Ф. Скотт Фицджеральд
Последняя красавица Юга
После Атланты, которая очаровала нас благородным, но слегка напыщенным шармом, свойственным Югу, Тарлтон не произвел особого впечатления. Здесь было жарче, чем в любом из тех мест, в которых мы были до этого - дюжина новобранцев потеряла сознание в первый же день под лучами солнца Джорджии - и при виде коров, стадами бредущих по центральным улицам города, на которых покрикивали цветасто одетые погонщики, от жары нападала сонливость и хотелось пошевелить рукой или ногой, чтоб удостовериться, что всё ещё жив.
Поэтому я жил в лагере, предоставив лейтенанту Уоррену рассказывать мне о тарлтонских девушках. Это было пятнадцать лет назад, и я позабыл уже многое, кроме того, что дни проходили один за другим и были они куда лучше, чем сейчас; моё сердце было свободно, поскольку та, в чей образ я был влюблён на протяжении трёх лет, вышла замуж. Я видел отрывки статей и фотографии в газете. Это была "романтическая свадьба в военное время", отпразднованная шикарно, но печально. Мне с живостью рисовалось тёмное свечение неба, под которым проходила церемония, и, будучи молодым снобом, я ощущал более зависть, нежели сожаление.
Но однажды я всё же поехал в Тарлтон, чтоб подстричься, и случайно столкнулся с одним своим приятелем по имени Билл Ноулз, с которым мы в своё время вместе учились в Гарварде. Вначале он попал в подразделение Национальной Гвардии, стоявшее до нас в этом лагере, однако в последний момент перевёлся в авиацию и там остался.
- Рад видеть тебя, Энди, - сказал он с чрезмерной серьёзностью. - Расскажу тебе обо всём, пока не уехал в Техас. В этом городе есть лишь три девушки…
Я заинтересовался; в этом мне почудилось нечто мистическое.
- А вот и одна из них.
Мы стояли перед аптекой, он ввёл меня внутрь и представил молодой леди, которая сразу мне не понравилась
- Две другие - это Эйли Кэлхоун и Салли Кэррол Хаппер.
По тому, как он произнёс её имя, я догадался, что он увлечён Эйли Кэлхоун и его тревожит мысль, что придется оставить её одну. Ему хотелось, чтоб она провела это время спокойно и неинтересно.
Теперь я, не смущаясь, могу признаться, что образы Эйли Кэлхоун, - какое очаровательное имя! - отнюдь не скромные, промелькнули в моей голове. В двадцать три невозможно заставить себя не думать о красавице лишь от того, что она принадлежит другому; хотя если бы Билл попросил меня, я бы без сомнений от чистого сердца поклялся заботиться о ней, как о сестре. Но он этого не сделал. Он только без конца жаловался, что ему приходится уезжать. Три дня спустя он позвонил мне, сказал, что уезжает на следующее утро и хотел бы пригласить меня к ней вечером на ужин.
Мы встретились в отеле, прошлись по жилым кварталам города, вокруг сгущались жаркие сумерки, наполненные ароматом цветов. Четыре белые колонны дома Кэлхоунов были обращены в сторону улицы, веранда за ними была темна, словно пещера со свисающими, вьющимися, тянущимися вверх виноградными лозами. Когда мы подошли ближе, девушка в белом платье выбежала из дома, воскликнув:
- Простите, я опоздала! - и, увидев нас, добавила:
- Странно, мне показалось, я услышала, что вы пришли, десять минут… - Она внезапно замолчала, когда скрипнул стул и ещё один человек, авиатор из лагеря Гарри Ли, появился в полумраке веранды.
- О, Кенби! Здраствуйте!
Он и Билл Ноулз, явные соперники, замерли в ожидании, в воздухе повисла напряжённость.
- Кенби, мне надо сказать вам кое-что на ушко, милый, - сказала она после секундного замешательства. - Извините нас, Билл.
Они отошли в сторону. Чрезвычайно недовольный лейтенант Кенби, сказал угрюмо:
- Тогда в четверг, но чтоб уже наверняка.
Едва кивнув нам, он пошёл вниз по дорожке, его шпоры, которыми он несомненно пришпоривал свой аэроплан, поблёскивали в свете ламп.
- Проходите. Простите, не знаю вашего имени…
И вот я увидел её - само олицетворение Юга. Я бы узнал Эйли Кэлхоун, даже если б никогда не слышал Рут Дрейпер и не читал книгу "Марс Чан". В ней была изысканность ума, прячущаяся в милой простоте, с которой она вела разговор, вокруг неё виделся ореол древнего семейства, уходящего корнями в героическую эпоху Юга; так и представлялись любящие отцы, братья, поклонники, и ощущалась неизменная прохлада, добытая в нескончаемой борьбе с жарой. В её голосе, отдающем приказы рабам, слышались нотки, которые сбивали спесь с капитанов-янки, и мягкие, ласкающие переливы, вплетающиеся в незнакомое мне доселе очарование этой ночи.
