Ф. Скотт Фицджеральд
Забияка
Последний подсудимый был мужчина — пусть его мужественность не сильно бросалась в глаза, но это было именно так; возможно, его было бы правильнее называть «индивидуум», но, поскольку он имел все несомненные признаки мужского пола, именно такая запись и значилась в его судебном деле. Это был маленький, как бы съежившийся и помятый американец, лет этак тридцати пяти от роду.
Тело его выглядело так, словно его случайно забыли в костюме при последней подгонке у портного, и оно попало под тяжелый горячий утюг, которым его выгладили, не оставив ни единой морщинки. Лицо его было… ну, просто лицо. Это было лицо из тех, что составляют уличную толпу: такое сероватое, с прижатыми к голове ушами, словно боящимися городского шума, и с очень усталыми глазами того, чьи предки за пять тысяч лет уже привыкли к роли жертв и неудачников.
На скамью подсудимых его ввели двое рослых ирландцев в синей форме, и между ними он выглядел как представитель давно вымершей расы, напоминая измученного и сморщенного эльфа, пойманного при вытаптывании лютиков в Центральном парке.
— Ваше имя?
— Стюарт.
— Полностью?
— Чарльз Дэвид Стюарт.
Клерк молча записал имя в книгу мелких преступлений и крупных неприятностей.
— Возраст?
— Тридцать лет.
— Род занятий?
— Ночной кассир.
Клерк прекратил писать и посмотрел на судью. Тот зевнул.
— В чем обвиняется? — спросил судья.
— Обвиняется в… — клерк заглянул в свои записи, — обвиняется в том, что ударил по лицу даму!
— Признает себя виновным?
— Да.
С вводной частью слушаний было покончено. Чарльз Дэвид Стюарт, выглядевший довольно безобидным и взволнованным, попал под суд за угрозы и оскорбление действием в виде нанесения побоев.
К изумлению судьи, из показаний свидетелей выяснилось, что дама, которую ударили по лицу, женой ответчику не приходилась.
Более того, жертва была с ним вообще не знакома — подсудимый никогда в жизни ее не видел. Причин для угроз с его стороны было две: первая — она разговаривала в театре во время спектакля, и вторая — сидя сзади, била коленями по спинке его кресла, что продолжалось некоторое время, а потом подсудимый обернулся и без всякого предупреждения сильно ударил ее по лицу.
— Вызовите истицу, — произнес судья, слегка выпрямившись на стуле. —Послушаем, что она нам расскажет.
Зал суда, полупустой и необычно вялый в тот жаркий вечер, вдруг ожил. Несколько человек переместились из дальних углов на скамейки поближе к судейскому столу, и какой-то юный репортер навис над плечом у клерка, записывая имя подсудимого на обороте подвернувшегося под руку конверта.
Истица встала. Это была женщина чуть за пятьдесят с непреклонным — скорее даже властным — выражением лица, и отдающими желтизной волосами. На ней было чинно-черное платье, и создавалось впечатление, что она носит очки — по крайней мере, юный репортёр, веривший в исключительную силу первого взгляда, именно так описал её у себя в уме, пока не заметил, что никаких подобного рода украшений на её маленьком крючковатом носу не красуется.
Постепенно выяснилось, что это миссис Джордж Ди Робинсон, проживающая по адресу 1219, Риверсайд-драйв. Всегда увлекалась театром и иногда ходила на дневные спектакли. Вчера с ней были две дамы: ее кузина, проживавшая вместе с ней, а также мисс Инглес; обе дамы присутствовали на судебном заседании.
Вот что случилось:
Когда в начале первого акта поднялся занавес, сидевшая сзади дама попросила её снять шляпку. Миссис Робинсон и так собиралась это сделать, поэтому просьба слегка её рассердила, о чем она и сообщила мисс Инглес и кузине. В этот момент она впервые заметила ответчика, сидевшего прямо перед ней — тот обернулся и бросил на нее взгляд, очень дерзкий взгляд. После чего она совершенно забыла о его существовании вплоть до момента, когда перед самым концом акта она что-то произнесла, обращаясь к мисс Инглес — и тогда ответчик встал, обернулся и ударил её по лицу.
— Сильный ли был удар? — задал вопрос судья.
