Ф. Скотт Фицджеральд
Я за тебя умру
Озеро располагалось в чаше каролинских гор, и на его поверхности лежал розовый отблеск летнего дня. В водную гладь врезался полуостров, на котором возвышался итальянского вида отель; стены были покрыты штукатуркой, а движущееся солнце раскрашивало её во множество цветов. В столовой отеля, за столом, сидели четверо из мира кино.
— Уж если удается создать фальшивые Венеции или Сахары, — говорила девушка, — то я не понимаю, почему не сделать фальшивую скалу Чимни, чтобы не гонять нас почти на самое восточное побережье?
— Слишком много пришлось бы подделывать, — ответил оператор Роджер Кларк. — Легко изобразить Ниагарский водопад или Йеллоустон, когда они всего лишь фон. Но в нашей истории скала — это герой!
— А иногда получается даже лучше, чем в жизни, — сказал помощник режиссера Уилки Проут. — Мне никогда не приходилось так разочаровываться, как в тот миг, когда я увидел настоящий Версаль и мысленно сравнил его с тем, который соорудил Конгер в двадцать девятом году…
— Но самая надежная опора — это все же правда, — продолжил Роджер Кларк. — Вот где обычно спотыкаются все остальные режиссеры!
Девушка — её звали Атланта Даунс — его не слушала. Её взгляд — в котором можно было заметить свет звезд, который еще и отлично выходил на пленке — переместился от стола и остановился на только что вошедшем в столовую мужчине. Спустя минуту туда же устремился и взгляд Роджера. И замер.
— А это что еще за фрукт? — спросил Роджер. — Уверен, где-то я его уже видел… Кажется, в новостях!
— Что-то не похож он на знаменитость, — сказала Атланта.
— И тем не менее, это какая-то знаменитость. Черт возьми! Я про него знаю все, кроме его имени! Его было очень сложно снимать, он грозил разбить мне камеру и все такое прочее. Точно не писатель, и не актер…
— Актер? Грозит разбить камеру? Это как?! — сказал Проут.
— … не спортсмен, не Мдвани… Так, минуточку… Уже теплее…
— Он тут скрывается, — предположила Атланта. — Это точно! Взгляните, как он рукой прикрывает глаза! Это какой-то преступник. Кого там сейчас разыскивают? Есть версии?
Техник Шварц, как и Роджер, тоже попытался вспомнить, и внезапно шепотом воскликнул:
— Да это же Деланю! Помнишь?
— Точно! — произнес Роджер. — Именно он. «Карли-суицид»!
— А чем он прославился? — спросила Атланта. — Совершил самоубийство?
— Ну да, именно так. А это его призрак!
— Ну, в смысле, пытался совершить?
Все сидевшие за столиком слегка склонились друг к другу, хотя мужчина был слишком далеко, чтобы их слышать. Роджер принялся объяснять.
— Как раз наоборот. Самоубийства совершали — или пытались совершить — его невесты.
— Из-за него?! Но он ведь… почти урод!
— Ну, скорее всего, это просто вздор. Но одна из девушек разбилась в аэроплане, оставив записку, а еще одна…
— Их было две или три, — перебил Шварц. — Да, громкая была история!
Атланта задумалась.
— Я с трудом, но могу себе представить убийство мужчины из-за любви, но чтобы убить на этой почве себя… Нет, у меня в голове такое не укладывается!
После ужина вместе с Роджером Кларком она прошлась по озерному променаду до почтового отделения, мимо лавок, где продавали плетеные местными горцами корзинки из ивняка и украшенные резьбой деревяшки, и выставленные в витринах полудрагоценные камни, добытые в горах Грейт-Смоки; они постояли, глядя на озеро, горы и небо. Окружающий пейзаж в этот час был полнозвучным — буки, сосны, ели и пихты воспринимались как один сплошной унисон изменчивого света. А озеро казалось принцессой, только что разбуженной после долгого сна и залившейся живым и ярким румянцем в ответ на мужское обаяние Голубого хребта. Роджер взглянул на скалу Чимни, до которой отсюда было с полмили.
— Завтра утром надо отснять как можно больше планов с самолета. Будем кружиться вокруг этой штуковины, пока у нее голова кругом не пойдет! Так что завтра прямо с утра надевай это свое платье подруги пионера, и встречаемся здесь — возможно, получится снять еще что-нибудь.
Это был фактически приказ, потому что главным в этой экспедиции был Роджер; Проут был лишь номинальным главой. Своим ремеслом Роджер овладел в восемнадцать лет в армии, когда ему пришлось вести аэрофотосъемку во Франции; вот уже четыре года он считался лучшим оператором своего класса в Голливуде.
Атланте он нравился больше всех прочих её знакомых. И именно это она ему и сообщила, как только он негромко и уже не впервые тихо задал ей свой вопрос.
— Но нравлюсь я тебе не настолько, чтобы за меня выйти, — констатировал он. — А я ведь старею, Атланта!
— Тебе всего тридцать шесть!
— И это довольно много. Может, все же попробуем?
— Не знаю. Я всегда считала… — она посмотрела ему прямо в глаза. — Нет, Роджер, ты меня не поймешь. Я всегда считала, что сначала надо хорошенько повеселиться…
Миг спустя, даже не улыбнувшись, он произнес:
— Это первая и единственная ужасная мысль из всего, что мне довелось от тебя услышать!
— Мне очень жаль, Роджер…
Но на его лице уже вновь явилось обычное веселое выражение.
— А вот и мистер Деланю, и по виду он весьма от себя устал. Давай подойдем к нему, познакомимся и посмотрим, удостоишься ли ты его внимания?
Атланта отпрянула назад.
— Ненавижу профессиональных сердцеедов!
Но, словно в отместку за её недавние слова, Роджер обратился к приближающейся фигуре, попросив прикурить. Спустя некоторое время все трое уже вместе шли по пляжу назад к отелю.
— Что-то я никак не могу понять, что вы за компания? — спросил Деланю. — Как-то не похоже, что вы тут отдыхаете.
— А мы решили, что вы, наверное, Диллинджер — или кого там сейчас ищет полиция? — сказала в ответ Атланта.
— Честно говоря, я действительно здесь скрываюсь. Вам когда-нибудь доводилось этим заниматься? Это просто ужасно! Я понемногу даже начал понимать, почему преступники сами сдаются полиции.
— А вы преступник?
— Не знаю и знать не хочу! Я скрываюсь от обвинения по гражданскому делу, и пока мне не вручат повестку, у меня все в порядке. Какое-то время я прятался в больнице, но меня вылечили, и оставаться там уже было невозможно. А теперь рассказывайте вы: зачем снимать на пленку эту скалу?
