Ф. Скотт Фитцджеральд
На свой страх и риск
Когда он, в третий раз обойдя палубу, стал приближаться, Эвелин пристально взглянула на него. Она стояла, облокотившись на фальшборт и, услышав снова его шаги, намеренно повернулась к нему и не отрывала взгляда, пока он не отвел своего, как это может позволить себе женщина, когда она под защитой других мужчин. Барлотто, игравший в пинг-понг с Эдди О’Салливаном, заметил это противостояние.
— Ага! — сказал он, пока прогуливавшийся еще мог его расслышать, а обмен подачами завершился. — Стало быть, вы все еще заинтригованы, хотя это и не немецкий принц.
— Откуда вы знаете, что он не немецкий принц?
— Потому что немецкий принц — человек с лошадиным лицом и белесыми глазами. А этот, — он вынул из кармана список пассажиров, — либо мистер Джордж Айвз, либо мистер Джубал Эрли Робинс со слугой, либо мистер Джозеф Уиддл с миссис Уиддл и шестью детьми.
Вот уже пятый день это средних размеров немецкое судно шло из Шербура на запад. Был февраль, и панораму тусклого серого моря захлестывал дождь. И брезент, защищавший открытую часть прогулочной палубы, и даже стол для пинг-понга были мокрыми.
К’тап, к’там, к’тап. Барлотто был похож на Валентино — в номере с румбой, который Эвелин, играя с ним в паре, невзлюбила, он делался слишком дерзким. Вот Эдди О’Салливан был в труппе одним из ее лучших друзей.
Ей хотелось, чтобы одинокий пассажир снова обошел палубу, но он не появлялся. Она оглянулась кругом и посмотрела на море; внезапно у нее перехватило горло, и она прижалась к деревянному поручню, чтобы сдержать дрожь, охватившую плечи. Ее собственные мысли громко зазвучали в ней: мой отец мертв… Когда я была маленькой, в воскресенье утром мы обычно шли в город, я — в накрахмаленном платье, и мы покупали вашингтонскую газету и сигару, и он бывал так горд своей маленькой хорошенькой девочкой. Он всегда так гордился мною, что даже приезжал в Нью-Йорк посмотреть на меня, когда я начала выступать с братьями Маркс, и рассказывал каждому встречному в отеле, даже лифтерам, что он — мой отец. Я радовалась этому, это наполняло его таким счастьем, возможно, это было лучшее время, которое он когда-либо пережил еще с дней своей молодости. Он был бы счастлив, если бы узнал, что я возвращаюсь из Лондона.
— Игра и сет, — сказал Эдди. Она обернулась.
— Спустимся вниз и разбудим Барни и поиграем немного в бридж, а? — предложил Барлотто.
Эвелин пошла впереди дурачась — то выделывая на влажной палубе пируэты, то срываясь в каскад из шоу «В дорогу, в Буффало» — навстречу внезапному порыву ветра. В дверях она поскользнулась и чуть кубарем не слетела вниз по ступенькам, но спасла себя от падения рискованным взмахом руки — и оказалась перед одиноким пассажиром. У нее комично приоткрылся рот. Мужчина произнес с несомненным южным акцентом:
— Прошу прощения!
Когда они втроем прошли вперед, она вновь встретилась с ним взглядом.
Незнакомец подошел к Эдди О’Салливану на следующий день в курительной комнате:
— Не играете ли вы в Лондоне в спектакле «Застарелая привязанность»?
— Играли, три дня тому назад. И собирались играть еще две недели, но мисс Лавджой вызвали в Америку, и мы закруглились.
— На борту вся труппа? — любопытство незнакомца было безобидным и выражало доброжелательный интерес смешанный с вежливым уважением к романтике театра. Он понравился Эдди О’Салливану.
— Присаживайтесь. Нет, здесь только Барлотто, играющий юношу, мисс Лавджой и Чарльз Барни, режиссер, да его жена. Мы покинули Лондон в двадцать четыре часа — остальные следуют на «Гомерике».
— Я, несомненно, получил удовольствие, посмотрев ваше шоу. До этого я совершил кругосветное путешествие, а две недели назад оказался в Лондоне, совершенно готовый к чему-нибудь американскому, — и у вас это было.
Часом позже Эвелин просунула голову в дверь курительной комнаты и обнаружила их.
— Почему вы прячетесь от нас? — спросила она требовательно. — Кто же будет смеяться над моими штучками? Вон та компания завзятых картежников?