— Очень сильный! — с негодованием ответила миссис Робинсон. — Безусловно, очень сильный. Всю ночь мне пришлось накладывать на нос горячие и холодные компрессы.
— … ей на нос всю ночь!
Эхо донеслось со скамьи, где сидели свидетели — две не первой молодости дамы, напряженно подавшиеся вперед и кивавшие в подтверждение этих слов.
— В зале горел свет? — задал вопрос судья.
Нет, но все вокруг видели, что произошло, и несколько человек сразу бросилось к нападавшему, чтобы его удержать.
На этом допрос истицы был окончен. Её компаньонки дали такие же показания, и для всех присутствовавших в зале суда картина происшествия представилась как ничем не спровоцированный и неоправданный акт насилия.
Единственным, что никак в эту интерпретацию не укладывалось, был сам облик подсудимого. Он мог быть виновным в любом другом мелком правонарушении — к примеру, карманники обычно обладают мягкими манерами — но на побои прямо в переполненном театральном зале он просто физически не был способен. Не обладал он ни соответствующим голосом, и одежда на нем была не такая, не было у него даже зловещих усиков «щеточкой», какие обычно ассоциируются с виновниками такого рода инцидентов.
— Чарльз Дэвид Стюарт, — произнес судья, — вы слышали показания, свидетельствующие против вас?
— Да.
— И вы признаете себя виновным?
— Да.
— Хотите ли вы что-нибудь сказать прежде, чем я вынесу вам приговор?
— Нет. — Подсудимый безнадежно покачал головой; его маленькие руки дрожали.
— Ни слова в оправдание ваших ничем не обоснованных противозаконных действий?
Подсудимый явно колебался.
— Говорите же! — произнес судья. — Говорите, другой возможности не будет.
— Ну… — выдавил из себя Стюарт, — она принялась болтать о том, как у слесаря разболелся живот…
По залу суда пронесся легкий шум. Судья подался вперед.
— Что вы хотите этим сказать?
— Ну, она сначала болтала о своем собственном желудке с… теми вон двумя дамами, — он указал на кузину и мисс Инглес, — и это было еще терпимо. Но когда она начала болтать про боли в животе у слесаря, все стало иначе.
— Что значит «иначе»?
Чарльз Стюарт окинул зал беспомощным взглядом.
— Не могу объяснить, — сказал он, и усы его слегка дрогнули. — Но когда она стала болтать о том, как у слесаря разболелся живот… Это надо было слышать…
По залу суда пронесся смешок. Миссис Робинсон и сопровождавшие ее дамы на скамейке пришли в ужас. Охранник придвинулся поближе, словно собираясь как можно скорее унести этого преступника в самую суровую темницу Манхэттена по малейшему кивку судьи.
Но, к его глубокому удивлению, судья только поудобнее устроился в кресле.
— Расскажите-ка нам поподробнее, Стюарт, — произнес он без всякой суровости. — Расскажите всю историю с самого начала.
Эта просьба ошеломила узника, и на мгновение показалось, что он сам предпочел бы просто пойти под арест. Затем, окинув нервным взглядом зал суда, он сложил руки на край стола — словно лапки фокстерьера в начале дрессировки по команде «сидеть» — и дрожащим голосом начал говорить.
— Я, ваша честь, работаю ночным кассиром в ресторане Т. Кэшмоэля на Третьей авеню. Я не женат, — он чуть улыбнулся, словно понимая, что об этом уже и так догадались все присутствующие, — и поэтому по средам и субботам обычно хожу на дневные спектакли. Это помогает убить время до ужина. Есть такие киоски в аптеках, может знаете, где можно купить билеты на некоторые шоу за доллар-шестьдесят пять, и я обычно туда прихожу и что-нибудь выбираю. В кассах нынче просто ужасно высокие цены. — Он бесшумно присвистнул и с чувством посмотрел на судью. — По четыре или пять долларов за место…
Судья кивнул головой.
