Ф. Скотт Фицджеральд
Он думает, что он – просто чудо!
В июне, после вступительных экзаменов в колледж, Бэзил Дьюк Ли и ещё пятеро других ребят из школы Св. Риджиса сели в поезд, следовавший на запад страны. Двое сошли в Питтсбурге; один пересел на поезд до Сент-Луиса, двое вышли в Чикаго; дальше Бэзил поехал один. Впервые в жизни ему захотелось спокойствия, и теперь он мог вдыхать его полной грудью; ближе к концу учёбы всё стало гораздо лучше, но в целом прошедший школьный год выдался крайне неудачным.
На нём была одна из тех исключительно нелепых шляп фасона «дерби», который вошел в моду в двенадцатом году двадцатого века, и синий строгий костюм, казавшийся на нём слегка коротковатым от того, что Бэзил уже успел из него вырасти. Что касается внутреннего содержания, то Бэзил представлял собой, по очереди, то бесплотный дух, практически не связанный с личностью и перемещавшийся в тумане впечатлений и эмоций, то – крайне агрессивного индивидуума, отчаянно пытающегося контролировать поток событий, являвшийся ступенями его собственной эволюции от ребенка к мужчине. Он верил в то, что любой цели можно достичь, если приложить старания – таков принцип нынешней американской системы воспитания – и его фантастическое честолюбие постоянно заставляло его желать слишком уж многого. Ему хотелось стать знаменитым спортсменом, популярным, блестящим и счастливым. В последний проведенный в школе год он был наказан за собственную наглость – за пятнадцать лет дома его совсем избаловали, так что теперь он вел себя излишне замкнуто, что, вкупе с наблюдениями за окружающими, обычно приводит к зарождению мудрости. Было очевидно: прежде, чем достичь определенных успехов в общении с внешним миром, он поймет, что жизнь – это вечная борьба.
В Чикаго он провел целый день, гуляя по улицам и избегая вездесущих представителей криминальной среды. Купил детективный роман, называвшийся «В глухую полночь», в пять вечера забрал саквояж из вокзальной камеры хранения и сел в поезд линии Чикаго-Милуоки-Сент-Пол. И тут же столкнулся в вагоне со своей ровесницей, тоже ехавшей из школы домой.
Маргарет Торренс было четырнадцать; она была серьезной девушкой, которую все по привычке считали красавицей – в детстве она действительно была очень симпатичной. Полтора года назад после безмолвной борьбы Бэзилу удалось-таки поцеловать её в лоб. Они были чрезвычайно рады видеть друг друга; каждый из них на некоторое время стал для другого воплощением давно не виданного голубого неба над родным домом и грядущих летних вечеров.
В тот вечер он ужинал с Маргарет и её мамой в вагоне-ресторане. Маргарет заметила, что перед ней уже совсем не тот сверхуверенный в себе мальчик, каким он был год назад; Бэзил уже не был столь безудержно оживлен, а задумчивость на лице, появившаяся у него после недавно сделанного открытия, что не только у него, но и у других, имеются и желания, и возможности – и даже большие, чем у него – понравилась Маргарет. В этой задумчивости она заметила очаровательную печаль. Он всё ещё излучал умиротворение после боя, который ему пришлось выдержать. Маргарет он всегда нравился – она была девушкой серьёзной и совестливой, такие иногда его любили, но сам он был не способен ответить на их чувства – и теперь она с нетерпением ждала момента, когда сможет всем рассказать, каким же он стал привлекательным!
За окном во мраке пролетали фермерские поля; поезд вёз их на запад. После ужина они вернулись в смотровой вагон и уселись на пустынной задней площадке. Они болтали об общих знакомых, о том, куда они ездили на пасхальные каникулы, о пьесах, которые шли в Нью-Йорке.
– Бэзил, а мы покупаем автомобиль! – сказала она. – И я буду учиться водить!
– Здорово! – Он задумался: разрешит ли ему дед этим летом хоть иногда брать покататься их семейный электромобиль?
Свет из вагона упал на её юное лицо, и он, понукаемый приливом счастья от того, что с каждой минутой он всё ближе и ближе к дому, с чувством произнёс:
– А знаешь… Знаешь, ведь ты – самая красивая девушка в городе!
В тот момент, когда эта фраза слилась с волнующей ночью, попав Маргарет прямо в сердце, откуда-то появилась миссис Торренс и увела дочь в купе ложиться спать.
Бэзил какое-то время в одиночестве посидел на обзорной площадке вагона, едва заметив, что Маргарет уже ушла, и чувствуя полное спокойствие и удовлетворение от того, что теперь до самого утра всё так и останется в беспорядке и хаосе.
II
Из всех возрастов именно пятнадцать лет – тот самый возраст, который очень сложно поймать; сложно вот так вот щелкнуть пальцами и сказать: «Вот таким я был в пятнадцать!». Меланхолик Зак даже не упоминает о нём, и всё, что нам о нём известно – это то, что где-то между тринадцатью, зенитом мальчишеского возраста, и семнадцатью, когда человек представляет собой нечто вроде пародии на юношу, существует такой период времени, когда молодой человек ежечасно перемещается между двумя мирами: его непрестанно бросает туда-сюда: то его влекут небывалые эксперименты, то – тщетные попытки вернуться в те дни, когда ни за что не нужно было платить. К счастью, сверстники не больше нашего помнят о том, как мы вели себя в пятнадцать; тем не менее, вот-вот поднимется занавес, и мы увидим, как безрассудно вёл себя Бэзил в то лето.
Всё началось с того, что Маргарет Торренс, поддавшись тяге к идеализации, свойственной большинству рассудительных девушек, стала всем упоенно рассказывать, что Бэзил – это просто чудо! Привыкнув за прошедший в школе год верить всему, что говорят, и не найдя в тот момент больше ничего, во что бы можно было поверить, подруги восприняли эту информацию как непреложный факт. Бэзил внезапно превратился в легенду. Девушки на улице встречали его взрывами хихиканья, но он ни о чём не догадывался.
