Ф. Скотт Фицджеральд
Гитара, кости и кастет
Как известно, территория штата Нью-Джерси частично находится под водой, а частично – под неусыпным надзором властей. Местами по ней разбросаны цветущие уголки, усеянные старомодными каркасными особняками с широкими тенистыми верандами и выкрашенными в красный качелями на лужайке. Вполне возможно, что на самом широком и тенистом крылечке всё ещё висит забытый после теплых деньков гамак, слегка покачивающийся под средневикторианским ветерком.
Появляясь у подобных достопримечательностей прошлого века, туристы останавливают автомобили, некоторое время всё оглядывают, затем бормочут: «Ну-с, слава богу, этот период уже сменился каким-то другим», или же говорят: «Н-да, в этом доме, конечно же, куча залов, тысяча крыс и одна ванная, но есть здесь какая-то особенная атмосфера…»
Турист надолго не задерживается. Он едет дальше, смотреть елизаветинскую виллу из прессованного картона, или ранненормандскую мясную лавку, или ренессансную голубятню – потому что на дворе двадцатый век и дома в викторианском стиле уже вышли из моды, как и творения миссис Хамфри Уорд.
Гамак с дороги не видно; в этом гамаке иногда лежит девушка, и сегодня был как раз такой день. Девушка спала, не обращая никакого внимания на окружавшие её эстетические кошмары вроде стоявшей посреди залитой солнцем лужайки каменной статуи Дианы с идиотской улыбкой.
Эта картина прямо-таки сочится желтизной: всё вокруг из-за солнечного света приобрело желтоватый оттенок, и сам гамак был ядовито-желтым, какими обычно и бывают гамаки, и светлые волосы девушки, разбросанные по сетке, казались даже ярче, чем сам гамак.
Девушка спала, плотно сжав губы и положив руки под голову, как и положено юным девушкам. Грудь её слегка вздымалась и опадала, гамак от этого слегка покачивался.
Её имя – Амантис – было ничуть не менее старомодным, чем дом, в котором она жила. К сожалению, на этом все её связи со средневикторианской эпохой внезапно обрываются.
Если бы это было кино (а я, конечно же, надеюсь, что этот рассказ когда-нибудь станет фильмом), я потратил бы на девушку хоть тысячу метров пленки; я дал бы крупный план и показал бы яркую впадинку у неё на затылке, пониже волос, и мягкие полутона на её щеках и руках; мне нравится представлять себе, как она спит – совсем как вы, когда вы были молоды! А потом я нанял бы какого-нибудь Израэля Глюкоуза, чтобы он написал какую-нибудь чушь для титров, за которыми пошла бы новая сцена; она разыгралась вдалеке, где-то там, на дороге.
В движущемся автомобиле сидел джентльмен-южанин, а рядом с ним – его верный слуга. Джентльмен, невзирая ни на что, держал путь в Нью-Йорк; путешествие несколько осложнялось тем обстоятельством, что верхняя и нижняя части автомобиля не совсем плотно прилегали друг к другу. По правде говоря, пассажирам время от времени приходилось останавливаться, выходить из автомобиля и устанавливать съехавший кузов обратно на раму, чтобы затем продолжить движение, слегка подрагивая в невольном унисоне с дрожью мотора.
Если не обращать внимания на отсутствие дверцы в задней части машины, можно было подумать, что это транспортное средство было создано на самой заре эры машин. Автомобиль был покрыт пылью дорог восьми штатов, капот его украшал внушительного размера неисправный тахометр и грязный флажок, на котором значилось: «город Тарлтон, штат Джорджия». В далеком прошлом кто-то начал было красить капот желтой краской, но, к несчастью, в самый разгар работы куда-то убыл по срочному делу, да так и не вернулся.
В тот момент, когда джентльмен и его верный слуга проезжали мимо участка, на котором висел гамак, в котором дремала прекрасная Амантис, случилось происшествие: с автомобильной рамы вновь слетел кузов. В качестве оправдания тому, что я так внезапно об этом заявляю, можно сказать, что событие это произошло не менее внезапно. Когда стих грохот и осела дорожная пыль, хозяин и слуга вышли на дорогу и принялись осматривать половинки.
– Ты только глянь! – с отвращением произнёс джентльмен. – Эта чертова штуковина взяла и совсем развалилась!
– Напополам! – согласился верный слуга.
– Хьюго! – произнёс джентльмен после задумчивой паузы. – Надо найти гвозди и молоток! Мы прибьём этот кузов!
Они посмотрели на особняк викторианской эпохи. Со всех сторон до слегка неровного пустынного горизонта, вокруг в художественном беспорядке простирались поля. Выбора не было, и чернокожий Хьюго, открыв ворота, последовал за хозяином по усыпанной гравием аллее, окинув пресыщенным взглядом бывалого путешественника красные качели и каменную статую Дианы, одарившей их безумно-диким взором.
Они дошли до крыльца, и в тот же миг проснулась Амантис; она резко выпрямилась и открыла глаза.
Юному джентльмену было около двадцати четырех лет; его звали Джим Пауэлл. На нём был тесный, покрытый дорожной пылью магазинный костюм, способный, очевидно, без всякого предупреждения куда-то бежать – вот почему его удерживало целых шесть нелепых пуговиц.
Избыток пуговиц наблюдался и на рукавах пиджака; Амантис невольно стала приглядываться, пытаясь определить, не спускается ли пуговичный ряд и по штанинам брюк? Но брюки выделялись лишь своим фасоном – это были клёши, напоминавшие колокола. Зилетка была с очень низким вырезом и едва удерживала изумительный галстук, который жаждал освободиться и гордо реять по ветру.
Джентльмен отвесил старательный поклон, смахнув при этом с коленей пыль круглой соломенной шляпой. Одновременно он улыбнулся, чуть прищурив бледно-голубые глаза и продемонстрировав свои великолепные, белые и ровные, зубы.
– Добрый день! – произнёс он с безупречным южным акцентом. – Мой автомобиль попал в аварию вон там, прямо у ваших ворот. И я решил осмелиться спросить, не будете ли вы столь любезны и не окажете ли мне помощь, одолжив на время молоток и несколько гвоздиков – или же гвоздей?
Амантис рассмеялась. Какое-то время она никак не могла справиться со смехом. Мистер Джим Пауэлл вежливо рассмеялся с ней за компанию. Лишь верный слуга, находившийся в апогее мук негритянского отрочества, смог сохранить горделивую серьёзность.
– Мне, наверное, лучше представиться, – сказал гость. – Моя фамилия – Пауэлл. Я из города Тарлтон, штат Джорджия. А этот негр – Хьюго, мой парень.
– Ваш сын? – девушка не смогла отвести от них изумлённого взгляда.
– Нет, он мой слуга – кажется, так у вас здесь принято выражаться? А там, у нас, слугу-негра зовут «парень».
При этом упоминании утонченных обычаев родного края «парень» Хьюго сцепил руки за спиной и бросил мрачный и надменный взгляд на лужайку.
– Да, мэм, – буркнул он, – я слуга!
– А куда вы едете в этом вашем автомобиле? – спросила Амантис.
– Мы хотим провести лето на севере.
– И где же именно?
Турист небрежно махнул рукой, как бы намекая, что путь их лежит к горам Адирондак, к Тысяче островов, в Ньюпорт – но вслух он произнёс:
– Мы хотим попасть в Нью-Йорк.