— Ну, это просто, — ответил Роджерс. — В картине Атланта играет роль матери-орлицы, которая ищет, где свить гнездо…
— Умолкни, дуралей! — А Деланю она сказала: — Мы снимаем картину о первых поселенцах и о войнах с индейцами. Героиня подает со скалы сигналы, ну и все такое прочее.
— А вы тут надолго?
— Так! Простите, но мне пора! Еще камеру надо починить, — сказал Роджер. — Атланта, а ты остаешься?
— В такой вечер лучше еще погулять, зачем мне так рано уходить?
— Ну, как знаешь. Главное, чтобы вы с Проутом завтра в восемь были на скале — и не опаздывай, забраться наверх без передышек не получится!
Атланта с Деланю присели на вытащенный на берег плот, а закат превратил все вокруг в огромную розовую мозаику, кусочки которой складывались в узор на темнеющем западе.
— Удивительно, как быстро сегодня летит время, — произнес Деланю. — Раз — и мы с вами уже сидим на берегу озера…
«А он, оказывается, из этих… шустриков,» — подумала она.
Но его отстраненный тон её успокоил, и она присмотрелась к нему повнимательней. Он был некрасив, только глаза были большие и прекрасные. Нос его был скошен вбок — так, что придавал всему лицу с одной стороны смешное, а с другой — сардоническое выражение. Фигура была стройная, руки длинные, а ладони — крупные.
— … на берегу озера без истории, — продолжил он. — Но у него обязательно должна быть какая-нибудь легенда!
— Да, я её знаю, — сказала она. — Рассказывают про одну индианку, которая утопилась в этом озере от несчастной любви… — при взгляде на выражение его лица она умолкла, а затем завершила фразу так: — … но рассказчик из меня неважный. Кажется, вы говорили, что лежали в больнице?
— Да, в Ашвилле. У меня был коклюш!
— Что?
— Ах, со мной вечно происходит что-то нелепое! — Он сменил тему. — Атланта — это ваше настоящее имя?
— Да, я ведь там родилась.
— Красивое имя! Сразу вспоминаются стихи «Аталанта в Калидоне». И он сосредоточенно прочитал наизусть:
Весна на след зимы спускает свору,
Равнины полнит дождь и звон листвы,
Все впадины земли доступны взору
Сезонов матери, царице синевы.[1]
Чуть позже разговор незаметно перешел на войну.
— … я был за много миль от линии фронта, мне было очень скучно и писать домой было не о чем. Так что однажды я написал матери, что только что спас жизни Першингу и Фошу — написал, что рядом с ними упала граната, а я успел её поймать и отбросить. И как вы думаете, что сделала мама? Она обзвонила все газеты в Филадельфии, чтобы рассказать о своем храбром сыне!
Ей вдруг стало легко с этим человеком, но она никак не могла понять, что же в нем такого сокрушительного для женских сердец? Казалось, он не обладал ни одним из тех качеств, которыми обладали сердцееды экрана — «Те самые», как их когда-то называли; в нем была лишь забавная прямота и любезность, от чего с ним было очень легко.
Через некоторое время появились любители вечерних заплывов, и в темноте их голоса звучали непривычно — люди осторожно входили в остывающую воду. Затем донесся плеск от ударов гребущих рук по воде, а потом опять голоса — но уже с отдаления, с вышки для прыжков в воду. Когда пловцы вернулись на берег и, дрожа, торопливо зашагали обратно в отель, над горами показалась луна, похожая на луну с детского рисунка. За отелем в негритянской церкви репетировал хор, но после полуночи пение закончилось; были слышны лишь лягушки, и ещё несколько неугомонных птиц, и издалека с шоссе доносились звуки автомобилей.
Атланта потянулась; взгляд её при этом упал на часы.
— Уже час ночи! А мне ведь завтра работать!
— Простите, я и не заметил. Болтал, болтал…
— Но мне очень понравилось вас слушать! Хотя мне и в самом деле пора. Может, придете завтра на скалу Чимни, пообедаете вместе с нами?
— С удовольствием!
Лишь когда они попрощались в уставленном призрачной плетеной мебелью вестибюле отеля, Атланта осознала, как хорошо ей было с ним весь этот вечер; и позже, прежде чем уснуть, она вспомнила множество завуалированных комплиментов, которые он произнёс — из тех, что вызывают приятную дрожь при воспоминании. Он заставил её смеяться, заставил её почувствовать, как она привлекательна. И если бы он обладал тем особым качеством, которое обычно описывают словом «роковой», она могла бы даже признать, что некоторым наверняка не удалось бы устоять…
«Но не мне, — сонно подумала она. — Суицид — это точно не для меня!»
II
На вершине скалы Чимни, представляющей собой огромный монолит, отломившийся, словно носик от чайника, от горного кряжа, может уместиться примерно двадцать человек; отсюда открывается вид на десяток соседних округов и дюжину рек и долин. В то утро Атланта в одиночестве смотрела на целые мили зеленой пшеницы и голубой ржи, и на поля хлопка, и на красноватый глинозем, и на стремительные потоки, увенчанные белой пеной. К полудню она уже вдоволь насмотрелась на пейзажи, а вокруг скалы все это время, жужжа, нарезал круги аэроплан. Она сильно проголодалась. Спустившись по шедшей вокруг горы спиралью лестнице к ресторану, и обнаружила на его террасе Карли Деланю с какой-то девушкой.
— Вы там прекрасно смотрелись, — сказал он. — Вы были такая далекая и как бы не от мира сего, но все же прекрасная!
Она вздохнула; она очень устала.
— Роджер заставил меня трижды вскарабкаться по этой лестнице бегом! — произнесла она. — Думаю, это было наказанием за то, что мы с вами вчера засиделись допоздна.
Он представил ей девушку.
— Это мисс Изабелла Панцер; ей очень хотелось с вами познакомиться, и я не мог ей отказать, поскольку обязан ей жизнью!
— Обязаны жизнью?
— Она спасла меня, когда я заболел коклюшем. Мисс Панцер медсестра — ну, почти медсестра, я ведь был её первым пациентом…
— Нет, вторым! — поправила девушка.
У нее было красивое и недовольное лицо — если, конечно, оба эти качества могут сосуществовать одновременно. Выглядела она очень по-американски, но грустноватой, а лицо отражало вечную надежду стать такой же, как Атланта, не обладая при этом ни её талантом, ни самодисциплиной, которые и создают сильные личности. Атланта ответила на несколько робко заданных вопросов о голливудской жизни.
