Ф. Скотт Фицджеральд
Улыбочки
Приступы раздражительности случаются у всех.
Бывает, что вы почти готовы высказать прямо в лицо живущей по соседству безобидной старушке всё, что вы о ней думаете – а именно, что с такой наружностью впору работать ночной сиделкой в приюте для слепых! Бывает, что вам безумно хочется спросить опоздавшего на десять минут приятеля, а не перегрелся ли он, пытаясь догнать неспешного почтальона? А иногда так и хочется сказать официанту, что если бы за каждый градус, на который успел остыть ваш суп по дороге с кухни, можно было вычитать из счета по центу, то ресторан был бы вам должен уже центов этак пятьдесят! А бывает – и это всегда служит верным признаком настоящего раздражения – что простая улыбка действует на вас, словно яркая сорочка нефтяного магната на горячего бычка.
Но приступ проходит. На вашей собаке, на вашем воротничке или на телефонной трубке остаются и шрамы, и следы, но душа ваша постепенно возвращается на своё обычное место – чуть ниже сердца, чуть повыше желудка – и наступает мир.
Когда-то в ранней юности Сильвестра Стоктона бесёнок, который включает душ раздражения, по всей видимости, так перестарался, поддавая жару, что с тех пор Сильвестр так не осмелился выскочить из-под этого душа и выключить горячий поток; в результате с тридцатилетним Сильвестром в плане чувствительности и уязвимости по отношению к любым явлениям повседневной жизни не смог бы сравниться ни один «первый старик» в любительских постановках викторианских комедий.
Обвиняющий взгляд из-за очков, почти негнущаяся шея – этих деталей достаточно для описания его внешности, поскольку этот рассказ – не о нём. Он – всего лишь сюжетная деталь, множитель, соединяющий в одно целое три разные истории. Его реплики прозвучат в начале и в самом конце.
На исходе дня солнце весело блуждало вдоль Пятой авеню; выйдя из внушающей страх публичной библиотеки, где он читал какую-то мрачную книгу, Сильвестр сказал своему невыносимому шоферу (я стараюсь правдиво изобразить то, что видел он своими глазами сквозь собственные очки), что ему сегодня больше не понадобятся его бестолковые и непрофессиональные услуги. Помахивая тросточкой (которую он находил чересчур короткой) в левой руке (которую ему давно надлежало бы отсечь и бросить от себя, потому что она постоянно его соблазняла), он медленно пошёл вдоль улицы.
Гуляя по вечерам, Сильвестр часто оглядывался и смотрел по сторонам – а вдруг кто-нибудь за ним следит? Это превратилось в постоянную привычку. И поэтому он не мог притвориться, что не заметил Бетти Тирл, сидевшую в своем автомобиле перед магазином «Тиффани».
Когда-то давно – когда ему только-только исполнилось двадцать – он был влюблён в Бетти Тирл. Но он нагонял на неё тоску. С ненавистью к человечеству он подвергал анализу каждое их свидание в ресторане, каждую автопрогулку и мюзикл, на котором они побывали вместе, а те несколько раз, когда она пыталась быть по отношению к нему особенно милой – ведь с точки зрения мамы он был довольно желанной партией – он начинал подозревать какие-то тайные мотивы и впадал в ещё более глубокую, чем обычно, меланхолию. Затем в один прекрасный день она сказала ему, что сойдет с ума, если он ещё хоть раз припаркует свой пессимизм напротив её залитого солнцем крылечка.
И с тех самых пор она, как ему казалось, не переставала улыбаться – без всякой причины, оскорбительно и очаровательно улыбаться!
– Привет, Сильви! – окликнула его она.
– А… Привет, Бетти.
Когда она, наконец, перестанет звать его «Сильви»? Это же звучало, словно… словно кличка какой-то чертовой мартышки!
– Как жизнь? – весело спросила она. – Думаю, так себе, да?
– О, да, – холодно ответил он. – Справляюсь потихоньку.
– Вливаешься в веселую толпу?
– Именно так, бог им судья! – Он огляделся вокруг. – Бетти, чему они все так радуются? Чему они улыбаются? Что тут может вызывать у них улыбку, а?
Бетти бросила на него лучезарный изумленный взгляд.
– Сильви, женщины могут улыбаться просто потому, что у них красивые зубы!
– А ты улыбаешься, – тоном циника подхватил Сильвестр, – потому что удачно вышла замуж и родила двоих детей? Воображаешь, что счастлива, и считаешь, что все вокруг тоже счастливы?
Бетти кивнула.
– Может, ты и прав, Сильви… – шофер оглянулся, и она кивнула. – Всего хорошего!
