Ф. Скотт Фицджеральд
Тихое и приятное место
Всю ту неделю она никак не могла решить, кто же она такая: леденец на палочке или «римская свеча»? В её мечтах, суливших ничем не нарушаемый утренний сон в дни каникул, вновь и вновь раздавался долгий непрерывный шепот признаний «Я тебя люблю, я тебя люблю!» под аккомпанемент «паф-паф-паф» гоночного мотора без глушителя. Вечером она написала:
Дорогой Ридж!
Когда я думаю о том, что не смогла приехать к тебе на бал первокурсников в июне, мне хочется просто лечь и умереть! Но мама у меня в некоторых вопросах ограниченная и считает, что в шестнадцать ещё рано ездить по балам; также думает и мама Лили Хеммел. Когда я думаю о том, как ты танцуешь с какой-нибудь другой девушкой, и представляю себе, что ты говоришь ей то же, что и всем, мне хочется лечь и завыть! Да, я всё знаю – потому что одна девочка из нашей школы познакомилась с тобой после того, как я уехала из Хот-Спрингс на Пасху. Ну да ладно; но если ты примешься ухаживать за какой-нибудь другой малышкой, когда приедешь на день рождения к Эду Бементу этим летом, я ей – или себе? – глотку перегрызу, или сделаю ещё что-нибудь безумное. И, наверное, никто не пожалеет, если я умру. Ха-ха…
Лето, лето, лето – ласковое солнце равнин и приятный дождик. Лейк-Форест с тысячами зачарованных веранд, танцами на уличной площадке у клуба, и всегда рядом парни, похожие в своих новых автомобилях на кентавров. С востока её забирала мать, и когда они вместе вышли из здания вокзала «Гранд-Сентрал», симфония манящих перспектив стала звучать так громко, что Жозефина сдвинула брови и прищурилась, словно ей в лицо светило яркое солнце.
– А у нас появился просто замечательный план! – сказала мама.
– Что? Что такое, мама?
– Всё поменялось. Я тебе всё расскажу, когда приедем в отель.
У Жозефины дрогнуло сердце; она вдруг уловила явный диссонанс.
– О чём ты? Разве мы не поедем в Лейк-Форест?
– Мы поедем в другое место, получше, – веселый тон матери звучал тревожно. – Ничего не скажу, пока не приедем в отель!
Перед отъездом миссис Перри из Чикаго родители Жозефины приняли решение: основываясь на собственных наблюдениях и откровениях старшей сестры Констанции, мать с отцом сочли, что Жозефина чересчур хорошо освоилась в Лейк-Форест. За двадцать лет место изменилось: раньше летом здесь отдыхали лишь жители фешенебельной части Чикаго, а теперь всё чаще слышались не столь известные фамилии детей из «новых» семей. Как и все матери, миссис Перри считала, что её дочь легко поддается дурному влиянию, хотя не столь пристрастные наблюдатели из числа проживавших в окрестностях уже давно считали самым главным фактором морального разложения именно Жозефину. Неважно, была ли это профилактика или наказание, но Жозефину потряс сам факт, что этим летом семья Перри поедет в «тихое и приятное место».
– Мама, но ведь я не могу уехать на «Фермерский остров»! Я не…
– Папа считает…
– А почему бы вам не отправить меня в исправительную школу, раз уж я так ужасно себя веду? Или, может, вообще в тюрьму? Почему я должна ехать на отвратительную старую ферму, где вокруг одни деревенские недотепы, никаких развлечений, никаких друзей и подруг, кроме деревенских остолопов!
– Но, милая, там совсем не так, как ты говоришь! «Фермерский остров» ведь просто название! На самом деле имение твоей тётки – вовсе не ферма, а небольшой приятный курорт в глубинке Мичигана, где многие проводят лето. Там можно играть в теннис, можно плавать… И ловить рыбу!
– Рыбу? – скептически переспросила Жозефина. – Это ты называешь развлечением? – она молча покачала головой, потому что у неё не было слов. – Меня ведь просто забудут, вот и всё! Когда придёт время моего дебюта в обществе, никто не будет знать, кто я такая. Все станут спрашивать: «Да кто эта Жозефина Перри, черт возьми? Никогда её тут не видел. А, это какая-то деревенщина с жуткой старой фермы в Мичигане! Давайте не будем её приглашать». И как раз тогда, когда все станут веселиться…
– Никто не позабудет тебя за одно лето, милая.
– Ещё как забудут! У всех появятся новые друзья, все будут танцевать новые танцы, а я буду сидеть в этой глуши, в которой одна «соль земли», и позабуду даже то, что уже знаю! Если уж там так прекрасно, почему не едет Констанция?
Лежа без сна в купе экспресса «Двадцатый век», Жозефина размышляла об этой ужасной несправедливости. Она знала, что мама согласилась на поездку из-за неё, а главной причиной были сплетни, распускаемые некрасивыми и завистливыми девчонками. Эти некрасивые и завистливые девчонки, её безжалостные враги, существовали не только в воображении Жозефины. В неприкрыто-чувственной красоте девушки было нечто такое, чего не выносят обычные женщины; они всегда смотрели на неё с испугом и осторожностью.
Сплетни лишь недавно стали вызывать у Жозефины беспокойство. Сама она считала, что если в тринадцать-четырнадцать лет она и была «легкомысленной» – это было очень удобное слово, в котором отсутствовал налет вульгарности, как в слове «фривольный» – то уж теперь-то она старается изо всех сил, а это было совсем непросто, даже если бы против неё не работало её прошлое. Ведь, кроме любви и постоянного присутствия рядом с ней того, в кого она была сейчас влюблена, в этом мире ей больше ничего не было нужно!
