Ф. Скотт Фицджеральд
Пьющий пациент
— От-пус-ти-те! Ох-х-х! Ну, пожалуйста! Опять вы за своё? Ну же, дайте мне бутылку! Я ведь обещала, что буду всё время давать вам понемногу? Ну, отдайте! Если будете продолжать в том же духе — подумайте, что с вами будет, когда приедете домой! Ну, отпустите — я вам полбутылки оставлю. Пожалуйста! Знаете ведь, что доктор Картер сказал — давать понемногу, или оставлять по чуть-чуть в бутылке? Ну, отдайте — я же сказала, нет у меня сил, чтобы всю ночь тут с вами бороться. Ну и черт с вами, упейтесь хоть до смерти!
— Пиво будете? — спросил он.
— Не надо мне никакого пива. О господи, да за что мне это? Опять на вас пьяного любоваться!
— Тогда я буду пить «Колу».
Девушка, тяжело дыша, присела на кровать.
— Вы хоть во что-нибудь верите? — спросила она.
— Ни во что из того, о чем вы говорите. Прошу вас… прольется же.
Что я тут делаю, подумала она, зачем я пытаюсь ему помочь? И снова борьба — но на этот раз он почти сразу сел, обхватив голову руками, да так и сидел, не поднимая глаз. Затем опять посмотрел на неё.
— Только попробуйте! Брошу на пол! — быстро сказала она. — Клянусь! Прямо на плитку в туалете.
— А вдруг я потом поранюсь о стекло? Или сами наступите?
— Тогда отпустите — вы же обещали…
Неожиданно она вытолкнула её из руки, и бутылка торпедой скользнула вниз, блеснув красно-черной этикеткой с надписью «Сэр Галахад, очищенный джин, г. Луисвилль».
Пол был усыпан осколками, на некоторое время воцарилась тишина — она читала «Унесенные ветром», о прекрасном и давно минувшем. Ей стало тревожно — он и правда мог порезаться о стекло в туалете, так что время от времени она поглядывала, что он сейчас делает. Ей очень хотелось спать — она видела, что он теперь плачет, и он напомнил ей одного старого еврея, за которым она ухаживала в Калифорнии — тому, помнится, очень часто приспичивало. Этот пациент доставлял ей одни неприятности, но она подумала: «Наверное, он мне нравится, а то вряд ли согласилась бы за ним ухаживать».
Сонливость ненадолго отступила — она встала и поставила стул прямо перед дверью туалета. Она засыпала, потому что сегодня он разбудил её очень рано — ему нужна была свежая газета с репортажем о вчерашнем матче Йель–Гарвард, и еще ей за целый день так и не удалось заскочить домой. Вечером к нему приехала какая-то родственница, так что пришлось всё это время просидеть в холле, где гулял сквозняк — а свитер на форменное платье она надеть забыла.
Он уснул, ссутулившись над письменным столом. Как могла, она подготовила его ко сну — укрыла плечи пледом, ноги укутала одеялом. Сама села в кресло-качалку, но спать ей больше не хотелось; надо было еще заполнить карту — она пошарила вокруг, нашла карандаш и стала писать:
«Пульс 120,
Частота дыхания 25,
Температура 98—98,4—98,3,
Примечания…»
Этого было хоть отбавляй:
«Пытался завладеть бутылкой джина. Не удержал и разбил».
Она исправила:
«При борьбе бутылка упала и разбилась. Пациент ведет себя неадекватно».
Она начала было писать дальше: «Больше пьющих не беру» — но это было лишнее. Она была уверена, что сможет проснуться в семь утра и всё убрать до того, как проснётся племянница. Такая уж была игра… Она сидела в кресле, считала его вдохи, смотрела на бледное и изможденное лицо и думала, что же с ним стряслось? Он сегодня весь день был такой любезный, даже нарисовал комикс из нескольких кадров — просто так, для забавы — и подарил ей. Она решила купить для рисунка рамку и повесить у себя в комнате. Она вспомнила, как его слабые пальцы хватали её за руки, вспомнила, какие гадости он говорил, и еще вспомнила, что вчера сказал ему доктор:
— Вы ведь прекрасный человек, почему же вы так к себе относитесь?
Она устала и не стала убирать осколки с пола туалета, потому что хотела, как только его дыхание станет ровным, перенести его спать на кровать. Но всё-таки решила сначала убрать стекла. Стоя на коленях и ища последний осколок, она подумала:
«Что я тут вообще делаю? А он-то что выделывает?»
