Ф. Скотт Фицджеральд
Расписка
Имя, напечатанное сверху, не мое — его обладатель лишь позволил мне подписать им этот рассказ. Свое настоящее имя я не открою. Я — издатель. Я публикую длинные романы о любви, написанные старыми девами из Южной Дакоты, детективные рассказы о богатых яхтсменах и безрассудных юных красавицах с «томным диким взором», работы об опасности того и этого, а также о цвете луны на Таити, которые пишут университетские профессора и прочие обладатели лишнего времени. Рукописи авторов моложе пятнадцати лет я не рассматриваю. Все колумнисты и коммунисты (никак не могу научиться употреблять эти слова правильно) постоянно меня оскорбляют, говоря, что мне нужны деньги. Да, они мне нужны – они мне ужасно нужны! Они нужны моей жене. И моим детям нужны постоянно! Если бы кто-нибудь предложил мне все деньги Нью-Йорка, я бы уж точно не отказался. Открытию за год десятка новых Сэмюэлей Батлеров, Теодоров Драйзеров и Джеймсов Бранчей Кемпбеллов я предпочел бы издание любой книги, на которую было бы пятьсот тысяч предварительных заказов. Будь вы издателем, вы бы думали точно также.
Полгода назад я заключил договор на книгу, успех которой был вне всяких сомнений. Автором был Харден, парапсихолог — настоящий доктор наук. Его первая книга — я опубликовал её в 1913 году — слово песчаный краб с Лонг-Айленда мертвой хваткой держалась на вершине продаж, а парапсихология в те времена еще даже не была в такой моде, как сейчас. Новую книгу мы решили рекламировать как документальную хронику медиумического транса. Племянник автора, по имени Косгроув Харден, погиб на войне, и доктор Харден, с должным почтением и сдержанностью описал их парапсихологическое общение при помощи разных медиумов.
Доктор Харден вовсе не был каким-то выскочкой-интеллектуалом. Он был известным психологом: доктор философии Венского университета, доктор права Оксфордского университета, приглашенный профессор в Университете штата Огайо. В его книге не было ни черствости, ни легковерия. Подход его в своей основе был фундаментально серьезным. Он, например, упоминал в книге, что однажды к нему явился молодой человек по имени Уилкинс и рассказал, что покойный задолжал ему три доллара восемьдесят центов. И попросил доктора Хардена узнать у покойного, как тот собирается возвращать ему долг? Но доктор Харден твердо отказался вопрошать об этом духа. Он счел, что такие вопросы сродни молитвам о том, чтобы Господь помог отыскать потерявшийся зонтик.
Подготовка к публикации заняла полтора месяца. Первую страницу книги набрали в трех вариантах разными гарнитурами, заказали по заоблачным ценам у пяти художников по две иллюстрации на суперобложку, чтобы выбрать единственный. Текст вычитывало семь опытнейших корректоров, чтобы, не дай бог, ни одна ножка ни у одной запятой не сбилась, и чтобы ни один, даже самый легкий, дефект какой-нибудь литеры не оскорбил внимательный взор американской читающей публики.
За четыре недели до назначенной даты выпуска в свет огромные штабеля книг были развезены по тысяче точек читающей вселенной. В один лишь Чикаго ушло двадцать семь тысяч экземпляров. В Галвестон, штат Техас, ушло семь тысяч. Поохав, по сотне копий отгрузили в Бисби, штат Аризона, в Ред-Уинг, штат Миннесота и в Атланту, штат Джорджия. После того, как разобрались с большими городами, в случайном порядке по стране разбросали небольшие партии по двадцать-тридцать-сорок экземпляров — словно художник, завершивший свою картину из песка легкими песочными горстками то тут, то там.
Первый тираж составил триста тысяч экземпляров.
А тем временем рекламный отдел был занят с девяти до пяти, шесть дней в неделю, выделяя курсивом, подчеркивая, меняя строчные на прописные и на двойные прописные; готовили слоганы, заголовки, заметки для газет и интервью; отбирали фотографии, на которых доктор Харден думал, размышлял, созерцал; выбирали снимки, где он был запечатлен с теннисной ракеткой, с клюшкой для гольфа, со своей золовкой и на берегу океана. Дюжинами писались литературные заметки. Громоздились кучи подарочных экземпляров, которые рассылались критикам из тысячи газет и еженедельников.
Датой публикации назначили 15 апреля. Четырнадцатого безмолвная тишина заполнила все кабинеты; на первом этаже, в магазине издательства, сотрудники нервно поглядывали на пустые места, где должны были складироваться книги, и на пустые витрины, в которых весь вечер работали три опытных оформителя, укладывая книги кубами, пирамидами, башнями, кругами, сердечками, звездочками и параллелограммами.