– А вы там когда-нибудь бывали?
– Нет. Но я много раз бывал в Атланте. И по пути сюда мы проезжали самые разные города. Вот как!
Он даже присвистнул, чтобы выразить, как много ему удалось повидать за эту поездку.
– Послушайте, – как можно более убедительным тоном произнесла Амантис, – вам сейчас хорошо бы перекусить. Скажите вашему… вашему слуге, чтобы он сходил на задний двор и попросил кухарку приготовить сэндвичи и лимонад! Или вы не пьете лимонад? Сейчас его уже мало кто пьет…
Круговым движением пальца мистер Пауэлл отправил Хьюго выполнять поручение. Затем робко уселся в кресло-качалку и принялся энергично крутить в руках свою соломенную шляпу.
– Вы очень добры! – сказал он ей. – На случай, если мне вдруг захочется чего-нибудь покрепче лимонада, у меня в автомобиле есть бутылка старой доброй маисовой водки. Я захватил её с собой, потому что подумал – вдруг мне не понравятся местные напитки?
– Послушайте! – сказала она. – Моя фамилия – тоже Пауэлл! А зовут меня Амантис!
– Вот это да! Даже не верится! – он упоённо рассмеялся. – Может, мы родня? Я – из очень хорошей семьи, – продолжил он. – Зрите в корень! У меня есть деньги, потому что моя тетка положила их в банк, собираясь на старости лет пожить на курорте, да вот не дожила. – Он помолчал – по всей видимости, чтобы почтить память тетки; затем он опять заговорил с бодрой беспечностью: – Основной капитал я не трогал, но забрал сразу все проценты, и решил поехать на всё лето на север.
В этот момент на ступеньках веранды появился Хьюго и произнес:
– Белая леди с заднего двора спрашивает меня, не хочу ли и я поесть? Что мне ей сказать?
– Скажи: «Да, мэм, если это вас не затруднит», – отдал приказ хозяин; когда Хьюго опять удалился, он доверительно сообщил Амантис: – Этот паренек совсем ничего не смыслит! Ничего не хочет делать, пока я ему не разрешу! Его я воспитал!– не без гордости добавил он.
Когда принесли сэндвичи, мистер Пауэлл встал. Он не привык к белым слугам и, видимо, ждал, что сейчас ему представят вновь прибывшую даму.
– Вы замужем? – спросил он Амантис, когда служанка ушла.
– Нет, – ответила она, и, с присущей восемнадцатилетней девушке уверенностью, добавила: – Я старая дева!
Он вновь вежливо рассмеялся.
– Вы хотите сказать, что вы – светская девушка?
Он покачала головой. Со сдержанным восторгом мистер Пауэлл заметил, что цвет её волос напоминает золото.
– Разве этот старый дом подходит для светской девушки? – весело сказала она. – Вовсе нет! Я – деревенская девчонка. Мой румянец – на сто процентов от природы; по крайней мере, в дневном свете. Мои поклонники – многообещающие юные цирюльники из соседних деревень, и к рукавам их пиджаков всё время пристают чьи-то волосы!
– Ваш отец не должен позволять вам встречаться с деревенскими цирюльниками! – с осуждением заявил турист, и задумался. – Вы должны вращаться в нью-йоркском обществе!
– Увы! – Амантис с грустью покачала головой. – Для этого я слишком красива! Чтобы стать светской девушкой в Нью-Йорке, нужно иметь длинный нос, выпирающую челюсть и платье, как у актрис в пьесах трехлетней давности!
Джим принялся ритмично постукивать ногой по полу веранды, и миг спустя Амантис обнаружила, что, сама того не замечая, делает то же самое.
– Прекратите! – скомандовала она. – Не заставляйте меня за вами повторять!
Он посмотрел на свои ноги.
– Прошу прощения! – застенчиво сказал он. – Я и не заметил… Просто у меня привычка такая.
Зашедшую в тупик беседу прервал Хьюго, появившись на крыльце с молотком и горстью гвоздей в руках.
Мистер Пауэлл неохотно поднялся и посмотрел на часы.
– Нам пора, черт возьми! – сказал он, нахмурившись. – Слушайте: хотели бы вы стать светской девушкой из нью-йоркского общества, ходить на всякие там балы, где все вокруг разбрасывают денежки, как это обычно описывают?
Она с любопытством посмотрела на него.
– Ваши родители вращаются в обществе? – продолжил он.
– У меня есть лишь отец. И он, видите ли, судья…
– Да, жаль… – согласился он.
Она сама, без всякой помощи, вылезла из гамака, и они вместе пошли к дороге.
– Что ж, я не стану терять вас из виду, и если что – дам знать! – продолжил он. – Такая красивая девушка должна вращаться в обществе. Видите ли: мы с вами, может быть, родня – и нам, Пауэллам, всегда нужно держаться друг друга!
– А что вы собираетесь делать в Нью-Йорке?
Они почти дошли до ворот, и турист указал на две жалкие половинки автомобиля.
– Хочу поработать таксистом. Вот оно, мое такси! Заль только, что оно всё время так и норовит развалиться напополам.
– Вы собираетесь ездить по Нью-Йорку на этом?
Джим неуверенно на неё посмотрел. Нехорошо, когда такую красавицу бросает безо всякого повода в дрожь!
– Да, мэм! – с достоинством ответил он.
Амантис встала в сторонке. Они подняли верхнюю половинку, установили её на нижнюю и изо всех сил приколотили её гвоздями. Затем мистер Пауэлл сел за руль, а его верный слуга уселся рядом с ним.
– Я, разумеется, крайне обязан вам за ваше гостеприимство! Прошу засвидетельствовать моё почтение вашему отцу!
– Обязательно! – уверила она его. – Когда поедете обратно, заезжайте в гости – если вас не слишком смутит присутствие в доме всяких цирюльников!
Он махнул рукой, отогнав неприятное видение.
– Мне будет крайне приятно вновь оказаться в вашем очаровательном обществе! – Он включил передачу, словно пытаясь заглушить опрометчивость своих прощальных слов. – Вы самая прекрасная девушка на севере. Я не встречал здесь никого лучше вас!
Затем мистер Пауэлл из южного штата Джорджия, на собственном стонущем и грохочущем автомобиле, в сопровождении своего верного слуги, повинуясь собственным устремлениям и окутанный собственным облаком пыли, продолжил свой путь на север, намереваясь провести там всё лето.
II
Он решила, что больше никогда его не увидит. Она, стройная и прекрасная, улеглась в гамак, чуть прищурила левый глаз, чтобы увидеть, как наступит июнь, затем закрыла глаза и с удовольствием вернулась в мир своих грёз.
Но когда выросший к середине лета плющ уже вскарабкался на шаткие боковинки красных качелей на лужайке, в её жизнь вновь нерешительно ворвался мистер Джим Пауэлл из Тарлтона, штат Джорджия. И вот они опять сидят рядышком на широкой веранде.
– У меня есть отличный план! – поведал он ей.
– А как же такси? Вы же хотели стать таксистом?
– О, да, мэм! Но дело не пошло. Я стоял и ждал у всех тамошних отелей и театров, но никто ко мне так и не сел.
– Как? Совсем никто?