Она встала и с досадой на него посмотрела. Из аристократического, с тонкими ноздрями, носа раздавался негромкий храп с посвистыванием — глуховатый и безутешный. Доктор по-особенному покачал головой, и она поняла, что не в её власти здесь чем-нибудь помочь. А кроме того, в её личной карточке, лежавшей в агентстве, по совету опытных подруг было записано: «Пьющих не берет».
Всё, что положено, она выполнила, но из головы никак не уходила мысль, пришедшая ей в голову впервые, когда они втроем с бутылкой джина исполняли танго в комнате: в паузе он спросил, не сильно ли она ушибла локоть о дверь, а она ответила: «Подумали бы лучше, что о вас люди говорят — что бы вы там о себе не воображали!» — и тут же поняла, что он уже давным-давно перестал интересоваться подобными вещами.
Все крупные стекла были собраны — достав веник, чтобы смести мелкие осколки, она подумала, что каждый осколочек был меньше, чем окошко, сквозь которое они какое-то мгновение смотрели друг на друга. Он ничего не знал ни о её сестре, ни о Билле Марко, за которого она чуть не вышла замуж — а она понятия не имела, что же заставило его жизнь покатиться под уклон? Ведь на комоде она видела фотографию, на которой были его жена, двое детей и он сам, подтянутый и красивый, всего лет на пять моложе. Бред какой-то. Она порезалась, собирая осколки — бинтуя палец, для себя она решила, что больше никогда не возьмет пьющего пациента.
II
Как и положено в канун «Дня Всех Святых», какие-то хулиганы побили боковые стекла в автобусе, поэтому, опасаясь осколков, она прошла назад, на места для негров. С собой у неё был чек от пациента, но в этот час, разумеется, не было никакой возможности его обналичить. В кошельке остались лишь монетки: четвертак и цент.
В холле агентства миссис Хиксон сидели две знакомые сиделки.
— Ну что, с кем ты сегодня?
— Алкоголик, — ответила она.
— Ах, да… Грета Хоукс рассказывала, ты у художника, который в «Форекс-Парк-Инн»?
— Да, только что от него.
— Говорят, он нахальный?
— Да нет, вполне прилично себя вёл, — солгала она. — Главное самой не вести себя так, будто он тебе чем-то обязан…
— Да не сердись ты, это просто слухи ходят. Ну, сама знаешь, они все так и норовят роман закрутить…
— Полегче! — воскликнула она, и сама удивилась неожиданному приливу раздражения.
Хорошо, что в этот момент вышла миссис Хиксон и, попросив остальных подождать, поманила её к себе в кабинет.
— Не люблю я к таким пациентам отправлять молоденьких, — начала она. — Мне передали, что ты звонила из гостиницы?
— Миссис Хиксон, да ничего страшного! Он просто не соображал, но всё обошлось. Меня больше беспокоила моя репутация в агентстве. Вчера он целый день вел себя просто отлично. Нарисовал мне…
— Так и чувствовала, что не надо мне тебя к нему отправлять, — миссис Хиксон перебирала анкеты. — Ты ведь, кажется, за туберкулезников берешься? Да, точно, вижу. Итак, вот тебе…
Раздался долгий и протяжный звонок телефона. Сиделка слушала, как миссис Хиксон спокойно говорит:
— Сделаю, что смогу. Тут всё зависит от врача… Это не в моей компетенции… Алло, Хэтти, нет, сейчас не могу! Слушай, у тебя есть сиделка, которая берет алкоголиков? Есть тут один, в «Форест-Парк-Инн», ему нужна. Перезвонишь, ладно?
Она повесила трубку.
— Подожди за дверью. Что за человек-то, кстати? Ведет себя прилично?
— За руки хватал, — сказала она. — Укол не смогла сделать.
— А, мачо-инвалид! — проворчала миссис Хиксон. — Таких надо в стационаре лечить. Через пару минут будет для тебя пациент, отдохнешь хоть немного. Милая старушенция…
Снова зазвонил телефон.
— Алло, Хэтти! Так! А может, ту, здоровую — Свенсон, да? Уж она-то с любым алкашом справится… А, может, Жозефина Маркхэм? Она же вроде в твоём доме живёт? Ну, позови её к телефону… — Затем, через мгновение: — Жози, ты сможешь взять знаменитого рисовальщика, или художника — не знаю, как там они правильно называются — живёт в «Форрест-Парк-Инн»? … Нет, не знаю, но лечит доктор Картер, он подойдет около десяти.
