«Никакие не друзья после 26 года»
Переписка Ф. Скотта Фицджеральда и Эрнеста Хемингуэя
1925
Эрнесту Хемингуэю [Париж] [Почтовый штемпель 30 ноября 1925 г.]
Дорогой Эрнест!
Мне очень стыдно за то утро. Не только из-за того, что я потревожил Хэдли, но и потому, что притащил с собой этого… известного как… Давай считать, что гнусный тип, ввалившийся к тебе воскресным утром, был не я, а человек по имени Джонс-тон, с которым меня часто путают.
Ты ошибаешься: Зельда страдает не от недостатка внимания, а от нервной истерии, затихающей, когда врач сделает ей укол морфия. На следующий день мы с ней ездили в парк Бельвю и долго приходили в себя.
Я тебе тогда солгал, точнее сказать, преувеличил, но все равно получилось глупо, потому что и правда — достаточный повод для ликования. «Сатердей ивнинг пост» повысил мне гонорар до 2750 долларов, а не до 3000, но все равно это мощный рывок вперед — на 750 долларов больше, чем в прошлом месяце. Возможно, я имел в виду, что с менее популярных журналов я 3000 долларов не получил бы. «Пост» же согласился на предложение Херста, что бывает нечасто.
Какую чудовищную версию истории с Макэлмоном и английской эпопеи, в которой мы недавно участвовали, я тебе изложил — убей, не помню. Правда, я на самом деле спас Макэлмона от побоев, которые он, скорее всего, заслужил, и мы действительно на славу повеселились в Лондоне в обществе некой маркизы Милфорд Хэвен. Она, кажется, королевских кровей и очень милая. Но если я еще что-нибудь говорил об отношениях между Фицджеральдами и обитателями Виндзорского замка, то нагло врал.
Страшно хочется прочитать знаменитый комический роман. Ты будешь у Мак-Лишей во вторник? Надеюсь, что Хэдли чувствует себя лучше. Шлем самые теплые пожелания Эрнесту М. Хемингуэю
[Скотт]
От Хемингуэя - Скотту Фицджеральду
15 декабря 1925 г.
Шрунс. Австрия
Дорогой Скотт,
Хочешь, я напишу тебе небольшое эссе о значении темы? Так вот: ты так огорчаешься, что не был на войне, потому что война - интереснейшая из тем. Война дает максимум материала, чрезвычайно ускоряет действие и вытаскивает на свет такое, что можно всю жизнь прожить и ничего подобного не увидеть. Что делает "Трех солдат" отличной книгой - война. Что делает "Улицы ночи" дрянной книгой - Бостон *. А ведь оба романа равно хорошо написаны. Я так и слышу, как ты говоришь мне, что я не прав. Возможно.
Любовь - тоже неплохая тема, как ты, можно сказать, сам обнаружил. Другими важными темами являются деньги, которые делают людей богатыми и бедными, а также благородное сословие, которое так осточертело юным читателям мужского пола. Весьма скучной темой я считаю бессилие. Хорошая тема - убийство, так что изобрази в своей будущей книге хорошенькое убийство - и можешь больше ни о чем не беспокоиться.
И ради всего святого не огорчайся, что не был на войне, так как я лично во всем этом спектакле не увидел и не приобрел ничего стоящего - мне все это лишь терзало душу, как бывает от дешевой романтики: просто я был слишком молод. Дос, по счастью, дважды побывал на войне и успел возмужать в промежутке между ними. Первая его книга была паршивая.
А теперь не будь вшивым паршивцем и изволь мне ответить, так как писать здесь письма - все равно что тратить миллионы долларов.
Великая наша любовь Зельде.
Всегда твой, Эрнест.
*"Три солдата" и "Улицы ночи" - романы Джона Дос Пассоса.
Перевод Т. Кудрявцевой ("Литературная газета", 1981, 6 мая, №19, подборка "Праздник, который остается с нами").
1926
Эрнесту Хемингуэю Вилла Сен-Луи, Жуан-ле-Пен [Декабрь 1926 г.]
Дорогой Эрнест!