– Ну, как-то вечером ко мне села одна пьяная компания, но едва я тронулся, как моя машина развалилась. А ещё в один дождливый вечер все другие такси разобрали, и ко мне села дама, сказав, что ей надо в другой конец города. Но на полпути она заставила меня остановиться и вышла из машины. Похоже, с ней что-то было не так – она взяла и пошла дальше пешком под дождем. Они там в Нью-Йорке все гордые такие…
– И тогда вы решили отправиться домой? – сочувственно спросила Амантис.
– Нет, мэм! Я кое-что придумал. – Его голубые глаза прищурились. – Как там ваш цирюльник? Заходит? Пиджак от волос почистил?
– Нет. Он… Он уехал!
– Ладно. Тогда, если можно, я бы, во-первых, оставил у вас свою машину… Цвет у неё для такси неподходящий! В качестве оплаты за хранение можете на ней ездить, сколько хотите. Пока у вас с собой молоток и гвозди, можно ничего не бояться…
– Хорошо, я о ней позабочусь, – перебила его Амантис. – А куда направитесь вы?
– В Саутгемптон. Практически все аристократы лечатся там водами – ведь там морской курорт, туда-то мне и надо!
Она выпрямилась и удивленно на него посмотрела.
– И что вы собираетесь там делать?
– Сейчас расскажу. – Он с таинственным видом наклонился к ней. – Вы серьёзно хотели бы попасть в нью-йоркское общество?
– Серьезней некуда!
– Это все, что мне нужно знать! – с загадочным видом произнёс он. – Вам придется всего лишь подождать тут, на крыльце, пару недель – поспите здесь, только и всего! А если к вам заявятся какие-нибудь цирюльники в усыпанных волосами пиджаках, вы им скажите, что вам так хочется спать, что вы никого не можете видеть.
– А что потом?
– А потом я отправлю вам весточку! Скажите вашему старику, что он может судить, сколько ему вздумается, ну а вы будете танцевать! О, да, мэм! – с решимостью продолжал он. – Общество, говорите? Да месяца не пройдет, как я сделаю так, что этого общества у вас будет, хоть отбавляй!
Больше он ничего не сказал. Он вел себя так, словно собрался окунуть её с головой в бездонный бассейн веселья под аккомпанемент возгласов: «Ну, как, мэм, веселья достаточно? Может, добавить ещё немного волнения, мэм?»
– Что ж, – ответила Амантис, лениво растягивая слова, – на свете не так много вещей, ради которых я могла бы отказаться от роскошной возможности проспать здесь весь июль и август; но если вы напишете мне письмо, то я… Я приеду в Саутгемптон!
Джим с упоением щелкнул пальцами.
– У вас будет столько общества, – с абсолютной уверенностью заверил он её, – сколько не было ещё ни у кого и никогда!
Три дня спустя молодой человек в соломенной шляпе – материал на неё, вполне возможно, взяли прямо с соломенной крыши какого-нибудь английского коттеджа – позвонил в дверь громадного и поражающего воображение саутгемптонского особняка семейства Мэдисона Харлана. Молодой человек осведомился у дворецкого, имеются ли в доме господа в возрасте от шестнадцати и до двадцати лет? В ответ он получил информацию, что данным критериям удовлетворяют мисс Зеневьева Харлан и мистер Рональд Харлан, после чего молодой человек вручил дворецкому весьма своеобразную визитку и с очаровательным южным акцентом попросил передать её господам для рассмотрения.
Почти весь следующий час он провел наедине с мистером Рональдом Харланом (который учился в школе «Хиллкис») и мисс Зеневьевой Харлан (которая пользовалась определенной известностью в кругу завсегдатаев саутгемптонских балов). Дом он покинул, унося с собой краткую записку, написанную рукой мисс Харлан; эту записку, вместе со своей весьма своеобразной визиткой, он вручил лакею в другом крупном поместье по соседству. Так получилось, что владельцем следующего особняка являлся Клифтон Гарнеус. И, словно бы по волшебству, и там его приняли господа точно такого же возраста.
Он продолжал двигаться дальше; день выдался жаркий, но те, кто не мог себе позволить вольностей, были вынуждены ходить в пиджаках даже на улице. Но Джим, родившийся на самом юге Джорджии, и к концу дня был всё так же свеж и спокоен, как и в начале пути. В тот день он посетил десять особняков. Любой, кто пожелал бы за ним проследить, подумал бы, что это, видимо, какой-то на редкость талантливый коммивояжер, продающий крайне популярную и дефицитную литературу.
В его неожиданном интересе к самым юным членам семейств было нечто такое, от чего даже самые бесчувственные дворецкие утрачивали присущий им скепсис по отношению к незнакомцам. В каждом доме, который он покидал, до самых дверей его провожали восхищенные взгляды, вслед неслись взволнованные приглушенные голоса, шептавшие что-то о скорой встрече.
На следующий день он посетил ещё дюжину особняков. Саутгемптон основательно разросся, и он мог бы ещё хоть неделю продолжать обход, встречая на пути всё новых и новых дворецких, но его интересовали лишь самые роскошные и шикарные дома.
На третий день он совершил то, о чем говорят многие, но что мало кто делает – он нанял зал. Возможно, это ему подсказали обитатели огромных домов в возрасте от шестнадцати до двадцати. Взятый в аренду зал когда-то был «Частным гимнастическим залом мистера Снорки для джентльменов». Он располагался над каким-то гаражом на южной окраине Саутгемптона, и, как я должен с сожалением отметить, в дни своей былой славы являлся местом, где под чутким руководством мистера Снорки джентльмены приводили себя в порядок после не в меру весело проведенной ночи. Теперь же зал был заброшен – мистер Снорки оставил дело, уехал из города и скончался.
А мы теперь пропустим три недели; можно полагать, что всё это время проект, связанный с арендой зала и посещением двух дюжин саутгемптонских особняков, тихо-мирно шёл своим чередом.
Перейдём сразу к тому июльскому дню, когда мистер Джеймс Пауэлл отправил мисс Амантис Пауэлл телеграмму. В ней говорилось о том, что если она всё ещё жаждет веселья, царящего в самом лучшем обществе, то ей надлежит отправиться в Саутгемптон ближайшим же поездом; он лично встретит её на вокзале.
Свободного времени у Джима теперь совсем не было, и когда в обещанное в ответной телеграмме время она не прибыла, он не стал её ждать. Он решил, что она прибудет позже другим поездом, развернулся, собравшись вернуться к своему проекту… И встретил её в дверях вокзала – она вошла с улицы.
– Но… Но как же вы…
– А я приехала сегодня утром, – ответила Амантис, – и решила вас не беспокоить! Нашла вот вполне достойный, а лучше сказать, скучный, пансион на Оушен-роуд!
Она была совсем не похожа на прежнюю томную Амантис в гамаке на крылечке, подумал он. На ней был бледно-голубой костюм и лихо сдвинутая набок маленькая шляпка, украшенная закрученным пером; выглядела она примерно также, как и юные дамы в возрасте от шестнадцати до двадцати, которым он последнее время уделял столь пристальное внимание. О, да, она замечательно впишется!
С глубоким поклоном он пригласил её сесть в такси и уселся с ней рядом.
– Ну, что ж, не пора ли вам уже изложить мне ваш план? – спросила она.
– Всё дело в здешних девушках из общества! – он беззаботно махнул рукой. – Я теперь со всеми знаком!
– А где же они?
