Ф. Скотт Фицджеральд
Майра и его семья
Наверное, каждый, кто учился в университете на востоке страны в последнее десятилетие, встречал Майру не меньше полудюжины раз, потому что Майрам жизненно необходимы университеты, как котятам – тёплое молочко. В юности – лет в семнадцать или около того – все зовут Майру «чудесное дитя»; в девятнадцать лет она достигает своего расцвета, и должное ей отдают весьма тонким комплиментом – едва лишь в беседе звучит её имя, как всем уже сразу понятно, о ком идёт речь; затем она превращается в «ту, с-бала-на-бал» или в «ту-Майру-что-от-моря-и-до-моря».
Вы можете увидеть её практически в любой зимний день, если зайдете в вестибюль отеля «Билтмор». Обычно она там в компании второкурсников, только что прибывших из Принстона или Нью-Хейвена и пытающихся договориться, куда именно им лучше отправиться, чтобы скрасить танцами веселые часы: в клуб «Де-Винч» или же в «Красную гостиную» отеля «Плаза»? Потом один из второкурсников приглашает её в театр, а затем приглашает на февральский бал в университете – и тут же ныряет в такси, чтобы не опоздать на последний поезд до университета.
И в номере на одном из верхних этажей её непременно поджидает сонная матушка.
Когда Майре стукнет двадцать четыре, она вспомнит всех тех милых парней, за которых когда-то могла бы выйти замуж, вздохнет, и отправится искать лучшее из того, что ещё осталось. Но, прошу вас, без комментариев! Она же подарила вам свою юность; именно она под нежными взглядами множества глаз очаровательной кометой пронеслась по множеству балов; и ведь это она стала причиной неведомых дотоле романтических порывов в сотнях сердец юных варваров – да разве хоть кто-нибудь осмелится сказать, что всё это ничего не значит?
Мне следует немного рассказать о прошлом той Майры, о которой пойдет речь в этом рассказе. Я постараюсь изложить всё как можно короче.
В шестнадцать лет она жила в особняке в Кливленде и училась в школе «Дерби» в штате Коннектикут. Именно тогда, в школьные годы, она начала посещать школьные танцы и университетские балы. Войну она решила переждать в женском колледже Смита, но в первый же год учебы, в январе, сильно влюбилась в одного юного офицера сухопутных войск, провалилась на экзаменах за первый семестр и с позором вернулась в Кливленд. Туда же неделю спустя прибыл и юный офицер.
Примерно в то самое время, когда она уже была почти уверена, что разлюбила его, ему пришёл приказ отправляться на фронт, и в порыве вновь нахлынувшего чувства она вместе с матерью прибыла в порт отправки, чтобы там с ним попрощаться. Первые два месяца она писала ему ежедневно, следующие два месяца – раз в неделю, затем написала ему ещё одно письмо. Это последнее письмо он так и не получил, потому что в один дождливый июльский день его череп насквозь пробила пуля из вражеского пулемёта. Возможно, оно было и к лучшему, потому что в том письме она написала, что всё, что между ними было, было ошибкой, и что-то ей подсказывает, что они никогда не будут счастливы вместе, и так далее.
Это самое «что-то» носило сапоги, в петлицах у него были серебряные крылышки, а сам он был рослый и темноволосый. Майра была абсолютно уверена, что на этот раз перед ней её суженый – но, поскольку в середине августа в Келли-Филд пропеллер рассек его пополам, ей так и не удалось убедиться в этом наверняка.
И она вновь прибыла на восток страны: чуть похудела, стала немного бледнее (это ей шло), под глазами появились небольшие тени. Весь последний военный год она оставляла окурки от своих сигарет по всему Нью-Йорку в небольших фарфоровых пепельницах, украшенных названиями «Полночные шалости», «Коконат Гроув» и «Пале-Рояль». Ей был двадцать один год, и все кливлендские знакомые говорили, что матери следует вернуть её домой, потому что Нью-Йорк её портит.
На этом, пожалуй, и остановимся. Давно уже пора начинать наш рассказ.
***
Сентябрьским днем она отказалась от приглашения в театр ради чашки чая в компании юной миссис Артур Элкинс, с которой когда-то делила комнату в школьном общежитии.
– Хотелось бы мне, – сказала Майра, когда они уселись за изящный столик, – быть сеньоритой, или мадмуазель, или кем-то в этом роде. Подумать только! После выхода в свет только и остается, что выйти замуж, да и на покой!
Лейла Элкинс уже сталкивалась с подобным томлением духа.
– Да, действительно, – холодно ответила она. – Так и сделай!
– Лейла, мне кажется, что я уже не способна увлечься,– сказала Майра, подавшись вперед. – Я так много флиртовала, что теперь, целуясь с мужчиной, сразу же думаю, скоро ли он мне надоест? Никаких таких сильных чувств, как раньше!
– А сколько тебе лет, Майра?
– Прошлой весной исполнилось двадцать один.
– Что ж, – самодовольно сказала Лейла, – прими от меня совет: не выходи замуж, пока тебе окончательно не наскучит флирт! Ты же понимаешь, как много ты теряешь?
– Пока не наскучит?! Да я уже по горло сыта своим бессмысленным существованием! Как это ни смешно, Лейла, но я чувствую себя какой-то древней развалиной! Прошлой весной в Нью-Хейвене со мной танцевали мужчины, которые выглядели, как мальчишки; и в гардеробной я случайно услышала, одна девушка сказала: «Это же Майра Харпер! Она сюда уже восемь лет катается». Конечно, года на три она обсчиталась, но всё же это вызвало у меня легкую календарную грусть.
– Мы с тобой впервые ездили на бал, когда нам было по шестнадцать лет – пять лет назад.
– Боже мой! – вздохнула Майра. – А теперь меня уже некоторые ребята боятся! Так жалко! Да ещё и самые симпатичные… Один вот по выходным три недели подряд ездил ко мне аж из Морристауна, и вдруг – как черт от ладана! Какой-то добрый приятель нашептал ему, что в этом году я активно ищу мужа, и он испугался, что всё зайдет слишком далеко!
– Ну, ты ведь и правда в активном поиске и хочешь замуж, разве не так?
– Думаю, да… В некотором смысле. – Майра умолкла и осторожно огляделась вокруг. – Ты знакома с Ноулетоном Уитни? Знаешь, он изумительно выглядит, а отец у него, говорят, стоит целое состояние! Когда нас представляли, я заметила – он вздрогнул, услышав моё имя, и тут же стушевался – но, Лейла, дорогая, я же отнюдь не древняя и не невзрачная, правда?
– Конечно, правда! – рассмеялась Лейла. – И мой тебе совет: выбирай лучшее из того, что есть – выбирай мужчину, у которого есть всё, что тебе нужно, в плане ума, внешности, положения в обществе и денег; затем приложи все силы, чтобы его захватить – ну, как раньше, у нас с тобой ведь всё всегда получалось! И когда он станет твоим, не говори себе: «Ах, но он не умеет петь, как Билли!», или «Эх, ему бы ещё поучиться играть в гольф». Нельзя получить всё и сразу. Закрой глаза, отключи чувство юмора, а когда выйдешь замуж, всё покажется тебе уже в ином свете, и ты будешь очень счастлива.