— Если вы читаете журналы, то знаете ровно столько же, сколько и я, — сказала она. — Для меня кино — это лезть на скалу, когда говорят туда лезть, только и всего!
Обед они пока не заказывали, поджидая Роджера, который должен был приехать с летного поля в Ашвилле.
— Это из-за вас я так плохо себя чувствую! — произнесла Атланта, укоризненно глядя на Деланю. — Я ведь до четырех утра не могла уснуть!
— Думали обо мне?
— Думала о матери. Она сейчас в Калифорнии. А теперь мне нужно отвлечься.
— Ладно, попробую вас развлечь, — предложил он. — Я знаю одну песенку — хотите, спою?
Он прошел в зал ресторана, и оттуда сразу же полились аккорды рояля и его голос.
Лучше гор могут быть только горы…
— Стоп! — простонала она.
— Ладно, — согласился он. — Ну а как насчет этой?
Я спросил тебя — зачем идёте в гору вы,
А ты к вершине шла, а ты рвалася в бой…
— Не надо! — взмолилась она.
С шоссе к ресторану поднимались туристы; приехал и Роджер Кларк, и они заказали обед на террасу.
— Я желаю знать, от чего скрывается мистер Деланю! — объявила Атланта.
— И я тоже! — поддержал Роджер, снимая утреннее напряжение бокалом пива.
— Мы приезжаем сюда, он с нами знакомится… — продолжила Атланта.
— Но ведь это вы со мной познакомились! Я сюда приехал, чтобы скрыться…
— Вот об этом-то мы и желаем узнать, — тон Роджера был веселым, но Атланта заметила, что он глядит на Деланю с насмешкой. — За вами что, медведь гонится?
— Мое прошлое — вот мой медведь!
— А у нас в кино никакого прошлого не бывает, — сказала Атланта, смягчая поворот их беседы.
— Правда? Должно быть, это прекрасно! А моего прошлого хватило бы на троих: видите ли, я — нечто вроде пережитка эпохи процветания. Слишком долго живу…
— Что-то вроде предмета роскоши? — мягко подсказал Роджер.
— Точно! И уже не пользующийся бешеным спросом.
За его непринужденным тоном Атланта ясно расслышала разочарование. Впервые в жизни она задумалась, каково это — быть разочарованным? До сих пор она не знала ничего, кроме надежды и удовлетворения от исполнения желаний. С тех пор, как ей исполнилось четырнадцать лет, в отцовский магазинчик в Беверли-Хиллз постоянно приходили люди из мира кино, обещая пригласить её попробоваться на роль. И в конце концов один из них свое обещание сдержал.
Разочарование, должно быть, наступает, когда у тебя нет денег или работы?
Стоя в тот вечер после ужина на крыльце отеля, она вдруг спросила у Деланю:
— А что вы хотели сказать этим своим «слишком долго живу»?
Он рассмеялся, но увидев, что она серьезна, ответил:
— Я идеально вписывался в те времена, когда людям требовался подъем эмоций, а я старался им его создать.
— А чем вы занимались?
— Тратил много денег: финансировал театральные постановки и пытался перелететь на самолете через Атлантический океан, чуть не выпил все вино в Париже, ну и все такое прочее. Все это было бессмысленно, поэтому все это теперь устарело — это все было ни к чему.
В десять часов вышел Роджер и слегка ворчливо произнес:
— Думаю, что сегодня тебе следует лечь пораньше, Атланта! Завтра начинаем работать с восьми утра.
— Да, уже иду.
Она поднялась наверх вместе с Роджером. У дверей её номера он сказал:
— Ты ведь ничего об этом человеке не знаешь, не считая того, что у него плохая репутация.
— Что за чушь! — с раздражением ответила она. — Беседовать с ним — все равно, что болтать с подружкой. Вчера вечером я чуть не заснула прямо во время разговора. Он совершенно безопасный!
— Эта история не нова — это же классика!
На лестнице послышались шаги, и наверху показался Карли Деланю. Он на мгновение замер на лестничной площадке.
— Когда мисс Даунс уходит спать, везде тушат огни! — пожаловался он.
— Роджер вчера боялся, что я утону, — сказала Атланта.
И тут Роджер произнес то, чего от него никак нельзя было ожидать.
— Да, у меня промелькнула мысль, что ты можешь утонуть. Как-никак, вчера ты гуляла с самим Карли-суицидом!
Последовало мгновение ужасающей тишины. Затем рука Деланю совершила молниеносное движение, и Роджер впечатался головой и всем телом в стену.
Вновь последовала пауза; полуоглушенный Роджер удержался на ногах лишь потому, что оперся о стену спиной и ладонями. Деланю стоял к нему лицом, его висевшие по бокам руки судорожно подергивались, сжимаясь в кулаки.
Атланта приглушенно вскрикнула:
— Стоп! Остановитесь!
Еще мгновение никто из мужчин не шевелился. Затем Роджер выпрямился и оторопело тряхнул головой. Из них двоих он был выше ростом и тяжелее; Атланта однажды видела, как он швырнул какого-то пьяного статиста прямо через высоченный забор. Она попробовала вклиниться между мужчинами, но Роджер рукой отодвинул её вбок.
— Все в порядке, — сказал он. — Он совершенно прав. Не надо было мне этого говорить…
Она облегченно вздохнула; перед ней вновь стоял тот самый Кларк, которого она знала — великодушный и справедливый Кларк. Деланю расслабился.
— Прошу прощения за вспыльчивость. Доброй ночи!
Он поклонился обоим, развернулся и пошел к себе в номер.
Через некоторое время «Спокойной ночи, Атланта!» произнес и Роджер Кларк, и она осталась в коридоре в одна.
III
«Вот и конец нашей с Роджером истории, — подумала она на следующее утро. — Я никогда его не любила, он был мне только другом».
Но ей стало грустно от того, что следующим вечером он уже не говорил, когда ей ложиться спать, да и на съемках и в перерывах стало не так весело.
На два дня зарядили дожди, и она поехала в горы вместе с Карли Деланю; они останавливались в заброшенных хижинах, угощали местных жителей сигаретами, болтали с ними об их делах и пили воду с железным привкусом, которой было на вкус лет пятьдесят. Все было как надо, пока она была с Карли. Жизнь шла то весело, то грустно, но она всегда была такой, какой её делал он. Роджер по жизни только шёл — а Карли, благодаря своему опыту и юмору, над ней господствовал.
