попробовал научить её кататься верхом, но она подняла такой шум, что мне стало всё равно… А вот её мать не боится ничего, что движется!
В Бетти вскипело раздражение:
– Ваша дочь – очень впечатлительный ребенок!
Он устало пожал плечами, и Бетти продолжила, чувствуя ещё большее раздражение:
– Я не знаю, какие отношения между вами и вашей женой, но лично у вас достаточно ума и доброты, чтобы понять, каково при всём этом вашему ребенку!
Она умолкла, потому что вошла Джейн, держа за руку Амалию.
– Мисс Уивер, вам опять звонят. – Она бросила встревоженный взгляд на Бена Драгонета. – Я привела Амалию, потому что она не хотела оставаться одна.
Бетти подошла к телефону. Звонил доктор Говард Карни.
– Я уже в Уорренбурге! – объявил он.
– Что?
– Милая, я же тебе сказал, что приеду!
– Была такая гроза, что я ничего не расслышала!
– А мне показалось, что ты ответила «приезжай»? Я думал, ты ненадолго отпросишься, и мы сможем увидеться?
Она быстро всё обдумала и сказала:
– Возьми такси; спроси, кто знает дорогу в имение Драгонетов, и приезжай. Я себя здесь так странно чувствую – «не в своей тарелке» – и не знаю, что мне делать! Возможно, если ты приедешь, я смогу во всем разобраться, – с сомнением в голосе добавила она.
Вернувшись в гостиную, она обнаружила, что Бен Драгонет, Амалия и Джейн сидят на расставленных по комнате стульях; казалось, они не шевелились, не улыбались и не произносили ни единого слова с того самого мига, как она ушла. Она почувствовала себя такой беспомощной! Что можно сделать с прошлым, повисшим на них на всех неподъемным грузом?
Внезапно Бетти собралась с мыслями и попросила Джейн увести Амалию из гостиной. Когда они ушли, она сказала:
– Мистер Драгонет, я решила. Я уезжаю!
– Вы… что???
– Это выше моих сил. Последней каплей стало ваше отношение к Амалии.
Он нахмурился.
– А мне казалось, что вы начали относиться ко мне с симпатией…
– Да, так и было. Но этот случай вновь вернул нас туда, откуда мы начали! Я изо всех сил старалась себя уговорить, потому что мне вовсе не хочется бросать своего последнего пациента, но… Ничего не поделаешь; у меня ничего не вышло. Сейчас приедет мой жених и заберет меня.
– Ну, а мне-то что делать?
– Найдёте себе другую сиделку, с нервами покрепче!
Ему ничего не оставалось, кроме как сказать: «Очень жаль. Я сейчас выпишу вам чек»; затем он негромко добавил: «Я был бы крайне вам признателен, если бы в качестве ответной любезности вы прямо сейчас передали мне ключ от серванта».
Бетти ушла к себе в комнату, переоделась и собрала вещи. Когда приехал Говард, она торопливо его обняла и пошла в гостиную, чтобы попрощаться с Беном Драгонетом; он тоже услышал звонок в дверь и вышел в холл.
Она представила вставших друг перед другом мужчин и оглядела их: Говард – молодой, уравновешенный и деятельный, олицетворение спокойствия и здоровья; Бен Драгонет – мрачный и беспокойный, олицетворявший собой боль, саморазрушение и войну. Ах, да что тут выбирать, какие могут быть сомнения?
– Прошу, не торопитесь; проходите, пожалуйста! – пригласил Драгонет; к её удивлению, Говард не стал отказываться от приглашения.
Они принялись мирно и ровно беседовать; через несколько минут слуга-негр объявил, что ужин готов.
– Доктор, я прошу вас остаться на ужин; пожалуйста, не отказывайтесь! – настоял Драгонет. – Приличной еды в этих местах вам не найти, разве что в Вашингтоне, а ваша невеста мне так помогла, что я не могу допустить, чтобы в дороге она умерла от голода!
Бетти почти смирилась, но тут вошла Амалия, сделала реверанс и встала, неуверенно переминаясь с ноги на ногу; взглянув на неё, Бетти вновь ожесточилась.
Бен, поймав её взгляд, всё понял – и тут же элегантно и окончательно капитулировал.