– Прямо сейчас они с Хьюго! Помните его? Мой слуга?
– С Хьюго? – она с удивлением посмотрела на него. – Почему с ним? О чём вы?
– Ну, у меня теперь… Ну, что-то вроде школы. Кажется, у вас здесь это так называется…
– Какой ещё школы?
– Это вообще-то Академия. А я там директор. Это я её придумал!
Словно встряхивая термометр, он вытряхнул из визитницы карточку.
– Вот, взгляните!
Она взяла визитку. На ней крупными буквами значилось:
ДЗЕЙМС ПАУЭЛЛ
М.Д.Н.
«ГИТАРА, КОСТИ И КАСТЕТ».
Она с изумлением смотрела на карточку.
– «Гитара, кости и кастет»? – вслух, с легким испугом прочитала она.
– Да, мэм!
– И что это значит? Вы… Вы это продаете?
– Нет, мэм! Я этому учу. Это – моя наука!
– Гитара, кости и кастет? А что такое «М.Д.Н.»?
Это означает: «Магистр джазовых наук»!
– Но что это такое? Что это за науки?
– Ну, как вам объяснить… Вот, смотрите! Однажды вечером в Нью-Йорке я разговорился с одним парнем; он был пьяный. Сел ко мне в машину. Гулял он с какой-то девушкой из общества – и потерял её.
– Потерял?!
– Да, мэм! Думаю, он забыл, где он её оставил! И он, конечно, очень тревожился. Вот я и подумал, что в нынешние времена жизнь таких девушек – ну, девушек из общества – полна опасностей, и мой курс обучения… Они узнают, как от этих опасностей защищаться!
– Вы их учите, как пользоваться кастетом?
– Да, мэм, если понадобится! Вот смотрите, например: какая-нибудь девушка приходит в кафе, где ей лучше бы вообще не появляться. Её кавалер выпивает чуть больше, чем надо, засыпает, и тут к ней подкатывает какой-нибудь парень и говорит: «Привет, милашка!», или что там эти приставалы обычно у вас тут говорят. Что же делать? Она ведь не может закричать, потому что настоящие леди теперь не кричат, нет-нет! Она просто засовывает руку в карман, надевает на руку защитный кастет фирмы «Пауэлл», девичий размер, карманный, выполняет одно движение, которое я называю «Светский хук», и опачки! Хулиган немедленно оседает на пол!
– Ну, а… А гитара-то зачем? – испуганно прошептала Амантис. – Что, нужно ещё и огреть кого-нибудь гитарой?
– Нет, мэм! – в ужасе воскликнул Джим. – О, нет, мэм! Ни одну даму в моей Академии не учат поднимать гитару на кого бы то ни было! На гитарах у нас учат играть. Ух! Вы бы их слышали! После пары уроков можно подумать, что некоторые из них – цветные!
– А кости?
– Кости? Да они мне как родные! Мой дед был знатным игроком! И я учу, как с ними обращаться. Защищаем не только личность, но и бумажник!
– А ученики у вас есть?
– Мэм, у меня учатся все самые лучшие и богатые люди этого города! Я ведь ещё не обо всём вам рассказал! Я учу многим вещам. Они у меня учат и «джелли-ролл», и «восход над Миссисипи». А одна девушка пришла и сказала, что желает научиться щелкать пальцами! Да-да, именно щелкать пальцами, как люди щелкают! Она сказала, что с детства так и не научилась. Я дал ей пару уроков, и опачки! Её отец уже твердит, что готов из дома сбежать!
– И как часто проходят занятия? – слабым голосом спросила потрясенная Амантис.
– Три раза в неделю. И мы с вами сейчас едем на урок.
– А при чем тут я?
– Вы будете одной из учениц! Я всем рассказал, что вы родом из очень благородной семьи в Нью-Джерси. Я не стал говорить, что ваш отец судья – я сказал, что у него патент на рафинад!
Она ахнула.
– Так что всё, что от вас требуется, – продолжил он, – это притвориться, что вы в жизни не встречались с цирюльниками!
Они приехали на южную окраину города, и Амантис увидела много автомобилей, припаркованных перед двухэтажным зданием. Все автомобили были приземистыми, большими, модными и блестящими. Это были машины, которые выпускают специально, чтобы у миллионеров не болела голова о том, что подарить ребенку на восемнадцатилетие.
Затем Амантис поднялась по узкой лестнице на второй этаж. На входной двери, из-за которой доносились звуки музыки и смех, были намалёваны слова:
ДЗЕЙМС ПАУЭЛЛ, М.Д.Н.
«ГИТАРА, КОСТИ И КАСТЕТ»
Понед., Ср., Птн.
С 15 до 17.
– Милости прошу! – произнёс директор, распахнув перед ней дверь.
И Амантис очутилась в большом светлом помещении, где было много девушек и юношей её возраста. Поначалу ей показалось, что она попала на оживленный фуршет, но через некоторое время она заметила, что всё происходящее подчиняется определенному ритму и плану.
Ученики были разделены на группы; кто-то сидел, кто-то стоял, но все без исключения жадно впитывали занимавшие их предметы. Шесть юных дам, собравшихся в кружок вокруг каких-то невидимых предметов, издавали серию криков и восклицаний – жалостливых, молящих, просящих, призывных, умоляющих и горестных; их голоса создавали лейтмотив для основного басового тона загадочного лязга.
Рядом с этой группой четверо юношей окружили взрослого негра – и это был не кто иной, как верный слуга мистера Пауэлла! Молодые люди без всякой видимой причины орали на Хьюго, выражая широчайшую гамму эмоций. Их голоса то возносились почти до крика, то звучали мягко и нежно, почти спокойно. Хьюго время от времени им отвечал – то хвалил, то поправлял, то выражал своё недовольство.
– Что они делают? – шепотом спросила Амантис у Джима
– Это курс по южному акценту. Многие здешние ребята желают научиться разговаривать с южным акцентом, вот мы их и учим говорить, как в Джорджии, во Флориде, в Алабаме, на Восточном побережье и в старой доброй Виргинии. А кое-кто даже пожелал выучиться по-негритянски – чтобы петь блюзы.
Они прошлись среди групп. Несколько девушек с металлическими кастетами яростно бросались на пару боксерских груш, на которых были намалёваны ухмыляющиеся и подмигивающие рожи «приставал». Группа юношей и девушек под аккомпанемент ударного банджо извлекали громкие гармонические обертона из своих гитар. В углу несколько пар на негнущихся ногах танцевали под фонограф, на котором стояла пластинка с записью «Саванна-Бэнда» Растуса Малдуна; другие пары торжественно вышагивали по залу неторопливые па «чикаго», перемежаемые «мемфисскими боковыми».
– А есть здесь какие-нибудь правила? – спросила Амантис.
Джим задумался.
– Ну, – ответил он спустя некоторое время, – если нет шестнадцати, то курить запрещается; когда идет игра в кости, нельзя жульничать; и ещё я запрещаю приносить в Академию спиртное.
– Понятно.
– А теперь, мисс Пауэлл, если вы готовы, я попросил бы вас снять шляпку и присоединиться к мисс Зеневьеве Харлан, тренирующейся у груши вон в том углу! – Он возвысил голос. – Хьюго! – позвал он. – У нас новая ученица! Выдай-ка ей защитный кастет фирмы «Пауэлл», девичий размер!
