Ф. Скотт Фицджеральд
Великий Гэтсби
Глава 2
Примерно на половине пути между Уэст-Эггом и Нью-Йорком шоссе резко примыкает к железной дороге и бежит рядом с ней с четверть мили, чтобы уклониться от одного унылого участка земли. Это долина угольной золы — фантастическая ферма, где угольная зола врастает, как пшеница, в горные хребты, холмы и в нелепые сады, где он принимает форму домов, дымовых труб и восходящего дыма и, наконец, с неким трансцендентным усилием, также людей, которые движутся и уже распадаются в тусклом мареве пыльного воздуха. Изредка вереница серых вагонеток проползет по невидимой колее, издаст страшный скрип и остановится, и тотчас серые от золы люди начинают копошиться, поднимая своими тяжелыми лопатами непроницаемую для света тучу пыли, которая застилает от вашего взора их непонятные действия.
Однако над этой серой землей и клубами гнетущей пыли, бесконечно тянущимися над ней, через какое-то время вы замечаете глаза Доктора Т. Экльберга. Глаза доктора Т. Экльберга голубые и огромные, высотой в целый ярд. Глаза эти без лица, и смотрят они из пары огромных желтых очков над несуществующим носом. Очевидно, какой-то большой шутник-окулист установил их там, чтобы расширить свою практику в городке Квинс, и затем сам погрузился в вечную слепоту, или, забыв о них, переехал в другое место. А его глаза, немного потускневшие от многих дней без обновления краски под солнцем и дождем, остались нависать над этой жуткой помойкой.
Долина угольной золы выходит одной стороной на маленькую грязную речку, и когда мост через нее поднимают, чтобы пропустить баржи, пассажиры в стоящих поездах имеют возможность разглядывать во всех подробностях этот унылый ландшафт примерно с полчаса. На подходе к тому месту поезд всегда делает остановку длительностью не менее минуты, и именно благодаря этой остановке я впервые встретился с любовницей Тома Бьюкенена.
В том, что у него есть любовница, меня уверяли везде, где его только знали. Его знакомые неодобрительно высказывались по поводу того, что он имеет привычку появляться с ней в дешевых ресторанах, и, усадив ее за столик, фланировать вокруг, заводя беседы со всяким, кого он знает. Хоть мне и было интересно посмотреть на нее, желания встречаться с ней я не испытывал; и все же встретиться с ней мне пришлось. Однажды вечером я с Томом отправился на поезде в Нью-Йорк, и когда мы остановились возле этих зольных куч, он вскочил на ноги и, взяв меня за локоть, буквально вытолкнул меня из вагона.
— Мы выходим, — настаивал он. — Я хочу тебе показать мою девушку.
Я думаю, он хорошенько принял на грудь за завтраком, так как то упорство, с каким он удерживал меня при себе, граничило с насилием. В качестве довода он высокомерно утверждал, что в воскресенье вечером я все равно никакого лучшего занятия себе придумать не могу.
Я перемахнул следом за ним через низкий побеленный станционный забор, и мы прошли около сотни ярдов назад вдоль дороги под пристальным взглядом Доктора Экльберга. Единственным строением в поле видимости был маленький домик из желтого кирпича, стоящий на краю пустыря, к которому вела улочка — что-то типа Бродвея в миниатюре, за которым простирался сплошной пустырь. Одна из трех мастерских, стоявших на ней, сдавалась в аренду, в другой находился ночной ресторан, к двери которого вела тропинка, покрытая золой; в третьей был гараж с вывеской: «Авторемонт. Джордж Б. Уилсон, Автомобили. Покупка и продажа»; и я вслед за Томом вошел туда.
Внутри царили заброшенность и пустота; единственной машиной в поле зрения был припавший пылью разбитый «Форд» без колес, жавшийся в темном углу. Мне стало казаться, что эта пародия на гараж, должно быть, ширма, за которой скрываются роскошные и романтические апартаменты, когда вдруг сам собственник появился на пороге конторы, вытирая руки о кусок какой-то тряпки. Это был светловолосый, невыразительного вида человек, худой и где-то даже немного красивый. Когда он увидел нас, в его светло-голубых глазах блеснул робкий лучик надежды.
