Ф. Скотт Фицджеральд
«Беда»
Ежегодные черепашьи гонки в больнице св. Луки Невнемлющего обычно привлекали значительное общественное внимание, освещаясь в газетах и на радио по всему восточному побережью, но в этом году руководство больницы решительно этому воспротивилось. Бега создавали нежелательный образ большого и серьезного учреждения в средствах массовой информации, это напоминало рекламу и так далее, и лучше им было оставаться тем, чем они и были в самом начале — небольшим июньским развлечением, придуманным и организованным оригиналами-интернами дюжину лет назад.
В результате такого решения момент, когда Беда свалилась с солнечной террасы в объятия штатного ортопеда — доктора Дика Уилока — репортеры не зафиксировали. А жаль; выражение на её красивом лице стоило бы запечатлеть.
Вот как все случилось.
Доктор Уилок был одним из четырех судей во фраках и цилиндрах, расположившихся по углам теннисного корта, на котором происходили гонки. Они должны были наблюдать, какая из одновременно выпущенных из стоявшей в центре корта клетки дюжины черепах первой доберется до начертанной мелом окружности; этот путь составлял порядка пятнадцати футов по прямой.
Присутствовали и другие официальные лица: комментатор с микрофоном, букмекер — ведь каждая черепаха выступала за одно из больничных отделений — и отличный джазовый оркестр, составленный из персонала; в этом году он состоял из «Духа 76-го», «Хайле Селассие» под зонтиком, гитары и большого барабана, а также двух цветных мальчишек, энергично извлекавших некое подобие музыки из двух губных гармоник.
В глаза бросались, прежде всего, судьи, слегка взмокшие и уже подрастерявшие энтузиазм в своих пышных нарядах. Так получилось, что в перерывах между забегами Беда никак не могла оторвать взгляд от профиля доктора Уилока, и к моменту, когда она упала в его объятия, ей были уже хорошо знакомы и красивый, слегка надменный профиль, и затылок, и блестевший в июньском солнце цилиндр.
Беда была медсестрой и работала в ночную смену в платном отделении. Её настоящее имя было Гленола Маккларг; несмотря на то, что она считалась лучшей среди молодых медсестер, к ней, непонятно почему, прилепилась кличка Беда — и никто не звал её иначе. Хотя встречавшиеся с ней в коридорах мужчины, кажется, догадывались, почему… И правда, вот уж беда так беда, без сомнений! Начиная улыбаться ещё за сотню футов, она проносилась мимо, останавливалась и резко оборачивалась, глядя на интерна — и на любого другого — как солдат по команде «Равняйсь!», чуть не сбив встречного с ног — в переносном смысле, разумеется, одним только взглядом. Вслух она произносила только: «Доброе утро, доктор такой-то; доброе утро, доктор сякой-то!» — а затем, уверенная в том, что доктор не мог её не заметить, она на мгновение опиралась о стену, отлично понимая — совершенно точно зная — что натворила и кто именно будет занимать мысли доктора следующие несколько часов.
Её лицо напоминало листок календаря, что висел на всех кухнях лет тридцать назад: осенний месяц октябрь, живые глаза и над ними ореховая челка, навевающая грусть, а у губ — крошечный детский шрам, словно оттенявший их малейший печальный изгиб или вспыхивавший при самых слабых проявлениях радости.
Но глубина чувств в её внешнем облике, пожалуй, выставляла её в неверном свете: она была беззаботной, тонко чувствующей и не боявшейся работы девушкой, с железными нервами и страстной жаждой жизни; выросла она в жалкой нищете, и больница открыла ей огромный и лучезарный мир. Было это ещё до того, как она упала в объятия доктора Уилока.
Это случилось не нарочно, хотя отдельные злопыхатели впоследствии и намекали, что им так не кажется. Центр больничного городка был переполнен. Две тысячи докторов, пациентов, родственников пациентов, медсестры и стажеры столпились на солнечной террасе, стоя вокруг теннисного корта плотно, словно сигареты в пачке, и высовываясь из сотен окон; даже наверху, на старой колокольне, одинокий верхолаз забыл о своей работе и с риском для жизни зачарованно уставился вниз. Беда и ещё несколько медсестёр втиснулись между двумя инвалидными креслами и уселись на краю солнечной террасы, покачивая ногами в воздухе; вокруг гудела толпа, подбадривая «своих» участниц забега:
— Вперед, «Патология»!
— «Хирургия», поторопись!
— Вперед, «Имени Хикса»!
— Эй, «Ухо-Горло»! Не поворачивай! Ты уже на финише! На финише!!!
Черепахи устремлялись вперед, останавливались, кружили, разворачивались, а иногда равнодушно засыпали.