Я едва видел её в полумраке, но когда встал, чтобы уйти - не стоило засиживаться - она стояла в оранжевом свете, льющемся из дверного проёма. Невысокого роста, очень светленькая. На её лице было слишком много ярких румян, что подчеркивалось белой пудрой, которую она нанесла на нос, но её сияние пробивалось даже сквозь всё это.
- После того, как Билл уедет, я буду здесь совсем одна. Может, возьмёте меня как-нибудь с собой на танцы? - Такая жалобная перспектива заставила Билла рассмеяться.
- Подождите минутку. Ваши значки перекосились, - Она поправила их, смотря на меня, и в её глазах было больше, чем обычное любопытство. Её взгляд был ищущим, будто она спрашивала: "А может это ты?" Как и лейтенант Кенби, я нехотя покинул их, чеканя шаг, уходя в ставшую неожиданно неуютной ночь.
Две недели спустя я сидел с ней на той же веранде, если вернее, она полулежала в моих руках, почти не дотрагиваясь до меня, - как ей это удавалось, не помню. Я безуспешно пытался её поцеловать, продолжая попытки чуть ли не на протяжении часа. Мы подшучивали над тем, что я неискренен. Согласно моей теории, если она позволит мне себя поцеловать, я влюблюсь. Она спорила, говоря, что я лукавлю.
Воспользовавшись одной из спокойных минут, она рассказала мне о брате, который умер, когда учился на старших курсах в Йельском университете. Она показала его портрет - красивое, честное лицо с локоном, который так любил изображать Лейендекер - и сказала, что когда встретит такого мужчину, как её брат, то выйдет за него замуж. Это идеалистическое отношение к членам своей семьи лишило меня мужества; даже обладая моей нахальной самоуверенностью, невозможно соперничать с мёртвыми.
Так проходил вечер за вечером, в конце каждого из которых я, окутанный запомнившимся навсегда запахом магнолии и немного разочарованный, возвращался в лагерь. Мне так и не удалось поцеловать её. Мы ходили на водевили и на танцы в субботние вечера, где она пользовалась большим успехом; мы выезжали на пикники и посещали шумные арбузные вечеринки. Она не считала, что стоит превращать то, что я чувствовал к ней, в любовь. Теперь я понимаю, что это было бы легко, но она в свои девятнадцать была умненькой девушкой и, должно быть, осознавала, что мы эмоционально несовместимы. Вместо этого я стал её другом.
Мы говорили о Билле Ноулзе. Она рассматривала его как потенциального мужа, так как, хотя она этого и не признавала, после зимы, проведённой в нью-йоркской школе, и танцев в Йельском университете Север очаровал её. Она говорила, что вряд ли выйдет замуж за мужчину с Юга. И постепенно мне стало очевидно, что она осознанно хотела отличаться и отличалась от других девушек, которые пели песни чернокожих и играли в азартные игры в баре сельского клуба. Вот чем привлекала она Билла, меня и остальных. Мы видели, какая она.
В июне, июле, пока слухи о сражениях и ужасах, творящихся за океаном, едва доходили до нас, не вызывая особых эмоций, взгляд Эйли блуждал на танцах среди высоких молодых офицеров, словно в поисках чего-то. Она приблизила нескольких, избрав их с неизменной проницательностью - кроме лейтенанта Кенби, которого, по её словам, она презирала, но тем не менее приходила к нему на свидания, "потому что он так искренен" - и мы поочередно скрашивали её вечера на протяжении всего лета.
И вот однажды она отменила все свидания, Билл Ноулз получил увольнительную и должен был приехать. Мы говорили об этом с беспристрастностью исследователей: вынудит ли он её решиться? Лейтенант Кенби наоборот волновался, надоедая всем. Он сказал ей, что если она выйдет замуж за Ноулза, он поднимется на высоту в двадцать километров на своём аэроплане, заглушит мотор и разобьётся. Он напугал её, в результате мне пришлось отдать ему своё последнее свидание перед приездом Билла.
В субботу вечером на танцы она пришла с Биллом Ноулзом. Они были красивой парой, от чего я ещё больше ощущал зависть и печаль. Когда они вышли танцевать, оркестр играл "После твоего ухода" мучительно, прерывисто, я до сих пор не могу забыть, будто каждый такт отмерял драгоценные минуты того времени. Я уже знал тогда, что Тарлтон запал мне в сердце. Я оглядывался почти в панике, не проступит ли чьё-нибудь лицо из этой тёплой, поющей, окружающей меня, но кажущейся такой далёкой темноты, которая выпускала пары в светлом органди и драпе цвета хаки. Это было время молодости и войны, и никогда более не было вокруг столько любви.
Когда я танцевал с Эйли, она неожиданно предложила выйти на улицу к машине. Ей было интересно, почему так мало мужчин сегодня хотят с ней потанцевать. Думают ли они, что она уже вышла замуж?
- А ты собираешься?