Ближе к полуночи мама что-то тихо ей сказала – и обнаружила, что дочь уснула. Включив лампочку над вагонной постелью, она вгляделась в раскрасневшееся юное лицо, на котором сейчас вместо разочарования играла странная легкая улыбка. Она нагнулась и поцеловала Жозефину в лоб, за которым, без сомнений, сейчас проносились одна за другой картины незрелых и ожидавшихся с таким нетерпением оргий, которых она будет лишена этим летом.
II
Вперед, в Чикаго, где звучит пронзительный июньский шум; оттуда – в Лейк-Форест, где подруги уже кружатся в ореоле новых парней, новых мелодий, грядущих вечеринок и приёмов. А ей придется довольствоваться единственной уступкой: с «Фермерского острова» она уедет как раз перед днём рождения Эда Бемента, то есть вернется домой к первому сентября – к приезду Риджвея Саундерса.
Затем – дальше, на север, оставляя всё веселье позади – в тихое и приятное место, где даже вокзальный полустанок говорил о многом: эта платформа явно никогда не видела ни горячих встреч, ни бурных прощаний. В доме жила тётка, а также пятнадцатилетний кузен Дик, глядевший с юношеской бессмысленной обидой на весь мир из-за очков; вокруг находилось с дюжину имений, в которых дни напролёт спали усталые люди, и ещё в трех милях от дома находилась скучная деревушка. Всё было гораздо хуже, чем думала Жозефина до приезда; окрестности для неё были буквально необитаемы, поскольку на всю округу она была единственным представителем своего поколения. От отчаяния она полностью погрузилась в непрерывную переписку с внешним миром, а для разнообразия играла в теннис с Диком, равнодушно поддерживая вялотекущую ссору, причиной которой служила его нарочитая и недоброжелательная незрелость.
– Ты что, собираешься остаться таким навсегда? – спросила она однажды, не выдержав его тупости. – И ничего не можешь с этим поделать? Самому-то не тошно?
– Каким ещё «таким»? – Дик обошёл теннисную сетку, шаркая ногами – именно это её и бесило.
– Вот зануда! Тебя надо отправить в какую-нибудь приличную школу!
– Уже собрался!
– Да уж… У большинства чикагских парней твоего возраста давно есть собственные автомобили!
– Слишком уж у многих! – ответил он.
– Это ты про что? – вспыхнула Жозефина.
– Я слышал, как моя тётя рассказывала, что там у вас этого более чем достаточно! Вот почему тебя сюда привезли! Слишком уж ты любишь подобные вещи!
Жозефина покраснела.
– Неужели ты не можешь не быть таким занудой, если постараешься?
– Не знаю, – признался Дик. – И даже думаю, что я, может быть, никакой не зануда!
– Да самый что ни на есть! Могу тебя в этом уверить!
Ей пришло в голову – хотя на успех особой надежды не было – что при должном старании из него можно что-то сотворить. Может, ей удастся научить его танцевать, или научить его водить теткину машину? Она даже снизошла до того, что попыталась немного поднять его общий уровень, заставляя мыть руки хотя бы раз в два дня, а также научила причесываться, смачивая волосы и сооружая ровный прямой пробор. Она намекнула, что без очков он будет выглядеть красивее, и несколько вечеров он послушно провел, врезаясь во все углы в доме. Но когда однажды вечером у него разыгралась жуткая головная боль, и он рассказал матери, почему в последние дни вел себя «совершенно ненормально», Жозефина отступила – ничуть об этом не сожалея.
Ведь ей было всё равно, о ком заботиться! Ей хотелось слышать таинственные слова любви, хотелось чувствовать, как вздымается и томится душа в груди – как это бывало с ней во время каждого из дюжины пережитых ей романов. Конечно же, она написала Риджвею Саундерсу. Он ответил. Она написала опять. Он ответил – спустя пару недель. Первого августа, когда миновал первый месяц и впереди оставался ещё один, она получила письмо от Лилиан Хэммел, своей лучшей подруги в Лейк-Форест.
Дорогая Зози!
Ты просила меня писать тебе обо всем, и так я и сделаю, хотя кое-что может стать для тебя смертельным ударом – я имею в виду новости о Риджвее Саундерсе. Эд Бемент гостил у него в Филадельфии и рассказал, что Риджвей там совсем голову потерял от одной девушки, даже собрался бросить Йель и жениться. Её зовут Евангелина Тикнор, в прошлом году её исключили из школы «Фокскрофт» за курение. Очень легкомысленная и, говорят, красивая – похожа на тебя, как я поняла. Эд сказал, что Риджвей так влюбился, что сказал, что не приедет к нему на день рождения в сентябре, если Эд не пригласит и её тоже; так что Эд пригласил. Думаю, что тебе есть о чем подумать! У тебя там, наверное, куча поклонников – есть же там симпатичные парни…
Жозефина медленно прошлась туда-сюда по комнате. Итак, родители добились своего; заговор против неё увенчался успехом. Впервые в жизни её бросили, и сделал это самый привлекательный, самый желанный парень – да ещё и ради девушки, которая очень «похожа на неё»! Жозефина тут же страстно пожелала, чтобы и её исключили из школы – и тогда семья, быть может, сдастся и оставит её в покое?