— Ну вот, — продолжил Чарльз Стюарт, — и пусть я плачу всего доллар шестьдесят пять, но я ведь вправе ожидать удовольствия за свои деньги? Недели две назад я ходил на один детективчик — кто-то один там преступник, но никто не знает, кто именно. И вся радость в таких постановках — чтобы угадать, кто. А за мной сидела одна дама, которая уже ходила на эту пьесу, и вот она взяла и все рассказала парню, который был там с ней. Ух, — он опустил взгляд и покачал головой из стороны в сторону, — я там чуть не помер! Пришел домой к себе в комнату такой злой, что аж снизу пришли и попросили перестать туда-сюда ходить. Доллар шестьдесят пять моих денег — и на ветер!
— И вот опять наступила среда, и я пошел на спектакль, на который давно хотел сходить. Уже несколько месяцев ходил и спрашивал в киоске, нет ли билетов. Но у них не было. — Он замялся. — Так что во вторник я решил — была не была, пошел в кассу и купил билет. Обошлось в два семьдесят пять. — Он выразительно покивал головой. — Два семьдесят пять! Прямо деньгами швыряюсь! Но очень хотелось сходить…
Сидевшая в первом ряду миссис Робинсон вдруг встала.
— Не понимаю, какое отношение это имеет к делу, — чуть резковато выпалила она. — Уверяю вас, мне нет никакого…
Судья резко ударил своим молотком по столу.
— Прошу сесть! — произнес он. — Вы находитесь в суде, а не в театре.
Миссис Робинсон села, вытянувшись в тонкую линию и негромко фыркнув, словно давая понять, что она еще с этим разберется. Судья достал часы.
— Продолжайте, — сказал он Стюарту. — Времени у нас сколько угодно.
— Я пришел первым, — взволнованным голосом продолжил Стюарт. — В зале никого не было — только парень, который убирает зал. Через некоторое время появилась публика, выключили свет и началась пьеса, но едва я устроился поудобнее в кресле и приготовился хорошо провести время, прямо за мной началась ужасная ссора. Кто-то попросил вот эту даму, — он указал прямо на миссис Робинсон, — снять шляпку, что она и так должна была сделать, и она из-за этого очень разозлилась. Все время говорила двум дамам, которые были с ней, что она не первый раз в театре и отлично знает, что тут принято снимать шляпку. Она очень долго об этом распространялась, минут пять, наверное, а потом, как только ей что-нибудь еще приходило в голову, громко об этом сообщала. Так что в итоге я обернулся и на нее посмотрел, потому что мне стало интересно, как же выглядит дама, настолько ни с кем не считающаяся? Как только я обернулся, она принялась за меня. Заявила, что я веду себя нахально, затем принялась цокать языком, а две дамы, которые были с ней, начали шикать — и я уже даже своих мыслей не слышал, не говоря о том, что произносилось на сцене. Можно было подумать, что я совершил нечто ужасное!
Чуть позже, когда они успокоились и я начал опять погружаться в то, что происходило на сцене, я почувствовал, что мое кресло стало поскрипывать, двигаясь то вперед, то назад, и я понял, что на спинку оперлись ноги дамы и меня ждет хорошая качка. Боже мой, — он смахнул легкий пот, выступивший на его бледном узком лбе, — это было ужасно! Не знаю, как вам и передать — я пожалел, что вообще пошел в театр! Я как-то раз сам разволновался на одном спектакле и начал толкать ногами кресло, ничего не замечая, и был признателен сидевшему в нем человеку, когда тот попросил меня это прекратить. Но я понимал, что моя просьба никакой признательности у этой дамы не вызовет. И она наверняка станет толкать кресло еще сильнее.
Уже некоторое время все присутствовавшие в зале суда украдкой бросали взгляды на даму средних лет с отдающими желтизной волосами. Лицо у нее от ярости приобрело глубокий, живо напоминавший вареного лобстера, оттенок.