Утром 15 апреля, без пяти минут девять, старшая стенографистка мисс Джордан от волнения упала в обморок; её успел подхватить мой заместитель. Как только часы пробили девять, пожилой джентльмен с пушистыми бакенбардами приобрел первый экземпляр «Аристократии мира теней».
Великая книга вышла в свет!
Три недели спустя я решил съездить в Джолиет, штат Огайо, и повидаться с доктором Харденом. Прямо как Магомет (или этой был Моисей?) с горой. Доктор Харден был скромен и склонен к уединению; его необходимо было подбодрить, поздравить с успехом и предвосхитить возможные предложения конкурентов из других издательств. Я хотел принять все необходимые меры, чтобы получить его следующую книгу; с этой целью я взял с собой несколько вариантов ловко составленных контрактов, чтобы пять следующих лет его плечи не отягощал груз любых неприятных деловых проблем.
Из Нью-Йорка я выехал в четыре часа. У меня такая привычка: выезжая в командировку, я всегда бросаю в сумку несколько экземпляров своей главной книги и раздаю их почитать попутчикам, выбирая тех, что поинтеллигентней — в надежде, что книга привлечет внимание какой-нибудь новой группы читателей. Мы еще до Трентона не доехали, а леди с лорнетом из соседнего купе уже с подозрением перелистывала страницы, молодой человек с верхней полки в моем купе увлеченно вчитывался в свой экземпляр, а рыжая девушка с исключительно нежным взглядом играла в «крестики-нолики», положив листок на заднюю обложку третьей книги.
Сам я задремал. Пейзаж Нью-Джерси незаметно сменился пенсильванским пейзажем. Мы проехали мимо множества коров, огромного количества лесов и полей, а примерно каждые двадцать минут за окном возникал неизменный фермер, сидевший в фургоне у платформы, жуя табачок и задумчиво озирая окна пульмановских вагонов.
Это фермера мы миновали уже раз десять-пятнадцать, и вдруг мой сон прервался; я заметил, что молодой человек, который ехал со мной в купе, покачивает вверх-вниз ногой, как барабанщик в оркестре, негромко вскрикивая и хмыкая. Я изумился и обрадовался, когда понял, что его так сильно взволновало — его взволновала книга, которую он крепко держал своими длинными пальцами. Это была «Аристократия мира теней»!
— Интересная, наверное, книжка? — весело заметил я.
Он посмотрел на меня. У него было утонченное лицо и глаза, которые бывают лишь у двух типов людей: у тех, кто за спиритизм, и у тех, кто против спиритизма.
Поскольку он выглядел еще не вполне очнувшимся, я повторил свой вопрос.
— Интересная? — воскликнул он. — Да, боже мой, очень интересная!
Я внимательно на него посмотрел. Да! Он явно либо был медиумом, либо одним из тех молодых людей, что пишут юмористические рассказы о спиритах для популярных журналов.
— Произведение, м-м-м… выдающееся! — ответил он. — Герой, так сказать… все время после смерти, несомненно, провел исключительно в беседах со своим дядюшкой!
Я согласился.
— Ценность этого произведения, конечно же, следует полностью отнести к тому месту, в котором, как говорит юноша, он находится, — со вздохом заметил он.
— Само собой, — я был озадачен. — Юноша, должно быть, находится в Раю, а не в… А не в Чистилище…
— Да, — задумчиво ответил он. — Нехорошо получится, если он в Чистилище, а еще хуже — если вообще в каком-нибудь другом месте.
Это было уже слишком.
— В жизни этого молодого человека не было ничего, что позволило бы предположить, что он находится… Что он находится…
— Конечно, нет! Я вовсе не о том месте, о котором вы подумали. Я лишь сказал, что выйдет нехорошо, если он в Чистилище, и совсем плохо, если он где-нибудь еще!
— И где же, сэр?
— Например, в Йонкерсе!
Тут я вздрогнул.
— Что?
— Если бы он был в Чистилище, это была бы лично его небольшая оплошность. Ну а уж если он в Йонкерсе…
— Уважаемый, — с раздражением перебил его я, — да какая же, по-вашему, может быть связь между Йонкерсом и «Аристократией мира теней»?
— Никакой. Я лишь сказал, что если он в Йонкерсе…
— Но он не в Йонкерсе!
— Нет, не в Йонкерсе. — Он умолк и снова вздохнул. — Он только что выехал из Пенсильвании и въехал в Огайо.
На этот раз я вскочил — нервы разыгрались. Я пока не понимал, куда он клонит, но я чувствовал, что все его замечания — не просто так.
