Ф. Скотт Фицджеральд
Дэлиримпл на ложном пути

У рубежа тысячелетий какой-нибудь гений педагогической мысли напишет книгу, которую станут вручать каждому юноше в день крушения иллюзий. В ней будет аромат «Опытов» Монтеня и «Записных книжек» Самуэля Батлера, в ней будет немножко Толстого и Марка Аврелия. Но она не будет ни весёлой, ни приятной – зато в ней будет множество потрясающе смешных пассажей. Первоклассные умы никогда не верят тому, чего не испытали сами, так что ценность её будет весьма относительна… и люди старше тридцати всегда будут считать её «скучной».

Эти строки служат вступлением к истории одного молодого человека, который – как и мы с вами – жил в те времена, когда такой книги ещё не было.

II

Поколение, к которому принадлежал Дэлиримпл, попрощалось с юностью под громкий бравурный марш. Брайан получил реквизит в виде ручного пулемёта системы Льюиса и главную роль в эпизоде, действие которого разворачивалось девять дней подряд в тылу отступающих немецких частей; за это, по воле случая или же от избытка чувств, ему пожаловали целую кучу медалей, а по прибытии в Штаты все уши прожужжали о том, что его персона по своей важности уступает лишь генералу Першингу и сержанту Йорку. Это было здорово! Губернатор штата, заезжий конгрессмен и общественный «Комитет граждан» на пристани Хобокена одарили его широченными улыбками и речами, заканчивавшимися возгласом «Ура, господа!!!»; были там и газетные репортёры с фотографами, с их вечными «позвольте вас спросить…» и «не будете ли вы так любезны…»; в родном городе его встречали престарелые дамы, обращавшиеся к нему исключительно со слезами на покрасневших глазах, а также девушки, едва его помнившие, потому что бизнес его отца «накрылся медным тазом» в тысяча девятьсот двенадцатом.

А когда умолкли крики, он осознал, что вот уже месяц живёт гостем в доме мэра, в кармане у него всего четырнадцать долларов на всё про всё, а «имя, которое навеки останется в анналах и летописях нашего штата», уже некоторое время как находится именно там, причём самым тихим и незаметным образом.

Однажды утром он залежался в постели и услышал, как прямо у него за дверью разговорились горничная и кухарка. Горничная рассказывала, как миссис Хокинс, супруга мэра, вот уже неделю пытается дать Дэлиримплу понять, что пора бы уже и честь знать. В одиннадцать утра того же дня, в невыносимом смущении, он покинул дом, попросив доставить его чемодан в пансион миссис Биб.

Дэлиримплу было двадцать три; за всю свою жизнь он не проработал ни дня. Отец дал ему возможность отучиться два года в государственном университете штата и скончался примерно ко времени девятидневной эпопеи сына, оставив в наследство немного средне-викторианской мебели и тонкую пачку свернутых бумаг, оказавшихся на поверку счетами от бакалейщика. Юный Дэлиримпл обладал проницательными серыми глазами; сообразительностью, восхитившей психологов из армейской медкомиссии; было у него и умение делать вид, что где-то он уже это слышал, вне зависимости от того, о чем шла речь; и, наконец, он обладал умением действовать хладнокровно в опасных ситуациях. Но при всём при этом, когда стало ясно, что придётся ему устраиваться на работу, и желательно прямо сейчас, он не смог удержаться от того, чтобы не выразить напоследок хотя бы вздохом, сколь жестокой ему представлялась такая участь.

Ранним вечером он вошёл в контору Терона Дж. Мэйси, владевшего самым крупным в городе предприятием по оптовой торговле продуктами. Изобразив приятную, но отнюдь не весёлую, улыбку, пухлый преуспевающий Терон Дж. Мэйси тепло с ним поздоровался.

– Ну, как ты, Брайан? Что у тебя за дело?

Слова признания, которые насилу из себя выдавил Дэлиримпл, прозвучали будто скулёж о милостыне нищего с восточного базара.

– Ну… Я вот… Собственно, я по вопросу работы.

«По вопросу работы» звучало как-то более завуалированно, чем простое «мне нужна работа».

– Работы? – по лицу мистера Мэйси проскочила едва заметная тень.

– Видите ли, мистер Мэйси, – продолжил Дэлиримпл, – мне кажется, что я теряю время. Мне бы только с чего-нибудь начать… Месяц назад у меня было несколько предложений, но они все… как бы это сказать… куда-то испарились…

– Ну-ка, ну-ка, давай-ка подумаем, – перебил его мистер Мэйси. – Что за предложения?

– Самое первое было от губернатора – он сказал, что у него в аппарате есть вакансия. Я какое-то время думал, что он меня возьмёт – ну а он, как я слышал, взял Аллена Грега – знаете ведь, сын Дж. Пи Грегга? Он вроде как забыл, что обещал мне – видимо, сказал просто так, чтобы поддержать беседу.

– Да, такие вещи нужно проталкивать!

– Потом была одна изыскательская партия, но им был нужен человек, знающий  гидравлику, так что я им не подошёл – хотя они и предлагали ехать с ними – правда, за свой счет.

