Ф. Скотт Фицджеральд
Граф тьмы
К рассвету похолодало. Низкие холмы окрасились радужным с молочным отливом светом, и настало утро. Хозяин этих владений, всё же уснувший, привалившись к колесу повозки, быстро проснулся — ему показалось, что на него напали, и так прекрасен был вид на земли Турени, что он не смог заставить себя снова уснуть, а уж если добавить к этому только что завоеванные им преданность и повиновение крестьян… Хотя, на их верность принципиально пока рассчитывать не стоило. И он был не из тех, кто рискует понапрасну.
Только он собрался дойти до захваченных вчера повозок и спящих около них людей — на данный момент это был весь его двор — как вдруг в свете зари показался ещё один неспящий дозорный.
Это была босоногая девушка лет семнадцати. Он её сначала не узнал — а затем вспомнил, что это была аквитанка, супруга убитого вчера норманнского вождя.
— Чего бродишь, крошка? — спросил он.
— А я к вам… Смотрела вот за вами из палатки, и…
— Ради бога, не ползай в грязи! Ну-ка, встань с колен!
— Я же не мужчина. — Она встала и посмотрела ему в глаза. — Откуда мне знать, какой у вас тут обычай для женщин?
— Здесь нет никаких обычаев — обычаи тут устанавливаю я!
Он жадно на неё посмотрел.
— Ну что, хочешь стать моим обычаем?
— Ах, сир, я была бы счастлива стать вашей…
— Как тебя звать, плутовка?
— Лютгарда.
— И кто же дал тебе такое имя? Тот норманн?
— Так меня назвали при крещении.
— Иди ко мне, аппетитная крошка!
Спустя некоторое время он её отпустил со словами:
— Ах ты, безобразница! И как же ты думаешь отрабатывать свой прокорм? Сможешь нам чего-нибудь сварить из того, что найдется в повозках? Ну, ещё пару ребят дам в помощь, на тяжелую работу.
— Попробую, мил…
— Зови меня «сир»! И запомни: в этом районе — никаких постельных разговорчиков!
— Ладно, мил… То есть, сир!
— Ну, а теперь чеши отсюда!
И она отправилась к повозкам готовить еду, а он, не отрываясь, смотрел ей вслед.
II
Приготовления к завтраку привели лагерь в движение; утро утвердилось в своих правах, задул легкий ветерок и небо окрасилось лазурью с бледно-розовым оттенком; к сидевшему под деревом Филиппу стали стекаться его люди, и в глазах у них читалась усталость от вчерашних тяжелых и кровавых дел. Филипп заметил Жака и крикнул ему:
— Эй! Присмотри, чтобы все оставались у повозок, пока не насытятся.
Новорожденная община ждала, пока Филипп окончательно стряхнет сон со своих глаз. Затем Филипп кивком созвал всех к себе, и с помощью своих помощников — смышленого, отличавшегося крутым нравом крестьянина Жака, а также бесшабашного и готового на все монаха брата Бриана — выстроил два десятка ничем не примечательных людей в полукруг.
— Ну, громилы, пора приниматься за работу! Нам предстоит… Мы построим лагерь, как римляне! Сколько здесь женщин? — Он встал; его туника ярко выделялась на фоне дубового ствола; он указал на сына Жака: — Посчитай! Надо все организовать, и первое, с чего начнем — каждый обзаведется женой, чтобы помогала по хозяйству!
Брат Бриан первым произнёс вслух:
— Сир! Мне женщина не нужна!
— Ладно! Черт с ними, с бабами! — Окончательно проснувшись, Филипп теперь быстро и четко раздавал указания. — Сейчас я назначу ответственных. Эй, ты, с косой — тебя как звать?
— Рено, — и спустя мгновение прибавил: — сир!
— Слушай внимательно, Рено! Надо быстро съездить в поселок; я дам тебе ещё двоих, кто хорошо управляется с лошадьми. Пригонишь сюда с полдюжины девушек, готовить еду и мыть котлы, ясно?
— Управимся скоро, если дадите Бартельми и Геклена!
— И выбирай девушек, достойных быть женами храбрецов!
— Постараюсь.
***
Они отправились выполнять задание, а Филипп повернулся к оставшимся.
— Видите вон тот холм? — спокойно произнёс он. — Нет, не тот; вон тот, у реки? Отныне это — наш дом!