— Привет, Уилсон, старик! — сказал Том, хлопая его весело по плечу. — Как идут дела?
— Не жалуюсь, — ответил Уилсон как-то неубедительно. — Когда ты уже продашь мне тот автомобиль?
— На следующей неделе; я дал команду, и сейчас им занимается мой человек.
— Что-то очень медленно он работает, не кажется тебе?
— Нет, не кажется, — ответил Том холодно. — Но если тебе так кажется, то, может, лучше я продам его кому-нибудь другому, в конце концов?
— Нет-нет, я не это хотел сказать, — поспешил ответить Уилсон. — Я просто имел в виду, что…
Его голос затих, и Том с нетерпением окинул взглядом гараж. Затем я услышал шаги на лестнице, и через мгновение полноватый женский силуэт заслонил собой просвет в двери конторы. Это была женщина лет тридцати пяти, немного полноватая, однако из тех, которые умеют носить на себе свою пышную плоть чувственно. Лицо ее на фоне платья из темно-синего крепдешина в горошек отнюдь не сияло красотой, однако вокруг нее мгновенно ощущалась какая-то жизненность, будто нервы ее тела постоянно вибрировали, как натянутые струны. Она медленно улыбнулась и, пройдя сквозь своего мужа, будто он был призрак, пожала руку Тому, глядя ему прямо в глаза. Потом, облизав губы и не поворачиваясь, сказала своему мужу тихим, резким голосом:
— Чего стоишь? Принеси сюда стулья, может, кто-то захочет сесть.
— О, да, конечно! — быстро согласился Уилсон и направился в сторону маленькой конторы, мгновенно смешавшись с цементным цветом стен. Белая зольная пыль покрывала его темный костюм и светлые волосы, как, собственно, и все вокруг, кроме его жены, которая в этот момент подошла очень близко к Тому.
— Я хочу тебя видеть, — сказал Том напряженным голосом. — Садись на следующий поезд и приезжай.
— Хорошо.
Я буду ждать тебя у газетного киоска в нижнем ярусе.
Она кивнула и отошла от него как раз в тот момент, когда из двери конторы появился Джордж Уилсон с двумя стульями в руках.
Мы ждали ее на дороге в неприметном месте. Это было за несколько дней до Четвертого июля, и серый, сухопарый итальянский мальчик устанавливал петарды в ряд вдоль железнодорожного полотна.
— Ужасное здесь место, не правда ли? — сказал Том, обменявшись хмурым взглядом с Доктором Экльбергом.
— Жуткое.
— Ей лучше, когда она уезжает отсюда.
— Разве муж ее не возражает?
— Кто, Уилсон? Он думает, что она ездит в Нью-Йорк к своей сестре. Он настолько тупой, что даже не знает, что он живой.
Так Том Бьюкенен со своей девушкой и я вместе приехали в Нью-Йорк — или не совсем вместе, поскольку миссис Уилсон села для скромности в другой вагон: до такой степени Том снисходил к чувствам тех жителей Ист-Эгга, которые могли быть в поезде вместе с ним.
В Нью-Йорке, когда Том подал ей руку, чтобы помочь выйти на перрон, она выходила из вагона уже в коричневом кружевном кисейном платье, которое плотно облегало ее довольно широкие бедра. В газетном киоске она купила номер «Городских сплетен» и журнал о кино, а в аптекарском магазине на вокзале — тюбик кольдкрема и маленький пузырек духов. Поднявшись по лестнице наверх, где под большим гулким навесом проезжали такси, она пропустила четыре машины, прежде чем выбрала новую, с запахом лаванды в салоне с серой обивкой, и в ней мы выскользнули из нависающей тени вокзала на сияющий солнечный свет. Однако, тотчас оторвавшись от окна, она наклонилась вперед и постучала по переднему стеклу.
— Я хочу купить одну из этих собачек, — сказала она на полном серьезе. — Для квартиры. Хорошо иметь в квартире собачку.
Мы сдали назад, подъехав к седому старику, который мне показался до абсурда похожим на Д. Рокфеллера. В корзине, свисавшей с его шеи, жались друг к другу с десяток совсем маленьких щенков неопределенной породы.