— Вы хотите сказать, — торопливо спросил я, — что ощущаете его астральную сущность?
Молодой человек яростно выпрямился.
— Довольно! — с напряжением в голосе произнес он. — Вот уже месяц я, по всей видимости, являюсь забавой доверчивых кумушек и Бэзилов Кингов всех Соединенных Штатов! Так вышло, сэр, что мое имя — Косгроув П. Харден. Я не умер; я никогда не умирал, а после чтения этой книги смерть вряд ли будет представляться мне делом покойным!
***
Услышав мой изумленный горестный вопль, сидевшая через проход девушка так удивилась, что поставила «нолик» вместо «крестика».
У меня в голове тут же возникла картина: длинная очередь, протянувшаяся с 40-й улицы, где находится мое издательство, и вплоть до Бауэри; пятьсот тысяч человек, сжимающих в руках «Аристократию мира теней», и каждый требует вернуть свои два доллара пятьдесят центов! Я тут же подумал, а нельзя ли быстренько поменять все имена и перевести книгу из отдела «нон-фикшн» в «современную прозу»? Но было слишком поздно. Триста тысяч экземпляров уже разошлись по рукам американской публики…
Когда я смог, наконец, взять себя в руки, молодой человек поведал мне историю своих приключений с того самого момента, как он был объявлен погибшим: три месяца он провел в немецком концлагере; десять месяцев в госпитале с менингитом; и еще месяц прошел, прежде чем он вспомнил свое имя. Через полчаса после прибытия в Нью-Йорк он повстречал одного старого приятеля, который молча на него уставился, замер и тут же упал в обморок. Когда друг очнулся, они зашли в ближайшую аптеку и выпили по коктейлю, а весь следующий час Косгроув Харден слушал изумительнейшую историю о самом себе, и никому на свете еще не доводилось слушать подобное!
Он поймал такси и отправился в книжный магазин. Но книга, которую он искал, была распродана! Он немедленно сел в поезд и отправился в Джолиет, штат Огайо, и судьба сама дала ему в руки ту самую книгу.
Я сначала подумал, что он — шантажист, но сравнив его с фотографией, размещенной на 226 странице «Аристократии мира теней», я убедился, что передо мной, бесспорно, Косгроув П. Харден. Он похудел и выглядел постарше, чем на фото, усов уже не было, но это был именно он.
Я глубоко и трагически вздохнул.
— И именно в тот момент, когда продажи больше, чем у любого романа!
— Романа? — сердито отозвался он. — Но это и есть роман!
— Ну, в каком-то смысле… — согласился я.
— В каком-то смысле?! Это самый настоящий роман! Он отвечает всем законам жанра: это длинная подслащенная ложь! Разве можно это принять за правду?
— Нет, — спокойно ответил я. — Это называется «документальная проза», а этот жанр стоит между выдумкой и правдой.
Он открыл книгу наугад и издал мучительно-горестный вопль, заставивший рыжую девушку сделать паузу в важнейшем полуфинале её чемпионата по «крестикам-ноликам».
— Сами посмотрите! — несчастным тоном протянул он. — Смотрите! «Понедельник». Как, думаете вы, провел я понедельник на «дальних берегах»? Прошу вас, взгляните! Я нюхал цветочки! Я провел целый день, вдыхая аромат цветов! Видите, вот здесь? На странице 194, сверху на странице, я нюхаю розу…
Я осторожно поднес книгу к носу.
— Ничем таким не пахнет, — сказал я. — Разве что типографская краска…
— Не надо ничего нюхать! — воскликнул он. — Читайте! Я понюхал розу и после этого произнес два параграфа восторгов по поводу присущего человечеству благородства! Всего одна понюшка! А затем в течение часа я предаюсь вдыханию аромата маргариток! Боже! Я больше никогда не смогу появиться на встрече выпускников!
Он пролистал несколько страниц и вновь застонал.
— А вот тут я с детьми. Я с ними танцую! Я провожу с ними весь день, отплясывая! И никаких «шимми», мы пляшем исключительно нечто высокохудожественное! Да я вообще танцевать не умею! И детей ненавижу! Но стоило мне умереть, как из меня получилось нечто среднее между юной нянькой и мальчиком из церковного хора!
— Подождите, — попробовал я вставить укоризненным тоном, — вот очень красивый пассаж! Смотрите: здесь описана ваша одежда. Вы облачены… Так, разрешите… в некое тончайшее одеяние. Оно развевается за вами шлейфом…
— … и напоминает воздушное белье! — угрюмо произнес он. — А на голове у меня венок из каких-то листьев!
Пришлось согласиться — листочки там косвенно подразумевались.