Во вторник мы уезжаем в Геную, а оттуда в Нью-Йорк. Надеюсь, что дела у тебя идут на лад. Если тебе нужно что-нибудь здесь или в Америке — деньги, помощь в работе или просто помощь, — то не забывай, что всегда можешь обратиться к
твоему преданному другу Скотту.
Эрнесту Хемингуэю По пути в Нью-Йорк [Почтовый штемпель 23 декабря 1926 г.]
Дорогой Эрнест!
Твое письмо меня расстроило. Это глупо, ведь я более или менее знал, что происходит. Хотелось бы мне быть сейчас с тобою рядом, выслушать тебя, отыскать причину, отчего так все с тобою вышло. Мне жаль и тебя, и Хэдли, и Бамби, надеюсь, вы сумеете как-то сгладить боль и все случившееся для вас не сделается непереносимым.
Не могу выразить тебе, что значила для меня твоя дружба все эти полтора года; знакомство с тобой — самое прекрасное из всей нашей поездки по Европе. Постараюсь в Америке защитить твои интересы у «Скрибнерс», но, вероятно, теперь в этом уже нет необходимости, и вскоре финансовые твои дела совсем поправятся.
Жаль, что ты не приехал в Марсель. Я возвращаюсь, так и не закончив романа, не поправив, а только ухудшив здоровье и имея денег не намного больше, чем до этой поездки, и все же я доволен — и тем, что не сижу на месте, и тем, что скоро опять увижу Нью-Йорк, и тем, что Зельда совсем выздоровела, — а главное, я так продвинул книгу, что это просто делает меня счастливым.
Те рецензии на «Солнце», которые я видел, привели меня в восторг. Я до сих пор не понимал, что ты это все стащил у меня, но теперь, кажется, начинаю в этом убеждаться и буду всем рассказывать. Кстати, напечатанным роман мне понравился даже больше, чем в рукописи…
Преданный тебе
Скотт
1927
Эрнесту Хемингуэю Вашингтон [Март 1927 г.]
Дорогой Эрнест!
Пишу тебе в страшной спешке. Вчера я обедал с Генри Менкеном. Он только что начал «И восходит солнце», не помнит, читал ли «На Биг-Ривер», и согласен, что путает твой сборник «В наше время» с каким-то другим. Вытянул из него обещание заплатить тебе по 250 долларов за любой рассказ, который ему понравится. Вот тебе новый рынок!
Открыл ему, каким образом ты собираешься привлечь его на свою сторону. Он «просто прелесть» (я не иронизирую, рука сама так пишет). Он очень тобой интересуется и не способен ни на какое злодейство. Обед прошел довольно сумбурно, потому что он один из самых занятых людей в Америке.
«Убийцы» получились здорово.
Твой преданный друг
Скотт
Эрнесту Хемингуэю Эджмур, Делавэр [Почтовый штемпель 18 апреля 1927 г.]
Дорогой Эрнест!
Твои рассказы (в апрельском «Скрибнерс») великолепны. Но, как и мне, тебе надо бы избегать конрадовских приемов прямого цитирования персонажей, особенно в тех случаях, когда ты берешь одну характерную фразу и благодаря ей оживляешь всю фигуру.
«Осенью война была все так же рядом, но мы на нее больше не пошли» — одно из самых прекрасных предложений в прозе, какие я когда бы то ни было встречал.
За последнее время в моей жизни произошло столько, что вряд ли когда-нибудь я сумею все это пережить — или забыть, что одно и то же.
Очень жаль, что у тебя трудности. Пожалуйста, покажи кому нужно мое письмо, если это может помочь. «Атлантик» платит (за рассказ) что-нибудь около 200 долларов. Через неделю вернется из отпуска Перкинс, я с ним обо всем переговорю. Достаточно ли тебе будет их аванса за сборник рассказов? Между прочим, ты придумал хорошее заглавие. Есть ли надежда, что этим летом ты у нас побываешь?
Свой роман я закончу 1 июля.
Беспокоюсь за тебя и желаю всего хорошего.
Скотт
Эрнесту Хемингуэю Эджмур, Делавэр [Ноябрь 1927 г.]