— Какой они породы? — спросила миссис Уилсон с живым интересом, когда он подошел к окну такси.
— Здесь разные. Какую породу вы желаете, леди?
— Я хотела бы приобрести одну из этих полицейских овчарок; наверно, у вас нет таких?
Старик с сомневающимся видом заглянул в корзину, запустил туда руку и достал за холку одного щенка, который извивался у него в руке.
— Это не полицейская овчарка, — сказал Том.
— Нет, это, конечно, не чистая полицейская овчарка, — сказал старик с разочарованием в голосе. — Это больше эрдельтерьер. Он провел рукой по коричневой махровой шерсти холки. — Взгляните на эту шерсть. Посмотрите, какая она длинная. Эта собака никогда не будет беспокоить вас простудами.
— Ой, она такая миленькая! — сказала миссис Уилсон восторженно. — Сколько за нее?
— За эту собаку? — он посмотрел на нее восхищенно. — За эту собаку я прошу десять долларов.
Эрдель — несомненно, в нем было что-то от эрдельтерьера тоже, хотя лапы его были ужасающе белыми, — перешел из рук в руки и улегся на коленях у миссис Уилсон, которая с восторгом принялась гладить простудоустойчивую шерсть.
— Это мальчик или девочка? — спросила она деликатно.
— Эта собака? Это мальчик.
— Это сука, — сказал Том решительно. — Вот тебе деньги; пойди и купи на них еще десять таких щенков.
Мы подъехали к Пятой Авеню, которая представляла собой настолько теплый, мягкий, почти пасторальный ландшафт в этот летний воскресный вечер, что я бы не удивился, если бы увидел большую отару овец за углом.
— Притормози, — сказал я, — я должен проститься с вами здесь.
— Ничего ты не должен! — тут же возразил Том. — Миртл обидится, если ты не зайдешь к нам в квартиру. Не так ли, Миртл?
— Едем! — скомандовала она. — Я позвоню моей сестре Кэтрин. Она очень красивая девушка по словам тех, кто не может не разбираться в красоте.
— Нет, я хотел бы зайти, но…
Мы поехали дальше, снова сокращая путь через парк по направлению к Западной сотне кварталов. На 158-й улице машина остановилась у одного «ломтя» в длинном ряду нарезанного на ломти белого «торта» из многоквартирных домов. Окинув окрестность царственным взглядом жителя, возвращающегося домой, миссис Уилсон взяла в охапку свою собачку и прочие покупки и надменной походкой вошла в дом.
— Я хочу позвать семейство Мак-Ки, — объявила она, когда мы поднимались в лифте. — И, конечно же, я должна позвать и свою сестру также.
Квартира находилась на последнем этаже и состояла из маленькой гостиной, маленькой кухни, маленькой спальни и ванной комнаты. Гостиная была заставлена до самых дверей обитым гобеленами мебельным гарнитуром, несуразно большим для нее, так что двигаться по ней означало постоянно натыкаться на картины девушек, прохаживающихся в садах Версаля. Из картин единственной была увеличенная до размытости фотография какой-то курицы, сидящей на размытом пятне скалы. Однако, если отойти и посмотреть на нее издали, курица превращалась в дамскую шляпку, из-под которой в комнату сверху вниз грозно смотрело лицо толстой пожилой дамы. На столе лежало несколько старых номеров «Городских сплетен» рядом с романом «Симон, называемый Петром», а также несколькими небольшими скандальными журналами Бродвея. Первым делом миссис Уилсон уделила внимание собаке. Апатичный мальчик-лифтер принес коробку, в которой было полно соломы и немного молока, и в которую он по собственной инициативе положил еще банку с большими и черствыми собачьими галетами, одна из которых безуспешно растворялась в блюдце с молоком весь вечер. Тем временем Том достал бутылку виски из запирающегося бюро.