— И всё же, — произнес я, — задумайтесь: могло быть гораздо хуже! Он мог бы выставить вас в еще более смешном свете, заставив отвечать на вопросы вроде «сколько сейчас времени на часах у вашего дедушки» или о том, как вы собираетесь отдавать три доллара восемьдесят центов, которые при жизни проиграли в покер?
Мы помолчали.
— Чудак мой дядюшка, — задумчиво произнес он. — Мне кажется, он немного не в себе!
— Ничего подобного! — уверил его я. — Я всю жизнь работаю с писателями, и из всех, кого я когда-либо встречал, он — один из самых здравомыслящих. Никогда не пытался занять у издательства денег, никогда не просил уволить весь наш рекламный отдел и никогда не пытался убеждать нас в том, что никто из его друзей не смог найти ни одного экземпляра его книги в целом Бостоне, столице штата Массачусетс!
— Тем не менее, уж я ему устрою! Он у меня сам вылетит в астрал!
— Но больше вы ничего не собираетесь предпринимать? — с тревогой спросил я. — Вы ведь не собираетесь объявиться под своим настоящим именем и сорвать продажи книги?
— Что?
— Разумеется, вы этого не сделаете! Подумайте о разочаровании, которое вы принесете людям. Вы огорчите пятьсот тысяч читателей!
— И все сплошь женского пола! — угрюмо подхватил он. — Им нравится огорчаться. А вы подумали о моей невесте? О девушке, с которой я помолвлен? Как вы считаете, что она думает о моей цветастой новой жизни с тех пор, как я её оставил? Думаете, она одобряет мои танцы с детишками, заполняющие полностью страницу 221? Да еще и без одежды?!
Я был в отчаянии. Я был готов к самому худшему.
— И что… Что вы собираетесь делать?
— Что делать?! — громко воскликнул он. — Я упеку дядюшку в тюрьму, вместе с его издателем, пресс-агентом и всеми сотрудниками этого издательства, вплоть до последнего чертового наборщика, который приложил хоть один палец к любой проклятой букве в этой книге!
***
К девяти утра следующего дня, когда мы прибыли в Джолиет, штат Огайо, мне удалось его унять и пробудить некое подобие здравого смысла. Его дядюшка — пожилой человек, он находится во власти заблуждения, твердил я ему. Он сам обманулся, в этом не было никаких сомнений. Возможно, у него слабое сердце, и племянник, внезапно появляющийся на дорожке перед домом, может его просто прикончить!
Конечно, в голове у меня крутилась мысль о том, что мы отыщем какой-нибудь компромисс. Если при помощи некоей суммы — в пределах разумного — удастся убедить Косгроува исчезнуть лет примерно на пять, то всё ещё может обернуться хорошо.
Покинув скромную платформу, мы обошли поселок стороной и в гнетущей тишине прошли полмили до дома доктора Хардена. Когда до дома осталось с сотню ярдов, я остановился и повернулся к Косгроуву.
— Ждите меня здесь, — попросил я. — Надо подготовить его к потрясению. Я вернусь за вами через полчаса.
Он начал было возражать, но в итоге угрюмо уселся на густую траву у дороги. Утерев пот со лба, я пошел по лужайке к дому.
Сад доктора Хардена был залит солнечным светом. Цвели японские магнолии, роняя розовые слезинки на траву. Доктора я увидел сразу же — он сидел у раскрытого окна. Солнце проникало в дом крадучись, тайком увеличивая квадратные пятна света на письменном столе, заливая разбросанные в беспорядке бумаги и перемещаясь на колени самого доктора Хардена, падая на его бородатую, увенчанную сединами, голову. Перед ним на столе лежал конверт из темной оберточной бумаги, его тонкие пальцы деловито перебирали пачку газетных вырезок, которые он только что оттуда вытащил.
Полускрытый магнолиями, я подошел довольно близко и хотел уже было заговорить с ним, когда заметил девушку в темно-красном платье; пригнувшись, она появилась с северной стороны сада, где росли яблони с низко висящими сучьями, и подходила к дому по лужайке. Я отпрянул и стал смотреть; она подошла прямо к открытому окну и без тени смущения заговорила со знаменитым доктором Харденом.
— Мне нужно с вами поговорить, — резко сказала она.
Доктор Харден посмотрел на нее, и кусочек «Филадельфии-пресс» упорхнул у него из рук. Наверное, это была та самая заметка, в которой его именовали «новым Иоанном Богословом».
— Вот об этом! — продолжила девушка.
Она достала из-под мышки книгу; это была «Аристократия мира теней». Я узнал её по красной обложке с ангелочками по углам.
— Об этом! — сердитым тоном повторила она и с силой швырнула книгу в кусты, где она грустно застряла где-то у корней, проскользнув между двумя стеблями диких роз.