Дорогой Эрнест!
…Сборник получился очень хороший. Мне он понравился ничуть не меньше, чем «Солнце»; впрочем, этим еще ничего не сказано. Хотя в книге собраны вещи и географически, и по настроению самые разные, она целостна, как конрадовские сборники повестей. Зельда совершенно очарована книжкой и находит, что так хорошо ты еще не писал. Ей больше всего нравятся «Белые слоны», а меня, затмив даже «Убийц», поразил «На сон грядущий». Новеллка про индейцев — единственная, которая оставила меня равнодушным, и еще я рад, что ты не включил сюда «У нас в Мичигане». Эти два рассказа сделаны скорее в твоей старой манере, которая, пожалуй, почти себя исчерпала.
«Осенью война была все так же рядом, но мы на нее больше не пошли». Боже, какая прекрасная фраза! А сны перед тем, как герой просыпается, во «Сне грядущем», а все построение «Белых слонов»!
Макс говорит, что весь тираж — 7500 — почти уже разошелся, к тому же это было дней пять назад. Мне нравится твое заглавие — «Все печальные молодые мужчины без женщин», — я чувствую, как мое влияние начинает сказываться. Мануэль Гарсиа — это, несомненно, Гэтсби. Ну, а чему ты не научился у меня, то почерпнешь у славной тетушки по имени Бромфилд, и скоро ты Встанешь во Главе Лучших Представителей Молодого Поколения…
1929
Эрнесту Хемингуэю [Канн, 9 сентября 1929 г.]
… За два с половиной месяца, что я здесь, я продвинул роман на 20000 слов и написал рассказ. Учитывая, в каком положении я нахожусь последние годы, это для меня высшее достижение. Расплачиваться за него пришлось обычной моей нервной депрессией и пьянством до той степени, когда на меня может с презрением смотреть последний мальчишка-официант в бистро. У меня теперь выработалась такая манера: часам к 11 я напиваюсь до того, что перестаю владеть собой, из глаз хлещут слезы, а может, и не слезы, а лишний джин; я собираю вокруг себя всех, кому это интересно, и рассказываю, что никто меня в мире не любит и я тоже никого не люблю — и Зельду не люблю, и всю слушающую меня компанию; когда я дохожу до этого места, слушающая меня компания становится не столь уж дружелюбной, и я просыпаюсь в каких-то странных комнатах, в странных домах. Если не пью, я совсем одинок — пытаюсь работать, или просто извожу себя, или читаю детективы и сам себе доказываю, что человек в моем состоянии, да еще никогда не умевший, если нужно, помолчать, никому не может быть приятным собеседником. Но, напившись, я заставляю их всех расплачиваться, расплачиваться, расплачиваться…
Твой анализ причин, по которым я не способен писать серьезно, слишком мягок, потому что ты умалчиваешь о моем беспутном образе жизни, но, подумай сам, вероятно, самое главное — то, что за 5 лет со дня демобилизации и до окончания «Гэтсби» (1919-1924) я написал 3 романа, около 50 рассказов в легком жанре, пьесу, да еще всякие статьи и сценарии, и, может быть, я просто слишком рано сказал все, что мог сказать, да к тому же мы ведь жили все время на предельной скорости, все время в поисках самой веселой жизни, какая только возможна. Вот что, au fond, беспокоит меня всего больше — а может, все дело в моей неспособности отказаться от чего-то однажды начатого. Я два месяца просидел над рассказиком для журнала, хотя наперед знал, что, кончив, выброшу его в корзину. Что там, сгорел бы поскорее этот дом со всеми моими рукописями, а еще лучше — и со мною…
Я не вправе отправлять тебе это тоскливое письмо, знаю. Но я бы его не написал, если бы сейчас хоть что-то не стало у меня чуточку лучше. Так вот, мое честолюбие может быть спокойно: «Пост» платит теперь своей старой шлюхе 4000 долларов за визит. А дело в том, что шлюха освоила любовь на все сорок вкусов, — когда она была помоложе, хватало и одного…
От Хемингуэя - Скотту Фицджеральду
13 сентября 1929 г.