– Да, – рассеяно сказала Майра. – Такой совет я уже слышала.
– Легко быть романтиком, когда тебе восемнадцать! – подчеркнула Лейла. – Но через пять лет вся твоя романтика улетучивается, как дым!
– Мне было так хорошо, – вздохнула Майра. – Такие симпатичные парни были рядом со мной! Сказать по правде, я уже решила, за кем мне приударить.
– И за кем же?
– За Ноулетоном Уитни. Можешь мне поверить: может, я и выгляжу несколько пресыщенной, но я всё ещё могу заполучить любого, кого только захочу!
– А ты его и правда хочешь?
– Да. Если кого и хочу, так только кого-нибудь вроде него! Он сногсшибательный, и застенчивый… Очень милый и застенчивый… И ещё, говорят, у них потрясающее имение в округе Вестчестер!
Лейла допила чай и бросила взгляд на свои наручные часики.
– Мне пора бежать, дорогая!
Обе встали и, неторопливо выйдя на Парк-авеню, поймали такси.
– Я ужасно рада за тебя, Майра; я знаю, что ты будешь очень счастлива!
Майра обошла небольшую лужицу на асфальте и, подойдя к такси, задержалась на подножке авто, балансируя, словно балерина.
– Пока, Лейла! Увидимся!
– До свидания, Майра. Удачи тебе!
И, хорошо зная Майру, Лейла подумала, что в данном случае последнее пожелание было излишним.
II
Главным образом именно поэтому в пятницу вечером шесть недель спустя Ноулетон Уитни заплатил таксисту семь долларов десять центов и, в смешанных чувствах, остановился рядом с Майрой на лестнице отеля «Билтмор».
Под внешней, безумно счастливой оболочкой его разума, постепенно зрел тяжкий испуг от того, что он натворил. Ведь это он сам, защищаемый уже с первого курса Гарварда от ловушек очаровательных охотниц за состояниями, он самый, кого – с его молчаливого согласия – удалось буквально за загривок оттащить от нескольких юных и милых созданий, сейчас воспользовался отлучкой родителей на запад страны и умудрился так запутаться в силках, что теперь было сложно сказать, где силки, а где – он!
День прошёл, как во сне: в ноябрьских сумерках после дневного спектакля они с Майрой смотрели на городскую толпу из романтического уединения кэба – что за удивительный экипаж! – и вот они уже сидят за чаем в «Ритце», и её белая рука лежит на темной ручке соседнего кресла, внезапно звучат торопливые сбивчивые слова… Затем они едут в ювелирный магазин, потом – безумный ужин в каком-то маленьком итальянском ресторанчике, где на обороте меню он написал: «Ты?» и передал его ей, а она подписала снизу вечно-чудесное: «Ты же знаешь, что да!». А вот и день подходит к концу, и они стоят на лестнице у «Билтмора».
– Скажи! – шепнула Майра ему на ухо.
Он сказал. Ах, Майра, как много воспоминаний, должно быть, пронеслось в твоей памяти в этот момент!
– Я так счастлива, милый! – нежно сказала она.
– Нет! Это я счастлив! Ты же знаешь… Майра…
– Знаю!
– Навсегда?
– Навсегда! Смотри, что у меня есть! – и она поднесла к губам новое кольцо с бриллиантом. О, Майра знала, что следует делать в таких случаях!
– Спокойной ночи!
– Спокойной ночи! Спокойной ночи…
Словно призрачная фея в мерцающем розовом платье, она легко взбежала по широким ступеням; её щеки горели, когда она вызывала лифт.
Через две недели она получила от него телеграмму, которой он сообщал, что родители вернулись с запада и приглашают её на недельку в гости в своё имение в округе Вестчестер. Майра телеграфировала время прибытия поезда, купила три новых вечерних платья, и принялась паковать дорожный сундук.
Она приехала холодным ноябрьским вечером; сойдя с поезда в густых сумерках, она слегка поёжилась от холода и поискала взглядом Ноулетона. Какое-то время на платформе было много народу, все возвращались из города – слышалась разноголосица приветствий жен и семейных шоферов, затем раздалось громкое ворчание лимузинов, сдававших назад, разворачивавшихся и отъезжавших от станции. А затем – она и опомниться не успела – платформа опустела, и вокруг не осталось ни одного роскошного автомобиля. Должно быть, Ноулетон перепутал поезд!
С едва слышным: «Черт возьми!» она пошла к возведенному в елизаветинскую эпоху зданию станции, чтобы позвонить по телефону, но тут какая-то грязная и неряшливо одетая личность, приподнявшая в качестве приветствия свою видавшую виды фуражку, обратилась к ней надтреснутым и ворчливым голосом:
– Это вы мисс Харпер?
– Да, – сильно удивившись, ответила она. Неужели эта немыслимая личность могла быть шофером?
– Шофер приболел, – продолжала личность пронзительным ноющим тоном. – Я его сын!
Майра открыла от изумления рот.
– Вы про шофера мистера Уитни?
– Да! Как война началась, так он оставил только одного шофера. Экономит изо всех сил, чистый Гувер! – Он нервно потоптался и хлопнул в ладоши, облачённые в огромные краги. – Ну да ладно, чего тут на холоде стоять, болтать-то? Давайте ваш саквояж.
Потеряв от изумления дар речи, но ничуть не обескураженная, Майра последовала за своим провожатым до самого конца платформы. Напрасно она искала глазами лимузин – его там не было. Но долго удивляться ей не пришлось, потому что личность направилась прямо к видавшей виды машинке-развалюхе, в кабину которой и был помещён её саквояж.
– Лимузин поломался, – пояснил он. – Придется ехать на этом, или пешком.
Он открыл для неё переднюю дверь и кивнул.
– Залезайте!
– Если вы не возражаете, я, пожалуй, сяду сзади!
– Да как хотите, – фыркнул он, открыв заднюю дверь. – Я просто подумал, что дорожный сундук, небось, по дороге станет болтаться туда-сюда на сиденье, вы и разнервничаетесь.
– Какой ещё сундук?
– Ну, ваш.
– Ах, а разве мистер Уитни… Разве нельзя сделать две поездки?
Он упрямо покачал головой.
– Не разрешает! С тех пор, как началась война. Богатые должны подавать пример, вот что мистер Уитни твердит. Давайте-ка квитанцию на багаж.
Когда он удалился, Майра безуспешно попыталась представить себе шофера, у которого мог бы быть такой сын. После загадочной перепалки с багажным агентом человек вернулся, отчаянно задыхаясь, таща на спине дорожный сундук. Водрузив его на заднее сиденье, он вскарабкался за руль впереди, рядом с ней.
Было уже совсем темно, когда они свернули с дороги и по длинной тенистой аллее подъехали к особняку семейства Уитни, освещенные окна которого отбрасывали большие пятна веселого желтоватого света на гравий, лужайку и деревья. Даже сейчас было видно, что дом очень красивый; в его неясных контурах угадывались черты колониального стиля Джорджии, а по обеим сторонам от дома были разбросаны обширные тенистые парки. Машина, дернувшись, остановилась перед квадратными каменными воротами особняка, шоферский сын выкарабкался из машины вслед за Майрой и распахнул дверь дома.