— Акт подходил к концу, — продолжал бледный человечек, — и я, насколько мог, получал удовольствие, смирившись с тем, что она то выталкивала меня к сцене, то убирала ноги — и тогда я падал назад. И вдруг она принялась болтать! Стала рассказывать, что перенесла какую-то операцию или что-то вроде — помню, как рассказывала, что сказала врачу, что знает о своем желудке много больше него. Пьеса как раз достигла кульминации — люди рядом со мной достали платочки, некоторые заплакали, да и у меня тоже навернулись слезы. И вдруг эта дама принялась рассказывать своим подругам о том, что она сказала слесарю о его несварении. Боже мой! — Он опять покачал головой из стороны в сторону; его тусклый взгляд невольно остановился на миссис Робинсон, и он быстро отвел глаза. — Волей-неволей пришлось все это выслушать, и я стал упускать, что происходит на сцене, а затем совсем перестал слышать актеров, а потом все стали смеяться, а мне было не понятно, над чем, и как только смех в зале стих, она снова начала болтовню. Затем раздался громкий и долгий смех в зале, и все чуть не пополам складывались от смеха и продолжали смеяться, а я ни слова не расслышал! Опомнился, только когда дали занавес, и я даже не понял, чем все кончилось. Я, должно быть, чуть тронулся или что-то вроде того, потому что встал, поднял сиденье, обернулся и ударил эту даму прямо в лицо!
Когда он закончил, по залу суда пронесся долгий вздох, словно все присутствовавшие затаили дыхание в ожидании развязки. Даже судья слегка выдохнул, а три дамы на скамейке свидетелей подняли пронзительный шум, становившийся все более и более громким, все более и более пронзительным — пока молоток судьи опять не застучал по столу.
— Чарльз Стюарт, — произнес судья, слегка повысив голос, — является ли сказанное вами единственной причиной, оправдывающей вас в том, что вы подняли руку на даму в возрасте истцы?
Чарльз Стюарт слегка опустил голову в плечи, словно пытаясь спрятаться в жалкое убежище собственного тела.
— Да, сэр, — слабым голосом ответил он.
Миссис Робинсон вскочила.
— Да, судья! — пронзительно воскликнула она, — но есть еще кое-что! Он еще и лжец, грязный лгунишка! Он только что сам открылся нам в том, что он грязный…
— Тишина! — грозно воскликнул судья. — В этом суде главный я, и решения тут буду принимать я! — Он сделал паузу. — Сейчас я объявлю приговор Чарли Стюарту, — он сверился с записями, — по делу Чарльза Дэвида Стюарта, проживающего по адресу дом 212½, 22-я Западная улица.
В зале суда воцарилась тишина. Репортер придвинулся поближе — он надеялся, что приговор будет мягким: несколько дней на Острове[1], а не штраф.
Судья откинулся в кресле и спрятал руки под черную мантию.
— В нападении не виновен! — произнес он. — В иске по делу отказано.
Маленький человечек Чарльз Стюарт, моргая, вышел на солнце, на мгновение застыв в дверях суда и украдкой оглянувшись, как бы в опасении, что ему вот-вот сообщат о судебной ошибке. Затем, шмыгнув пару раз носом — не потому, что простудился, а по непонятной психологической причине, заставляющей людей шмыгать носом — медленно пошел на юг, ища глазами станцию подземки.
Остановился у газетного киоска и купил утреннюю газету; затем вошел в подземку, которая довезла его до южной 18-й улицы, где он вышел и пошел пешком на Третью авеню. Тут он работал в круглосуточном ресторане из стекла, бетона и белого кафеля. Здесь он просиживал за столом от заката до рассвета, принимая деньги и сводя баланс в гроссбухе владельца ресторана Т. Кэшмоэля. И здесь же, все эти бесконечные ночи напролет, его взгляд — чуть вправо, чуть влево — всегда цеплялся за льняной форменный накрахмаленный передник мисс Эдны Шеффер.
Мисс Эдне Шеффер было двадцать три года, у нее было приятное спокойное личико и волосы, служившие живым примером того, как не нужно использовать хну. Последнее обстоятельство было ей неизвестно, поскольку все её знакомые девушки пользовались хной именно так, и, возможно, на странный ярко-красный оттенок ее прически обращать внимания не стоило.
Чарльз Стюарт давно уже не обращал внимания на цвет ее волос, а может быть, и никогда не замечал его странность. Его гораздо больше интересовали ее глазки, а также белые ручки — двигаясь проворно среди стопок тарелок и чашек, они всегда выглядели так, словно играли на пианино. Он даже как-то раз практически решился пригласить её с собой в театр, но, когда она на него посмотрела, её губы приоткрылись в усталой и веселой улыбке, и она показалась ему столь прекрасной, что он утратил смелость и пробормотал вместо приглашения что-то другое.
