Сьюзан Уэст
Сады Николь
Многие критики анализировали роль Николь в романе «Ночь нежна», но они не рассматривали один художественный метод, который Фицджеральд использовал, чтобы раскрыть и развить ее характер.
В общем плане под заголовком «Метод работы с материалом о болезни» Фицджеральд пишет: «Отталкиваемся от самых незначительных фактов. Это не история доктора. Нужно избегать фолкнеровских методов и не романизировать Крафт-Эбинга — лучше Офелия и ее цветы».
Следуя своей собственной установке, Фицджеральд сторонится научного языка Крафт-Эбинга в истории молодой девушки, изнасилованной отцом. Вместо этого он описывает ее развитие образами с помощью цветов. Как сумасшедшая Офелия в «Гамлете» У.Шекспира, Николь окружена цветами на протяжении всего романа. Дик встречает ее в садах лечебного санатория и увозит в сад на Французской Ривьере. Многие сцены с участием Николь происходят в этом саду или берут свое начало там. В Швейцарских Альпах она живет между дикими цветами и запущенными розами. Даже язык, которым Фицджеральд пишет о ней, усыпан соответствующими метафорами: чаще всего она ассоциируется с розами, как и Офелия, «роза мая». Этот цветок более всего характеризует шизофренический тип Николь: роза — самый красивый цветок, может уколоть. И так же красивая Николь опасна для Дика Дайвера. Ближе к концу романа он понимает, что в своем желании «быть любимым», он «выбрал Офелию, выбрал сладкий яд и выпил его».
В ходе развития всего романа Фицджеральд подчеркивает развитие характера Николь в обстановке трех разных садов. Первый, в санатории мистера Домлера в Цюрихе, это романтический Эдем, в котором невинная Николь путешествует. Именно здесь, словно в параллельном мире, Дик влюбляется в нее, улыбающуюся «трогательной детской улыбкой, вся заблудившаяся юность мира была в этой улыбке». Второй сад на вилле «Диана» на Французской Ривьере — убежище, которое он возвел для своей наполовину выздоровевшей невесты. Николь живет в своем защищенном саду до тех пор, пока ее «я» не расцветает и не дает ей возможность создать свой собственный мирок. Ее последний сад метафоричен, не материален, но это сад, где она создает сама себя. Фицджеральд отмечает грани ее развития цветами: от молодости к зрелости, от зависимости к независимости, от невинности к расчетливости.
Описанная как «красивая раковина», когда Дик в первый раз ее видит, Николь, появляющаяся на страницах после выписки из санатория годом позже — милый и обещающий расцвести весенний бутон. В письме к Дику она даже ассоциирует свое улучшенное состояние с возвращающимся восприятием природы: «понемногу возвращаюсь к жизни… смотрю на цветы, облака…». Дик, наполненный жалостью к Николь, находит ее привлекательной. Во второе свое посещение они встречаются в лесу санатория, залитом лунным светом, где Николь словно наполнена духом природы: «Из ветвей ивы, из темноты, сгустившейся вокруг, вливался в нее капля за каплей сладостный покой» (с.212) . Николь при помощи патефона возвращает Дику сущность потерянного для него мира: «Они теперь были в Америке» (с.211). Ее юношеское воодушевление, отраженное музыкой, которую она ставила, не только уносит Дика назад — в счастливые дни, — но и обещает еще более яркое будущее: «Ниточки мелодий, связывавших то, что уже ушло, с тем, что еще могло сбыться, закручивались в темноте вечера». Николь вносит в жизнь Дика ту цветочную свежесть, которой не было в его жизни до этого: «только горячее женское дыхание в горячей тесноте укромных уголков» (с.213). Сама мысль ее «обещания», казалось, расцветала внутри Дика: «…оттого, что она была так молода и красива, волнение охватило его и в горле точно свернулся тугой клубок» (с.210). Тяга Дика к цветущей молодой девушке подчеркнута на протяжении всего романа такими же цветочными образами. Например, он обращается к расцветающей Розмэри с вызывающей фразой: «А вы и в самом деле похожи на нечто в цвету — давно я уже таких девушек не встречал» (с.66). Но такие моменты наступают позже, когда первая свежесть Николь начинает увядать.