– Заходите! – фыркнул он; она переступила через порог и услышала, как он тихо затворил за ней дверь, оставшись снаружи вместе с темнотой.
Майра огляделась. Она находилась в обширном мрачном холле, обшитом на английский манер дубовыми панелями и освещавшемся тусклыми, полускрытыми плафонами, светильниками, напоминавшими светящихся желтых черепах, развешанных на равных расстояниях по стенам. Прямо перед ней была широкая лестница, по бокам которой было несколько дверей; вокруг не слышалось ни звука, никого не было видно, а с темно-малинового ковра, казалось, поднималась вверх напряженная неподвижность.
Так она простояла, должно быть, целую минуту, пока не почувствовала на себе чей-то взгляд; она заставила себя непринужденно повернуться.
В нескольких ярдах, вопросительно глядя на неё, стоял лысый, чисто выбритый коротышка с желтоватым лицом, наряженный в опрятный сюртук и белые гетры. На вид ему было лет пятьдесят, но ему не нужно было даже двигаться, чтобы ей в глаза бросилась распространяемая им вокруг себя забавная резвость – сама его поза говорила о том, что она вот-вот сменится, пусть даже он её только что принял. Миниатюрные ручки, ножки и причудливый изгиб бровей делали его похожим на проказника-эльфа, и у неё тут же возникло смутное мимолетное чувство, что когда-то давно она его уже где-то видела.
Мгновение они молча смотрели друг на друга; затем она чуть покраснела, и ей захотелось откашляться.
– Вы, должно быть, мистер Уитни? – она чуть улыбнулась и сделала по направлению к нему шажок. – Меня зовут Майра Харпер!
Ещё мгновение он молчал и не двигался, и Майра подумала, что он, должно быть, глуховат; затем, словно механический паяц, он дернулся, будто кто-то нажал кнопку и вдохнул в него душу.
– Ах, разумеется… Естественно! Я знаю… О, да! – взволнованным пронзительным голоском эльфа воскликнул он; встав на цыпочки в порыве едва сдерживаемого энтузиазма, он одарил её худосочной улыбкой и засеменил по темному ковру.
Она, как и подобало, залилась румянцем.
– Ужасно мило с вашей…
– Ах! – продолжал он. – Вы, должно быть, устали? Ужасная, неровная и грязная дорога, я знаю! Вы устали; вас, без сомнений, мучают голод и жажда! – Он с негодованием посмотрел вокруг. – Слуги в этом доме прямо-таки ужасно небрежны!
Майра не знала, что на это можно было сказать, и промолчала. Отвлекшись на мгновение, мистер Уитни с присущей ему буйной энергией пробежал по ковру и нажал кнопку; затем, словно танцуя, он опять оказался рядом с ней, слегка пренебрежительно всплескивая руками.
– Одну минуточку! – затараторил он. – Шестьдесят секундочек, не больше! Сейчас, вот!
Он резко бросился к стене и с некоторым усилием приподнял огромный резной стул в стиле Людовика Четырнадцатого, аккуратно вынес его на самую середину ковра и там поставил.
– Прошу вас, присядьте! Присаживайтесь! Я вам сейчас что-нибудь принесу. Всего шестьдесят секунд, и я вернусь!
Она стала отказываться, но он продолжал повторять: «Присаживайтесь!» таким обиженным и одновременно исполненным надежды тоном, что Майре пришлось сесть на стул. Хозяин дома тут же удалился.
Она просидела пять минут, чувствуя, как ей овладевает подавленность. Ещё никогда ей не оказывали столь странного приёма. Хотя где-то она читала, что Ладлоу Уитни считается одной из самых эксцентричных фигур мира финансов, она не ожидала встретить похожего на эльфа коротышку с желтоватым лицом, да ещё и перемещавшегося исключительно вприпрыжку – это всё нанесло удар её чувству формы. Хорошо бы он привёл Ноулетона! Она сидела и безостановочно сплетала-расплетала пальцы.
Услышав резкий кашель сбоку, она нервно вздрогнула. Вернулся мистер Уитни. В одной руке он нёс стакан молока, в другой – синюю кухонную плошку, доверху наполненную черствыми гренками в виде кубиков, которые обычно кладут в супы.
– Проголодались с дороги? – сочувственным тоном воскликнул он. – Бедная девочка, ах, бедная девчушка – умирает с голоду! – Последнее слово он произнёс с таким напором, что даже молоко слегка расплескалось.
Майра покорно приняла угощение. Есть ей не хотелось, но на поиски этой еды он потратил десять минут, и поэтому отказываться было бы невежливо. Она робко пригубила молоко и съела одну гренку, пытаясь придумать, что бы такое сказать? Но эту проблему за неё решил мистер Уитни, удалившись вновь – на этот раз он ускакал по широкой лестнице, преодолевая сразу по четыре ступеньки; лишь на мгновение в полутьме наверху сверкнул его лысый затылок.
Время шло. Майра разрывалась между негодованием и замешательством: почему она должна восседать на огромном неудобном стуле посреди холла и грызть гренки? Где это видано – так принимать в гостях невесту сына?
Её сердце облегченно дрогнуло, когда с лестницы донеслось знакомое насвистывание. Наконец-то, Ноулетон! Увидев её, он разинул от изумления рот.
– Майра?
Она аккуратно поставила плошку и стакан на ковер и с улыбкой встала со стула.
– Вот это да! – воскликнул он. – А мне даже не сказали, что ты приехала!
– А я тут с твоим папой знакомлюсь…
– Батюшки! Он, наверное, убежал наверх и забыл! Он что, угощал тебя вот этим? А что же ты ему не сказала, что не хочешь?
– Ну… Я не знаю…
– Милая, не обращай на папу внимания. Он рассеянный и в некотором роде оригинал, но ты к нему привыкнешь.
Он нажал кнопку; появился дворецкий.
– Проводите мисс Харпер в комнату, распорядитесь, чтобы принесли её багаж – если его ещё не принесли. – Он повернулся к Майре. – Милая, как жаль, что я не знал, что ты уже приехала! Давно ты здесь?
– Ах, да всего пару минут…
Минут было, вообще-то, двадцать с лишним, но зачем ему об этом говорить? Тем не менее, у неё возникло какое-то странное нехорошее чувство.
Через полчаса, когда она застегивала последний крючок на своём вечернем платье, в дверь постучали.
– Майра, это я, Ноулетон! Если ты уже готова, давай перед ужином заглянем на минутку к маме?
Бросив последний довольный взгляд на своё отражение в зеркале, она выключила в комнате свет и вышла в коридор. Он повёл её по центральной галерее, коридор от которой вел в другое крыло дома; у одной из дверей они остановились, он постучался, и ввёл Майру в самую странную комнату, которую она когда-либо видела.