Она чувствовала не унижение, а, скорее, гневное отчаяние; но гордость требовала своё, и она тут же села писать ответ. Когда она начала, в её в глазах блеснули слезы:
Милая Лили!
Меня ничуть не удивили новости о Р.С. Я знаю, что он не отличается постоянством, поэтому я нём и не вспоминала с тех пор, как в июне кончились занятия в школе. Честно говоря, ты ведь знаешь, что постоянством не отличаюсь и я сама, так что, милая моя, сама понимаешь, что у меня и времени бы не нашлось, чтобы обо всём этом беспокоиться. Каждый имеет право делать, что ему вздуматься – вот что я всегда говорю! Зиви и дай жить другим – вот мой девиз! Как бы мне хотелось, чтобы ты оказалась здесь со мной этим летом! Таких чудесных вечеринок…
На этом она остановилась, понимая, что необходимо изобразить более яркие свидетельства царящего тут веселья. Ручка замерла в воздухе, а Жозефина уставилась в окно на таинственную и неподвижную картину северного леса. Что-нибудь придумать – это весьма тонкая работа, и её воображение, обычно не простиравшееся далее реального мира, было плохо для неё приспособлено. Тем не менее, через несколько минут перед её мысленным взором стала вырисовываться некая неясная составная фигура. Она окунула ручку в чернильницу и написала: «Один из самых симпатичных…»; затем остановилась и вновь обратилась за вдохновением к окну.
Внезапно она вздрогнула и вытянулась; слёзы тут же куда-то исчезли. По дороге, футах в пятидесяти от её окна, шагал самый красивый и обворожительный на свете парень!
III
Это был высокий блондин лет девятнадцати, похожий на викинга; солнце освещало свежий румянец на его подтянутых, почти костлявых, щеках. Она на мгновение встретилась с ним взглядом, и этого оказалось достаточно, чтобы понять, что глаза у него «печальные», на редкость сияющие и голубые. Словно вылепленные скульптором ноги были затянуты в галифе, а сверху на нем была мягкая синяя замшевая куртка. Он шёл и резкими движениями кнута щелкал по нависавшим сверху листьям.
Видение длилось ещё мгновение; тропинка сворачивала за деревья, и он исчез из виду, но от его шагов всё ещё продолжали хрустеть опавшие сосновые иголки.
Жозефина не двигалась. Таинственные зелёные деревья, только что не сулившие никаких перспектив, внезапно превратились в расступившуюся волшебную стену, за которой мелькнула тропа к возможному блаженству. От леса послышался громкий прерывистый шум. Ещё мгновение она медлила, а затем бросилась дописывать письмо:
…обычно он носит костюм для верховой езды. У него очень красивые глаза. А его синяя замшевая куртка – ну просто потрясающая!
IV
Когда полчаса спустя в комнату вошла мама, Жозефина с оживлённым и одновременно отсутствующим выражением как раз надевала своё лучшее вечернее платье.
– Я тут подумала: а не нанести ли визиты соседям? – сказала мама. – Но ты, наверное, не очень хочешь со мной?
– Да нет, я с удовольствием! – неожиданно ответила Жозефина.
Мама нерешительно сказала:
– Боюсь, что этот месяц дался тебе тяжело. Я и не подозревала, что здесь не будет ребят твоего возраста. Но произошла одна приятная неожиданность – я пока не стану тебе говорить, но тебя ждет чудесный сюрприз!
Жозефина, кажется, пропустила это мимо ушей.
– К кому пойдём? – с готовностью спросила она. – Давай обойдём всех, даже если придется ходить до десяти вечера! Начнем с ближайшего дома, а затем продолжим до победного!
– Не уверена, что стоит так уж стараться.
– Пойдём! – Жозефина надела шляпку. – Собирайся, мама!
Миссис Перри подумала, что это лето, возможно, и правда изменит её дочь; возможно, её поведение в обществе станет более спокойным? Везде, где они появлялись с визитом, Жозефина прямо-таки излучала радостное оживление и демонстрировала искреннее разочарование, когда кого-нибудь не удавалось застать дома. Когда мать решила, что на сегодня достаточно, свет в глазах дочери погас.
– Можно ещё завтра попробовать, – с раздражением сказала Жозефина. – Познакомимся со всеми без исключения! Обойдём ещё раз все дома, где сегодня никого не было.
Было почти семь вечера; этот час навевал ностальгические воспоминания, потому что в Лейк-Форест в прошлом году именно это время было самым прекрасным. После ванны, прямо-таки сияя, сидишь в одиночестве на веранде и думаешь о том, что принесет остаток дня, какие романтические перспективы таит в себе наступающий вечер, а вокруг в окнах превращающихся в неясные тени домов зажигается свет, и проносятся машины, в которых едут опаздывающие домой с вечернего чая…
Но сегодня приглушенные сумерки в индейской стране озёр сулили что-то своё, особенное. Выйдя на лужайку перед домом, Жозефина вдруг преобразилась, всем своим видом выразив состояние своей души; этот образ до сих пор приберегался ею для более изысканных мест. Этот образ – парящая поступь, порывистые движения бедер, рассеянная улыбка и, наконец, взор, блуждающий в двадцати футах впереди – намекал, что эта девушка приготовилась пересечь некий осязаемый порог, за которым её с нетерпением ждут; честно говоря, она уже пересекла его в своём воображении, оставив всю окружающую обстановку позади. И именно в этот самый момент она услышала впереди себя громкий отчетливый голос, и звук трости, со свистом рассекающей листву.
