Зельда и Ф. Скотт Фицджеральд
Аукцион — модель 1934 года
Само собой, мы спрашивали друзей, что они думают, и все нам говорили, что дом — просто мечта, хотя им даже калифорнийского кларета было недостаточно, чтобы признать, что они сами хотели бы в таком пожить. Мы решили, что мы тут останемся, пока простыни не превратятся в ветошь, а пружины матрасов не будут напоминать то, что бывает внутри сломанных часов; нам не хотелось заниматься упаковкой вещей и хотелось свободы, к которой мы привыкли. Мы вновь станем путешествовать с одним лишь чемоданом, и нам перестанут присылать тревожные счета со складов хранения вещей… Так что мы собрали все свои валявшиеся то тут, то там вещи, которыми обзавелись за пятнадцать лет покупок — все-все, кроме выцветших пляжных зонтов, которые мы забыли лет пять тому назад в Каннах, в конторе «Американ Экспресс». Будет нам наука, когда вокруг останутся лишь самые любимые вещи, а на новом месте нам, может быть, так понравится, что мы больше никогда никуда не поедем, и станем сидеть под глицинией и смотреть, как сохнут рододендроны от июньской, июльской и августовской жары, и наблюдать, как пышно расцветает кизил на холмах.
И вот мы начали распаковывать коробки.
Лот 1. Первая коробка огромная и прямоугольная; по форме как раз годится для хранения огромных семейных портретов; в ней зеркало, купленное много лет назад для занятий балетом. Когда-то оно украшало стену борделя. Делайте ставки! Ставок нет? Ну, несите в каморку, на чердак.
Лот 2. Корзинка той же формы, но поменьше, с пятьюдесятью нашими фотографиями и рисунками разных художников, а также с фотографиями домов, в которых мы жили, и фотографиями наших тетушек и дядюшек, и фотографиями мест, где они родились и где они умерли. На некоторых фото мы играем в гольф, плаваем, позируем с чужими кошками и собаками, балансируем на взятых взаймы досках для серфинга в летних брызгах юных лет. Там же множество впечатляющих фотографий старых и очень дорогих нам друзей, чьи имена мы уже позабыли. Были времена, когда эти лица были нам очень дороги, а теперь нам столь же дороги те самые времена, хотя очень сложно представить, с чего бы это нам вдруг захотелось взять у жизни столь крупный план лица Мо Мюррей? Наверное, это был тот летний день в Париже, когда мы смотрели, как дети катают летний солнечный диск по аллеям «Сада растений» — ближе к концу того дня мы вполне могли выпросить такое фото! И еще одно фото Паскина, с которым мы познакомились за столиком, украшенным камнями; он наблюдал за элегантными дамами, ходившими кругами по круговой аллее, пока их пекинесы не завершат исполнение естественных функций своих организмов. Паскин уже был окутан дымкой трагедии, его преследовал столь мощный рок, что он вполне мог себе позволить беспечность, за которой скрывалось его мрачное очарование. И еще одно фото Перл Уайт, которое она подарила нам той самой весной, когда она пачками скупала парижские ночи. Делайте ставки! Ставок нет? Эсси, ну, неси в каморку на чердак…
Лот 3. Порнографическая фигурка, купленная с большим трудом во Флоренции двенадцать лет назад. «Ун статью саль[1]— нет, не «сейл», а «саль»!» Слегка повреждена — делайте ставки! Ладно, Эсси, захватите с собой, когда пойдете наверх… Даже как-то стыдно после всей той похотливой жестикуляции, которая понадобилась, чтобы её заполучить.
Лот 4. Два бронзовых бюста, Шекспир и Галилей, которыми наши родственники надеялись привязать нас к постоянному месту жительства. Совсем недолго использовались в камине, оказавшись совершенно неудобными в качестве подставки для дров. Ставки? — Ладно. Эсси!
Лот 5. Бочонок. Его содержимое обошлось нам во времена «бума» в сумму порядка тысячи долларов. Щербатый керамический чайный сервиз, ради которого стоило ехать в Венецию; было бы очень обидно ничего не купить на шумном базаре в перистой тени белых плоских деревьев. Мы не знали, что нам заказать выпить; в тревожно-белом ландшафте стояла жара; со склонов холмов пахло жасмином и потными спинами рабочих, ремонтировавших дороги.
