Алексей Матвеевич Зверев
«Я последний романист…»
Слова, вынесенные в заголовок, взяты из записных книжек Скотта Фицджеральда (1896-1940), одного из самых ярких американских прозаиков XX века. Систематически он стал делать записи с начала 30-х годов. В основном это были заготовки для будущих рассказов, мысли о прочитанном, наблюдения над жизнью и над людьми из близкого или случайного окружения. Многие заметки относятся к роману «Ночь нежна», над которым автор трудился девять лет, преодолевая сопротивление обстоятельств, все менее благосклонных к нему. Книга вышла в 1934-м, она не имела успеха. Теперь ей посвящают ученые труды, она признана шедевром, так же как и роман «Великий Гэтсби» (1925), принесший Фицджеральду больше чем славу — роман сделал писателя культовой фигурой поколения, его идолом, рупором, кумиром.
«Я последний романист, других теперь не будет долго». Не следует понимать это высказывание буквально. Фицджеральд обладал редким для художников даром искренне радоваться чужой удаче и, случалось, явно недооценивал созданное им самим. После него были замечательные американские романисты: в чем-то его ученики, чаще — противники. Дело не в том, кто в конечном счете займет верхнюю ступеньку, когда, оглядываясь на литературу ушедшего столетия, начнут устанавливать шкалу ценностей. Дело в уникальности дарования Фицджеральда и его положения в этой литературе. Есть писатели, которые, не создав собственной литературной эпохи, сумели, однако, с необычайной точностью передать образ времени, в котором им выпало жить, а порой даже делались как бы его духовной сущностью. Фицджеральд из их числа. И в этом смысле он для Америки, быть может, действительно последний романист.
Хемингуэй, с которым он и дружил, и ссорился, на закате дней взялся за мемуары о своей парижской юности и посвятил Фицджеральду целую главу, где сказано, что «его талант был таким же естественным, как узор из пыльцы на крыльях бабочки. Одно время он понимал это не больше, чем бабочка, и не заметил, как узор стерся и поблек. Позднее он понял, что крылья его повреждены, и понял, как они устроены, и научился думать, но летать больше не мог, потому что любовь к полетам исчезла, а в памяти осталось только, как легко это было когда-то». Туг много верного, но и пристрастности не меньше. «Последний магнат», не дописанный Фицджеральдом и вышедший посмертно, кого угодно убедит, что летать он мог все так же свободно и высоко — вопреки всем своим срывам, наперекор выматывающей и бессмысленной работе в Голливуде, на которую пришлось согласиться из-за житейской безвыходности. А те, кто заглядывали в его лабораторию и видели множество перемаранных черновиков, знают, что лучшие его вещи — и романы, и такие рассказы, как «Опять Вавилон» (1929), и автобиографические эссе, впоследствии собранныевкниге«Крушение»(1945), — рождались мучительно: какая бабочка, какая пыльца?
Но что-то угадано Хемингуэем очень прозорливо, и прежде всего умение Фицджеральда оставаться покоряюще правдивым, естественным, достоверным, даже когда он касался сложных сюжетов и мучительных для него тем. Эта непринужденность обманывала. Стало мнимой аксиомой, что Фицджеральд был щедро одаренным, но и крайне беспечным, неровным, поверхностным художником. Нередко Фицджеральду приписывали взгляды и умонастроение, которые отличали стольких его сверстников, свидетелей «самой дорогостоящей оргии»за всю американскую историю, как он назвал свою эпоху — годы после Первой мировой войны. Не умели — или, может быть, не хотели — замечать, что книги Фицджеральда, в которых поминутно распознаются отголоски поэтичного и болезненного «века джаза», получившего свое имя от заглавия его первого сборника рассказов (1922), проникнуты ожиданием близкого конца этой оргии и неминуемого краха всех, кто доверился ей наивно и безоглядно, подобно многим его персонажам. В нем видели поэта «потерянного поколения», и на самом деле мало кому еще удалось создать такой выразительный групповой портрет этой генерации навсегда запомнивших уроки фронта. С присущим ей чувством стремительного и необратимого распада привычного порядка вещей. С ее точно бы врожденным сознанием собственной неприкаянности в мире, где утратилась — и, как в то время думали, навсегда — человечность отношений между людьми.
Но со своим поколением писателя связывали очень сложные отношения: была здесь и причастность, и отстраненность, было и доверие, отрицание. И эта эмоциональная гамма нашла в его книгах необыкновенно целостный, запоминающийся отзвук. Записи в тетрадях, подбиравшиеся согласно выделенным Фицджеральдом тематическим разделам — всего их было 20, по числу букв в английском алфавите, — и автобиографические эссе еще раз убеждают в том, каким сокровенным и непреходящим смыслом обладала для него история его современника, пережившего те же иллюзии и те же катастрофы, что он сам. Эссе Фицджеральд напечатал в журналах, записные книжки остались в его архиве и сделались доступными лишь через пять лет после смерти писателя. Они, конечно, были больше чем предварительным материалом к будущим книгам, они сами представляли собой небольшую книгу, которую автор задумывал как человеческий документ, многое проясняющий в его творчестве, да и в его судьбе. У него был образец: записные книжки английского романиста Сэмюела Батлера, выпущенные посмертно в 1912 году. С ними Фицджеральд не расставался долгие годы. Фицджеральд находил, что о рубеже столетий, когда Батлер был одним из первых имен в литературе, о тогдашней социальной психологии, верованиях, надеждах и драмах этот томик свидетельствует выразительнее, чем некоторые прославленные литературные памятники.
Об эссеистике и записных книжках самого Фицджеральда по справедливости следует сказать то же самое. Кое-что из них сегодня притягательно главным образом для биографов и критиков, однако многое сохранило непосредственный интерес для каждого, кому дорог этот писатель с его неподдельным лиризмом и поэтичностью. С его неподражаемым даром улавливать мелодию времени в калейдоскопе мимолетных эпизодов и передавать ее так, что эта музыка не забывается даже спустя столько десятилетий после того, как она умолкла.
Опубликовано в издании: Фицджеральд, Френсис Скотт. Записные книжки. М., Вагриус, 2001 (вступительная статья).