Абель Исаакович Старцев
Предисловие к роману «Ночь нежна»
Роман Скотта Фицджеральда «Ночь нежна» написан почти через десять лет после «Великого Гэтсби». При появлении в свет в 1934 году роман не получил у себя на родине, в США, читательского успеха. Американская критика тоже приняла его сдержанно. Признание пришло позже.
Некоторая «пауза» для справедливой оценки потребовалась даже таким высокоподготовленным читателям романа Фицджеральда, как другой выдающийся американский писатель, Эрнест Хемингуэй. Прочитав «Ночь нежна» сразу по выходе, он написал автору, что считает роман неудачей. Годом позже он сделал признание: «Странное дело, по мере того как идет время, „Ночь нежна“ мне нравится больше и больше». И уже после смерти автора Хемингуэй написал, что «Ночь нежна» — лучшая книга Фицджеральда, что он в ней находит силу трагизма и магию искусства.
Сейчас, когда творчество Скотта Фицджеральда предстает уже в исторической перспективе, становится ясно, какое видное место занимает этот роман и в наследии писателя, и во всей американской литературе новейшего времени.
1
Скотт Френсис Фицджеральд (1896-1940) принадлежит к основным созидателям новейшей американской прозы. Он выступил раньше других своих замечательных сверстников — Хемингуэя и Фолкнера. В 1920 году, только что выйдя из университета, он напечатал роман о своем поколении — «По сю сторону рая — и сразу добился известности.
Дальнейший его путь, как личный, так и писательский, был осложнен тем, что, увлеченный первым успехом, он оказался в сфере влияния „коммерческого искусства“, столь характерного для американской буржуазной культуры.
Высокие гонорары, которые такие журналы, как „Сэтердей ивнинг пост“, платят в ту пору» Фицджеральду — модному литератору, побуждают его профанировать свой талант, печатать рассказы и очерки, написанные между делом и без серьезного повода. Светская жизнь, которую ведет молодой Фицджеральд, также мешает ему сосредоточиться на своих артистических целях.
Уже в этот ранний период Фицджеральд начинает испытывать внутреннюю тревогу. В новом его романе «Прелестные и проклятые» (1922) герои книги, молодые искатели наслаждений, терпят моральный крах.
В 1924 году Фицджеральд с женой уезжают во Францию, где в то время, в Париже, живет и работает большая колония американской литературно-художественной молодежи. Фицджеральды остаются во Франции целых шесть лет. Здесь писатель создает свой шедевр — «Великий Гэтсби» (1925), небольшой по объему роман, в котором подводит читателя к мысли, что основанная на безраздельном господстве денежного мешка буржуазная цивилизация в США враждебна в своей основе всему подлинно ценному в человеческой личности. В этой книге впервые с внушительной силой сказался нравственный пафос искусства Фицджеральда, неразрывность для него красоты и морали.
Между тем и после «Великого Гэтсби» его автор еще продолжает жить и работать по-прежнему. Молодых прожигателей жизни поджидает крушение. Зельда, жена Фицджеральда, заболевает душевным расстройством, и сам писатель, усталый, больной, лишь с трудом обретает решимость сойти с гибельного пути, отказаться от легкого заработка.
В эту тяжкую для него пору, вернувшись в США и уже зачастую нуждаясь, Фицджеральд пишет свою вторую знаменитую книгу — «Ночь нежна», впитавшую жизненный опыт последних десяти лет и развивающую социальные мотивы, намеченные в «Великом Гэтсби».
Внутренний кризис, рожденный противоречиями его жизни и творчества, достигает у Фицджеральда после опубликования «Ночь нежна» такой мучительной силы, что он не видит другого выхода, как громко, во всеуслышание, об этом сказать. В 1936 году в трех статьях, получивших известность под общим названием «Крах», он выступает с трагической исповедью. В «Крахе», Фицджеральд говорит о своем «душевном банкротстве», которое, он это видит теперь, рождено было тем, что он как писатель не выполнял своего социального долга, жил бездумно и безответственно, не находил в себе силы порвать до конца с имущими классами.
Он осуждает такую позицию, считая ее гибельной для таланта и морального самосознания художника, и противополагает ей активное творческое вмешательство в жизнь. «Ленин не стал терпеть страданий пролетариата, — пишет Фицджеральд, — Вашингтон не захотел наблюдать муки своих солдат, и Диккенс не мирился с тяжкой жизнью лондонской бедноты» (F. Scott Fitzgerald, The Crack-up N. J. 1945, р. 81).
Фицджеральд в тех же статьях объявил, что обрекает отныне себя на роль сочинителя-ремесленника, ибо утратил, как он полагает, право на творчество, на великое дело писателя.
Действительно, в эти годы Фицджеральд как бы отказывается от творческой деятельности, подобавшей ему как писателю выдающегося таланта. Он заключает контракт с Голливудом и несколько лет служит там рядовым сценаристом, стараясь заработать достаточно денег на лечение жены и на воспитание дочери и испытывая на себе весь деспотизм «голливудской империи».