Андей. Франция
Дорогой Скотт,
Это ужасное состояние депрессии, когда ты не уверен, хорошо у тебя получается или плохо, известно под названием "Награда художника".*
Уверен, что получилось чертовски хорошо... Только, ради Христа, перестань собирать вокруг себя этих плаксивых пьянчуг и говорить им, что у тебя нет друзей, - и так уже грустно, когда у человека нет друзей, - а потом кто с кем спал, и кто до или после кого женился...
Лето - неподходящее время для работы... Нет ощущения, что к тебе подкрадывается смерть, как это бывает осенью, когда мальчики начинают всерьез строчить по бумаге.
Пора цветения у всех проходит - мы ведь не персики, - но это вовсе не значит, что ты начинаешь гнить: оружие лучше носится, когда уже облетели цветы... и бог относится к людям лучше. Ты теряешь свежесть и легкость, и всегда кажется, что ты никогда уже не сможешь писать... Но у тебя прибавилось мастерства, и ты больше знаешь, и когда старые соки вдруг вновь начинают в тебе бродить, ты добиваешься куда лучших результатов
Посмотри, что происходит вначале: писатель полон соков и дерзаний, но ничего из этого он не способен передать читателю: соки высыхают, дерзания уходят, зато ты знаешь, как надо взяться, чтобы вышло, и то, что у тебя получается, когда ты уже немолод, куда лучше того, что было в молодости. Просто, когда дело худо и чувствуешь себя совсем беспомощным, надо не прекращать, а продолжать, только так и можно писать роман - все вперед и вперед, пока не доведешь эту чертову штуку до конца. Очень бы мне хотелось, чтоб твое материальное благополучие зависело от этого романа или от романов вообще, а не от этих чертовых рассказов, потому что чертовы рассказы иссушают тебя, но в то же время дают выход творческой энергии и оправдание **.
Какого черта! Да у тебя больше материала, чем у любого другого, и ты куда больше захвачен всем этим, и, ради всего святого, пиши дальше и, пожалуйста, ни за что другое не берись, пока не закончишь романа. Он будет чертовски хорош...
Писать рассказы - это не значит проституировать, просто это неразумно: ты мог бы и можешь неплохо зарабатывать на жизнь, если будешь писать только романы. Чертов ты дурак. Двигай дальше - пиши роман
Если письмо получилось нудное и поганое, то лишь потому, что я так огорчен из-за того, что ты скис - так я, черт побери, люблю тебя, - а когда пытаешься кому-нибудь что-то сказать о работе или о "жизни", вечно получаются одни банальности...
Всегда твой Эрнест
* Хемингуэй имеет в виду творческие муки Фицджеральда, когда тот работал над концовкой романа "Ночь нежна".
** Имеются в виду многочисленные статьи и рассказы, которые Фицджеральд писал для популярных журналов.
Перевод Т. Кудрявцевой ("Литературная газета", 1981, 6 мая, №19, подборка "Праздник, который остается с нами").
1934
Эрнесту Хемингуэю Балтимор, Мэриленд 10 мая 1934 г.
Дорогой Эрнест!
Понравилась ли тебе книга? Ради бога, черкни хоть строчку, мне необходимо знать, что ты о ней думаешь. Не бойся повредить мои хрупкие крылышки. Хочется услышать мнение умного человека, а не рецензентские штампы.
Твой друг
Скотт
P. S. Насчет редактирования я только имел в виду, что на месте Макса посоветовал бы тебе дополнить книгу чем-нибудь еще. Пока в ней нет ни оригинальности твоего прежнего сборника «В н-вр.» (наинеобходимейшего!), ни его единства, к тому же в ней мало таких первоклассных рассказов, как «М.б.ж.». А увеличение объема это отчасти компенсирует. Понимаю, что такой совет немногого стоит.
А с другой стороны, радуйся, что ты не напечатался в этом сезоне. Мой роман в списке бестселлеров на пятом месте — а продано всего 12 000 экземпляров.
Эрнесту Хемингуэю [Балтимор, 1 июня 1934 г.]
