Ф. Скотт Фицджеральд
Королевство во тьме
Каждую неделю Филипп собирался объехать свои земли, чтобы определить их границы, но лишь в начале осени удалось ему на время отвлечься от постройки деревянной крепости, которая должна была послужить ему и замком, и домом. Октябрьским днём, когда листья деревьев сверху стали бронзовыми, а снизу — пожелтели, вместе со своими неизменными спутниками, бывшим монахом братом Брианом и бывшим крестьянином Жаком, взяв с собой своих телохранителей — двух норманнских пленников, Филипп спустился с холма и отправился изучать окрестности.
В долине он развернул коня и, оглянувшись назад, оглядел результаты своих летних трудов.
На возвышавшемся над рекой Луарой холме стояла деревянная крепость. Строительство оборонительных сооружений Филипп никогда не изучал, и какой-нибудь центурион-землекоп из легиона Цезаря наверняка поднял бы его сооружение на смех, но задумано всё было с изрядной долей практической сметки.
С севера холм отвесно спускался к реке; с запада он был защищен отвесной скалой высотой в пятьдесят футов. Уязвимые места были только с востока и с юга. Беспокойство вызывала восточная сторона — тот склон представлял собой зыбучий песчаник, на котором ничего прочного возвести было невозможно. И как назло, именно с этой стороны находился брод через Луару, который надо было контролировать, чтобы собирать налоги и пошлины со странствующих торговцев.
Филипп вздохнул. Как жаль, что ребёнком в Испании он так мало наблюдал за строительством крепостей и дворцов! Затем, с неохотой отведя взгляд от своего замка, он приказал ехать дальше.
— Хочу добраться до самой дальней точки отцовских владений вверх по Луаре, — сказал он Жаку. — Будем ехать, пока не скажешь, что отсюда начинается чужая земля.
На пронизывающем ветру небольшая процессия двигалась довольно быстро; наконец Жак произнёс:
— Хозяин, кажется, где-то здесь! — Он замялся. — Ну, да! Ваши владения кончаются вот у этого изгиба реки.
— Сейчас проверим. Найдём какой-нибудь дом и спросим хозяина, был ли он вассалом отца или принадлежал тому болвану, чья земля начинается отсюда?
Ближайший дом оказался лачугой посреди обычного для этих мест полупустого поля.
Беззубая старуха из лачуги подтвердила, что Жак был прав — в давние времена здесь была граница между владениями, а само поле принадлежало Бертраму Вильфранш.
— А мужчины тут поблизости есть?
— Остался лишь мой племянник. Пять лет назад всех прибрала горячка — на всё воля господня… Теперь уж мы почти ничего и не выращиваем — так, кой-чего по мелочи.
— Всё это я изменю! — сказал Филипп. — И ждать придется недолго!
Он дал ей арабскую монету и спросил:
— Сестра, а откуда у тебя эта шикарная лошадь, что привязана за домом?
Старуха в ответ замямлила.
— Ах, боже мой, господин…
— Ну, говори же! Откуда?
— Ах, ради пресвятой девы, дайте ей отдохнуть, господин! Она была такая усталая, когда сюда приехала…
— Так, тут надо разобраться… — Он спешился и передал поводья Рольфу. — Что это за незнакомка, у которой такая шикарная лошадка, и с таким прелестным седлом?
Он отодвинул старуху с дороги и, несмотря на её протесты, вошёл в дом. В единственной комнате на соломенном тюфяке лежала девушка лет двадцати. Она была высокого роста; две копны волос, струившиеся по бокам подушки, казалось, поддерживали её голову, словно золотые крылья.
— Ах, нет! — внезапно выдохнула она во сне.
Девушка беспокойно перевернулась на другой бок; когда Филипп произнёс: «Детка, проснись!», она в полудрёме ему ответила:
— Катись к черту, король ты или поп, мне всё равно! — И снова уснула, а он стал внимательно её рассматривать; затем, всё так же не просыпаясь, девушка пробормотала:
— Выведи Фигуру из стойла!
Филипп ждал, глядя, как девушка успокоилась и погрузилась в глубокий сон. Было очевидно, что это какая-то знатная дама — во всяком случае, имейся в те времена хоть какой-то стандарт для знати, она бы ему наверняка соответствовала. Когда девушка проснулась и увидела Филиппа, на лице её тут же отразилось отчаяние.
— Вставай! — произнёс Филипп.
Она провела рукой по своим прекрасным волосам, а затем опять посмотрела на него.
— Придется тебе тогда отсюда выйти и подождать; и скажи старухе, чтобы принесла мне воды! Я дам ей… Я дам ей свой браслет! Я дам ей…
— Не беспокойся. Я дам ей все, что нужно.
— Ты?
— Я в этих местах главный.
Красивая голова качнулась из стороны в сторону, едва не коснувшись плеч — типично женский жест недовольства. Глубоко вздохнув, она сказала:
— Да уж… Ещё один…
***
Он подошёл поближе к тюфяку, на котором она лежала, и снял соломинку с её лица.
— Послушай, детка…
— Я тебе не детка! И делай, что хочешь. Мне теперь всё равно!
— Я не причиню тебе зла! Тут недалеко моя крепость, я просто выехал прогуляться. У меня с собой есть еда — хочешь, поедим, а? А потом поедем ко мне. С твоей стороны, разумеется, никаких обязательств…
Она вдруг пришла в движение.
— Да ты просто мальчишка! — Она снова откинулась на тюфяк. — Но станешь таким же, как и другие!
— Я другой! — заявил он. — Я вовсе не собираюсь к тебе приставать, детка! Я просто хочу знать, откуда ты приехала, и лишь для того, чтобы помочь тебе добраться, куда бы ты ни направлялась. Я благородный человек, честное слово! Я же граф!
Она с насмешкой посмотрела на него.
— Немало графов я повидала — у некоторых даже булавки в хозяйстве не было, чтобы шоссы не спадали!
— Умолкни! Говорю же тебе, я граф! Владею двадцатью квадратными милями здешних земель. Понятно? Мой отец был тут хозяином. И я приглашаю тебя к себе в крепость на ночлег!
Она рассмеялась.
— С твоей стороны весьма любезно звать меня к себе на ночлег. Но, да будет тебе известно: я только что сбежала от короля!
Филипп был удивлен.
— Какого ещё короля? — спросил он, и она посмотрела на него с удивлением.