– Ты в университете всего год учился?

– Два. Но физику и математику я не изучал. Ну да ладно… Когда был парад батальона, мистер Питер Джордан мне сказал, что есть вакансия у него в магазине. Я сегодня к нему сходил и выяснилось, что он говорил о должности какого-то администратора… И тут я вспомнил, что вы однажды говорили… – он умолк, надеясь, что его собеседник тут же подхватит мысль; заметив, что тот лишь слегка поморщился, он продолжил: – … о должности, так что я подумал и решил зайти к вам.

– Да, была должность, – с неохотой признал мистер Мэйси, – но мы уже успели нанять человека. – Он снова откашлялся. – Ты слишком долго думал!

– Да, полностью с вами согласен! Но все мне твердили, что спешить некуда, да и предложений ведь было несколько…

Мистер Мэйси произнёс краткую речь о текущей ситуации на рынке труда, которую Дэлиримпл полностью пропустил мимо ушей.

– Ты раньше где-нибудь работал?

– Два лета подряд, пастухом на ранчо.

– Понятно. – Мистер Мэйси лаконично отмёл эту претензию. – Как сам думаешь: ты чего-нибудь стоишь?

– Не знаю.

– Ладно, Брайан, вот  что я тебе скажу: пожалуй, я пойду тебе навстречу и дам тебе шанс.

Дэлиримпл кивнул.

– Жалованье будет не очень большое. Начнешь с изучения товара. Затем какое-то время поработаешь в конторе. А потом уже станешь нашим разъездным агентом. Когда сможешь приступить?

– Готов хоть завтра.

– Хорошо. Тогда сразу явишься к мистеру Хэнсону, на склад. Он объяснит тебе, что и как.

Он умолк и продолжал всё также глядеть на Дэлиримпла – пока тот, не почувствовав себя неловко, наконец не понял, что разговор окончен,  и не встал.

– Мистер Мэйси, я вам так обязан…

– Да ничего… Рад был тебе помочь, Брайан.

Нерешительность покинула Дэлиримпла, едва он очутился в холле. И хотя там было совсем не жарко, на лбу у него всё ещё оставались капельки пота.

– И с какого рожна я решил благодарить этого сукина сына? – пробормотал он.

III

На следующее утро мистер Хэнсон холодно проинформировал Дэлиримпла о необходимости ежедневно ровно в семь утра пробивать табельную карточку и препроводил его для инструктажа в руки коллеги  – некоего Чарли Мура.

Чарли было двадцать шесть, вокруг него постоянно витала некая мускусная аура уязвимости, которую нередко принимают за душок зла. Не требовалось быть психологом из медкомиссии, чтобы тут же решить, что он уже давно и незаметно для самого себя потихоньку скатился в ленивое самолюбование и потворство своим слабостям, ставшее для него таким же естественным процессом, как и дыхание. У него была бледная кожа, от одежды всегда воняло табаком; ему безумно нравились мюзиклы, биллиард и стихи Роберта Сервиса. Мысли его постоянно крутились вокруг текущих, прежних и будущих любовных интрижек. В юности его вкус развился вплоть до кричащих галстуков, но сейчас это стремление – как и его тяга к жизненным удовольствиям – несколько угасло и выражалось лишь в бледно-лиловых широких «самовязах» и неприметных серых воротничках. Чарли покорно участвовал в заведомо проигрышной борьбе с умственной, моральной и физической вялостью, которая свойственна всей нижней прослойке «среднего класса».

В то первое утро он растянулся на стоявших в ряду коробках с упаковками кукурузных хлопьев и старательно прошёлся по недостаткам компании Терона Дж. Мэйси.

– Да это же просто сборище жуликов! Чёрт бы их побрал! Что я от них имею – шиш! Ещё пара месяцев, и я увольняюсь. Чёрт побери! Да чтобы я тут остался? Горбатиться на эту банду?

Чарли Муры всегда собираются сменить работу через месяц. И раз или два за всю жизнь они её действительно меняют – а после этого всегда долго сидят и сравнивают свою прошлую работу с нынешней, неизбежно выражая недовольство последней.

– Сколько тебе платят? – с любопытством спросил Дэлиримпл.

– Мне? Шестьдесят в неделю! – Это было сказано с неким вызовом.

– Ты сразу начал с шестидесяти?

– Я-то? Нет, пришёл я на тридцать пять. Он пообещал мне, что отправит меня разъездным агентом, когда я изучу товар. Он всем это обещает.

– А сколько ты уже здесь? – спросил Дэлиримпл; и сердце его ёкнуло.

– Здесь? Четыре года! И это мой последний год здесь, помяни моё слово!

Примерно также сильно, как и табельные карточки, которые нужно было пробивать в строго определённый час, Дэлиримпла раздражало присутствие на складе охранника – с которым он почти сразу же познакомился благодаря запрету на курение. Запрет этот был ему как заноза в пальце. У него была привычка выкуривать по утрам три-четыре сигареты, и спустя три дня воздержания он всё же последовал за Чарли Муром кружным путём вверх по чёрной лестнице, на маленький балкончик, где можно было спокойно потакать вредной привычке. Но продолжалось это недолго. Уже через неделю на пути вниз по лестнице его подкараулил охранник и строго предупредил о том, что в следующий раз обо всём будет доложено мистеру Мэйси. Дэлиримпл почувствовал себя, будто провинившийся школьник.