- Не знаю, Энди. Иногда, когда он относится ко мне, как к святыне, это пугает меня, - её охрипший голос будто доносился издалека. - И потом…
Она засмеялась. Её тело, хрупкое, нежное, соприкасалось с моим, лицо было повернуто ко мне, и там, чуть ли не в трех метрах от Билла Ноулза я наконец мог бы поцеловать её. Наши губы едва соприкоснулись, словно пробуя друг друга; а потом офицер из авиации вышел на веранду около нас, вгляделся в темноту и застыл в нерешительности.
- Эйли?
- Да.
- Слышали, что сегодня случилось?
- Что? - Она наклонилась вперёд, в голосе чувствовалась напряжённость.
- Хорас Кенби разбился. Умер мгновенно.
Она медленно встала и вышла из машины.
- Умер? - произнесла она.
- Да. Никто не знает, в чём причина. Его мотор…
- О-о-ох! - её охрипший шёпот прорвался сквозь ладони, которыми она закрыла своё лицо. Мы беспомощно смотрели на неё, а она, склонив голову, давила сухие рыдания. Я пошёл за Биллом, который стоял у стенки, пытаясь её найти глазами, и сказал ему, что Эйли хочет домой.
Выйдя из клуба, я присел на ступеньки. Я испытывал к Кенби неприязнь, но его смерть, ужасная, бессмысленная, была для меня более реальной в тот момент, чем смерть тысяч где-то во Франции. Через несколько минут вышли Эйли и Билл. Эйли всё ещё слегка всхлипывала, но когда увидела меня, её взгляд остановился, и она подбежала ко мне.
- Энди, - прошептала она быстро. - Тебе, естественно, не следует никому говорить то, что я вчера рассказывала о Кенби. Я имею в виду его слова.
- Конечно, нет.
Она посмотрела на меня долгим взглядом, будто пытаясь удостовериться. В конце концов, она поверила и вздохнула так тихо, что я подумал, будто мне показалось. Её бровь приподнялась в насмешливом отчаянии.
- Эн-ди!..
Я в смущении опустил взгляд, понимая, что она хочет сказать о том разрушительном эффекте, который оказывает на мужчин.
- Спокойной ночи, Энди! - сказал Билл, когда они садились в такси.
- Спокойной ночи! - сказал я, чуть слышно добавив: "Глупец".
II
Конечно, мне следовало бы прийти к одному из тех красивых моральных решений, к которым приходят герои книг, и начать презирать её. Напротив, не сомневаюсь, она по-прежнему могла бы с легкостью распоряжаться мной.
Несколько дней спустя она сгладила ситуацию, сказав с тоской в голосе:
- Знаю, ты считаешь, что думать о себе в такое время ужасно с моей стороны, но я была поражена совпадением.
В двадцать три я не знал ничего, кроме того, что некоторые сильны, привлекательны и могут делать всё, что хотят, а другие ничтожны и находятся в немилости у судьбы. Я надеялся, что я был из первых. Как, я был уверен, и Эйли.
Другие свои суждения о ней мне пришлось пересмотреть. Обсуждая с какой-то девушкой поцелуи, - в те дни люди всё ещё больше говорили об этом, чем собственно целовались - я упомянул, что Эйли поцеловала лишь двух-трёх мужчин и притом только когда думала, что влюблена. К моему большому смущению, эта девушка залилась смехом и всё не могла остановиться.
- Но это - правда, - стал убеждать я её, внезапно осознавая, что права она.
- Эйли Кэлхоун! О Боже! В прошлом году весной на вечеринке, устроенной у кого-то из технического колледжа дома…
Наступил сентябрь. Теперь мы были готовы к отправке за границу на любой неделе. Начались серьёзные тренировки, с целью довести нас до полной боевой готовности, так как прибыла последняя группа офицеров из четвёртого тренировочного лагеря. Он отличался от первых трёх тем, что там тренировались только офицеры, даже из отборных подразделений специального назначения. У них были странные имена без гласных; и за исключением нескольких молодых парней из Национальной Гвардии, невозможно было сказать с уверенностью, что у них было хотя бы мало-мальски достойное прошлое. К нашей роте присоединился лейтенант Эрл Шоен из Нью Бедфорда, штат Массачусетс, он был в самой прекрасной физической форме, что я когда-либо видел. Около двух метров ростом, с чёрными волосами, ярким румянцем и блестящими тёмно-карими глазами. Он был не очень умён и определённо необразован, но всё же он был хорошим офицером, вспыльчивым, любящим и умеющим командовать, обладающим той долей тщеславия, что так идёт военным. Я считал, что Нью Бедфорд - небольшой провинциальный городок, и нахальство Шоена приписывал этому.
Нас потеснили в нашей казарме, его подселили ко мне. Не прошло и недели, как появилась грубо прибитая к одной из стен моей лачуги салонная фотография некой девушки из Тарлтона.
- Она не какая-нибудь там. Это девушка из общества, вращается среди лучших людей здесь.