— Твоего короля, если ты владеешь своей крепостью законно! От Людовика.
— Ты хотела сказать, от Карла?
— Я же сказала, от Людовика!
— Но нашего короля зовут Карл, его ещё прозвали «Лысым»!
— Господи, да тут сплошь одни болваны кругом! Король сейчас — Людовик! Карл Лысый уже лет пять как помер. Эй, проснись, с добрым утром!
— Ты говоришь, что Карл, сын Карла Великого, уже не король Франции?
— Ты надо мной смеешься, что ли? Я таких королей не знаю и знать не хочу; но короля, который правит сейчас, зовут Людовик. Он заикается, вот так: «С-с-с-сскажи… П-п-п-поч-ч-чему…» Он всегда так разговаривает!
Ошеломленный Филипп признался:
— Что ж, об этом я не знал. Последнее время новости к нам приходят с запозданием. Если он теперь король, я должен присягнуть ему на верность!
— Ну а я должна ему хорошую пощечину!
— Ты от него сбежала?
Она кивнула.
— И где он?
— Милях в сорока отсюда по дороге, наверное. Я чуть лошадь не загнала.
Столкнувшись с новой проблемой, Филипп принялся вышагивать взад-вперед перед лачугой. Затем внезапно сунул голову внутрь; девушка вздрогнула и чуть не выронила свой маленький деревянный гребень, который засовывала за голенище сапожка.
— А что тут делает король? — спросил Филипп.
— Он едет в Нант, идиот! И тебе крупно повезёт, если он тут по дороге всё не спалит!
***
Филипп неподвижно застыл, скрывая тревогу.
— Сколько с ним людей?
— Что, интересно стало?
— Конечно, интересно! Ты мне скажешь?
— Конечно, скажу! Я ненавижу этого старого дурня! С ним человек сто, считая сенешалей, поваров и прочих — в основном, бойцы на лошадях, ещё есть несколько арбалетчиков и пращников.
— Господи Иисусе! — воскликнул Филипп.
— Испугался, забияка?
— Нет, с чего бы? Своей землей я владею законно. Ничего он мне не сделает! — И Филипп принялся подшучивать, хотя ему вовсе не было весело. — Он, в конце концов, всего лишь король — и ничего тут не поделаешь; ты его бросила, как только услышала, что тут открыл лавочку настоящий мужчина! — И уже серьёзно добавил: — Поехали, переночуешь у меня; накормишь лошадь, а затем поедешь дальше, куда хочешь.
— Куда хочу? — с иронией отозвалась она. — Хотела бы я знать, куда же я хочу… В Туре у меня был троюродный брат; он, правда, обо мне, наверное, и думать забыл…
— Тогда оставайся у меня насовсем!
Она встала, надела свои кожаные ботинки — неуклюжие, слово из дерева — и вышла за Филиппом на улицу.
— Подведи сюда вон ту лошадь! — приказал Филипп норманну.
Перед тем, как пуститься в обратный путь, Филипп постарался запечатлеть в своей памяти, а также в памяти брата Бриана и сира Жака, все особенности здешней местности.
— Ведь в случае опасности, — заметил он, — нам будет лучше двигаться вверх по течению Луары.
Девушка держалась в седле уверенно. Её сравнительно небольшая для её высокого роста голова, украшенная кудряшками, держалась гордо. У неё была бледная кожа, и губы казались алыми. На шее, выше подпоясанной у талии туники янтарного цвета, красивым ожерельем располагались еле заметные веснушки. Глаза были небольшие, карие, а ресницы — нежно-розового оттенка.
Поначалу они ехали в тишине, воцарившейся из-за её подавленного настроения, но под ярким солнцем лета святого Антония уныние девушки понемногу растаяло, и Филипп принялся её расспрашивать.
— Что случилось? Туго тебе пришлось?
— Неважно!
— Ну и ладно.
— Хотя… Почему бы и не рассказать? Он ужасно себя вел — у него в Эксе куча баб, прямо гарем какой-то! А мне понравился один парень, он был то ли при дворе, то ли с бродячими акробатами к нам прибился, или еще откуда-то. И вот однажды этот парень исчез, и я стала спрашивать, что с ним? А люди мне сказали, что лучше мне этого не знать. И после этого я его больше видеть не могла, зато он стал все больше и больше меня привечать. Так что вчера, пока все спали, я взяла свою лошадь и решила для себя, что им меня никогда не поймать… — Она потянулась и похлопала лошадь по шее. — Бедная Фигура! Я ведь тебя почти загнала, да?
— Мы её накормим, — сказал Филипп, — и дадим несколько дней попастись на травке.
Через час показался его дом, он же — крепость. В те беспокойные времена землю было получить легко, а вот удержать её и обработать было совсем другое дело. Король перед лицом участившихся вторжений норманнов только что отменил запрет на строительство крепостей и замков; но, хотя запрет и действовал всего каких-то полвека, искусство военного строительства успело прийти в упадок.
— Нравится? — спросил с плохо скрываемой гордостью Филипп.
— Да, неплохо! — сказала она и отвела взгляд, чтобы он не заметил жалости, что вызвала у неё его гордость этим доморощенным укреплением.
— Ну, вышло не то чтобы очень, — в голосе Филиппа слышалась скромность обладания. — Но всё же мне удалось возвести целых три здания — вон там бревенчатая крепость, и дома для моих воинов и слуг. Все из камней и глины! Они тоже часть укреплений.
— Очень хорошо!
Она смотрела на него, как на мальчишку, играющего в солдатиков; на какое-то мгновение их взгляды встретились. Затем он неохотно отвел взгляд от её прекрасного лица.
***
Внезапно к ним подъехал брат Бриан.
— Прошу прощения, хозяин… Или сир? Или как вы там себя сейчас предпочитаете называть?
— Попридержи язык, расстрига! — добродушно ответил Филипп.
— Я буду звать тебя «Филипп», нравится тебе это или нет, сын мой! Так вот — либо мои глаза меня обманывают, либо за нами и впрямь скачут какие-то всадники!
Филипп резко развернулся.
— Бог ты мой, да это же король! Он нас догнал! — Филипп тут же принялся отдавать приказы: — Жак, поспеши в крепость! Выбери восьмерых, посолиднее на вид, пусть наденут норманнские шлемы; выдай им самое лучшее оружие, и бегом веди сюда! Твоя жена сшила знамя — возьми его и привяжи к пике! Нам надо себя показать — а то подумают, что мы какая-то позорная шайка!