Сильви почувствовал укол зависти, внезапно превратившейся в раздражение, когда она обернулась и улыбнулась ему на прощание. Затем её автомобиль затерялся среди уличного движения, а Сильвестр с глубоким вздохом вновь привел в движение свою тросточку и продолжил прогулку.
Дойдя до следующего перекрестка, он зашёл в табачную лавку и там столкнулся с Уолдроном Кросби. В те дни, когда для светских дебютанток Сильвестр представлялся желанной добычей, и для коммерческих агентов он был ценным трофеем. Кросби, в ту пору бывший начинающим агентом по продаже акций, дал ему множество мудрых советов, позволивших избежать ненужных рисков и сэкономить не один доллар. Сильвестр относился к Кросби с симпатий – насколько он вообще мог к кому-то относиться с симпатией. Кросби нравился большинству людей.
– Привет, старый добрый комок нервов! – добродушно воскликнул Кросби. – Заходи – у них есть толстые, разгоняющие тоску, «Короны»!
Сильвестр с тревогой осмотрел сигарные коробки на прилавке. Он знал, что то, что он сейчас купит, ему точно не понравится.
– Всё ещё в Ларчмонте, а, Уолдрон? – спросил он.
– Так точно!
– Как супруга?
– Лучше не бывает!
– Н-да, – с подозрением произнёс Сильвестр, – и почему вы, брокеры, всегда выглядите так, словно смеетесь про себя над чем-то таким своим? Веселая, должно быть, у вас профессия!
Кросби задумался.
– Ну, – ответил он, – все постоянно меняется – как луна, как цена на газировку… Но, конечно, есть и свои плюсы!
– Уолдрон, – с серьезным видом сказал Сильвестр, – мы ведь с тобой друзья? Пожалуйста, сделай мне одолжение – не улыбайся, когда я сейчас буду выходить. А то мне кажется, что ты надо мной смеешься.
По лицу Кросби расплылась широкая улыбка.
– Ну и сердитый же ты сукин сын!
Но Сильвестр, гневно хмыкнув в ответ, развернулся и исчез.
Он пошёл дальше. Солнце завершило свой променад и принялось сзывать домой последние случайные лучики, задержавшиеся на западных улицах. Черные пчелы витрин универмагов нагнали мрак на авеню; транспорта на улице прибавилось, машины сплетались в пробки; двухэтажные автобусы были забиты битком, платформами возвышаясь среди густой толпы; но Сильвестр, который считал ежедневное зрелище смены ритма города чем-то низменным и монотонным, просто шёл дальше, изредка бросая вокруг быстрые насупленные взгляды из-за очков.
Он дошёл до отеля; лифт доставил его в четырехкомнатный номер на двенадцатом этаже.
«Пойти поужинать вниз? – подумал он. – Оркестр наверняка станет играть «Улыбайся, улыбайся, улыбайся» или «Ты улыбаешься, когда ты смотришь на меня»… Если пойти в клуб, то там точно встречу всех своих веселых знакомых; а если пойти куда-нибудь, где нет музыки, то там наверняка не найдется приличной еды».
Он решил поужинать в номере.
Через час, с пренебрежением съев бульон, сквоб и салат, он дал забиравшему из номера посуду официанту пятьдесят центов, задержав руку в предупредительном жесте.
– Вы меня крайне обяжете, если не станете улыбаться, говоря «спасибо»!
Но было поздно. Официант уже широко улыбался.
– Что ж, не будете ли вы так любезны и не поведаете ли мне, – сварливым тоном спросил Сильвестр, – что именно заставляет вас улыбаться?
Официант задумался. Он не читал журналов и поэтому не знал, как именно должен вести себя типичный официант, но предположил, что от него ждут именно чего-то такого, характерного.
– Ну, мистер… Я просто не в силах управлять своим лицом, когда вижу полдоллара! – ответил он, глядя в потолок и изо всех сил стараясь сохранять на своем узком и бледном лице наивное выражение.
Сильвестр махнул рукой, показывая, что официант свободен.
«Официанты счастливы, потому что никогда не видели другой жизни, – подумал он. – У них воображения не хватает, чтобы хотеть чего-то большего!».
В девять вечера, устав с тоски, он улегся в свою ничем не примечательную кровать.
II
Сильвестр покинул табачную лавку, а Уолдрон Кросби вышел вслед за ним; свернув с Пятой авеню, он пошёл вдоль поперечной улицы и вошёл в брокерскую контору. Пухлый человечек с беспокойно двигавшимися руками встал и поприветствовал его.
– Привет, Уолдрон!
– Привет, Поттер. Я заскочил, чтобы узнать, насколько все плохо?
Пухлый человечек нахмурился.
