Ф. Скотт Фицджеральд
Муравьи в Принстоне
Прошло уже достаточно времени, чтобы можно было рассказать правду о том, что послужило причиной множества самых невероятных слухов и догадок, но о чём существует так мало достоверных известий. Будучи выпускником Принстонского университета и пользуясь расположением некоторых должностных лиц, ваш покорный слуга имеет возможность рассказать правду об этой истории, начиная с заседания ректората, положившего ей начало, и заканчивая футбольным матчем с командой другого университета, ставшим её почти трагическим окончанием.
Лишь одна деталь осталась мне неизвестной — кто именно из преподавателей первым подал идею допустить в университет муравьев? Доводы, помнится, были такие: благодаря своей сверхсложной коллективной организации, дисциплине и, самое главное, трудолюбию, насекомые послужат хорошим примером другим студентам.
Как бы там ни было, эксперимент благополучно начался осенью. Предзнаменования были самые добрые. Всё осуществилось благодаря усилиям профессора факультета бактериологии N, изыскавшего для эксперимента муравьев в необходимом количестве, и благодаря щедрости члена Попечительского совета, мистера NN. Всё было проделано столь деликатно, что большинство студентов даже не заметило присутствия новых учеников. Если бы не случай, о котором пойдет речь в нашей истории, они так и остались бы в неведении до самого выпуска.
Из-за миниатюрного телосложения некоторым муравьям было трудновато «шагать в ногу» с другими студентами; таких, увы, пришлось отсеять на промежуточных экзаменах. Но у большинства всё шло хорошо, и все они, несмотря на проявившийся в их среде комплекс неполноценности, добились впечатляющих успехов за год. Комплекс сильнее всего проявился у самого большого и развитого муравья, который постепенно убедил себя в том, что ему самой судьбой предназначено стать в глазах всего остального студенчества ярчайшим представителем своего народа и примером его возможностей.
Как я уже говорил, он был почти человеческого роста, и вполне естественно, что его амбиции заставили его вступить в футбольную команду университета.
Это оказалось не слишком сложно, поскольку весь предыдущий год в команде царили разброд и шатания. Это был, как говорится, смутный период «междуцарствия», и тогда с востока страны, из университета штата Миннесота, призвали Фрица Крайслера, и вручили ему бразды правления.
Принимая командование, мистер Крайслер первым делом потребовал полной независимости при формировании новой и лучшей команды — и первый же возникший в связи с этим вопрос, естественно, касался муравья.
К этому времени муравей уже играл полузащитником во втором составе. И выпускникам постарше казалось позором, что в команде, в которой некогда играли такие легенды, как Хиллебрандт, Баффи Ли, Биг Билл Эдвардс и братья По, играет какой-то муравей — и не важно, как он играет и что он может сделать.
Но Крайслер был тверд.
— У нас в Миннесоте, — говорил он, — не принято считаться с расовыми предрассудками — если, конечно, дело не касается скандинавов!
Весенние тренировки сменились осенними, и старые выпускники смирились с ситуацией. Муравья к тому времени перевели в основной состав, где благодаря своей универсальности он стал важным винтиком общего механизма: он одинаково хорошо справлялся как с ролью второго защитника, так и с ролью второго нападающего.
К началу сезона тренеры считали его потенциальным кандидатом в студенческую сборную Америки. Он был крупный, сильный, а его поразительный проход ползком сквозь линию противника и ставившая соперников в тупик возможность проноса мяча любой из восьми лапок, казалось, открыли новую эру в американском футболе. Всё нападение постепенно стало строиться вокруг него.
Тот сезон помнит каждый выпускник Принстона: один за другим Корнелл, Пенсильвания, Дартмут, Колумбия и Йель, не считая двух «передышек» (так назывались легкие матчи) — второго состава Лоренсвилля и команды Наркоманского колледжа из Нью-Джерси — не смогли устоять перед натиском принстонских «Тигров», а точнее — муравья, как справедливо писалось во всех спортивных репортажах. Когда в матче с Йелем ему оторвали голову, весь кампус ужаснулся, а когда голову пришили на место, все студенты облегченно вздохнули.
На пути к победоносному завершению сезона и к путевке на студенческий Кубок Америки оставалось единственное препятствие. Последний матч сезона они должны были играть с Гарвардом, и облаченный в малиновую гарвардскую форму капитан по имени Кэйбот Салтонвиль, тоже игравший полузащитником, объявил, что лучше совсем не выйти на поле, чем играть против муравья.
— Не думаю, что здесь нужны какие-либо доводы, — объявил он охочей до сенсаций прессе, — но даю слово выпускника Гротона: страх тут совершенно ни при чём!
Развернулась жаркая дискуссия в прессе и в обоих кампусах. Принстон, естественно, расценил этот шаг как попытку хитростью лишить их команду ведущего игрока. Появилось заявление о том, что муравьи упоминались еще Метерлинком, а бостонцы впервые упомянуты только в трудах Адамса. Массачусетский Кембридж практически единодушно выступил на стороне своего капитана, разогнав митинг радикалов, рассматривавших этот вопрос в качестве еще одного аспекта классовой борьбы.
В результате Принстон пошёл на уступки. Муравей остался на скамейке запасных. Салтонвиль победил!