Наступил сезон цветов, и Атланта с Карли провели один из дождливых дней, украшая движущуюся платформу, которая в тот вечер должна была представлять озеро Люр в Ашвилле на фестивале рододендронов. Они решили сделать шлюпку под парусами, с морем из синих гортензий и светящейся Луной. Швеи весь день работали над старомодными купальными костюмами; Атланта превратила себя в пышнотелую купальщицу образца 1890 года, а на роль русалки вызвали по телефону миниатюрную медсестру Изабеллу Панцер. Роджер должен был вести машину, и Атланта настояла, что поедет впереди, рядом с ним. На этот жест её вдохновила свойственная влюблённым женщинам смутная мысль о том, что их присутствие способно подбодрить и утешить «третьего лишнего».
Дождь прекратился, и вечер выдался прекрасным. В Ашвилле их машина с платформой заняла свое место в процессии; днем прошел еще один парад, и улицы были усыпаны багряно-розовыми рододендронами и пышными белоснежными азалиями. Сегодня ночью должен был состояться карнавал, буйный и дерзкий — но вскоре стало очевидно, что взращивать сатурналии Старого Света в практически девственной почве курорта было делом нелегким; веселье царило, в основном, среди участников процессии, не передаваясь молчаливым толпам горцев, сгрудившимся на тротуарах и молча рассматривавшим украшенные платформы, которые двигались в присущей им шаткой и скачкообразной манере, с долгими и продолжительными отставаниями, заторами и резкими остановками.
Они, пошатываясь, ехали вдоль украшенных гирляндами улиц, между галерой, укомплектованной личным составом в виде каких-то невнятного вида Неронов с сиренами, которые всегда участвуют в любых шествиях, и беспорядочным батальоном, представлявшим героев из газетных разделов комиксов. Последние сами напрашивались на комментарии критически настроенной молодежи с тротуаров:
— Ты и правда думаешь, что похож на Энди Гампа?
— Эй, для Тилли-трудяги ты слишком толстая!
— А я-то думал, что Мун Маллинс должен быть смешным!
Атланта все время думала, что Карли наверняка смог бы как-нибудь оживить для нее эту обстановку, хотя бы с помощью насмешек; а вот Роджер — никак не мог.
— Веселее! — подбадривала она его. — Мы должны веселиться!
— Веселиться? А тут что, весело?!
Она была согласна, что нет, но его отказ хотя бы попробовать её возмутил.
— А ты ждал, что нам тут покажут суперкомедию за миллион долларов? Веселье мы должны создавать сами!
— Ну, тогда ты со своей ролью справляешься на «отлично»; когда в следующий раз пошевелишься, для них начнется настоящий цирк. У тебя вот-вот свалится верх купальника!
— Боже мой! — она пощупала рукой за спиной и, ничего там не найдя, просто опрокинулась на дно платформы, покатившись по цветам, пока не нашла место, где можно было с удобствами починить оказавшееся непрочным одеяние. Над ней, почти рядом, возвышались две фигуры: мисс Панцер на шатающемся троне и Карли, державший переделанный из вил трезубец. Пока Атланта кое-как закрепляла прореху, она пыталась подслушать, что говорит Карли, но вниз долетали лишь обрывки фраз. Затем, когда она села прямо и сгорбилась, чтобы проверить, в порядке ли костюм, она услышала, как Изабелла Панцер произнесла:
— Ты не говорил, что любишь меня, но заставил меня в это поверить!
Атланта застыла и сидела тише воды, но внезапный прилив музыки какого-то далекого оркестра заглушил ответ Карли.
— Разве ты не знал, чем я рискую? — продолжала девушка. — Я была практиканткой, но вечер за вечером просиживала с тобой на веранде; если бы меня поймал комендант, это был бы конец моей учебе!
До Атланты вновь донеслись лишь невнятные звуки его голоса.
— Я знаю, что для тебя я просто девчонка из провинции. Все, чего я хочу — это знать, зачем ты заставил меня так сильно в тебя влюбиться?
Теперь Карли повернулся, и Атланта хорошо расслышала его слова.
— И все же скала Чимни чересчур высока, чтобы с нее нырять!
А затем опять заговорила Изабелла:
— Да мне плевать, пусть она будет хоть пять тысяч миль в высоту — мне жизни нет, если ты меня не любишь! Вот я туда залезу и узнаю, как быстро смогу долететь до подножия!
— Ладно, — согласился Карли. — Только очень тебя прошу: не оставляй никаких записок на мое имя!
IV
Вернувшись на свое место рядом с Роджером, Атланта взглянула на расходившуюся толпу, в которой уже никто не махал руками и не пытался выглядеть веселым. Вновь начало моросить, и люди прикрывали головы от дождя газетами или пальто; с парковок доносились настойчивые гудки автомобилей, на перекрестках один за другим смолкали оркестры — инструменты издавали последние аккорды, прежде чем их упаковывали в кофры, защищая от усиливающегося дождя.
Команда с озера Люр торопливо пересела с платформы в автомобиль; Атланта села впереди, рядом с Роджером. Высадив Изабеллу у её дома, Роджер спросил у Атланты:
— Пересядешь назад?
— Нет.
Они в молчании выехали из города, глядя на стекавшие по ветровому стеклу капли дождя.
— Мне хочется с тобой поговорить, — наконец, произнесла Атланта. — Ты на меня злишься?
— Уже не злюсь, — сказал Роджер. — Два раза одно и то же я не повторяю.
— Ладно. Кое-что произошло, и мне кажется, что это ужасно и…
— Очень жаль, — сочувственным тоном перебил он. — Но поскольку через неделю ты вернешься домой к маме, там с ней об этом и поговоришь.
Наткнувшись на холодность, Атланта инстинктивно принялась спешно прихорашиваться: она стерла с лица клоунский грим, сняла с талии подушечки, вытерла мокрую голову и зачесала волосы в нечто вроде нимба. Затем в слабом свете с приборной доски автомобиля она склонилась вперед и попросила:
— Разреши мне кое о чем тебя спросить?
— Только не сегодня, Атланта. Я еще не оклемался от потрясения.
— Какого еще потрясения?
— Меня потрясло, что ты — такая же женщина, как и все прочие.
— Скажи мне только одно: действительно ли бывает так, что люди убивают себя лишь потому, что слишком сильно кого-то любят? Скажи, это правда бывает?
— Конечно, нет, — с нажимом произнес он. — С чего ты это взяла? Решила покончить с собой ради мистера «Делюкса»?
— Говори потише! Слушай, но ведь были же люди, которые так поступали, правда?
— Я не знаю. Спроси у кого-нибудь из сценаристов, когда вернешься домой, они тебе точно скажут. Или давай спросим у Проута? Эй, Проут…
— Ты опять хочешь поссориться?
— Ну, давай тогда лучше помолчим.