В своей невинности и наивности сама Николь воспринимала себя как охапку цветов: «…Помните, как я вас ждала тогда в парке — всю себя держала в руках, как охапку цветов, готовая поднести эту охапку вам. По крайней мере, для меня самой это было так».
Николь, которая всплыла из полной темноты своей психологической травмы, не имела притязаний. Она красива и несложна, как охапка цветов. Потому что она любит Дика и хочет, чтобы и он ее любил. Она перечисляет, довольно наивно, но открыто, свои достоинства: знание языков, способности к музыке и искусству. Она даже упоминает о том, что хочет передать все эти достижения своим детям. Внимание, которое Дик ей выказывает, ее красота, ее таланты дают ей все основания ожидать, что Дик примет ее как жену. Дик же легко и точно понимает, чего Николь ждет, потому что она не скрывала своих эмоций: «…надежда украшала ее, как цветок, приколотый к поясу…». Не зная ни одной уловки, знакомой любой женщине в обычном мире, она полностью открыта для него. Когда она думает, что Дик не женится на ней, Николь поддерживает в себе надежду: «сказать ему, как она богата, в каких великолепных домах всегда жила, объяснить, что она — капитал, и немалый; на миг в нее вселился покойный дед, барышник Сид Уоррен» (с.222).
Николь знает о своем здоровье и о последствиях ее болезни, но она все еще не испорчена этим знанием. Она примеряет на себя личность своего деда, но отвергает его щепетильность. Она вовсе не пытается купить себе мужа, вместо этого она остается столь же чистой, как весенние цветы
Неделю спустя у Дика снова появляется шанс встретить Николь, опять в окружении цветов. Когда он поехал в горы на фуникулере, цветы лезли внутрь окон занимаемого им вагончика, а за розами Дороти Перкинс вступила в свои права, такая же «свежая» и прекрасная, как и цветы. После встречи с ней Дик почувствовал, что «что-то новое, непривычное затрепетало в воздухе» (с.229). Против своего желания Дик не принял охапку цветов Николь в санатории, но он не мог устоять сейчас, когда все пятна клиники стерлись. Она игрива и дерзка, флиртуя, она предлагает Дику взять ее на раму его велосипеда, когда он будет спускаться с горы.
Надпись на наполненном цветами фуникулере «Запрещается рвать цветы» — символическое напоминание, которое произнес еще Франц Грегоровиус Дику: лучше с ней никогда больше не видеться. Неточно переводя это предостережение как «человек не должен срывать цветы», Фицджеральд добавляет: «по пути наверх». Хотя он намекает, что, возможно, все будет нормально, если сорвать их на пути обратно, но когда человек достигает вершины на пути к цели, он не должен отвлекаться на преграды. В желании опубликовать книгу о психиатрии Дик как раз на пути к своей цели стать величайшим психиатром из всех, когда-либо живших на свете, но забота о Николь помешает ему оправдать свои амбиции. Он не должен был забывать о предостережении Франца, но в тот момент он не обращает на это внимание и «срывает» Николь.
Так же, как почти невозможно не собрать розы на склоне (они практически сами оказываются в руках, «сами лезли внутрь… кропотливо перебирали одно за другим отделения вагона»), Николь представляет нестерпимое искушение для Дика. Позже вечером, когда они бродили по землям отеля, она прижимается к нему «юными губами» и телом, дает ему шанс влюбиться. Когда Дик опирается на чугунную ограду, окружающую подкову, она напоминает о саде в санатории. Николь при этом не принадлежит больше тому саду невинности. Она попробовала беспутную денежную жизнь, которой ее сестра Бэйби жила и уже потеряла свою свежесть. Она отвечает на избитое замечание Дика грубо: «Чушь собачья!» и после поцелуя становится кокеткой, уходит, думая: «Я победила его, он мой!» (с.237).