– Теперь здесь появилась и маленькая хозяйка, – сказал он, положив руку на плечо Амалии, – и я этому очень рад, потому что уверен, что она станет истинным украшением этого дома! Амалия, будь так любезна, предложи доктору Карни руку, и веди нас ужинать!
***
После ужина, оставшись наедине с Говардом, Бетти поведала ему слегка видоизмененную по цензурным соображениям историю своих приключений; выслушав, Говард стал настаивать, чтобы она осталась.
– … потому что, милая моя, весь следующий месяц я буду сильно занят. Я ведь прямо сегодня должен ехать в Нью-Йорк! И, раз уж ты взялась за этот случай, подумай: бросать пациента – непрофессионально!
– Я сделаю так, как ты мне скажешь!
Он взял её за локоть.
– Девочка моя, – сказал он, – я знаю, что могу тебе доверять. – «А зачем же тогда ты сюда примчался, а?». – Ты ведь дала мне обещание, и я знаю, что ты его сдержишь! Поэтому я уезжаю, и я уверен: ты думаешь лишь обо мне, как и я – о тебе! Я приложу все усилия, чтобы мы с тобой как можно скорее смогли быть вместе!
– Ах, да знаю я, знаю… Знаю, как много ты работаешь, и всё это ради меня! И ты знаешь, что я тебя люблю!
– Я знаю, что любишь. Я в этом совершенно уверен – вот почему я считаю, что ты можешь здесь остаться и помочь этому пациенту выздороветь.
Она на некоторое время задумалась.
– Хорошо, Говард.
Он поцеловал её на прощание – слишком долго длился этот поцелуй, подумала она. Когда вновь появился Бен Драгонет, доктор Карни пожал ему руку и сказал:
– Уверен, что мисс Уивер будет очень… очень…
Бетти так захотелось, чтобы он больше ничего не говорил – и он больше ничего не сказал. Напоследок он мимоходом легко пожал её руку и уехал, а она пошла и переоделась в медицинский халат.
***
Она вернулась в гостиную. Пациент сидел, посадив к себе на колени Амалию.
– А у меня будет пони? – спрашивала девочка.
– Он у тебя уже есть, только это не пони – для пони ты уже слишком большая. Тебе нужна небольшая лошадка. У нас как раз есть одна подходящая. Я её тебе завтра утром покажу.
Увидев Бетти, он тут же попытался вежливо встать, но так и замер, пока Амалия не соскользнула с его коленей на пол.
– Вас можно было бы поздравить, если бы девушек принято было поздравлять, – сказал он. – Прекрасный молодой человек этот ваш доктор!
– Да, – равнодушно сказала она, а затем, с усилием, добавила: – Он очень хороший врач. Говорят, его ждет блестящая карьера.
– Что ж, я, говоря откровенно, ему завидую; вы сделали правильный выбор.
Амалия спросила:
– Вы выйдете за него замуж?
– Ну… Да, милая моя!
– И уедете? – в её голосе послышалось беспокойство.
– Конечно! – не задумываясь, ответила Бетти. – Но никак не раньше, чем через неделю.
– Очень жаль, – вежливо сказала Амалия, а затем выпалила: – Всё как в гостинице: только кто-нибудь начинает нравиться, как он тут же уезжает!
– Верно, – тихо согласился Бен. – Как только тебе начинает кто-нибудь нравиться, он тут же уезжает!
– Я вас ненадолго оставлю, – торопливо произнесла Бетти. – Мне нужно написать письмо.
– О, нет, только не это! Мы хотим видеть вас как можно больше, пока у нас есть такая возможность – правда, Амалия?
После грозы стало прохладно, и час они просидели в большой комнате.
– Вы выглядите так, словно вас что-то беспокоит, – вдруг сказал Бен. – Вы уже пять минут как на иголках …
– Но я не беспокоюсь! – воскликнула Бетти.
– Нет, беспокоитесь, – не отступал Бен . – Я так и знал, что эта ссора днём подействует вам на нервы…
– Но я вовсе не беспокоюсь! – И она пересела подальше от света лампы.
Но она всё же беспокоилась, хотя о причине этого никто, в том числе и Бен Драгонет, пока ещё даже не догадывался. Беспокойство было вызвано мыслями о том, как бы помягче сообщить Говарду о том, что она решила навсегда остаться рядом со своим последним пациентом.
Оригинальный текст: Her Last Case, by F. Scott Fitzgerald.