В промокшей тишине машина проехала мимо скалы Чимни и подъехала к отелю. Ехали они около часа, но Атланте показалось, что с тех пор, как она услышала голос Изабеллы Панцер на платформе, прошла всего минута. Она не злилась — она с головой окунулась в печаль, а в перерывах ощущала еще и какую-то противоестественную жалость к Деланю.
Но когда в вестибюле отеля он спросил, все ли уверены, что желают немедленно отправиться спать — вопрос явно предназначался исключительно ей — она поспешно сказала:
— Кто куда, а я сразу в ванную! Что-то я себя неважно чувствую…
Но уснуть она не смогла. Хорошо это или плохо, но впервые в жизни она испытывала бессонницу от прилива чувств, пытаясь проанализировать свою страсть к этому человеку, пытаясь логически себя убедить выкинуть его из головы, пытаясь продумать свои дальнейшие действия. Если бы Роджер не был действующим лицом в этой истории, она бы пошла к нему и спросила, что ей делать; но теперь обратиться было не к кому. К утру она задремала и внезапно проснулась около семи. Взгляд в окно, за которым было пасмурно, подсказал: по крайней мере, на ближайшую пару часов о работе можно забыть, и прибывшая горничная этот факт подтвердила. Атланта вяло натянула купальный костюм и спустилась вниз к озеру окунуться; плыть пришлось по какой-то ирреальной поверхности, отделявшей мир похожей на туман воды от небесного свода, который, казалось, состоял сплошь из капель дождя. Затем она вернулась в отель, позавтракала, оделась — а время незаметно сместилось к девяти.
Внизу она прочитала письмо от матери и немного постояла с Проутом на веранде.
— Роджер в скверном настроении, — объявил он. — Разобрал камеру и разбросал детали по кровати!
— Повезло ему, что есть чем заняться в дождливый день.
Чуть позже она ушла в вестибюль и спросила, в каком номере проживает мистер Деланю? Постучав к нему в дверь и услышав «Кто там?», она крикнула:
— Ты почему не встаешь? Что, целый день будешь тут прятаться? Ты что, «сова»?
— Входи!
В дверях она остановилась. Вся комната была в беспорядке и уставлена багажом, а Карли был занят, помогая гостиничному посыльному застегнуть ремень на самом большом чемодане.
— А я думал, что ты отдыхаешь, — сказал Карли. — Я думал, что в дождь…
— Что ты делаешь? — спросила она.
— Делаю? — он выглядел слегка виновато. — Ну, честно говоря, я уезжаю. Видишь ли, Атланта, мне теперь ничто не угрожает, и я могу вернуться в большой мир.
— Но ты ведь говорил, что придется ждать еще неделю?
— Должно быть, ты меня неправильно поняла. — Она столбом стояла посередине комнаты, а он продолжал говорить. — Представляешь, когда ты постучала, я аж подскочил! Подумал, вдруг это судебный пристав?
— Ты говорил, что пробудешь здесь еще неделю! — упрямо повторила она.
Раздался щелчок; чемодан, наконец, закрылся, и негр-посыльный вопросительно посмотрел на Деланю.
— Приходите через пятнадцать минут, — сказал ему Карли.
Посыльный вышел и закрыл за собой дверь.
— Почему? — спросила Атланта. — Почему ты никому ничего не сказал? Как же так — я прихожу и нахожу тебя среди собранных чемоданов? — Она сокрушенно покачала головой. — Ну, разумеется, у меня нет никакого права указывать, что тебе делать…
— Садись.
— Не хочу я тут сидеть! — Она чуть не плакала. — И, более того: мне кажется, что ты собрался минут за десять, сам посмотри на всю эту обувь! Ты что, собрался все это тут оставить?
Он посмотрел на забытые на полу гардеробной ботинки, а затем посмотрел Атланте прямо в глаза.
— Ты хотел уехать, не попрощавшись! — обвинила она его.
— Нет, я как раз собирался пойти и со всеми попрощаться.
— Ах, ну да, конечно! После того, как весь твой багаж уже будет в автомобиле и ничего нельзя будет изменить!
— Я испугался, что влюблюсь в тебя, — беспечным тоном произнес он. — Или ты в меня влюбишься.
— Зря беспокоился!
Он посмотрел на нее, и глаза его весело сверкнули.
— Подойди поближе, — сказал он.
Негромкий внутренний голос подсказывал, что сейчас он испытывает на ней какую-то свою силу, что с его стороны идет какая-то извращенная игра. А другой — и, кажется, более громкий — голос прощал ему всё, пытаясь заставить её истолковать его команду как отчаянный вопль нужды.
Он повторил:
— Иди сюда!
… и она сделала шаг вперед.
— Подойди ближе!
Она его коснулась, и её лицо внезапно устремилось вверх, к его лицу. А когда поцелуй кончился, он её не отпустил, притягивая к себе за руки…
— Так что сама видишь, почему мне лучше уехать.
— Но это же смешно! — воскликнула Атланта. — Я хочу, чтобы ты остался! Честно — я в тебя не влюблена! Но, если ты уедешь, я всегда буду думать, что это я тебя выгнала. — Она была сейчас столь откровенна, что ей даже не было стыдно — она хотела, чтобы он увидел её подспудную правду. — Я не ревную к мисс Панцер. Разве я имею право? Мне все равно, что ты сделал…
— Я могу понять, почему Изабелла думает, что любит меня — у неё ведь ничего нет. Но ты… У тебя есть всё! Почему ты проявляешь такой интерес к старой развалине?
— Я не проявляю… Нет. Да! Кажется, проявляю! — На нее вдруг напал приступ обычно не свойственного ей красноречия. — Я сама не понимаю, почему… Но ты вдруг стал для меня единственным мужчиной в мире!
Он сел; его усталое лицо перекосилось.
— Ты молода, — вздохнул он, — и прекрасна. У тебя есть твоя работа, ты можешь заполучить любого, стоит тебе только глазом моргнуть. Ты помнишь, как я говорил тебе, что принадлежу другой эпохе?
— Это неправда, — простонала она.
— Мне бы тоже хотелось, чтобы это было неправдой. Но, поскольку это правда, все, что может быть между нами, будет отдавать древностью, пылью веков, так сказать. — Он беспокойно встал. — Ты считаешь, что я смогу жить в твоем прекрасном свежем мире работы и любви? Нет, не смогу! Мы с тобой протянем от силы месяц, а потом в тебе проснутся горечь и ранимость, и мне, возможно, будет не все равно. И мне будет очень тяжело.
Он посмотрел на нее и оказался лицом к лицу с её беспомощной любовью.