– Только что пришли новости, – сказал он.
– Ну и как? Опять падение?
– Семьдесят восемь при закрытии. Сожалею, старина.
– Ну и ну!
– Что, много потерял?
– Все!
Пухлый человечек покачал головой, словно говоря, что и для него жизнь – тяжкое бремя, и отвернулся.
Кросби какое-то время просидел неподвижно. Затем встал, прошел в кабинет Поттера и поднял трубку телефона.
– Вызовите Ларчмонт, номер 838.
Через секунду его соединили.
– Это дом миссис Кросби?
Ему ответил мужской голос.
– Да. Это вы, Кросби? Говорит доктор Шипмен.
– Доктор Шипмен? – в голосе Кросби внезапно послышалось беспокойство.
– Да… Я весь день пытался с вами связаться! Ситуация изменилась, и ребенок, скорее всего, появится сегодня ночью.
– Сегодня ночью?
– Да. Всё в порядке. Но вам лучше было бы приехать прямо сейчас, не откладывая.
– Уже еду. До свидания!
Он повесил трубку и пошёл к двери, но остановился – внезапно ему в голову пришла какая-то мысль. Он вернулся и попросил на этот раз соединить его с номером в Манхеттене.
– Донни, привет! Это Кросби.
– О, привет, старина! Ты едва не опоздал. Я как раз собрался уходить, мне надо…
– Послушай, Донни, мне нужна работа – чем скорее, тем лучше.
– Для кого?
– Для меня.
– Да что слу…
– Не важно. Потом расскажу. Есть у тебя что-нибудь?
– Уолдрон, у нас сейчас ни черта нету, разве что клерком… Быть может, на следующей…
– А сколько платят клеркам?
– Сорок… Ну, сорок пять в неделю.
– Ловлю на слове. Выхожу завтра.
– Ладно. Но, послушай, старина…
– Прости, Донни, мне надо бежать.
Помахав рукой и улыбнувшись Поттеру, Кросби торопливо вышел из брокерской конторы. На улице он вынул из кармана горсть мелочи, скептически на неё посмотрел и остановил такси.
– На Центральный вокзал, как можно быстрее! – сказал он шоферу.
III
В шесть вечера Бетти Тирл поставила на письме подпись, положила листок в конверт и написала сверху имя мужа. Зашла к нему в комнату; подумав, положила на кровать черную подушку, а на неё – белый конверт; он не сможет не заметить его сразу же, как только войдет в комнату. Затем, окинув комнату быстрым взглядом, она вышла в холл и поднялась наверх, в детскую.
– Клара! – нежно позвала она.
– Ах, мамочка! – Клара тут же оторвалась от своего кукольного домика и засеменила к матери.
– Клара, а где Билли?
Билли тут же появился из-под кровати.
– Ты что-то мне принесла? – вежливо осведомился он.
Она рассмеялась, но её смех внезапно оборвался; она прижала к себе обоих детей и страстно их расцеловала. В этот миг она заметила, что у неё по лицу катятся слёзы, а раскрасневшиеся детские личики, прижавшиеся к её внезапно горячим щекам, показались ей прохладными.
– Заботься о Кларе… Всегда… Билли, милый мой…
Билли ничего не понимал и немного испугался.
– Ты плачешь! – мрачно, словно обвиняя её, сказал он.
– Да… Я знаю…
Клара несколько раз робко всхлипнула, замялась, а затем вцепилась в мать, заливаясь слезами.
– Мамочка, я плохо себя чувствую… Мне плохо!
Бетти тихо её успокоила.
– Ну-ка, ну-ка, давай-ка перестанем плакать, Клара… И ты, и я!
Но когда она встала, собираясь уйти из комнаты, брошенный на Билли взгляд продемонстрировал молчаливую мольбу – пусть она и знала, что нечего было и надеяться, что этот взгляд запечатлеется в детском сознании.
Через полчаса, неся чемодан к стоявшему у дверей дома такси, она подняла руку к лицу, безмолвно признав тот факт, что вуаль уже не сможет скрыть её от всего остального мира.
«Но я сделала свой выбор», – отрешенно подумала она.
Когда машина свернула за угол, она вновь заплакала, с трудом удержавшись от искушения сию же минуту сдаться и вернуться обратно.
– Боже мой! – прошептала она. – Что я делаю? Что же я делаю? Что же это я натворила?
IV
Покинув номер Сильвестра, Джерри – бледный узколицый официант – пошёл к метрдотелю и отпросился с работы пораньше.
Он сел в вагон метро южной линии, сошёл на Уильям-стрит, прошёл пешком несколько кварталов и вошел в биллиардную.