Последовала долгая пауза. Время от времени миссис Хиксон приговаривала:
— Да. Да-да… Ну конечно, я тебя отлично понимаю. Конечно — но никакой опасности нет, просто небольшие затруднения. Я молоденьких в гостиницы стараюсь вообще не посылать, потому что сама знаю, какая там обычно шантрапа… Да нет, найду кого-нибудь. Да, даже в это время. Извини за беспокойство! Скажи Хэтти, я надеюсь, что её шляпка идеально подойдет к халатику…
Миссис Хикс повесила трубку и стала что-то писать в блокноте, лежавшем перед ней на столе. Она была крайне энергичной женщиной. Когда-то она сама была сиделкой — хлебнула, как положено: была она и гордой, наивной и заезженной практиканткой, получила сполна свою долю грязи от многообещающих интернов, мирилась с наглостью своих первых пациентов, считавших своим долгом немедленно прибрать её к рукам, раз уж она так необдуманно посвятила себя служению преклонному возрасту. Она резко развернулась, оторвавшись от стола.
— Кого ты хочешь взять? Я говорила, что есть одна милая старушка…
Карие глаза сиделки сияли; она вспомнила только что вышедший фильм о Пастере, и биографию Флоренс Найтингелл, которую читали все студентки. И обуревавшую всех гордость — на практике в Филадельфии они, несмотря на холод, гуляли по улицам и гордились своими новенькими форменными пелеринами, как порхавшие с бала на бал дебютантки — мехами.
— Я… Я, пожалуй, опять возьму этого, — сказала она, не обращая внимания на какофонию телефонных звонков. — Раз уж никто больше не соглашается, я готова!
— Но минуту назад ты говорила, что пьющих больше не возьмешь? И тут — на тебе, ты готова…
— Я просто преувеличила сложность. Мне кажется, я смогу ему помочь.
— Ну, как знаешь. Только не давай ему хватать тебя за руки!
— Да куда ему, — ответила сиделка. — Сами поглядите — я два года играла в баскетбол в школе в Вейнсборо. Уверена, я с ним справлюсь.
Миссис Хиксон внимательно на неё посмотрела.
— Ну, ладно, — сказала она. — Имей в виду: всё, что они обещают спьяну, ничего не значит, стоит им только протрезветь. Я всё это сама проходила. Договорись с кем-нибудь из персонала, чтобы тебе пришли на помощь, если что — как бы ни вел себя алкаш, хорошо ли, плохо ли, в душе они все — подонки!
— Спасибо, так и сделаю, — поблагодарила сиделка.
Она вышла на улицу. Ночь была на удивление ясной: сине-черное небо казалось белым от косо падавших мелких снежинок. Автобус был тот же, что привез её в город, но целых окон стало меньше; водитель был зол и всю дорогу ворчал, что он за себя не отвечает, попадись ему только эти проклятые детишки! Она понимала, что его злость не была направлена ни на кого конкретно — она точно так же думала об алкоголике. Но она придет в гостиничный номер, и увидит, какой он беспомощный и жалкий, и ей станет его жаль, и в ней опять проснется презрение.
Выйдя из автобуса, она спустилась по высоким ступеням к гостинице. Холодный воздух бодрил. Она будет за ним ухаживать, потому что больше никому нет до него дела, и еще потому, что лучшие в её профессии всегда брались за пациентов, от которых отказывались все остальные.
Она постучалась в дверь кабинета, придумав заранее, что она сейчас скажет.
Он открыл сам. На нём был вечерний костюм, даже котелок на голове был — не хватало лишь запонок и бабочки.
— А, привет! — небрежно бросил он. — Рад вас видеть. Я только что проснулся и вот решил выйти в свет. Нашли сиделку на ночь?
— Я и есть ночная, — сказала она. — Сегодня отработаю суточную смену.
Он дружелюбно и равнодушно улыбнулся.
— Когда вы уходили, я так и подумал, что вы обязательно вернетесь. Пожалуйста, поищите мои запонки. Они либо в черепаховой шкатулке, либо…
Он продолжил одеваться — втянул манжеты в рукава смокинга.
— А я уж подумал, что вы от меня откажетесь, — небрежно заметил он.