Ему открылись неприглядные факты. В подвале, оказывается, обитали «дети подземелья», проработавшие там за шестьдесят долларов в месяц кто по десять, а кто и по пятнадцать лет; никому до них не было дела; с семи утра и до половины шестого вечера в гулкой полутьме сырых, покрытых цементом, коридоров они перекатывали бочонки и перетаскивали ящики; несколько раз в месяц их, как и его, заставляли работать аж до девяти вечера.

В конце месяца он встал в очередь к кассе и получил сорок долларов. Заложив портсигар и бинокль, он кое-как выкрутился – то есть, денег хватило на ночлег, еду и сигареты. Но он едва сводил концы с концами; поскольку методы и средства экономии были для него закрытой книгой, а второй месяц не принес повышения жалованья, он стал выражать своё беспокойство вслух.

– Ну, если с Мэйси ты на короткой ноге – тогда, может, тебе и дадут прибавку, – ответ Чарли заставил его приуныть. – Хотя мне вот повысили жалованье только через два года.  

– А жить-то мне как? – просто сказал Дэлиримпл. – Я бы больше получал, если бы устроился рабочим на железную дорогу, но – черт побери! – мне все же хочется чувствовать, что я там, где есть шанс пробиться.

Чарли скептически покачал головой, и полученный на следующий день ответ мистера Мэйси был столь же неудовлетворителен.

Дэлиримпл зашёл в контору под конец рабочего дня.

– Мистер Мэйси, мне нужно с вами поговорить.

– Ну, пожалуй… — и на лице у него появилась отнюдь не веселая улыбка; в тоне послышалось легкое недовольство.

– Я бы хотел обсудить прибавку к жалованью.

Мистер Мэйси кивнул.

– Н-да, – с сомнением в голосе сказал он, – я не очень помню, чем вы у нас занимаетесь? Я переговорю с мистером Хэнсоном.

Он прекрасно знал, чем занимается Дэлиримпл, и Дэлиримпл тоже прекрасно знал, что он знает.

– Я работаю на складе… И вот еще что, сэр… Раз уж я здесь, хотел бы спросить: сколько мне там еще предстоит работать?

– Ну, я даже не знаю… Само собой, для изучения товара нужно определенное время…

– Когда я к вам нанимался, вы сказали: два месяца.

– Да. Что ж, я переговорю с мистером Хэнсоном.

Дэлиримпл в нерешительности не знал, что сказать, так что пришлось окончить разговор:

– Спасибо, сэр.

Спустя два дня он снова зашёл в контору – принёс инвентаризационную ведомость, которую запросил мистер Гесс, счетовод. Мистер Гесс оказался занят, и в ожидании, пока он освободится, Дэлиримпл стал от нечего делать листать гроссбух, лежавший на столе у стенографистки.

Ни о чём не думая, он перевернул страницу – и вдруг заметил своё имя; это была  платежная ведомость:

Демминг

Донахью

Дэлиримпл

Эверетт

Его взгляд задержался на строчке:

Эверетт – 60 долл.

Так вот оно что! Племянника Мэйси, Тома Эверетта – паренька с безвольным подбородком – взяли сразу на шестьдесят, а три недели спустя уже перевели работать из упаковочной в контору!

Вот, значит, как… Ему, выходит, суждено сидеть тут и смотреть, как наверх выбираются все, кроме него: сыновья, двоюродные братья, сыновья знакомых – и неважно, есть у них способности или нет! А ему, выходит, уготована роль пешки, которую лишь дразнят обещаниями произвести в «разъездные агенты», а на деле от него всё время будут отделываться расхожими «я подумаю» да «я разберусь»! Лет в сорок он, возможно, и станет каким-нибудь счетоводом, вроде старого Гесса – этого усталого и апатичного Гесса – и будет тянуть унылую рабочую лямку и проводить досуг в тоскливой болтовне с другими постояльцами пансиона.

Вот в этот-то момент некий гений и должен был вложить ему в руки книгу для разочарованных молодых людей. Но книга эта пока не написана.

Внутри него поднялась волна протеста, породившая бурю в его душе. Разум вмиг заполнился полузабытыми идеями, едва усвоенными и недопонятыми. Добиться успеха – вот она, цель жизни, и больше ничего! Все средства хороши – лишь бы не уподобиться Гессу или Чарли Муру.

– Ни за что! – воскликнул он вслух.

Счетовод и стенографистки удивленно посмотрели на него.

– Что?

Секунду Дэлиримпл молча смотрел на них – а затем взял и подошёл к столу.

– Вот вам ведомости, – грубо произнёс он. – Некогда мне ждать!

На лице мистера Гесса отразилось удивление.

Что угодно – лишь бы только выбраться из этой колеи. Ничего не замечая, он вышел из лифта в складскую комнату и, пройдя в пустой угол, сел на какой-то ящик, закрыв лицо руками.