В глазах Жака появился ужас; общее ошеломление выразил вслух брат Бриан:
— Хотите, чтобы мы его вспахали?
— Мы построим там дом, — сказал Филипп. — Дом для всех нас! А пока те из вас, кто женат, идите и приведите сюда своих жен и детей, и несите сюда всё, что у вас есть. Мы начнем прямо сейчас, и нам понадобится любая помощь. Брат Бриан, ты останешься здесь; и ты, Жак, тоже! И ещё вот эта пара норманнских пленников.
Он позабыл, что последние не владели туренским диалектом. Филипп окликнул смышленого монаха, который покинул монастырь вместе с братом Брианом.
— Ты сможешь растолковать этим парням, что я им хочу сказать? Вон там отличное место для крепости, высокий холм, и будет острый частокол вокруг — а потом сделаем двойной частокол — либо на том холме, на который я показываю, либо на соседнем, рядом с ним. Отсюда не видать, какой выше. Я сейчас туда съезжу и примерно через час вернусь.
Филипп знал, что эта пара норманнов ему еще пригодится. У него в голове смутно и неясно стал формироваться принцип «разделяй и властвуй», и ему надо было дать им почувствовать, что он их ценит и желает их сотрудничества в этом предприятии. Он уже решил, что сам научит их франкскому языку.
Едва все разошлись, как Филипп заметил, что он уже не один. С дерева соскользнула Лютгарда. Он взглянул на неё; взгляд был усталым, глаза закрывались.
— Привет, плутовка! — сказал он.
— Можно с вами поговорить, сир?
— Только не болтай слишком много. — Внезапно он встревожился и вскочил. — Если кто-нибудь из этой шайки осмелился взять моего коня… — Но увидев, что белый жеребец гарцует неподалеку, он успокоился.
— Ну и ладушки; тогда поехали. Начать я могу и сам, а ты мне поможешь.
Поймав и оседлав коня, он уселся в седло и усадил Лютгарду перед собой, ухватив её при этом так сильно, что чуть не вывихнул ей руку.
Испытав жгучую боль и внезапную ярость от унижения, девушка испуганно ждала, что будет дальше; а он, управляя конем при помощи одних только ног, развернул и пересадил её — и вместо того, чтобы смотреть ему в лицо, она оказалась сзади, будто форейтор. Испытывая гнев и неудобство, она отправилась спиной вперед в неизвестном ей направлении. Волей-неволей пришлось ей к нему прижаться.
— Держись, детка, и все будет хорошо!
На вершину ближайшего холма они прибыли с непонятной Лютгарде — даже несмотря на её опыт перемещений с привычными к трудным дорогам норманнами — быстротой. Даже перед самыми труднодоступными скальными выступами они не сворачивали, идя на неоправданный, как ей показалось, риск. На вершине Филипп остановил коня и сбросил девушку на землю, практически повторив в обратном порядке процедуру её посадки на коня. Она встала, дрожа, чувствуя обиду и испуг, а он огляделся вокруг:
— Этот ниже! — произнёс он, а затем всё тем же отстраненным тоном повторил: — Да, этот ниже!
В лежавшей между холмами долине длиной с четверть мили он заметил своих людей.
— Слушай внимательно, детка! Я оставлю тебя здесь, поскольку с соседнего холма, куда я сейчас поскачу, мне не будет видно повозок. Так что за повозками будешь приглядывать ты. Поняла?
— Да, — угрюмо ответила она.
— Стой тут; если заметишь, что внизу что-то происходит, — он разозлился на себя за то, что не оставил там часового, — если что-нибудь заметишь, сразу маши мне!
И Филипп дал ей платок из яркой узорчатой ткани, который в Испании носят, чтобы защититься от солнца; он вытащил его из-под шлема.
— Я буду за тобой приглядывать.
— Хорошо.
Но едва он галопом отправился к другому холму, как Лютгарда, дрожа от негодования, со всех ног помчалась обратно к повозкам. Так с ней ещё никогда не обращались даже самые жестокие из налетчиков — и она не понимала, за что? Она была родом из цивилизованной Галлии, бывшей римской провинции. Взявший её в жены норманнский вождь был для неё, по сути, просто «папиком»: он всегда обращался с ней почти как с королевой.
Не то что этот мужлан!