Первые годы их замужества ясно дают понять, что Николь еще не так хорошо себя чувствует, как кажется на первый взгляд: она все еще подвержена припадкам истерии. Чтобы избежать рецидивов, Дик привозит ее в спокойное, «пасторальное» место на Ривьере. На вилле «Диана» далеко от стрессов современной жизни он надеется сохранить ее рассудок невредимым. Годы назад, даже перед лечением в санатории, Николь пошла на поправку, когда французский солдат подарил ей цветок: «он дал мне розу и сказал, что она «plus petite y moins entendue». Мы подружились. А потом он ее отнял. Мне становилось все хуже, а объяснить было некому». В ее больном мозгу сознание солдата ассоциировалось у нее с цветком. На деньги Николь Дик создает для нее целый сад. Этот сад, второй сад, в котором жила Николь, это ее личный сад. Это только ее сад, он отражает ее эмоционально-неустойчивый мир:
— Какой чудесный сад! — воскликнула миссис Спирс.
— Это сад Николь — сказал Дик. — Она ему покоя не дает, без конца допекает заботами о здоровье растений. Я не удивлюсь, если в один прекрасный день она сама заболеет какой-нибудь мучнистой росой, фитофторой или септорией (с.74).
Фицджеральд посвящает две страницы скрупулезному описанию этого сада, делая его личным убежищем Николь, в котором она и пребывает постоянно. Сад ограничен со всех сторон так же, как ее жизнь ограничена и защищена Диком. В изолированном центре сада «лепестки цветов и листья кудрявились от ласковой влажности воздуха», но близ ограды «все было пыльным». В этом укрытии, которое Дик создал для нее, Николь могла избегать жестокого реального мира, так же как могла избегать пыльных деревьев сада, просто отвернувшись от них: «Николь всякий раз невольно изумлялась этому». Тачка, которая «припахивала гнилью» в сердце этого рая, словно предсказывает ранний распад замужества Николь.
Сад Николь — не только аналог ее защищенной жизни, но так же параллель с ее раздвоенным миром. Ее тщательно ухоженный сад, прекрасный и зеленый, является тем красивым крепким фасадом, которым она повернута к жизни. Ее жизнь внешне так же упорядочена, ограничена белым каменным бордюром. В глубине же Николь по-прежнему шизофреник, так же быстро меняющаяся, как ее пионы, и столь же запутанная, как ирисы и настурции. Ее эмоциональное состояние так же слабо, как хрупкие розовато-лиловые розы в саду. Причина ее состояния подразумевается так: ирисы и настурции переплелись «в полном беспорядке, точно кто-то наугад бросил тут горсть семян» (с.71). Николь, как и ее цветы, не росла прямо из-за моральной «распущенности» своего отца.
В центре сада Николь растет огромная сосна. Стол, ивовые стулья и рыночный зонт «окружают» это дерево, подобно тому, как люди собираются вокруг Дика на пляже несколькими страницами раньше: «Даже дети, возившиеся в песке, почувствовали, где центр веселья, и потянулись туда. Розмэри почему-то казалось, что все веселье исходит от человека в жокейской шапочке» (с. 51). Дерево должно доминировать в саду Николь, потому что Дик доминирует в ее жизни: «Дик много раз пытался ослабить свою власть над ней, но из этого ничего не выходило… он, уходя от нее, уходил в себя, а она оставалась ни с чем — держалась за это Ничто смотрела на него, называла его разными именами, но знала: это всего лишь надежда, что скоро вернется к ней он» (с. 270).