— Ты не понимаешь, что тот, кто пережил все самое лучшее на свете, больше ничего не хочет? Не хочет, чтобы любовь была настоящей? Пойми, бывает и так! Меня даже твоя красота раздражает, потому что я уже стар — хотя когда-то у меня было все, что нужно, чтобы любить такую, как ты…
В дверь постучали. Вошел Проут; он стрельнул глазами на неё и на него.
— Небо проясняется, — сообщил он. — Роджер сказал, чтобы я тебя немедленно нашел.
Атланта собралась с духом. В дверях она задержалась и сказала Карли:
— Я сейчас вернусь. Не уходи, пока я не приду. Обещаешь?
— Конечно!
— Тогда я сейчас вернусь. Подвезешь меня до скалы Чимни.
Оказавшись в номере Роджера, она, словно во сне, выслушала все его инструкции. Как только он закончил говорить, она выбежала обратно на лестницу и, торопливо постучав в дверь, вошла в номер Карли. Там никого не было.
V
Она поспешила к стойке регистрации, где ей сказали, что Деланю оплатил счет и пошёл в гараж; возможно, уже и уехал. Затаив дыхание, она вылетела из дверей и побежала по дорожке прямо под дождем. Она была оскорблена, она была в ярости и на себя, и на него. Она свернула за угол…
… и он был там — разговаривал о чем-то с механиком, стоя перед гаражом.
Она прижалась к двери гаража, защищаясь от дождя, задыхаясь от чувств.
— Ты ведь обещал, что не уедешь?
— Кажется, и не уеду.
— Ты ведь обещал меня дождаться!
— Да, теперь придется. Один из мойщиков брал мою машину покататься и сломал колесо. Новое будет только через два дня.
Машину Роджера Кларка выкатили из гаража; Атланте нужно было о многом ему сказать, но времени не было. И она сказала только:
— Должно быть, женщины сами падают тебе в руки, раз ты считаешь возможным так себя вести! Не думаю, что ты любишь женщин — ты лишь притворяешься, но на самом деле ты их не любишь. Вот почему ты можешь делать с ними все, что хочешь!
От входа в отель до нее донеслось «Эй! Выезжаем!» Проута. Звали именно её, и она быстро пошла туда.
***
Весь день, пока шла работа, она строила разнообразные планы. Но это напоминало приготовления к побегу осужденного на смерть преступника, замыслы которого постоянно нарушает лязг ключей в замках камеры или надежда на то, что вот-вот откуда-то с воли, без всяких усилий с его стороны, придет отсрочка приговора.
Трудно строить планы в такие моменты; Атланте оставалось только ждать подходящей возможности. Тем не менее, в голове у нее носились целые тучи обрывочных перспектив. Возможно, у Карли недостаточно средств? МБыть может, он обрадуется, когда у него появится шанс устроиться в Голливуде? Он ведь был на все руки мастер — возможно, удастся пристроить его куда-нибудь консультантом?
Либо, если не выйдет, можно уехать на восточное побережье и поискать хорошую роль в театре, позаниматься с каким-нибудь известным педагогом по мастерству — по крайней мере, там она будет невдалеке от Карли…
Но все её построения рушились, наткнувшись на один-единственный факт: он её не любил.
Во всю свою мощь этот факт подействовал на нее лишь тогда, когда вечером она вернулась в отель и обнаружила, что его там не было. Она ушла с ужина к себе в номер и расплакалась, бросившись на постель. Через полчаса у нее запершило в горле, слезы кончились — их приходилось из себя выдавливать; затем она повернулась на спину и сказала:
— Вот что называют «безрассудной страстью»! Я слышала, что бывает любовь, не основанная ни на чем разумном, и что это нужно просто пережить… Ах, за что же это мне?
Она устала и позвала горничную, чтобы та помассировала ей голову.
— Хотите, я дам вам таблетку? — предложила горничная. — Помните, как вы хорошо от них засыпали, когда сломали руку?
Ну, нет! Лучше уже пострадать, чтобы сполна прочувствовать всю боль от раны в сердце.
— Сколько раз вы стучали в дверь мистера Деланю? — беспокойно спросила Атланта.
— Три или четыре раза; потом спросила о нем внизу, и мне сказали, что он даже не приходил.
«Он у Изабеллы Панцер!» — решила она. А она ему рассказывает, что собирается из-за любви к нему умереть. И он потом о ней пожалеет и поймет, что я — всего лишь пустышка, очередная голливудская «киса».
Эта мысль была невыносима. Она резко выпрямилась и села в постели.
— Дайте-ка мне эти ваши сонные таблетки, — сказала она. — Дайте побольше. Дайте все, что есть!
— Вообще-то их пьют по одной…
Сошлись на двух, и Атланта погрузилась в дремоту; но, просыпаясь несколько раз за ночь, она понимала, что видит один и тот же сон: Изабелла мертва, а Деланю, узнав об этом, произносит: «Она любила меня так, как надо — и мир стал для нее недостаточно хорош, когда все кончилось».
Наутро от снотворного у нее разболелась голова; сил, чтобы пойти, как обычно, окунуться, у нее не было. Словно в летаргическом сне, она оделась и, ни о чем не думая, поехала на съемки; окружающие смотрели на нее с участием, которое обычно приберегают для тех, кто «не в своей тарелке».
Она это ненавидела, и за утро ей удалось с собой справиться: внешне она словно надела веселую маску и много смеялась, хотя и выглядела так, будто в ней все, кроме сердца, умерло — зато сердце принялось качать кровь со скоростью миль этак сто в час.
Около четырех они пошли в ресторан перекусить. Атланта как раз поднесла ко рту сэндвич, когда Проут совершенно некстати произнес:
— Привезли колесо для машины Деланю. Я сам видел, когда искал в гараже плотника.
Миг спустя она уже была на ногах.
— Скажи Роджеру, что я заболела! Скажи, что сегодня я работать не могу! Скажи, что я взяла его машину!
Заложив крутой вираж, словно вагончик на американских горках, она выехала на шоссе и уже через три минуты была у отеля — подъехав практически одновременно с автобусом из Ашвилла. Из него, в слегка неряшливой с дороги одежде, вышла усталая и вспотевшая Изабелла Панцер. Атланта нагнала её на крыльце отеля.
— Постойте! Можно мне с вами поговорить?
Встреча, кажется, о чем-то мисс Панцер напомнила.
— Да, конечно, мисс Даунс, пожалуйста! Я приехала к мистеру Деланю.
— Но вы не торопитесь? Я вас не задержу?
Женщины сели на веранде лицом друг к другу.
— Вы его любите, правда? — спросила Атланта.
Изабелла вдруг расплакалась.