Но Жак едва успел отдалиться на сотню фунтов вверх по склону и скрыться за первым рядом частокола, как Филипп крикнул ему вдогонку:
— Эй, не торопись! Ложная тревога! Я разглядел — к нам решил заглянуть аббат, и с ним несколько братьев. Эх, ну до чего же любезно с их стороны! Хотелось бы мне знать, чего им надо?
Лишь в этот момент он заметил, что девушки рядом с ним нет — она в панике удалялась по дороге к Туру. Лошадь скакала с такой скоростью, что Филиппу стало ясно — догнать её уже не удастся, разве что поскакать напрямик через брод и попробовать перехватить вблизи Тура? Он с сожалением посмотрел ей вслед — она ему понравилась.
Галопом подскакал аббат; Филипп спешился и поклонился.
— Да хранит вас Господь!
— И вас да сохранит Господь!
— Вот, наконец, и вы удостоили честью моё скромное жилище, — произнес Филипп. — Милости прошу, я вам всё сейчас покажу! У меня ещё осталось немного вина, которое вы так любезно мне продали. — И про себя добавил: «Вдвое дороже!»
— Я уже давно хотел к вам заехать…
— Лучше поздно, чем никогда! Прошу вас, давайте осмотрим, что у меня получилось!
Взбираясь по склону холма, аббат нервно заметил:
— Я поражен; вам удалось так много сделать!
— Да, лето мы провели не зря.
— Но, естественно, дом вашего отца радовал глаз гораздо больше.
— Отец, да упокоит Господь его душу, не смог защитить свой дом! Я же тешу себя надеждой, что норманнам не удастся мимоходом расколоть этот орешек. Поглядите — это лишь первая линия обороны, а за ней у меня второй частокол. Потом идет вал, а за ним — ров. С двух других сторон меня защищают река и скала.
Они уселись во дворе замка на открытом пространстве между деревянной башней и двумя оштукатуренными, если это можно было так назвать, казармами — и принялись потягивать монастырское вино.
— О чем вы думаете, святой отец? — спросил Филипп.
Аббат смело перешёл прямо к делу.
— Меня беспокоит вопрос: где кончается ваша земля и начинается моя?
— Мне казалось, мы уже все решили?
— Так, как хотелось вам! Но эти виноградники и лес по другую сторону двадцать лет считались нашими.
— Это по какому же праву?
— Мы ведь ухаживали за лозой…
— И можете продолжать это делать! Я просто буду брать с вас долю. Но мне хотелось бы знать, по какому праву вы считаете, что эта земля принадлежит вам?
Крепкое вино вселило в аббата уверенность.
— Несколько недель назад я побывал у епископа Турского. Я рассказал ему о своем деле, и он подтвердил, что по каноническим законам земля, обрабатываемая церковью после вашего пленения, принадлежит нам. И вы вскоре узнаете, что в этих местах вряд ли найдется кто-то могущественнее епископа Турского, как в силу закона, так и вне её, — подчеркнул он.
***
Не успел Филипп ответить, как послышался окрик часового, стоявшего на верхушке сторожевой башни. Жаку можно было и не торопиться бежать вниз с новостями, чтобы тихо изложить их Филиппу — последний стал громко отдавать приказы, даже не дослушав:
— Жак, бери всех, кто поприличнее выглядит — и на дорогу! Да не забудь: лучшие кожаные рубахи, норманнские шлемы, лучшие мечи и копья, и знамя не забудь! — И тихо прибавил, так, чтобы слышал только Жак: — Пошлину и всё, что мы насобирали у брода, перенести в… Ну, ты понял! Всё ясно?
— Ясно, хозяин!
Аббат и его свита поехали вместе с Филиппом вниз по склону.
— Вы уверены, что это действительно король?
— Да. И очень может быть, что его мнение относительно моего поместья отличается от мнения епископа Турского!
— Король есть король, — пробурчал аббат. — Его короновал сам Папа, так что… Но вряд ли он настолько глуп, чтобы идти наперекор нам — тем, кто уже бог весть сколько лет не дает этой империи развалиться. Да еще и ради какого-то бандита вроде тебя… Такой долго не протянет!
Они спустились к подножию холма. Стали поодиночке подтягиваться и люди Филиппа. Он выстроил их ровным строем по сторонам дороги. Один, в грязной рубахе, был отправлен обратно в крепость.
— А твои люди, святой отец? Давайте к нам; вместе мы будем смотреться гораздо внушительнее! Не посрамим чести нашего графства! Король, небось, думает, что здесь живут одни провинциальные болваны… Мы с вами поедем бок о бок… Эх, жаль, нет у нас труб! А вот в Гранаде принято… — Аббат мешкал, и Филипп добавил: — Об остальном поговорим позже. Давайте сначала сделаем «хорошую мину».
— Хорошо, — и аббат направился к приближающейся процессии, пришпорив коня.
— Послушайте! — грубовато сказал он Филиппу. — Если король скажет… Послушайте: может, попытаемся сами как-нибудь утрясти наше дело?
На дороге показалась свита Людовика, короля западных франков, позже прозванного «Заикой»; в авангарде заметили величественное сооружение на вершине холма. Современному человеку, у которого Средние Века ассоциируются с рыцарями в железных доспехах, эта колонна показалась бы совершенно непохожей на то рыцарство, которое все обычно себе представляют — и это действительно было совсем не то рыцарство, что появится только пять веков спустя.
Во главе кавалькады ехала группа королевских посланцев с короткими копьями; с поясов у них свисали короткие прямые мечи. На головах у некоторых были подбитые чем-то мягким плоские металлические шлемы — практически тюрбаны; головы других защищали шлемы той же формы, но уже из кожи. О какой-то единой униформе не было и речи; из-под коротких туник из синей, красной, зеленой или коричневой ткани обычно торчала грубая кольчуга: это была кожаная рубаха с нашитыми железными кольцами, либо цельная рубаха из металлических колец. На ногах у всех были кожаные туфли, высокие или низкие, удерживаемые завязанными крест-накрест полосками из кожи.
За этим разношерстым авангардом следовал сам король со свитой; на Людовике была длинная белая туника из дорогого полотна, с плеч свисал пурпурный плащ. На голове был легкий золотой обруч; поясом служила золотая цепь из гибких колец, с которой свисал плоский меч, украшенный драгоценными камнями. Филипп, у которого от важности ситуации обострилась наблюдательность, заметил прихотливый изгиб губ, окруженных беспорядочно росшими усами и бородой; королевский облик завершали злые глаза.