Помещение представляло собой обширный роскошный будуар, обшитый, как и холл внизу, на английский манер дубовыми панелями; несколько ламп заливало всё вокруг спокойным оранжевым светом, размывая очертания предметов в комнате, словно янтарная дымка. В огромном кресле с пестрой шелковой обивкой, высоко на подушках, возлежала весьма крепкая на вид пожилая дама с ярко-седыми волосами и тяжеловесными чертами; казалось, что она там находится уже очень-очень много лет. Она сонно покоилась на подушках, полузакрыв глаза; под черным халатом вздымался и опадал огромный бюст.
Однако в комнате было нечто ещё более замечательное, чем эта дама, так что взгляд Майры скользнул по ней лишь мельком – так сильно захватило её воображение кое-что другое. На ковре, на стульях и на диванах, на огромной постели с балдахином и на мягком коврике из ангорской шерсти перед камином сидело, лежало и спало множество белых пуделей. Их было почти две дюжины – завитая шерсть падала челками на мечтательные собачьи глаза, на шеях были повязаны широкие желтые банты. Когда вошли Майра и Ноулетон, собак охватило волнение; двадцать один черный мокрый нос взмыл вверх, двадцать одна миниатюрная глотка принялась издавать отрывистый шумный лай, и в комнате воцарился такой гам, что Майра от неожиданности сделала шаг назад.
От шума сонные глаза толстой дамы дрогнули и открылись; низким хриплым голосом, который сам по себе до странности напоминал лай, она отрывисто скомандовала: «Прекратить этот гам!», и собачий галдёж тут же стих. Сидевшие у камина два-три пуделя с блестящими глазами укоризненно переглянулись, негромко поворчали и улеглись, слившись с белоснежным ковриком из ангорской шерсти. Взъерошенный шарик на коленях у дамы уткнулся носом в изгиб локтя, и опять закрыл глаза. Если бы не комки белой шерсти, разбросанные по комнате, Майра могла бы решить, что всё это ей просто почудилось.
– Мама! – произнёс Ноулетон, выдержав паузу. – Это Майра!
С губ дамы упало лишь одно хриплое слово:
– Майра?
– Она приехала к нам в гости, я тебе рассказывал…
Миссис Уитни подняла пухлую руку и устало провела ладонью по лбу.
– Дитя моё! – сказала она, и Майра вздрогнула, потому что голос вновь напомнил ей низкое собачье ворчание. – Ты хочешь выйти замуж за моего сына, Ноулетона?
Майре показалось, что этим вопросом прицеп ставится впереди авто, но всё же утвердительно кивнула в ответ.
– Да, миссис Уитни.
– Сколько тебе лет? – резко спросила дама.
– Мне двадцать один, миссис Уитни.
– Н-да… Ты родом из Кливленда? – это она уже практически пролаяла.
– Да, миссис Уитни.
– О!
Майра не была уверена, относилось ли последнее восклицание к разговору или это был просто стон – поэтому решила ничего не отвечать.
– Вы уж меня простите, я внизу почти не бываю, – продолжала миссис Уитни. – Когда мы здесь живем, я редко покидаю эту комнату и моих милых пёсиков!
Майра кивнула; с её губ вот-вот готов был сорваться вежливый вопрос о здоровье, но она вовремя поймала предостерегающий взгляд Ноулетона и тут же прикусила язык.
– Что ж, – произнесла миссис Уитни; её тон подразумевал, что разговор окончен. – Мне кажется, что вы – весьма милая девушка. Заходите ещё!
– Доброй ночи, мама! – сказал Ноулетон.
– Доброй! – сонно пролаяла миссис Уитни, и её глаза стали постепенно закрываться, а голова вновь упала обратно в подушки.
Ноулетон открыл дверь, и Майра, чувствуя себя слегка озадаченной, вышла из комнаты. Идя по коридору, они услышали у себя за спиной взрыв яростного лая; шум закрываемой двери вновь пробудил пуделей ото сна.
Спустившись на первый этаж, они обнаружили, что мистер Уитни уже сидит за накрытым к ужину столом.
– Просто очаровательно! Истинное наслаждение! – нервно улыбаясь, воскликнул он. – Одна большая семья, и вы, милая моя – её главное украшение!
Майра улыбнулась, Ноулетон нахмурился, а мистер Уитни захихикал.
– Мы живем здесь в одиночестве, – продолжил он, – почти что в уединении – лишь мы втроем… И мы ждём, что вы принесете сюда солнечный свет и тепло, присущий вам блеск и цветение юности! Это будет просто восхитительно! Вы поёте?
– Ну… Да… То есть, немного…
Он с энтузиазмом захлопал в ладоши.
– Потрясающе! Великолепно! И что вы предпочитаете? Оперу? Романсы? Легкий жанр?
– Ну, в основном, легкий жанр…
– Прекрасно! Я лично тоже предпочитаю легкий жанр. Кстати, сегодня вечером у нас будут танцы!
– Папа! – угрюмо произнёс Ноулетон. – Ты что, взял и пригласил к нам толпу гостей?
– Я попросил Монро пригласить буквально несколько человек, соседей, – объяснил он Майре. – У нас тут все живут очень дружно; мы постоянно устраиваем небольшие неформальные приемы. Ах, это ведь просто восхитительно!
Майра поймала взгляд Ноулетона и взглядом выразила сочувствие. Было очевидно, что этот первый вечер ему хотелось бы провести с ней наедине, и новость о гостях выбила его из колеи.
– Я представлю им Майру, – продолжал отец. – Хочу, чтобы они увидели, сколь восхитительное украшение появилось в нашем скромном домике!
– Отец, – вдруг сказал Ноулетон, – конечно же, со временем мы с Майрой пожелаем жить здесь, вместе с тобой и с мамой, но первые два-три года, как мне кажется, нам лучше всего будет пожить в Нью-Йорке!
Раздался грохот. Мистер Уитни сгреб пальцами скатерть, и лежавшие рядом с ним серебряные столовые приборы звенящей кучей грохнулись на пол.
– Глупости! – в ярости воскликнул он, грозно помахав своим коротеньким пальчиком сыну. – Ты говоришь глупости! Вы будете жить здесь, понятно? Здесь! Что за дом без детей?
– Но, отец…
Разволновавшись, мистер Уитни вскочил; его желтоватое лицо покрылось неестественным румянцем.
– Тишина! – взвизгнул он. – Если ты рассчитываешь на какую-либо помощь с моей стороны, то получить её ты сможешь лишь под крышей моего дома – и нигде больше! Ясно? А что касается вас, моя изысканная юная леди, – продолжил он, махнув трясущимся пальчиком в сторону Майры, – то вам следует запомнить, что вы будете жить здесь и только здесь! Наша семья живет в этом доме, и так будет и впредь!
Он на мгновение замер, встав на цыпочки, бросая гневные взгляды то на неё, то него, а затем внезапно развернулся и поспешно покинул комнату.
– Да-а-а… – изумлённо выдохнула Майра, повернувшись к Ноулетону. – И кто бы мог подумать?
III
Через несколько часов она добралась до кровати, не чуя под собой ног; её терзали досада и тревога. Наверняка она знала одно: она не будет жить в этом доме! Как угодно, но Ноулетону придется убедить отца снять для них квартиру в городе. Коротышка с желтоватым лицом действовал ей на нервы; она не сомневалась, что собаки миссис Уитни теперь ещё долго будут сниться ей по ночам; небрежные манеры шофера, дворецкого, горничных и даже гостей никак не вязались с её представлениями о жизни в богатом поместье.