Однако в тот день он явился в ресторан так рано вовсе не для того, чтобы увидеть Эдну Шеффер. Он желал справиться у своего работодателя Т. Кэшмоэля, не потерял ли он работу, проведя прошедшую ночь в каталажке? Т. Кэшмоэль стоял в зале ресторана, угрюмо глядя на улицу из витринного окна, и Чарльз Стюарт приблизился к нему с дурными предчувствиями.
— Где ты был? — спросил Т. Кэшмоэль.
— Да так, нигде, — осторожно ответил Чарльз Стюарт.
— Что ж, ты уволен.
Стюарт моргнул.
— Прямо сейчас?
Кэшмоэль равнодушно махнул рукой.
— Ну, можешь отработать два-три дня, если хочешь, пока я кого-нибудь не найду. А потом, — он продемонстрировал изгнание жестом, — вперед, на улицу!
Чарльз Стюарт выразил свое согласие усталым кивком. Он был на все согласен. В девять вечера, после унылого затишья, во время которого он размышлял о наказании в виде ночи в полицейской каталажке, он приступил к работе.
— Привет, мистер Сюарт! — произнесла Эдна Шеффер, с неторопливым любопытством подойдя к нему, когда он уселся на свое место за столом. — Что там с вами вчера приключилось? Сцапали?
Она весело рассмеялась — с очаровательной хрипотцой, подумал он, — над своей шуткой.
— Да, — ответил он, повинуясь внезапному импульсу. — Отсидел в участке на 35-й улице.
— Ну да, так я и поверила, — рассмеялась она.
— Но это правда, — настаивал он, — меня арестовали!
Её лицо сразу стало серьезным.
— Так, так… И что же вы сделали?
Он замялся.
— Ударил кое-кого по лицу.
Она вдруг расхохоталась — сначала весело, а потом — чересчур громко.
— Это факт! — пробормотал Стюарт. — Чуть в тюрьму из-за этого не упрятали!
Крепко зажав рот рукой, Эдна развернулась и скрылась в убежище кухни. Чуть позже, когда он притворился, что крайне занят работой со счетами, он увидел, как она пересказывает его историю двум другим девушкам.
Тянулась ночь. Клиенты уделяли маленькому человечку в сером костюме и с серым лицом не больше внимания, чем трескучему электрическому вентилятору над головой. Они протягивали ему деньги, а его рука высыпала в маленькое углубление мраморного прилавка сдачу. Но для Чарльза Стюарта часы этой ночи — его последней ночи — стали приобретать оттенок романтики. Неторопливая рутина сотен других ночей развернулась перед его мысленным взором в новом, зачарованном, свете. Полночь всегда была чем-то вроде разделительной точки — после нее наступала самая сокровенная часть ночи. Приходило меньше народу, а те, что приходили, выглядели подавленными и усталыми: случайный оборвыш выпивал чашку кофе, нищий с перекрестка плотно ужинал пирогом и бифштексом, заглядывало несколько работавших по ночам дамочек с улицы, да еще бывал один краснолицый сторож, всегда обменивавшийся с ним замечаниями о состоянии его здоровья.
Сегодня казалось, что полночь наступила пораньше, и до часу ночи работа шла оживленно. Когда Эдна начала складывать салфетки за соседним столиком, у него возникло искушение спросить, не показалась ли и ей эта ночь необычайно короткой? Тщетно желал он как-нибудь обратить на себя ее внимание — что-нибудь этакое сказать, как-нибудь продемонстрировать ей свою привязанность, чтобы это запомнилось ей навсегда.
Она закончила складывать огромную кучу салфеток, положила их на подставку и унесла, что-то вполголоса напевая. Через несколько минут открылась дверь и вошли двое клиентов. Он их тут же узнал, и его сразу с головой окатила волна ревности. Один — молодой человек в красивом коричневом костюме с щеголеватым вырезом на брюшке, частенько тут появлялся в последние десять дней. Всегда приходил примерно в это время, садился за один из столиков, которые обслуживала Эдна и с вальяжной непринужденностью выпивал пару чашек кофе. Оба последних визита его сопровождал сегодняшний компаньон — смуглый грек с неприятным взглядом, заказывавший очень громким голосом и включавший на полную весь свой шумный сарказм, если что было не по нему.