В следующее воскресение днём я встретил эту особу в частном бассейне за городом. Когда Эйли и я появились там, Шон плескался на другом конце бассейна, купальный костюм всё норовил сползти с его мускулистого тела.
- Здравствуйте, лейтенант!
Когда я помахал ему, он ухмыльнулся и подмигнул, кивком головы указав на девушку подле него. Затем пихнул её локтём и мотнул головой в мою сторону. Таким образом нас представили друг другу.
- Кто это с Китти Престон? - спросила Эйли и, когда я рассказал, заметила, что он похож на кондуктора и сделала вид, будто ищет свой билет.
Вскоре он мощно и завораживающе красиво поплыл кролем через весь бассейн и выбрался на бортик с нашей стороны. Я представил его Эйли.
- Как вам моя девушка, лейтенант? - гаркнул он. - Говорил же я, она очень даже ничего, а?
Он кивнул в сторону Эйли в этот раз, чтоб показать, его девушка и Эйли принадлежат одному кругу.
- Как насчёт того, чтобы как-нибудь вечером нам всем вместе поужинать в отеле?
Через некоторое время я оставил их. Меня удивило, что Эйли он явно не понравился. Однако, лейтенант Шоен был не из тех, от кого можно с лёгкостью отделаться. Весело и ничуть не оскорбительно оглядел он её ладную, стройную фигурку, и решил, что она подойдёт даже лучше, чем та другая. Через десять минут я увидел их вместе в воде, причём Эйли отплывала с мрачным видом, а Шоен неуклюже барахтался вокруг и впереди неё так, что брызги летел во все стороны, иногда останавливался, зачарованно смотря на неё, как мог бы смотреть мальчик на куклу в морской униформе.
Время шло, а он всё не отходил от неё. В конце концов, Эйли подошла ко мне и шепнула, смеясь:
- Он преследует меня. Думает, я не оплатила за проезд.
Она быстро обернулась. Мисс Китти с чрезвычайно расстроенным видом стояла, смотря на нас.
- Эйли Кэлхоун, никогда не думала, что вы можете в приличном обществе начать намеренно отбивать мужчину у другой девушки. - Выражение недовольства из-за неминуемой сцены промелькнуло на лице Эйли.
- Думала, вы выше подобного, - мисс Престон говорила тихим голосом, наполненным напряжённостью, которая скорее чувствовалась, нежели слышалась. Чистые, прекрасные глаза Эйли заметались в панике. К счастью, к нам лёгкой походкой приближался сам Эрл с весёлым и невинным видом.
- Если он вам так нужен, не стоит портить представление о себе в его глазах, - тут же ответила Эйли, высоко подняв голову. Так она явила своё знание принятого в обществе поведения, а Китти Престон - наивное и яростное чувство собственничества или, если хотите, "благородная особа" показала, кто здесь заурядность. Она развернулась, чтобы уйти.
- Детка! - крикнул Эрл Шоен. - Как насчёт адреса? Может я позвоню вам как-нибудь.
Она взглянула на него так, что Китти должна была почувствовать полное отсутствие интереса с её стороны.
- Я очень занята в Красном Кресте в этом месяце, - сказала она, её голос столь же прохладен, как и её влажные, собранные светлые волосы. - Всего хорошего.
На обратном пути домой она смеялась. Она перестала думать о том, что была по глупости вовлечена в нечто, заслуживающее презрения.
- Ей не удастся удержать того молодого человека, - сказала она. - Она ему прискучила.
- Очевидно, он желает Эйли Кэлхоун.
Эта мысль позабавила её.
- Он мог бы дать мне поносить свой компостер в качестве значка братства. Забавно! Если мама увидит кого-нибудь вроде него в нашем доме, она просто сляжет и умрёт.
И к чести Эйли надо сказать, что прошло две недели перед тем, как он в первый раз оказался у неё в гостях, хотя был настойчив, пока она не показала на ближайших танцах в загородном клубе, что это её раздражает.
- Он такой грубиян, Энди - прошептала она мне, - но он так искренен.
Она использовала слово "грубиян" без осуждения, которое было б, если бы он был южанином. Она понимала это умом. Она не могла отличить голос одного янки от другого. И как-то так получилось, что миссис Кэлхоун не скончалась при виде его на пороге их дома. Предположительно неискоренимые предрассудки родителей Эйли были весьма удобным явлением, которое исчезало, стоило ей только пожелать. А вот её друзья были удивлены. Эйли, которая была всегда немного выше тарлтонского общества, Эйли, чьи поклонники были "самыми милыми" мужчинами из лагеря - и вдруг Эйли и лейтенант Шоен!
Я устал уверять людей, что она просто развлекается так. Действительно, почти каждую неделю у неё появлялся новый поклонник - какой-то офицер из Пенсаколы, старый друг из Нового Орлеана - но всегда между этими увлечениями она уделяла внимание Эрлу Шоену.