Получилось, однако, так, что самый гнет Голливуда рождал в писателе новый протест и побуждал его к новым творческим планам.
Уже смертельно больной, Фицджеральд задумывает писать роман о Голливуде. Но для выполнения этого замысла у него не хватает ни материальных средств, ни физических сил. Он не доводит свой новый роман, «Последний магнат», до конца, умирает еще молодым и остается в истории американской литературы двадцатого века как автор «Великого Гэтсби» и «Ночь нежна».
2
В главном своем действии (если не считать экскурса в предысторию героев) роман «Ночь нежна» охватывает пять лет — с 1924 по 1929 год — и рассказывает о группе американцев, в основном богатых людей, и художественной богемы, живущих все эти годы в Европе. Центральные эпизоды романа развертываются во Франции, Швейцарии, Италии.
Структура романа несколько экспериментальна. Компонуй сюжет, автор черпает из поэтики современного кинематографа, применяет монтажные переходы и «ретроспекции», наплывы прошлого в настоящее.
Озадаченный и огорченный неуспехом романа, Фицджеральд задумал перестроить его композицию, в частности хронологически «выпрямить» развитие сюжета. Уже после смерти писателя роман однажды был издан по этому новому плану. Выяснилось, однако, что Фицджеральд не довел свой пересмотр до конца. И предпочтительной остается прижизненная авторская редакция.
Юная американская киноактриса, Розмэри Хойт, путешествуя по Европе, заезжает на несколько дней на Ривьеру и встречает там соотечественников, завсегдатаев тамошних мест. Это тесный кружок удивительно интересных на ее взгляд и умеющих наслаждаться жизнью людей; в центре его врач-психиатр Дик Дайвер и его жена, очаровательная Николь.
Получив приглашение на званый вечер на виллу «Диана», поставленный на широкую ногу дом Дайверов на Ривьере, Розмэри ближе наблюдает участников их кружка. Это — нью-йоркский композитор Эйб Норт, его жена Мэри и Томми Барбан, красавец и забияка, поклонник Николь. Обаяние светскости и изящества Дайверов кружит голову девушке, и она со всем пылом юности влюбляется в Дика Дайвера, по мановению руки которого движется и сияет этот необыкновенно притягательный для нее мир.
В этих начальных главах первой книги романа мир Дайверов показан по преимуществу зачарованными глазами Розмэри Хойт.
Далее участники празднества на Ривьере переезжают в Париж, где развлечения их продолжаются, и Дик Дайвер по-прежнему выступает в качестве хозяина и устроителя общих веселий. Они кутят в дорогих ресторанах, совершают покупки в фешенебельных магазинах, бывают в светских домах и даже однажды ночью разъезжают по городу в инкрустированной серебром личной машине персидского шаха.
Но в этих парижских главах открывается то, чего Розмэри не увидела на Ривьере, — сумрачная и трагическая подкладка беспечальной по видимости жизни этих людей.
Талантливый музыкант и умница Эйб Норт — алкоголик; он давно утопил в вине свой талант, потерял способность работать и понимает, что ему не вернуть прошлого. Его жена за веселой улыбкой прячет страх и отчаяние.
Николь душевно больна. Это скрываемая от света и тщательно охраняемая друзьями печальная тайна Дайверов.
И доктор Дайвер, на здравый смысл и добрую волю которого пока что в значительной мере опирается этот непрочный мирок, тоже не так устойчив, как может показаться при поверхностном взгляде. Он в преддверии кризиса, который может в любую минуту бросить его во власть тех же разрушительных сил, которые властвуют в жизни его близких.
Одним из внешних сигналов тревоги служит сейчас влечение Дика к Розмэри Хойт, которое грозит подорвать единение Дайверов, построенное не только на привязанности Дика к жене и детям, но и на строгом самоконтроле.
Первая книга романа завершается кровавым финалом, убийством — одного за другим — двух посторонних людей, случайными нитями связанных с Дайверами и Нортами. Один из них, негр Петерсон, попадает в ловушку прямо в отеле у Дайверов, и его окровавленный труп лежит на постели Розмэри.
Николь теряет душевное равновесие, впадает в безумие.
Тут действие временно приостанавливается, и первая поло-пина второй книги романа целиком посвящена предыстории Дика Дайвера и Николь.