Но Чарли Стюарта больше раздражал молодой человек. Взгляд этого молодого человека буквально преследовал Эдну, куда бы она ни пошла, и оба последних раза он не раз вызывал её из-за всякой ерунды, просто чтобы она почаще появлялась у его столика.
— Вечер добрый, милашка! — донеслось до Чарли его сегодняшнее приветствие. — Как смена, нормалёк?
— Прекрасно, — церемонно ответила Эдна. — Что закажем?
— А что есть? — улыбнулся молодой человек. — Всё, точно? И что порекомендуешь?
Эдна ничего не ответила. Её взгляд был прикован к какой-то далекой точке прямо над его головой.
Подталкиваемый своим компаньоном, молодой человек, наконец, сделал заказ. Эдна удалилась, и Стюарт увидел, как молодой человек повернулся и что-то прошептал своему другу, кивнув головой в сторону Эдны.
Стюарт нервно заерзал на стуле. Он ненавидел этого молодого человека и страстно желал, чтобы тот отсюда поскорее удалился. Ведь сегодня он проводил тут последнюю ночь, это был его последний шанс видеть Эдну, и, может быть, настал бы и некий благословенный миг, когда ему удастся поговорить с ней хоть чуть-чуть — но каждая секунда пребывания здесь этого человека все портила.
В ресторан вошло еще несколько человек — двое-трое рабочих, продавец газет с той стороны улицы — и Эдна на несколько минут оказалась слишком занята, чтобы обращать внимание на какие-либо ухаживания. И вдруг Чарльз Стюарт заметил, что грек с неприятным взглядом помахал рукой и закивал, подзывая его к себе. Слегка озадаченный, он вышел из-за своего стола и подошёл к столику.
— Слышь, приятель, — произнес грек, — а когда тут твой босс появляется?
— Ну, где-то в два. Через несколько минут будет.
— Ладно. Это все. Мне просто надо с ним кое о чем потолковать.
Стюарт почувствовал, что Эдна уже стоит рядом, у столика; оба мужчины повернулись к ней.
— Слышь, милашка, — сказал молодой человек. — Хочу с тобой поболтать. Присаживайся!
— Не могу.
— Еще как можешь. Твой босс не возражает, — он с угрозой повернулся к Стюарту. — Она ведь может ненадолго к нам присесть, точно?
Стюарт ничего не ответил.
— Говорю, может к нам присесть ненадолго, а? — с напряжением повторил молодой человек и прибавил: — не слышу ответа?
Стюарт опять не произнес ни слова. Он почувствовал, как внутри непривычно заиграла кровь. Он испугался; резкий тон его всегда пугал. Но он не мог даже пошевелиться.
— Да тише ты! — сказал грек своему приятелю.
Но молодой человек разозлился.
— Слышь, — выпалил он, — ты когда-нибудь обязательно схлопочешь, если не будешь отвечать, когда тебя люди спрашивают. Чеши давай обратно за свой стол!
Стюарт не пошевелился.
— Иди отсюда! — повторил молодой человек с угрозой в голосе. — И порезвее! Бегом!
И Стюарт побежал. Он побежал так быстро, как только мог. Но вместо того, чтобы бежать от молодого человека, он побежал на него, и приблизившись, выкинул обе руки вперед, и прямыми руками с раскрытыми ладонями со всей силой своих ста тридцати фунтов ударил прямо в лицо своей жертвы. Молодой человек опрокинулся на спину вместе со стулом, разбивая посуду, и неподвижно замер на полу, ударившись головой о край соседнего столика.
В ресторане поднялся шум. Эдна издала испуганный крик, грек — негодующий вопль, все посетители с криками повыскакивали из-за столиков. В этот момент открылась дверь и в зал вошел мистер Кэшмоэль.
— Ах ты, дурачина! — с яростью воскликнула Эдна. — Что ты творишь? Хочешь, чтобы я без работы осталась?
— Что происходит? — торопливо приблизившись, осведомился мистер Кэшмоэль. — В чем дело?
— Мистер Стюарт ударил клиента по лицу! — выкрикнула официантка вместо Эдны. — Без всякой причины!
Посетители ресторана тем временем столпились вокруг распростёртой жертвы. Его с ног до головы опрыскали водой и подложили под голову сложенную скатерть.