Два автомобильчика из стекла: один для соли, второй для перца, украденные в кафе в Сен-Поле (это в Приморских Альпах). Никто ничего не заметил, потому что за соседним столиком сидела Айседора Дункан — это был один из её последних выходов «в люди». Она стала слишком старой и толстой, и ей уже было все равно, понимают ли окружающие её теории о жизни и искусстве, и она молодецки пила теплое шампанское за забвение этого мира. Рядом на недозрело-белую и изнуренную августовскую луну гавкали деревенские собаки, а на крутых ступенях улиц Сен-Пола лежали длинные темные тени, складывавшиеся, как меха аккордеона. Мы расписались в книге гостей.
Пятьдесят две пепельницы; все очень простые, поскольку Гершсгеймер предупреждал, что в доме при отсутствии средств на обстановку первым делом следует избегать вычурности. Набор бокалов для коктейлей — с петухами, уже почти смывшимися. Карл Ван Вехтен прислал нам шейкер, который должен был быть с ними в комплекте, но его письмо о прибытии никто так и не распечатал: никто не знал, где лежит почта, в доме было так много комнат — штук двадцать, или даже двадцать одна? Две симпатичные вазочки, которые мы выиграли где-то в парке развлечений. Домой мы вернулись с какой-то гадалкой, которая перепила и без конца повторяла четверостишие Вейчела Линдси, пытаясь изгнать духа нашего особняка. Фарфор, фарфор, фарфор, сервиз из четырех, из пяти, из девяти, из тринадцати предметов. Делайте ставки! Ну, слава Богу! Неси на кухню, Эсси.
Лот 6. Клетчатая шаль, подаренная нам Кармел Майерс. Слегка потрёпанная из-за долгого использования в качестве скатерти и оберточного материала для заворачивания фарфоровых свинок и собачек, в которых звенела мелочь, выпавшая из карманов прошлогодних пальто. Когда-то была красивой венской вещью, вызывающей воспоминания о Кармел, которая снималась в Риме в «Бен-Гуре» среди декораций из папье-маше — они были больше и величественнее настоящей арены. Гонг. Не могу вспомнить, для чего он нам понадобился и зачем мы его купили. Колотушки нет. Тем не менее, по виду он напоминает китайскую пагоду и производит впечатление — все будут думать, что вы много путешествовали по миру. Мелкие вещи из латуни: шаткие подсвечники колониальных времен с ножками, обвешанными маленькими колокольчиками, которые звенят, когда берешь подсвечник в руки и отправляешься с ним ходить, как Беатрис Эсмонд или леди Макбет. Два фаллических символа, купленных у одного археолога. Одна немецкая каска, найденная в окопах у Вердена. Один набор шахмат. В шахматы мы играли каждый вечер, пока не начали ссориться, выражая сомнения по поводу умственных способностей друг друга. Два фарфоровых священника из Веве. В фигурках есть пружины, и они сладострастно покачивают головами, глядя на бутыли с вином и корзины с едой. Целая куча битого стекла и фарфора — идеально для посыпания верхней кромки забора! Ладно, Эсси, уноси. Там хватит места, если подойти к делу с умом.
Лот 7. Содержимое старого офицерского чемодана. Никто и никогда так и не смог объяснить, куда отсюда деваются нафталиновые шарики? А моль почему-то больше всего любит то, что невозможно восстановить — например, старую армейскую форму. Еще там лежит пара белых фланелевых брюк, купленных на первые деньги, заработанные литературным трудом — на тридцать долларов от старого «Смарт сет», когда в нем еще были Менкен и Натан. Моль также неплохо приложилась к синему вееру из перьев, за который было уплачено из первого гонорара за рассказ в «Сатердей ивнинг пост». Это был подарок по случаю помолвки — он и первый букетик орхидей, положенный каждой южанке. Остатки веера с продажи снимаются. Уноси его, Эсси!
Лот 8. Первый дочкин резиновый пупс. Спина и живот склеились; вся кукла слишком липкая, чтобы хранить её для внучек. Прорезыватель для зубов, в хорошем состоянии — почти новый. Делайте ставки! Ну, пожалуйста!