Рядом с королем ехали седой рыцарь и священник. За ними ехало четверо оруженосцев, а за ними — четверо клириков в ряд. Затем следовал отряд — всадников шестьдесят, одетых точно так же вразнобой, как и авангард, но хорошо вооруженных — практически так же, как и Филипп; от них прямо-таки разило отвагой и сытостью. За ними двигались повозки с припасами, которые тащили огромные кони, а не быки; повозками управляли маркитанты и повара. Колонну замыкала группа хорошо вооруженных всадников с осанкой рыцарей.
Вот как выглядела на марше свита Людовика, внука Карла Великого.
***
Встречая процессию, Филипп с аббатом спешились и пошли вперёд; угадав короля, они оба встали перед ним на колени.
— Чье это? Что это за м-м-место? — спросил Людовик. — Ах, д-д-да в-в-встаньте же!
— Приветствуем ваше всемилостивейшее… — начал аббат, но Филипп бесцеремонно его перебил:
— Это графство…
— П-п-подождите, п-п-подождите! — скомандовал Людовик. — П-п-по одному, г-г-говорите п-п-по одному! Т-т-так, юноша; что это? Когда последний раз я ездил в Тур, здесь, сдается мне, ничего не было! Даже лошадей накормить было негде!
Когда язык его слушался, он, пока было можно, старался пользоваться им как можно быстрее; но заикание возвращалось, и король покорно сдавался, и его губы вновь издавали мешанину звуков и напыщенное мычание.
— Ваше величество! Меня зовут граф Вильфранш, — сказал Филипп. — Это владение было передано моему отцу Бертраму вашим почтеннейшим дедом…
— Ладно, не продолжай. Это твой дом? Вон тот — деревянный, на холме?
— Мой дом и моя крепость, сир!
— А почему я о тебе никогда не слышал?
— Отца убили двадцать лет назад, и меня с матерью уволокли в Испанию. Три месяца назад я вернулся и построил эту крепость, дабы защищать людей от норманнов.
Знатный старик рядом с королем кивнул в знак одобрения и произнёс:
— И это чертовски верно! Эх, если бы все эти мелкие вассалы обладали такой смелостью!
— Предлагаю вашему величеству разбить лагерь здесь, — произнес королевский прелат. — Когда пять лет назад мы проезжали эти места с вашим почтеннейшим дядюшкой…
Аббат тут же подхватил:
— Семейство его преосвященства оказало нам честь, проведя ночь в нашей скромной обители, где немногочисленная благочестивая братия…
— К чему споры? — с раздражением произнёс Людовик. — Эй, Гиень, скажи, чтобы вон там, в поле, разбили шатры.
Герцог повернулся к Филиппу:
— Нам понадобится сено и вода. Займитесь этим!
— Слушаюсь, сир! Я также приказал зарезать для вас трех коров.
— А откуда вы узнали, что мы едем? — спросил герцог.
— Молва вас опередила. Желаете ли осмотреть мою скромную крепость?
В старом вояке проснулось любопытство, но он не мог не заметить:
— Надо же, и откуда в вас столько наглости? Как осмелились вы построить эту крепость? Только три дня назад на Генеральном совете мы опять разрешили вам, ребята, строить себе крепости!
— Тогда пусть это будет мой дом! Когда-то прямо здесь, где мы сейчас стоим, стоял дом моего отца.
— Хорошо. Мы его сейчас осмотрим, да и дело с концом, — вмешался король.
Когда неотесанная гвардия Филиппа двинулась вслед за королем, из толпы людей короля послышались насмешки и гогот.
— Эй, приятель, откуда у тебя такой красивый щитик? У сынули, что ли, взял поносить?
— Тебе мамаша метлу пожертвовала для этого копья?
— Эй, сестрёнка, ты смотри, луком не поранься! Не забудь, его ещё надо вернуть сынку, когда наиграешься!
Затем, вновь призванные к порядку, люди из королевской свиты свернули в поле слева от дороги и принялись ставить шатры. Филипп провёл короля Людовика и герцога Гиеньского через секретные проходы в засеке, оставив аббата за благочестивой беседой с сопровождавшим короля епископом.
— Неплохо! — произнёс герцог, когда они миновали второй ряд кольев и вышли к валу. — Было бы время, подсказал бы вам несколько хитростей…
— Я сделал всё, что мог! — безыскусно ответил Филипп.
Дойдя до крепостного двора, он крикнул, чтобы несли столы и стулья, ставили вино и кружки.
— Дом у меня скромный, но если его величество предпочтет провести ночь под крышей, я…
Взгляд Людовика упал на шнырявшие по двору выводки цыплят и поросят.
— Боже сохрани, н-н-нет! — категорически отказался он.
По просьбе герцога Гиеньского Филипп рассказал о своей оборонительной системе.
— Бывает и хуже, — произнёс герцог. — Военному делу обучались?
— Самую малость, — ответил Филипп. — Но я много чего видел, когда был в Испании, и кое-что запомнил.
Герцог повернулся к королю Людовику.
— Придется нам при необходимости вызывать его людей на подмогу, ваше величество! — с иронией произнёс он.
— Если его люди столь же п-п-плохи, как и его вино — н-н-ни в коем случае!
Филипп вспыхнул.
— Да, я пока что беден, — сказал он. — Живем мы тут только благодаря броду…
Он опомнился и умолк, но слишком поздно; Людовик тут же ухватил его мысль:
— Ах, так здесь, значит, есть брод? Как раз то, что нам нужно! И вы тут, значит, м-м-молчком собираете пошлину… Со всех проходящих т-т-торговцев, могу поклясться! Гиень, разберись и выясни, что он тут насобирал.
— На сегодня у нас ничего нет, — торопливо сказал Филипп. — Всё потратили в Туре на соль и инструменты для постройки крепости… То есть, дома!
— Придется вам придумать причину получше, когда ближе к новому году сюда нагрянут сборщики налогов, — сухо произнёс герцог. — Либо вам будет стоить больших трудов убедить его величество подтвердить ваши права на владение этой землей! Кстати, а с кем вы связаны клятвой верности?
— С одним лишь королем! — с гордостью произнёс Филипп.
Герцог пристально на него посмотрел.