У него в голове нестройно жужжало пугающее открытие собственной заурядности.

– Я должен выбраться отсюда, — сказал он вслух, и затем повторил: — Я должен выбраться, — и не только из оптовой торговли Мэйси, имел он в виду.

В половине шестого, когда он вышел с работы, на улице начался проливной ливень; нужно было идти быстро, и он пошёл, но не в пансион, а в совершенно другую сторону; старый костюм понемногу пропитывался прохладной дождевой влагой, Дэлиримпл насквозь промок, но чувствовал при этом бурную радость и ликование. Он готов пробиваться сквозь жизненные преграды, словно капитан в шторм – и пусть не видно, куда он плывет! Но вместо этого судьба забросила его в тихую заводь зловонных складов и коридоров мистера Мэйси. Поначалу это было всего лишь желание перемен, но затем в его сознании начал созревать план.

— Поеду на восток страны… В большой город… Познакомлюсь с людьми, с влиятельными людьми… С людьми, которые смогут мне помочь. Есть же где-то интересная работа! Господи, ну не может такого быть, чтобы нигде её не было!

Однако тошнотворная правда заключалась в том, что у него были весьма ограниченные возможности в плане знакомств. Этот город был единственным местом, где волны забвения еще не поглотили его имя, где он был хоть немного известен – или когда-то был известен, и даже знаменит.

Придется играть нечестно, вот и всё. Увлечь… Завязать интрижку… Выгодно жениться…

На протяжении нескольких миль его поглощало беспрестанное повторение этих фраз; затем он осознал, что ливень усилился: сквозь серые сумерки было уже почти ничего не видно, а дома вокруг исчезли вовсе. Он миновал квартал высоких зданий, кварталы просто больших домов, затем кварталы редких коттеджей – все они сменились простиравшимися по обеим сторонам дороги обширными пустыми загородными полями в тумане. Идти стало тяжелее. Мощеный тротуар сменился проселком, иссеченным бурлящими темными ручьями грязи, брызги которой превратили его легкие ботинки в кашу.

Играть нечестно – слова стали распадаться на буквы, формируя забавные сочетания, будто маленькие раскрашенные кусочки в калейдоскопе. Затем они снова стали собираться в слова, каждое из которых звучало до странности знакомо.

Играть нечестно значило отбросить знакомые с детства принципы: что успех ждёт того, кто верен своему долгу, что зло всегда ждет наказание, а добродетель – награда, и что честный бедняк счастливее порочного богача.

Это означало быть сильным.

Фраза ему понравилась, и он повторял её снова и снова. Что-то в ней было такое, сродни мистеру Мэйси и Чарли Муру — сродни их позициям, сродни их подходам…

Он остановился, ощупал свою одежду: да, промок насквозь… Осмотрелся, выбрал защищенное кроной дерева от дождя место на заборе и запрыгнул на него, как мокрая курица на насест.

«Когда я был юным и наивным – думал он, – мне говорили, что зло имеет грязный оттенок и бросается в глаза, будто заношенный воротничок; ну а сейчас мне кажется, что зло – это лишь следствие горькой судьбы, или среды и наследственности, или же просто «так получилось». Оно прячется в нерешительности недотёп, вроде Чарли Мура, и в нетерпимости таких, как Мэйси – и если когда-нибудь оно более-менее явно проявляется, то превращается в некий ярлык, который всего лишь навешивают на неприглядные стороны других людей».

«На самом деле, – заключил он, – не стоит беспокоиться о том, что хорошо, а что плохо. Нет у меня мерила добра и зла – зато эти понятия чертовски сильно мешают, когда мне что-то надо. А если мне что-то очень надо, здравый смысл подсказывает: иди и возьми – и не вздумай попасться».

И вдруг Дэлиримпл понял, что ему нужно в первую очередь! Нужно пятнадцать долларов, чтобы оплатить долг за пансион.

В неистовстве он спрыгнул с забора, сбросил пиджак и вырезал ножом из чёрной подкладки широкий кусок дюймов пяти длиной. Ближе к краям он прорезал две дырки и приложил эту тряпку к лицу, заправив верхнюю часть ткани под надвинутую на лоб шляпу. Сначала ткань нелепо развевалась, а затем промокла и плотно пристала ко лбу и щекам.

И вот… Сумерки исчезли под напором сочащегося каплями сумрака – черного, как смоль… Дэлиримпл быстрым шагом пошёл обратно, по направлению к городу, не снимая маски и едва видя дорогу сквозь неровно вырезанные отверстия для глаз. Он не нервничал –  его напряжение было вызвано лишь желанием покончить с делом как можно скорее.

Он дошел до тротуара и пошел вперёд, пока не увидел вдали, где не светили фонари,  низкий забор. За ним он и спрятался. Не прошло и минуты, как послышались шаги – он приготовился – шла женщина… Он затаил дыхание, пропустив её. Затем послышалась тяжелая поступь рабочего… Следующий прохожий, почувствовал он, будет тем, кто ему нужен… Шаги рабочего затихли вдали, на мокром тротуаре… Другие шаги приближались, и вот уже он совсем рядом!