— Что вы себе позволяете, мисс Талия!
— «Что вы себе позволяете, мисс Талия»! — передразнила его она. — Старый вы дурак, оттарабанить бы вас за эту книгу!
— Оттарабанить? — в голосе доктора Хардена слышалась легкая надежда на то, что имеется в виду некая новая форма воздания почестей. Но заблуждался он недолго.
— Да, оттарабанить! — выпалила она. — Вы меня прекрасно слышали! Боже мой, вы что, человеческий язык не понимаете? Вы в университете-то вообще бывали на танцах?
— Я и не подозревал, — невозмутимо ответил доктор Харден, — что в Бауэри теперь проводятся танцы для студентов. И впервые слышу, что искаженное существительное «барабан» можно использовать в качестве переходного глагола. Что касается книги…
— Мир еще не видел такого позорища!
— Если вы ознакомитесь с этими вырезками…
Она облокотилась о подоконник, словно собираясь влезть в комнату прямо через окно, но вместо этого оперлась подбородком на руки, чтобы смотреть ему прямо в глаза, и принялась говорить.
— У вас когда-то был племянник!— произнесла она. — В этом ему не повезло. Он был лучшим парнем на свете, и я любила, и буду всегда любить лишь его одного!
Доктор Харден кивнул и хотел что-то сказать, но Талия стукнула кулачком по подоконнику и продолжила.
— Он был храбрым, справедливым и скромным. Он умер от ран в чужой стране и навеки останется в памяти сержантом Харденом из 105 Пехотного полка. Скромная жизнь, благородная смерть. А вы, что же вы сделали? — Её голос звучал все громче, пока не дрогнул, вызвав сочувственную дрожь в опутавших окно стеблях плюща. — Что сделали вы? Вы сделали из него посмешище! Вы призвали его обратно в мир, превратив в какое-то мифическое существо, шлющее идиотские сообщения о цветочках, птичках и количестве пломб в зубах Джорджа Вашингтона. Вы…
Доктор Харден встал.
— Так вы явились сюда, чтобы говорить мне о… — пронзительным голосом начал он.
— Умолкните! — воскликнула она. — Я буду говорить вам о том, что вы натворили, и вам не удастся меня остановить, даже если вы призовете на помощь все астральные тела по эту сторону Скалистых гор!
Доктор Харден рухнул на стул.
— Продолжайте, — произнес он, пытаясь взять себя в руки. — Да не отвалится ваш злобный язычок!
Она на миг умолкла и, обернувшись, посмотрела в сад. Я увидел, как она кусала губы и моргала, чтобы не расплакаться. Затем она вновь посмотрела прямо на него своими карими глазами.
— Вы взяли и использовали его как тесто, чтобы с помощью жуликов-медиумов сварганить из него пирог, — продолжила она, — и скормить всем этим истеричкам, которые считают вас великим человеком! Да разве бывают такие великие люди, которые нисколько не заботятся о достоинстве и не уважают даже смерть? Вы просто беззубый трусливый старикашка, и нельзя сказать, что горе помутило ваш разум, чтобы оправдать вашу и многих других дураков игру на людской доверчивости. Вот так, я все сказала!
Так же внезапно, как и пришла, она развернулась и с гордо поднятой головой ушла по дорожке, направившись прямо ко мне. Я подождал, пока она прошествовала мимо; еще ярдов через двадцать её уже нельзя было увидеть из окна. По мягкой траве я пошел за ней и окликнул её.
— Мисс Талия!
Она слегка удивленно посмотрела на меня.
— Мисс Талия, я хочу вам сказать, что вон там, за лужайкой, вас ждет сюрприз — кое-кто, кого вы уже несколько месяцев не видели.
По лицу было видно, что она ничего не понимает.
— Мне не хотелось бы ничего испортить, — продолжил я, но я вовсе не хочу, чтобы вы испугались, потому что через несколько мгновений вас ждет самый главный в вашей жизни сюрприз!
— О чем вы говорите? — тихо спросила она.
— Неважно, — ответил я. — Просто идите по дорожке и думайте о чем-нибудь очень приятном, и внезапно случится нечто потрясающее!
Сказав это, я отвесил низкий поклон и благожелательно улыбнулся, застыв на месте со шляпой в руке.
Она недоуменно на меня посмотрела, затем развернулась и пошла. Через мгновение она скрылась от меня за изгибом каменного забора под магнолиями.