Пришёл приказ об отправлении группы офицеров и сержантов в порт и доставке их на корабле во Францию. В списке значилось и моё имя. Когда после недели на стрельбище я вернулся в лагерь, Эрл Шоен тут же пристал ко мне:
- Мы хотим организовать небольшую прощальную вечеринку для своих в офицерской столовой. Только ты, я, капитан Крейкер и три девушки.
Эрл и я должны были заехать за девушками. К дому Эйли мы подъехали уже в компании Салли Кэррол Хаппер и Ненси Ламар. Дворецкий встретил нас и сообщил, что Эйли нет дома.
- Нет дома? - повторил Эрл без выражения. - А где она?
- Не знаю; как вам уже сказал, дома её нет.
- Что за чертовщина! - воскликнул он. Он ходил кругами вокруг уже знакомой мне затемнённой веранды в то время, как дворецкий ждал у двери. Затем что-то пришло ему в голову.
- Послушай, - сказал он мне. - Точно, думаю, она обиделась
Я ждал. Он строго сказал дворецкому:
- Передай Эйли, мне нужно сказать ей всего пару слов.
- Как же я скажу ей, если её нет дома?
Опять Эрл в раздумьях обошёл крыльцо. Потом, кивнув несколько раз, сказал:
- Она обижена из-за того, что произошло в центре. - Вкратце он обрисовал мне, что случилось.
- Слушай, жди в машине. Возможно, я смогу это как-нибудь уладить. - И когда он с неохотой отступил, я сказал, - Оливер, скажи мисс Эйли, что я хотел бы встретиться с ней тет-а-тет.
После некоторых препирательств, он передал это и мгновенно вернулся с ответом:
- Мисс Эйли говорит, что не желает видеть того другого джентльмена ни при каких обстоятельствах. Она говорит, вы можете войти, если хотите.
Она была в библиотеке. Я ожидал увидеть воплощение холодного, яростного достоинства, но выражение лица ее было смущенным, взволнованным, она казалась охваченной отчаянием. Глаза ее покраснели, будто она долго-долго плакала тяжело и горько.
- О, здравствуй, Энди, - сказала она надломленным голосом. - Давно не виделись. Он ушел?
- Послушай, Эйли…
- Послушай, Эйли! - воскликнула она. - Послушай, Эйли! Он заговорил со мной, представляешь. Он приподнял шляпу. Он стоял в трех метрах от меня с этой ужасной, ужасной женщиной, держал ее за руку, разговаривал с ней, а потом, когда увидел меня, приподнял шляпу. Энди, я не знала, что делать. Мне пришлось зайти в магазин и попросить стакан воды, и я была столь напугана, что он зайдет вслед за мной, что попросила мистера Рича выпустить меня через черный ход. Не хочу его более ни видеть, ни слышать.
Я стал говорить. Я сказал то, что обычно говорят в таких случаях. Я говорил полчаса. И не мог заставить ее изменить свое решение. Несколько раз она ответила, пробормотав что-то о том, что он не "искренен", и вот уже в четвертый раз я недоумевал, что она понимала под этим словом. Определенно не постоянство. Это было, как наполовину догадывался я, некое особое отношение, которое она хотела видеть по отношению к себе.
Я встал, чтобы уйти. И тут, невероятно, три раза нетерпеливо прозвучал с улицы автомобильный гудок. Это было ошеломляюще. Это говорило так ясно, будто Эрл был в комнате: "Отлично! Ну и идите к черту! Я не собираюсь ждать здесь весь вечер".
Эйли посмотрела на меня в ужасе. Внезапно ее лицо приобрело какое-то странное выражение, которое мелькнуло и вдруг выразилось в печальной, истеричной улыбке.
- Разве он не ужасен? - воскликнула она в беспомощном отчаянии. - Разве он не отвратителен?
- Поторопись, - быстро сказал я. - Возьми свой плащ. Это наш последний вечер.
;Мне всё ещё ярко вспоминается тот последний вечер, свет свечи, что мерцал на грубых досках убогой столовой, на потертых бумажных декорациях, оставшихся с вечера, устроенного ротой снабжения, грустные звуки мандолины, где-то вниз по ротной линейке наигрывающей "Мой дом в Индиане", как отражение всеобщей ностальгии по уходящему лету. Эти три девушки, потерявшиеся в загадочном городе мужчин, тоже почувствовали что-то - волшебную мимолетность, словно они на ковре-самолете, что опустился в сельской местности Юга, и в любой момент может подняться ветер и унести его. Мы произносили тосты за нас и за Юг. Потом мы оставили салфетки, пустые стаканы и частицу прошлого на столе и, держась за руки, вышли на лунный свет. Сигнал отбоя уже отзвучал. Тишину нарушали лишь тихое ржание коня, доносящееся издалека, громкий, непрерывный храп, над которым мы посмеялись, и поскрипывание кожи, издаваемое обмундированием часового, проходящего у караулки. В тот вечер Крейкер дежурил. Мы, остальные, сели в ожидающую машину и завезли в Тарлтон его девушку.