В лёгкой дремоте она пролежала почти час; а затем из соседней комнаты вдруг раздался резкий крик, и она, вздрогнув, почти совсем проснулась. Села в кровати в кровати и прислушалась; минуту спустя крик повторился. Больше всего он напоминал плач усталого ребёнка, который тут же приглушили, прикрыв ему рукой рот. В окружающей тьме и тишине изумление понемногу сменилось беспокойством. Она подождала, не повторится ли плач; но, сколько она ни напрягала свой слух, в ушах лишь звенело напряженное пружинящее безмолвие трех утра. Она подумала о Ноулетоне; его спальня была в другом крыле особняка, рядом с комнатой матери. Здесь, выходит, была только она одна – или не одна?
Чуть приоткрыв рот, она вновь легла и стала прислушиваться. С детских лет она не боялась темноты, но чье-то нежданное присутствие в соседней комнате её испугало, заставив воображение перебирать кучу страшных историй, которыми она иногда убивала долгие вечера.
Услышав, что часы пробили четыре, она обнаружила, что очень устала. На сцену её воображения медленно опустился занавес; повернувшись на бок, она почти сразу же уснула.
Наутро, гуляя с Ноулетоном среди сияющих морозным инеем кустов опустевшего парка, она почувствовала легкость в сердце и удивилась, с чего это ночью её вдруг одолела тоска? Наверное, любая семья покажется странной, когда приезжаешь в гости впервые и видишь незнакомых людей в столь интимной обстановке. Но твердое намерение сделать так, чтобы они с Ноулетоном жили где угодно, лишь бы рядом не было белых пёсиков и прыгучего коротышки, никуда не исчезло. А уж если всё общество округа Уэстчестер состоит сплошь из чопорных типажей вроде тех, что почтили своим присутствием танцы накануне…
– Моя родня, – сказал Ноулетон, – должно быть, выглядит не совсем обычной. Думаю, я вырос в довольно странной атмосфере, но мама совершенно нормальна, если не считать её склонность держать дома пуделей в неимоверных количествах, а папа, несмотря на всю свою эксцентричность, занимает очень прочное положение на Уолл-стрит.
– Ноулетон, – внезапно спросила она, – а кто живет в комнате рядом с моей?
Неужели он вздрогнул и слегка покраснел? Или это ей показалось?
– Я спрашиваю, – неторопливо продолжала она, – потому что практически уверена, что слышала, как ночью там кто-то плакал. Было похоже на плач ребёнка, Ноулетон!
– Но там никого нет! – решительно ответил он. – Тебе показалось; или ты что-то не то скушала? А может, какая-нибудь горничная захворала?
Закончив на этом, он тут же сменил тему разговора.
День пролетел быстро. Мистер Уитни за обедом, кажется, совсем забыл, в каком настроении завершился для него вчерашний вечер; он, как и всегда, был исполнен нервной восторженности; глядя на него, Майра вновь подумала, что где-то она его уже видела. Вместе с Ноулетоном она опять навестила миссис Уитни – и вноь пудели тревожно зашумели, разлаялись, и вновь их резко унял хрипловатый гортанный голос. Беседа была краткой, отдающей ароматом застенка святой инквизиции. Она, как и предыдущая, окончилась смыканием сонных век дамы и прощальной песнью в исполнении собак.
Ближе к вечеру она узнала, что мистер Уитни со свойственным ему напором умудрился прямо сегодня организовать вечерний нeформальный концерт для соседей. В танцевальном зале водрузили сцену, и Майра уселась в первом ряду, рядом с Ноулетоном, с любопытством наблюдая за действом. Сначала пели две тощие высокомерные дамы; какой-то мужчина продемонстрировал древние, как мир, карточные фокусы; некая девица показывала пародии; затем, к изумлению Майры, на сцене появился сам мистер Уитни и довольно лихо сплясал чечётку. Было что-то невыразимо жуткое в том, как с мрачной торжественностью порхали взад-вперед по сцене коротенькие ножки знаменитого финансиста. Но танцевал он отлично, с легкой и непринуждённой грацией, и сорвал шквал аплодисментов.
В полумраке зала к Майре вдруг обратилась сидевшая слева дама.
– Мистер Уитни просил вам передать, что хотел бы пригласить вас за кулисы!
Недоумевая, Майра встала и поднялась по боковой лестнице, которая вела за сцену. Там её уже поджидал суетливый хозяин дома.
– Ага! – захихикал он. – Великолепно!
Он протянул ей руку, и она с недоумением её приняла. Не дав ей времени сообразить, что за этим последует, он тут же повёл её – точнее, почти что потащил – на сцену. Они оказались под лучами прожекторов, и в зале стих шум разговоров. Прямо на неё из мрака глядели неровные пятна мертвенно-бледных лиц, и она почувствовала, как у неё краснеют уши, пока мистер Уитни готовился говорить.
– Дамы и господа! – начал он. – Большинство из вас уже знакомо с мисс Майрой Харпер. Вы уже имели честь быть ей представленными вчера. Она – прелестная девушка, уверяю вас! Кому это знать, как не мне! Она намеревается стать женой моего сына!
Он сделал паузу, покивал головой и принялся хлопать в ладоши. Публика тут же подхватила аплодисменты, и Майра оцепенела от ужаса – ей ещё никогда не приходилось испытывать такого смущения.
Писклявый голосок продолжал:
– Мисс Харпер не только красива, но и талантлива. Вчера она призналась мне, что любит петь! Я спросил, что она предпочитает: оперу, романс или же лёгкий жанр? И она призналась, что больше всего её привлекает последнее! И сейчас мисс Харпер исполнит для нас песню в легком жанре!
И вот Майра уже стоит на сцене одна, застыв от смущения. Ей почудилось, что на лицах сидящих в первом ряду читаются критическое ожидание, скука и ироническое осуждение. Вот уж, действительно, ярчайший пример дурного тона – взять и поставить неподготовленного гостя в такую вот ситуацию!
В повисшей тишине она хотела было сказать пару слов о том, что мистер Уитни не совсем верно её понял, но тут на помощь ей пришёл гнев. Она вскинула голову, и сидевшие в первом ряду заметили, как она резко поджала губы.
Подойдя к краю сцены, она коротко спросила у дирижера оркестра:
– У вас есть ноты «Помани меня косточкой»?
– Так, посмотрим… Да, есть!
– Отлично. Поехали!
Она торопливо просмотрела слова песни, которую совершенно случайно, от скуки, разучила прошлым летом, будучи у кого-то в гостях. Возможно, это была не та песня, с которой она бы хотела впервые появиться на публике, но выбора не было. Она лучезарно улыбнулась, кивнула дирижеру, и запела негромким чистым альтом.
По ходу песни ею всё больше и больше овладевало шутливо-ироничное настроение – и ещё желание показать, что и она хороша ничуть не меньше, чем предыдущие артисты. И она постаралась! Каждое сленговое слово текста она пропевала с ист-сайдским ворчанием; она станцевала рэгтайм, она показала шимми, она изобразила даже фокстрот, который выучила, принимая участие в каком-то любительском мюзикле. В порыве вдохновения она закончила номер, как Эл Джонсон – стоя на коленях и протянув руки к публике в синкопированной мольбе.