***
Четыре дня, четыре знойных и тревожных дня мне потребовалось, чтобы добиться хоть какого-нибудь порядка в этом хаосе и организовать что-то вроде делового совещания. Первая встреча Косгроува Хардена с дядюшкой стала самым ужасным испытанием для моих нервов. Я целый час просидел на скользком кончике расшатанного стула, готовый вскочить всякий раз, когда мускулы юного Косгроува принимались ходить под рукавами его пиджака. Я весь сжимался, повинуясь инстинкту, и каждый раз беспомощно соскальзывал со стула, приземляясь прямо на пол.
Доктор Харден в конце концов окончил разговор, встав и уйдя на второй этаж. С помощью угроз и посулов мне удалось выпроводить юного Хардена в отведенную ему комнату, вырвав у него обещание ничего не предпринимать в течение двадцати четырех часов.
На подкуп двух старых слуг ушла вся имевшаяся у меня наличность. Я убедил их никому ничего не говорить. Мистер Косгроув Харден только что сбежал из тюрьмы «Синг-Синг». Сказав им это, я содрогнулся, но в воздухе и так уже носилось столько лжи, что это не имело никакого значения.
Если бы не мисс Талия, я сдался бы в первый же день и уехал бы в Нью-Йорк ждать катастрофу. Но мисс Талия находилась в состоянии полнейшего и блаженнейшего счастья и была готова согласиться на что угодно. Я ей пообещал, что если они с Косгроувом поженятся и проживут десять лет на западе страны под вымышленными именами, я щедро их обеспечу. Она так и подпрыгнула от радости! Я ухватился за эту возможность и яркими красками обрисовал ей любовное гнездышко в виде бунгало в Калифорнии, где весь год умеренный климат; я рассказал, как Косгроув идет по лужайке домой ужинать, и описал романтические старинные дома миссионеров по соседству, и рассказал, как Косгроув идет по лужайке домой ужинать, и описал пролив «Золотые ворота» в июньских сумерках, и как Косгроув идет… Ну, и так далее.
Пока я рассказывал, она радостно вскрикивала и была готова отправиться туда немедленно. Именно она на четвертый день убедила Косгроува присоединиться к нашему совещанию в гостиной. Горничной я передал, что нас ни при каких обстоятельствах нельзя беспокоить, и мы уселись, чтобы «провентилировать» нашу проблему.
Точки зрения радикально разошлись.
Позиция юного Хардена очень понравилась бы Черной Королеве. Кое-кто допустил промах, и этот кое-кто должен понести наказание, немедленно! В этом семействе уже более чем достаточно фальшивых покойников, а если кое-кто не проявит осмотрительность, то появится и самый настоящий!
Позиция доктора Хардена сводилась к тому, что все ужасно запуталось, и он не знает, что тут можно поделать, бог ты мой — лучше бы я сам умер!
Позиция Талии заключалась в том, что она просмотрела путеводитель по Калифорнии, и климат там восхитительный, и Косгроув идет по лужайке домой ужинать…
Моя позиция заключалась в том, что нет такого узла, чтобы нельзя было выбраться из этого лабиринта — и еще много перепутанных метафор, от которых все ещё больше запутались.
Косгроув Харден настаивал, чтобы каждый взял по экземпляру «Аристократии мира теней», а затем мы бы все обсудили. Его дядя сказал, что от одного только вида этой книги у него начинает сводить живот. Предложение Талии заключалось в том, чтобы все собрались и поехали в Калифорнию, а там уже все можно будет обсудить.
Я раздал всем участникам книги. Доктор Харден прикрыл глаза и застонал. Талия открыла свой экземпляр на последней странице и принялась рисовать восхитительные бунгало, а в дверях каждого домика — юная мать семейства. Юный Харден яростно принялся листать книгу, отыскивая страницу 226.
— Вот! — воскликнул он. — На странице рядом с фотографией, подписанной «Косгроув Харден в день отплытия на фронт. Над левым глазом небольшая родинка», можно прочитать следующее: «Эта родинка всегда беспокоила Косгроува. Он считал, что тело должно быть идеальным, а такого рода несовершенства в естественном порядке вещей должны исчезать сами». Да уж! Нет у меня никакой родинки!
Доктор Харден с ним согласился.
— Возможно, это был дефект негатива? — предположил он.
— Вот те на! А если бы на негативе у меня не было левой ноги, вы, наверное, заставили бы меня всю книгу об этом громко сокрушаться, а в главе 29 вырастили бы мне эту ногу?
— Послушайте! — вклинился я. — Давайте поищем компромисс. Никто не знает, что вы приехали. Разве мы…
Юный Харден бросил на меня сердитый и яростный взгляд.
— Это я еще даже не начал! Я ведь еще не упомянул о том, что отношение ко мне Талии изменилось!
— Изменилось? — горячо возразил доктор Харден. — Но ведь я вовсе её не осаждал! Она меня ненавидит! Она…
Косгроув саркастически рассмеялся.