— Да ну! А ведь герцог Мана находится не далее чем в сотне миль отсюда, если ехать на север…
— Но я здесь защищаю границу, — упрямо ответил Филипп. — Это ведь мне тут придется драться, если надо будет драться!
— … И ему лучше не слышать то, что вы говорите, иначе он на вас ополчится! Он весьма вспыльчив.
Король явно не считал эту тему достойной своего внимания. Он зевнул и встал:
— Ну, пойдем. Пускай сами разбираются.
***
По пути вниз они повстречали служителей церкви.
— Ваше величество, позвольте обратиться! — воскликнул аббат.
— Говорите!
— С тех пор, как отец графа был убит, наша братия занялась обработкой земли — акров триста к югу отсюда, там хорошая почва для лозы. Мы люди благочестивые и трудолюбивые, жизнь наша проходит в молитве и праведном труде. Но теперь на эту землю претендует граф, поскольку двадцать лет назад этой землей владел его отец.
— Если з-з-земля была пожалована отцу, она принадлежит с-с-сыну, — ответил король.
— Но, сир, епископ считает, что прав я!
Король его не поддержал.
— Как я от вас от всех устал! Сколько можно меня доводить? Есть четкое решение трех последних Советов — что там р-р-решили, а, Гиень?
— Решили, что феоды переходят по наследству от отца к сыну. И более того: если вы, люди церкви, не можете защищать крестьян и сервов получше, чем сейчас, то король вынужден полагаться на воинов. Вы отдаете всё своим епископам, а потом рассказываете нам, что у вас всё забрали варвары…
— Но епископы строят на эти деньги храмы! — дерзко ответил королевский духовник. — Они заботятся о духовных нуждах паствы!
— И забывают о короле? — запальчиво ответил Гиень. — Ведь это он поддерживает Папу в борьбе с безбожниками! Да простит мне Господь, если я сейчас выскажусь против строительства храмов, но у вас теперь более чем достаточно земель для строительства, и вы не платите королю ни десятину, ни налоги, не говоря уже о том, что вы не делаете ничего, чтобы защитить государство!
С вызовом, который не мог не восхитить Филиппа, епископ заговорил вновь, практически теми же самыми словами, которые Филипп слышал от аббата несколько часов назад:
— Если его величество будет провоцировать духовенство, то народ, возможно, возмутится ещё больше, чем сейчас!
Филипп ждал, что этого человека сейчас же поставят на место, но вместо этого король произнёс: «Довольно!» и поехал дальше, пришпорив коня; затем остановился и крикнул, не оборачиваясь:
— Кстати, аббат! Вы говорили, что у вас хорошая лоза? Отправьте-ка нам кувшинов п-п-пятьдесят вина, да постарше! Л-л-лагерь мы свернем утром, так что не оп-п-п-оздайте!
***
На рассвете Филиппа разбудило легкое шуршание соломы на чердаке над комнатой, которую он разделял с братом Брианом. Он тут же вскочил и вытащил кинжал.
— Кто здесь? Отвечай, или…
— Это я, Гризельда! Та, с кем ты сюда утром приехал! — Её одежда порвалась, когда она пробиралась сквозь колья засеки.
— А, да…— он сунул кинжал в ножны, но всё ещё смотрел на неё с подозрением. — А куда ты ускакала днем?
— Доехала почти до самого Тура.
— А чего вернулась?
— Потому что на дороге видела людей, и все бежали! В Туре норманны — их там тысячи!
— Боже правый! — воскликнул Филипп. Он позвал монаха, который ворочался на своём соломенном тюфяке. — Брат Бриан, ну-ка посвети сюда, быстрее!
В мерцающем свете лампы он разглядел полумертвую от усталости Гризельду.
— Теперь рассказывай!
— Это всё, что мне известно! Они пришли внезапно с реки и проникли в город через брешь в старой стене. Убивают людей и грабят город. — Её дыхание участилось, говорить ей было трудно. — Не знаю, собираются ли они сюда, но я не хочу, чтобы король на них наткнулся. Я его ненавижу, но, тем не менее, он помазанник божий, и я не хочу, чтобы наш народ… — Она закрыла, а потом вновь открыла глаза. — Спрячь меня, а потом иди и предупреди их. Скажи, что до тебя дошла молва…
Её голос ослаб и затих, когда она упала в обморок — Филипп тут же её подхватил, потому что ждал этого момента. Она скакала на лошади восемнадцать часов без передышки. Он уложил её на солому и растер ей руки. Она открыла и снова закрыла глаза.
— Спрячь её где-нибудь, — сказал Филипп брату Бриану. — Мне надо спуститься предупредить короля. — Он задумался. — Хотя… Пусть лучше она останется здесь! Навали вокруг соломы на случай, если кто сюда заглянет. Откуда тем, внизу, знать, что она тут? А уж откуда я узнал новости, я что-нибудь навру. — Он с тревогой посмотрел в окно. — Там пока вообще никакого движения… А если бы они собрались в путь до рассвета, то уже переправились бы через брод — и наверняка наткнулись бы на норманнов!
***
Он надел башмаки, шлем, взял меч, торопливо спустился по лестнице, оседлал своего коня — на вершине холма других лошадей не держали — и в утренней тишине выехал к королевскому лагерю. Увидев, как первые лучи солнца касаются ярких балдахинов, под которыми почивали аристократы из королевской свиты, он понял, почему гостеприимство замка Вильфранш удостоилось королевского презрения.
«У него наверняка есть настоящая постель, — подумал Филипп, — и подушка! Богом клянусь, я себе тоже добуду подушку, набитую гусиным пером — и будь я проклят, если её у меня не будет!»
К нему, пришпорив коней, направились двое объезжавших лагерь верхом часовых.
— Мне надо видеть его величество!
— Его величество приказал этим утром его не тревожить.
— Тогда герцога Гиеньского, да хоть кого-нибудь! Это очень важно!
— Вы можете… Вы можете поговорить с одним из оруженосцев!
— Ах ты, пес! — взорвался Филипп. — Мне? С оруженосцем?! Тогда разбуди уж кого-нибудь из рыцарей!
Часовые ещё раз переглянулись и подмигнули друг другу — к счастью для них, Филипп этого не заметил. Один из них исчез и вернулся через минуту с протиравшим глаза оруженосцем, чье лицо напоминало мордочку грызуна.
— Я же сказал, мне нужен рыцарь! — громогласно заявил Филипп.
— Тише! Весь лагерь разбудите! — ответил оруженосец.