Дэлиримпл собрал волю в кулак.

– Руки вверх!

Человек остановился, издал забавный нечленораздельный звук и вытянул пухленькие ручонки к небу.

Дэлиримпл обшарил карманы его жилета.

– А теперь беги – ты, ничтожество! – сказал он, многозначительно похлопав себя по карману брюк. – Беги и топай, да погромче! Если услышу, что ты остановился, всажу в тебя пулю!

И когда громкий испуганный топот затих в ночи, он не смог сдержаться и громко расхохотался.

Немного погодя он сунул в карман пачку банкнот, сорвал с себя маску, быстро перебежал на другую сторону улицы и скрылся в переулке.

IV

Несмотря на то, что Дэлиримпл нашёл для себя логическое оправдание в собственных глазах, на протяжении нескольких следующих недель он мучился угрызениями совести. Ужасный гнёт чувств и прежних устоев вступили в непримиримую борьбу с его новым взглядом на жизнь. Его мучало моральное одиночество.

В полдень на следующий день после первого «дела», за обедом в небольшом ресторанчике, он внимательно смотрел, как Чарли Мур открывает газету; он ждал, что скажет Чарли по поводу вчерашнего ограбления. Но либо про ограбление ничего не написали, либо Чарли это было неинтересно. Равнодушно пробежав спортивный раздел, прочитав щедро приправленную банальностями колонку методистского проповедника доктора Крейна, с разинутым ртом впитав передовицу о моральных устоях, он  сразу же перешёл к комиксам про Матта и Джеффа.

Бедняжка Чарли – с его легкой аурой злобы и мозгами, неспособными ни на чем сосредоточиться и по инерции раскладывающими скучный пасьянс давно забытых бед.

И всё же Чарли находился на другой стороне. В нем можно было раздуть присущее добродетели пламя и обличительный жар; он мог чистосердечно оплакивать в театре утраченную честь героини, а при мысли о бесчестье он становился высокомерен и презрителен.

«А с моей стороны, — думал Дэлиримпл, — нет никаких безопасных укрытий; идущий на тяжкое преступление готов совершить и мелкое, так что здесь всегда будет идти тайная война».

Как это повлияет на меня? Он устал уже думать об этом. Не станет ли жизнь бесцветной, если исчезнет честь? Исчезнет ли моё мужество, отупеет ли разум? Утрачу ли я полностью свою душу? Не станет ли всё это впоследствии причиной убожества, не принесет ли потом невыносимых угрызений совести и не приведёт ли меня к краху?

В гневе он мысленно штурмовал этот барьер – и замирал на его вершине, сверкая штыком своей гордости. Другие, нарушавшие законы справедливости и милосердия, лгали всему миру. Он же, по крайней мере, не будет лгать самому себе. Он был более, чем байроновские бунтари: он не был ни духовным бунтарем, как Дон Жуан, ни философом-бунтарем, как Фауст. Он был бунтарем-психологом своего времени — отрицающим чувства как врождённое свойство своего разума…

Счастья, вот чего он хотел! Неспешно набирающего масштаб удовлетворения обычных желаний… И он был стойко убежден в том, что за деньги можно купить если и не материал, то хотя бы проект для постройки этого счастья.

V

Пришла ночь, и он пошёл на второе «дело». Он шёл по тёмной улице, будто кот – уверенный, проворный, плавно покачивающийся и гибкий. Его спортивное худощавое тело играло гладкими буграми мускулов, он испытывал нестерпимое желание то двигаться по улице прыжками, то бегать зигзагами среди деревьев, то пройтись колесом по мягкой траве.

Погода стояла теплая, но в воздухе чувствовалась резкая прохлада – скорее бодрящая, чем студёная.

«Луна зашла — а я часов не слышал!»

Он радостно рассмеялся над этой строчкой, которую память детства наделила тихой и благоговейной красотой.

Мимо него прошел человек; затем, кварталом позже, еще один.

Он дошёл до Филмор-стрит; на улице было очень темно. Он мысленно поблагодарил  муниципалитет за то, что новые уличные фонари так и не были установлены, хотя их включили в бюджет. Перед ним, в начале улицы, стоял краснокирпичный особняк Стернеров; дальше располагались дома Джорданов, Эйзенхауэров, Дентов, Маркхамов, Фрейзеров, Хокинсов – у них он гостил; Уиллоуби, Эвереттов – патриархальные и нарядные; маленький коттедж, в котором жили незамужние сестры Уоттс, затерялся среди впечатляющих фронтонов Мэйси и Крупстедов; дом Крэйгов…

Сюда! Он остановился, сильно вздрогнув – вдали, в конце улицы, двигалось пятно. Какой-то человек – может быть, полисмен? Спустя показавшуюся бесконечной секунду он уже бежал, низко пригнувшись, по лужайке, вдоль размытой и неровной тени фонарного столба. И вот он уже напряженно стоит в тени своей кирпичной жертвы, затаив дыхание и даже не сознавая этого.