Затем она встала, поклонилась и ушла со сцены.
Мгновение висела тишина, словно в холодном склепе; затем несколько человек вяло и небрежно похлопали в ладоши, а через секунду и эти аплодисменты стихли.
«Боже мой! – подумала Майра. – Неужели я так плохо выступила? Или я их шокировала?»
Однако мистер Уитни выглядел вполне довольным. Он ждал её у выхода со сцены; он сразу же с энтузиазмом стал жать ей руку.
– Просто чудесно! – захлебывался он. – Вы – великолепная актрисочка, вы займете чрезвычайно важное место в нашей домашней труппе! Не желаете ли выйти на бис?
– Нет! – резко ответила Майра и отвернулась.
В тёмном углу она подождала, пока не разойдется публика. Сейчас она злилась и не могла смотреть им в глаза – ведь они её не приняли!
Когда танцевальный зал опустел, она медленно поднялась по лестнице; в темном коридоре она натолкнулась на занятых горячей перепалкой Ноулетона и мистера Уитни.
Как только они её увидели, спор тут же прекратился; оба внимательно на неё посмотрели.
– Майра! – произнёс мистер Уитни. – Ноулетон хочет с тобой поговорить!
– Отец, прошу тебя… – с надрывом перебил его Ноулетон.
– Молчать! – воскликнул отец, запальчиво возвысив голос. – Ты сделаешь то, что должен – и немедленно!
Ноулетон бросил на него ещё один умоляющий взгляд, но мистер Уитни лишь с напряжением покачал головой, развернулся и удалился по лестнице, словно призрак.
Ноулетон на мгновение застыл, затем взял её за руку и с выражением упрямой решимости повёл к комнате в дальнем конце коридора. Они вошли в дверь; желтый свет из коридора упал на пол обширного темного помещения. На стенах виднелись какие-то большие прямоугольники; она подумала, что это, должно быть, рамы. Ноулетон нажал на кнопку, вдохнув жизнь в сорок портретов: показались кавалеры давно минувшей колониальной эпохи, дамы в широкополых, как у Гейнсборо, шляпах, толстые дамы в высоких накрахмаленных воротниках, со спокойно сложенными руками.
Она вопросительно повернулась к Ноулетону, а он повёл её вперед, к ряду висевших сбоку картин.
– Майра! – медленно и болезненно сказал он. – Я должен тебе кое о чём рассказать. Здесь, – он указал рукой на картины, – портреты моих предков.
Картин было семь; три женщины, три мужчины; все портреты были написаны ещё до Гражданской войны. Одна картина, в середине, была скрыта завесой из малинового бархата.
– Возможно, сейчас тебе будет смешно, – всё так же размеренно продолжал Ноулетон, – но в этой раме находится портрет моей прабабки.
Он протянул руку и потянул за короткий шёлковый шнур; завеса разошлась, открыв портрет одетой в европейское платье китаянки.
– Видишь ли, мой прадед занимался импортом чая в Австралию, и свою будущую жену он встретил в Гонконге.
У Майры закружилась голова. Она вдруг припомнила желтоватый цвет лица мистера Уитни, его характерные брови, миниатюрные кисти рук и стопы; ей тут же припомнилось всё, что она слышала об ужасном парадоксе атавизма, проявляющемся через несколько поколений… О китайских младенцах… А затем её окончательно накрыла волна ужаса – она вспомнила приглушенный крик в ночи! У неё захватило дыхание, колени подогнулись, и она стала медленно оседать прямо на пол.
Ноулетон тут же её подхватил.
– Милая, милая! – воскликнул он. – Не надо было тебе рассказывать! Я не должен был тебе рассказывать!
Не успел он договорить, как Майра уже окончательно и бесповоротно поняла, что никогда не сможет выйти за него замуж; как только эта мысль утвердилась у неё в голове, она бросила на него дикий, исполненный жалости взгляд, и впервые в жизни упала в обморок.
IV
Она пришла в себя, лежа в постели. Включив ночник, она увидела, что одежда аккуратно сложена рядом – видимо, её раздевала и укладывала горничная. С минуту она просто лежала, слушая, как часы в коридоре бьют второй час; затем её взвинченные нервы в ужасе дрогнули, потому что до неё вновь донесся детский плач из соседней комнаты. Она вдруг почувствовала, как бесконечно долго ещё до утра… Рядом с ней таился какой-то мрачный секрет: её лихорадочное воображение нарисовало маленького китайчонка, которого держали там, в полумраке…
В приступе паники она надела халат, распахнула дверь и поспешила по коридору к комнате Ноулетона. В другом крыле особняка было темно; она открыла дверь и при слабом свете из холла увидела, что постель пуста – сегодня в ней явно никто не спал. Её испуг усилился. Что могло помешать ему уснуть в столь поздний час? Она направилась к комнате миссис Уитни, но вспомнила о собаках и своих голых коленках, удрученно вздохнула и прошла мимо.
И вдруг она увидела, что чуть дальше по коридору из приоткрытой двери льется свет, и доносится голос Ноулетона! Слегка покраснев от радости, она бросилась туда. Когда до двери оставался лишь фут, она обнаружила, что можно заглянуть внутрь – но, едва бросив взгляд в щель, она тут же утратила всякое желание заходить.
Перед камином стоял Ноулетон, склонив голову и всем своим видом выражая уныние; в углу, положив ноги на стол, в одной рубашке сидел мистер Уитни, очень тихий и спокойный, с видимым удовольствием покуривая большую черную трубку. На столе восседала почти что миссис Уитни – точнее, это и была миссис Уитни, но без волос. Из знакомого огромного бюста торчала лысая голова с лицом миссис Уитни; на щеках выступала щетина, изо рта торчала толстая черная сигара, которой она с явным удовольствием затягивалась.
– Тысяча? – простонал Ноулетон, словно бы отвечая на вопрос. – Лучше сказать, две с половиной – это гораздо ближе к истине! Мне сегодня из «Грехемской конуры» прислали счет за пуделей! Хотят стрясти с меня две сотни и ещё заявляют, что заберут собак прямо завтра!
– Ну, что ж, – низким баритоном заявил миссис Уитни, – пусть забирают! Нам они больше не понадобятся.
– Если бы только это! – хмуро продолжал Ноулетон. – А если прибавить твой гонорар, да ещё гонорар Эпплтона, и гонорар того парня, который изображал шофёра, и ещё семьдесят человек массовки на два вечера, да оркестр – выйдет почти тысяча двести! А ещё ведь надо заплатить за прокат костюмов, и за этот проклятый китайский портрет, да ещё отступные слугам, чтоб помалкивали! Господи! Мне же ещё месяц, наверное, будут слать счета то за одно, то за другое!
– Ну-ну-ну, – сказал Эпплтон, – я тебя умоляю, соберись! Дело надо довести до конца. Даю тебе честное слово: уже завтра к полудню ноги этой девицы не будет в твоем доме!