Через час он вышел; в его вялых губах торчала сигарета. Он постоял на тротуаре, словно колеблясь, принимая какое-то решение; затем отправился на восток.
Дойдя до известного ему перекрестка, он вдруг прибавил шагу, а затем также внезапно пошёл помедленнее. Казалось, он хочет пройти мимо, но какая-то неведомая магнетическая сила словно бы его притягивает – и он, сделав внезапный разворот кругом, вошёл в двери дешевого ресторанчика. Это было то ли кабаре, то ли что-то китайское, где каждый вечер собиралась самая разношерстная публика.
Джерри прошёл к столику в самом темном и незаметном углу. Усевшись и продемонстрировав презрение к окружавшей его обстановке – что говорило, скорее, о близком с ней знакомстве, нежели о его превосходстве – он заказал стакан кларета.
Вечер начался. Толстуха за пианино выжимала последние капли веселья из избитого фокстрота, а тощий и унылый мужчина со скрипкой извлекал скудные и унылые звуки аккомпанемента. Внимание посетителей было направлено на танцовщицу в грязных чулках, густо нарумяненную, с обесцвеченными перекисью волосами; она вот-вот должна была выйти на небольшой помост, а пока что обменивалась любезностями с энергичным толстяком, сидевшим за ближайшим столиком и пытавшимся завладеть её рукой.
Из своего угла Джерри наблюдал за этими двоими у помоста; он смотрел и смотрел, и вдруг ему показалось, что потолок исчез, стены превратились в высокие здания, а помост – в верхнюю площадку автобуса, следовавшего прохладным весенним вечером три года назад по Пятой авеню. Энергичный толстяк исчез, короткая юбка танцовщицы стала длинной, щеки лишились румян – и он вновь едет с ней рядом, и как прежде, кружится голова, и высокие здания по-доброму подмигивают им огоньками с верхних этажей, а шум голосов уличной толпы баюкает их, словно колыбельная.
– Джерри, – сказала девушка с верхней площадки автобуса, – я ведь сказала, что как только ты будешь получать семьдесят пять в неделю, я рискну и дам тебе шанс. Но, Джерри, не могу же я ждать вечно!
Прежде, чем ответить, Джерри проводил взглядом несколько промелькнувших мимо табличек с названиями поперечных улиц.
– Я не понимаю, в чем дело, – сокрушённо сказал он, – мне никак не прибавляют жалованье! Мне бы только найти другую работу…
– Поторопись, Джерри, – сказала девушка. – Меня начинает тошнить от такой жизни. Если я не выйду замуж, тогда, пожалуй, пойду работать в кабаре, есть пара предложений… А может, получится и на сцену попасть…
– Держись от всего этого подальше! – торопливо произнёс Джерри. – В этом не будет нужды, если ты подождешь ещё месяц или два.
– Я не могу ждать вечно, Джерри, – повторила девушка. – Я устала от бедности и одиночества.
– Долго ждать не придется, – сказал Джерри, сжав кулак свободной руки. – Где-нибудь у меня обязательно получится, ты только подожди!
Но автобус стал растворяться в воздухе, вновь стал обретать очертания потолок, а шум апрельской улицы сменился пронзительным воем скрипки – ведь всё это было три года тому назад, а теперь он сидел здесь.
Девушка бросила взгляд на помост, обменялась жесткой равнодушной улыбкой с унылым скрипачом, и Джерри забился подальше в свой угол, пристально глядя на неё горящими глазами.
– Теперь твои руки принадлежат всем, кто только их пожелает, – негромко и с горечью воскликнул он. – Мне не хватило силы, чтобы удержать тебя от этого… Э-э-эх, Богом клянусь, ну какой я после этого мужчина?
А девушка у двери продолжала играть с цепкими пальцами толстяка, ожидая, когда нужно будет выходить отрабатывать свой номер.
V
Сильвестр Стоктон беспокойно ворочался на постели. Комната, пусть и просторная, казалось, сдавливала ему грудь, и залетавший вместе с лунным светом в окно легкий ветерок, казалось, приносил с собой снаружи лишь груз забот этого мира, с которым ему завтра вновь предстоит оказаться лицом к лицу.
«Ничего они не понимают, – подумал он. – Им не видно горя, на котором покоится вся эта проклятая жизнь – только я его и вижу. Все они банальные легкомысленные оптимисты! И улыбаются они потому, что думают, будто всегда будут счастливы».
«Эх, ладно, – уже засыпая, подумал он. – Завтра поеду в Рай, и опять буду терпеть и улыбки, и жару… Вот она какая, эта жизнь – лишь улыбочки да жара, улыбочки да жара».
Оригинальный текст: The Smilers, by F. Scott Fitzgerald.