Привет,
Фриско,
привет!
Как там дела в милом Фриско?
Как я хотел бы, чтобы ты была рядом!
Сердце выдало знакомую барабанную дробь; она догадалась, что они встретятся именно в том месте, куда сквозь кроны сосен упал последний закатный луч солнца.
Привет,
Фриско,
привет!
***
А вот и он – четкий контур перед авансценой. Его прекрасное лицо, словно вычерченное одной непрерывной смелой линией, синяя замшевая куртка – она была так близко, что могла бы до неё дотронуться… А затем она увидела – и это был удар! – что он прошёл мимо, ничем не показав, что заметил её – и даже грустным глазом не моргнул!
«Напыщенный зануда! – с негодованием подумала она. – Из всех напыщенных…»
За ужином она молчала; ближе к десерту заговорила с тёткой, улыбнувшись в качестве вступления:
– Сегодня мне встретился один на редкость напыщенный молодой человек. Кто бы это мог быть?
– Возможно, племянник старого Дорренса? – предположил Дик. – Или тот парень, который приехал к Дорренсам. Кто-то мне говорил, что он – его племянник, или какой-то там дальний родственник.
Мама с особенным выражением сказала Жозефине:
– Мы с Дорренсами не общаемся. Мистер Чарльз Дорренс считал, что папа поступил нечестно, когда несколько лет назад межевали границы имений. Это неудивительно – старый мистер Дорренс был крайне упрямым человеком.
Жозефина задумалась, не поэтому ли сегодня вечером он никак на неё не отреагировал? Очень глупая причина!
А на следующий день, на том же месте, в тот же час, он буквально подпрыгнул, услышав её тихое: «Добрый вечер!», и уставился на неё с явным испугом. Затем его рука поднялась, словно он хотел снять шляпу, которой не было; он поклонился и пошёл дальше.
Но Жозефина быстро развернулась и пошла рядом с ним, улыбаясь.
– Вам надо быть пообщительней! Не стоит держать себя так независимо – здесь ведь только вы да я, больше никого! Я считаю, что молодым не пристало слушать стариковские глупости.
Он шагал так быстро, что она едва за ним поспевала.
– Честное слово – я очень милая девушка! – продолжала она, всё ещё с улыбкой. – На танцах у меня всегда куча поклонников, а однажды в меня даже влюбился слепой!
Они шли всё также быстро, и дошли почти до калитки тётушкиного имения.
– А вот здесь я живу! – сказала она.
– Ну, тогда прощайте!
– Да что такое? – спросила она. – Разве можно вести себя столь грубо?
Его губы сложились, словно он хотел сказать: «Прошу прощения!».
– Вы, видимо, очень торопитесь домой – покрутиться у зеркала?
Она отлично знала, что это было не так. На его красивом лице отразилось почти сожаление. Но укол на него подействовал, потому что он вдруг остановился, и тут же отодвинулся подальше.
– Простите мою грубость, – выпалил он. – Я не умею общаться с девушками!
Она слишком запыхалась, чтобы отвечать. Но, когда её пошатнувшееся самообладание постепенно к ней вернулось, она заметила у него на лице странную усталость.
– Но я всё же могу с вами немного поговорить? Я не стану подходить ближе.
Поколебавшись, он неуверенно забрался на забор и уселся на перекладине.
– Если уж вы так боитесь женщин, не пора ли вам принять какие-нибудь меры? – спросила она.
– Слишком поздно!
– Никогда не поздно! – уверенно сказала она. – Вы же теряете половину жизни! Разве вам не хочется жениться, завести детей и обладать чудесной женой – то есть, я хотела сказать, составить счастье какой-нибудь женщины?
В ответ он лишь пожал плечами.
– Я раньше тоже была ужасно робкой, – соврала она из жалости. – Но потом поняла, что теряю половину жизни!
– Сила воли здесь не поможет. Просто я немножко чокнутый, когда дело касается женщин. Минуту назад мне хотелось швырнуть в вас камнем! Я знаю, что это ужасно, так что я, с вашего позволения…
Он спрыгнул с забора, но она торопливо крикнула:
– Постойте! Давайте это обсудим!
Он неохотно остановился.
– Знаете ли, – сказала она, – в Чикаго такой красивый мужчина, как вы, получит любую девушку, какую он только пожелает! Все будут за ним просто-напросто бегать!
Эта мысль, кажется, лишь усилила его испуг. Его лицо стало столь печальным, что она инстинктивно подошла к нему поближе, но он тут же закинул ногу на забор.
– Ладно, ладно… Поговорим о чём-нибудь другом! – отступила она. – Не кажется ли вам, что здесь – самое унылое на свете место? В Лейк-Форест я считалась легкомысленной, поэтому семья приговорила меня к ссылке, и вот уже месяц я просто умираю от тоски, сидя здесь и ничего не делая. А вчера я выглянула в окно и увидела вас!
– Вы легкомысленная? Что вы этим хотели сказать? – спросил он.
– Ну, что у меня все происходит быстро… Как бы это сказать… Я очень быстро увлекаюсь!
Он выпрямился – на этот раз уверенно и окончательно.
– Вы просто обязаны меня извинить! Я знаю, что веду себя как идиот, когда дело касается женщин, но ничего не могу с этим поделать.
– Встретимся здесь завтра?
– О, боже мой – нет!
Жозефина вдруг разозлилась; пожалуй, довольно с неё унижений за один-единственный вечер! Холодно поклонившись, она развернулась и направилась по лужайке к дому.