Эдди представил мистера Джорджа Айвза. Перед нею стоял красивый, хорошо сложенный мужчина лет тридцати с твердыми и беспокойными чертами лица. Две пары тонких морщинок в углах его глаз свидетельствовали об усилиях, которые он прилагал, чтобы общаться с миром на условиях иных, чем его собственные. Со своей стороны, Джордж Айвз увидел довольно маленькую темноволосую двадцатишестилетнюю молодую женщину, горевшую живостью, которую можно было бы назвать не иначе как профессиональной. Другими словами, эта живость не была любительской и никогда не могла бы быть израсходована на одного человека или на группу лиц. Иногда она овладевала ею столь полно, что изменяла каждый нюанс в выражении лица, каждый незначительный жест до такой степени, что Эвелин, казалось, уже не принадлежала себе. Ее рот казался двумя маленькими рассеченными вишенками, раскрывающимися в сияющей улыбке; у нее были огромные темно-коричневые глаза. Ее нельзя было назвать красивой, но ей требовалось не более десяти секунд, чтобы заставить людей поверить в то, что она прекрасна. Она была в черном, но чересчур нарядном платье — она всегда одевалась чересчур нарядно.
— Я любовался вами, когда вы налетели на меня вчера днем, — сказал он.
— Должна же я была как-нибудь с вами познакомиться, разве нет? Что же девушке делать на пароходе — уж не ловить ли рыбу?
Они присели.
— Как долго вы были в Лондоне? — спросил Джордж.
— Около пяти лет — и обрела там уверенность в себе. — В серьезные минуты ее речь приобретала чуть заметный английский акцент. — Вообще-то я ни в чем особенно не блистаю: немного пою, немного танцую, подражаю, так что англичане думают, что им по дешевке досталось что-то очень хорошее. А вот в Нью-Йорке нужны настоящие профессионалы.
Было совершенно очевидно, что ей хотелось бы пользоваться такой же популярностью и в Нью-Йорке. В бар вошли Барни, миссис Барни и Барлотто.
— Ага, — воскликнул Барлотто после того, как был представлен Джорджу Айвзу. — Она не поверила, что вы не принц… — Он положил руку на колено Джорджа. — Видите ли, мисс Лавджой искала принца с самого первого дня, как только узнала, что он на борту. Мы ей сказали, что вы и есть этот принц.
Эвелин устала от Барлотто, устала ото всех, кроме Эдди О’Салливана, хотя у нее и хватало такта не показывать этого, когда все работали вместе. Она оглянулась вокруг. Если не считать двух русских священников, игравших в шахматы, их компания была единственной в курительной комнате; на борту и было-то всего тридцать пассажиров первого класса, хотя мест хватило бы для двухсот. Эвелин опять подумала о том, какая она сейчас, Америка, к которой она возвращалась. И внезапно почувствовала, что помещение действует на нее угнетающе — слишком большое, слишком пустое. Она ощутила необходимость создать вокруг себя атмосферу общей радости и веселья.
— Пойдем в мой салон, — предложила она голосом, полным энтузиазма. — Заведем фонограф, пошлем за красивым доктором и старшим механиком и пригласим их играть в покер. А я буду приманкой.
Пока они спускались вниз, Эвелин думала, что все это она делает ради нового мужчины. Ей очень хотелось понравиться, показать ему, как хорошо она умеет развлекать людей. Пока фонограф наигрывал «Ты делаешь меня сумасшедшей», она с ходу начала придумывать легенду. Она — подружка гангстера, а вся эта поездка предпринята с целью заполучить мистера Айвза в руки банды. Ее гортанный выговор раздавался тут и там, игра заражала других. Оба судовых офицера, хотя и плохо понимали по-английски, прекрасно восприняли этот зажигательный и прекрасный спектакль-экспромт. Она была то Анной Пеннигтон, то Хеленой Морган, то вдруг появлялся женственный официант, чтобы принять заказ, — одним словом, она была всем и везде, и всё под аккомпанемент нескончаемой музыки.
Джордж Айвз пригласил компанию поужинать наверху в ресторане. Когда они начали расходиться и глаза Эвелин искали его одобрения, он предложил ей погулять.
Палуба, хотя ее по-прежнему защищал брезент, была все еще мокрой от непрекращающегося дождя. Свет от лампочек казался мутно-желтым, а пледы были небрежно брошены на пустые шезлонги.
— Вы мне доставили огромное удовольствие, — сказал он. — Вы как Микки Маус. — Она взяла его руку, расхохоталась.