Ноулетон рухнул на стул и обхватил голову руками.
– О-о-о!
– Соберись с силами! Назад пути нет. Тогда, в коридоре, мне показалось, что тебе уже не хочется разыгрывать нашу китайскую линию?
– Да! Этот концерт… Для меня это было уж слишком, – тяжело вздохнул Ноулетон. – Ни одна девушка не заслуживает такой подлости – а ведь она, черт возьми, еще и смогла так достойно выйти из этого положения!
– Ну, а куда же ей было деваться? – цинично заметил миссис Уитни.
– Ах, Келли, видел бы ты, как она посмотрела на меня перед тем, как упала в обморок у портрета! Господи, я верю, что она меня любит! Ох, если бы ты только её видел!
Стоявшая за дверью Майра покраснела. Она теснее прижалась к двери, кусая губы, пока не почувствовала слегка солоноватый привкус крови.
– Если бы я только мог хоть что-нибудь сделать! – продолжал Ноулетон. – Что угодно, лишь бы всё уладилось, клянусь – я бы даже не задумался!
Келли – его торчавшая из женского халата лысая голова выглядела очень смешно – тяжелой походкой подошёл к Ноулетону и похлопал его по плечу.
– Послушай, мальчик мой! Ты просто нервничаешь. Давай-ка подумаем вот о чем: ты принял меры, чтобы выпутаться из ужасных неприятностей. Дело совершенно ясное: девчонке нужны твои деньги – она затеяла игру, но ты её победил; сам ты при этом избежал несчастного брака, а семью уберег от страданий. Разве не так, Эпплтон?
– Абсолютно верно! – решительно поддержал его Эпплтон. – И дело надо довести до конца!
– Ну, да… – печальным тоном праведника произнёс Ноулетон. – Если бы она и правда меня любила, всё это вряд ли бы на неё сильно подействовало… Не за родителей же моих она замуж собралась!
Эпплтон рассмеялся.
– А мне показалось, что мы приложили все усилия, чтобы ей стало ясно, что дело обстоит именно так!
– Ах, да замолчи ты! – с грустью воскликнул Ноулетон.
Майра заметила, как Эпплтон подмигнул Келли.
– Именно так! – сказал он. – Она же ясно показала, что ей нужны твои деньги! И в таком случае нет никаких причин, чтобы не доводить дело до конца. Смотри сам! Либо ты окончательно убеждаешься, что она тебя не любит, избавляешься от неё и остаешься свободным, как ветер; она уползает, и никогда даже не заикается о том, что тут было, и концы в воду, и твои ни о чем никогда не узнают. Либо выходит, что две с половиной тысячи выброшено на шавок, ты вступаешь в несчастный брак – девушка тебя точно возненавидит, как только обо всем узнает; ты лишаешься семьи, а возможно, тебя лишат и наследства за то, что ты на ней женился. И любой тебе скажет: это просто куча неприятностей!
– Ты прав, – печально согласился Ноулетон. – Наверное, ты прав… Но, ах! Как же она тогда на меня посмотрела! Она, наверное, сейчас лежит, не в силах уснуть, и слушает, как там плачет китайчонок…
Эпплтон встал и зевнул.
– Что ж… – начал он.
Но дальше слушать Майра не стала. Подобрав полы своего шелкового халата, в ярости и на одном дыхании она молнией пронеслась по мягкому ковру коридора в свою комнату.
– Боже мой! – воскликнула она, сжав в темноте кулаки. – О, боже мой!
V
Незадолго до рассвета Майра погрузилась в беспорядочный сон, который, как ей показалось, продолжался бесконечно. Проснулась она около семи; апатично полежала на кровати, свесив вниз руку, на которой проступили голубые линии вен. Она, протанцевавшая до рассвета не на одном балу, сейчас чувствовала себя очень усталой!
За дверью пробили часы; она нервно вздрогнула, и что-то внутри неё словно оборвалось – она перевернулась в постели и навзрыд разревелась в подушку; волосы темным нимбом разметались вокруг её головы. Она – Майра Харпер – попалась на такую дешевую и вульгарную уловку, устроенную тем, кого она считала застенчивым и добрым!
Ему не хватило смелости прийти и сказать ей правду, и он вышел на большую дорогу и нанял людей, чтобы её запугать!
Между лихорадочными всхлипами она тщетно пыталась постичь, что же должно быть в голове у того, кто так коварно всё это устроил? Её гордость не позволяла ей предположить, что план был придуман Ноулетоном. Идея, скорее всего, родилась у этого коротышки-актера, Эпплтона, или же у толстяка Келли, с его кошмарными пуделями. Это всё было словами не описать, это было просто немыслимо! Она почувствовала острый стыд.
Но в восемь утра она вышла из комнаты, и, не зайдя позавтракать, пошла в сад, и выглядела она уверенной в себе юной красавицей с холодным взором; слёзы высохли, остались лишь легкие тени под глазами. Приближалась зима; твердую землю покрывал иней, серое пасмурное небо как нельзя больше соответствовало её настроению, действуя неопределенно-успокаивающе. День подходил для раздумий, а ей как раз и нужно было поразмышлять.
Свернув за угол, она неожиданно увидела Ноулетона, сидевшего на каменной скамье в глубоком унынии; голову он уронил на руки. На нем был вчерашний костюм; было очевидно, что эту ночь он провёл без сна.
Он не заметил её, пока она не подошла совсем близко и сухая ветка не хрустнула под её каблучком – лишь тогда он устало вскинул голову. Она заметила, что прошедшая ночь перевернула у него в душе всё вверх дном: лицо было мертвенно-бледным, глаза покраснели, вспухли и выглядели смертельно усталыми. Он вскочил так, словно его вспугнули.
– Доброе утро! – спокойно произнесла Майра.
– Присаживайся! – нервно начал он. – Садись! Я хочу с тобой поговорить. Мне надо с тобой поговорить!
Майра кивнула и, сев на скамейку рядом с ним, обхватила руками колени и прикрыла глаза.
– Майра, бога ради, сжалься надо мной!
Она вопросительно на него посмотрела.
– О чём это ты?
Он издал тяжелый вздох.
– Майра, я совершил нечто ужасное – по отношению к тебе, к себе, к нам! Мне нет прощения – я совершил подлость! Наверное, я сошёл с ума!
– Ты хоть намекни, о чём ты говоришь?
– Майра… Майра! – как и все тяжелые тела, его признание в силу инерции тяжело набирало скорость. – Майра… Мистер Уитни – не мой отец!
– Ты хочешь сказать, что он тебя усыновил?
– Нет. Я хочу сказать… Ладлоу Уитни мой родной отец, но тот человек, которого ты знаешь, не Ладлоу Уитни!
– Знаю, – холодно ответила Майра. – Это актер Уоррен Эпплтон.
Ноулетон вскочил на ноги.
– Да как ты…
– Ах, – с легкостью солгала Майра, – я узнала его в первый же день! Видела его лет пять назад в «Грейпфруте из Швейцарии»…
Услышав это, Ноулетон совсем обессилел, и вяло сел обратно на скамью.
– Ты знала?