III
К сожалению, мне не довелось хоть одним глазком увидеть знаменитую «Академию джаза» Джима Пауэлла, и не довелось окунуться под его чутким руководством в премудрости костей, кастетов и гитар. Так что я могу лишь пересказать то, что мне сообщил позднее один из его восхищенных учеников. Впоследствии, когда бы ни зашёл разговор об Академии, никто никогда не отрицал, что предприятие пользовалось огромным успехом, и ни один ученик никогда не сожалел о полученном им звании «Бакалавр джаза».
Все родители самым наивным образом предполагали, что это было нечто вроде музыкально-танцевальной школы, а сведения о том, что там преподавалось на самом деле, распространялись от Санта-Барбары до Бедфорд-Пул лишь по секретным каналам «сарафанного радио» так называемого «молодого поколения». Приглашения погостить в Саутгемптоне стали цениться очень высоко, хотя обычно молодежь считает Саутегмптон едва ли не скучнее, чем Ньюпорт.
Академия даже обзавелась филиалом – небольшим, но весьма искусным, джазовым ансамблем.
– Эх, если бы тут можно было приглашать на работу цветных! – посетовал однажды Джим в разговоре с Амантис. – Я пригласил бы «Саванна-Бэнд» Растуса Малдуна! Вот это ансамбль! Хоть разок бы с ними сыграть – вот моя мечта!
Он стал прилично зарабатывать. Плата за занятия была невелика – как правило, его ученики были не особенно щедры – но он, тем не менее, смог переселиться из пансиона в отдельный номер «Казино-отеля», где Хьюго подавал ему завтрак в постель.
Ввести Амантис в общество «золотой молодежи» Саутгемптона оказалось проще, чем он сначала предполагал. Уже через неделю все в Академии обращались к ней запросто, по имени. А мисс Зеневьева Харлан так её полюбила, что даже пригласила на небольшой бал к себе в дом, и там она смогла проявить себя с подобающим тактом, так что впоследствии её стали приглашать практически на все подобные мероприятия в Саутгемптоне. Теперь Джим видел её гораздо реже, чем ему бы хотелось. Её отношение к нему не изменилось – она часто гуляла с ним по утрам, всегда с удовольствием слушала его рассказы о новых планах; но после того, как её приняли в светском обществе, по вечерам она всегда была занята. Джим не раз приходил к ней в пансион и обнаруживал её совершенно без сил, словно она только что откуда-то примчалась – по всей видимости, с какого-то увеселения, на котором ему места не нашлось.
Лето подходило к концу, и он обнаружил, что для полного триумфа его предприятия ему кое-чего не хватает… Несмотря на радушие, которым встретили Амантис, лично для него двери саутгемптонских особняков так и не раскрылись. С трех до пяти его ученики вели себя по отношению к нему вежливо и любезно – а, лучше сказать, демонстрировали полнейший восторг; но в остальное время они с ним пребывали в разных мирах.
Он оказался в положении профессионального тренера по гольфу: на поле ему позволяют вести себя «на равных», и даже командовать, но с заходом солнца все его привилегии исчезают; ему можно заглянуть в окно клуба и посмотреть на танцующих, но танцевать его никто не позовёт. Так и Джим не мог видеть, как его ученики применяют на практике полученные знания. Можно было лишь послушать, как утром они обсуждают свои вчерашние приключения – только и всего.
Но тренер по гольфу, будучи англичанином, всегда с достоинством держит себя на ступеньку ниже своих учеников, а Джим Пауэлл, «из очень хорошей семьи, с юга – зрите в корень!», провёл много бессонных ночей в своём гостиничном номере, прислушиваясь к музыке, доносившейся из особняка Кацби или из клуба «Берег», ворочаясь без сна и размышляя, в чём же дело? Добившись первых успехов, он заказал себе фрак, решив, что скоро представится случай его надеть – но фрак так и лежал нетронутым в коробке, в которой его доставили от портного.
Может быть, думал он, их всех и в самом деле отделяла от него какая-то непреодолимая пропасть? Он потерял покой. Почувствовать эту пропасть его заставил один парень – Мартин Ван-Флек, сын местного «мусорного короля». Этому Ван-Флеку был двадцать один год, и он представлял собой типичный продукт репетиторского обучения, всё ещё надеющийся когда-нибудь поступить в Йельский университет. Джим несколько раз слышал, как он за глаза отпускал насчет него замечания: однажды высказался о многопуговичном костюме, а в другой раз принялся обсуждать остроносые туфли; но Джим пропустил всё это мимо ушей.
Он знал, что Ван-Флек посещает Академию, преимущественно, потому, что здесь он мог проводить время в обществе юной Марты Кацби, которой едва исполнилось шестнадцать. Она была слишком юна для того, чтобы молодой мужчина двадцати одного года мог уделять ей особенное внимание, не говоря уже о Ван-Флеке, душа которого была так измучена крахом его студенческих амбиций, что стала отзываться даже на быстро проходящую наивность шестнадцати лет.
Сентябрь подходил к концу; до бала у Харланов, который для светской молодежи должен был стать последним и самым значительным событием этого сезона, оставалось два дня. Джима, как и всегда, не пригласили – а он так надеялся, что пригласят! Юные Харланы, Роберт и Зеневьева, поступили к нему в Академию самыми первыми, когда он только приехал в Саутгемптон; Зеневьева с Амантис стали лучшими подругами. Получить приглашение к Харланам на бал – самый великолепный бал сезона – вот что стало бы истинным венцом череды успехов этого уходящего лета!
Придя на занятие, ученики принялись громко обсуждать предстоящее им завтра веселье, нисколько не обращая внимания на Джима, словно он был чем-то вроде дворецкого. Стоявший рядом с Джимом Хьюго вдруг хихикнул и сказал:
– Гляньте-ка на этого Ван-Флека! Еле шевелится! Он, кажется, основательно принял на грудь!
Джим обернулся и уставился на Ван-Флека, который держался за руки с юной Мартой Кацби и что-то негромко ей шептал. Джим заметил, что Марта пытается от него освободиться.
Он сунул в рот свисток и громко свистнул.
– Внимание! – крикнул он. – Начинаем занятие! Первая группа – упражнение с барабанными палочками, подбрасываем их по спирали высоко вверх; вторая группа – приготовить губные гармоники, играем «Прошвырнемся по бережку»! Сил не жалеть! У кого плоскостопие – туда! Эй, оркестр! Играем «Флоридскую канитель» в похоронном ритме!
Его голос прозвучал непривычно резко, и занятие началось под шутливо-изумленное бурчание.
Джим ходил от группы к группе, а внутри у него тлело негодование по отношению к Ван-Флеку; вдруг Хьюго тронул его за руку, привлекая внимание. Он обернулся. Двое учеников отделились от группы с губными гармониками, и один из них – Ван-Флек – предлагал второму – Рональду Харланду, которому было всего пятнадцать лет – глотнуть из своей карманной фляжки!
Джим тут же направился к ним. Ван-Флек посмотрел на него с вызовом.
– Так-так… – сказал Джим, дрожа от гнева. – Правила вам известны. Вон отсюда!
Музыка стала утихать, все понемногу стали собираться поближе к месту конфликта. Кто-то фыркнул от смеха. Все напряженно ждали, что же будет дальше? Несмотря на то, что к Джиму все относились хорошо, симпатии разделились – ведь Ван-Флек был одним из них!