Когда Николь верит, что кто-то угрожает отнять Дика у нее, как Роэмэри или флиртующая молодая девушка, чья мать была пациенткой Дика в клинике, она теряет контроль, потому что ее жизнь бессмысленна без него. Вместе с Розмэри во время вечеринки в ее сад приходят новые стрессы в жизни, которую Дик так старался укрыть созданием нового мира для нее одной. Лишенная внимания Дика — ее сад захвачен — Николь ищет защищенности в ванной, где начинается рецидив.
Ее вид после этого не выдает ее. Желая своим гостям спокойной ночи, «Николь цвела улыбкой, смягчавшей ночную тень» (с.88). Но ее внешняя гармония и очарование столь же искусственны, как «искусственная камелия» (с.70), которую она носит на плече. Цветок кажется настоящим, так же, как Николь кажется здоровой. То, что она носит искусственный цветок, имея выбор из такого количества живых, наталкивает на первые подозрения при раскрытии ее характера.
Месяцы спустя Николь продолжает скрывать безумие цветами, которыми она украшает помещения клиники Дика и Франца для постоянных больных: «…никому из непосвященных в голову не пришло бы, что изящные филигранные сетки на окнах надежно заменяют оковы… даже вазы для цветов были намертво закреплены в гнездах» (с.273). Решетки на окнах отсылают к искусственным цветам, украшающим Николь. И те и другие предназначены для обмана чужих глаз. Внешне они столь же очаровательны, как и Николь: « не одно темное, угрюмое здание, а отдельные домики, живописно разбросанные, но образующие незаметную для глаза систему… Еще бы склад принадлежностей для гольфа и тенниса — и клиника легко могла сойти за загородный клуб. «Шиповник» и «Буки», домики, отведенные тем, для кого свет мира померк безвозвратно, зелеными рощицами отгорожены были от главного корпуса — укрепления, скрытые под искусным камуфляжем».
Цветы и деревья, окружающие клинику, как те, что, растут вокруг виллы «Диана», выполняют двойную роль: они защищают больных пациентов, как и сад Николь, к тому же они маскируют клинику под что-то привычное: территорию загородного клуба или государственного учреждения, — хотя они посажены продумано, обманывая окружающих. Так же и сад Николь выдуман так, что выглядит дорого и просто.
Обострение болезни Николь, неспособность Дика достичь своей цели подрывают его любовь к жизни, приводят его к пьянству, их роли начинают меняться. Николь волнуется о том, что он выпивает и все больше не способен контролировать себя, создавая невыносимую обстановку для их друзей. На яхте Голдинга Томми Барабан советует Николь запретить Дику пить. Николь поражена тем, что Томми считает ее способной сказать Дику, что он должен, а чего не должен делать. Но она начинает приглядывать за Диком, вместо того, чтобы он приглядывал за ней. Сцены в доме Мэри Норт Мингетти и на яхте иллюстрируют, как меняются местами их роли. Когда Томми спрашивает, в порядке ли Николь после вечеринки на яхте, Дик отвечает: «Вы что думали, если я выпил лишнее, она этого не переживет? Сегодняшняя Николь вырублена из той сосны, что растет в лесах Джорджии, а это самое крепкое дерево на свете после новозеландского эвкалипта» (с.390). Обостренная твердость Николь, ее самоуверенность становятся «привычкой», она движется к полному выздоровлению. Очень значимо, что Дик сравнивает ее с сосной, это дерево в романе раньше ассоциировалось с ним. Эпитеты в романе меняются вместе с их ролями. Хрупкая Николь стала стальной, надежный Дик стал «ломким».