За всю мою жизнь я напивался всего два раза, и второй раз — в тот вечер, поэтому все, что там происходило, покрыто для меня какой-то темной, туманной дымкой, хотя и после восьми вечера квартиру продолжал заливать яркий солнечный свет. Сидя на коленях у Тома, миссис Уилсон позвонила нескольким людям по телефону; потом кончились сигареты, и я вышел за ними в аптекарский магазин на углу. Когда я вернулся, их в гостиной уже не было, и я осторожно сел в углу и прочел главу из «Симона, называемого Петром», и я не скажу вам, что это было: то ли какое-то совершенно жуткое чтиво, то ли это виски так исказили мое восприятие, потому что то, что я прочел, совершенно не укладывалось в мое представление о вещах.
Как только Том с Миртл (а после первого выпитого бокала мы с миссис Уилсон стали называть друг друга по имени) вновь появились в гостиной, в квартиру стали приходить гости.
Сестра ее Кэтрин была стройной, светской девушкой лет около тридцати с пучком упрямых, жестких, рыжих волос и с напудренным до молочно-белого цвета лицом. Брови у нее были выщипаны и поверх них нарисованы другие под более сексапильным углом, однако усилия природы по восстановлению прежнего угла придавали ее лицу какой-то смазанный вид. Движение ее по комнате сопровождалось непрерывным щелканьем керамических подвесок на бесчисленных браслетах, которыми были обвешаны ее руки. Она вошла с такой хозяйской поспешностью и осмотрела мебель вокруг себя с таким хозяйским видом собственника, что я подумал, что она здесь живет. Но, когда я спросил ее об этом, она расхохоталась, повторила мой вопрос и потом сообщила мне, что живет с подругой в гостинице.
Мистер Мак-Ки был бледным, женоподобным мужчиной из квартиры этажом ниже. Он только что побрился, о чем говорило белое пятно пены на его щеке; весьма галантно он поприветствовал каждого из находившихся в комнате. Он сообщил мне, что принадлежит к «цеху художников», и позднее я догадался, что он фотограф и что именно он сделал это размытое увеличенное изображение матери миссис Уилсон на стене, которое витало в комнате подобно эктоплазму. Его жена была навязчивой, неинтересной, статной на вид и ужасно скучной. Она сообщила мне с гордостью, что ее муж сфотографировал ее уже сто двадцать семь раз с тех пор, как они поженились.
Миссис Уилсон сменила свой наряд незадолго до этого и теперь была одета в изящное вечернее платье из шифона кремового цвета, который издавал постоянный шелест, когда она фланировала по комнате. Со сменой платья ее личность также претерпела некоторое изменение. Та напряженная жизненность, которая так заметна была в ней в гараже, теперь превратилась в показательную надменность. Ее смех, ее жесты, ее высказывания с каждым мгновением становились все более и более навязчиво неестественными, и по мере того, как ее становилось все больше и больше, комната вокруг нее уменьшалась в размерах до тех пор, пока не стало казаться, что она вращается на каком-то шумном, скрипучем стержне в дыму атмосферного воздуха.
— Моя дорогая, — говорила она своей сестре громким, кричаще-жеманным голосом, — в большинстве своем эти доктора каждый раз стараются нагреть на тебе руки. В голове у них только деньги. Вот на прошлой неделе я вызывала к себе сюда одну даму, чтобы она обследовала мои ноги, так когда я глянула на счет, который она мне выписала, можно было подумать, что она мне как минимум вырезала аппендицит.
— Как фамилия этой женщины? — спросила миссис Мак-Ки.
— Миссис Эберхардт. Она ходит по домам и обследует людям ноги на дому.
— Мне нравится ваше платье, — заметила миссис Мак-Ки. — Думаю, оно просто прелестно!
Миссис Уилсон отвергла комплимент, презрительно приподняв брови.
— Это платье?! Да это всего лишь старая-престарая тряпка, — сказала она. — Я иногда натягиваю ее, когда мне безразлично, как я выгляжу.
— Но оно смотрится на вас великолепно, если, конечно, вы понимаете, что я имею в виду, — продолжила миссис Мак-Ки. — Если бы Честер смог вас заснять в этой позе, я думаю, он мог бы что-то из нее сделать.
Мы все молча посмотрели на миссис Уилсон, которая убрала с глаз упавшую прядь волос и посмотрела на нас с сияющей улыбкой. Мистер Мак-Ки посмотрел на нее пристально, склонив голову набок, затем медленно провел рукой вперед-назад перед своим лицом.