– Вон отсюда! – повторил Джим, уже потише.
– Это вы мне? – холодно осведомился Ван-Флек.
– Да!
– Тогда вы забыли добавить «сэр»!
– Я не говорю «сэр» тем, кто предлагает мальчишкам виски! Вон отсюда!
– Эй, вы! – Ван-Флек был в бешенстве. – Кто позволил вам лезть не в своё дело? Я знаю Рональда с тех пор, как ему исполнилось два года! Спросите-ка у него, разрешает ли он вам ему указывать, что ему делать?
Рональд Харлан, достоинство которого только что задели, внезапно ощутил себя на несколько лет старше и бросил на Джима надменный взгляд.
– Это не ваше дело! – с вызовом, пусть и не без чувства вины, произнес он.
– Слышали? – спросил Ван-Флек. – Господи, неужели вы не понимаете, что вы – всего лишь прислуга? Разве мыслимо, чтобы Рональд пригласил вас к себе на бал? Вы для него – то же самое, что и бутлегер, который привезет нам туда выпивку!
– Вонотсюдасейчасже! – неразборчиво выпалил Джим.
Ван-Флек не пошевелился. Джим резко выбросил руку вперед, схватил его за запястье, выкрутил руку и потянул её вверх, пока Ван-Флек не согнулся от боли. Пригнувшись, свободной рукой Джим подобрал с полу фляжку. Затем знаком приказал Хьюго открыть дверь, отрывисто произнёс: «Шагай!» и вывел своего беспомощного пленника из зала, а затем буквально спустил его с лестницы, по которой тот и покатился вверх тормашками, ударяясь по пути о стены и о перила – а вслед ему полетела фляжка.
Затем Джим вернулся в зал, закрыл дверь и встал к ней спиной.
– Так уж вышло, что здесь действует правило: в Академии пить запрещается! – Он умолк, глядя на лица учеников, выражавшие сочувствие, благоговейный страх, негодование и смесь всего этого. Ученики беспокойно зашевелились. Джим поймал взгляд Амантис; ему показалось, что она слегка кивнула ему в знак одобрения, и он, сделав усилие, продолжил: – Мне пришлось выставить отсюда этого парня, и вы все тому свидетели! –И он окончил, притворившись, будто не произошло ничего особенного: – Ну, ладно, продолжаем! Оркестр!
Но продолжать никому не хотелось. Царившая до сих пор на занятиях атмосфера легкости была самым грубым образом нарушена. Кто-то провел разок-другой бутылочным горлышком по струнам гитары, несколько девушек принялись отрабатывать удары по размалеванным боксерским грушам – но Рональд Харланд, а вслед за ним и ещё парочка ребят, надели шляпы и молча направились к выходу.
Джим и Хьюго, как обычно, перемещались от одной группы учеников к другой – до тех пор, пока не восстановилась определенная степень прежней активности, хотя былого энтузиазма уже было не вернуть. Джим, потрясенный и павший духом, стал думать о том, чтобы объявить на завтра перерыв в занятиях. Но он так и не осмелился произнести это вслух. Ведь если они отправятся по домам в таком настроении, возможно, больше они сюда уже не вернутся. Всё здесь зависело от настроения. Он должен его воссоздать, забилась у него в голове лихорадочная мысль – сейчас же, немедленно!
Но, как он ни старался, ничего не получалось. Он сам не чувствовал никакой радости, и никакого веселья передать им не мог. Все равнодушно и даже, как ему показалось, с легким презрением, наблюдали за его потугами.
Напряжение разрядилось внезапно: громко хлопнула, растворившись настежь, дверь, впустив внутрь целую свору взволнованных дам среднего возраста. В Академии до сих пор никогда не появлялись лица старше двадцати одного года, но Ван-Флек отправился прямехонько в ставку верховного командования. На зов прибыли миссис Клифтон Гарнье и миссис Поиндекстер Кацби, являвшиеся столпами местного высшего общества, а в тот момент, к тому же, представлявшие собой двух самых взбудораженных дам во всем Саутгемптоне. Они искали своих дочерей – чем в те времена постоянно занимались и многие другие дамы.
Не прошло и трех минут, как всему предприятию был положен конец.
– А что касается вас, – страшным голосом возопила миссис Клифтон Гарнье, – так вы тут, по всей видимости, держите бар и опиумный притон для детей! Что за ужасный, мерзкий, отвратительный человек! Я чувствую запах морфия! Не надо мне говорить, что здесь не пахнет морфием! Я чувствую этот запах!
– Ах! – рявкнула миссис Поиндекстер Кацби, – да здесь же негры! Наверняка где-то рядом прячутся и негритянки! Я иду в полицию!
Не удовлетворившись изгнанием из зала собственных дочерей, они настояли на том, чтобы помещение немедленно покинули и дочери их друзей. Джим нисколько не был тронут, когда некоторые – и даже юная Марта Кацби, которую чуть не волоком оттащила от него разъярённая мать – подбежали к нему, чтобы пожать на прощание руку. Ведь они всё равно уходили – кто надменно, а кто с сожалением, стыдливо бормоча извинения.
– Прощайте! – задумчиво произнёс он. – Деньги за неиспользованные занятия я верну всем завтра утром!
Да и уходили се, в общем-то, без особых сожалений. С улицы донесся шум их отъезжающих автомобилей – торжествующий грохот моторов заполнил ликованием теплый сентябрьский воздух; так звучит юность и надежды, громоздящиеся ввысь, прямо в небеса. Вперед, к берегу океана, чтобы окунуться в его волны и забыть – забыть и его, и неуютное чувство, возникшее у них при виде его унижения.
Все разъехались; в зале остались лишь он да Хьюго. Джим вдруг сел, уронил голову и закрыл лицо руками.
– Хьюго! – хрипло сказал он. – А ведь мы им не нужны!
В ответ прозвучал голос:
– Ну и что?
Он поднял голову – рядом с ним стояла Амантис.
– Лучше бы вы уехали с ними, – сказал он ей. – Сейчас я для вас – не лучшая компания!
– Это ещё почему?
– Потому что вы теперь – светская девушка, а я для этих людей – всего лишь слуга! Вы ведь теперь в их обществе, это я вам устроил. Так что уходите, а то они вас больше не будут звать к себе на балы!
– А они и так не зовут, Джим, – негромко сказала она. – На сегодняшний вот – не пригласили.
У него на лице появилось негодование.
– Как же так? Не пригласили?!
Она покачала головой.
– Я их заставлю! – в ярости воскликнул он. – Я им докажу, что они должны! Я… Я…
Она подошла к нему поближе; её глаза заблестели.
– Джим, да вы не переживайте! – она хотела его успокоить. – Не о чем переживать! Что мне до них? Завтра мы сами пойдем веселиться – только мы с вами, вдвоем!
– Я ведь из очень хорошей семьи! – с вызовом произнёс он. – Зрите в корень!
Она слегка потрепала его по плечу.
– Знаю. Вы – лучше всех них вместе взятых, Джим!
Он встал, подошёл к окну и стал печально смотреть, как уходит день.
– Лучше бы я так и оставил вас дремать в вашем гамаке!
Она рассмеялась.
– Я ужасно рада, что вы так не сделали!
Он обернулся и мрачно посмотрел в зал.