Лот 9. Лыжные штаны. Гарантированно напомнят оказавшемуся на мели путешественнику о покрытых голубоватым снегом высоких склонах швейцарских гор Жюра, о гаргантюанских круглых сырах, которые подают пастухи в украшенных вышитыми цветами вельветовых жилетах; о звоне колокольчиков и запахах кофе, струящихся над снегами из дверей шале, о йодлях и меланхоличных бемолях, выдуваемых из длинных костяных рожков; о том, как растапливают снег с крыш уединенных хижин, чтобы напиться. Всё это глубоко спрятано в карманах штанов — даже ходящие без расписания поезда в сердито-алых зимних закатах, и составленные в кучу лыжи, и выброшенные обертки от швейцарского шоколада «Питер». Делайте ставки! Эсси, уноси!
Лот 10. Купленные в матросском квартале Канн пляжные трусы из хлопка, хранящие яркое солнце и жару Средиземного моря. Из них получатся шикарные тряпки, но на американский пляж в таких не выйдешь. Сейчас используются для хранения арсенала: револьвер двадцать второго калибра, который стреляет, если пристально на него посмотреть, кавалерийский карабин, на котором вырезано название «Севен-Пайнс», имя дядюшки и какие-то подозрительные зарубки, а также старый револьвер тридцать второго калибра, и полицейский револьвер калибра тридцать восемь. Арсенал мы вообще-то не продаем — мы сами еще прикупили бы автомат, если недорого. Уноси!
Лот 11. Еще один бочонок, доверху заполненный крышками от самых разных вещей: и от сахарниц, и от потерянных горчичниц, и красивые цветные крышечки от, должно быть, очень милых баночек. Взгляните, например, на эту украшенную резным орнаментом из роз крышку от вазы для лепестков роз: целая ваза для роз! Вот крышка нежной вазочки от «Тиффани» из кофейного сервиза, который нам подарили на свадьбу. Сервиз простоял на трюмо в «Билтморе» весь наш медовый месяц, рядом с увядшей белой лилией. В дождливые дни мы приникали к кирпичной кладке и слушали музыку из «Ночного корабля», и плач, как качели, перелетал от одной стены отеля к другой. Делайте ставки! Не сомневайтесь — эй, джентльмен! А, ну ладно… Эсси, выброси в мусор.
Лот 12. Настоящий костюм от Пату. Это было первое платье, купленное после брачной церемонии; ворс с подкладки юбки так себе, его поела моль. Уже пятнадцать лет оно лежит в чемодане, поскольку у нас есть принцип: мы никогда не выбрасываем то, чем ни разу не пользовались. И мы рады — ах, такое облегчение! — что наконец-то эта вещь пришла в негодность. В тот день, когда это платье было куплено, Пятая авеню была залита солнцем, и было так непривычно говорить, чтобы счет прислали Скотту Фицджеральду… В то время было модно выглядеть как Джастин Джонсон, и этот образ до сих пор выглядит привлекательно. Покупательница всего два дня назад уехала из Алабамы. Из магазина мы отправились пить чай в бар отеля «Плаза». Констанс Беннетт тогда все еще была «эмансипе» и придумала новый танец, в котором надо было качать головой, как маятник. Мы пошли на «Входите, мадам!» и разозлили актеров, потому что у нас были билеты в первый ряд, и мы благодарно смеялись невпопад и раскатисто хохотали над шутками, которые сами же и придумывали, пока шел спектакль. В полночь мы отправились в ресторан на крыше и остались там смотреть на помпезные пирамиды в шоу Зигфилда. Мы решили, что прорвавшийся на шоу одетый как студент парень, которого весьма убедительно вышвырнули из зала, был и вправду самым обычным зрителем. Ладно… Спасибо тебе, моль! Эсси, забирай на тряпки.