Однажды вечером, спустя неделю после приезда домой, он вместе с Рипли Бакнером после ужина пошёл на традиционные посиделки на веранду к Имогене Биссел. Как только они показались на аллее, Маргарет и ещё две девушки внезапно прильнули друг к другу, судорожно зашептались и стали носиться друг за другом по двору, издавая какие-то неразборчивые восклицания. Что это было, никто так и не понял, но кончилось всё лишь с прибытием в лимузине Глэдис Ван-Шеллингер, которую с нежностью и помпой сопровождала горничная матери.
Все ребята немного отвыкли друг от друга. Те, кто учился в школах на востоке страны, чувствовали определенное превосходство, хотя оно более чем уравновешивалось их самым плачевным неведением относительно произошедших тут в их отсутствие романтических встреч и размолвок, сцен ревности и приключений.
В девять все съели по мороженому и расселись на нагревшихся за день каменных ступенях, храня смущенное молчание, отмечающее половину пути между детскими дразнилками и юношеским кокетством. Ещё год назад мальчишки принялись бы кататься по двору на велосипедах; теперь же все просто сидели и ждали непонятно чего.
Они знали, что оно обязательно случится, это знали даже самые незаметные девочки и самые робкие мальчики; романтический мир летней ночи, сладко и крепко сжимавший их сердца, вдруг принял в себя и их самих, и тех, кто находился с ними рядом. Потоком отрывистых созвучий доносились их голоса до миссис Биссел, читавшей книгу возле открытого окна.
– Нет-нет, осторожнее! Сломается ведь! Бэзил!
– Рипли!
– И всё-таки получилось!
Смех.
«… по Лунной бухте,
И они кричали нам…»
– А ты видел…
– Конни! Нет, нет! Щекотно! Осторожно!
Смех.
– Едешь завтра на озеро?
– Поеду в пятницу.
– Элвуд приехал…
– Разве? Элвуд приехал?
«… ты разбила мне сердце…»
– Да осторожнее же!
– Осторожней!
Бэзил сидел на балюстраде рядом с Рипли, слушая, как поет Джо Горман. Одной из вещей, о которых Бэзил сильно сожалел, была его неспособность петь так, «чтобы люди могли это выдержать». Поэтому он внезапно проникся восхищением по отношению к Джо Горману, приписав свойствам его личности захватывающую чистоту звуков, паривших в вечерних сумерках.
Эти звуки заставили Бэзила вспомнить другой, совершенно изумительный вечер, и других, находившихся вдали и оттого еще более очаровательных, девушек. Ему стало жаль, что голос умолк; все стали меняться местами, наступила почти деловая тишина – пришло время древней игры «Говори правду».
– Билл, какой твой любимый цвет?
– Зеленый, – подсказывает кто-то из друзей.
– Тс-с-с! Пусть сам говорит.
Билл отвечает:
– Синий.
– А какое женское имя тебе больше всего нравится?
– Мэри, – отвечает Билл.
– Мэри Хаупт! Билл втюрился в Мэри Хаупт!
Эта девушка страдала косоглазием и считалась в кругу ребят олицетворением всего самого отвратительного.
– Кого бы ты хотел поцеловать больше всех?
Возникшую в темноте паузу пронзил смешок.
– Маму!
– Нет! Кого из девушек?
– Никого!
– Нечестно! Штраф! Давай, Маргарет!
– Говори правду, Маргарет!
Она сказала правду, и мгновение спустя Бэзил с удивлением посмотрел с балюстрады вниз; он только что узнал, что нравится ей больше других!
– Ну, надо же! – скептически воскликнул он. – Вот это да! А как же Хьюберт Блэр?
И возобновил дружеские пихания локтями с Рипли Бакнером. Оба тут же свалились с балюстрады. Теперь в процессе игры изучению подверглось тщательно опекаемое горничной сердце Глэдис Ван-Шеллингер.
– Твой любимый вид спорта?
– Крокет.
Это признание было встречено легким хихиканьем.
– Кто из мальчиков тебе больше всех нравится?
– Торстон Колер.
Раздался разочарованный ропот.
– А кто это?
– Так… Один мальчик, с востока.
Это была уже явная отговорка.
– А кто тебе нравится из здешних мальчиков?
Глэдис замялась.
– Бэзил, – чуть помедлив, ответила она.
К балюстраде на этот раз обратились уже не столь насмешливые и игривые взгляды. Бэзил слегка смазал впечатление своими: «О, да! Неужели! Ну, конечно же!». Но внутри ощутил приятное чувство признания и знакомую радость.
Место Глэдис заняла Имогена Биссел; черноволосая миниатюрная красавица, самая популярная девушка в их компании. Гастрономические предпочтения вопрошающим успели надоесть, и к делу перешли на первом же вопросе.
– Имогена, ты когда-нибудь целовала мальчика?
– Нет! – Послышались недоверчивые возгласы. – Не целовала! – с негодованием подтвердила она.
– Хорошо. А тебя когда-нибудь целовали?
Порозовев, но не утратив самообладания, она кивнула и добавила:
– Я ничего не могла поделать!
– Кто?
– Не скажу!
– Ах-ах-ах! Наверное, это был Хьюберт Блэр?
– Имогена, какая у тебя любимая книга?
– «Беверлей Граустаргский».
– Кто из девушек нравится тебе больше всех?
– Пейшн Джонсон!
– Кто она?
– Ну, одна девушка, из школы.
К счастью, миссис Биссел отошла от окна.
– А кто из мальчиков нравится?
Имогена ответила уверенно:
– Бэзил Ли!
На этот раз воцарилась изумленная тишина. Бэзил ничуть не удивился – мы ведь никогда не удивляемся тому, что вдруг обретаем популярность – но осознал, что о нем говорили отнюдь не эфемерные создания, рождавшиеся в воображении из прочитанных книг и воспоминаний о замеченных мимоходом в толпе лиц, чьи голоса он на мгновение расслышал в песне Джо Гормана. И когда в тот же момент где-то внутри особняка раздался первый телефонный звонок, звавший домой кого-то из дочерей, и девушки, щебеча, все вместе втиснулись в лимузин Глэдис Ван-Шеллингер, он нарочно задержался в тени, чтобы никто не подумал, будто он рисуется. А затем – возможно, потому, что у него в голове забрезжила шальная мысль о том, что если он познакомится с Джо Горманом поближе, то, быть может, станет и петь, как он – он подошёл к Джо и предложил зайти в лавку Ламберта выпить по стаканчику содовой.