Талантливый медик-американец приезжает в Европу специализироваться по психиатрии и встречает в Швейцарии юную соотечественницу, пациентку местной лечебницы для душевно-больных. Николь принадлежит к вырождающейся семье чикагских миллионеров Уорренов; и начало ее болезни связано с тем, что ее, почти еще девочку, растлил Девре Уоррен, ее отец. Сейчас Николь увлечена молодым доктором Дайвером, и эта привязанность постепенно становится целительным фактором для ее неустойчивой психики — путем к выходу из болезни. Дайвер, сам полюбивший девушку, стоит перед выбором — исчезнуть из ее жизни или жениться на ней. Выбор не может быть легким, он включает решение целого ряда личных и профессионально-медицинских проблем. Дайвер беседует со старшей сестрой и опекуншей Николь, Бэби Уоррен, которая с холодной расчетливостью богачки излагает ему «встречный» проект их семьи: выдать замуж больную Николь за врача, чтобы не тревожиться более о ее судьбе и здоровье. Доктор Дайвер с презрением относится к этому плану Уорренов «купить для Николь врача», Он женится на ней по любви и намерен продолжить свою блистательно начатую врачебную и научно-литературную деятельность.
Предыстория четы Дайверов завершается серией внутренних монологов Николь, посвященных ее жизни после замужества. В последнем из них упомянуто появление Розмэри Хойт на пляже у виллы «Диана», и происходит «стык» этого обширного сюжетного отступления с прерванным ходом действия.
Остальные тринадцать глав второй книги романа продолжают развитие фабулы с тем, однако, важным различием, что теперь и Дик и Николь не являются более загадкой, и драматизм их жизни предстает в обнаженном виде.
Дайверы — сперва па Ривьере, куда они возвращаются посте описанных событий в Париже, и затем на швейцарском зимнем курорте. Две главы посвящены жизни Дайверов при швейцарской лечебнице для душевнобольных, в которой Дик — совладелец и лечащий врач. Эти главы — частью обзорные — охватывают целых два года их жизни и завершаются новым взрывом безумия Николь (на этот раз едва не приведшим к гибели их обоих и их детей).
Последние восемь глав посвящены полностью доктору Дайверу, его трудностям и сомнениям, нисхождению его с «вершин» к моральному краху.
Как вестники катастрофы к нему приходят два печальных известия. В кафе в Мюнхене он узнает от заезжих американцев о гибели Эйба Норта, избитого до смерти в каком-то подпольном ночном кабаке в Нью-Йорке. Вслед за тем приходит депеша о смерти отца, старика священника, с которым у доктора Дайвера с детства связаны представления о долге перед людьми, о порядочности. Дик едет в США на похороны отца, оттуда в Рим, гонимый надеждой увидеть Розмэри Хойт; встречается с ней, их любовь на мгновение вспыхивает и тотчас же гаснет, оставляя разочарование и горечь. Последние главы рисуют падение Ричарда Дайвера. Пьяный, он затевает ссору и драку с шоферами в Риме, преисполняется хмельной американской заносчивости и презрения к «итальяшкам»; потом, жестоко избитый в итальянской полиции, попадает в тюрьму, откуда его вызволяет Бэби Уоррен, сестра его богатой жены.
В третьей, последней книге романа Дик Дайвер, опустошенный и сломленный, обрывает все главные связи с миром, в котором жил эти годы.
Сперва в Швейцарии приходит к концу его врачебная деятельность в лечебнице для душевнобольных. Он и сам считает, что утратил необходимую «профессиональную этику».
Затем он теряет вкус к людям того круга, в котором вращался все эти годы, и сам теряет привлекательность в их глазах.
Затем приходит конец его браку с Николь. «Поверженный», он больше ничем не может ей быть полезен; к тому же она и сама больше в нем не нуждается. Дик толкает ее к сближению с Томми Барбаном.
Он мобилизует свои душевные силы, чтобы с достоинством удалиться со сцены.
Последнее, что сообщается о блистательном Ричарде Дайвере: он — спившийся врач-неудачник, практикующий ради заработка в маленьких городишках где-то в штате Нью-Йорк.
3
Механизм гибели Ричарда Дайвера освещен в романе «Ночь нежна» с достаточной ясностью.
Молодой американский интеллигент из небогатой семьи, он мечтает об успехе в науке, хочет служить людям. Но, женившись на дочери чикагского миллионера, как бы сходит с рельс своего жизненного пути. Он самоуверенно полагает, что сможет, породнившись с миллионами, сохранить независимость. Но миллионы «ассимилируют» его, приспособляют к себе, пока он полностью не утрачивает моральные стимулы своей жизни и деятельности, идет к падению и краху.
Проходит семь или восемь лет, пока ему удается полностью осознать размеры понесенной утраты.
«Он себя потерял, кто знает, когда, в какой именно час, день, неделю, месяц или год. Когда-то он умел проникать в суть вещей, решать самые сложные уравнения жизни, как простейшие случаи простейших болезней. Но за годы, прошедшие с того дня, когда он впервые увидел Николь на Цюрихском озере… эта способность притупилась в нем».
Он уточняет неприглядную суть катастрофы:
«Его купили… и каким-то образом он допустил, что весь его арсенал оказался упрятанным в уорреновских сейфах».