Потом Эйли и Эрл, Салли и я, сидя парочками на широком черном сидении, отвернувшись друг от друга и шепчась, укатили в широкую темноту полей.
Мы проезжали мимо сосновых боров, где царствовали лишайник и испанский мох, между желто-коричневыми хлопковыми полями по дороге, белой, как край мира. Мы остановились в рваной тени мельницы, где слышался звук бегущей воды и пронзительные крики неугомонных птиц, и над всем было сияние, пытающееся проникнуть повсюду: в оставленные лачуги чернокожих, в автомобиль, в цитадели сердца. Юг пел для нас - интересно, помнят ли они? Я помню - спокойные бледные лица, влюбленные, подернутые дымкой глаза и голоса:
- Тебе хорошо?
- Да; а тебе?
- Уверена?
- Да.
Внезапно мы поняли, что уже поздно и всё закончилось. Мы поехали домой.
На следующий день наше подразделение отбыло в лагерь Кэмп Миллз, но во Францию я так и не поехал. Мы провели месяц на Лонг-Айленде, было холодно, под марш поднялись, со стальными шлемами, ремнями прикрепленными на боку, на борт судна и также под марш вернулись. Война была окончена. Я пропустил войну. По возвращению в Тарлтон я подал в отставку, но у меня было звание офицера регулярной армии и мне пришлось прождать большую часть зимы. Зато Эрл Шоен был одним из первых, кого демобилизовали. Он хотел найти хорошую работу, "пока был выбор". Эйли не спешила связывать себя обещаниями, между ними была негласная договоренность, что он вернется.
К январю лагеря, властвовавшие два года над городком, уже постепенно приходили в упадок. И лишь постоянный запах сжигаемого мусора напоминал о прежней активности и суете. То, что осталось, стягивалось к зданию, где размещался штаб дивизии, включая недовольных офицеров регулярной армии, которые также пропустили войну.
И теперь молодые тарлтонцы стали стекаться обратно со всех концов земли - на ком-то была канадская военная форма, некоторые на костылях или с пустыми рукавами. Вернувшийся батальон Национальной Гвардии прошел парадом по улицам - в шеренгах были пустые места в память о погибших - а потом сбросил романтику навсегда, и его бойцы торговали за прилавками местных магазинов. Лишь несколько униформ мелькали среди смокингов на танцах в загородном клубе.
Как раз перед Рождеством внезапно на один день приехал Билл Ноулз, и уехал на следующий - либо он поставил перед Эйли ультиматум, либо она, наконец, решилась. Я видел ее время от времени, когда она не была увлечена вернувшимися героями из Саванны и Августы, но ощущал себя пережитком времени, вышедшим из моды, - и я действительно таковым являлся. Она ждала Эрла Шоена, пребывая в такой нерешительности, что не любила и разговоров об этом. Он приехал за три дня до моего окончательного увольнения.
Первый раз я случайно встретил их, когда они прогуливались по Маркет Стрит, и не думаю, что когда-либо видел я пару жальче; хотя, полагаю, подобные ситуации случались везде, где стояли лагеря. Что касается внешнего вида, Эрл выглядел настолько плохо, насколько только можно вообразить. На нем была зеленая шляпа с огромным пером. У костюма были огромные разрезы, и весь он был украшен тесьмой в столь гротескной манере, кой национальная реклама и фильмы положили конец. Очевидно, он побывал у своего старого парикмахера, так как его волосы были аккуратно уложены, прикрывая розовую, выбритую шею. Он не был в блеске нищеты, так и обдавало вас духом танцевальных залов фабричных городков и сельских клубов - а в большей степени Эйли. Ведь никогда прежде не представляла она себе в полной мере реальную картину; в этой одежде исчезла даже природная грация этого великолепного тела. Поначалу он хвастался своей хорошей работой; она их обеспечит, пока он не найдет способ "добыть легкие деньги". Но, должно быть, с того момента, как вернулся в ее мир, он понял, что это безнадежно. Не знаю, что сказала Эйли или что было сильнее - ее горе или удивление. Она действовала быстро: через три дня после его прибытия Эрл и я ехали на поезде на Север.
- Ну, вот и всё, - сказал Эрл мрачно. - Она чудесная девушка, но чересчур утонченная для меня. Думаю, ей следует выйти за какого-нибудь богатого парня, который обеспечит ей высокое социальное положение. Я терпеть не могу заносчивость.
А потом чуть позже добавил:
- Она сказала вернуться и навестить ее через год, но я не вернусь уже никогда. Весь этот аристократизм прекрасно, если у тебя есть для этого деньги, но…
"Но это было нереально", - имел он в виду. Провинциальное общество, в котором вращался с таким удовольствием эти полгода, уже казалось ему манерным, пижонским, притворным.