— Боже мой, да как вы можете меня об этом спрашивать? Ведь теперь он любит вас! Это из-за вас он меня бросил…
Атланта покачала головой.
— Нет. Меня он тоже не любит.
— Ни вы, ни он не понимаете, о чем идет речь, когда вы говорите о любви!
Да как осмелился говорить с ней в таком тоне этот ребенок — эта девчонка, которая за всю свою учебу в медицинском пережила меньше, чем Атланте иногда приходилось переживать за один-единственный день?!
— Это я-то не знаю, что такое любовь?! — не веря своим ушам, воскликнула она.
Она словно увидела глазами звук — прямо перед ней будто взорвалась шахтерская лампа. Со всем этим следовало немедленно что-нибудь сделать…
И Атланта поняла, что именно: она должна, наконец, перейти от слов к делу! Воплотить в жизнь все, о чем она думала — все, о чем она мечтала — все, что играла — все, что ей приказывали делать, или то, что ей самой хотелось сделать; надо было найти оправдание всему поверхностному и банальному в своей жизни, найти, наконец, путь к предельной концентрации и достижению цели. Это было ясно, как божий день!
Она решительно подошла к Изабелле и поцеловала её в лоб. Затем спустилась по лестнице, села в машину Роджера и уехала.
В ресторане у скалы Чимни было пустынно. Наплыв дневных посетителей кончился, съемочная группа, как она и надеялась, тоже уехала.
Оставив ключ в замке зажигания, она решила написать записку, но так и не придумала, что бы такого сказать? Да и сумочку свою она оставила в номере, а карандаш был в ней…
Её ноги одеревенели от дневной беготни по этим ступеням; что ж, она оставит туфли внизу, как злая королева из «Волшебника Страны Оз», которая сгорела и от которой остались только туфельки. Она отшвырнула туфли ногой с дорожки и осторожно поставила ногу на первую ступеньку — ступенька была холодной; днем, даже через подошву, ступенька казалась теплой…
Она пошла наверх, видя перед собой во всех деталях нависающую сверху скалу. Может, это будет похоже на прыжок в корзину, набитую цветными облаками?
VI
Не прошло и пяти минут после отъезда Атланты, как на крыльцо отеля вышел Роджер. Изабелла сидела все там же.
— Добрый вечер! — сказал он. — Ждете Деланю, чтобы попрощаться?
— Вроде того…
… Не хочет разговаривать, подумал он. Но зачем она тут сидит? Может, у нее в сумочке пистолет?
Из вестибюля донеслись звуки обычной при отъезде суматохи, и через мгновение на крыльце появился Карли Деланю с багажом.
— Всего вам доброго, Деланю! — сказал Роджер, не протягивая руки.
— Прощайте, Кларк! — Изабеллу он, кажется, не заметил; машина остановилась у дверей, и Карли двинулся вперед, к механику.
— Ну, как там дела с колесом?
И смолк.
— Прошу прощения, я принял вас за кого-то другого…
— Вот он, Деланю! — вдруг выкрикнула Изабелла.
Последовало краткое замешательство. Затем человек, который поднимался по лестнице, сделал шаг вперед, сунул в карман Карли какую-то бумагу и сказал:
— Это для мистера Деланю. Можете не читать, я вам и так скажу, что там написано. Это повестка с правом задержания. Она означает, что я обязан доставить вас на север страны, чтобы урегулировать одну небольшую проблемку, связанную с вашей ответственностью как директора.
Карли так и замер.
— Вы все же меня нашли! — сказал он. — Еще каких-то четыре часа, и вы не имели бы права вручить мне эту повестку!
— Да, сэр! Я обязан был вручить её строго до полуночи сегодняшнего дня, до истечения срока давности…
— Как же вы меня нашли? Откуда вы узнали, что я в Северной Каролине?
Но Карли тут же умолк, догадавшись, как именно пристав его нашел; Роджер тоже сразу все понял. Изабелла негромко вскрикнула и закрыла лицо руками.
Карли обвел всех ничего не выражающим взглядом, в котором не было даже презрения.
— Я хотел бы переговорить с вами без свидетелей, — обратился он к приставу. — Давайте поднимемся ко мне в номер?
— Ладно, это можно, но предупреждаю — подкупить меня вам не удастся.
— Я просто хочу обсудить с вами кое-какие детали моего отъезда.
Они ушли, а Изабелла беззвучно разрыдалась.
— Зачем вы это сделали? — мягко спросил Роджер. — Вы же его уничтожили, правда?
— Да. Надеюсь, что да.
— Но почему вы это сделали?
— Потому что он плохо со мной обошелся, и я его ненавижу!
— И вам ничуть его не жаль?
— Я не знаю.
Он на мгновение задумался.
— Должно быть, вы сильно его любили, раз так возненавидели…
— Да, я его любила.
Ему стало её очень жаль.
— Хотите, отведу вас в номер Атланты, приляжете там, отдохнете?
— Я лучше пойду, побуду на пляже. Благодарю вас.
Он сидел и смотрел, как она уходит. А она обернулась и крикнула ему:
— Лучше проследите за своей девушкой! В отеле её нет!
VII
Роджер сидел в одиночестве, покачиваясь на стуле и думая. Атланту он любил, даже несмотря на то, что последнее время она давала ему для этого так мало поводов…
«Она не в отеле», — сказал он сам себе.
Он сидел, продолжая думать; ум его был натренирован лишь на решение технических проблем.
«…Она дурочка! Ну и ладно — значит, я люблю дурочку».
«… И это значит, что я должен пойти и ее отыскать, потому что я, кажется, знаю, где она сейчас. А может, лучше будет остаться здесь и качаться дальше?»
«Но я единственный человек на свете, который может взять на себя все заботы о ней!»
«Оставь её!»
— Не могу! — наконец, заговорил он вслух и произнес то, что однажды произносит практически каждый мужчина, говоря о женщине — и практически каждая женщина, говоря о мужчине: — Кажется, я влюбился!
Он встал, заказал на стойке машину и торопливо в нее сел — у него возникло такое чувство, что он может опоздать. Он быстро доехал до скалы Чимни и свернул в гору, к ресторану, доехав до самого конца автомобильной дороги. Затем пошел по лестнице в гору, и по пути в унисон шагам у него в голове крутилась лишь одна мысль:
«… Вверх, в ничто — или к жизни, где впереди одни беды и несчастья, и очередные Карли?»
На повороте он остановился и посмотрел на звезды, и вновь отправился в путь, считая: восемьдесят одна, восемьдесят две, восемьдесят три… Тут он перестал считать.