– Постойте!
Теперь, когда их отделяло друг от друга тридцать футов, его робость исчезла. Она с большим трудом удержалась от искушения развернуться и пойти обратно.
– Я буду здесь завтра, – не оборачиваясь, холодно произнесла она.
Медленно шагая к дому, она скорее почувствовала, нежели осознала, что было во всём этом нечто для неё непонятное. Обычно отсутствия уверенности у парня было вполне достаточно, чтобы она утратила к нему интерес; это был непростительный грех, это был белый флаг, говоривший об отказе вступать в борьбу. Но когда этот молодой человек скрылся с глаз, она вспомнила, каким он выглядел вчера вечером: раскованным, слегка высокомерным и, несомненно, жизнерадостным. Она опять задумалась – неужели плохие отношения между семьями могли стать причиной такого к ней отношения?
Несмотря на неудавшуюся беседу, она чувствовала себя счастливой. В мягком свете заката казалось, что завтра всё, без сомнений, наладится. Гнетущее чувство напрасно потраченного времени уже покинуло её. Парень, который вчера вечером прошёл за окном, был способен на все: и на любовь, и на трагедию, и даже на отчаянное безрассудство, которое нравилось ей больше всего.
На веранде её поджидала мама.
– Я хочу поговорить с тобой наедине, – сказала она, – потому что мне кажется, что тетя Глэдис обидится, если увидит, как ты сейчас обрадуешься! Завтра мы уезжаем в Лейк-Форест!
– Мама!
– Констанция завтра объявит о своей помолвке; через десять дней состоится свадьба. Малькольм Либби работает в министерстве иностранных дел, и его направляют за границу. Прекрасно, не правда ли? Твоя сестра сегодня переезжает в наш дом в Лейк-Форест.
– Это чудесно! – и миг спустя Жозефина повторила, уже более твёрдо: – Просто чудесно!
Лейк-Форест… Она уже чувствовала, как быстро и взволнованно забилось её сердце. Но чего-то не хватало, словно какой-то трубач в оркестре играл, не слыша остальных. Пять недель она страстно ненавидела «Фермерский остров», но сейчас, оглянувшись вокруг в сумерках, ей вдруг стало жаль, что она покидает это место.
Весь ужин странное чувство не отступало. Она с головой погружалась в волнующие мысли, начинавшиеся с «Как будет здорово, когда…», а затем надвигавшееся сияние блекло и внутри неё вновь воцарялось безмолвие, подобное безмолвию ночей в этой мичиганской глубинке. В Лейк-Форест такого не было – там не было безмолвия, среди которого что-то могло случиться, в котором кто-то внезапно мог появиться.
– У нас будет ужасно много дел, – сказала мама. – На следующей неделе к нам начнут съезжаться подружки невесты, и гости, а затем будет свадьба. Нам бы лучше вообще сегодня вечером уехать…
Жозефина тут же ушла к себе в комнату и села, глядя во тьму за окном. Как плохо; лето всё-таки пропало зря! Если бы то, что случилось вчера, случилось бы чуть раньше, она бы уезжала с чувством, что провела здесь время не зря. Слишком поздно. «Но ведь будут и другие парни», – сказала она себе… Риджвей Саундерс…
Она представила себе их уверенные голоса, но почему-то они звучали для неё глуповато. Внезапно она поняла, что жалеет не о потерянном времени, а о том, что теряет в будущем, не о том, что было, а о том, чего никогда не будет! Она встала, учащенно дыша.
Несколько минут спустя она вышла из дома через черный ход и пошла по лужайке к боковой калитке в саду. Она слышала, как её неуверенно окликнул Дик, но не отозвалась. Было темно и прохладно, и ещё у неё было такое чувство, словно лето от неё убегает. Будто пытаясь его нагнать, она пошла быстрее, и за десять минут дошла до ворот имения Дорренсов; дом скрывался за зазубренными силуэтами множества деревьев. Когда она приблизилась, кто-то с веранды окликнул её.
– Добрый вечер! Простите, я вас не узнаю – слишком темно.
– Я – та самая девушка, которая столь дерзко вела себя сегодня вечером!
Она услышала, как он внезапно затаил дыхание.
– Можно, я присяду тут на ступеньках, ненадолго? Вот здесь? Вы в полной безопасности, я от вас далеко. Я пришла попрощаться, потому что завтра уезжаю домой.
– Правда? – она не поняла, что выражал его тон – тревогу или облегчение. – Здесь станет тихо…
– Я хотела бы объясниться по поводу сегодняшнего вечера, потому что не хочу, чтобы вы думали, будто я такая дерзкая. Обычно мне нравятся более опытные парни, но я подумала, что раз уж здесь кроме нас с вами никого нет, то мы с вами могли бы провести время весело, и мне было жаль терять время.
– Понимаю. – А через мгновение он спросил: – Что будете делать в Лейк-Форест? Опять станете вести себя… легкомысленно?
– Всё, что угодно, и не важно, что именно! Я тут целых шесть недель потеряла!
Она услышала, как он рассмеялся.
– По вашему тону можно сделать заключение, что кому-то придется за это заплатить, – сказал он.
– Надеюсь, – зловещим тоном ответила она. Она почувствовала, как в глазах собираются слёзы. Все шло не так. Казалось, что всё на свете складывается не в её пользу!
– Позвольте мне подняться и посидеть с вами на скамейке, – вдруг попросила она.
Раздался скрип – он перестал покачиваться.