— Я тоже так подумала.
— Вон там, на столе, — сказал он, — лежит новый комикс. Это вам!
— Куда собираетесь? — спросила она.
— К секретарю президента, — ответил он. — Мне так плохо было, пока я собирался! Я уже почти раздумал идти, и тут вдруг вы! Пропишете мне стаканчик хереса?
— Только один, — устало согласилась она.
Немного погодя он крикнул из туалета:
— Сестра, сестра, о свет очей моих, а где вторая запонка?
— Сейчас принесу.
Войдя в туалет, она заметила бледность и лихорадочный румянец у него на лице. В помещении стоял смешанный запах мятной жвачки и джина.
— Вы скоро вернётесь? — спросила она. — Доктор Картер придет в десять.
— Даже не думайте — вы идете со мной!
— Я? — воскликнула она. — В свитере и юбке?! Ещё чего!
— Тогда и я не пойду!
— Хорошо. В таком случае, шагом марш в постель! Это для вас лучше всего. А гости не могут подождать до завтра?
— Конечно же, нет!
Она пошла за ним и, придерживая его за плечо, завязала бабочку — рукава сорочки сильно помялись, когда он прикреплял запонки, и она сказала:
— Может, вам другую надеть, раз вы встречаетесь с важными людьми?
— Пожалуй. Но я хочу сам.
— Почему вы не хотите, чтобы я вам помогла? — разозлившись, спросила она. — Почему не хотите, чтобы я помогла вам одеться? Зачем вам тогда сиделка? Что я могу для вас сделать?
Он неожиданно присел на стульчак.
— Ладно. Давайте.
— Так, только за руки меня не хватайте! — сказала она. — Ой, простите!
— Не пугайтесь. Мне не больно. Сейчас увидите.
Она сняла с него смокинг, манишку и сорочку; теперь надо было стянуть майку через голову, но тут ей пришлось остановиться — он нарочно затянулся сигаретой.
— Ну, а теперь смотрите внимательно, — сказал он. — Раз… Два… Три!
Она потянула майку вверх, и в тот же миг он ткнул горящим концом сигареты себе в сердце — будто ножом. Сигарета расплющилась о медную пластинку у него между ребрами, размером примерно с доллар, и он охнул — случайная искра скользнула ему на живот.
Спокойствие, только спокойствие, подумала она. Три солдатские медали у него в шкатулке она, конечно, видела, и сама знала не понаслышке, что такое риск: туберкулезные, например… Однажды ей довелось работать и с кое-чем похуже, хотя она об этом и не знала — доктору, который ей ничего не сказал, мало было голову оторвать.
— Да, нелегко вам с этим, наверное, — нарочито беспечно сказала она, протирая его губкой. — И не заживает?
— Нет. Это ведь кусок меди!
— Ясно… Но это не причина такие вещи над собой творить!
Его большие карие глаза уставились прямо на неё — трезво, отчуждённо, чуть растерянно. В этот момент он дал ей понять — он хочет смерти. И, несмотря на весь опыт и знания, она поняла, что ничего она для него сделать не сможет… Опираясь о раковину, он встал и уставился на что-то прямо перед собой.
— Кстати, пока я здесь — вы больше в рот ни капли не возьмете, — сказала она.
И вдруг она поняла, что он вовсе не о выпивке думает. Он глядел в тот угол, куда она сегодня швырнула бутылку. Она глядела на его красивое лицо, безвольное и вызывающее, боясь оторвать от него взгляд, потому что знала — в том углу, куда он смотрел, была сама смерть. Смерть была ей знакома — она слышала её шаги, чуяла её легко узнаваемый аромат, но никогда еще не доводилось ей видеть её вне её жертвы. Она знала, что в углу туалета он видит её, что она там стоит и смотрит на него — а он откашливается, сплевывает и вытирает руку о шелковые брюки. На мгновение слюна сверкнула на ткани как неоспоримое свидетельство последнего, что он совершил в этой жизни.
На следующий день она попыталась рассказать об этом миссис Хиксон:
— Это никому не под силу, как ни крути! Пусть он даже мне все руки переломал бы, и то я бы выдержала. Но ведь ничем не поможешь, вот что убивает — всё впустую!
Пиратская публикация ранней версии этого перевода в газете «Независимость личности» (22 февраля 2012 года).
Оригинальный текст: An Alcoholic Case, by F. Scott Fitzgerald.