Фицджеральд подчеркивает эту перемену в Дике, помещая его в сад, очень отличный от того, в котором он впервые встречает Николь. Гуляя по саду в Инсбруке, Дик думает о далеких встречах с Николь в саду, как «она прибежала к нему по росистой траве в легких туфельках, промокших насквозь « (с. 297). Но теперь обаяние Дика выцвело, он слишком неуверен в себе, чтобы даже добиваться девушки, приковавшей его внимание в инсбрукском саду. Цветы здесь не так свежи, и Дик становится таким же «одичавшим», как неухоженный розовый куст. Новая, здоровая Николь, столь же крепкая, как сосна из лесов Джорджии, нечувствительна и аморальна, как расцветающие цветы, с которыми Фицджеральд сравнивает ее: «В свете ясного весеннего утра мужской мир не казался запретным, и мысли ее были пестрыми, как цветы, а ветер хозяйничал в ее волосах и словно бы в голове тоже. У других женщин бывают любовники… Та самая сила, что вчера требовала от нее неотступной верности Дику до смертного предела, сегодня заставляла ее улыбаться на ветру простой и утешительной логике этого «чем я хуже?» (с.390).
Постепенно избавляясь от влияния Дика, его «сдержанности», его морали, Николь заменяет их моралью окружающего ее общества. Рассуждая смело и ярко, она решает делать все, что она захочет. Николь начинает участвовать в безрассудстве, чьим наблюдателем она была до этого: «Ее подбодряли примеры, которых она немало насмотрелась кругом в это лето — столько людей поступали так, как хотели, и это им легко сходило с рук» (с.410). Она больше не хочет жить в саду с решетками под опекой Дика: «Давно пора выкинуть что-нибудь экстравагантное. Мы живем слишком скучной, ограниченной жизнью» (с.387).
Сначала сила Николь, которой Фицджеральд ее наделил, может показаться надуманной и нелогичной. Конечно, цветы не могут стать разумным объяснением; они раскачиваются по прихоти ветра или из-за любого другого воздействия, но так же поступала и Николь. Ею управляла сила более могущественная: «Когда я пускаюсь в разговоры, я себе говорю: наверно, теперь я — Дик. А иногда я — мой сын, он такой неторопливый, рассудительный. Я даже доктором Домлером бывала иногда, а когда-нибудь, может, придется стать с какой-то стороны и вами, Томми Барбан» (с. 246). Эта сила достаточно могущественна, чтобы управлять ее эмоциями, как ветер раскачивает цветы, и Николь повинуется ей. Она настолько сильно чувствовала Дика в течение двадцати четырех часов, что могла покончить жизнь самоубийством вместе с ним, а влияние Томми она чувствовала настолько, что смогла завести роман на стороне. Ее мелочность подчеркнута словами: «через неделю она уже позабыла о своей вспышке влечения к Томми; у нее была короткая память на людей, и она забывала легко» (с.394).
Немного забавные рассуждения Николь в саду приводят ее к заключению: «Если она не должна ощущать себя навсегда слитой воедино с Диком, каким он был накануне, значит, она может существовать сама по себе» (с.390). С досадой она наблюдает за попытками Дика произвести впечатление на Розмэри. С чуть «большей уверенностью, чем пять лет назад» (с.397), она говорит резко и с Диком и с Розмэри перед тем, как уйти с пляжа. Рост ее самостоятельности сравнивается с распускающимся цветком: «Точно огромный цветок, распустилось ее «я», и за темными закоулками лабиринта, где она блуждала столько лет, обозначился выход» (с. 406). В этой части романа уверенность Николь доказывается ее желанием управлять автомобилем: она давно не сидела за рулем. Она все еще находится под влиянием Дика, и в желании вести машину выражается ее желание самостоятельно контролировать свою жизнь. То, что она все еще под влиянием Дика, подчеркнуто отрывком, в котором ее «я» начинает распускаться. Только после того, как она покидает пляж — мир Дика, после поворота на дорогу, обсаженную деревьями, она расслабляется, мысли проясняются и чувствует себя «исцелившейся и обновленной».
Эта «исцелившаяся и обновленная» Николь все же не та свежая и юная Николь, которую полюбил Дик. Прекрасный розовый бутон, который она сорвал в фуникулере, распустился, став огромной пышной розой, которая с корнями своего щепетильного деда-барышника впитала «крылья»: «она уже забыла Дика, только все дальше уходила в глубь времени — минут — мгновенья» (с.414).