Больница была огромной, в ней было тридцать отделений, от специальных и вплоть до школы медсестер, так что забегов было много, и ещё не все собрались — многие приходили только на финал. День подходил к концу, и из корпусов стали подходить те, у кого кончилась смена, и стоявшие впереди стали ощущать давление напиравших сзади. Беда, которую скрывала спинка инвалидного кресла, вдруг почувствовала, как кресло скользнуло вбок, а в спину уперлось мощное колено; вскрикнув, она полетела в пространство, отчаянно пытаясь уцепиться хоть за что-нибудь в невесомом воздухе.
Доктор Дик Уилок вовсе не был чопорным, но всегда выглядел по-старомодному внушительно. Можно сказать, что в свои двадцать восемь лет он уже был таким господином, по отношению к которому вряд ли позволил бы себе фамильярность любой незнакомец, хоть появись он в лагере орегонских лесорубов в сюртуке и гетрах. Достоинство было у него в крови, и это была не просто гордая осанка; первым делом он поспешил убедиться, всё ли в порядке с Бедой? По правде говоря, она вывихнула лодыжку, но в тот момент она этого еще не почувствовала.
— Я в порядке! — затаив дыхание, сказала она. — Ах, боже, как мне теперь отсюда выбраться? Все на меня смотрят и смеются!
Дик Уилок тоже рассмеялся.
— Думаю, они смеются и над вами, и надо мной, — он проводил её к боковой линии корта. — Мы внесли свой вклад в события этого дня, верно?
Она взглянула на него, и сердце чуть не выскочило у неё из груди — она в него влюбилась!
— С вами точно все в порядке? — спросил он опять.
— Да, все хорошо!
Мгновение, пока он ещё не отошел, она смотрела ему в глаза и стала его бедой — бедой столь яркой и прекрасной, что в тот момент бедой она ему не казалась. Это была настоящая Беда! Это была квинтэссенция всех бед — беда олицетворённая, беда вызывающая!
— Ах, я вам так признательна! — произнесла она.
Он в ответ слегка коснулся своего цилиндра.
— Я должен вернуться к своим обязанностям. Сейчас будет финальный забег. — Он откинул голову назад, с трудом сдерживая смех. — Простите, но это было очень смешно! Прямо с небес в мои объятия упал ангел!
Весь остаток дня она вспоминала эти слова. Они каким-то образом вытеснили из этого происшествия все унижение. Беда не отличалась склонностью к грустным размышлениям, но ситуация была в высшей степени нелепой, а несколько его слов смогли все исправить. Задолго до ужина, несмотря на неизбежные шуточки окружающих, она уже вспоминала об этом происшествии с радостью.
Но в тот вечер ей так и не удалось толком поужинать. Не успела они приступить к еде, как подошла официантка и сказала, что в общей гостиной её дожидается какая-то дама.
— Дама? Какая ещё дама?
По некотором размышлении официантка назвала имя, и на лице у Беды показалось любопытство. Она отложила салфетку и встала из-за стола.
Проходя через коридор, она бросила быстрый взгляд на стеклянную дверь, чтобы убедиться, что прическа в порядке, и обрадовалась, что успела надеть новый халат вместо измявшегося днем при падении.
Гостья встала, чтобы с ней поздороваться, и женщины обменялись быстрыми оценивающими взглядами; и хотя в выражении Беды сохранилось чуточка подозрения, лицо старшей женщины обрело оттенок мягкого очарования и негромко, хорошо поставленным голосом, она заговорила:
— Я очень хотела познакомиться с вами, мисс Маккларг. Мой сын, Фредерик Уинслоу, много мне о вас рассказывал!
— Да, мы с ним очень дружны.
— Давайте присядем, поговорим? У вас ведь есть время до ужина?
— Да, конечно, — соврала Беда.
— Я пыталась вас отыскать пораньше, но на поле было так много людей из-за этой картофельной битвы…
— Это была черепашья гонка!
— Черепашья, вот как? А я и не подозревала, что черепахи бегают.
— Конечно, бегают! — ответила Беда, почувствовав себя неловко. — Но очень медленно.
— Это, должно быть, интересно. Сын говорил, что он тоже хотел посмотреть, но мне показалось, что он говорил о картошке.
Вновь до некоторой степени овладев собой, Беда не удержалась и ответила:
— А вот картофелины гораздо медленнее черепах!
— Что? Ах, ну да… — выражение лица миссис Уинслоу стало серьёзным. — Мисс Маккларг, мы с сыном очень близки, и за год вашего с ним знакомства Фред много мне о вас рассказывал и говорил, как отчаянно он в вас влюблен.
— Это ему просто кажется, — сказала Беда.