Джо Горман был высокого роста, с белесыми бровями и глуповатым лицом. Членом их компании он стал совсем недавно. Бэзил ему не нравился – он не забыл, что весь прошлый год Бэзил смотрел на него свысока – но полезные знания он всегда впитывал с жадностью и сейчас был прямо-таки ошеломлён очевидным успехом Бэзила у девушек.
В лавке Ламберта было весело; большие мотыльки бились о проволочную сетку двери, везде за столиками сидели томные парочки в белых платьях и легких костюмах. Ребятам принесли содовую, и Джо пригласил Бэзила к себе в гости с ночевкой; Бэзил позвонил по телефону домой, и ему разрешили.
Выйдя из залитой светом лавки в темноту, Бэзил погрузился в мир воображения, в котором, как ему казалось, он мог взглянуть на себя со стороны, и приятные события сегодняшнего вечера обрели новую важность в его глазах.
Умиротворенный гостеприимством Джо, он приступил к обсуждению волновавшего его вопроса.
– Сегодня случилась довольно забавная вещь, – с небрежной улыбкой заметил он.
– Про что ты?
– Ну, все эти девчонки, говорившие, что я нравлюсь им больше всех. – Это замечание Джо счел слегка натянутым. – Забавно то, – продолжил Бэзил, – что в школе я некоторое время считался очень непопулярным, потому что вел себя, видимо, слишком нагло. Видно, всё дело в том, что некоторые парни популярны среди парней, а некоторые – среди девчонок.
Он отдавал себя целиком и полностью в руки Джо, но не понимал этого; да и сам Джо чувствовал лишь неодолимое желание сменить тему разговора.
– Когда мне купят машину, – сказал Джо наверху в комнате, – мы будем кататься с Имогеной и с Маргарет!
– Отлично!
– Ты пригласишь Имогену, я – Маргарет; ну, или кого захочу. Я, конечно, понимаю, что нравлюсь им гораздо меньше, чем ты…
– Ну, да… Это потому, что ты в нашей компании недавно.
Эта тема была «больным местом» Джо, и замечание ему не понравилось. Но Бэзил ничего не заметил:
– Если хочешь быть популярным, будь как можно более вежлив со старшими! Сегодня вот, например, ты не поздоровался с миссис Биссел.
– Что-то я проголодался, – быстро произнес Джо. – Давай сходим в буфетную, поищем чего-нибудь перекусить?
В одних пижамах они отправились вниз. Чтобы раз и навсегда заставить Бэзила больше не заводить разговоров на эту тему, Джо принялся негромко напевать:
«О, ты, чудесная игрушка,
Твои огромные… большущие…»
Но после целого месяца унижений в школе события этого вечера подействовали на Бэзила слишком сильно. Он стал испытывать к себе глубочайшее уважение. На кухне, сочтя, что его совета и ждут, и просят, он вновь принялся за свое:
– Вот, кстати: не стоит тебе носить эти белые галстуки! Никто из ребят в восточных штатах их не носит! – Джо, слегка покраснев, отвернулся от ледника, и у Бэзила возникло легкое нехорошее предчувствие. Но он всё же продолжил: – И ещё: надо бы тебе сделать так, чтобы семья отправила тебя учиться в школу на восток. Для тебя это будет истинное благо! Особенно если ты собираешься поступать в какой-нибудь университет на востоке – тогда сначала лучше поучиться в тамошней школе. Там тебя быстро научат жизни!
Считая, что ничему особенному его учить не надо, Джо счел этот намек бестактным. Да и Бэзил в тот момент отнюдь не представлялся ему таким уж знатоком, хотя и прошёл весь этот процесс.
– Ты будешь курицу или ветчину? – Они принесли стулья к кухонному столу. – А молока хочешь?
– Спасибо!
Чувствуя избыток калорий – сегодня после ужина он плотно ел ещё целых три раза – Бэзил разошёлся. Мало-помалу он разворачивал перед Джо картину будущей жизни, блистательно трансформируя его из банального недотепы со Среднего Запада в исполненного изящества и неотразимого для женщин жителя восточных штатов. Пройдя в буфетную убрать молоко, Джо задержался у открытого окна, чтобы немного отдышаться; Бэзил пошёл за ним.
– Дело в том, что если парня не научат жизни в школе, то ему придется всему учиться уже в университете, – продолжал Бэзил.
От отчаяния Джо открыл дверь и вышел на заднее крыльцо. Бэзил пошёл за ним. Дом стоял на краю обрывистого холма, внизу располагался жилой квартал, и двое мальчишек некоторое время стояли молча, глядя на разбросанные у подножия огни города в низине. Перед лицом загадочной и незнакомой людской жизни, протекавшей среди лежавших внизу улиц, Бэзил почувствовал, что смысл его слов вдруг как-то сжался и поблек.
Он задумался, о чем же это он говорил, и почему это казалось ему столь важным – и когда Джо принялся опять негромко напевать, им вновь овладело тихое вечернее умиротворение, и он почувствовал, что верх одержала его лучшая сторона, обладавшая мудростью и выдержкой. Самообольщение, тщеславие и толстокожесть, под властью которых он провёл весь последний час, исчезли, и он очень тихо сказал:
– Давай прогуляемся по кварталу?
Тротуар под их босыми ногами был теплым. На часах было всего лишь двенадцать ночи, но площадь была пустой, если не считать их белевших фигур, почти невидимых во мраке под светом звезд. Они весело смеялись, чувствуя себя отчаянно смелыми. Лишь однажды, далеко впереди, улицу пересекла какая-то громко, по-человечески, топающая тень, но эти звуки лишь подчеркнули их собственную нематериальность. Быстро проскальзывая по освещенным газовыми фонарями полянкам среди деревьев, они обошли кругом весь квартал и прибавили шагу, как только впереди вновь замаячил дом Горманов – словно они и в самом деле потерялись посреди сна в летнюю ночь.