Со склона холма, всего в нескольких сотнях ярдов от лагеря, спускался небольшой ручей, огибая маленькую рощицу. Лютгарда, будучи настороже, немедленно остановилась, услышав какой-то незнакомый звук.
Кажется, это была музыка? Ярдах в десяти от неё, как раз там, где она хотела перейти через ручей, кто-то играл на флейте. Сначала — несколько веселых и ритмичных тактов флейты, а затем послышалась песня:
И в жилах — огонь,
И тропа из цветов,
И кольцо короля…
После чего последовала попытка положить эту тарабарщину на мелодию.
Лютгарда зачарованно слушала, на время забыв о своих бедах. Затем, очень осторожно, она перешла туда, откуда можно было что-нибудь рассмотреть. На упавшем дереве, скрестив ноги, сидел бродяга с русой бородой; в перерывах между упражнениями на флейте он что-то помешивал в горшке, висевшем над небольшим костром.
Хрустнула ветка, на которую она случайно наступила. Бродяга повернулся и заметил девушку:
— Подходи, сестрёнка! Я ни от кого не прячусь, подходи! Я придумал новую песню, «Кольцо короля»! Хочешь послушать?
***
Тем временем Филипп с высокого холма заметил, что на господствующей позиции, где он поставил девушку, её уже нет; это отвлекло его от задачи, ради которой он сюда пришёл — прохаживаясь, он размечал периметр своего будущего лагеря. Вокруг должен был вырасти частокол из заострённых бревен, установленных под наклоном; он приказал двоим из своих людей приступить к делу немедленно. Он уже собрался отправить двоих норманнов вниз за топорами, чтобы начать вырубку подлеска внутри периметра, как вдруг с холма ему открылся вид на место, где стоял лагерь с повозками.
Меньше минуты ему потребовалось, чтобы вскочить на коня; крикнув: «Я скоро вернусь!», он, как безумный, помчался вниз с вершины.
Вблизи повозок явно происходило что-то нехорошее. Люди, которых он разослал с разными поручениями, понемногу возвращались; некоторые катили или тащили грубые телеги. Но к стоянке тем временем приближались и другие люди, слегка напуганные и немного пугающие; они остановились неподалеку. Приблизившись, он увидел, что эта группа была смешанной, из мужчин и женщин, и расслышал их голоса:
— Отдайте наши косы! Отдайте топоры! Отдайте ножи! Нам нечем работать! Нам нечем пахать, нечем жать!
Он так резко осадил лошадь, что чуть не врезался в толпу.
***
Почти вслед за ним со склона холма спустилась ещё одна фигура. Это был бродяга — с плеча в свиной шкуре свисали его скудные пожитки, а с ним, всё ещё немного зачарованная, шла Лютгарда. Бродяга напевал:
Девчонка босоногая,
С походкой легкой, как форель в ручье,
Сверкающая, как форель в ручье,
Белее гальки самой белой кожа
Белее гальки, что на дне ручья…
Филипп с раздражением взглянул на Лютгарду, пробормотав себе под нос: «Это что ещё за придурок?», и вернулся к своей проблеме. Он выстроил крестьян перед собой и уже собрался им рассказать, что к чему, когда с холма сбежал человек — пришлось ему его выслушать.
— Их двадцать… Они сейчас едят, а потом будут переправляться через реку по броду!
Филипп задумался. Затем повернулся к стоявшим в строю крестьянам.
— Увидите сами: я сделаю вас богачами! Там двадцать торговцев; у них есть соль, ткани и бог знает что еще! Они хотят переправиться через реку. Мы их пощипем…
— Мы их убьём! Всех убьём!
— А ну, угомонились!
Но люди уже потянулись по направлению к реке.
— Обождите, дурачье! Мы их только пощипем! Если мы сделаем, как вы хотите, мы всех распугаем, и другие не придут! Мы их только пощипем! У нас ведь тут брод!
От имени пришедших из деревни крестьян взялась говорить вспыльчивая старуха лет восьмидесяти, потерявшая во вчерашней стычке одного из своих сыновей. Она крикнула:
— А вещи-то наши нам отдадите?
— Да, вы получите свои инструменты назад, но только если женщины будут ходить сюда работать! И если хотите, чтобы у вас всегда была еда, то я жду, что они будут тут работать один день каждую неделю. Я буду вас защищать, и все здесь будут жить лучше — все, кроме лодырей!