И подводит предварительные итоги:
«Восемь лет я потратил зря, пытаясь научить богачей азбуке человеческой порядочности, но отчаиваться рано. У меня еще много неразыгранных козырей на руках».
Доктор Дайвер ошибается здесь по двум очень важным, в конечном счете решающим пунктам.
Во-первых, хотя он и считает, что, до того как породнился с Уорренами, он умел «проникать в суть вещей» и «решать самые сложные уравнения жизни», истинного места уорреновских миллионов в этой окружающей жизни и грядущей роли их в своей личной судьбе он распознать не смог. И симптомы поразившей его социальной болезни тоже остались для этого проницательного врача-психиатра неясными и неопознанными.
И во-вторых, когда он полагает, что у него еще много козырей на руках и он отыграется, он опять допускает ошибку — козырей у него уже не осталось. Он может только выйти из игры, что он и делает. Слов нет, конечный бунт доктора Дайвера против миллионов, уход в моральное небытие предпочтительнее примирения с миллионами, но не имеет в себе никаких перспектив на победу даже в далеком будущем.
Автор дает возможность проследить на страницах романа происхождение иллюзий и слабостей Ричарда Дайвера.
Когда к концу мировой войны 1914-1918 годов «Счастливчик Дик», у которого с юных лет все так славно складывалось, прибывает в Швейцарию, он имеет еще очень смутное представление о социальных реальностях окружающей жизни как в США, так и в Европе. «Когда Дик приехал в Цюрих, — пишет Фицджеральд, комментируя с грустной иронией путь своего героя,- у него было меньше ахиллесовых пят, чем понадобилось бы, чтобы снабдить ими сороконожку, но все же предостаточно». Автор возводит иллюзии Дика Дайвера к специфической форме американских иллюзий и американского оптимизма. «То были иллюзии вечной силы, и вечного здоровья, и преобладания в человеке доброго начала, — пишет Фицджеральд, — иллюзии целого народа, порожденные ложью прабабок, под волчий вой убаюкивавших своих младенцев, напевая им, что волк далеко-далеко».
Молодой доктор Дайвер тоже считает, что волки «далеко-далеко». И уверенность эта предопределяет его поражение в моральном поединке с богатством Уорренов. Уоррены «покупают» врача для Николь, допуская ее брак с доктором Дайвером. Дик с высоты своего интеллекта и образованности презирает Бэби Уоррен и считает, что ему будет легко парировать ее замыслы. Спора нет, он умнее Уорренов, но деньги в капиталистическом обществе имеют свою «хитрость», победить которую можно, только отвергнув в самой основе господство их обладателей. Сильная только своими деньгами, Бэби Уоррен побеждает доктора Дайвера по всем пунктам, и жизнь его движется в орбите Уорренов и, в целом, по их программе. Даже те его действия, которые кажутся самостоятельными — литературно-научная деятельность или занятия практической медициной, — постепенно теряют значение жизненно важных поступков, лишаются своей социальной функции, перестают быть служением людям.
Кем же стал доктор Дайвер в качестве мужа наследницы чикагских миллионов?
Дик Дайвер пытается создать для себя, для Николь и для своих друзей некий специально им конструируемый вариант привлекательной жизни. Это жизнь богатых людей, но освященная вкусом и внешним изяществом. Одни лишь «вершки» ее, как бы вовсе без «корешков», уходящих и в грязь и в кровь. Артистизм и насмешливый ум доктора Дайвера позволяют ему при этом разыгрывать роль «чародея», украшателя жизни, устраняющего из дорогостоящих и редкостных развлечений ту грубость и «дурнотонность», которыми отмечена жизнь заурядного, вульгарного богача и его прихлебателей.
Однако надолго он не может скрыть от себя, что двигатель этой жизни — миллионы Николь. «Заливавший его поток вещей и денег», «все растущая роскошь дайверовского обихода» — таковы неоспоримые факты его повседневной жизни.
Расщепление социальной личности доктора Дайвера оказывается не менее опасным и разрушительным, чем расщепленность психики у его пациентов. Волшебство рушится, а с ним вместе и принятая им на себя роль всеобщего кумира и украшателя жизни. Наступает тот день, когда он вынужден сказать о себе: «Я как Черная Смерть. Я теперь приношу людям только несчастье».
Душевная одаренность Ричарда Дайвера — вне сомнения. Она выделяет его и в профессиональной врачебной среде, и в созданном им светском кругу. Фицджеральд сочувствует своему герою, порой горячо жалеет его. Уже чувствуя свой закат, в гостях у Мингетти, в бессонную ночь, Дик вслушивается в доносящиеся до него заунывные песнопения молящихся мусульман. «…и ему, в его душевной опустошенности и усталости, захотелось, чтобы поющие помолились и за него — но о чем, он не знал, разве только о том, чтобы не затопила его с каждым днем нарастающая тоска». Дайвер слишком опустошен, чтобы подняться над своим поражением, попытаться вернуть себе волю к борьбе.