Дальше идет белый свитер, который никак нельзя выбросить, хотя впереди он весь в катышках, а нитки на спине сильно разрежены, чтобы чинить изношенные места; в нем было написано целых три книги — в те времена, когда в доме по ночам становилось холодно после того, как спадала жара. Сквозь его мешковатую вязку на свет явилось шестьдесят пять рассказов! Стирать его — врагу не пожелаешь, его и еще английские носки из гаргантюанской шерсти. Мы часто на полном серьезе думали, что в этих носках, наверное, двойные пятки — они никак не снашивались! Мы вспоминали конец дня на Бонд-стрит, когда мы купили эти носки в лавке, напоминавшей диккенсовский лоб, и как нам пришлось бежать, потому что мы слишком долго искали улицу Полумесяца из книги Макензи «Зловещая улица». Из-за этих самых носков мы опоздали на обед к Голсуорси — мы появились, когда сумерки над Темзой уже по-тернеровски окрасились пурпуром. Эти носки касались паркета в лондонском особняке леди Рэндольф Черчилль, они вальсировали в грустном отеле «Савой», вызывая зависть у женщин, надевших траур уже в двадцать один год, потому что многие мужчины так никогда и не вернулись домой. Само собой, такая шерсть отлично годится для полировки зеркал, но есть и другие идеи… С продажи снимается. Эсси, проснись же!
Лот 13. Двенадцать альбомов с вырезками, в которых говорится о том, какие мы прекрасные, ужасные или средненькие люди. Что ж, попробуйте купить. Что-что? Нет, даже если предложите в два раза больше. Четыре доллара, говорите? Продано!
Лот 14. А вот кружка, красивая черная кружка для молока — много лет назад, когда дешевле было готовить мороженое самому, её у нас забыл молочник. Неважно; когда-то она выглядела красиво, мы заполняли её мелкими розочками, и сегодня она тоже выглядит неплохо — в ней стоят каллы. Едва ли придет в голову, что не для этого она была создана. Мы много раз смешивали в ней пунш для гостей, пока не получили в наследство хрустальную чашу. И первую брагу из сока калифорнийского грейпфрута мы готовили в очень похожей посуде. А вот эти дешевые тарелки, которые мы покупали на кухню, отлично подошли, когда как-то летом нам вздумалось обедать на улице. В Америке это никогда не получается, но мы не забывали, как нам понравилась сама мысль о том, как это будет хорошо, и тарелки эти нам очень нравятся. Снимается с продажи!
Лот 15. Остатки сервиза, расстрелянного на кусочки Чарли Мак-Артуром во время сеанса прицельной стрельбы на лужайке в усадьбе «Эллерсли», в тот самый день, когда мы изобрели гибрид крокета и поло на крестьянских клячах, которых мы брали напрокат на ферме по соседству. А вот еще черепашка фирмы «Лалик» — она уютно гнездилась в лавочке напротив «Вантайн», когда такая фирма еще была. Никто её не покупал, но цену не снижали, пока у черепашки не откололась одна нога после того, как у них рухнула новая модная витрина; и мы её купили, а в мастерской ей приклеили ногу. Это та самая черепашка, в которой стояли белые фиалки в тот вечер, когда к нам в гости впервые зашел Эрнест Хемингуэй, и это та самая черепашка, в которой прятались перегоревшие лампочки от множества елочных гирлянд во время рождественских праздников. Она вышла из моды, воду в неё наливать уже нельзя, зато это идеальное хранилище для старых ключей, которые ни к чему не подходят. Делайте ставки! Что ж, неси на чердак, Эсси. «Лалик» — на чердак!
Лот 16. Серебряная корзинка для печенья и столик, принадлежавший Фрэнсису Скотту Кею, и еще кровать, которую мы заказали по образцу из журнала «Дом и сад». Но в конечном счете мы решили оставить все эти вещи у себя на вечные времена и хранить их на чердаке. Дом удобный, в нем полно вещей. У нас есть пять фонографов (один даже карманный!), ни одного радиоприемника, одиннадцать кроватей и ни одного письменного стола. Пусть все это останется у нас — как осязаемое воспоминание о четырехстах тысячах, заработанных за эти пятнадцать лет тяжким трудом с помощью слов и легко потраченных на то же самое. И, в конце концов, эта коллекция сегодня имеет почти такую же ценность, как польские и перуанские акции наших более бережливых друзей.
Примечание
[1] Ун статью саль (итал. Une state sale) — грязная статуэтка; далее игра слов, основанная на омонимичности “sale” (грязный, итал.) и “salle” (номер, итал.) с английским “sale” (распродажа).
Оригинальный текст: Auction—Model 1934, by F. Scott and Zelda Fitzgerald.