Алчные крестьяне, которым не терпелось поскорее отправиться к броду, одобрительно загоготали. Бабка, почувствовав себя побежденной, на время отступила и присоединилась к толпе, которая повалила в сторону холмов, загораживавших вид на реку.
Филипп поскакал впереди на коне. С вершины выбранного им для крепости холма он увидел торговцев. Три-четыре смирные лошадки, дюжина кляч и мулов, и вполовину меньше людей — судя по внешности, шли они из Сирии. Ничего особенного видно не было, выглядели они усталыми, на одежде лежал слой дорожной пыли, но туго набитые седельные сумки выглядели весьма заманчиво. Торговцы спешились, приступили к еде и выслали разведчиков поискать брод ниже и выше по течению.
Филипп, поджидая, пока его нагонят шестеро всадников — его кавалерия, осмотрел оружие торговцев и вгляделся, насколько это было возможно с расстояния в сотню ярдов, в их лица. Непохожи они были на бойцов… По тому почтению, с которым все обращались к бородачу в расцвете сил, Филипп догадался, кто у них был главным.
Когда подскакали его всадники, Филипп быстро спустился к берегу напрямик, взяв с собой двух самых опытных охотников с луками и стрелами наготове.
— Эй! — крикнул он. — Храни вас Господь! Мы к вам с миром!
Но торговцы, увидев всадников, встревожились, вскочили на ноги и стали седлать лошадей. Заметив это, Филипп отослал одного из своих людей обратно, на другую сторону холма, чтобы перехватить крестьян и приказать им спуститься другой тропой, пусть подлиннее, но зато лучше скрытой от глаз — и, самое главное, не нападать без сигнала.
— Кто вы такие? — спросил бородач; в руке у него по-прежнему оставался бутерброд, который он так и не успел надкусить; другой рукой он шарил в поисках рукоятки такой же, как и у Филиппа, кривой сабли.
— А вы кто такие? — вопросом ответил ему Филипп.
— Мы мирные торговцы, идём с юга в Бретань покупать товары…
— А может, заодно и продать кое-что?
— Обменять немного пряностей, которые вряд ли тут кому-нибудь нужны…
— Да ты что? — с издевкой произнёс Филипп. — Скажешь, когда надо будет смеяться, шутник!
Глава экспедиции выглядел все более обеспокоенным:
— Да что тут происходит? Мы решили перейти реку здесь, потому что нам сказали, что этот брод принадлежит монастырю…
— Теперь этот брод — мой! — перебил его Филипп; он уже заметил людей за деревьями и теперь был уверен в своем численном превосходстве. — Перейти через реку и сохранить свои шкуры обойдется вам в одну десятую часть от того, что у вас есть — от всего, что у вас есть! Придется вывернуть карманы, и даже сапоги проверим.
— Мы поищем другую переправу.
— Вы переправитесь здесь, либо не переправитесь нигде!
Его отвлекли какие-то незнакомые ритмичные звуки. Затем он их узнал — звуки доносились из передового отряда крестьян, смыкавшегося вокруг пришельцев. Бородач в лохмотьях играл на флейте, и звуки складывались в подобие марша:
Подняться на холм — дай монетку одну,
А хочешь спуститься — дай две.
Коль хочешь пройти ты за гору — дай десять,
Но пуст мой карман, все моё — в голове!
Филипп в некотором смятении поглядел в сторону крестьян.
— А это что ещё за шут? — спросил он.
Жак, стоявший ближе всех к своему господину, сказал:
— Какой-то парень, которого принесло в лагерь с девчонкой из Аквитании — с той, что варила нам завтрак.
— Скажи ему, пусть умолкнет… Обожди! — добавил он, подумав. — Скажи всем, чтобы остановились. Пусть вон там садятся, а он их пусть развлекает. У него лютни нет? Он из этих, как их там, трубадуров? — Филипп достал золотой из кошелька. — Сунь ему вот это.
Филипп вновь повернулся к предводителю торгового каравана и дружелюбно произнёс:
— Ты, кажется, разумный человек? Так что, надумали переправляться?