– Подмети здесь, Хьюго, и закрывай, – сказал он дрогнувшим голосом. – Лето кончилось, и нам пора собираться домой, на юг!
Осень пришла раньше обычного. Проснувшись на следующий день, Джим Пауэлл обнаружил, что в комнате холодно; феномен сентябрьского морозца на какое-то время заставил его забыть о том, что произошло накануне. А когда он опять вспомнил о вчерашнем унижении, смывшем весь бодрящий блеск с ушедшего лета, его лицо погрустнело. Ему оставалось лишь одно: вернуться туда, где все его знали и где белому человеку никогда и ни при каких обстоятельствах не скажут тех слов, что услышал он здесь в свой адрес.
После завтрака к нему почти вернулась его обычная беспечность. Ведь он родился на юге, и зацикливаться на чем-то одном ему было не свойственно. То, что его когда-то ранило, он вспоминал лишь строго определенное количество раз – а затем это событие навсегда уходило в бездонную пустоту прошлого.
Но когда он, в силу привычки, пришёл в своё закрытое учреждение, уже перешедшее в разряд воспоминаний, как и ранее сгинувшая здравница мистера Снорки, у него в сердце вновь воцарилась меланхолия. В зале, в глубокой тоске посреди разбитых хозяйских надежд, сидел лишь Хьюго – воплощенное отчаяние.
Обычно нескольких слов Джима было достаточно, чтобы в душе у Хьюго воцарился молчаливый восторг, но сегодня утром этих слов не нашлось. Два месяца Хьюго пребывал на такой вершине, о которой он раньше и мечтать не мог. Он получал истинное удовольствие от своей работы и отдавался ей со всей страстью, появляясь в зале задолго до начала занятий и задерживаясь там даже после того, как расходились все ученики мистера Пауэлла.
День тянулся медленно, впереди был ничего не сулящий вечер. Амантис не пришла, и Джим, отчаявшись, решил, что она, наверное, передумала с ним сегодня ужинать. Возможно, это и к лучшему – никто не увидит её в его обществе. Хотя, подумал он уныло, их и так никто бы не увидел – все ведь будут на большом балу в особняке Харланов.
Когда сумерки погрузили зал в невыносимый полумрак, он в последний раз запер двери, снял табличку «Джеймс Пауэлл, М.Д.Н. Гитара, кости и кастет», и отправился обратно к себе в отель. Бегло просмотрев неровную кипу счетов, он обнаружил, что предстоит ещё заплатить за месяц аренды зала, за несколько разбитых окон и за новое оборудование, которым даже не начали пользоваться. Джим вел дело на широкую ногу, и в финансовом плане за лето похвастаться оказалось нечем.
Закончив разбираться со счетами, он вытащил из коробки фрак и осмотрел его, проведя рукой по гладким лацканам и сатину подкладки. Фрак, по крайней мере, у него останется – может быть, в Тарлтоне его когда-нибудь пригласят на бал, куда можно будет его надеть?
– Ну и ладно! – с улыбкой произнёс он. – Всё равно это была всего лишь никчемная школка! Там, дома, есть ребята, которым здешние и в подмётки не сгодятся!
Насвистывая без тени уныния «Дженни, царица лентяев», Джим облачился в свой вечерний костюм и отправился в центр города.
– Мне орхидеи! – сказал он приказчику. И с чувством гордости осмотрел свою покупку. Он знал, что ни у одной из девушек на балу у Харланов не будет ничего прекраснее, чем эти экзотические цветы, томно опиравшиеся на зеленые листья папоротника.
Тщательно выбрав такси, чтобы оно как можно больше походило на личный лимузин, он отправился в пансион к Амантис. Она спустилась вниз; на ней было розовое вечернее платье, и орхидеи органично, словно краски закатного солнца, растворились на его фоне.
– Предлагаю отправиться в «Казино-отель», – сказал он. – Ну, или куда хотите.
За ресторанным столиком он посмотрел на погруженный во тьму океан, и его охватила неотвязная печаль. Окна были закрыты, чтобы внутри не было холодно, оркестр играл «Калулу» и «Луну над Южным морем», и на какое-то время, глядя на сидевшую перед ним юную красавицу, он вдруг ощутил разлитую вокруг романтику. Танцевать они не пошли, и он был этому рад – так проще было не думать, что прямо сейчас в другом месте идет бал, яркий и блестящий, но им туда не попасть.
После ужина они сели в такси, и час катались по песчаным дорогам; за редкими деревьями время от времени виднелся океан, на поверхности которого отражались звёзды.
– Джим! Я хочу сказать вам спасибо, – сказала она, – за всё, что вы для меня сделали!
– Пожалуйста! Нам, Пауэллам, надо держаться друг друга!
– Чем теперь собираетесь заняться?
– Завтра уезжаю в Тарлтон.
– Очень жаль, – тихо сказала она. – Поедете на своей машине?
– Придётся. Его надо перегнать на юг, потому что здесь за него хорошей цены не дадут. С ним ведь всё в порядке? Никто не украл его из вашего сарая? – спросил он, внезапно забеспокоившись.
Она с трудом сдержала улыбку.
– Нет.
– Мне очень жаль… что так получилось с вами… – хриплым голосом продолжал он. – И ещё… Я бы сам так хотел попасть хотя бы на один настоящий бал! Не надо было вам со мной вчера оставаться. Может, они вас из-за этого и не позвали?
– Джим, – уверенно предложила она, – а давайте-ка сходим туда, постоим на улице и послушаем их древнюю музыку! Какая нам разница, что они подумают, а?
– Но они же будут выходить на улицу! – возразил он.
– Нет. На улице слишком холодно. И, кроме того – разве могут они вам сделать что-нибудь хуже того, что уже сделали?
Она объяснила шоферу, куда ехать, и через несколько минут такси остановилось у красивого, в громоздком георгианском стиле, особняка Мэдисона Харлана, из окон которого на лужайку яркими пятнами света выплескивалось царившее внутри веселье. Изнутри доносился смех, и жалобные напевы модных духовых, и время от времени медленный, таинственный шорох множества танцующих ног.
– Давайте подойдём поближе, – восторженно прошептала Амантис. – Мне хочется послушать музыку!
Они пошли к особняку, стараясь держаться в тени высоких деревьев. Джима понемногу охватывал трепет – внезапно он остановился и схватил Амантис за руку.
– Вот это да! – взволнованно прошептал он. – Вы слышите?
– Что? Сторож идёт? – Амантис испуганно оглянулась.
– Это играет «Саванна-Бэнд» Растуса Малдуна! Я их однажды слышал, и я уверен, что это они! Это они, это «Саванна-бэнд»!
Они подходили всё ближе и ближе – сначала стали видны высокие укладки «а-ля-помпадур», потом – аккуратно зачесанные мужские головы и высокие прически, а затем и короткие стрижки, над которыми нависали галстуки-бабочки. В непрерывном смехе можно было уже различить отдельные голоса. На крыльце появились две фигуры, быстро отхлебнули из фляжки и тут же ушли обратно в дом. Но Джим Пауэлл был зачарован музыкой. Его взгляд остановился; он двигался, ничего не видя, как слепой.
Они залезли в какие-то темные кусты и стали слушать. Песня кончилась. С океана подул свежий бриз, и Джим слегка задрожал. Затем задумчиво прошептал:
– Мне всегда хотелось с ними сыграть. Хоть раз в жизни! – Его голос стал равнодушным. – Что ж, пойдемте. Думаю, нечего нам тут делать.