— Вы себе льстите! Вы что, решили, что я ревную к вашим седым усам? Я говорю о том, что её отношение изменилось под влиянием того, что написано обо мне в этой книге!
Талия пылко подалась вперед.
— Мои чувства никогда не менялись, Косгроув, никогда!
— Да ладно, Талия, — слегка сварливо отозвался Косгроув. — Они не могли не измениться! Взгляни-ка на страницу 223. Разве можешь ты любить мужчину, разгуливающего в одном лишь свободном белье? Да еще и прозрачного?
— Косгроув, я, конечно, огорчилась. Точнее, я бы обязательно огорчилась, если бы в это поверила, но я ведь не поверила!
— Что, никаких изменений? — в его тоне послышалось разочарование.
— Никаких, Косгроув!
— Что ж, пусть так, — с досадой произнес Косгроув. — Но моя политическая карьера разрушена! Ну, то есть, если бы я собрался заняться политикой, президентом мне теперь никогда не стать! Я ведь даже не демократическое привидение — я всего лишь призрачный сноб!
Поза доктора Хардена, уронившего голову и закрывшего лицо руками, выражала глубокое уныние.
Отчаявшись, я громко вмешался в разговор, и Косгроув был вынужден замолчать и прислушаться.
— Обещаю десять тысяч в год, если вы уедете на десять лет!
Талия захлопала в ладоши, а Косгроув, наблюдая за ней искоса, впервые продемонстрировал легкий интерес.
— А что потом, через десять лет?
— Ну, — с оптимизмом сказал я, — возможно, доктор Харден…
— Ну что же вы, продолжайте! — угрюмо произнес доктор. — Возможно, я умру? Да, я тоже так полагаю.
— Так что вы сможете вернуться и жить под своим настоящим именем, — без всяких сантиментов продолжил я. — Кроме того, мы договоримся, что нового издания у этой книги не будет!
— Гм… А что, если он за эти десять лет не умрет? — с подозрением спросил Косгроув.
— Да умру я, умру! — торопливо уверил его доктор. — Об этом можете не беспокоиться.
— С чего это вы так уверены?
— С чего уверен? Такова человеческая природа!
Косгроув бросил на него мрачный взгляд.
— Шутки в нашем разговоре неуместны! Если вы искреннее согласны взять на себя обязательство умереть, без каких-либо мысленных оговорок…
Доктор угрюмо кивнул.
— А почему бы и нет? С теми средствами, что у меня остались, я наверняка умру от голода за это время!
— Это нас устраивает. И, ради всего святого: когда умрете, устройте так, чтобы вы были похоронены. Не надо тут в доме мертвым валяться, не заставляйте меня сюда возвращаться и делать за вас вашу работу!
Тут доктор слегка разозлился, но вдруг Талия, уже некоторое время сидевшая молча, встрепенулась.
— Вы слышите? Что там такое на улице? — с любопытством спросила она.
Мне тоже что-то такое послышалось; какой-то приглушенный шум голосов, на который я поначалу не обратил внимания. Он становился все громче, смешиваясь со звуками множества шагов.
— Слышу, — ответил я. — Странно…
Нас внезапно прервали; шум голосов на улице стал громким, словно там пели песню, дверь распахнулась, и в комнату вбежала служанка с обезумевшими глазами.
— Доктор Харден! Доктор Харден! — в ужасе выкрикнула она. — Там толпа, миллион человек, они все идут по дороге к дому! Они вот-вот будут на крыльце!
Судя по громкости шума, они уже были там. Я вскочил на ноги.
— Прячьте племянника! — крикнул я доктору Хардену.
Его борода затряслась, слезящиеся глаза широко распахнулись, и он слабо ухватил Косгроува за локоть.
— Что там такое? — запинаясь, спросил он.
— Не знаю. Немедленно отведите его на чердак — забросайте его там листвой или чем-нибудь, какими-нибудь фамильными реликвиями!
Сказав ему это, я вышел, оставив их троих в паническом замешательстве. Я пробежал через холл и выбежал через переднюю дверь на закрытую веранду. И оказался там вовремя!
На закрытой веранде было полным-полно людей: юношей в клетчатых костюмах и мягких шляпах, пожилых мужчин с обтрепанными манжетами и в шляпах-дерби на головах; все они толпились и толкались, все кивали и кричали, стараясь пробиться ко мне поближе через толпу. Их общим отличительным признаком был карандаш в правой руке и блокнот в левой; блокноты были открыты в ожидании, и зловещая пустота страниц предвещала недоброе.