— О, мне нравится быть Микки Маусом. Смотрите — вот то самое место, где я стояла и смотрела на вас каждый раз, когда вы проходили мимо. Почему вы не прошли в четвертый раз?
— Я смутился и поднялся на шлюпочную палубу.
Когда на баке они повернули обратно, то увидели, что все двери вдруг открылись и люди устремились к поручням.
— О, они, по-видимому, плохо поужинали, — сказала Эвелин. — Или нет — смотрите!
Это была «Европа» — двигающийся остров света. С каждой минутой судно становилось все больше и больше, превращаясь в сказочное царство, с музыкой, льющейся с палубы, и светом прожекторов, скрывавших его истинную величину.
— О, папочка, купи мне это! — воскликнула Эвелин. И вдруг что-то в ней надломилось — то ли это необыкновенное видение, то ли вызванное им возбуждение стали душить ее, и она внезапно совершенно явственно представила себе отца. Не говоря ни слова, она вошла в помещение.
Двумя днями позже она стояла вместе с Джорджем Айвзом на палубе, когда мрачные строительные леса Кони Айланда проплывали мимо.
— Что вам сейчас сказал Барлотто? — спросила она.
Джордж рассмеялся:
— То же самое, что и Барни сегодня днем, только, пожалуй, с большим волнением.
Она вздохнула.
— Он сказал, что вы играли со всеми и я ошибаюсь, если полагаю, что этот небольшой пароходный флирт имеет какое-либо значение, — все были когда-то влюблены в вас, но ничего путного из этого не вышло.
— Но он не был влюблен в меня, — сказала она с возмущением. — Он просто повел себя очень фамильярно во время танца, и я его как следует отчитала за это.
— Барни также был к вам небезразличен и сказал, что относился к вам, как отец.
— Я устала от них! — воскликнула она. — Теперь они думают, что все влюблены в меня просто потому, что…
…— потому что они видят, что я влюблен.
— Они полагают, что я заинтересовалась вами. Всего два дня назад никто из них не замечал меня. До тех пор, пока я их забавляю, они вполне довольны, но как только у меня появляется что-то личное, они начинают суетиться и переходят на покровительственный тон. Видимо, следующим будет Эдди О’Салливан.
— Я, наверно, зря ему сказал, что мы живем в штате Мэриленд, всего в нескольких милях друг от друга…
— А все потому, что я единственная привлекательная девушка этого восьмидневного рейса, и мальчики просто-напросто начинают из-за меня пререкаться. Попадут в Нью-Йорк и тут же забудут о моем существовании.
Они все еще были вместе, когда в ранних сумерках город зримо заявил о себе: освещенный диадемами пенящегося звездного света, будто ниспадавшего с неба.
— Не знаю, что со мной! — всхлипнула Эвелин. — В последнее время я очень много плачу… Быть может, мне достался «журавль в небе»?
На борту заиграл оркестр, но всепоглощающее величие города делало марш тривиальным и звенящим; музыка умолкла.
— Мой бог! Это так великолепно! — прошептала она расстроенно.
Если бы им дальше было не по пути, то все, вероятно, закончилось бы через час на таможне.
Когда на следующий день они вместе ехали на юг, в Вашингтон, о Джордже она почти не думала, зато отец стал как бы ближе. Джордж теперь представлялся ей лишь славным американским парнем, с которым было приятно обниматься в темноте под сенью спасательной шлюпки. У железной решетки вашингтонского вокзала, где расходились их пути, она поцеловала его на прощание и на какое-то время, по мере того как поезд углублялся в мелколесье глинистых просторов южной части штата Мэриленд, вовсе забыла о нем. Эвелин вглядывалась в темные редкие поселки и разбросанные огни одиноких ферм. Станционное здание Роктауна, возле которого ее встречал брат на «форде» соседа, показалось осевшим и маленьким. Ей стало стыдно, что ее багаж выглядел так шикарно на фоне порванной обивки машины. Она увидела знакомую звезду и услышала в ночи смех негра; ветерок был прохладен и нес знакомый запах — она была дома.
На следующий день, во время службы на кладбище Роктауна, ощущение того, что она как бы находится на сцене и за ней наблюдают, притупило горе Эвелин, похороны не были долгими, и вот уже сельский врач покоился среди сотни Лавджоев, Дорсеев и Кроушоу. Это было вполне по-дружески — оставить его здесь, в окружении всего родного. И вдруг, когда все отошли от могилы, она с удивлением обнаружила Джорджа Айвза, который стоял поодаль со шляпой в руках. За воротами он сказал:
— Извините меня за то, что я приехал. Мне очень хотелось увериться, что у вас все в порядке.