Поднявшись в комнату Джо, они улеглись в темноте, не засыпая.
«Я слишком много болтал, – подумал Бэзил. – Ему, наверное, показалось, что я его поучаю – он, наверное, разозлился. Но, может, после прогулки по улице он уже всё позабыл?».
Увы, Джо не забыл ничего – не считая совета, который Бэзил дал ему из самых лучших побуждений.
«Никогда ещё не видел такого самодовольного типа, – с яростью думал Джо. – Он думает, что он – просто чудо! Считает себя прямо-таки чертовски популярным у девчонок…»
III
Это лето принесло с собой и новую, крайне важную, веху: в компании Бэзила вдруг стало необходимо иметь в своем распоряжении автомобиль. Казалось, что все развлечения вдруг удалились на большие расстояния, концентрируясь у озер в пригородах или в загородных клубах. Прогулки по городу перестали считаться достойным времяпрепровождением. И даже единственный квартал до дома друга теперь считалось модным преодолевать исключительно на авто. Вокруг владельцев автомобилей стали формироваться группы иждивенцев, а счастливые обладатели средств передвижения вдруг стали приобретать обескураживающую – по крайней мере, по мнению Бэзила – власть.
С утра, в тот день, когда на озере должны были состояться танцы, Бэзил позвонил Рипли Бакнеру.
– Привет, Рип! Собираешься ехать вечером к Конни?
– Да, поеду с Элвудом Лемингом.
– А у него местечко найдется?
Рипли, казалось, слегка смутился.
– М-м-м… Не думаю. Видишь ли, он пригласил Маргарет Торренс, а я – Имогену Биссел.
– Вот как…
Бэзил нахмурился. Видно, подготовкой надо было заняться ещё неделю назад! Недолго думая, он позвонил Джо Горману.
– Джо, ты сегодня вечером едешь к Дэйвисам?
– Ну, да…
– А у тебя в машине место есть? Я хотел сказать – можно, я с тобой поеду?
– Ну, да, пожалуй…Да.
В тоне ощущался явный недостаток тепла.
– А у тебя точно место есть?
– Точно. Заедем за тобой в четверть восьмого.
Приготовления Бэзил начал в пять часов. Второй раз в жизни он побрился, завершив эту процедуру небольшим ровным порезом прямо под носом. Ранка кровоточила, не переставая, но ему, по совету горничной Хильды, удалось остановить кровотечение с помощью кусочков туалетной бумаги. Бумаги понадобилось много, и чтобы можно было свободно дышать, он подрезал получившуюся под носом подушечку ножницами; с такими вот неуклюжими бумажными усами и запекшейся на верхней губе кровью он принялся бродить по дому, не находя себе места от нетерпения.
В шесть вечера он опять занялся ранкой, отмочив засохшую бумагу и попробовав разгладить пальцами сильно побагровевший шрам. Через какое-то время ранка подсохла, но когда он по неосторожности широко открыл рот, чтобы позвать маму, ранка открылась опять – и вновь пришлось прибегнуть к туалетной бумаге.
В четверть восьмого, надев синий пиджак и белые фланелевые брюки, он нанес последнюю полоску пудры на шрам, тщательно размазал пудру носовым платком и торопливо выбежал к машине Джо Гормана. Джо водил сам; впереди, рядом с ним, сидели Льюис Крам и Хьюберт Блэр. Бэзил уселся на широком заднем сиденье один, и машина поехала, нигде не останавливаясь, из города по шоссе Блэк-Бэр; никто к Бэзилу не оборачивался, все тихо разговаривали между собой. Поначалу он думал, что они хотят подобрать по дороге ещё каких-нибудь ребят; но, прислушавшись к разговорам, мало-помалу он пришёл в ужас; в какой-то миг ему даже захотелось выйти из машины, но в таком случае они бы увидели, как он задет. Его душа, а вместе с ней и лицо, окаменели, и до самого конца поездки он так и просидел молча, ни с кем не разговаривая – да и к нему никто не обращался.
Спустя полчаса в поле зрения показался дом Дэйвисов – высокий просторный коттедж, стоявший на небольшом полуострове у озера. Свет фонарей обрисовывал его колеблющиеся светящиеся очертания на водной глади, окрашенной в золотой и розовый. Чем ближе они подъезжали, тем громче доносились до них с лужайки низкие звуки басовых туб и барабанов.
Оказавшись внутри, Бэзил стал оглядываться, ища Имогену. Она была окружена толпой желающих записаться на танец к ней в книжку, но Бэзила она заметила; его сердце подпрыгнуло в ответ на её мягкую сердечную улыбку.
– Бэзил, я запишу тебя на четвертый, одиннадцатый, и еще на второй из биса… Что с твоей губой?
– Порезался, когда брился, – торопливо ответил он. – А как насчет ужина?
– Ужинать я должна с Рипли, потому что он меня пригласил!
– Нет, не должна! – уверил её Бэзил.
– Нет, должна! – вмешался оказавшийся поблизости Рипли. – Почему бы тебе не пригласить на ужин свою девушку?
… но никакой девушки у Бэзила не было, хотя он об этом ещё и не подозревал.
После четвертого танца Бэзил повел Имогену на причал, где они нашли место в пришвартованной моторной лодке.
– И что теперь? – спросила она.
Он не знал; если бы он на самом деле в неё влюбился, то обязательно бы догадался. Когда её рука на мгновение коснулась его колена, он ничего не заметил и принялся болтать. Он стал рассказывать ей, как здорово он играл в бейсбол во втором школьном составе, как однажды он выбил первый номер в игре из пяти подач. Он рассказал ей о том, что некоторые парни популярны среди парней, а некоторые – среди девушек, и вот он, например, популярен среди девушек. Короче говоря, Бэзил облегчил душу.
Наконец, он почувствовал, что слишком уж много он говорит о себе, и вдруг сказал, что Имогена нравится ему больше всех.
Имогена сидела, тихо вздыхая при свете луны. В соседней лодке, скрытой тьмой за причалом, сидело четверо. Джо Горман пел:
«Моя любовь –
её унес мой милый.