— Мне нужно поменять свет, — сказал он через мгновение. — Я хотел бы выявить черты лица моделировкой. И я также попытаюсь захватить весь объем волос сзади.
— А я бы не меняла свет, — воскликнула миссис Мак-Ки. — Я бы…
Ее муж шикнул на нее, и мы все снова уставились на «модель», после чего Том Бьюкенен громко зевнул и встал на ноги.
— Вы, супруги Мак-Ки, почему-то ничего не пьете, — сказал он. — Прикажи принести еще льда и минеральной воды, Миртл, пока все еще не пошли спать.
— Я же говорила этому гарсону принести лед! — Миртл подняла брови в отчаянии от неповоротливости этих представителей низшего сословия. — Ох, уж эти слуги! Их все время нужно подгонять.
Она посмотрела на меня и отчего-то засмеялась. Потом она бросилась к собаке, поцеловала ее с большим чувством и поплыла на кухню с таким видом, будто с десяток шеф-поваров ждут там ее распоряжений.
— Мне удалось отснять несколько великолепных вещей на Лонг-Айленде, — заверил мистер Мак-Ки.
Том посмотрел на него безучастно.
— Две из них мы уже вставили в рамки внизу.
— Две — из чего? — спросил требовательно Том.
— Из наших фоторабот. Одну из них я называю «Мыс Монток. Чайки», а вторую я называю «Мыс Монток. Море».
Сестра Кэтрин присела возле меня на диван.
— Вы тоже живете там, на Лонг-Айленде? — поинтересовалась она.
— Я живу в Уэст-Эгге.
— Неужели? Я была там на одной вечеринке с месяц тому назад. У человека по фамилии Гэтсби. Вы знаете его?
— Я его сосед.
— Говорят, что он племянник или кузен кайзера Вильгельма. Вот откуда происходят все его деньги.
— Неужели?
Она кивнула.
— Я боюсь его. Я бы не хотела, чтобы он что-нибудь узнал обо мне.
Этот захватывающе информативный рассказ о моем соседе был прерван миссис Мак-Ки, которая вдруг громко произнесла, указав на Кэтрин:
— Честер, я думаю, ты смог бы кое-что сделать с ней, — затараторила она, однако мистер Мак-Ки только устало кивнул головой в ее сторону и повернулся к Тому.
— Я бы еще поработал на Лонг-Айленде, если бы смог достать туда пропуск. Я прошу только об одном: чтобы мне дали старт.
— А вот, попросите Миртл об этом, — сказал Том, громко рассмеявшись, когда миссис Уилсон вошла в комнату с подносом. — Она даст вам рекомендательное письмо; ты ведь дашь, не так ли, Миртл?
— Я? Дам? Что я дам? — спросила она испуганно.
— Ты дашь Мак-Ки письмо-представление на имя твоего мужа, чтобы он смог сделать несколько фоторабот с ним. — Его губы беззвучно шевелились какое-то мгновение, пока он придумывал название фоторабот: «Джордж Б. Уилсон у бензоколонки», или как-то так.
Кэтрин наклонилась ко мне и прошептала мне на ухо:
— Ни он, ни она терпеть не могут тех, с кем состоят в браке.
— Терпеть не могут?
— Не то слово — не выносят! Она посмотрела сначала на Миртл, потом на Тома. — Я и говорю: зачем продолжать жить с тем, кого терпеть не можешь? На их месте я бы уже давно добилась развода и оформила свои отношения.
— Неужели и она не любит Уилсона?
Ответ на эту реплику был неожиданным. Он пришел от Миртл, которая услышала мой вопрос, и был грубым и непристойным.
— Вот видите! — сказала Кэтрин торжествующе. Потом снова понизила голос: — Это из-за его жены они не сходятся вместе. Она католичка, а католики не верят в развод.
Дэйзи не была католичкой, и я был немного шокирован изощренностью этой лжи.
— Когда они все-таки поженятся, — продолжала Кэтрин, — они уедут на Запад и поживут там какое-то время, пока скандал утихнет.
— Было бы благоразумнее уехать в Европу.
— О, вы любите Европу? — воскликнула она удивленно. — Я совсем недавно вернулась из Монте-Карло.