Добравшись, наконец, до вершины, он был уже вне себя от тревоги. Всё его самообладание, вся его сдержанность — все, что делало его сильной личностью, исчезло, едва он преодолел эти последние ступени и вышел на открытую площадку; теперь над головой оставалось только небо. Он вряд ли сказал бы, что именно он ожидал там увидеть…
А увидел он там девушку, поедающую сэндвич.
Она сидела, опираясь спиной на одну из железных балясин, поддерживавших перила ограждения.
— Роджер, это ты? — спросила она. — Или мои глаза меня обманывают?
Тяжело дыша, он прислонился к перилам.
— Что ты тут делаешь? — спросил он.
— Гляжу на звезды. Я решила стать эксцентричной — ну, знаешь, как Гарбо. Только я буду специализироваться на горных вершинах. Кода закончим эту картину, поеду на Эверест, залезу туда…
— Не городи чепуху! — перебил он. — Зачем ты сюда забралась?
— Чтобы броситься вниз, разумеется.
— Почему?
— Видимо, из-за несчастной любви. Но у меня с собой был сэндвич, и я проголодалась. Так что я решила сначала поесть.
Он сел напротив нее.
— Хочешь, расскажу тебе, что происходит внизу, в бренном мире? — спросил он. — Возможно, тебе будет интересно узнать: Карли поймали.
— Кто?
— Судебный пристав — тот, что его разыскивал. Не повезло — если бы его не нашли до полуночи, то уже никогда не поймали бы — срок давности, или как там еще это у них называется.
— Очень жаль. Как это случилось? Как они узнали, где он прячется?
— Угадай!
— Не знаю. Но точно не ты!
— Господи! Конечно, нет! Это Панцер.
Она ненадолго задумалась.
— Ах, так вот зачем она его там поджидала…
На вершине горы ненадолго воцарилась тишина.
— С какой стати ты решила, что я мог бы такое сотворить?
— Да ничего я не решила, просто вырвалось! Прости меня, Роджер.
— Но справки о мистере «Делюкс» я все же навел.
— И что ты узнал? — вопрос она задала равнодушно и бесстрастно.
— Да так, ничего особенного — не считая того, что никто себя из-за него не убивал. Была такая Жозефина Джейсон, он был с ней помолвлен; у нее обнаружили рак легких — это значит, что оболочка легких истончается — и она сама разбилась в аварии. Карли тут винить не в чем.
— Ах, Роджер, я так устала от Карли! Давай его хоть ненадолго оставим в покое?
В темноте про себя Роджер улыбнулся.
— Что заставило тебя передумать? Сэндвич?
— Нет. Мне кажется, это была скала.
— Слишком высоко для тебя?
— Нет. Но она почему-то напомнила мне тебя. Я забралась на вершину, и мне показалось, что я стою у тебя на плечах. И мне стало так хорошо… И я поняла, что мне никуда отсюда не хочется.
— Понятно… — с иронией протянул он
— Я почему-то была уверена, что ты меня не оставишь. Я даже не удивилась, когда увидела, как ты поднимаешься по лестнице.
Он взял её за руки и поставил на ноги.
— Ладно, — сказал он. — Пойдем. Едем обратно в отель; я беспокоюсь за малютку Панцер — надо узнать, где она сейчас?
Атланта пошла за ним вниз по лестнице; внизу он отпустил взятую в отеле машину и сел в свою. Атланта сказала:
— Кажется, теперь мне совершенно все равно, что с ним будет.
— Ни о ком нельзя так говорить!
— Да, но, по всей вероятности, он вполне способен сам о себе позаботиться, вот что я имела в виду.
Доехав до отеля и узнав, что случилось — А Карли Деланю удалось запереть избитого и потерявшего сознание пристава у себя в номере и уехать — Атланта сказала:
— Вот видишь? С ним все будет хорошо. Возможно, теперь им не удастся его поймать.
— Не удастся поймать? Да они его уже поймали! Если повестка вручена, а человек не явится, он считается беглым преступником. Ну да ладно, пускай этот Распутин сам решает свои проблемы. А меня беспокоит то, что он оставил после себя… Эта девушка! На дороге от скалы Чимни и до отеля нам не встретилось ни пешехода, ни машины — а ведь автобусы уже не ходят.
Атланта внезапно догадалась.
— Она на озере! Я выбрала скалу Чимни, а она выбрала…
Но Роджер уже бежал к лодочной станции.
***
Они нашли её через час в небольшой бухте, медленно дрейфующей в лодке при луне. Она смотрела вверх, лицо её было спокойным и умиротворенным, и она слегка удивилась, увидев их рядом с собой. В руках, словно по канону «Сезама и Лилии», она сжимала букет горных цветов — совсем как Атланта, полчаса назад сжимавшая в руке сэндвич.
— Как вы меня нашли? — крикнула она им из лодки.
Зацепив лодку за катер, Роджер произнес:
— Это было нелегко, но у меня с собой был фонарь. А то плыть бы вам все дальше и дальше…
— Я передумала прыгать за борт. В конце концов, у меня же теперь есть диплом!
Много времени спустя, когда Роджер вызвал такси и даже сунул ей деньги, чтобы она съездила к родителям в Теннеси — много времени спустя, когда и он, и Атланта уже стали одной из множества нерассказанных легенд озера Люр, легендой с хорошим концом, и после того, как он попрощался с Атлантой у двери её номера — Роджер прошел по озерному променаду мимо лавочек местных горцев и до самого почтового отделения, за которым не было ничего, кроме бездонных заводей, в которых, по слухам, надежно хранились зловещие секреты послевоенных лет.
Там он и остановился. В вестибюле он случайно услышал то, о чем ему не захотелось рассказывать Атланте сегодня: люди говорили, что час тому назад у подножия скалы Чимни обнаружили все, что осталось от Карли Деланю.
Было грустно от того, что начало самых счастливых дней в жизни Роджера омрачила трагедия другого человека, но в Карли Деланю, видно, было нечто такое, что делало его смерть неизбежной — нечто зловещее, нечто пережившее свой век и давно умершее, но всё же продолжавшее бродить по свету, оставляя за собой гнилостный след.
Роджеру было его жаль; он не отличался быстрым умом, но был уверен в том, что приносить в жертву этому нечто ценное и полезное ни в коем случае нельзя. Приятно было сознавать, что Атланта, ставшая для такого огромного множества людей настоящей звездой, сейчас находится в сотне ярдов отсюда, в своем номере, и безмятежно спит.
[1] Хор из трагедии А. Ч. Суинберна в переводе Э. Ю. Ермакова.
Оригинальный текст: I’d Die for You, by F. Scott Fitzgerald.