— Не могли бы вы сейчас же отвезти меня куда-нибудь? — спросила она порывисто. — Мне очень тяжело здесь. Я хочу уехать в Нью-Йорк сегодня же вечером.
Он приуныл:
— Так скоро?
— Мне предстоит разучить много новых танцевальных па, вообще подновить репертуар. За границей утрачиваешь свежесть.
Он заехал за ней после полудня, свежий и блестящий, как его автомобиль. Они остановились у кладбища — она привезла охапку цветов, чтобы возложить их как последнюю дань на могилу отца. Покинув Джорджа у ворот, она прошла на кладбище.
Цветы рассыпались по коричневой, еще не осевшей земле. Здесь, в Мэриленде, у нее не оставалось никаких связей, и она не знала даже, вернется ли сюда когда-либо. Она преклонила колени.
Как долго она пробыла в таком состоянии, Эвелин не знала; цветы уже стали в сумерках неразличимы, когда из-за ограды раздался голос, зовущий ее по имени. Она встала и вытерла глаза.
— Я иду. Прощай, отец, отцы мои!
Джордж помог ей сесть в машину и укутал пледом. Затем он отпил из фляжки большой глоток деревенского виски.
— Поцелуй меня, прежде чем мы отправимся в путь, — сказал он внезапно.
Она прильнула к нему.
— Нет, поцелуй меня по-настоящему.
— Не теперь.
— Разве я тебе не нравлюсь?
— Мне просто сейчас не до этого. И у меня лицо грязное.
В течение получаса он вел машину очень быстро, потом остановил ее под густыми деревьями.
— Пора опять выпить. Ты не считаешь, что мы должны глотнуть сейчас? Ведь становится холодно…
— Ты же знаешь, что я не пью. Ты можешь глотнуть.
— Если ты не возражаешь.
Сделав глоток, он вновь повернулся к ней:
— Я думаю, что сейчас ты можешь меня поцеловать.
Опять она послушно поцеловала его, и снова это его не удовлетворило.
— Нет, по-настоящему, — настаивал он. — Не отстраняйся от меня. Ты же знаешь, что я тебя люблю, и я тебе нравлюсь, ты ведь говорила это.
— Конечно, ты мне нравишься, — сказала она нетерпеливо, — но я хочу попасть в Вашингтон.
— У нас уйма времени. Поцелуй же меня еще раз, прежде чем мы тронемся.
Она рассердилась. Если бы он ей совсем не нравился, она бы его высмеяла. Но ей было совсем не смешно — только росло раздражение нелепой ситуацией.
— Я не привыкла к этому. У меня были мужчины, которые всегда относились ко мне очень деликатно. Они вызывали на дуэль тех, кто в казино слишком пялил на меня глаза И после этого ты — который мне так понравился, — пытаешься вести себя так недостойно. Это совсем не по мне.
— Что же, я не чувствую за собой какой-либо вины, но сожалею, что расстроил тебя.
Они пообедали в буфете станции. Он расстался с нею у дверей вагона.
— До свидания, — сказала она уже ровным голосом. — Спасибо за потрясающе интересное путешествие. Позвони мне, когда приедешь в Нью-Йорк.
— Разве это не глупо, — запротестовал он. — Ты даже не хочешь на прощание поцеловать меня.
Она действительно не хотела и потому замешкалась, прежде чем наклониться к нему со ступенек. Но на этот раз отпрянул он.
— Ладно, — сказал он — Я понимаю что ты сейчас чувствуешь Мы встретимся, когда я приеду в Нью-Йорк.
Он снял шляпу, вежливо поклонился и ушел. Чувствуя себя одинокой и потерянной, Эвелин вошла в вагон. «Вот что получается, — подумала она, — когда знакомишься на пароходах». Но ею все еще владело странное одиночество…
…Она поднялась по сплетению стали, железобетона и стекла, прошла под гулким сводом и оказалась в Нью-Йорке. Она стала частью его, даже не добравшись до отеля. А когда увидела в номере ожидающую ее почту, цветы, то уже была уверена в том, что хочет жить и работать именно здесь, в этом огромном потоке возбуждения, который протекал сквозь нее с рассвета до ночи.
В следующие два дня она тратила по утрам несколько часов на укрепление ослабевших мышц, затем час на новые танцы в мягких туфлях с Джо Крузо, а потом отправлялась в турне по городу и встречалась с каждым антрепренером, у которого было что-нибудь новенькое.