Торговец в неистовстве дернул себя за бороду; посмотрел налево, направо — помощи ждать было неоткуда, со всех сторон были враги. Он запричитал:
— О, боже! Боже! Такой долгий путь — и всё напрасно! Да лучше бы мы остались дома…
— Но ведь не остались! — кратко заметил Филипп. — Так, поглядим, что у вас есть. Выкладывайте на землю. Все выкладывайте, я сказал! Что, хотите, чтобы все они на вас набросились? Положитесь на меня, и я прикажу, чтобы кто-нибудь показал вам самый лучший брод!
Торговцы принялись развязывать седельные сумки. Филипп приступил к дележке.
— Нет! Одну хорошую лошадь, либо вон того черного раба… Да нет, нам и сбруя нужна… Нет, сумки, в которых это лежит, тоже берем… Так, всё это мясо — нам… Геклен, если этот парень не снимет сапоги, переверни его вверх тормашками и вытряхни его из них… Благодарствую! Что, «зажать» хотел? Считай, повезло, что заодно и с ухом не расстался!
***
К этому моменту крестьяне постепенно подтянулись ближе, и вид трофеев разжег алчность этих несчастных людей, которых десятилетиями грабили и обирали. Послышался ропот:
— Заберём у них всё! Они же всё равно что норманны, точно? Неужели нам нужно меньше, чем им?
Филипп кивком подозвал к себе самого рассудительного и влиятельного из крестьян:
— Готье, довольно здесь пролилось крови! Скажи этим чертям, что они получат часть от каждого центнера груза — от всего, кроме мечей и кроме коня или раба, смотря по тому, что старик мне отдаст. Но брать только одну десятую! Не больше!
Но и после этого селяне не успокоились, а торговцы тем временем упаковывали оставшиеся девять десятых своей поклажи. Кипящее людское скопление возглавляла энергичная старуха.
— Ради бога, уйми её! — крикнул Филипп Жаку. — Придави её лошадью, если по-другому не получится!
А бородатый торговец между тем решил расстаться с лошадью, оставив себе раба.
И тут, одно за другим, случилось вот что:
Филиппу, к его облегчению, передали коня, и он вслух солгал:
— Лучше бы отдал раба!
Толпа, скорее всего, не отпустила бы охваченных паникой сирийцев, глядя, как те собирают товары и завязывают сумки, если бы внезапно не произошло нечто новое: бродяга-музыкант объединился с весельчаком-крестьянином, который нашёл хороший брод чуть выше по течению реки. Флейта бродяги пронзительно заиграла новую мелодию и тут же приковала к себе всеобщее внимание; караван воспользовался моментом, торговцы сели на лошадей и проворно поскакали к броду.
А Филипп тем временем поручил делить добычу старухе, и эта честь её обезоружила. Добычи, несмотря на её небольшие размеры, было много: там были тонкие ткани и парча, серебро, и тонко выделанные кожи.
Как только внимание толпы переключилось на добычу, Филипп опять перевел взгляд на странников, шедших к броду; до его ушей донеслась сопровождавшая их песнь:
Он ушёл, ему уже не трудно,
Пусть он отдохнет от жизни скудной,
Ведь ушёл он, навсегда ушёл он…
— Он пошёл с ними, Жак! — заметил Филипп.
— Кто?
— Тот чудак! Он уже на середине брода, погляди!
— Да, похоже на то!
Когда небольшая процессия медленно двинулась по пологому холму на другой стороне реки, Филипп вдруг спросил:
— А где девчонка?
— Какая девчонка?
— Которая у норманнов была? Та, что пробралась в лагерь?!
И Филипп бросил прощальный взгляд на почти скрывшийся из глаз караван, будто пытаясь разглядеть её среди них. Затем пожал плечами.
— Ах, наверняка она где-то здесь! Пошли, Жак! Пусть себе цапаются из-за всего, что там есть — а у нас есть дела поважнее.
Но всю обратную дорогу он думал: «Ах, эта маленькая голубоглазая плутовка…»
III
Час спустя посланцы, отправленные Филиппом вслед за путешественниками, доложили, что бродяга едет с ними на одном из мулов с тюками, а Лютгарду нигде не видно; никто не видел её с тех пор, как караван перешёл реку.
Но Филипп был занят, занимаясь разными делами.
Сначала он решил одну небольшую проблему, объявив полудюжине девушек, которых пригнали в лагерь с утра, что сегодняшнюю ночь им позволяется провести в родительских хижинах, но в будущем жениться в его владениях можно будет лишь с его позволения, и он ждёт, что они выберут себе мужей из его людей.