— Нет-нет! Он любит вас. И вы единственная, кто может делать с ним все, что угодно, в этом я тоже уверена. Благодаря вам он полгода не пил! Поначалу я думала, что это просто страсть, но затем, даже несмотря на то, что я вас никогда не видела, я начала понимать, что это не так. Мисс Маккларг, почему вы его бросили?
— Я не бросала! — воскликнула Беда. — Мы просто поссорились, потому что он хотел, чтобы я не встречалась ни с кем, кроме него! Либо, сказал он мне, он опять начнет пить!
— И вы ему ответили: «Давай, начинай!»
— Конечно, так и сказала! — воскликнула Беда. — Он что, рассчитывал, что я брошусь на колени и стану его умолять? Миссис Уинслоу, я в вашего сына не влюблена. Он ужасно мне нравится, когда он… Когда он ведет себя хорошо, но я в него не влюблена и никогда не притворялась, что влюблена!
— Об этом он мне тоже рассказывал.
Женщина ей понравилась, и Беда сказала совершенно откровенно:
— Мне кажется, Фред решил, что я обязательно воспользуюсь случаем, когда он впервые заговорил со мной о женитьбе, потому что вы… — её взгляд стал дерзким, — потому что вы богаты, и вращаетесь в обществе, и все такое прочее, но не могу же я выйти замуж за того, кого не люблю?
— Понимаю. — Миссис Уинслоу помолчала. — Я подумала, что, может, все так вышло, потому что вы нас испугались, подумав, что мы снобы, и… Как там это сейчас называется? Большие «шишки», вот, и все такое. Я много раз просила его пригласить вас к нам в гости познакомиться, но он говорил, что вы не хотите?
— Нет, это не так, — возразила Беда и, в свою очередь, помолчала. — Отчасти все из-за того, что его загулы продолжаются, а я не желаю быть сиделкой при собственном муже, я ему так и сказала.
Миссис Уинслоу кивнула.
— Я вас понимаю. И понимаю, что вы приняли решение — и могу вам сказать, что вы пришлись мне по душе. Но я надеюсь, что вы сможете хоть иногда видеться с Фредом, и если все наладится, то надеюсь, что в один прекрасный день, может быть…
Окончание фразы повисло в воздухе.
— Ах, да я вовсе не против с ним встречаться, миссис Уинслоу! Я только за — в любое время, когда я свободна.
— Благодарю вас. — Пожилая женщина встала. — Не буду вас больше задерживать; вам, должно быть, уже пора ужинать? И, прошу вас: не говорите ему, что я к вам приезжала. Ему это не понравится.
— Хорошо, не буду, миссис Уинслоу.
Они пожали друг другу руки; миссис Уинслоу пошла в коридор, размышляя о том, что эта странным образом привлекательная провинциальная девчушка с роскошными глазами и маленьким квадратным подбородком идеально подходит для её сына и надеясь, что когда-нибудь она изменит своё решение.
А Беда, возвращаясь обратно в столовую к ужину, думала лишь об одном:
«С небес в мои объятья упал ангел… С небес в мои объятья…»
II
К медсестрам доктор Дик Уилок относился с избыточным скепсисом; это чувство разделяют многие люди его профессии. Он считал, что, обладай они истинным призванием к медицине, они потратили бы лишний год, чтобы стать врачами; он забывал, что лишь немногие обладали необходимым для этого образованием, и лишь немногие из немногих — необходимой суммой денег. Его точка зрения не поддавалась логическому объяснению и лучше всего воспринималась в качестве одного из аспектов борьбы полов, когда мужчина поначалу отстаивает своё господство, а потом начинает относиться с легким презрением к созданной им же самим рабыне.
Он тоже предпринимал подобные набеги, хотя со времен последнего миновало вот уже несколько лет. В день черепашьих гонок присущая личности Беды мощь ошеломила его, но хватило его только на то, чтобы узнать её имя, а затем под бременем работы она вылетела у него из головы. Несколько дней спустя, случайно оказавшись в платном отделении, он чуть не прошел мимо неё в коридоре, даже не поздоровавшись.
Затем он её вспомнил и обернулся.
— Здравствуйте!
— Здравствуйте, доктор Уилок! А я подумала, что вы меня и не вспомните…
— Ну что вы! Я всё время хотел вас найти и узнать, не сломали ли вы себе что-нибудь во время того эффектного прыжка?
— А вы ведь тоже могли пострадать!
— Я подумал, что это, наверное, черепахи виноваты. Вы, видимо, решили, что внизу — озеро?
Она рассмеялась.
— Может быть. Либо я придумала такой оригинальный способ привлечь ваше внимание.