- Слушай, ты видел то же, что и я, когда мы садились на поезд? - спросил он у меня через какое-то время. - Две милые девушки, совсем одни. Что скажешь, если мы смотаемся в соседний вагон и пригласим их на обед? Мне - чур - та, что в голубом.
Пройдя полвагона, он внезапно обернулся:
- Скажи, Энди, - требовательно сказал он, хмурясь, - мне вот что: как ты считаешь, она знала, что я водил трамвай? Я никогда не рассказывал ей об этом.
- Понятия не имею.
III
Мой рассказ подходит к одному из больших промежутков, которые я предвидел, когда начал. На протяжении шести лет, пока я заканчивал Гарвард по юридической специальности, строил коммерческие аэропланы и вкладывал деньги в бруски для мощения, которые крошились под колесами грузовиков, Эйли Кэлхоун была не более, чем именем на рождественской открытке; нечто, временами проскальзывающее теплыми вечерами в моих мыслях при воспоминаниях о цветах магнолии. Иногда какой-нибудь знакомый с армейских времен спрашивал меня: "Что стало с той блондинкой, пользовавшейся такой популярностью?", но я не знал. Однажды вечером я встретил Нэнси Ламар на нью-йоркском Монмартре и узнал, что Эйли обручилась с каким-то мужчиной из Цинцинати, уехала на Север знакомиться с его семьей и затем разорвала помолвку. Она, как всегда, мила, и постоянно рядом с ней один-два серьезных поклонника. но ни Билл Ноулз, ни Эрл Шоен так никогда и не вернулись.
И примерно тогда же до меня дошли слухи, что Билл Ноулз женился на девушке, которую встретил на корабле. Вот и всё - не так много для шести лет.
Довольно странно, девушка, увиденная в сумерках на маленькой станции в Индиане, заставила меня задуматься, а не поехать ли на Юг. Девушка в жестком розовом органди бросилась на шею мужчине, сошедшему с нашего поезда, и повела его к ожидающей машине, и мне стало больно. Мне показалось, что она уводит его в утерянный мир лета моей молодости, где время застыло, и очаровательные девушки, видимые неясно, как и само прошлое, всё ещё гуляют по вечерним улицам. Полагаю, та поэзия - мечта северянина о Юге. Однако лишь спустя месяцы я послал Эйли телеграмму и тут же поехал в Тарлтон вслед за ней.
Был июль. Отель Джефферсон показался странно убогим и старомодным - в столовой участники благотворительного клуба прерывисто пели песню, что в памяти моей давно ассоциировалась с офицерами и девушками. Я узнал таксиста, который подвозил меня до дома Эйли, но его "Да, лейтенант" звучало неубедительно. Я был всего лишь одним из двадцати тысяч.
Это были интересные три дня. Полагаю, некоторый первый блеск молодости Эйли, вероятно, увял, но мне было сложно признать это. Она была всё ещё столь физически привлекательна, что хотелось коснуться самой ее сущности, что трепетала на ее губах. Нет, изменения были намного более серьезными.
Я сразу заметил, что ее поведение изменилось. Гордость, особые нотки намекавшие на то, что она знает секреты более светлых, лучших довоенных дней, исчезли из ее голоса; им не было места, ведь теперь пришло время полунасмешливой, полуотчаянной болтовне нового Юга. И всё - настоящее, будущее, она сама, я - обсуждалось в этих шутливых беседах, лишь бы они продолжались и чтобы не было времени на размышления. Мы побывали на шумной вечеринке молодоженов, и она была ее нервным, сияющим центром. В конце концов, ей было уже не восемнадцать, но она была так же привлекательна в роли беззаботного клоуна, как и всегда.
- Что-нибудь слышно от Эрла Шоена? - спросил я ее следующим вечером по пути на танцы в сельском клубе.
- Нет, - она на минутку посерьезнела. - Я часто думаю о нем. Он был…
Она помедлила.
- Продолжай.
- Я хотела сказать, был человеком, которого я любила больше всех, но это не было бы правдой. Я никогда по-настоящему его не любила, иначе я вышла бы за него замуж, неважно, во сколько лет, не так ли? - Она взглянула на меня вопросительно. - По крайней мере, я бы так с ним не поступила.
- Это было невозможно.
- Конечно, - согласилась она неуверенным голосом. Настроение ее изменилось; она стала легкомысленной: "Как же эти янки обманывали нас, бедных южанок. Боже мой!"
Когда мы приехали в сельский клуб, она, как хамелеон, растворилась в незнакомой мне толпе. Танцевало новое поколение, с меньшим достоинством, нежели то, что знавал я, но ни один из них не был частью этого ленивого, возбужденного общества более, чем Эйли. Возможно, она ощутила, что в своем первоначальном желании избавиться от тарлтонского провинциализма она была одинока, следуя за поколением, обреченным на то, чтобы не иметь последователей. Вот только где она проиграла битву, которая велась за белыми колонами ее веранды, я не знаю. Однако, она ошиблась, упустила что-то. Ее буйная оживленность, которая даже сейчас притягивала мужчин в достаточной мере, чтобы можно было побороться в окружении молоденьких и свежих девушек, была признанием поражения.