– Конечно! А что я могла поделать? Мне просто стало интересно, что тут вообще происходит?
Он с трудом попытался собраться.
– Майра, я хочу рассказать тебе всё!
– Внимательно слушаю!
– Ну, начну с мамы – с моей настоящей мамы, а не той дамы с дурацкой псарней; она не здорова, я у неё единственный ребенок… Её главной целью в жизни всегда было одно – подобрать мне подходящую партию; а подходящей она всегда считала только партию с положением в английском высшем обществе. Главнейшим разочарованием для неё стало то, что родилась не девочка, и выдать своего ребенка за титулованную особу никак не получится; вместо этого она решила затащить меня в Англию, женив на дочке или сестре какого-нибудь графа или герцога. Да что там говорить – перед тем, как оставить меня этой осенью в Нью-Йорке без присмотра, она взяла с меня обещание, что я не стану встречаться ни с одной девушкой больше, чем дважды. А я встретил тебя!
Он на мгновение умолк, и решительно продолжил:
– Ты была первой девушкой, которую мне захотелось взять в жёны. Ты меня опьянила, Майра! Я чувствовал себя так, словно ты заставила меня любить с помощью какой-то невидимой силы!
– Так и было, – пробормотала Майра.
– Первое опьянение длилось неделю; затем от мамы пришло письмо, в котором она написала, что домой вместе с ней приедет чудесная английская девушка, леди Елена Такая-Сякая. И в тот же день один человек рассказал мне, что до него дошли слухи о том, что я попался в сети к знаменитой на весь Нью-Йорк охотнице за богатыми женихами! И вот эти-то две новости чуть не свели меня с ума. Я поехал в город, чтобы увидеться с тобой и разорвать помолвку; подошёл к лестнице в «Билтморе», и смелость меня покинула. Я, как безумный, пошёл шататься по Пятой авеню, и там я встретил Келли. Я рассказал ему свою историю, и через час мы выработали этот кошмарный план. Это был его план – всё придумал он! Сработало его актерское чутье, и он заставил меня поверить, что это будет самый гуманный выход из положения!
– Договаривай! – решительно скомандовала Майра.
– Всё, как нам казалось, шло замечательно. Всё: встреча на перроне, сцена за ужином, плач в ночи, концерт – хотя это уже показалось мне слегка чересчур – до тех пор, пока… Пока… Ах, Майра, когда ты упала в обморок перед картиной и я держал тебя на руках! Ты была беспомощна, словно ребенок, я понял, что я тебя люблю! И тогда я пожалел, что мы всё это устроили, Майра!
Последовала долгая пауза; она сидела неподвижно, её руки всё также сжимали колени. А затем он разразился неистовой страстной мольбой, шедшей прямо у него из сердца.
– Майра! – воскликнул он. – Если вдруг ты найдешь в себе силы простить мне всё, что я натворил, я женюсь на тебе сразу же, как только ты этого захочешь; я пошлю к черту всю свою родню и буду любить тебя до конца жизни!
Она надолго задумалась; Ноулетон встал и принялся нервно ходить взад-вперед посреди сбросивших листья кустов, засунув руки в карманы. Его усталые глаза теперь смотрели жалостливо, с безрадостной мольбой. И она приняла решение.
– Ты абсолютно уверен? – спокойно спросила она.
– Да.
– Очень хорошо. Я выйду за тебя сегодня.
При этих словах всё вокруг словно бы опять обрело чистоту, а заботы свалились у него с души, словно камень. Из-за серых туч показалось солнышко, как это обычно бывает «бабьим летом», и сухие ветви кустарника нежно зашуршали на ветру.
– Ты совершил ужасную ошибку, – продолжала она, – но если ты уверен, что любишь меня, то это – главное! Прямо сейчас, с утра, мы поедем в город, возьмем лицензию на брак, и съездим к моему кузену – он служит священником в «Первой пресвитерианской церкви». Вечером мы уедем на запад.
– Майра! – с ликованием воскликнул он. – Ты – чудо, а я не достоин тебе даже шнурки завязывать! Я заглажу свою вину, обещаю, милая!
И, обняв её стройное тело, он покрыл её лицо поцелуями.
Следующие два часа промчались, как одно мгновение. Майра позвонила по телефону своему кузену, а затем помчалась наверх собирать вещи. Когда она спустилась вниз, на аллее её уже ждал чудесным образом материализовавшийся новенький «родстер», и в десять утра они уже благополучно покатили в город.
Сделали короткую остановку у мэрии, затем наведались в ювелирную лавку, а затем оказались в доме его преподобия Уолтера Грегори на 69-й улице, где постного вида джентльмен с моргающими глазками и легким заиканием гостеприимно их принял, настойчиво предложив им до начала церемонии позавтракать яичницей.
На пути к вокзалу они сделали лишь одну остановку: отправить телеграмму отцу Ноулетона; и вот они уже сели в купе экспресса «Бродвей Лимитед».
– Чёрт! – воскликнула Майра. – Я сумку забыла! Разволновалась и оставила её у кузена Уолтера…
– Ничего страшного. В Чикаго купим тебе всё новое.
Она бросила взгляд на свои наручные часики.
– Как раз успею позвонить ему и попросить, чтобы он отправил её вслед за нами.
Она встала.
– Только не долго, дорогая!
Она наклонилась и поцеловала его в лоб.
– Конечно, не беспокойся! Буду через пару минут, мой сладенький!
Выйдя из поезда, Майра быстро пробежала по платформе, затем поднялась по стальной лестнице в большой зал ожидания, где её поджидал мужчина – мужчина с моргающими глазками и легким заиканием.
– Ну, и к-как в-всё прошло, Майра?
– Прекрасно! Ах, Уолтер, ты был просто великолепен! Я так хочу, чтобы тебе дали сан – тогда ты сможешь меня обвенчать, когда я и вправду буду выходить замуж.
– Ну, я… Я же п-полчаса п-порепетировал, к-когда ты п-позвонила!
– Жаль, мало было времени! А то бы я его заставила ещё квартиру снять и купить туда мебель!
– Гм… – хихикнул Уолтер. – Интересно, как далеко его занесет в его «медовый» месяц?
– Пока не доедет до Элизабет, будет думать, что я где-то в поезде. – Она помахала своим маленьким кулачком огромному мраморному своду. – Ах, и всё же он ещё легко отделался! Слишком легко!
– Я т-так и не п-понял, ч-чего т-тебе этот п-парень сделал, Майра?
– И, надеюсь, никогда не поймешь!
Они вышли на боковую улицу; он поймал для неё такси.
– Ты просто ангел! – просияла Майра. – И я тебе по гроб жизни обязана!
– Что ж, в-всегда р-рад б-быть тебе п-полезным… К-кстати, а ч-что т-ты с-собираешься д-делать со в-всеми этими к-кольцами?
Майра, улыбнувшись, посмотрела на руку.
– Да, задача… – сказала она. – Можно послать их леди Елене Такой-Сякой… Или… У меня ведь всегда была слабость к сувенирам… Уолтер, скажи водителю, чтобы ехал в «Билтмор»!
Оригинальный текст: Myra Meets His Family, by F. Scott Fitzgerald.