С трудом удерживая себя в руках, Филипп произнёс:
— У меня есть очень важные вести; я должен сообщить их одному из начальников.
— Можете сообщить мне! — прозвучал наглый ответ.
Филипп понимал, что, коснись он хоть пальцем человека из личной свиты короля, последствия будут ужасны. Он достал из кошелька золотую монету и швырнул её оруженосцу:
— Разбуди кого-нибудь из рыцарей и скажи, что граф Вильфранш хочет предупредить о большой опасности — опасности для всех вас!
Оруженосец осмотрел золото.
— Греческая! — произнёс он, сунув монету в карман. — Ладно, погляжу, что можно сделать.
Рыцарь — юноша с надменной осанкой — сразу же понял, что Филипп хочет сообщить нечто важное. И когда Филипп коротко рассказал ему, что в Туре появились норманны, рыцарь сразу пошёл будить герцога.
После этого больше уже никто не мог проявить равнодушие. Филипп повторил в королевском шатре всё, что ему смогла рассказать Гризельда, хотя и сказал, что услышал это от некоего человека, ушедшего в направлении Буржа.
В шатре короля собрался импровизированный совет, к которому попросили присоединиться и Филиппа. Король, такой же заспанный, как и его оруженосец, сидел на постели со злым выражением лица, словно ему нанесли личную обиду, и этого можно было бы избежать, если бы кто-то не проявил небрежения. Герцог Гиеньский высказался с неподдельным сожалением:
— Дайте мне пару сотен лучников и арбалетчиков, сотни три конницы с копьями, и я справлюсь с парой тысяч этих волков! Эх, и почему мы не взяли гвардию, которую нам предлагал Пуатье?
— С-с-слишком дорого! — сказал король. — Взамен он потребовал бы освободить его от соляного налога — я ведь его насквозь вижу, этого грабителя!
— А может, попробовать с тем, что у нас есть? — предложил Филипп.
Все с изумлением на него посмотрели.
— Что?
— Да вы с-с-с ума с-с-сошли! — сказал Людовик. — Пятьдесят человек против н-н-нескольких т-т-тысяч!
— Ваше величество, это, скорее всего, преувеличение. У меня есть двадцать человек — и ещё я смогу собрать человек сорок из местных крестьян.
Послышались сдавленные смешки, а один из рыцарей произнёс:
— Вы их, наверное, шапками закидаете?
Филипп вспыхнул.
— Не так давно мы разбили отряд норманнов, — он разозлился и покраснел ещё сильнее. — И, кроме того, сир, мне не нравится ваш тон!
— Смирно! — скомандовал герцог. — Вы находитесь в присутствии короля! Может, стоит отправить гонцов к графу де Пуатье и к другим, чтобы…
— Нет! Нет! — произнёс король. — Вот если бы у нас здесь была армия, это было бы другое дело.
— Ваше величество позабыло, — сказал герцог, — как мы выступили против численно превосходящего противника у…
— Это другое; тогда мы защищали мое королевство! Ну а зачем нам умирать за этих грязных горожан — особенно если вспомнить, что их епископ позабыл, чем он мне обязан? Да и все с-с-самое худшее там уже позади. Н-н-норманны, н-н-наверное, уже даже успели уйти.
Герцог склонил голову в знак покорности, но Филипп успел заметить пренебрежительное презрение в выцветших глазах старика.
Когда совет закончился, Филипп — которого не пригласили угоститься завтраком из его собственной говядины — поспешил на вершину холма. Он вдруг вспомнил, что Гризельда ничего не сказала о своей серой лошади. Где же она её оставила? Едва заметив эту приметную лошадку, любой из королевского кортежа тут же догадался бы, что её хозяйку надо искать где-то поблизости.
***
Когда он вошёл, девушка ещё спала — мирно, как дитя. С её лица исчезла усталость раннего утра, и ему было больно её будить — так сильно на него подействовала её нордическая красота; он никогда не видел таких красавиц. Но ситуация была слишком опасной, чтобы ничего не предпринимать; усевшись рядом, он стал вслух, снова и снова, повторять её имя — сначала тихо, затем погромче.
Её испуганные глаза открылись, и она вся сжалась, отодвинувшись подальше. Окинув всё вокруг изумлённым взглядом, она вспомнила, где сейчас находится.
— Что случилось? Я так сильно устала!
— Мне было жаль тебя будить; я думаю, ты поступила очень храбро, вернувшись сюда. Тебе надо ещё поспать; но сначала скажи, где ты оставила лошадь? Король разбил тут лагерь; нельзя, чтобы его люди нашли твою лошадку!
Она постаралась собраться с мыслями.
— Лошадь на небольшой полянке, на другой стороне реки — ярдов пятьсот от брода, и пятьдесят ярдов влево от дороги.
— Хорошо, теперь засыпай!
— Ты ведь не дашь им меня схватить? — взмолилась она. — Я слишком сильно устала, чтобы опять бежать, даже если бы было, куда бежать…
— Если они придут за тобой, им придется иметь дело со мной, детка!
— Спасибо! — засыпая, пробормотала она.
Филипп нашёл Жака на дворе замка.
— Надо идти на другую сторону через брод, пешком. Пойдешь со мной!
***
Они перешли реку вброд — вода в реке для этого времени года стояла высоко и доходила почти до пояса. По узкой тропинке они поднялись на другой берег; через пятьсот ярдов свернули в лес. Идти по густо заросшему лесу было труднее, чем ожидал Филипп; эта земля ему не принадлежала, и он никогда толком не исследовал здешние места. Ничего не найдя, они разделились, чтобы тщательно прочесать всю указанную Гризельдой территорию. Филипп решил, что усталость могла обмануть её память — но, заслышав лошадей, бредущих по палой листве, он тут же остановился и принялся ждать, спрятавшись за деревом.
Вскоре показалась лошадь, а на ней — тот самый оруженосец, который дерзко обошёлся с ним этим утром. В поводу он вел серую лошадь Гризельды.
Филипп выскочил из-за дерева и схватил коня оруженосца за уздечку. Лошади попятились.
— В чём дело? — спросил оруженосец.
Филипп, ничего не ответив, позвал:
— Эй, Жак!
— Послушайте… — начал было оруженосец.
— Успокойся! — сказал Филипп. — Где ты нашёл эту серую лошадь?
— А ты кто такой, чтобы спрашивать?