Март пролетел незаметно. Эвелин разучила несколько новых номеров и участвовала в полдюжине бенефисов. Театральный сезон заканчивался. Она торговалась по мелочам с молодыми импресарио средней руки, которые хотели «создать вокруг нее нечто», но у которых никогда не было одновременно денег, театра и сценария.
За неделю до того дня, как ей нужно было дать ответ на английское предложение, она вновь услышала о Джордже Айвзе. Сначала непосредственно из телеграммы о его прибытии, потом косвенно — из замечания ее адвоката, когда она упомянула о телеграмме. Он присвистнул:
— Женщина, ты зацепила Джорджа Айвза? Тебе больше не нужна работа. Немало девушек износили обувь до дыр, бегая за ним.
— Чем он знаменит?
— Он богат, как Крез, он самый умный адвокат на Юге, а теперь его проталкивают в кандидаты на пост губернатора штата.
— Вот это новость!
Она была чрезвычайно удивлена. Ее отношение к нему внезапно изменилось — все, что он делал, стало приобретать значение. На нее произвело впечатление, что он ни словом не обмолвился о своем положении, пока она разглагольствовала о своей популярности. Теперь она вспомнила, что в порту он беседовал с несколькими репортерами.
Он появился в мягкий чудесный день, в прекрасном настроении, исполненный доброты, и они отправились в Центральный парк. Она увидела его в новом свете — его красивые глаза и его губы, которые говорили о том, как он суров к себе, и потянулась к нему всем сердцем и сказала, что сожалеет о той ночи.
— Я не имела ничего против ваших желаний, но меня возмутило, как вы это делали, — сказала она. — Но все это давно забыто. Давайте радоваться жизни.
— Все это случилось так внезапно, — проговорил он, — это так выбивает из колеи, когда однажды осмотревшись на судне вдруг видишь девушку, о которой мечтал всю жизнь.
— Это было приятно?
— Нечто похожее на обыкновенный полевой цветочек, полагал я, не требует особого уважения. Но именно поэтому и нужно было проявить больше доброты
— Какие прекрасные слова, — поддела она его. — Если вы будете продолжать в том же духе, мне придется броситься под колеса такси.
О да, он ей нравился. Они пообедали вместе и пошли в театр. Возвращаясь с ним в такси в свою гостиницу, она ждала, что он скажет.
— Как ты смотришь на то, чтобы выйти за меня замуж?
— Положительно я согласна выйти замуж за тебя.
— Конечно, если ты станешь моей женой, мы будем жить в Нью-Йорке.
— Зови меня Микки Маус, — попросила она вдруг.
— Почему?
— Мне очень понравилось, когда ты назвал меня Микки Маус.
Такси остановилось у ее гостиницы.
— Почему бы тебе не подняться ко мне поболтать немного? — спросила она и вся застыла в напряжении.
— Моя мать со мной в Нью-Йорке, я обещал побыть с ней немного.
— О, да.
— Ты бы не пообедала с нами завтра?
— Хорошо.
Она поспешила в свою комнату и завела фонограф. На следующий день у своего антрепренера она встретилась с Эдди О’Салливаном.
— Ты еще не замужем? — спросил он. — Или ты с ним вообще больше не виделась?
— Эдди, я не знаю что делать. Мне кажется, я в него влюблена, но мы никак не можем попасть с ним в такт.
— Возьми его в руки.
— Это как раз то, чего я не хочу делать. Я хочу, чтобы меня взяли в руки…
— Ну хорошо, тебе двадцать шесть, ты его любишь. Почему бы тебе не выйти за него замуж? Сейчас плохой сезон.
— Он такой типичный американец, — ответила она.
— Ты так долго прожила за границей, что сама не знаешь, чего хочешь.
Она внутренне протестовала против того, что ее, как она чувствовала, должны подвергнуть экзамену, и именно это толкнуло ее назначить встречу еще двум другим мужчинам, чтобы пойти с ними на полночный сеанс на чаплинский фильм.
На улице было еще светло, а в машине она пожелала сидеть рядом с ним. Она чувствовала себя свежей и молодой, она была бы рада ездить с ним всю жизнь, если бы только была уверена, что у них есть цель.
…В салонных апартаментах гостиницы «Плаза» ярко горели лампы.