Несколько слов о людях, его окружающих.
Сумрачный скептицизм Эйба Норта, нежелание признать ни за самим собой, ни за миром какие-либо достоинства, должен быть предпочтен фальсификации искусства и жизни, которой занимается модный писатель Маккиско. Но в той стадии морального безразличия, в какой пребывает Эйб Норт, его отрицание не может уже выполнять никакой положительной, очистительной роли в искусстве.
«Они стояли в неловком молчании, подавляемые могучей личностью Эйба, который высился перед ними, как остов потерпевшего крушение корабля… Нельзя было… позабыть о его свершениях, пусть неполных, беспорядочных и уже превзойденных другими. Но пугала неослабная сила его воли, потому что прежде это была воля к жизни, а теперь — воля к смерти».
Каковы бы ни были первоначальные достоинства и достижения этих людей, сейчас они не только жертвы буржуазной цивилизации, но также продукты ее распада, зараженные ее ядами.
Если внимательно приглядеться, члены дайверовского кружка не так уже далеко ушли от столь презираемых ими «дурнотонных» прожигателей жизни, — отличаясь, по сути, только воспитанностью и блеском. И плоды их изящной игры, снимания пенок, скольжения по жизни не так безобидны, как может казаться с первого взгляда. Умнейший Эйб Норт В пьяном угаре вовлекает желающего ему услужить человека в смертельно опасную ситуацию и не находит в себе ни охоты, ни воли, чтобы его спасти. А изящнейший доктор Дайвер направляет свои таланты на то, чтобы поскорее убрать труп убитого негра и не запутать своих друзей и себя в это неприятное дело. Смерть ни в чем не повинного человека проходит для них почти незамеченной.
И Розмэри Хойт не так идиллична, как может показаться на первых страницах романа, когда она предстает в ореоле наивной влюбленности. В моральные руководители ей дана ее мать, госпожа Спирс, образец business woman, американской «деловой женщины». Скудость духовного мира юной киноактрисы и мизерность ее артистического сознания должны послужить довольно пессимистическим гороскопом для ее будущего. При второй встрече с Дайвером в Риме повзрослевшая Розмэри наделена уже всеми задатками в меру стандартной восходящей звезды Голливуда.
Несколько слов о Николь.
Фицджеральд наделяет Николь большой женской прелестью и делает ее, на первых порах, чуждой или, во всяком случае, малоприкосновенной характерным чертам ее старшей сестры — расчетливости и агрессивной самоуверенности богачки. Обаяние Николь позволяет ей также стать подходящей партнершей для Ричарда Дайвера в затеянной им игре, в которой богатство и власть богатых людей как бы свободны от наиболее отталкивающих классовых атрибутов. Однако дальше автор показывает, что эти особенности Николь, отделяющие ее от прочих Уорренов, в огромной степени определялись болезнью, которая приглушала «родовые» черты ее личности и вынуждала ее, опираясь на мужа, заимствовать временно некоторые принадлежащие лично ему черты. Позднее все это меняется вместе с выздоровлением Николь и обретенной ею независимостью в поступках. Она обретает и жесткую волю к утверждению своих интересов, если надо — за счет других. Те характерные отношения, которые связывали ее десять лет с Диком и привели к восстановлению ее поколебленной личности (и краху его личности), один американский автор, пишущий о Фицджеральде, называет «духовным каннибализмом» или же «вампиризмом». Действительно, хоть мы и не знаем, как происходит перекачивание жизненных соков от Дика к Николь, есть какая-то зловещая симметричность в восхождении Николь от несчастья к расцвету личности и движении доктора Дайвера — от расцвета к падению и краху.
Мы еще успеваем увидеть новый, «холодный, немигающий взгляд Николь» и услышать, как ее голос становится «чеканным голосом ее деда». О дальнейшем Фицджеральд говорит так:
«В Николь все было рассчитано на полет, на движение с деньгами вместо крыльев и плавников. Грядущая перемена должна была лишь восстановить истинный порядок вещей…»
Эта новая Николь проявит себя под стать своей старшей-сестре и станет достойной наследницей чикагского миллионера. И в этом смысле ее брак с Томми Барбаном, современным кондотьером имущих классов, почти символичен.
4
В 1932 году, приступая вплотную к работе над «Ночь нежна», Фицджеральд наметил в составленной для себя беглой записи основной замысел будущего романа.
«Задача романа следующая — показать природного идеалиста, так сказать, пренебрегшего саном священника, который по разным причинам поддается жизненным идеалам буржуазной верхушки; восходя по социальной лестнице, он теряет свой идеализм и свой талант, кончает беспутством и пьянством».
Образ Ричарда Дайвера, каким он дан в «Ночь нежна», в общих чертах отвечает этому предварительному наброску.
Однако в тех же заметках были намечены еще другие черты в интеллектуально-идейном облике будущего центрального персонажа романа.
