Ф. Скотт Фицджеральд
Интервью с Ф. Скоттом Фицджеральдом
Намеренно пытаясь застать мистера Фицджеральда врасплох, я поднялся на двадцать первый этаж отеля «Билтмор» и, как вышколенный официант, предупредил о себе стуком в дверь. Я вошел и мне сразу бросился в глаза беспорядок — что-то вроде беспорядка на благотворительной распродаже. Посередине комнаты стоял молодой человек и рассеяно осматривал комнату.
— Где же эта шляпа? — удивленно произнес он. — Добрый день. Заходите, присаживайтесь на кровать.
Автор «По эту сторону Рая» крепок, широкоплеч и чуть выше среднего роста. У него светлые слегка вьющиеся волосы и внимательные зеленые глаза — «нордическая» смесь, можно сказать. Он еще и красив, что привело меня в замешательство — я ожидал увидеть очки на тонком носу.
Прозвучали предварительные слова — но я опускаю предварительные слова. Они относились к поискам сигарет, синего галстука с белыми точками и пепельницы. И поскольку он был не прочь поговорить и с готовностью отвечал на мои вопросы, мы сразу же перешли к его мыслям о литературе.
— Долго ли вы писали книгу? — начал я.
— Писал три месяца, на замысел ушло три минуты. Собирал для неё материал всю жизнь. Мысль написать её пришла мне в голову первого июля прошлого года. Как замена привычных развлечений.
— Каковы ваши дальнейшие планы? — спросил я.
Он глубоко вздохнул и пожал плечами.
— Если б я знал, черт возьми… Широта, глубина и размах моих произведений лежат в деснице Божьей. Если для появления знания достаточно интереса — ну, как Шоу выучил политическую экономию или Уэллс поглотил современную науку — ну, тогда это просто шикарно. Для изучения — я имею в виду, для старательного чтения по «предмету» — у меня не хватает трогательной муравьиной веры. Знание должно само громко кричать, чтобы его узнали — кричать, что только я могу его узнать, а затем я брошусь в него и наплаваюсь досыта, как я уже наплавался в… во многих вещах.
— Прошу вас, не стесняйтесь.
— Ну, вы поймёте, если прочтете мою книгу. Я плавал в различных морях юношеского эгоизма. Но я хотел сказать, что если уж какие-то большие вопросы никогда меня не захватывали — ну что ж, значит, я не рожден для больших вопросов. Сознательная борьба в поиске чего-то большого снаружи, для замены значительности темы на значительность суждений, для целенаправленного создания «произведения искусства», подобного «Кольцу и книге» — что ж, всё это прямо противоположно моим литературным задачам.
— Еще одно, — продолжил он. — Для меня главное — всегда находить отклик у своего поколения. Я считаю, что мудрый писатель пишет для молодежи своего собственного поколения, критиков следующего и ученых всех последующих. Дайте ему возможность улучшить то, что он имитирует — в аспекте стиля, возможность выбрать из своих интерпретаций окружающего его опыта то, что станет материалом, и вы получите чистейшей воды гения!
— Вы собираетесь быть… стать… составной частью великой литературной традиции? — оторопело спросил я.
Он оживился. На лице засияла улыбка. Было видно, что у него готов ответ.
— Нет никакой великой литературной традиции, — выпалил он. — Есть лишь традиция окончательной смерти каждой литературной традиции. Мудрый литературный сын всегда убивает собственного отца.
После чего он с энтузиазмом перешел к стилю.
— Говоря «стиль», я имею в виду краски, — сказал он. — Я хочу, чтобы мне было дано делать со словами всё, что угодно: рубить и жечь в описаниях, как Уэллсу; пользоваться прозрачными парадоксами, как Сэмюэлю Батлеру; мне нужен размах Бернарда Шоу и остроумие Оскара Уайльда; я желаю создавать громадные знойные небеса Конрада, позолоченные закаты и бегущие, как безумные, ватные облака Хиченса и Киплинга, не говоря уже о пастельных зорях и сумерках Честертона. Всё это я привел для примера. В сущности, я — профессиональный литературный вор, которому не дают покоя лучшие приемы любого писателя моего поколения.
На этом интервью закончилось. На пороге появились четверо самых обычных молодых людей в самых обычных галстуках. Все обменялись взглядами и понимающе подмигнули. Мистер Фицджеральд заколебался и сбился с темы.
— Большинство моих друзей похожи на них, — шепнул он мне, провожая к двери. — Я не люблю литераторов — они действуют мне на нервы
Неплохое получилось интервью, правда?
В 1920 году, спустя несколько недель после публикации «По эту сторону Рая», Ф. Скотт Фицджеральд предложил Джону Уильяму Роджерсу, работавшему в отделе рекламы книг издательства Скрибнерс, написать интервью с самим собой для использования в рекламе книги. Через несколько дней Фицджеральд передал ему написанный карандашом черновик. Интервью не было использовано, поскольку, как рассказал мистер Роджерс, «Фицджеральд был всего лишь одним из многих авторов с многообещающей первой книгой. Интервью с описанием его самого и его мнений о литературе ни для кого не имело никакого интереса». Впоследствии мистер Роджерс случайно обнаружил забытую рукопись Фицджеральда, пролежавшую среди бумаг почти сорок лет, и передал её в «Сатурдей Ревю». Эта рукопись была напечатана в номере «Сатурдей Ревю» от 5 ноября 1960 года, в том виде, в каком её написал двадцатичетырехлетний Фицджеральд. Рукопись была передана на хранение в Публичную библиотеку Далласа.
Это интервью всё же было частично использовано и напечатано в колонке Хейвуда Брауна «Книги» в качестве интервью с Фицджеральдом Карлтона Р. Дейвиса (см. газета «Нью-Йорк Трибьюн», 7 мая 1920, стр. 14).
Некоторые утверждения этого интервью Фицджеральд чуть позже использовал в документе «Извинения автора».
Оригинальный текст: An interview with F. Scott Fitzgerald, by F. Scott Fitzgerald.