— Мы действительно почти соседи в Мэриленде, — сказала миссис Айвз. — Ваше имя хорошо известно в графстве св. Чарльза, там есть прекрасный старый дом, который называют Лавджой-холл. Почему бы вам не купить и не восстановить его?
— У семьи нет средств, — резко ответила Эвелин. — Я единственная надежда. Но актрисы не копят деньги.
Когда прибыли остальные гости, Эвелин испугалась. Из закоулков ее прошлого выплыл полковник Кэри. Ей хотелось либо рассмеяться, либо спрятаться — в какой-то момент она подумала, не было ли в этом расчета. Но по удивленному виду полковника Кэри она поняла, что их встреча — случайность.
— Рад снова видеть вас — сказал он просто. Когда они сели за стол, миссис Айвз заметила:
— Мисс Лавджой из наших мест в Мэриленде.
— Так-так. — Полковник Кэри взглянул на Эвелин так, что это больше походило на подмигивание. Выражение его лица было ей неприятно, и она покраснела. По-видимому, он ничего не знал о её успехах на сцене, а помнил лишь маленький эпизод шестилетней давности. Когда подавали шампанское, Эвелин разрешила официанту наполнить бокал, чтобы полковник Кэри не подумал, что она изображает из себя неискушенную девушку.
— Я думал, что ты трезвенница, — заметил Джордж.
— Так оно и есть. Это пожалуй, третий раз в моей жизни, когда я пью.
Вино как будто бы прояснило обстановку — она поняла, что ей необходимо обезвредить все то, что полковник Кэри мог бы позже рассказать о ней Айвзам. Ее бокал был вновь наполнен. Немного погодя полковник Кэри предоставил эту возможность, спросив:
— Что вы делали все эти годы?
— Я играю на сцене. — Она повернулась к миссис Айвз. — Я встречалась с полковником Кэри в самые трудные для меня дни. В течение двух месяцев я была, что называется, «девушкой для вечеринок».
— Девушкой для вечеринок? — повторила озадаченно миссис Айвз.
— Это нью-йоркское явление, — сказал Джордж.
Эвелин улыбнулась полковнику:
— Это меня очень забавляло.
— Да, очень забавно, — сказал он.
— Одна девушка и я после школы решили пойти на сцену. Мы проводили ужасно много времени в агентствах и конторах, и были дни, когда мы буквально голодали.
— Как ужасно, — сказала миссис Айвз.
— Тогда кто-то сказал нам о «девушках для вечеринок». Бизнесменам, принимавшим приезжих клиентов, иногда хотелось их как следует развлечь — и танцами, и пением, и шампанским, и всем прочим, чтобы они почувствовали себя завсегдатаями Нью-Йорка. Иногда мы находили в своей салфетке, на столе, пятидесятидолларовый банкнот. Это звучит ужасно, не правда ли? Но это было нашим спасением в те ужасные три месяца.
Наступила тишина, длившаяся секунды, но такая тяжелая, что Эвелин ощутила ее на своих плечах. В те же самые секунды Эвелин почувствовала, что полковник Кэри зло посмеивается над ней, спрятавшись в своих пушистых усах, а морщинки у глаз Джорджа напряглись.
— По-видимому, очень трудно начинать карьеру на сцене, — сказала миссис Айвз. — Скажите, вы играли главным образом в Англии?
— Да.
Ну что она такое сказала? Правду и только правду… Она отпила шампанского из бокала.
Под грохочущий говор полковника Джордж поспешно спросил:
— Не слишком ли много шампанского, если ты не привыкла пить?
Она вдруг увидела в нем сына своей матери; ее чистосердечные маленькие признания шокировали его. Но ведь все не так просто для девушки, которая живет на свой страх и риск, и, по крайней мере, он должен был понять, что ей лучше было самой все рассказать, чем дожидаться скрытых намеков полковника Кэри. Тем не менее Эвелин от шампанского отказалась. После обеда она села с Джорджем за рояль.
— Наверное, мне за обедом не следовало этого говорить, — прошептала Эвелин.
— Глупости! Мама прекрасно знает, что в наше время все не так, как это было во времена ее молодости.
— Но ей это было не по душе, — настаивала Эвелин. — Как и этому старику, который словно сошел с карикатуры Питера Арно!
Как ни пыталась Эвелин отделаться от впечатления, что ей нанесена обида, справиться с собой она не могла.
— Если бы вам снова нужно было выбирать, предпочли бы вы сцену? — спросила миссис Айвз.