Позади них на лужайке была большая толпа: мясники и пекари в фартуках, толстые женщины со сложенными на груди руками, тощие женщины, державшие на руках чумазых детишек, чтобы тем было лучше видно, крикливые мальчишки, лающие собаки, ужасные маленькие девчонки, которые прыгали, кричали и хлопали в ладоши. За ними, образуя нечто вроде внешнего оцепления, стояли деревенские старики — беззубые, со слезящимися глазами и приоткрытыми ртами; их седые бороды доставали до ручек их тростей. А еще дальше садилось ужасное, кроваво-красное солнце, лучи которого играли на трех сотнях изогнутых плеч.
После шквала шума, вызванного моим появлением, воцарилась тишина — глубокая и многозначительная тишина ожидания, и из этого безмолвия донеслись голоса стоявших прямо передо мной людей с блокнотами,
— Дженкинс, «Толедо Блейд»!
— Харлан, «Цинциннати Ньюс»!
— Макгрюдер, «Дейтон Таймс»!
— Кори, «Зейнсвиль Републикен»!
— Джордан, «Кливленд Плейн Дилер»!
— Кармишель, «Коламбус Ньюс»!
— Мартин, «Лима Херальд»!
— Райан, «Акрон Уорлд»!
Все это было странно и жутко, словно настенная карта Огайо сошла с ума, и мили на ней отказались возводиться в квадрат, а города стали скакать из округа в округ. Мои мозги вскипели.
Затем вновь наступила тишина. Я заметил, что в толпе возникло какое-то движение, похожее на круги на воде или на движущуюся полоску от легкого порыва ветра, гнущего колосья на пшеничном поле.
— Что вам нужно? — глухо крикнул я.
Полсотни глоток, как одна, дали мне ответ.
— Где Косгроув Харден?
Все раскрылось! Вокруг меня сновали репортеры, умоляя, угрожая, вопрошая.
—… почти получилось, не так ли… едва не прошло незамеченным… по счетам надо платить в срок… не согласится ли он на интервью… только скажите, где этот старый факир…
Затем странное волнение на людской поверхности вдруг дошло до края толпы, и все расступились. Из толпы энергично вышел высокий светловолосый молодой человек на негнущихся ногах, и множество рук с готовностью толкало его вперед, ко мне. Он дошел до крыльца… Поднялся по ступенькам…
— Кто вы такой? — крикнул я.
— Звать меня Элберт Уилкинс! — тяжело дыша, ответил он. — Это я всем рассказал!
Он умолк и выпятил грудь колесом от гордости. В его жизни это был великий момент. Сейчас он был бессмертным посланцем богов.
— Я сразу его узнал, как только он приехал! Смотрите! Смотрите же! — все с нетерпением подались вперед. — У меня его расписка на три доллара восемьдесят центов, он проиграл их мне в покер, и я… Я хочу получить свои деньги!
***
Я издатель. Я издаю любые книги. Я ищу книгу, которую можно будет напечатать тиражом пятьсот тысяч экземпляров и продать. В этом сезоне мода на романы со спиритическим уклоном. Но я, пожалуй, предпочел бы что-то строго материалистическое, о богатых яхтсменах и темноволосых безрассудных красавицах, или что-нибудь о любви. На любовь всегда можно положиться; любить могут только живые люди.
Краткая история текста:
Второго июня 1920 года, девять месяцев спустя после заключения договора с литературным агентством «Поль Ревер Рейнольдс» и знакомства с ведущим литературным агентом Гарольдом Обером, Скотт Фицджеральд отправляет ему письмо, касающееся этой рукописи. Фицджеральд замечает, что «сюжет — то, что Сэллу требовалось для «Харперс Базар»; я ему такой и обещал».
Документы, подтверждающие, что рассказ действительно предлагался «Харперс Базар», отсутствуют; при жизни Фицджеральда в этом журнале его рассказы не публиковались. Без сомнений: Обер предлагал рукопись другим изданиям, поскольку 17 июля 1920 Фицджеральд вновь упомянул рассказ в письме: «Если «Пост» вернет «Расписку», прошу переслать рукопись мне обратно — думаю, я смогу кое-что изменить и рассказ продастся без проблем».
Документы, свидетельствующие о том, что Фицджеральд завершил новую редакцию или переименовал рассказ, не сохранились. Нет даже записей о том, каким именно журналам Обер предлагал рукопись.
Тем не менее, сохранилась и рукопись, и машинопись, а судя по заметке, прикрепленной к машинописи, скорее всего, уже после смерти Фицджеральда сам Обер переработал либо хотел переработать этот текст для публикации.
Впервые рассказ был опубликован в журнале «Нью-Йоркер» 20 марта 2017 г.
Оригинальный текст: The I.O.U., by F. Scott Fitzgerald.