Он протянул ей руку, но вместо того, чтобы её принять, она вдруг шагнула из кустов и вышла на свет.
– А ну-ка, Джим, давайте зайдем внутрь! – внезапно сказала она.
– Что?
Она схватила его за руку; несмотря на то, что он попятился назад, оцепенев от ужаса при виде этой дерзости, она настойчиво потянула его к дверям особняка.
– Осторожно! – еле выговорил он. – Кто-нибудь сейчас выйдет и нас заметят!
– Нет, Джим! – уверенно ответила она. – Из этого дома никто не выйдет – зато двое сейчас туда войдут!
– Зачем? – ничего не понимая, воскликнул он, стоя в резком свете фонарей у входа. – Зачем?
– Зачем? – передразнила она его. – А затем, что этот бал дают в мою честь!
Он решил, что она сошла с ума.
– Пойдемте домой, пока нас никто не заметил! – попросил он её.
Входные двери раскрылись настежь, и на крыльцо вышел какой-то господин. Джим с ужасом узнал мистера Мэдисона Харлана. Джим дернулся, словно намереваясь тут же со всех ног бежать. Но хозяин дома, радушно раскрыв объятия, стал спускаться по лестнице к Амантис.
– Ну, наконец-то, вот и вы! – воскликнул он. – И где это вас носило? Кузина Амантис… – он поцеловал её, и со всем радушием обратился к Джиму. – А что касается вас, мистер Пауэлл, – продолжил он, – то в качестве штрафа за опоздание вы должны мне обещать, что присоединитесь к оркестру – хотя бы на одну только песню!
IV
Повсюду в Нью-Джерси было тепло – за исключением той части штата, что лежит под водой и доступна лишь рыбам. Туристы, проезжавшие по длинным дорогам среди зеленеющих полей, останавливали автомобили перед просторным старомодным загородным особняком, глядели на выкрашенные в красный качели на лужайке, на широкую тенистую веранду, вздыхали и ехали дальше – слегка крутнув руль, чтобы не задеть вышедшего на дорогу черного, как смоль, слугу. Этот слуга с помощью молотка и гвоздей чинил ветхий автомобиль с гордо реявшим сзади флажком, на котором значилось: «город Тарлтон, штат Джорджия».
Девушка со светлыми волосами и румяным лицом лежала в гамаке; казалось, что прямо у вас на глазах она вот-вот погрузится в сон. Рядом с ней сидел джентльмен в чрезвычайно тесном костюме. Девушка и джентльмен приехали вчера с модного курорта в Саутгемптоне.
– Когда вы появились здесь впервые, – говорила она, – я решила, что больше никогда вас не увижу, поэтому и придумала историю про цирюльника и прочее. На самом деле я довольно часто бываю в обществе – как с кастетом, так и без него. Этой осенью меня официально представят в свете.
– Да, для меня это хороший урок! – сказал Джим.
– И так получилось, – продолжила Амантис, бросив на него обеспокоенный взгляд, – что меня пригласили в Саутгемптон в гости к кузенам. А когда вы сказали, что поедете туда, мне захотелось узнать, что же вы такое придумали? Ночевала я всегда у Харланов, а комнату в пансионе сняла, чтобы вы ни о чем не догадались. На том поезде, на котором я должна была приехать, я не приехала, потому что надо было приехать пораньше и предупредить всех знакомых, чтобы притворились, будто меня не знают.
Джим встал, с пониманием кивая головой.
– Нам с Хьюго, наверное, лучше уже выдвигаться. Надо успеть доехать до Балтимора, пока не стемнело.
– Это далеко.
– Сегодня мне хотелось бы заночевать уже на юге, – просто ответил он.
Они вместе пошли по дорожке, мимо идиотской статуи Дианы на лужайке.
– Видите ли, – мягко добавила Амантис, – здесь у нас не нужно быть богатым, чтобы вращаться в обществе, в этом плане тут всё, как у вас в Джорджии… – она вдруг умолкла. – Вы ведь приедете в следующем году, чтобы снова открыть Академию?
– Нет, мэм, не приеду. Этот мистер Харлан уже сказал мне, что я могу даже не закрываться, но я сказал ему «нет»!
– А вы… А вы что-нибудь заработали?
– Нет, мэм, – ответил он. – Но процентов с моих денег как раз хватит, чтобы доехать домой. Я свой капитал не трогаю. Одно время с деньгами у меня было неплохо, но жил я на широкую ногу, да ещё надо было платить за аренду, и за оборудование, и ещё музыкантам. И, кроме того, пришлось ведь раздать обратно авансы за уроки.
– Не надо было этого делать! – с негодованием воскликнула Амантис.
– И никто ведь брать не хотел! Пришлось говорить, что они обязаны забрать деньги!
Он не счел нужным упомянуть, что мистер Харлан даже пытался всучить ему чек.
К автомобилю они подошли как раз тогда, когда Хьюго заколотил последний гвоздь. Джим открыл карман на двери и достал оттуда бутыль без этикетки, в которой плескалась мутноватая жидкость.
– Я собирался купить вам подарок, – неуклюже сказал он, – но деньги у меня кончились еще до того, как я смог его выбрать, так что я вам что-нибудь пришлю, когда доберусь до Джорджии. А это вам небольшой сувенир на память. Вам, конечно, не пристало пить, но, быть может, когда вы выйдете в свет, вам захочется показать всем этим юнцам, что такое настоящая южная маисовая водка!
Она взяла бутылку.
– Благодарю вас, Джим.
– Да не за что! – Он обернулся к Хьюго. – Что ж, нам пора. Отдай леди молоток!
– Ах, оставьте его себе! – со слезами на глазах сказала Амантис. – Прошу вас, обещайте, что ещё приедете!
– Может быть.
Он посмотрел на её светлые волосы и в её голубые глаза, чуть сонные и подернутые дымкой от слез. Затем сел в автомобиль, и как только его нога уперлась в сцепление, он вдруг преобразился.
– Я говорю вам: «До свидания», мэм! – произнёс он с впечатляющим достоинством. – Мы отбываем на зиму на юг!
Он махнул своей соломенной шляпой, указывая в сторону Палм-Бич, Сен-Августин, Майами. Его верный слуга покрутил заводную ручку двигателя, уселся на своё место и принялся трястись вместе с затрясшимся автомобилем.
– На зиму, на юг! – повторил Джим, и затем с нежностью добавил: – Вы – самая красивая девушка на свете! Возвращайтесь домой, ложитесь в гамак и засыпайте… Засыпайте!
Его слова прозвучали, словно колыбельная. Он поклонился – его поклон, почтительный, исполненный достоинства и глубокий, предназначался не только ей, но и всему американскому северу…
И они поехали вперед, в совершенно неуместном облаке пыли. Но не успели они доехать до первого поворота, как Амантис увидела, что автомобиль остановился, пассажиры вышли на дорогу, установили съехавший кузов обратно на раму и, не оглядываясь, вновь заняли свои места. Поворот – и вот они скрылись из вида; лишь легкое сизое облачко свидетельствовало о том, что они только что здесь были.
Оригинальный текст: Dice, Brassknuckels and Guitar, by F. Scott Fitzgerald.