— Это прекрасная жизнь, — сказала Эвелин с уверенностью. — Если бы у меня были дочери, обладающие талантом, я бы выбрала для них сцену. Я бы, без сомнения, не захотела, чтобы они стали светскими барышнями.
— Но не все обладают талантом, — заявил полковник Кэри.
— Конечно, многие люди связывают сцену с ужасными предрассудками, — продолжала Эвелин.
— В наши дни это не совсем так, — сказала миссис Айвз. — Очень много хороших девушек идет на сцену.
— Девушек из хороших семей, — добавил полковник Кэри.
— Обычно они там долго не задерживаются, — сказала Эвелин. — Каждый раз, когда некая светская дебютантка решает ошеломить мир, на Бродвее назревает очередной провал. Но что меня больше всего приводит в ярость, это снисходительность людей. Я вспоминаю один театральный сезон, который мы провели в турне. Все общественные деятели небольших городов приглашали нас на приемы, а затем насмехались и шушукались по углам. Насмехались над Глэдис Ноулз! — Голос Эвелин был полон негодования. — Когда Глэдис Ноулз выезжает в Европу, ее охотно приглашают самые выдающиеся люди — люди, которые и не предполагают о существовании этих захудалых общественных деятелей.
— И она обедает в обществе их жен? — спросил полковник Кэри.
— И с женами тоже. — Эвелин язвительно посмотрела в сторону миссис Айвз. — Я хочу сказать, что девушки со сцены не считают себя ниже других, и по-настоящему современные люди не думают относиться к ним свысока.
Наступившая тишина была еще более глубокой и угнетающей, но на этот раз Эвелин, возбужденная собственными словами, не почувствовала этого.
— Ох, уж эти американские женщины, — сказала она. — Чем меньше они могут предложить, тем больше придираются к тем, кто что-то имеет.
Она глубоко вздохнула и почувствовала, что в комнате стало душно.
— Боюсь, что мне пора уходить, — сказала она.
— Я отвезу вас, — сказал Джордж.
Все встали. Она попрощалась со всеми за руку. Ей понравилась мать Джорджа, которая в конце концов не вела себя покровительственно.
— Было приятно познакомиться, — сказала миссис Айвз.
— Я надеюсь, что мы скоро увидимся. Доброй ночи.
Сев с Джорджем в такси, Эвелин дала шоферу адрес одного из кинотеатров на Бродвее.
— У меня назначено свидание, — призналась она.
— Понятно.
— Ничего особенного. — Она взглянула на него и положила ладонь на его руку. Почему он не попросил, чтобы она отменила свидание? Он только сказал:
— Лучше, если он поедет через Сорок пятую улицу.
Ну, что же, быть может, ей лучше вернуться в Англию и не быть Микки Маусом. Он ничего не понимал в женщинах, не понимал, что такое любовь, а для нее это было непростительным грехом. Но почему временами его лицо, освещенное уличным светом, напоминало ей лицо отца?
— Ты не хочешь посмотреть фильм? — предложила она.
— Я чувствую себя несколько уставшим. Пойду спать.
— Ты позвонишь мне завтра?
— Конечно.
Она заколебалась. Что-то было не так, и ей ужасно не хотелось уходить от него. Он помог ей выйти из такси и расплатился,
— Пойдешь с нами? — спросила она почти с трепетом. — Послушай, если ты хочешь…
— Я хочу немного пройтись.
Она увидела мужчин, поджидавших ее, и помахала им.
— Джордж, что-нибудь не так? — спросила она.
— Да нет, конечно.
Он никогда еще не казался ей таким красивым, таким желанным. Когда к ним подошли ее друзья, два актера, выглядевшие рядом с ним так незначительно, он снял шляпу и сказал:
— Спокойной ночи, я надеюсь, что вам понравится фильм.
И случилось нечто необыкновенное. Сейчас впервые она поняла, что ее отец умер и что она совсем одна, одна в этой бурлящей безразличной толпе.
Через несколько минут, подхватив подол вечернего платья, она бежала по Бродвею. Добежав до угла, она безнадежно вглядывалась в неясную глыбу следующего квартала. Но он, по видимому, свернул с Бродвея. Тогда она бросилась налево вдоль плохо освещенной Сорок восьмой улицы. Наконец она увидела его, он шел быстрым шагом, как человек, который оставил что-то позади. На Шестой авеню она нагнала его.
— Джордж! — крикнула она.
Он повернулся, лицо его выглядело суровым и несчастным.
— Джордж, я не хотела идти на эту картину, мне хотелось, чтобы ты заставил меня отказаться от нее. Почему ты не попросил меня не ходить?