В разработке его характера Фицджеральд пишет: «Фактически он коммунист-либерал-идеалист, моралист в состоянии бунта». А к концу этой записи, намечающей жизненный путь Дика, читаем, что, прежде чем возвратиться назад в США, Дик «отправляет сына в Советскую Россию», чтобы «воспитать его там»; иными словами, хочет вырастить своего сына чуждым буржуазному миру.
Нет оснований толковать эти строки Фицджеральда так, что он хотел сделать доктора Дайвера коммунистом в собственном смысле слова. Это мало вязалось бы с первой из приведенных характеристик, да и последующая («коммунист-либерал-идеалист») тоже крайне противоречива. Речь идет, надо думать, все о том же «природном идеалисте», но соприкоснувшемся с коммунистической критикой буржуазного общества и признавшем в какой-то мере ее обоснованность и справедливость.
Так или иначе, можно считать установленным, что у Фицджеральда был план пойти в идейно-политической характеристике своего героя много дальше, чем он это сделал в окончательном тексте романа.
Тут надо отметить, что в лице Томми Барбана он выводит не просто опасного драчуна, считающего войну и убийство своей профессией, а воинствующего защитника капиталистического порядка. В первой книге романа, на вечеринке у Дайверов, Барбан так объясняет, почему он участвует в колониальных и контрреволюционных войнах: «Я дрался с рифами, потому что я европеец, и я дерусь с коммунистами, потому что они хотят отнять у меня мою собственность». Когда после нескольких лет перерыва Дайвер встречает Барбана в Мюнхене, то застает его с неким князем Челищевым, русским белогвардейцем, только что нелегально вывезенным с помощью Барбана из Советской России. Оба хвастливо сообщают Дику, что при переходе границы убили троих красноармейцев. «Три молодых жизни — непомерно большая цена за этот мумифицированный пережиток прошлого», — размышляет про себя Дик.
Если бы Фицджеральд выполнил до конца первоначально задуманный план и создал в лице доктора Дайвера политического антагониста Барбану, он открыто вывел бы книгу за пределы проблематики буржуазного общества. Трудно теперь сказать, в силу каких причин он от этого отказался. Быть может, при разработке характера Ричарда Дайвера он убедился, что подобная идейная целеустремленность тому не по силам, превышает его возможности. В том же конспекте будущего романа он не раз говорит о недостаточной внутренней стойкости своего героя.
Однако, хотя Фицджеральд и отказался от мысли сделать доктора Дайвера носителем и идеологом отрицания буржуазного мира, не следует думать, что этот замысел бесследно прошел для романа. Основная мысль не ушла, и она присутствует в тех элементах анализа и оценки изображаемой жизни, которые время от времени освещают ход действия. Только этот анализ и эти оценки исходят уже не от Ричарда Дайвера, а от автора.
В самом начале романа, описывая восторг Розмэри Хойт, упивающейся «расточительными шалостями» и изяществом Дайверов, Фицджеральд пишет, что ей не дано было знать, что «все это далеко не так просто и не так невинно, как кажется… тщательно отобрано на ярмарке жизни… и составляет часть кабальной сделки с богами…». «Дайверы, — добавляет он, — в эту пору стояли на самой вершине внешней эволюции целого класса… но уже были налицо качественные изменения, которых не замечала и не могла заметить Розмэри».
Дальше, описывая опьяняющие Розмэри закупки множества дорогих и красивых вещей, которые Николь производит в парижских фешенебельных магазинах, Фицджеральд переходит к анализу, в котором желание постичь до конца логику жизни этих людей соседствует с убеждением писателя, что выносимый им обвинительный приговор выражает объективное движение истории:
«Она покупала вещи не так, как это делает дорогая куртизанка, для которой белье или драгоценности — это, в сущности, и орудия производства, и помещение капитала, — нет, тут было нечто в корне иное. Чтобы Николь существовала на свете, затрачивалось немало искусства и труда. Ради нее мчались поезда по круглому брюху континента, начиная свой бег в Чикаго и заканчивая в Калифорнии; дымили фабрики жевательной резинки, и все быстрей двигались трансмиссии у станков; рабочие замешивали в чанах зубную пасту и цедили из медных котлов благовонный эликсир; в августе работницы спешили консервировать помидоры, а перед рождеством сбивались с ног продавщицы в магазинах стандартных цен; индейцы-полукровки гнули спину на бразильских кофейных плантациях, а витавшие в облаках изобретатели вдруг узнавали, что патент на их детище присвоен другими, — все они и еще многие платили Николь свою десятину. То была целая сложная система, работавшая бесперебойно в грохоте и тряске, и оттого, что Николь являлась частью этой системы, даже такие ее действия, как эти оптовые магазинные закупки, озарялись особым светом, подобным ярким отблескам пламени на лице кочегара, стоящего перед открытой топкой. Она наглядно иллюстрировала очень простые истины, веся в себе самой свою неотвратимую гибель…»
Фицджеральд не касается в «Ночь нежна» жизни и борьбы угнетенных и эксплуатируемых миллионов, подавляющего большинства человечества, платящего Николь десятину, но этот суровый, прерывающий действие голос не оставляет сомнений, что автор пишет свою картину на видимом ему историческом фоне. И неожиданное уподобление социальной окраски действий Николь «ярким отблескам пламени на лице кочегара» сводит эту исполненную утонченности жизнь буржуазной элиты к некоторым «простым истинам», относящимся к ее экономической подоплеке, классовой сути и неотвратимой судьбе.