— Неужели?
— Буквально в прошлом году. Я ездила туда с одной подругой.
— Долго там пробыли?
— Нет, мы только приехали в Монте-Карло и почти сразу же уехали назад. Мы добирались туда через Марсель. У нас было тысяча двести долларов, когда мы отправились, и всего за два дня у нас их все выцыганили в частных номерах. С какими мытарствами мы возвращались назад, я не могу вам передать! Боже, как же противен мне тот город!
Поздневечернее небо в окне привлекло к себе мое внимание на какое-то мгновение своей голубизной, похожей на ласковую лазурь Средиземного моря, потом пронзительный голос миссис Мак-Ки резко вернул меня в комнату.
— Я тоже чуть не совершила ошибку, — заявила она с энтузиазмом. — Я чуть было не вышла замуж за одного жида-карлика, который домогался меня много лет. Я знала, что он ниже меня по сословию. Все мне говорили:
«Люсиль, этот человек гораздо ниже тебя по положению в обществе!» Но, если бы я не встретила Честера, он бы точно заполучил меня.
— Да, но, видишь, — сказала Миртл Уилсон, качая головой вверх и вниз, — ты хотя бы не вышла за него замуж.
— Не вышла.
— Ну вот… а я вышла… — сказала Миртл двусмысленно. — В этом вся разница между твоим случаем и моим.
— Но зачем тебе нужно было делать это, Миртл?? — спросила Кэтрин. — Никто ж ведь тебя не принуждал.
Миртл задумалась.
— Я вышла за него, потому что думала, что он принадлежит к высшему сословию, — наконец, ответила она. — Я думала, он знает что-то о манерах людей с родословной, но он оказался недостойным даже лизать мне ноги.
— Ты какое-то время была без ума от него, — сказала Кэтрин.
— Без ума от него?! — воскликнула Миртл скептически. — Кто тебе сказал, что я была без ума от него? Да я была без ума от него не больше, чем вон от того мужчины.
Она вдруг указала пальцем на меня, и все посмотрели в мою сторону осуждающе. Я попытался показать всем видом, что не принимал никакого участия в ее прошлой жизни.
— Я была без ума единственный раз — когда вышла за него замуж. Я сразу поняла, что совершила ошибку. Он взял напрокат чей-то самый лучший костюм, чтобы жениться на мне, и никогда не говорил мне об этом; и вот однажды, когда его не было дома, этот человек явился за своим костюмом. — Она обвела комнату взглядом, чтобы увидеть, кто ее слушает. — «О, это точно ваш костюм? — спросила я. — Просто я впервые об этом слышу». Но я все же отдала ему этот костюм, после чего повалилась на кровать и проревела, как белуга, весь вечер.
— Ей на самом деле нужно уйти от него, — сделала заключение Кэтрин, обратившись ко мне. — Они живут в том гараже уже одиннадцать лет. И Том — ее первый в жизни возлюбленный.
Бутылка виски — уже вторая — пользовалась теперь постоянным спросом у всех присутствущих, кроме Кэтрин, которой «и без всякого виски было очень хорошо». Том вызвал дворника и отправил его за этими знаменитыми сэндвичами, каждый из которых уже сам по себе является полноценным ужином. Мне очень хотелось выбраться отсюда и пройтись пешком на восток, к Парку, в мягком свете сумерек, но каждый раз, когда я уже готов был уйти, я увязал в каком-то совершенно ненужном и крикливом споре, который тянул меня, будто веревками, обратно в кресло. К тому же, ряд наших ярко светящихся высоко над городом желтых окон, должно быть, вносил свою долю секретности в тайные человеческие дела в глазах случайного наблюдателя на темнеющих улицах, и таким наблюдателем, смотрящим вверх на эти окна и изумляющимся, был также и я. Я находился одновременно и внутри, и снаружи; меня одновременно и завораживало, и отталкивало это неистощимое разнообразие жизни.
Миртл пододвинула свой стул к моему так, что я стал ощущать ее горячее дыхание, и вдруг из уст ее полился рассказ о ее первой встрече с Томом.