Он сердце девичье забрал…»
– Я подумал, что ты, быть может, захочешь об этом узнать, – сказал Бэзил Имогене. –Подумал, что ты, быть может, думаешь, что мне нравится другая? Ведь когда мы вчера играли, до меня очередь так и не дошла…
– Что-что? – рассеянно переспросила Имогена. Она уже давно забыла про вчерашний вечер, и про все вечера, кроме этого, и теперь думала о том, что в голосе Джо Гормана скрыта какая-то магия. Следующий танец она будет танцевать с ним; он научит её петь новую песню. А Бэзил был какой-то странный – зачем-то рассказывал ей все эти вещи… Он, конечно, был красивый, неплохо выглядел и всё такое, но… Пожалуй, пора заканчивать этот танец. Ей было вовсе не весело!
Внутри послышалась музыка, нервные дрожащие скрипки заиграли «Все делают это».
– Ах, ты слышишь? – воскликнула она, выпрямившись и щелкнув пальцами. – Ты умеешь танцевать под рэгтайм?
– Послушай, Имогена… – он едва осознал, что нечто только что от него ускользнуло, – давай ещё посидим здесь… А Джо потом скажешь, что забыла?
Она стремительно встала.
– Ах, нет, как же можно!
Бэзил неохотно проводил её в зал. Всё опять вышло неудачно – он опять слишком много болтал. С печалью стал он ждать одиннадцатого танца – он станет вести себя иначе. Теперь он убедил себя, что влюблён в Имогену. От самообмана, от притворной страсти и желания, у него вдруг стало сухо во рту.
Незадолго до начала одиннадцатого танца он обнаружил, что что-то затевается, а его все намеренно избегают. Ребята перешептывались и тихо о чем-то переговаривались, а когда он подходил ближе, тут же повисала неестественная тишина. Он услышал, как Джо Горман сказал Рипли Бакнеру: «Нас не будет всего три дня. Если Глэдис не может, зови Конни! Все «дуэньи» будут… – и тут же, заметив Бэзила, сменил окончание фразы, – … и все вместе сходим в лавку Смита, съедим по мороженому, выпьем содовой».
Чуть позже Бэзил отвел в сторонку Рипли Бакнера, но никакой полезной информации из него извлечь не удалось: Рипли не простил Бэзилу попытку увести у него Имогену.
– Да ничего такого особенного, – упрямо повторял он. – Честное слово – собираемся к Смиту, только и всего… А что с твоей губой?
– Порезался, когда брился.
Когда пришло время танца с Имогеной, та повела себя ещё более рассеяно, чем раньше. Перемещаясь по залу в судорожно обхвативших её медвежьих объятиях под песенку «Гризли», она прямо во время танца не переставала обмениваться загадочными полуфразами с другими девушками. Он снова повёл её к лодке, но там уже кто-то сидел, и они стали ходить туда-сюда по причалу; он пытался завязать разговор, но она в ответ лишь напевала:
«Моя любовь – её унес мой милый…»
– Послушай, Имогена! Когда мы сидели в лодке, я хотел тебя спросить про тот вечер, когда мы играли в «Говори правду». Ты тогда сказала правду?
– Ах, да к чему вообще вспоминать про эту дурацкую игру?
До её ушей, и не единожды, уже доходило, что Бэзил считает, что он – просто чудо; этот слух разнесся с такой же легкостью, как и слухи о невиданных достоинствах Бэзила, разнесшиеся пару недель назад. Имогена всегда со всеми соглашалась – и она уже успела согласиться сразу с несколькими охваченными эмоциями мальчиками в том, что Бэзил вёл себя просто ужасно. Так что ей, благодаря её собственной ветрености, было сложно не проникнуться к нему неприязнью.
Но Бэзил считал, что лишь неудачное стечение обстоятельств помешало ему достичь цели во время предыдущего перерыва между танцами – хотя чего ему хотелось, он и сам не знал.
Наконец, во время следующего перерыва, ему открыла правду Маргарет Торренс, которой он за весь вечер так и не уделил внимания.
– А ты едешь на прогулку к реке Сен-Кру? – спросила она, отлично зная, что его никто туда не звал.
– Что за прогулка?
– Джо Горман устраивает. Меня пригласил Элвуд Леминг!
– Нет, не еду, – угрюмо ответил он. – Я занят.
– А, ясно…
– И с Джо Горманом мы не дружим.
– Кажется, он тоже так считает!
– Да? А что он говорит?
– Да так, ничего.
– Но всё же! Скажи, что он говорит?
Спустя некоторое время она ответила, как бы с неохотой:
– Ну… И он, и Хьюберт Блэр говорят, что ты… Что ты считаешь, что ты – просто чудо! – и у неё ёкнуло сердце.
Но она вспомнила, что сегодня он пригласил её на один-единственный танец.
– Джо всем рассказал, как ты ему говорил, будто все девушки думают, что ты – чудо!
– Я никогда ничего подобного ему не говорил! – с негодованием ответил Бэзил. – Никогда!
Он всё понял: это был дело рук Джо Гормана, который решил его погубить и воспользовался его болтливостью; настоящие же друзья Бэзила всегда прощали ему этот недостаток. Подлость окружающего мира вдруг сжала его, словно тиски. Он решил ехать домой.
В гардеробной с ним заговорил Билл Кампф.
– Привет, Бэзил! Что у тебя с губой?
– Порезался, когда брился.
– Слушай, а ты поедешь на прогулку через неделю? Все едут.
– Нет.
– Смотри, тут такое дело… Ко мне в гости приезжает кузина из Чикаго, и мама сказала, что хорошо бы, чтобы я пригласил на выходные кого-нибудь из ребят. Её зовут Минни Библ.
– Минни Библ? – переспросил Бэзил, слегка разволновавшись.
– Я думал, что ты тоже едешь на эту прогулку, но Рипли Бакнер посоветовал сначала тебя спросить, так что я подумал…
– Мне надо быть дома, – быстро ответил Бэзил.
– Ах, да ладно тебе, Бэзил! – продолжил уговоры Билл. – Всего два дня, и она очень милая девушка! Она тебе понравится!