Он замер и прислушался – в миле отсюда мяукнула кошка, за сотню ярдов от неё с демоническим рыком песню подхватила другая, и он почувствовал, как его сердце, спасая разум, ухнуло вниз, спружинив, будто рессора. Слышались и другие звуки: далёкое пение, скрипучий смех сплетниц, сидевших на заднем крыльце дома на другой стороне переулка – и цикады, цикады, трещащие в выкошенной, выстриженной, залитой лунным светом траве лужайки во дворе. Изнутри дома не доносилось ни звука. Он был рад, что не знает, кто там живёт.

Лёгкая дрожь сменилась стальным оцепенением; затем сталь размягчилась, нервы повисли верёвками; крепко сжав руки в кулаки, он возблагодарил небо за то, что руки его слушались; он вытащил нож, клещи и стал снимать оконную сетку.

Он был уверен, что никто его не заметил, и поэтому, очутившись через минуту в столовой дома, высунулся из окна и аккуратно поставил оконную сетку на место – позаботившись, чтобы она случайно не упала и одновременно не смогла бы стать серьёзным препятствием, если ему вдруг придётся бежать.

Нож он сунул, не складывая, в карман пиджака, вытащил потайной фонарик и, крадучись, прошёлся по комнате.

Там не было ничего для него ценного – столовая не входила в его планы, потому что столовое серебро в таком маленьком городке сбыть было невозможно.

На самом деле планы его были весьма туманны. Он знал, что с таким умом, как у него, то есть умом достаточно развитым, обладавшим интуицией и способным принимать мгновенные решения, лучше всего было заранее продумывать только общий план операции. Этому его научил эпизод с ручным пулеметом. Он стал бояться, что заранее обдуманный план приведет к тому, что в кризисной ситуации у него будет целых два варианта – а два  варианта означали колебания.

Споткнувшись о стул, он задержал дыхание, прислушался; двинулся дальше, вышел в холл, обнаружил лестницу и пошёл наверх; седьмая ступенька скрипнула под ногой, девятая, четырнадцатая. Он считал их машинально. На третьей скрипнувшей ступеньке он остановился и постоял где-то с минуту – никогда еще в жизни он не чувствовал себя таким одиноким, как в эту минуту… На войне, в дозоре, один на один с врагами, он чувствовал за собой моральную поддержку полумиллиарда людей; а теперь он был совершенно один, раздавленный, как абрикос, под тем же самым прессом морали – он стал преступником. Никогда не чувствовал он такого страха, но и ликования такого ему испытывать ещё не доводилось.

Лестница кончилась, впереди была дверь; он вошёл и прислушался к ровному дыханию. Стараясь делать как можно меньше шагов, он изогнулся всем телом, чтобы дотянуться до комода и обшарить его, рассовав по карманам всё, что могло бы пригодиться; спустя десять секунд ему вряд ли удалось бы перечислить эти вещи. Он наклонился к стулу, предположив, что там лежат брюки, и обнаружил там что-то мягкое – женское белье. Он механически улыбнулся.

Другая комната… Такое же ровное дыхание, сменившееся на мгновение хриплым храпом, заставившим его сердце вновь совершить тур куда-то в низ живота. Что-то круглое – часы; цепь; пачка денег; булавки; два кольца – он вспомнил, что нашел кольца и в другом комоде. Отшатнувшись от слабого отблеска, вспыхнувшего прямо перед ним, он вздрогнул. Господи! Это был всего лишь отблеск его собственных наручных часов на его же вытянутой руке.

Вниз по лестнице. Через две скрипучие ступеньки он перешагнул, но теперь скрипнула  другая. Он уже не испугался – ведь он уже был практически в безопасности; достигнув конца лестницы, он вдруг подумал, как же всё это банально и скучно. Вошел в столовую – подумал о серебре – снова отказался от этой мысли.

Вернувшись к себе в пансион, он произвёл осмотр свежеприобретенного добра:

Деньги он засунул под подушку, а остальные вещи – подальше, в армейский ботинок, утрамбовав все для надежности носком. После этого два часа без остановки он мысленно перебирал одно за другим события своей жизни, думая о прошлом и о будущем, вспоминая и плохое, и хорошее. Около половины шестого, с рассеянной и совершенно неуместной мыслью о том, как жаль, что он ещё не женат, он уснул.

VI

Хотя описания ограбления в газетах и умалчивали о вставной челюсти, зубы не давали ему покоя. Образ человека, просыпающегося на рассвете и тщетно, на ощупь, пытающегося их найти, затем спускающегося, чтобы позавтракать исключительно кашкой, потом чужим, глухим и шепелявым голосом вызывающего по телефону полицейский участок, а затем отправляющегося на утомительный и удручающий прием к дантисту, вызвал в нём покровительственное чувство жалости.

Пытаясь определить, женская это или мужская челюсть, он аккуратно вытащил зубы из футляра и приставил их ко рту. Подвигал челюстями; померил пальцами – но так ничего и не решил. Зубы могли принадлежать либо женщине с большим ртом, либо мужчине с маленьким ротиком.