— Мы сидели в вагоне на двух одноместных сиденьях, которые всегда расположены друг против друга в самом конце вагона. Я ехала в Нью-Йорк к сестре, думая переночевать у нее. Он был во фраке и лакированных кожаных туфлях, так что я не могла отвести от него глаз, но каждый раз, когда он смотрел в мою сторону, я делала вид, что рассматриваю рекламу над его головой. Когда мы подъехали к вокзалу, он сидел уже рядом со мной, и его белая манишка прижималась к моей руке, так что я сказала ему, что позову полицию, но он знал, что я вру. Я была настолько взволнована, что когда села в такси вместе с ним, я даже не заметила, что сажусь в такси, а не спускаюсь в метро. В моей голове пульсировала только одна мысль: «Ты живешь один раз; ты живешь один раз».
Она повернулась к миссис Мак-Ки, и комната зазвенела от ее притворного смеха.
— Моя дорогая! — воскликнула она, — Я отдам тебе это платье сразу, как только оно мне надоест. Завтра мне нужно купить себе еще одно. Мне нужно составить список всего, что мне надо купить и за что заплатить. Значит, так: массаж, завивка, ошейник для собаки, а также одна из тех прелестных маленьких пепельниц, у которых нужно нажимать пружинку, а также венок с черным шелковым бантом на могилу матери, который простоит все лето. Мне нужно написать список, чтобы не забыть, что мне нужно сделать.
На часах было девять, когда она это говорила, и почти сразу после этого я взглянул на свои часы, и они показывали уже десять. Мистер Мак-Ки спал на стуле, упершись локтями в колени и соединив пальцы рук в замок, как на фотографии человека действия. Достав свой носовой платок, я вытер с его щеки остатки засохшей пены, которые не давали мне покоя весь вечер.
Маленькая собачка сидела на столе, смотря своими слепыми глазами сквозь завесу дыма, и тихо повизгивала время от времени. Люди исчезали, вновь появлялись, строили планы пойти куда-то и потом теряли друг друга, снова искали друг друга, находя друг друга на расстоянии нескольких футов от себя. Где-то ближе к полуночи Том Бьюкенен и миссис Уилсон уже стояли лицом к лицу, обсуждая на повышенных тонах, имеет ли вообще миссис Уилсон право произносить имя Дэйзи.
— Дэйзи! Дэйзи! Дэйзи! — выкрикивала миссис Уилсон. — Я буду произносить это имя, когда только захочу! Дэйзи! Дэй…
Сделав быстрое и ловкое движение открытой ладонью, Том Бьюкенен сломал ей нос.
Потом были кровавые полотенца на полу ванной комнаты, громко возмущающиеся женские голоса, и заглушающий весь этот шум прерывающийся вой от боли. Мистер Мак-Ки пробудился от своей дремоты и в оцепенении направился к двери. Пройдя половину пути, он повернулся и некоторое время неподвижно смотрел на происходящее: на свою жену с Кэтрин, как они со средствами первой помощи бегали по комнате, заставленной мебелью, постоянно натыкаясь на нее и ругаясь, и на распластавшуюся на кушетке фигуру, истекающую кровью и пытающуюся застелить экземпляром «Городских сплетен» гобелен с видами Версаля. Потом мистер Мак-Ки повернулся и продолжил свой путь к выходной двери. Взяв свою шляпу с канделябра, я последовал за ним.
— Приходите когда-нибудь на обед, — предложил он, когда мы вздыхали от томления, спускаясь в лифте.
— Куда?
— К ним или к нам.
— Не трогайте руками рычаг! — резко произнес мальчик-лифтер.
— Прошу прощения! — сказал мистер Мак-Ки с достоинством, — я не знал, что трогаю рычаг.
— Хорошо, — согласился я, — буду рад.
…Я стоял у его кровати, а он сидел на своих простынях в нижнем белье и с большим портфолио своих фоторабот в руках.
«Красавица и Чудовище»… «Одиночество»… «Старая лошадь бакалейщика»… «Бруклинский мост»…
Далее я уже лежал в полудреме на холодном нижнем этаже вокзала Пенсильвании, уставившись в утренний номер «Трибьюн», в ожидании четырехчасового поезда.
Оригинальный текст: The Great Gatsby (Chapter 2), by F. Scott Fitzgerald.