– Даже не знаю, – задумался Бэзил. – Вот что я тебе скажу, Билл. Мне сейчас надо успеть на трамвай, чтобы не опоздать домой. И если ты меня подбросишь на своей машине до Уайлдвуда, то я, пожалуй, поеду с вами на выходные.
– Ну, конечно!
Бэзил вышел на веранду и подошёл к Конни Дэйвис.
– До свидания, – сказал он; несмотря на все старания, его голос прозвучал гордо и холодно. – Мне у тебя ужасно понравилось!
– Очень жаль, что ты так рано уходишь, Бэзил!
А про себя добавила: «Ну-ну, такому самодовольному типу – и всё понравилось! Он явно считает, что он – просто чудо!».
С причала до него донесся смех Имогены. Он молча спустился по лестнице с веранды и пошёл по дорожке к Биллу Кампфу, стараясь держаться вдали от гуляющих, словно думая, что один его вид испортит им всё удовольствие от прогулки.
Вечер получился просто ужасным.
Через десять минут Билл высадил Бэзила на остановке трамвая. Вместе с ним в вагон зашло несколько запоздавших гуляк, и трамвай, покачиваясь и гремя в темноте, повез его в Сент-Пол.
Две сидевшие напротив Бэзила девушки тут же стали его разглядывать и пихать друг друга локтями, но он не обратил на них внимания – он думал о том, как они все будут потом жалеть –и Имогена, и Маргарет, и Джо, и Хьюберт, и Рипли…
«Только подумать! – станут они с горечью повторять. – Всего двадцать пять – а уже президент Соединенных Штатов! Эх, и зачем же мы с ним так плохо обошлись в тот вечер!»
Он действительно думал, что он – просто чудо!
IV
Эрмини Гилберт Лабусс Библ находилась в изгнании. В мае родители привезли её из Нового Орлеана в Саутгемптон, надеясь, что активная жизнь на свежем воздухе, наиболее подходящая для девушки пятнадцати лет, отвлечет её от мыслей о любви. Но и на севере, и на юге, везде – вокруг неё всегда вилась прямо-таки туча юнцов. Не прошло и месяца, как она и здесь уже была «помолвлена».
Из вышеизложенного отнюдь не следует, что свойственная двадцатилетней мисс Библ некоторая тяжеловесность проявилась уже в то время. Тогда она обладала лучезарной свежестью; иным юношам, во всех других смыслах отнюдь не слывшими невежами, её лицо напоминало о покрытых росой голубых фиалках, среди которых на мир взирали голубые озера, за гладью которых скрывалась ясная душа и виднелись свежие, распустившиеся лишь сегодня утром, розы.
Она находилась в изгнании. Она следовала в национальный парк «Глейшер», чтобы забыть. Судьбой было предначертано, что на пути она встретит Бэзила, для которого эта встреча станет чем-то вроде обряда инициации, после которого он перестанет смотреть лишь на себя и впервые заглянет в ослепительно сияющий мир любви.
При первой встрече он показался ей тихим и красивым мальчиком с задумчивым лицом, что стало результатом недавнего повторного открытия им того факта, что и у других, а не только у него, имеются и желания, и возможности – и даже большие, чем у него. Минни, как и несколько месяцев назад Маргарет Торренс, сочла эту задумчивость очаровательной печалью. За ужином он вёл себя крайне любезно по отношению к миссис Кампф – эту манеру он перенял от отца. Кроме того, Бэзил с таким интересом и вниманием слушал, как мистер Библ рассказывает о происхождении слова «креол», что мистер Библ подумал про себя: «Вот, наконец-то, юноша, в котором что-то есть!».
После ужина Минни, Бэзил и Билл поехали в поселок Блэк-Бэр смотреть кино, и мало-помалу воздействие очарования и личности Минни придало их роману и очарование, и уникальность.
Так уж получилось, что на протяжении многих лет все романы Минни были похожи один на другой, словно близнецы. Она посмотрела на Бэзила – открыто, как ребенок; затем широко распахнула глаза, словно испытывая некое забавное опасение, и улыбнулась… Она улыбнулась…
Несмотря на всю чистоту этой улыбки, она всегда воспринималась, как зов, и била в голову, словно шампанское – благодаря очертаниям лица Минни и вне всякой зависимости от её настроения. Как только улыбка появилась у неё на лице, Бэзил ощутил внезапную легкость и стремление ввысь, с каждым разом взмывая все выше и выше, спускаясь на землю лишь тогда, когда улыбка вот-вот грозила превратиться в оскал – но вместо этого просто тихо таяла. Она была, словно наркотик. Чуть погодя ему уже ничего не было нужно – он хотел лишь смотреть и смотреть на неё, испытывая необъятную и вздымающую ввысь радость.
Затем ему захотелось узнать, насколько близко ему удастся подойти.
На определенной фазе романтических отношений между двумя молодыми людьми присутствие кого-то третьего действует, как катализатор. Навторой день, ещё до того, как Минни и Бэзил успели миновать рубеж многословных и грубоватых комплиментов исключительной красоте и очарованию друг друга, оба уже принялись мечтать о том моменте, когда им удастся отделаться от общества пригласившего их в гости Билла Кампфа.
В конце дня, когда в воздухе стала чувствоваться прохлада надвигающегося вечера, Бэзил и Минни, искупавшись, ощущали себя свежими и открытыми всеми миру; они сидели на мягких качелях, утопая в высоких подушках, в тени от опутавших веранду густых виноградных лоз. Рука Бэзила сплелась с её рукой, он наклонился к её щеке, а Минни сделала так, что вместо щеки он прикоснулся к её влажным губам. Учился он всегда с охотой и очень быстро.
Так они просидели целый час, не обращая внимания на доносившийся до них голос Билла – он звал их то с причала, то со второго этажа, то из беседки в конце сада – а три оседланных лошадки так и кусали в стойлах удила, и пчелки добросовестно трудились среди цветов. Затем Минни вернулась в реальный мир, и они позволили себя найти…
– Ах, мы тоже тебя потеряли!
И Бэзил, взмахнув руками и пожелав, чудесным образом вознесся на второй этаж, чтобы привести себя в порядок перед ужином.