Следующей была проблема пищи и крова. Из чувства преданности или же из безрассудства, которые отметил Филипп, Жак заставил жену принести в лагерь остатки скудных семейных припасов и пригнать пару тощих быков, тощую свинью и пару кур.
А брат Бриан при помощи обмана и трех монет, выданных ему Филиппом, смог подкупить монастырского садовника и убедить его расстаться с картошкой — причем её хватило, чтобы набить седельные сумки, отобранные у сирийцев вместе с другим добром.
На выбранном для строительства холме мужчины почти закончили один ряд бревенчатого частокола по намеченному Филиппом периметру. Каждая повозка, закатывавшаяся внутрь, тут же разбиралась — колеса бережно откладывали про запас, а все остальное сразу шло в дело, превращаясь в крышу для возводимого строения. Стены были толщиной примерно в шесть бревен, крыша плоская, ширина — футов десять, с севера и запада оно было защищено от дождя и ветра, а сверху покрыто листьями, ветками и сучьями.
В общем и целом, день выдался трудный. Филипп, заметив, что его сподвижники устали, решил на сегодня закончить работы. Он приказал готовиться к ужину, а затем подозвал к себе брата Бриана и сказал:
— Отправляй первый караул в дозор. Я пошёл к себе в палатку, завалюсь подремать на пару часиков.
Брат Бриан нерешительно произнёс:
— Привести вам одну из этих юных девиц? Какую…
— Нет! Мне нужна лишь она! Та, из Аквитании, которой здесь нет. Только она!
IV
Десять дней спустя в окрестностях холма продолжалась бурная деятельность. Крепко стоял частокол из наклонных бревен; в двадцати футах ниже первого частокола строился ещё один, гораздо шире в окружности.
И деревянный дом тоже изменился. Теперь это было гораздо более удобное и просторное жилище, чем любая из окрестных хижин— по крайней мере, на лето.
Филипп никак не мог забыть о том, что произошло в шатре. Как-то раз он случайно услышал разговор своих людей:
— Да потому что я видел!
— Говорю тебе, прямо там — бежала, как заяц! Она…
Филипп подъехал поближе и спросил:
— Кто бежал?
Слегка замявшись, человек ответил:
— Командир, да это вздор, наверное…
— Говори!
— Тут у нас ходят слухи, что на островке вниз по течению живет какая-то чокнутая девчонка. Говорит всем, что она Венера или что-то там такое… — Он перекрестился.
— Не смей! — сказал Филипп. — Об одной лишь женщине можно говорить, осеняя себя знамением! Только о Пресвятой Деве!
— Простите, сир!
— И что ещё говорят? И кто говорит?
— Один из наших стал ей носить еду, и…
Сердце Филиппа словно налилось свинцом:
— Я не желаю знать, кто это был! — перебил он. — Забудь! И хватит об этом!
— Ладушки, хозяин!
***
Но он всё никак не мог забыть об этой истории; несмотря ни что, он чувствовал, что она как-то связана с исчезновением Лютгарды, сбежавшей с певцом-бродягой. И этот болезненный порыв — наряду с мыслью о том, что запасы пищи можно пополнить с помощью рыбалки — заставил его однажды галопом спуститься к реке. Люди говорили, что в Луаре рыбачить бессмысленно: «Там только угри», говорили все, «и мы не знаем, как их ловить».
Внезапно в чаще он заметил лицо: поначалу оно показалось ему красивым, но затем лицо исказилось гримасой, которую могла породить одна лишь ненависть; затем лицо исчезло. Разрываясь между двумя мыслями, Филипп встал на колени:
— Господь всемогущий, защити меня от видений и пошли свет Твой и истину Твою, да ведут они меня! Но только не посылай мне призраков, пожалуйста!
Когда он встал, видение исчезло; он выругал себя за то, что на миг поддался слабости: «Тебе просто почудилось! Ну-ка, давай, придумай, как вытащить рыбу из этой речки?»
Через пару дней он придумал план. Он вспомнил, как действуют в Андалузии, когда и сети, и лески оказываются бессильны перед юркой и изворотливой добычей: там берут лампы, ослепляя рыбу светом, а потом бьют её короткими острогами.