Вакханалия развлечений богатых людей и их окружения на страницах романа, пустота и никчемность их жизни, нервный предел, на котором находятся все эти люди, тоже свидетельствуют о глубине кризиса имущей верхушки, ее паразитическом загнивании и вырождении.
В каркас старинного дома на тихой парижской улице в Сен-Жерменском предместье встроен современный модернистский чертог, и каждый нововходящий чувствует себя так, «словно его. ударило током или ему предложили на завтрак овсянку с гашишем». Хозяйка этого современного чуда — «еще одна стройная богатая американка, беспечно пожинающая плоды национального просперити», а гости — «американцы и англичане, которые всю весну и все лето неумеренно прожигали жизнь и теперь в своих поступках следовали первому побуждению, часто необъяснимому для них самих… потом вдруг срывались в ссору, истерику или неожиданный адюльтер». С ними соседствует другая группа гостей — приживалов при этих богатых людях, и весь супермодный, на грани чудовищности салон уподоблен современному Франкенштейну.
На принадлежащей англичанину-богачу Голдингу белоснежной моторной яхте «Марджин», которую в последней книге романа посещают Дик и Николь, прожигают жизнь «ошалелые невропаты, притворяющиеся равнодушными», поднявшие знамя «распада и разрушения».
Эти и другие подобные эпизоды, сцены разгула и человеческого падения в романе Фицджеральда — Эйб Норт в баре Ритца, пьяная драка Дика Дайвера в Риме, арест Мэри Мингетти и леди Керолайн Сибли-Бирс на Ривьере, богатые дегенераты в швейцарской психиатрической клинике — своей едкой горечью и в то же время проницательной силой заставляют новейших читателей «Ночь нежна» сопоставлять «Ночь нежна» с появившейся четверть века спустя «Сладкой жизнью» Федерико Феллини. Ощущение, что речь идет о чем-то более крупном и важном, чем судьбы героев романа, не оставляет читателя и заражает его глубокой тревогой. Феллини однажды уподобил свой фильм фреске, изображающей кораблекрушение. Сходное чувство вызывает и «Ночь нежна». Книга написана о моральном крушении буржуазного мира.
5
Если сравнить «Ночь нежна» с другим знаменитым романом Фицджеральда — «Великим Гэтсби», станет видно, насколько сложный и трудный путь был пройден за протекшие годы писателем.
Радикально меняется сама атмосфера романа. В «Ночь нежна» больше нет той цельности чувства, поэтичности красок, которые так восхищают в «Великом Гэтсби». Мир героев романа расколот иронией и рефлексией; ослаблена вера; нет накала страстей. Гэтсби, даже преданный и обманутый, сохраняет свой романтический пафос, умирает несдавшимся, непримиренным. Окончательный разрыв Дика Дайвера и Николь, их последнее объяснение — втроем, с Барбаном — проходит на фоне остаточных всплесков той суеты, которая составляла их жизнь. Искусно контрапунктируя, автор вводит в эту прощальную сцену снижающие мотивы и интермедии. Фанфаронство Барбана, душевная вялость Дика, эгоизм Николь исключают всякую героику чувств.
В «Ночь нежна» мир сияет только снаружи. Внутри же он сумрачен, грустен, оставляет мало надежд. Заглавие романа — строка из Китса. В своей «Оде к соловью» английский поэт-романтик рисует волшебное царство ночи. Ночь — нежна, но в ее владениях нет света, там тьма и душное тление. То, что Фицджеральд избрал эту строку из Китса, не значит, что он прельщен красотой умирания. Скорее это прощание с романтикой. В «Ночь нежна» Фицджеральд трезвее и зорче, чем в первом романе. Социальный мотив выходит на авансцену.
В центре обеих романов Фицджеральда одна из важнейших социальных и моральных проблем буржуазной цивилизации — опасность для общества в целом самовластия в нем, командного положения богатых людей, их бесконтрольного права навязывать обществу свои взгляды на справедливость, нравственность, красоту.
В некоторых отношениях эта проблема особенно актуальна для американской жизни, для буржуазной цивилизации в США, потому что буржуазное по преимуществу происхождение и развитие американского общества долгое время мешало созданию в интеллигентной среде и в широких народных массах социалистического противовеса идеалам буржуазии.