– Пожалуйста, не надо! Мне очень неприятно это говорить, но я буду вынужден уйти, если вы подниметесь. Давайте поговорим о… Вам нравятся лошади?
Она быстро встала, поднялась по ступенькам и направилась в угол, где он сидел.
– Нет, – сказала она. – Но я думаю, что мне понравится, если вам понравлюсь я!
В свете только что появившейся из-за леса луны его лицо вновь показалось ей каким-то усталым. Он вскочил; затем схватил её за руки и медленно притянул к себе.
– Ты просто напрашиваешься на поцелуй, – сказал он, едва двигая губами. – Я понял это сразу же, едва увидел твои губы – твою эгоистическую, самодовольную улыбку, которая…
И вдруг он уронил руки и с испуганным жестом отошёл от неё на шаг.
– Не останавливайся! – воскликнула она. – Делай что угодно, говори что угодно, пусть это даже будет неприятно. Я не против!
Но он быстро перескочил через балюстраду террасы и, обхватив руками затылок, пошел по лужайке. Она тут же его нагнала и умоляюще встала у него на пути; её маленькая грудь вздымалась и опадала.
– Как ты думаешь, почему я оказался здесь? – внезапно спросил он. – Ты думаешь, я здесь один?
– Что…
– Со мной моя жена!
Жозефина вздрогнула.
– Ах… А…Почему же никто об этом не знает?
– Потому что моя жена… Моя жена – цветная!
Если бы не было так темно, Жозефина заметила бы, что он при этом беззвучно и неудержимо расхохотался – но лишь на мгновение.
– Ах… – повторила она.
– Я же не знал, – продолжил он.
Несмотря на подсознательное недоверие, Жозефиной овладело жуткое чувство.
– Какие отношения могут быть у меня с девушкой вроде тебя?
Она принялась тихо плакать.
– Ах, мне так жаль… Если бы я только могла тебе помочь!
– Ты не можешь мне помочь! – Он резко развернулся.
– Ты хочешь, чтобы я ушла?
Он кивнул.
– Хорошо. Я ухожу.
Всё ещё всхлипывая, она пошла, отступившись от него, запуганная, но всё же с надеждой, что он её окликнет. Подойдя к воротам имения, она бросила на него прощальный взгляд – он всё ещё стоял там, где они расстались, и его красивое худое лицо четко виднелось в струившемся свете внезапно появившейся луны.
Она прошагала четверть мили по дороге, когда услышала быстрые шаги у себя за спиной. Не успела она вздрогнуть и испуганно обернуться, как перед ней возникла какая-то фигура. Это был её кузен, Дик.
– Ах! – воскликнула она. – Ты меня напугал!
– Я следил за тобой! С какой это стати ты решила гулять по ночам в такую погоду?
– Какая низость! – с презрением ответила она.
Они пошли рядом.
– Я слышал, как ты разговаривала с тем парнем. Ты в него втюрилась, да?
– Не вздумай никому рассказать! Разве такой ужасный зануда, как ты, может что-нибудь понять?
– Я много чего понимаю, – угрюмо сказал Дик. – И знаю, что в Лейк-Форест этого чересчур уж много!
Ответить ему она сочла ниже своего достоинства; в молчании они дошли до ворот тёткиного имения.
– Скажу тебе лишь одно, – неуверенно произнёс он. – Бьюсь об заклад, что тебе не хотелось бы, чтобы твоя мама об этом узнала!
– Ты что, собрался рассказать моей матери?
– Придержи коней! Я лишь хотел сказать, что ничего никому не скажу…
– Да уж, надеюсь!
– … при одном условии.
– Ну?
– Условие такое… – он поёжился; ему было неловко. – Ты мне как-то рассказывала, что многие девушки в Лейк-Форест целуются с парнями и ничего не имеют против?
– Да. – Внезапно она догадалась, что он сейчас скажет, и чуть не рассмеялась от изумления.
– Ну… Тогда… Поцелуй меня!
Перед глазами застыл образ матери – и картина возвращения в Лейк-Форест в цепях. Быстро приняв решение, она наклонилась к нему. И минуты не прошло, а она уже была у себя в комнате, почти в истерике – ей хотелось плакать и смеяться одновременно. Вот, значит, каким поцелуем судьбе было угодно увенчать это лето!
V
Сенсационное августовское возвращение Жозефины в Лейк-Форест стало причиной изменения общего мнения о ней. Это возвращение напоминало внезапное, исключительно по праву сильного, превращение грабителя-взломщика в феодального сеньора.
К трехмесячному, начиная с Пасхи, накоплению нервной энергии под школьной формой прибавилось ещё шесть недель обиды – в сумме получилось так, словно к пороху поднесли зажженную спичку. И Жозефина взорвалась с хорошо слышным и заметным издалека «бахом»; даже несколько недель спустя её клочки всё ещё продолжали собирать с безукоризненных лужаек Лейк-Форест.
Всё началось тихо; началом послужил долгожданный день рождения, в первый же вечер празднования которого за ужином её усадили рядом с неверным Риджвеем Саундерсом.
– Мне стало по-настоящему плохо, когда ты меня бросил, – безразлично произнесла Жозефина, чтобы окончательно развеять у него любые иллюзии по поводу того, что это он бросил её. Как только она «остудила» его до того состояния, когда он стал задумываться, а он ли вышел победителем из этой ситуации, она развернулась и стала разговаривать с мужчиной, сидевшим от неё по другую руку. К тому времени, когда подали салат, Риджвей уже перешел к оправданиям. А его девушка с востока, мисс Тикнор, стала понимать, что за несносная особа была эта Жозефина Перри! И совершила ошибку, сообщив об этом Риджвею. Жозефина таких ошибок не делала; лишь ближе к концу ужина мимоходом задала ему невинный вопрос о том, как же зовут его подругу – вон ту, в высоких старомодных ботинках на кнопочках?