— Так это он, вот это вот?! — выкрикнул мистер Кэшмоэль внушающим ужас голосом, схватив Стюарта за лацканы пиджака.
— Он с ума сошел! — всхлипнула Эдна. — Его вчера арестовали за то, что он ударил какую-то даму по лицу. Он сам мне рассказал!
Подошел крупный рабочий и схватил маленького Стюарта за дрожащее плечо. Стюарт молча озирался. Губы его подрагивали.
— Посмотри, что ты наделал! — кричал мистер Кэшмоэль. — Ты чуть не убил человека!
Стюарт неистово вздрогнул. Он приоткрыл рот и с трудом глотнул воздуха. Затем с трудом выдавил из себя полу-фразу:
— Хотел просто дать ему по морде!
— Дать по морде?! — в бешенстве выпалил Кэшмоэль. — Так ты у нас забияка, да? Ну, мы сейчас тебя в кутузку отправим буянить!
— Я… я ничего не мог с собой поделать, — задыхаясь, проговорил Стюарт. — На меня иногда находит. — Его голос стал повышаться. — Я, наверное, опасный человек, вы меня лучше куда-нибудь заприте! — Он с бешенством повернулся к Кэшмоэлю. — Я бы и вам дал по морде, если бы этот меня не держал! Вот так! Так и дал бы — прямо в физиономию!
На мгновение воцарилась изумленная тишина; ее нарушил голос официантки, что-то искавшей под столиком.
— У этого парня из заднего кармана что-то выпало, когда он свалился, — объяснила всем она, встав на ноги. — Вот… Да это же револьвер, и…
Она хотела сказать «платок», но бросила взгляд на то, что было у нее в руках — и у нее буквально отвисла челюсть; она тут же отшвырнула эту вещь от себя на столик. Это была маленькая черная маска, размером примерно с ладонь.
Одновременно грек, который с самого начала происшествия встревоженно переминался с ноги на ногу, вдруг, видимо, вспомнил о некоем важном деле, совершенно вылетевшем у него из головы. Он бросился бежать, огибая столики, но, едва он оказался у дверей на улицу, как двери открылись, впуская новых посетителей; услышав крик «Остановите его!», люди послушно расставили руки. Этот путь был отрезан; грек вскочил на перевернутый стул, перепрыгнул через прилавок кулинарного отдела и вылетел на кухню, стремительно осев в крепком объятии вставшего в дверях повара.
— Держи его! Держи! — завопил мистер Кэшмоэль, осознав всю подоплеку ситуации. — Они хотели мою кассу ограбить!
Множество рук охотно помогли греку перебраться через прилавок, и он встал, тяжело дыша и судорожно заглатывая воздух под присмотром пары дюжин возбуждённых взглядов.
— Что, денег моих захотелось, а? — крикнул владелец ресторана, потрясая кулаком перед носом пленника.
Толстяк кивнул, тяжело дыша.
— И мы бы их забрали, — выдохнул он, — если бы не этот маленький забияка!
Пара дюжин напряженных взглядов окинула зал. Маленький забияка исчез.
Едва нищий на углу решил отдать положенное полицейскому и закрыть на ночь лавочку, как почувствовал, что ему на плечо упала маленькая, слегка взволнованная, ладонь.
— Подайте бедняку хоть пару центов, негде переночевать… — автоматически затянул он, не узнав маленького кассира из ресторана. — А, брат, привет! — добавил он, бросив взгляд искоса и тут же сменив тон.
— Знаешь что? — крикнул маленький кассир непривычно-зловещим тоном. — Я сейчас дам тебе прямо по лицу!
— Ты чего? — прорычал нищий. — Ах ты, чертов…
Но закончить фразу он не успел. Маленький человечек внезапно на него набежал, расставив руки, и когда нищий приземлился на тротуар, раздался резкий, чмокающий звук.
— Обманщик! — неистово выкрикнул Чарльз Стюарт. — Я дал тебе целый доллар, когда впервые тут оказался — и только потом я узнал, что ты зарабатываешь раз в десять больше меня! А ты даже не подумал его мне отдать!
Полный, слегка пьяный джентльмен, широко шагавший по тротуару на другой стороне, стал свидетелем происшествия и с самыми благими побуждениями перебежал дорогу.