— О, мне было все равно, пойдешь ты или нет.
— Все равно?! — воскликнула она. — Я тебя больше не интересую?
— Хочешь, чтобы я остановил такси?
— Нет, я хочу быть с тобой.
— Я иду домой.
— Я пройдусь с тобой. В чем дело, Джордж? Что я сделала? Пожалуйста, скажи мне. Если я вела себя плохо у твоей матери, почему ты меня не остановил?
Он внезапно остановился.
— Ты была нашей гостьей. — сказал он.
— Что же я сделала?
— Нет никакого смысла обсуждать это. — Он остановил проезжавшее мимо такси. — Совершенно ясно, что мы по-разному смотрим на вещи. Я хотел написать тебе завтра письмо, но, поскольку ты меня просишь, мы можем покончить со всем сегодня же.
— Но почему, Джордж? — сказала она жалобным голосом.
— Ты превзошла себя в абсурдной атаке на старую добрую женщину, которая не сделала тебе ничего плохого, а оказала уважение и внимание.
— О, Джордж, я не хотела, я не хотела. Я пойду к ней и попрошу у нее прощения. Я пойду сегодня вечером.
— Вряд ли она тебя поймет. Мы просто по-разному смотрим на жизнь.
— О-о-о! — Она стояла в растерянности.
Он хотел добавить что-то, но, посмотрев на нее, открыл дверцу такси:
— Тут всего два квартала. Я надеюсь, ты извинишь меня, если я не поеду с тобой.
Она отвернулась и, вцепившись в железные перила лестницы, сказала:
— Я поеду через минуту. Не жди.
Сейчас она не играла. Она хотела умереть. Она плакала по отцу, говорила она себе, не по нему, а по отцу.
Шаги его начали удаляться, потом смолкли. Он потоптался на месте и повернул назад.
— Эвелин.
Его голос раздался совсем близко от нее.
— Моя бедная малышка, — сказал он. Взяв за плечи, он нежно повернул ее к себе, и она прильнула к нему.
— О да! — воскликнула она с облегчением. — Бедная малышка, просто твоя бедная малышка.
Она не знала, было это любовью или нет, но она всей душой и сердцем была уверена в том, что ей хочется спрятаться у него на груди и остаться там навсегда — в безопасности.
От редакции газеты «Неделя»:
Короткие рассказы известного американского писателя Фрэнсиса Скотта Фитцджеральда (1896 — 1940 гг.) составляют значительную часть его литературного наследства; всего их было опубликовано 164. Последний сборник рассказов «Цена была высока» увидел свет в 1979 году, в него вошло 49 новелл, в том числе и рассказ «На свой страх и риск» — единственный ранее не публиковавшийся (в «Неделе» печатается с небольшими сокращениями).
Он написал эту новеллу в 1931 году, и первоначально она называлась «Домой в Мэриленд». В течение пяти лет ее отвергли семь журналов — такая судьба впервые постигла творение писателя, ставшего к этому времени достаточно популярным. Главная героиня рассказа «На свой страх и риск» — молодая актриса Эвелин, — имеет реальный прототип. В 1931 году писатель пересекал Атлантику на пароходе «Нью-Йорк», он спешил на похороны отца, скончавшегося в Роквилле (штат Мэриленд). Одна из пассажирок по имени Берт Барр привлекла его внимание. Заинтригованный Фитцджеральд решил познакомиться с нею, и Берт очаровала его. Во время беседы Берт, показав колоду карт, с которой вышла на палубу (до этого она играла в бридж), убедила писателя в том, что зарабатывает на жизнь как шулер. На следующий день, когда Берт раскрыла свой розыгрыш, он столь высоко оценил ее способность импровизировать, что даже предложил ей вместе с ним придумать сюжет для небольшого рассказа.
Правда, совместное творчество им не удалось. Но вернувшись в Швейцарию, писатель использовал эти впечатления в рассказе «На свой страх и риск».
Фитцджеральд и Берт Барр встречались еще не раз и долго переписывались. В 1962 году, спустя двадцать два года после смерти писателя, госпожа Берта Вейнберг-Голдстейн, жена известного нью-йоркского судьи (та самая Берт), передала библиотеке Принстонского университета, в котором в свое время учился писатель, ценный дар — рукописи и гранки 39 новелл Фитцджеральда, опубликованных ранее в журнале «Эсквайр».
Оригинальный текст: On Your Own, by F. Scott Fitzgerald.