Дорогой Эрнест, я написал тебе и почти уже запечатал конверт, когда пришло твое письмо, и теперь я очень рад, что не успел отправить своего. Я с давних пор ценю твою редкую прямоту, и она опять помогла рассеять туман, в котором я живу и сквозь который нам было бы трудно говорить.
Дальше начинается мой длинный монолог, а пока этого не произошло, хочу сказать, что совершенно согласен с тобой насчет рассказа про китайца, напечатанного в «Космополитен»; я тоже все думал, что вот если бы включить его в твой сборник «Победитель не получает ничего», то книжка приобрела бы весомость, которой ей сейчас недостает. Позволь высказать тебе еще одно замечание. Ты знаешь, как я люблю твои абстрактные заглавия, но на этот раз твой выбор мне не показался особенно удачным.
Ну а теперь давай обсудим кое-что из области литературной техники, сойдемся, как бойцы на ринге, и решим, кто прав. То, неотправленное письмо я написал вот почему. К нам забегал мимоходом Дос и рассказывал, что ты говоришь о моей книге. Тут я вспомнил наш с тобой разговор в кафе на авеню де Нейи насчет персонажей, списанных с живых людей. Так вот, я не отрицаю целиком и полностью твою теорию, но не верю, что тебе удалось бы доказать ее на примере Кролика, изобразившего в качестве предка Джона Дос Пассоса собственного отца, или на примере моей книги. Я в ней прошел по той самой земле, которую ты — примерно в то же время, когда я ее писал, — успел исходить вдоль и поперек. Как в таких случаях полагаться на свою способность отделять собственное от чужого? А если вообще не иметь перед собой никакого прототипа, то, что ты напишешь, прозвучит убедительнее.
Давай продолжим эту тему немного дальше: когда кончается область необходимого и логичного течения событий, связи причин и следствий и т.д. и начинается область воображения? Опять-таки и здесь ты, наверное, абсолютно прав — ведь твои соображения, скорее всего, возникли, когда ты наблюдал за развитием творческой мысли писателя, а не за реакциями человека, читающего то, что написалось. И все-таки я стою на своем и особенно верю, что прав, когда мне указывают на крупные недостатки «Ночи» именно в этом отношении. Вспомни о художниках Ренессанса, о драматургах-елизаветинцах; первым приходилось соединять с библейскими историями средневековые понятия по части науки, древностей и проч., а Шекспир пытался выразить увиденное им в окружавшей его жизни на основе жизнеописаний Плутарха и «Хроник» Голиншеда. Это подвиг строителей, воздвигших монументы из трех сортов мрамора, — с этим ты ведь не будешь спорить. Ты имеешь все основания сказать, что у меня не хватает сил повторить такой подвиг, но теория, что это вообще невозможно, сомнительна. Я говорю об этом столь настойчиво потому, что твоя доктрина, если ты будешь и дальше ее держаться, может ограничить и самого тебя в выборе материалов. Короче говоря, моя мысль состоит в следующем: нельзя утверждать категорически, что избранный мною прием построения характеров нанес ущерб книге, — скажи, что на твой вкус она от этого пострадала…
Думаю, мне нет необходимости специально говорить, что мое преклонение перед тобой как художником безоговорочно и не знает границ, что, за исключением нескольких фактически уже умерших или умирающих стариков, ты единственный из всех американских прозаиков, перед кем я почтительно снимаю шляпу. Среди написанного тобой есть такие куски, такие абзацы, которые я перечитываю вновь и вновь; если хочешь знать, года полтора назад я запретил себе прикасаться к твоим книгам, потому что боюсь, как бы какие-нибудь свойственные одному тебе интонации не просочились на мои страницы. Возможно, в «Ночи» ты найдешь свои следы, но, убей меня, я сделал все, чтобы их там не оказалось.