Проблема возможностей, связанных с материальным богатством, как уже говорилось, всегда занимала Фицджеральда, и он с неотрывным вниманием, подчас завороженным взором вглядывался в новейших Мидасов и Крезов, расшифровывая их поступки, пытаясь постичь их тайны.
Сам Фицджеральд вырос и был воспитан в сфере действия американо-буржуазного мифа, согласно которому богатство увенчивает человека или, во всяком случае, служит необходимейшим из компонентов идеального состояния личности. В одной из статей «Краха», где Фицджеральд самокритически анализирует мир иллюзий и предрассудков, с которым был долго связан, он пишет с горькой иронией, что совершенная личность рисовалась ему как сплав «Джона Пирпонта Моргана, Топема Боклерка (просвещенный английский аристократ, остроумец восемнадцатого столетия. — А. С.) и Франциска Ассизского».
Нечто подобное, видимо, думал и герой «Ночь нежна» Ричард Дайвер.
Если Гэтсби был простаком, воспитанным в ходовых представлениях американского буржуазного общества, и не мыслил себе достижения жизненных целей вне богатства, то Ричард Дайвер — образованный человек, способный к самоанализу. Он стоит перед выбором. Ник Каррауэй из «Великого Гэтсби» тоже интеллигент. Но он только наблюдатель В «Ночь нежна» интеллигент, потерявший себя в лабиринте буржуазного общества и буржуазной морали, становится центральным участником драмы.
Особо надо сказать о личных, в широком смысле, мотивах, которые Фицджеральд ввел в «Ночь нежна».
Почти нет заметного эпизода в взаимоотношениях Ричарда Дайвера с окружающим миром, который не был бы интенсивно окрашен личным опытом или воспоминаниями автора.
Психиатрический материал в романе — врачи, лечебница, пациенты — собран Фицджеральдом в годы, когда он сам, находясь близ душевнобольной жены, был захвачен этими мучительными для него впечатлениями.
Иногда целые отрезки сюжета выполнены Фицджеральдом по канве собственной биографии. Так, в 1930-1931 годах, когда Зельда — жена писателя — лечилась в Швейцарии, Фицджеральд был сперва вместе с ней в Монтре, потом в Гстааде и в Мюнхене, после чего ездил в США на похороны отца. Эти передвижения с большой точностью воспроизведены в «Ночь нежна», во второй книге романа.
При всем том Ричард Дайвер не автобиографический образ, и сближение его с автором допустимо лишь в очень ограниченных рамках.
Существенно важен другой личный момент, близость моральной проблемы героя и автора и общая связь ее с неотвратимо встающим перед Фицджеральдом в эти годы вопросом о положении художника в капиталистическом мире.
Главное, что волнует и мучит Фицджеральда, — это проблема ответственности каждого человека — и идеолога в первую очередь — за невыполнение своего социального долга и те гибельные последствия — оскудение личности, разрушение таланта, — которые ждут художника, отдающего свое творчество на службу успеху.
Всего через два года после выхода в свет «Ночь нежна» Фицджеральд в статьях «Краха» счел нужным поставить всю совокупность этих вопросов на материале собственной жизни и в форме публичной исповеди. В процессе создания романа он, конечно, не мог не «примеривать» трудности и испытания Ричарда Дайвера к себе самому.
В уже упомянутых беглых заметках Фицджеральда к «Ночь нежна» разбор недостатков Дайвера, его малой внутренней стойкости приобретает по временам характерный личный аспект.
«Не хватает суровой силы, прочности на разрыв, которая есть у Бранкузи, Леже, Пикассо», — пишет Фицджеральд.
Все три названных «эталона»-люди искусства, известные тем, что твердо шли избранным ими путем, глухие к соблазну славы, богатства, успеха ценой компромиссов. Отметим, что двое из них — Леже и Пикассо — уже связали к этому времени свое имя с борьбой трудящихся масс.
Таким образом, в идейно-художественном самопознании писателя его работа над «Ночь нежна» и самый роман — ступени, ведущие к самокритическим статьям «Краха» и к дальнейшим поискам верной позиции писателя в капиталистическом мире.
***
С легкой руки некоторых мемуаристов (и в частности, Хемингуэя в его «Празднике, который всегда с тобой»), принято чаще оценивать личность Скотта Фицджеральда со стороны его слабостей. Между тем Фицджеральду была свойственна редкая сила критического суждения не только об окружающем мире, но и о самом себе. И потому не только его удачи, но также и кризисы — важные вехи в его творческой биографии и несут в себе стимулы для движения вперед.
Признавая Фицджеральда крупной и яркой силой в развитии социального романа XX века в США, мы особенно выделяем антикапиталистическую тенденцию его творчества, столь очевидно сказавшуюся в сильнейших страницах романа Фицджеральда «Ночь нежна».
Опубликовано в издании: Фицджеральд Ф. С. Ночь нежна. М., 1971. (предисловие).