– Она просто потрясающая девушка! Черт возьми, она – просто чудо!
Он не должен терять голову! За ужином и после он с твердым и почтительным вниманием слушал, как мистер Библ рассказывает о долгоносике, который пожирает хлопок.
– Но я вам, наверное, уже надоел? Вам, молодым, наверное, хотелось бы побыть друг с другом…
– Вовсе нет, мистер Библ! Нам было очень интересно, честное слово!
– Ну, ладно, давайте-ка собирайтесь и идите, погуляйте. Я даже не заметил, что время-то уже позднее! Юноши с хорошими манерами и умной головой так редко встречаются в нынешние времена, что старики вроде меня готовы заговорить их до смерти!
Билл вместе с Бэзилом и Минни дошел до причала.
– Надеюсь, что завтра будет благоприятная для плавания погода. Слушайте, мне сейчас надо съездить в поселок и найти кого-нибудь себе в помощь на завтра. Поехали со мной?
– Я, наверное, ещё немного тут посижу, а потом пойду спать, – сказала Минни.
– Ладно. А ты поедешь, Бэзил?
– Ну… Ну, да, конечно, если я тебе нужен, Билл!
– Но тебе придется сидеть на парусе, я его везу в починку.
– Мне бы не хотелось тебя стеснять, раз места нет…
– Да нет, ты не стеснишь. Пойду, выведу машину.
Когда он ушёл, они в отчаянии посмотрели друг на друга. Но прошёл час, а он так и не вернулся – что-то там такое случилось с парусом, или с машиной, и это его задержало. Была всего лишь угроза, что он вот-вот появится, это придавало всему остроту и заставляло сдерживать дыхание.
Они спустились к моторной лодке и сели там, шепча друг другу: «Этой осенью…» – «Когда ты приедешь в Новый Орлеан…» – «Когда через год я поступлю в Йель…» – «Когда я приеду в школу, на север…» – «Когда я вернусь из «Глэйшер»…» – «Поцелуй меня ещё...» – «Ты потрясающий! Ты знаешь, что ты – потрясающий? … Ты просто чудо…»
Плескалась вода; лодка глухо билась о причал; Бэзил отвязал канат, оттолкнулся, и они, покачиваясь, отплыли от причала, и лодка превратилась в уединенный островок в ночи…
…на следующее утро, когда он собирал чемодан, она пришла к нему в комнату и встала в дверях. Её лицо сияло от волнения; на ней было белое накрахмаленное платье.
– Бэзил, послушай! Я должна тебе рассказать: папа после завтрака разговорился и сказал дяде Джорджу, что никогда еще не встречал столь вежливого, тихого и уравновешенного юношу, как ты; кузен Билл уезжает в лагерь на месяц, так что папа спросил у дяди Джорджа, как он считает – разрешат ли тебе родители поехать с нами на две недели в «Глейшер», чтобы у меня там была компания? – Они взялись за руки и запрыгали по комнате от радости. – Только пока ничего никому не говори, потому что он, думаю, напишет твоей маме и все такое. Бэзил, ну разве это не чудесно?
Поэтому в одиннадцать, когда Бэзилу уже пора было уезжать, они попрощались без всякой скорби. До станции Бэзила взялся подвезти сам мистер Библ, как раз собравшийся в поселок за газетами. Пока автомобиль не скрылся из виду, глаза двух юных особ продолжали сиять, а их машущие на прощание руки хранили общую тайну.
Бэзил откинулся на сиденье; его переполняло счастье. Он расслабился – было приятно, что визит прошёл так успешно. Он любил и её, и даже её отца, сидевшего рядом – того, кто имел счастье всегда находиться рядом с ней и ощущать дурман её улыбки…
Мистер Библ закурил сигару.
– Какой климат! – сказал он. – До конца октября тут всегда хорошая погода.
– Да, просто чудесная, – согласился Бэзил. – Я уже тоскую по здешним октябрьским дням, потому что мне придется учиться на востоке страны.
– Готовитесь поступать в университет?
– Да, сэр. Готовлюсь к экзаменам в Йель! – Ему пришла в голову новая приятная мысль. Он замялся, но решил, что мистер Библ, которому он понравился, наверняка разделит его радость. – Весной я сдавал предварительные экзамены, и мне недавно сообщили результат – я сдал шесть из семи!
– Неплохо!
Бэзил опять замялся, но всё же продолжил:
– Я получил «отлично» по истории древнего мира, «хорошо» по истории Англии и «отлично» по литературе. По алгебре у меня «удовлетворительно», по латыни – один экзамен «отлично», второй «хорошо». Провалил только французский!
– Очень хорошо, – сказал мистер Библ.
– Я бы сдал всё, – продолжал Бэзил, – если бы не ленился поначалу. Я был самым младшим у себя в классе, так что по этому поводу слегка зазнался.
Было бы неплохо, если бы мистер Библ понял, что возьмет с собой в парк «Глейшер» отнюдь не дурака! Мистер Библ глубоко затянулся сигарой.
Подумав, Бэзил решил, что последнее замечание прозвучало не совсем так, как хотелось бы, и решил дать некоторые пояснения.
– Ну, я не то чтобы зазнался, просто мне никогда не нужно было много учить – по литературе, так уж получилось, я обычно читал все заранее, и по истории я тоже очень много читал. – Он умолк и попробовал высказаться иначе: – Я хотел сказать, что обычно, когда говорят «зазнался», на ум всегда приходит мальчик, который бегает, весь такой надутый, как бы говоря всем: «Вот, смотрите, как я много знаю!» Но я не такой! Я хотел сказать, что вовсе не считаю, что знаю всё, а просто вроде как…
Пока он подыскивал нужное слово, мистер Библ произнес: «Гм!» и указал сигарой на далекое пятнышко на озере.
– А вон яхта плывет, – сказал он.
– Да, – согласился Бэзил. – Но я плохо разбираюсь в яхтах. Как-то никогда не интересовался. Я, конечно, много раз плавал, помогал закладывать галсы и всё такое, но большую часть времени, в сущности, там просто сидишь и ничего не делаешь. Мне больше нравится играть в футбол.