Возвращаясь к основной теме письма: теперь второй пункт из области литературной техники, который может быть тебе интересен. Речь идет о самой настоящей краже: одной идеи у тебя, еще одной у Конрада и нескольких строчек у Дэвида Гарнета. Теоретическую основу я почерпнул в предисловии Конрада к «Негру с „Нарцисса“». Он там говорит, что задача литературы -воздействовать на читателя так, чтобы усвоенное им продолжало перерабатываться в его душе и давало свои результаты в дальнейшем, и этим художественная литература отличается от ораторского искусства, как и от философии, ибо они пробуждают соответственно боевой пыл и склонность к размышлению. Другим импульсом к краже стали для меня твои попытки практически осуществить нечто весьма похожее в концовке «Прощай, оружие!». Помню, что первый вариант — во всяком случае, первый из тех, какие я видел, — представлял собой — на старый манер — попытку подвести итог дальнейшей судьбы персонажей: «При фашизме наш священник стал одним из других священников и т.д.» Может быть, ты не забыл, что я тогда советовал убрать из книги всплески красноречия всюду, где они отыщутся, и ты сопротивлялся этому так, словно тебя волокли на казнь. Мой совет претил тебе, потому что ты чувствовал: настоящая проза та, которая вызывает у читателя высокое эмоциональное напряжение и либо оставляет его в этом состоянии, либо заставляет пережить резкий спад, скачок вниз. Никаких эстетических оснований для такой теории у тебя не было — и все же ты меня убедил. Ну, а третьим побуждением к воровству было очаровавшее меня описание осени в гарнетовской книжке, и, насколько позволяли приличия, я самым тщательным образом подражал ему, когда писал концовку «Ночи». На последних страницах я внушал читателю, что в конечном счете все рассказанное — лишь частный случай; цель была в том, чтобы заставить его, читателя, ломать голову над задачей, помогая мне, автору, ее для себя решить, и я совсем не хотел устраивать читателю нервную встряску, доводить его до экзальтации, а потом бросать разбитым и жалким, как женщина, не нашедшая удовлетворения в любви…
1936
Эрнесту Хемингуэю [Август 1936 г.]
Дорогой Эрнест!
Пожалуйста, при первой же перепечатке убери мое имя. Если мне захотелось написать свой de profundis, это еще не значит, что я тем самым созываю друзей причитать над моим трупом. Не сомневаюсь, ты сделал это для моей же пользы, но я не мог заснуть всю ночь. Когда рассказ пойдет в книгу, очень тебя прошу снять упоминание обо мне.
Рассказ хороший, один из лучших у тебя, хотя «бедняга Скотт Фицджеральд» и т.д. несколько испортили мне впечатление.
Всегда твой друг
Скотт
1940
Эрнесту Хемингуэю 8 ноября 1940 г.
Дорогой Эрнест!
Роман очень хороший. Ты пишешь лучше, чем кто бы то ни был из теперешних писателей. Спасибо, что вспомнил обо мне и за надпись на книге. Я читал ее с напряженным интересом, стараясь сам решать технические вопросы по мере того, как они возникали, часто так и не догадываясь, каким образом ты добиваешься того или иного твоего эффекта, и всякий раз убеждаясь, что и с этой трудностью ты справился. Великолепен эпизод, когда гибнет отряд, а также бой на холме и та сцена, где Джордан производит взрыв. Из боковых ответвлений мне особенно понравился Карков, а еще Пилар и ее соната смерти… Сцена прощания отца с сыном сделана могучей рукой. Собираюсь прочитать книгу еще раз.
Я так и не собрался написать тебе насчет «Иметь и не иметь»; эта книга мне тоже понравилась. В ней есть наблюдательность и умение писать, за которое ты еще поплатишься, когда тебе начнут подражать мальчишки; в ней есть места и целые страницы, по своей неутихающей напряженности достойные Достоевского.
Поздравляю тебя с большим успехом твоей новой книги. Чертовски тебе завидую и говорю это вполне серьезно. Достоевского с его огромным, обращенным ко всем сердцем я всегда любил больше других европейцев. А успеху завидую потому, что он даст тебе время заниматься тем, чем ты хочешь.
Любящий тебя, как прежде,
Скотт
Оригинальный текст: “Not Really Friends Since’26”: The Correspondence of F. Scott Fitzgerald and Ernest Hemingway.