Я покинул ее дом, как покидал столь часто тем ушедшим навсегда июнем, с ощущением смутного неудовлетворения. И только намного позже, ворочаясь в кровати в отеле, я понял, в чем причина, в чем всегда была причина, - я был сильно и неизлечимо влюблен в нее. Несмотря на несовместимость, она всё ещё была, всегда будет, самой привлекательной девушкой, какую я когда-либо знал. И на следующий день я сказал ей это. Был один из тех жарких, столь знакомых мне дней, и Эйли сидела рядом со мной на диване в сумраке библиотеки.
- О, нет, я не могу выйти за тебя замуж, - сказала она почти в испуге. - Я совсем не люблю тебя в этом смысле… И никогда не любила. И ты меня не любишь. Я не хотела тебе сейчас говорить об этом, но в следующем месяце я выхожу замуж за другого. Мы даже не собираемся объявлять о помолвке, ведь я делала это уже два раза.
Внезапно она осознала, что мне может быть больно:
- Энди, ты же понимаешь, это глупая идея, не так ли? Ты же знаешь, я никогда не стану женой северянина.
- Кто он? - требовательно спросил я.
- Он из Саванны.
- Ты любишь его?
- Конечно, - мы оба улыбнулись. - Разумеется! Что ты хочешь, чтобы я сказала?
Она не сомневалась, как это было прежде с другими мужчинами. Она не могла себе этого позволить. Я знал это, потому что она давно перестала со мной притворяться. Эта естественность, как понял я, возникла от того, что она не рассматривала меня, как возможную партию. Под маской истинной аристократки Эйли всегда была честна с собой, и не могла поверить, что кто-нибудь, не поклоняющийся ей слепо, может действительно любить ее. Вот это она и имела в виду под словом "искренний"; она чувствовала себя более спокойно в обществе таких мужчин, как Кэнби и Эрл Шоен, которые были не способны критиковать это явно аристократическое сердце.
- Хорошо, - сказал я, будто она спрашивала у меня разрешение на брак. - Слушай, не сделаешь кое-что для меня?
- Всё, что хочешь.
- Давай съездим в лагерь.
- Но там уже ничего нет, милый.
- Неважно.
Мы прошлись до центра городка. Таксист у отеля сказал то же, что и она:
- Да нет там ничего, капитан.
- Всё равно. Едем туда.
Через двадцать минут он остановился на широкой незнакомой равнине, покрытой новыми хлопковыми полями и отмеченной кое-где группами сосен.
- Хотите, можно поехать вон туда, где виднеется дым? - спросил водитель. - Это новая государственная тюрьма.
- Нет, просто езжайте по этой дороге. Хочу найти место, где жил раньше.
Старый ипподром, неприметный во времена расцвета лагеря; теперь его полуразрушенная трибуна возвышалась в окружающем запустении. Я тщетно пытался сориентироваться.
- Езжайте по дороге мимо тех деревьев, затем поверните направо, нет - налево.
Он подчинился с отвращением профессионала.
- Ты ничего не найдешь, дорогой, - сказала Эйли. - Подрядчики всё снесли.
Мы медленно ехали по краю полей. Это возможно было где-то здесь…
- Ладно, хочу выйти из машины, - внезапно сказал я.
Я оставил Эйли сидеть в автомобиле. Она была очень красива, теплый бриз развевал ее волнистые, спадающие до плеч волосы.
Это могло быть где-то здесь. Тогда ротная линейка будет вот там, а столовая, где мы ужинали тем вечером, как раз через дорогу.
Таксист снисходительно смотрел на меня, пока я ходил туда-сюда в мелком кустарнике по колено, ища свою молодость в обшивочной доске, в полоске кровли или в ржавой банке из-под консервированных помидоров. Я пытался определиться по смутно знакомой группке деревьев, но уже темнело, и я не мог с уверенностью сказать, что это именно те деревья.
- Старый ипподром собираются отремонтировать, - сказала Эйли из машины. - Тарлтон становится довольно модным на старости лет.
Нет. Подумав, я пришел к выводу, что это были не те деревья. Единственное, в чем я мог быть уверен, было то, что это место, которое было когда-то таким оживленным, на которое было затрачено столько сил, исчезло, словно никогда и не существовало, и то, что в следующем месяце Эйли исчезнет, и Юг опустеет для меня навсегда.
Примечание
"The last of the belles" - это чудесный рассказ Фрэнсиса Скотта Фицджеральда о романтике Юга США времен Скарлетт О'Хары. Не думаю, что, прочитав его, можно остаться равнодушным. P.s. Большое спасибо уважаемой и горячо любимой Травиной И.И. за неоценимые советы по переводу (gvozdika_st@sibmail.com)
Оригинальный текст: The Last of the Belles, by F. Scott Fitzgerald.