– Гм! – сказал мистер Библ. – А вот когда я был в твоем возрасте, я каждый день ходил на яхте по заливу.
– Наверное, это здорово, раз вам так нравилось? – уступил Бэзил.
– Лучшее время в моей жизни!
Показалась железнодорожная станция. Бэзил подумал, что хорошо бы было на прощание ещё раз продемонстрировать свой дружеский настрой.
– Ваша дочь, мистер Библ, на редкость привлекательная девушка, – сказал он. – Девушкам со мной легко поладить, но обычно они мне не очень нравятся. А вот ваша дочь, по моему мнению – крайне привлекательная девушка! – А затем, когда машина остановилась, его вдруг охватило легкое дурное предчувствие; оно побудило его с извиняющимся смешком добавить: – Всего доброго! Надеюсь, я не слишком много болтал?
– Вовсе нет, – ответил мистер Библ. – Зелаю вам удачи. Всего доброго!
Через несколько минут поезд Бэзила тронулся, а мистер Библ остановился у газетного киоска, выбирая газету и вытирая пот со лба – июльский день выдался жарким.
«Да, сэр! Вот вам и урок – никогда и ничего не делайте в спешке! – с негодованием подумал он. – Только подумать – целых две недели пришлось бы слушать в «Глэйшере», как этот наглый мальчишка тараторит о себе, любимом! Спасибо тебе, Господи, за эту недолгую поездку!».
***
Приехав домой, Бэзил в буквальном смысле сел и стал ждать. Ни под каким предлогом он не желал покидать дом, отлучаясь лишь в ближайшую лавку, чтобы освежиться лимонадом – но и оттуда он возвращался домой бегом. От звука телефонного звонка или звонка в дверь он подскакивал и замирал, словно от удара током на электрическом стуле.
Днем он написал дивное географическое стихотворение, которое отослал в письме Минни.
Из прекрасных парижских цветов,
Из роз алых Рима, из венских
слёз горьких печаль моя соткана.
И где бы я ни находился,
мне кажется – я под Луной,
с тобою вдвоём, и лишь звёзды
нам светят, и слышится тихая
гитары испанской мелодия,
что запахом скорби пропитана.
Но вот кончился понедельник, почти прошёл вторник, а ничего не происходило. В конце второго дня ожидания он рассеянно блуждал из комнаты в комнату, глядя из окон на пустынную безжизненную улицу. И вот по телефону позвонила Минни.
– Алло! – его сердце отчаянно забилось.
– Бэзил, мы уезжаем завтра днём.
– Уезжаете… – беспомощно повторил он.
– Ах, Бэзил, мне так жаль! Папа передумал и не хочет никого с нами брать.
– Ох!
– Мне так жаль, Бэзил…
– Я бы, наверное, всё равно не смог…
На миг повисла тишина. Чувствуя, что там, на другом конце провода – она, он с трудом дышал, да и говорить мог тоже лишь с трудом.
– Бэзил, ты меня слышишь?
– Да.
– На обратном пути мы, может быть, снова окажемся здесь. Как бы там ни было, помни – зимой мы увидимся в Нью-Йорке!
– Да, – сказал он, а затем добавил: – Возможно, мы больше никогда не увидимся…
– Разумеется, увидимся! Ах, меня зовут, Бэзил! Я должна идти. До свидания!
Он сидел рядом с телефоном, обезумев от печали. Полчаса спустя его нашла горничная – он сидел, уронив голову на кухонный стол. Он понял, что стряслось – хотя Минни ему об этом и не сказала. Он вновь совершил всю ту же ошибку, уничтожив за какие-то полчаса все результаты своего трехдневного примерного поведения. И его бы нисколько не утешило, если бы он узнал, что этого всё равно было не избежать. Во время поездки он обязательно перестал бы сдерживаться, и тогда вышло бы ещё хуже – хотя, возможно, было бы и не столь грустно. Но сейчас он мог думать лишь о том, что она уезжает…
Он лежал на кровати, расстроенный, запутавшийся, несчастный – но не побежденный. Раз за разом всё та же жажда жизни, подвергавшая его дух болезненным бичеваниям, давала ему возможность стереть с себя кровь, словно капли росы, но не затем, чтобы всё забыть, а чтобы и дальше нести свои шрамы навстречу новым бедствиям и новым воздаяниям, навстречу неизведанной судьбе.
***
Через два дня мама сказала, что дед разрешает ему иногда брать покататься семейный электромобиль – если, конечно, машина никому не понадобится по делам, и при условии, что батареи будут всегда заряжены, а раз в неделю машина будет вымыта. Два часа спустя он уже выехал из гаража и поехал по Крест-авеню. Он откинулся назад, словно сидел за рулем «Штутц Биркэт», и выжал из своей машины максимальную скорость. У особняка семейства Биссел он неуверенно остановился, увидев, что ему машет стоящая возле дома Имогена.
– Привет! У тебя есть машина?
– Это дедушкина, – скромно сказал он. – А я думал, что ты поехала со всеми на Сен-Кру?
Она покачала головой.
– Мама не разрешила – из девушек почти никто не поехал. В Миннеаполисе случилась какая-то страшная авария, и мама сказала, что разрешит мне кататься в машине, только если за рулем будет кто-нибудь старше восемнадцати.
– Слушай, Имогена – а как ты думаешь, к электромобилям это относится?
– Ну, я не знаю… Как-то не думала. Могу пойти и спросить.
– Скажи маме, что моя машина не может ехать быстрее двенадцати миль в час, – крикнул он вдогонку.
Спустя минуту она весело выбежала из дома.
– Мне разрешили, Бэзил! – воскликнула она. – Мама никогда не слышала, чтобы электромобили попадали в аварии. Куда поедем?
– Куда угодно! – беспечно произнёс он. – Я чуть-чуть ошибся, когда сказал, что эта машина делает всего лишь двенадцать миль в час; из неё легко выжать все пятнадцать! Слушай, а давай съездим в лавку Смита и выпьем по лимонаду с кларетом?
– Ах, Бэзил Ли!
Оригинальный текст: He Thinks He’s Wonderful, by F. Scott Fitzgerald.