Повинуясь доброму побуждению, он завернул зубы в плотную обёрточную бумагу, извлечённую со дна армейского чемодана, взял карандаш и нацарапал на свертке кривыми печатными буквами: «ЧЕЛЮСТЬ». Следующей ночью он пришёл на Филмор-стрит и швырнул свёрток на лужайку перед домом, поближе к двери. На следующий день газеты объявили, что у полиции появилась зацепка: стало известно, что грабитель находится в городе. Но какая это была зацепка, упомянуто не было.

VII

К концу месяца «Взломщиком Билли, грозой богатых кварталов» няньки уже пугали детей. Ему приписывалось пять ограблений, и хотя Дэлиримпл совершил всего три, он решил, что придется подчиниться мнению большинства, и приписал титул себе. Однажды его даже видели: «здоровый громила с нечеловечески гнусной рожей». Вряд ли можно было ожидать от миссис Генри Кольман, проснувшейся в два часа ночи от попавшего в лицо света потайного фонарика, что она узнает Брайана Дэлиримпла, которому она махала флагом Четвертого июля и которого описывала как «вовсе не такой уж и сорвиголова, вы не находите?»

Распаляя свой разум до белого каления, Дэлиримпл мог превозносить для себя своё новое мироощущение, свою свободу от мелких сомнений и угрызений совести; однако, как только мысли начинали блуждать без этого панциря, им внезапно овладевали ужас и подавленность. Тогда, чтобы снова набраться уверенности, ему приходилось начинать все заново и  обдумывать дело с самого начала. Теперь он уже не рассматривал себя в качестве бунтаря; так было лучше. Большее утешение приносила мысль о том, что вокруг одни дураки.

Его отношение к мистеру Мэйси изменилось. Он больше не злился на него и не чувствовал себя ущербным в его присутствии. Когда миновал четвертый месяц его работы в компании, он обнаружил, что испытывает почти братские чувства по отношению к своему нанимателю. У него появилось смутное, но, тем не менее, весьма стойкое убеждение, что в глубине души мистер Мэйси не только поддержал бы его, а ещё бы и похвалил. Будущее его больше не тревожило. Он собирался накопить несколько тысяч долларов и смотаться – уехать на восток страны, а может, и во Францию, или куда-нибудь в Южную Америку. За последние два месяца он не раз порывался бросить работу, но его удерживал страх привлечь к себе внимание – как объяснить, откуда деньги? Так что он продолжал работать, но уже без всякой апатии, а с презрительной усмешкой.

VIII

А затем совершенно неожиданно случилось нечто, изменившее его планы и положившее конец ограблениям.

Однажды, ближе к концу рабочего дня, его вызвал мистер Мэйси и с добродушно-загадочным видом поинтересовался, не занят ли он сегодняшним вечером? Если нет, то не соблаговолит ли он прибыть в гости к мистеру Альфреду Дж. Фрейзеру – скажем, к восьми вечера? Дэлиримпл поначалу изумился, но тут же засомневался. Он тщательно обдумал, не нужно ли понимать это приглашение как намёк покинуть город ближайшим поездом? Но, поразмышляв в течение часа, он решил, что все его страхи беспочвенны, и к восьми вечера прибыл в большой особняк мистера Фрейзера на Филмор-авеню.

Мистер Фрейзер считался в городе влиятельной политической силой. Сенатор Фрейзер приходился ему родным братом, конгрессмен Демминг был ему зятем, так что влияние его было значительным, даже несмотря на то, что он не злоупотреблял им до такой степени, чтобы занять какую-либо формальную руководящую должность.

Голова его была огромна, лицо – широкое, с глубоко посаженными глазами, верхняя губа была вздёрнута вверх, обнажая передние зубы, и всё это смешение черт увенчивалось почтенным, выдающимся вперед подбородком профессионального политика.

В продолжение разговора с Дэлиримплом на его лице несколько раз являлось подобие улыбки, сменявшееся выражением бодрого оптимизма; затем на лице вновь воцарялась невозмутимость.

– Добрый вечер, сэр, – сказал он, протянув ему руку. – Присаживайтесь. Думаю, что вам не терпится узнать, зачем я вас пригласил. Присаживайтесь!

Дэлиримпл сел.

– Мистер Дэлиримпл, сколько вам лет?

– Двадцать три.

– Вы молоды; но это не означает, что вы глупы. Мистер Дэлиримпл, я не хочу отнимать у вас много времени. Я хочу сделать вам предложение. Пожалуй, начнём сначала: я присматриваюсь к вам давно, ещё с Четвертого июля – вы тогда произнесли благодарственную речь на митинге, помните?

Дэлиримпл что-то смущенно забормотал, но Фрейзер махнул рукой, приказывая ему замолчать.

– Эта речь осталась в моей памяти. Вы продемонстрировали, что у вас есть ум, и говорили вы без бумажки, и ваши слова были понятны каждому в той толпе. Уж я-то знаю. С толпой я имею дело вот уже много лет. – Он откашлялся, будто собираясь развить мысль о своём знании толпы, но тут же вернулся к основной теме. – Должен вам сказать, мистер Дэлиримпл, что мне довелось видеть немало молодых людей, начинавших блестяще, но  впоследствии сгинувших в никуда – и всё благодаря тому, что им не хватило прочности, или же избранные ими идеи оказывались им не по силам, или им не хватило воли, чтобы заставить себя трудиться. Поэтому я решил обождать. Мне хотелось посмотреть, что вы станете делать? Мне хотелось посмотреть, начнёте ли вы трудиться, а если начнёте – то хватит ли у вас упорства продолжать двигаться е намеченной цели?