— Ладно, за свою болтовню ты мне ещё ответишь! — произнёс Филипп, увидев Жака.
Оруженосец с тревогой смотрел то на одного, то на другого.
— У меня есть причины полагать, что королю будет весьма интересно узнать об этой лошадке, — произнес оруженосец. — А если вы попытаетесь меня остановить… — Его похожее на мордочку грызуна лицо вдруг стало зловещим. — А может, ты что-то обо всем этом знаешь, забияка? А? Может, это ты…
Но больше он сказать ничего не успел, потому что Жак, повинуясь жесту Филиппа, без лишних церемоний схватил его за талию и стащил с коня, одновременно вытащив у него из-за пояса кинжал.
— Поскольку этот пояс ему уже больше не понадобится, можно его прямо им и связать, — сказал Филипп.
— Да что вы такое делаете? — спросил оруженосец, облизав вдруг высохшие губы. — Если король…
— Не волнуйся! Мы сейчас тебя свяжем и посадим обратно на коня, а сир Жак, вот он, сядет прямо за тобой.
Филипп уселся на серую лошадь.
— Что вы делаете? — вновь спросил оруженосец, не на шутку встревожившись.
— Поезжай в лес; отъедешь на тысячу футов отсюда, — сказал Филипп Жаку, а затем успокаивающим тоном обратился к оруженосцу: — Он тебя прокатит, братишка; просто чуть-чуть покатает…
***
Через полчаса Филипп и Жак, пробираясь по канаве к замку, заметили, что в долине началось активное движение. Королевская кавалькада собирала вещи и была практически готова к выступлению, собираясь туда, откуда пришла, и передумав двигаться дальше на запад. Невзирая на угрозу со стороны норманнов, Филипп обрадовался, что они уходят; он хотел даже спуститься вниз, чтобы отдать дань почтения и пожелать королю счастливого пути, но тут к нему подошел один из его людей, отправленный вниз с сеном и водой; человек был чем-то взволнован.
— Хозяин, там, внизу, я слышал какой-то странный разговор! Я ничего не понял, но вы, наверное, лучше меня разберетесь. Вроде как двое из тех ребят нашли на другой стороне реки какую-то лошадь, принадлежащую королю. И, вот тебе и на! Король прям взвился! И давай твердить: «А где же девица, а? Где девица? Она, должно быть, где-то здесь! Могу поспорить, что тут не обошлось без этого жалкого графа!»
Значит, людей короля в лесу было двое!
Но Филипп не стал тратить время на переживания: они наверняка примутся сначала искать на другой стороне реки, где была найдена лошадь; он надеялся, что им с Жаком удалось хорошенько спрятать лошадь и бренные останки оруженосца в чаще леса. Но где теперь спрятать Гризельду? Для создания обзора с обеих сторон от крепости были вырублены просеки, хорошо просматривавшиеся отовсюду, и выйти незамеченным оттуда было так же тяжело, как и войти.
Пока он размышлял, его взгляд упал на трех женщин, полоскавших лохмотья на камнях в небольшой запруде футах в пятидесяти ниже по течению. И у него тут же родился план.
***
Через пять минут Гризельда с отвращением оглядела лохмотья, в которые она была одета; её передёрнуло, когда брат Бриан измазал грязью всё её лицо.
— Снимай ботинки!— скомандовал Филипп. — В этих местах женщины ничего такого не носят. Хорошенько их спрячь, Бриан! А теперь, Гризельда и Жак, вместе спускайтесь вниз вот по этой веревке; Жак не даст тебе свалиться. И на час или около того ты станешь самой симпатичной маленькой прачкой во всей Турени!
Он дал Жаку по монете для каждой из трех женщин; затем, не дожидаясь, пока завершится спуск, полностью сконцентрировался на том, что происходит внизу. Как и следовало ожидать, по склону холма вверх двигался небольшой отряд всадников. Командовал ими надменный юный рыцарь, с которым Филипп разговаривал сегодня утром. Филипп вышел навстречу — показать проходы в засеке. Доехав до ровного места наверху, рыцарь спешился.
— Король считает, что вы что-то знаете о юной даме, которая ездит на серой лошади; последний раз её видели вчера утром, она отправилась в этом направлении.
— Никого похожего не видел, — уверил его Филипп. — Сейчас спрошу у брата Бриана…
— Её лошадь была найдена спрятанной в лесу у брода на той стороне реки. Оруженосцы, обнаружившие лошадь, осмотрели всё вокруг, но женщину так и не нашли.
— Она в чем-то виновна?
— Это к делу не относится.
Рыцарь произнёс это с некоторым смущением; Филипп вел себя не менее гордо, чем он сам, и эта манера произвела на него впечатление. Несмотря на скромное окружение, перед ним был явно человек высоких достоинств.
— Как бы там ни было, король желает, чтобы я провел здесь обыск. Я действую по его приказу!
— Ищите!
Обыскали всё тщательно. Везде — и у господ, и у слуг — несколько раз перевернули всю солому в тюфяках; землю осмотрели на предмет тайных ям. Но, само собой, в столь простой и скудной обстановке поиски были недолгими. Закончив, рыцарь, явно против своего желания, произнес:
— Далее мне было приказано просить вас проследовать за мной к королю…
— Не возражаю!
Но, тем не менее, его охватила тревога. Его приближенные, Жак и Бриан, поехали вместе с ним.
***
На равнине внизу королевский кортеж приготовился к отбытию: уже заскрипели на дороге повозки. Оказавшись перед королем, Филипп спешился и опустился на одно колено. Услышав, что поиски в доме и в лесу оказались тщетными, король резко повернулся к Филиппу.
— Где девушка? — спросил он.
— Откуда мне знать, сир? — ответил Филипп.
— Как же т-т-так получилось, что её лошадь была н-н-найдена на т-т-твоей земле?
— Земля на той стороне реки за бродом — не моя.
Король повернулся к оруженосцу.
— Геклен вернулся?
— Нет, сир! Я не понимаю! Он должен был обыскать лес и вернуться!
Король окинул Филиппа долгим взглядом — мрачным, тяжелым и подозрительным. Он облизал губы.
— Так ты ничего о ней не знаешь? Что ж, может быть, нам удастся придумать, как заставить тебя ч-ч-что-нибудь вспомнить?
Филипп прикинул расстояние до своего коня и напряг мускулы, чтобы броситься к нему, как только прозвучат первые грозные слова.