Незавершенная естественность Николь, преподносящей себя Дику, как охапку цветов, в санатории представляет разительный контраст с этой новой Николь, «садовником» для Томми Барбана. Она больше не полагается лишь на собственную красоту: чувствуя зависть к молодости, для встречи с Томми она готовит себя все утро, как садовник, ухаживающий за своим садом, часами подрезая и пропалывая растения. Она никогда не ухаживала за своим садом на вилле Диана, Дик всегда нанимал садовников для этого, но с 1929 года Николь — сама себе садовник. К несчастью, она культивирует людей, а не цветы, и Томми стал для нее первым экземпляром.
Сад, который она возделывала для Томми, был искусственным, тщательно просчитанным. Николь анализирует свои эмоции и предъявляет требования, на какие она была не способна, когда «носила цветок надежды на плече»: «Она встретила Томми так, словно он был один из многих ее поклонников, и, ведя его к столу под сиенским зонтом, шла не рядом, а немного впереди… Николь не хотела туманного платонического романа; ей нужен был любовник, нужна была перемена… она уговаривала себя, что всего лишь нащупывает почву и в ее воле в любую минуту выйти из игры…» (с.410).
Ее способ «ухода за садом» подчеркивает перемену в ее жизни. Этот процесс больше напоминает религиозный ритуал. Николь умастила себя пудрой, «перекрестилась несколькими каплями «Шанель №16» и преподнесла себя Томми как объект поклонения. Эта сцена является отголоском более ранней, когда Николь боготворила Дика, «приносила к его ногам все, что получала от жизни, как охапки цветов на алтарь, как фимиам для воскурений» (с.214). Дик больше не бог Николь. Она заменила его, самого важного человека в ее жизни. Позабыв о том, что именно и какой ценой он помог ей преодолеть, она лишь «на словах высоко ценила тот труд, какого ему стоило вернуть ее в ускользнувший от нее мир». Теперь Николь с подсказки Томми всегда готова положить конец всему, что раньше имело значение в ее мире.
Возделывание сада Николь резко контрастирует с тем защищавшим ее садом на вилле «Диана», где она бродила столько лет. В конце романа Николь больше не живет в своем запутанном шизофреническом мире. Не живет она так же и в том невинном мире, каким был ее первый сад — в санатории. Наивная девчонка, которую Дик нашел цветущей «под камнем» в Цюрихе, потеряла чувствительность и возвратилась к привычкам ее семьи, будто бы и не была больной. Николь цветет, Дик вянет. Все еще привлекательный для цветущих девушек в садах Эдема, Дик обрекает себя на поиски безопасных убежищ, но они избегают его, как та английская девушка в баре, напомнившая ему о «садах, мирно зеленеющих в оправе моря» (с.326). В сооружении личного сада лишь для своего увеселения Николь бросает своего погибающего мужа. Создание ее последнего сада требует его распада точно так же, как создание сада на вилле «Диана» требовало жертв: «пять домов были перестроены и превратились в виллу, пять снесли и на их месте разбили сад» (с.72).
Через цветочные сопоставления Фицджеральд обращает особое внимание на развитие Николь, ее психологический рост и моральное разложение. Ее движение от сада невинности – неверное направление: сад, который она создает на месте первого, тщательно просчитан. В «Ночь нежна» райские сады являют лишь иллюзию защищенности, они не способны защитить. Сады, помогающие выжить, искусственны, как камелия, которую Николь носила на плече, и бесполезны, как искусственные цветы, которые она накупила во время бурных покупок на Rue de Rivoli.
Цитаты из романа по изданию «Ночь нежна. Последний магнат» (пер. с англ. Е.Калашниковой). Москва, Эксмо, 2007 г.
Оригинальный текст: Nicole's Gardens, by Susan West.