В десять вечера Жозефина и Риджвей уехали в чьей-то машине – уехали далеко, туда, где кончались дома и начиналась прерия. С каждой минутой её всё больше утомляла его мягкотелость, и его мучения лишь усиливались. Она позволила ему себя поцеловать, просто чтобы закрепить произведенный эффект; в хозяйский дом той ночью вернулся молодой человек в состоянии отчаяния.
Весь следующий день его жалкий взгляд следовал за ней. На следующий день мисс Тикнор неожиданно вызвали домой, на восток. Это было достойно жалости, но, безусловно, кто-то должен был заплатить за выпавшее Жозефине лето. И когда счет сравнялся, она переключила всё своё внимание на свадьбу сестры.
Немедленно по возвращении она потребовала контрибуции в виде чести стать подружкой невесты, и, воспользовавшись царившей в семье суматохой, умудрилась заказать себе платье, в котором выглядела старше и очаровательнее на целый год. Без всяких сомнений, это тоже послужило к изменению общего мнения относительно неё. Для девушки в платье школьницы внешняя эмоциональная зрелость Жозефины выглядела несколько неподобающе – а в более взрослом наряде она сразу же стала бесспорной юной красавицей, и в качестве таковой и была принята, по крайней мере, мужской половиной съехавшихся на свадьбу гостей.
Констанция демонстрировала неприкрытую враждебность. Утром свадебного дня она облегчила душу матери.
– Надеюсь, мама, что тебе удастся удерживать её в руках после того, как я уеду! Она ведёт себя просто невыносимо! Ни одна другая подружка невесты так не веселится!
– Не нужно беспокоиться, – стала уговаривать её миссис Перри. – В конце концов, у неё ведь выдалось на редкость тихое лето.
– Я беспокоюсь вовсе не о ней! – с возмущением сказала Констанция.
Все прибывшие на свадьбу гости обедали в клубе, и за столом рядом с Жозефиной оказался какой-то веселый шафер, который как приехал «под градусом», так из этого состояния и не выходил. Однако час для него был ещё слишком ранний, так что он был ещё способен поддерживать беседу.
– Краса Чикаго, золотая куколка с золотого запада! Ах, как жаль, что меня не было здесь этим летом!
– Меня тоже здесь не было. Я отдыхала на «Фермерском острове».
– Ого! – воскликнул он. – Ага!!! Это многое объясняет! Вот что стало причиной внезапного паломничества Сонни Дорренса!
– Кого-кого?
– Знаменитого Сонни Дорренса – позора Гарварда и мечты любой юной девы! И не вздумайте мне рассказывать, что вы не обменялись ни единым страстным взглядом с Сонни Дорренсом!
– Но разве он… – тихо спросила она, – разве он не… женат?
Собеседник так и покатился со смеху.
– Зенат? Ну, конечно, женат! На мулатке! Вот уж не думал, что кто-то купится на это старье! Он всегда рассказывает эту историю, когда отходит от очередного бурного романа – чтобы на него не нападали, пока он не придет в себя. И вся его жизнь отравлена этой роковой красоткой!
Через некоторое время ей стала известна вся история. Кроме всего прочего, Сонни Дорренс был сказочно богат, и женщины преследовали его с пятнадцати лет – замужние дамы, дебютантки, хористки. Он стал своего рода легендой.
Составлялись целые заговоры, чтобы поймать его в силки брака, поймать его в самые разные ловушки. Одна девушка пыталась себя убить, одна пыталась убить его. Весной этого года вышла история с аннулированием брака, стоившая ему членства в гарвардском клубе «Порселиан» и, по слухам, обошедшаяся его отцу в пятьдесят тысяч долларов.
– И после этого, – с напряжением спросила Жозефина, – вы утверждаете, что он не любит женщин?
– Сонни? Могу сказать, что он – самый влюбчивый человек во всей Америке! Эта последняя история его потрясла до глубины души, так что он отпугивает от себя обожательниц, рассказывая им всё что угодно. Но не пройдет и месяца, как он опять будет по уши влюблён!
И он продолжал говорить, а перед глазами Жозефины столовая плавно уходила в затемнение, словно на киноэкране, и она вновь оказывалась на «Фермерском острове», и сидела у окна, и из-за сосен опять появлялся юноша.
«Он меня испугался, – подумала она, и её засердце стучало, как пулемёт. – Он решил, что я – такая же, как и все остальные!».
Через полчаса она подошла к матери, не дожидаясь окончания последнего и самого бурного взрыва эмоций перед свадьбой.
– Мама, я хочу уехать на «Фермерский остров» до конца лета, – сказала она.
Миссис Перри смотрела на неё, ничего не понимая, и Жозефине пришлось повторить то, что она только что сказала.
– Зачем? До твоего отъезда в школу осталось меньше месяца.
– Я всё равно хочу уехать.
– Я тебя не понимаю! Во-первых, тебя туда никто не приглашал, а во-вторых, я считаю, что немного веселья перед школой тебе не повредит; в-третьих, я хочу, чтобы ты была здесь, рядом со мной.