— А стоит ли возиться из-за этой маленькой плутовки? — вежливо произнёс герцог, и Филипп выдохнул. Этот сухощавый человек явно желал ему добра.
— Если бы я так не с-с-считал, р-р-разве в-в-взял бы я её с с-с-собой? — воскликнул король.
И вновь невидимая подпруга сдавила грудь Филиппа.
— Я ничего не знаю! — сказал он. — Можете меня пытать, но от этого ничего не изменится!
— Готов в этом поклясться?
— Готов! — без колебаний ответил Филипп. Лучше уж гореть в аду, чем предать эту девушку!
Прелат подал ему четки, и Филипп торжественно поклялся, что никогда не видел девушку и ничего о ней не слышал.
— Я ему н-н-не в-в-верю! Многие дали бы л-л-ложную клятву ради этой м-м-малышки!
И вновь вмешался герцог; как только взгляд короля встретился с глазами советника, тот предостерегающе повёл головой.
Устрашенный силой человека, без которого он не мог обойтись, король заколебался.
— Ах, да к черту её! — внезапно выпалил он. — Да и тебя тоже к черту, мой граф! Пусть тебе за это ещё воздастся!
Не произнеся больше ни слова, король пришпорил коня, и процессия двинулась прочь из графства Вильфранш.
Филипп стоял, мрачно глядя им вслед. В его жизни наступил переломный момент, но он как-то справился; теперь он не сможет спокойно спать, пока не покается и не будет освобождён от греха клятвопреступления.
Но если бы он слышал произошедший за милю отсюда тихий разговор короля с тремя его гвардейцами, он вообще бы не уснул…
Посреди ночи Филипп проснулся от громкого треска в ушах. Одновременно с ним проснулись и сели в постелях Гризельда и брат Бриан; со двора доносились крики: «Пожар! Пожар!!!»
Едва он успел схватиться за оружие, как на лестнице показалась голова Жака; тот был еле живой от дыма.
— Ради бога, поторопитесь, командир! Там внизу — настоящий ад! Мешкать нельзя!
В бойницу заглянул язык пламени, оставив после себя целый фонтан искр — солома загорелась, и все, кашляя и задыхаясь, поползли вниз по лестнице. Миновав пока ещё невысокую стену огня, все добрались до двери и покинули дом.
Несколько человек уже таскали воду из реки с помощью двух лебедок; но Филипп, едва взглянув на огромное пламя, крикнул:
— Оставьте крепость, пусть горит! Поливайте солому на дворе! Хватайте всё, что можно, и тушите огонь на дворе!
— Эй, Пьер! Мариус! Лезьте на крышу казармы, тушите там!
— Нет! Оставьте башню, дурачье! Её не спасти!
— Пусть кто-нибудь встанет в дверях, чтобы огонь не попал в казарму…
— Эй, Ральф! Господи, да неужто он до сих пор не понимает по-французски? Отгони коня на пастбище!
— Жак, вещи целы? Деньги? … Отлично!
На мгновение он замер, тяжело дыша и глядя, как в темное небо там, где раньше стояла его крепость, взмывает огромный погребальный костер. Первое, что почему-то пришло ему в голову — пожар наверняка было видно за многие мили, и король со свитой сейчас, наверное, тоже видят его из лагеря, разбитого ими на ночь вдалеке, у Луары.
Лишь сейчас он заметил, что в углу двора происходит какая-то борьба: в схватке мелькали чьи-то руки, ноги.
— Поймал!
— Убей его!
— Да он почти готов!
— Отрежь ему уши!
— Почти готов, говорю же — что толку-то?
Филипп подошёл поближе.
— Что такое?
— Хозяин, это один из тех парней, которые подожгли! Они из людей короля! А все, что осталось от второго, вон там, у хлева. Мы их поймали, когда они собрались смыться! Всех, кроме третьего — ребята побежали его догонять, сейчас приведут!
— Это сделали люди короля?
— Точно, хозяин! Кадм видел, как они засовывали последний факел в бревна!
Как только Филипп сотряс воздух нечестивым оскорблением его величества, со склона холма послышались крики, и спустя минуту два торжествующих члена отряда Филиппа ввели во двор королевского гвардейца с окровавленным лицом и в сильно изорванной одежде, почти полуголого.
— В огонь его!
— Вырвать ему язык!
Филипп, в красных отблесках пламени, хладнокровно оглядел человека.
— Кто приказал тебе это сделать?
— Король, — угрюмо ответил человек. — Я не хотел!
— Значит, тебе не повезло!
Вокруг, словно волки в ожидании добычи, столпились люди Филиппа. Стоявшая рядом с Филиппом Гризельда воскликнула:
— Только не позволяй им его пытать!
— Не буду, — угрюмо ответил Филипп. — Пытки я не люблю. Принесите пару тяжелых камней и ремни!
Через несколько минут последнего из трех поджигателей, освобожденного от остатков одежды и личных вещей, сбросили с утеса в Луару.
Крепость горела всю ночь, бревна падали вниз со скрипом, от которого замирало сердце Филиппа. Это был первый его дом, его гордость, плод его неукротимого духа, взлелеянный из ничего, и не было у него ни предтеч, ни примеров. В первых рассветных сумерках он стоял вместе с Гризельдой и смотрел на тлеющие угли, над которыми была пустота, сплошная пустота, и виднелась река; еще вчера этой пустоты здесь не было.
— Пойдем отсюда, — сурово сказал он. — Чего ждать от трусливого короля? Пойдем в Тур и присоединимся к норманнам. Они возьмут любого, лишь бы умел драться.
— Успокойся! — прошептала она. — Не забывай: он всё же король, помазанник божий, защитник Папы. А твои люди? Им-то что тогда делать?
Он стоял, закрыв лицо руками. Она обняла его за плечи.
— Выстроишь новый, лучше прежнего! — сказала она.
Он кивнул.
— Хорошо, я выстрою его снова — и он будет лучше прежнего! Сегодня утром я совершил клятвопреступление, и Господь всемогущий мне, наверное, уже не поверит. Но клянусь Богом: когда-нибудь я выстрою замок из камня, и никто из королей во всем христианском мире не сможет его ни сжечь, ни разрушить! А если этот парень попробует…
Но Филипп зря расточал свой пыл. Три дня спустя Людовик Заика, король Западных Франков, любезно изволил скончаться.
Оригинальный текст: The Kingdom in the Dark, by F. Scott Fitzgerald.