Дэлиримпл почувствовал, что на лице у него выступает румянец.

– Итак, – продолжил Фрейзер, – когда Терон Мэйси рассказал мне, что вы устроились в его компанию, я продолжил наблюдать за вами – разумеется, с его помощью. В первый месяц вы заставили меня поволноваться. Он рассказал мне, что вы никак не могли успокоиться, что вы стали считать, что работа не достойна вас, что вы стали заикаться о прибавке…

Дэлиримпл вздрогнул.

– Но затем он рассказал, что вы всё же одумались, стали помалкивать и работать. Вот эти-то качества я и ценю в молодых людях! Такой подход ведет к успеху. Не думайте, что я вас не понимаю. Я знаю, как тяжело вам пришлось после всей той глупой лести, которой вас осыпали престарелые бабы. Я знаю, какую борьбу вам пришлось пережить…

Лицо Дэлиримпла стало пунцовым. Он почувствовал себя неопытным юнцом с благородными, как ни странно, порывами.

– Дэлиримпл, вы умны, и у вас есть отличные задатки – вы то, что мне нужно. Я хочу посадить вас в сенат нашего штата.

– Куда?

– В сенат штата. Нам нужен молодой человек – с головой, серьёзный, но не бездельник. И если я произнёс «Сенат штата», то это не значит, что на том все и кончится. Нам тут приходится не сладко, Дэлиримпл. Мы должны привести в политику молодежь: нужна свежая кровь, а в наших партийных списках год от года числятся всё те же «старые кони».

Дэлиримпл облизал пересохшие губы.

– Вы выдвинете меня в сенат штата?

– Я посажу тебя в сенат штата!

Выражение лица мистера Фрейзера грозило вот-вот разразиться улыбкой, и Дэлиримпл с легкомысленной радостью подумал, что мог бы пальцами подтянуть вверх уголки этих губ – но движение остановилось, губы замерли, и об улыбке теперь не могло быть и речи. Видневшиеся передние зубы от подбородка отделяла прямая, как гвоздь, линия. Дэлиримпл с трудом снова убедил себя, что перед ним был рот, и ответил, глядя прямо в него.

– Но я ведь теперь никто, –  сказал он. – Моя слава ушла. Людям я надоел.

– Такие вещи – дело техники, – ответил мистер Фрейзер. – Славу воскрешает печатный станок. Подожди – увидишь, о чем будет трубить «Герольд» начиная со следующей недели…  Если, конечно, ты с нами… И если ты… – тут его голос зазвучал пожёстче, – не будешь  уж слишком настаивать на своих идеях о том, как нужно решать вопросы.

– Ни в коем случае, – ответил Дэлиримпл, открыто поглядев ему прямо в глаза. – Поначалу вам придется давать мне множество советов.

– Очень хорошо. Тогда придется позаботиться и о твоей славе. Главное – всегда и во всем держись правильной стороны.

Дэлиримпл вздрогнул – ему последнее время приходилось часто думать о рубеже, отделяющем правильную сторону от неправильной. В этот момент неожиданно раздался звонок в дверь.

– А вот и Мэйси, – сказал Фрейзер, поднимаясь. – Пойду, открою дверь. Слуги уже легли спать.

И он оставил Дэлиримпла наедине с мечтами. Перед ним неожиданно распахнулась дверь, а за ней был целый мир: сенат штата, сенат страны… Так вот она какая, жизнь – нечестная игра… Игра без правил – и здравый смысл, вот что правит миром! Не нужно больше глупо рисковать, разве что нужда заставит; сила – вот что ценится… Никогда больше совесть или упрек не заставят его провести бессонную ночь; «да будет жизнь его мечом мужества…» – но воздаяния не будет; всё это чушь, просто чушь.

Сжав кулаки, он вскочил на ноги, чувствуя что-то сродни ликованию победителя.

– Ну как, Брайан? – произнёс мистер Мэйси, появившись из-за портьеры.

Оба старика глядели на него, улыбаясь своими полуулыбками.

– Ну же, Брайан? – повторил мистер Мэйси.

Дэлиримпл улыбнулся в ответ.

– А вы как думаете, мистер Мэйси?

И Дэлиримпл задумался: не стала ли причиной его переоценки какая-то телепатическая связь между ними – что-то вроде взаимопонимания без слов…

Мистер Мэйси протянул ему руку.

– Я очень рад, что этот план мы будем осуществлять вместе; в отношении тебя я всегда был «за» – а особенно последнее время. Я рад, что мы с тобой будем на одной стороне!

– Благодарю вас, сэр, – просто сказал Дэлиримпл; к его глазам вдруг подступили слёзы.

Оригинальный текст: Dalyrimple Goes Wrong, by F. Scott Fitzgerald.

Перевод с английского © Антон Руднев, 2014.

Яндекс.Метрика