— Что это значит? — воскликнул он с добродушным возмущением. — Ах, бедняга… — он бросил негодующий взгляд на Чарльза Стюарта и, покачиваясь, встал на колени, чтобы помочь нищему подняться.
Нищий прекратил брань и завел жалобное нытье.
— Командир, я бедный человек…
— Это… Это просто ужасно! — воскликнул добрый самаритянин со слезами на глазах. — Какой позор! Полиция! Пол…
Но закончить фразу ему не удалось. Его руки, которые он собирался поднести ко рту, чтобы усилить звук, до лица так и не дотянулись — до его лица дотянулись другие руки, крепкие вытянутые руки с силой стотридцатифунтового тела! Он сразу рухнул прямо на брюхо нищего, издав резкую брань, перешедшую в стон.
— Этот «нищий» тебя еще домой подвезет на своем авто! — крикнул маленький человек, стоявший над ним. — Его машина стоит там, за углом!
Повернувшись лицом к горящей полоске неба, низко нависшего над городом, маленький человечек рассмеялся — сначала просто весело, затем громко и с ликованием, и его пронзительный смех потусторонне и проказливо растекся по тихой улице, отражаясь эхом от стен высоких домов, становясь все пронзительней и пронзительней, и его жуткие раскаты заставляли людей в нескольких кварталах отсюда останавливаться и прислушиваться.
Все еще смеясь, маленький человек сбросил с себя пиджак, затем жилет, и торопливо освободил шею от галстука и воротничка. Затем поплевал себе на руки и с неистовым, пронзительным и ликующим воплем побежал вперед по темной улице.
Он очистит Нью-Йорк, и первой его целью будет противный полицейский, дежуривший на углу!
Его поймали только в два часа, и все участники погони были поражены, когда выяснилось, что хулиганом оказался рыдающий маленький человечек в одной рубашке. Кому-то в участке хватило ума просто дать ему успокоительное вместо обитой войлоком камеры, и наутро ему полегчало.
Мистер Кэшмоэль в сопровождении взволнованной юной дамы с багряными волосами прибыли в участок еще до полудня.
— Я тебя вытащу, — воскликнул мистер Кэшмоэль, взволнованно тряся его руку через решетку. — Один знакомый полицейский, он всем все объяснит!
— А еще тебя ждет сюрприз, — негромко добавила Эдна, взяв его за другую руку. — Мистер Кэшмоэль — человек великодушный, и ты теперь будешь работать в дневной смене!
— Ладно, — спокойно согласился Чарльз Стюарт. — Но выйти на работу смогу только завтра.
— Это почему?
— Потому что сегодня днем иду с подружкой в театр.
Он высвободил свою руку из руки работодателя, но белые пальчики Эдны по-прежнему крепко удерживал у себя в руке.
— А, и еще одна вещь, — продолжил он сильным и уверенным голосом, что было для него чем-то новеньким. — Если хотите меня отсюда вытащить, смотрите, чтобы дело не попало в суд на 35-й улице.
— Почему?
— Потому, — ответил он слегка самодовольно, — что там меня судили в прошлый раз!
— Чарльз, — вдруг шепнула Эдна, — а что ты сделаешь, если я откажусь пойти с тобой сегодня днем?
Он рассвирепел. Щеки его покраснели, и с вызывающим видом он вскочил со скамейки.
— Что?! Да я… я…
— Забудь! — сказала она, слегка покраснев. — Ты ничего такого не сделаешь!
От редактора:
Рассказ был написан в марте 1924 года в Грейт-Нек и опубликован в журнале «Вуманс хоум компаньон» в феврале 1925 года. Текст также публиковался в изданиях синдиката «Метро ньюспейпер сервис», а в 1927 году – в антологии юмористических рассказов «Отборное и лучшее» (“The Cream of the Jug”); в 1929 году по рассказу был снят кинофильм (он не сохранился). Рассказ напоминает сценарий фильма и, возможно, писался именно с прицелом на продажу в кино.
Примечание переводчика
[1] Остров – речь идет о нью-йоркской тюрьме (находящейся либо на острове Уэлфер, либо на острове Харт).
Оригинальный текст: The Pusher-in-the-Face, by F. Scott Fitzgerald.