– Мама! – повысила голос Жозефина. – Что тут непонятного? Я хочу уехать! Ты увезла меня туда на всё лето, когда я этого не хотела, а теперь, когда я туда хочу, ты хочешь, чтобы я осталась в этом ужасном месте! Позволь тебе заметить, что здесь у нас совсем не подходящее место для шестнадцатилетней девушки, если уж на то пошло!
– Зачем ты пристаешь ко мне с этими глупостями в такой важный день!
Жозефина в отчаянии всплеснула руками; по щекам у неё потекли слёзы.
– Я здесь погибну! – воскликнула она. – Здесь все только и думают о парнях и о танцах с утра до вечера! Все только и делают, что разъезжают в автомобилях и с утра до вечера целуются!
– Но я уверена, что моя маленькая девочка ничего подобного не делает!
Жозефина запнулась, слегка захваченная врасплох.
– Ну что ж, тогда я буду! – объявила она. – Я ведь слабохарактерная. Ты сама мне говорила. Я всегда делаю то, что мне говорят, а эти парни все, как один, безнравственные, вот! Ты и не заметишь, как я окончательно погибну, и тогда ты пожалеешь, что не позволила мне уехать на «Фермерский остров». Ты пожалеешь…
Она довела себя до истерики. Сбитая с толку мать взяла её за плечи и усадила на стул.
– Я ещё никогда не слышала таких глупостей! Если бы ты не была почти взрослой, я бы тебя отшлёпала! Если станешь продолжать в том же духе, я тебя накажу.
Слёзы вдруг высохли, Жозефина встала и удалилась из комнаты. «Накажу»! Всё лето её наказывали, а теперь вдруг отказываются наказать – отказываются отправить её отсюда! Ах, как же она устала от этого постоянного сопротивления… Придумать бы что-нибудь по-настоящему ужасное, чтобы они отправили её отсюда навсегда…
Через пятнадцать минут в укромном уголке сада на неё наткнулся будущий новобрачный, Малькольм Либби. Он беспокойно вышагивал, пытаясь собраться с духом для репетиции церемонии, назначенной на четыре часа, и для самой церемонии, которая должна была состояться двумя часами позже.
– О, привет! – воскликнул он. – Что такое? Что с тобой? Ты плакала?
Преисполненный сочувствия к младшей сестрёнке Констанции, он присел на скамейку.
– Я не плакала, – всхлипнула она. – Мне просто очень горько.
– Из-за того, что Констанция уезжает? Думаешь, что я не сумею о ней позаботиться?
Склонившись, он похлопал её по руке. Если бы он видел, как внезапно блеснули её глаза, он бы встревожился – в тот миг её лицо было точь в точь как у известного персонажа из «Фауста».
Когда она заговорила, голос её был спокоен и холоден, но в нём звучала и нежная печаль:
– Нет, дело не в этом. Причина в другом.
– Расскажи мне! Может, я смогу помочь?
– Я плакала… – она тактично замялась, – я плакала от того, что Констанции всегда достается всё самое лучшее!
Когда через полчаса будущая новобрачная в ярости обшаривала сад – репетиция церемонии должна была вот уже двадцать минут как начаться – и неожиданно на них наткнулась, рука Малькольма Либби обнимала погрузившуюся в неудержимую печаль Жозефину, а на его лице читалось дикое смущение, которого невесте раньше видеть не доводилось. Констанция судорожно вскрикнула и осела на гравий дорожки.
Весь следующий час повсюду царил беспорядок. Вызвали врача; везде захлопали двери; мистер Малькольм Либби погрузился в болезненное состояние, на лбу у него выступила испарина, он снова и снова объяснял миссис Перри, что сможет все объяснить, если только ему разрешат увидеться с Констанцией. С молчаливой Жозефиной в доме холодно разговаривали разные члены семьи. Шумели прибывающие гости; последовало лихорадочное примирение, Констанция и Малькольм в последнюю минуту вновь обнялись, а непрощённую Жозефину второпях облачили в платье.
Наступила торжественная тишина и подружка невесты, с наигранной скромностью склонив голову, под музыку последовала за сестрой через коридор, образованный заполнившими дом гостями. Свадьба была красивая и печальная; сестры, блондинка и брюнетка, создавали друг для друга красивый контраст; и та, и другая пробуждали одинаковый интерес. Жозефина превратилась в восхитительную красавицу, и все наперебой пустились в пророчества, предрекая ей, стоявшей рядом с сестрой, блестящее будущее.
Было так много гостей, что Жозефины не хватились до самого окончания приема. Но задолго до девяти вечера, задолго до того момента, когда у миссис Перри проснулось бы материнское беспокойство, к дверям дома доставили со станции записку:
Милая мамочка!
Эд Бемент привез меня сюда на своей машине, и в семь я сяду на поезд до «Фермерского острова». Я дала телеграмму экономке, чтобы меня встретили, так что не беспокойся. Я поняла, что вела себя просто ужасно, и мне стыдно смотреть всем в глаза, так что я решила сама себя наказать по заслугам и вернуться к простой здоровой жизни. В конце концов, я думаю, что это только на пользу девушке шестнадцати лет, и мне кажется, что ты со мной, подумав, согласишься.
С любовью,
Жозефина.
В конце концов, подумала миссис Перри, может быть, это и к лучшему? Муж не на шутку рассердился, сама она очень вымоталась и прямо сейчас была не готова решать ещё одну проблему. Может, тихое и приятное место – это лучший вариант?
Оригинальный текст: A Nice Quiet Place, by F. Scott Fitzgerald.