Игра пошла вполне предсказуемо. Лишившись преимущества с пятью парами лап, команда Принстона играла, будто парализованная. Счет уверенно возрастал: 7-0, 14-0, 50-0, 65-0, а крики болельщиков с «тигровых» трибун понемногу стали напоминать стоны.
Наконец кто-то — легенда говорит, что это был кто-то с младшего курса — завопил «кричалку»:
«Пустите в поле Мураша!
Пустите в поле Мураша!»
«Кричалку» подхватили сидевшие рядом, и вскоре вся оранжево-черная трибуна скандировала:
«Пустите в поле Мураша!»
Вот тогда-то гарвардский капитан Салтонвиль и совершил большую ошибку. До конца матча оставалось десять минут и он был полностью уверен в победе — с таким-то счётом! Вот почему он решил проявить высокомерное рыцарство, которое было у него в крови благодаря длинной череде родовитых предков из Новой Англии.
Он объявил тайм-аут и крикнул в сторону принстонской скамейки запасных:
— Выпускайте ваше насекомое!
И муравья выпустили на поле. Он был в обычной одежде, ведь играть он сегодня не собирался — но не прошло и десяти секунд, как все об этом позабыли, потому что, как только он появился на поле, в игроков Принстона словно черти вселились. Они заняли привычные позиции и с муравьем во главе бросились на противника. Как я уже говорил, Крайслер построил нападение вокруг муравья, что обеспечило отсутствие поражений во всем сезоне. Наш «Мураш» совершал рывки, перехваты, уклонялся от соперников, внезапно разворачивался, высоко подбрасывал мяч и обходил гарвардцев — а в это время сотни маленьких муравьев кишели в траве… Они незаметно окружали игроков гарвардской команды и по сигналу впивались в них с такой яростью, что линия Гарварда полностью расстраивалась и гарвардская атака захлебывалась, не начавшись. (Некоторые даже проникали под нижнее белье игроков, что породило знаменитую пословицу, которую мы, однако, из соображений деликатности не будем здесь приводить).
Лицо капитана Салтонвиля казалось черным от муравьев. Он едва видел, что происходит на поле, и проклинал своё великодушие. Он видел, как меняется счет: 6-65, 25-65, 55-65, 64-65 — и Принстон, наконец, вышел вперед! Тогда он решился на отчаянный шаг.
Он достанет «Мураша»! Он нарушит все университетские традиции и сыграет «грязно»!
Раздался свисток; гарвардский капитан бросился в кучу игроков, боровшихся за мяч.
«Бах!» — прозвучал его удар прямо в сердце схватки, и еще: «Бах! Бам! Бах!»
В тот же момент чутье подсказало ему, что он поступил опрометчиво.
А весь стадион увидел небывалое зрелище. Из кучи игроков на полной скорости вылетел капитан Салтонвиль, а за ним, яростно сверкая глазами-бусинками, мчался муравей. Гарвардец промчался за линию собственных ворот, оглянулся, с криком ужаса перелез через ограждение поля и побежал наверх по проходу между трибунами; муравей не отставал.
Болельщики в ужасе наблюдали, как капитан Салтонвиль неумолимо приближается к самому верхнему ряду трибун стадиона, после которого оставалось только спрыгнуть на землю с высоты пятидесяти футов.
Гонимый представитель Массачусетса достиг кабины прессы и остановился, побледнев от страданий. Всё ближе и ближе был муравей, лишь изредка встречая на своем пути помехи в виде гарвардцев, пытавшихся преградить ему путь.
И тут в рассказе появляется еще один безымянный герой в облике молодого и находчивого спортивного репортера.
— Если сделаешь правильное заявление для прессы, — сказал он, — думаю, мне удастся его утихомирить!
— Да все что угодно! — воскликнул Салтонвиль.
Репортер, тщательно взвешивая слова, диктовал, а Салтонвиль повторял его слова в микрофон. Его кровь закипала от позорной речи.
— Это живо… Я хотел сказать, мой глубокоуважаемый соперник, обладает, в отличие от меня, огромным трудолюбием, силой воли и храбростью. — Он стал говорить быстрее, потому что противник был уже рядом. — Он настоящий джентльмен и спортсмен. Я горжусь этим матчем, пусть нас и постигло поражение.
Муравей прислушался и остановился. Сладкая лесть смягчила его боевой дух.
Представитель прессы задал наводящий вопрос.
— Вы уверены в сказанном, капитан Салтонвиль? — спросил он.
— Да, конечно! — обмякло дитя Джона Гарварда. — Поэтому я так торопился в кабину прессы! Я был не в силах сдержать желание рассказать всем правду!
***
На этом правдивая история о муравьях в Принстоне заканчивается. То, что их присутствие было признано обременительным, что привело к их исключению из университета следующей весной, нисколько не умаляет их заслуг.
Приказ об исключении, само собой, не коснулся нашего «Мураша». Если хотите, можете посмотреть на него хоть сегодня: он стал специалистом в области будущего своего народа, получил университетскую стипендию Харкнесса и работает на кафедре энтомологии в Йеле, и в свободное время тренирует команду. А капитана Салтонвиля до сих пор помнят как одного из самых быстрых полузащитников, когда-либо выступавших в малиновой форме Гарварда.
Оригинальный текст: The Ants at Princeton, by F. Scott Fitzgerald.