Запасы пищи надо было срочно пополнить.
На следующую ночь Филипп вместе с полудюжиной своих людей пошёл к реке; он объяснил, как действуют в Андалузии:
— Глядите: свет ослепляет угрей, а мы их гарпуним — бьем копьем, как в бою! Вы, двое, берите лампы и отойдите футов на десять.
— А что делать, если лампа погаснет?
— Ну, ветра-то сейчас нет; но, если что, я приду и головы вам снесу! У вас десять ламп!
В том месте на реке была естественная запруда; там была тихая заводь. Над гладкой темной поверхностью воды, в которой отражалась полная луна, голос Филиппа звучал почти кощунственно, и вдруг:
— О, святые небеса! — воскликнул он.
А затем:
— Вы видите?!
Река покачивала у себя на груди тело девушки; на девушке была лишь легкая рубашка, и на мгновение показалось, что она спит. Филипп вытянул её с гладкой поверхности на темный берег и осветил свечой.
— Уйдите! — внезапно приказал он.
Один из его людей сказал:
— Она отчаянно хотела преодолеть эту реку и уйти с тем караваном… Пошла, небось, вверх по течению, ища другой брод, а той ночью был ливень… Небось, так тут с тех пор и сидела, поджидая, пока вода спадет…
Резко, как стрела, выпрямившись, Филипп метнул топор прямо ему в голову. Топор вошёл глубоко, сломав кость; Филипп подошёл поближе и добил человека мечом. Затем повернулся к остальным:
— Почему мне никто не сказал?
— Мы боялись, хозяин! — ответил кто-то. — Мы думали, она справится…
— Ладно! Идите отсюда! Я сам о ней позабочусь, — скомандовал Филипп.
***
Они ушли, а он сел на берегу заводи, положив голову Лютгарды себе на колени. Изможденное тельце утонуло меньше часа назад; там, где он её вытаскивал, на земле осталась дорожка из тины. Он встал на колени перед телом; прохладная вода из той же реки капала с его одежды. Он вдруг склонился ей на грудь.
— Я был с тобой груб, и ты решила уйти с той бандой? И хотела найти другой брод? И застряла? И погибла — только бы не возвращаться ко мне!
Он подхватил тело и стал его качать.
— Бедная ты пташка-потеряшка! Была бы ты хоть чуточку попроще, ты стала бы королевой здешних мест!
Неподатливое тело девушки выскользнуло у него из рук; чувствуя, что и его тело почти его не слушается, Филипп оперся о березу.
«Пошла за этим проклятым бродягой! — подумал он. — И всё оттого, что я был груб, усаживая её на лошадь, потому что торопился!»
Он встал рядом с ней на колени и прочитал один раз «Аве, Мария!», а затем пошёл к заводи — но обнаружил, что сказать больше нечего. На поверхности воды сиял лунный свет.
— Аве, Мария! — начал он; но деревья, казалось, просто слушали его в молчании.
Он вернулся к телу Лютгарды, поднял его и перекинул через луку седла привязанного к дереву коня.
«Надо бы мне быть помягче…» — подумал он.
Так он и ехал по склону холма, погрузившись в скорбные размышления. Он думал, что похоронит её сам, а потом поставит какой-нибудь памятник на её могиле.
На полпути он встретил двух своих людей.
— Вот тело женщины! — сказал он. — Выкопайте здесь могилу, да постарайтесь! Если за сегодня не успеете, укройте тело камнями.
Поперхнувшись от избытка чувств, он продолжил свой путь к вершине холма.
Прямо у частокола стояли люди — в основном, окрестный сброд: калеки-хроники, пьяницы с расстройством желудка… Из толпы до него донесся вопль; это был голос маленькой девочки:
— Господин! Маму и папу убили пришлые люди! Они сказали, что и этого им мало, и убили младшего братца! Помогите мне — только вы можете навести тут порядок!
— Выйди! Покажись в свете луны! — И Филипп, опьяненный усталостью, припал к шее коня. — Что ж, лапочка, отныне ты — моя дочь! Мой дом — твой дом! Ты будешь дочкой у меня в доме!
Вытащив девочку из толпы, он передал её Жаку.
— Пусть ни один волос не упадет с головы этой малютки! — сказал он.
Оригинальный текст: The Count of Darkness, by F. Scott Fitzgerald.