Она посмотрела ему прямо в глаза, и он улыбнулся; ему даже понравилось такое откровенное приглашение.
— Я потянула лодыжку, — сказала она, — но почувствовала только на следующее утро.
Он замялся, не зная, стоит ли продолжать разговор — и в то же время никак не мог просто взять и пойти дальше по коридору.
— Вы к кому-нибудь обращались?
— Нет, но надо бы…
— Приходите в ортопедическое отделение, когда закончите смену, я сделаю вам перевязку.
— Прямо сейчас?
— Нет, сейчас не могу. Сегодня ближе к вечеру или завтра утром.
— Вы очень любезны, доктор! А я уж решила учиться элегантно прихрамывать — у нас в отделении, как только что-то случается, все всегда зовут меня, вот я и забеспокоилась.
Она ничуть не хвасталась. Постоянно слышалось: «Мисс Маккларг найдет, не беспокойтесь!», «Беда знает, где ключ!», или «Беда, ради бога, сходи, посмотри, что там такое в Б-16 и сделай, что надо». Она и вправду была первоклассной медсестрой: неутомимой, стремительной и эффективной, и подумывали даже о том, чтобы перевести её в отделение скорой помощи, где эти качества особенно ценились. Но новая заведующая сестринским отделением была достаточно суровой дамой, и, бросив на Беду один-единственный взгляд, сочла, что столь симпатичная девушка серьёзным человеком быть никак не может.
В теплые вечера доктор Уилок часто выходил в больничный двор; он останавливался у двери с решеткой и несколько минут курил, прислушиваясь к скрипу и трескотне роликов на уличном тротуаре и к доносившимся из негритянского корпуса через дорогу песням. В тот вечер негритянские спиричуэлс, казалось, повисли в сладком июньском воздухе, навевая своеобразную меланхолию, и он подумал — не оплакивают ли они кого-нибудь, не ушел ли кто-нибудь сегодня в мир иной? Он узнал глубокий бас Дрейфуса, который был в больнице вот уже два года, и который, как слышал доктор Уилок, должен был скоро умереть; в «цветном» хоре без него появится зияющая пустота…
Доктор выбросил окурок и пошёл обратно, в ортопедическое отделение. Подойдя ближе, он заметил, что по лестнице поднимается медсестра; во-первых, она хромала, а во-вторых, это была Беда!
— Здравствуйте! — произнёс он из темноты.
Услышав голос, Беда поскользнулась на ступеньках и чуть не упала.
— Осторожнее! — сказал он. — Вы теперь сильно хромаете!
— Да, доктор. Я хотела зайти днём, но как-то так получилось, что не было ни минутки свободной. А если станет хуже, я не смогу выйти на дежурство.
— Ну что ж, пойдемте в операционную, посмотрим, что там у вас.
Лифт загудел и повез их наверх. Доктор включил свет, и помещение залила приглушенная стерильная белизна.
— Так… Запрыгивайте на стол. Я сейчас вымою руки, а вы снимайте чулок — и начнем осмотр.
Он отклеил пластырь и стал ощупывать поврежденную ногу.
— Здесь больно?
— Нет… Ах! Вот тут больно!
— Да, у вас растяжение связок. Небольшое, но есть. Вам лучше бы взять день, отлежаться.
— Я не могу. Все в отпусках.
— Что ж, тогда пусть вместо вас побегают стажеры, а вам сейчас надо как можно меньше двигаться.
Он стал готовить пластырь, отрывая его кусками от катушки и приклеивая куски к боковине стола.
— Я вам, пожалуй, еще наложу гипсовый лубок, тогда точно никуда не убежите!
— Ах!
— Так, так, так… Потерпите, сейчас будет легче. Надо было покрепче затянуть. Если у вас есть подруга с большим размером обуви, одолжите у неё на время туфли.
И вдруг они уже были не одни! Дверь широко распахнулась, и на фоне темного холла в дверном проеме возникла ярко-белая фигура.
— Входите, миссис Джонстон, — произнес он. — Я тут повязку на лодыжку накладываю.
— Вижу, доктор Уилок, — сухим и резким тоном произнесла новая заведующая сестринским отделением. — А разве кто-то направлял вас, мисс Маккларг, в ортопедическое отделение?
— Но я не…
— Я недавно оставила без последствий три или четыре серьезных нарушения дисциплины, но ходить с докторами по операционным в ночное время я своим медсестрам не позволю!
— Миссис Джонстон, успокойтесь, пожалуйста… — начал Дик Уилок, но она его тут же перебила:
— Мисс Маккларг, вам следовало бы оказать мне любезность и встать, как только я вошла в помещение!
Беда попыталась встать со стола, но её наполовину перевязанная лодыжка приклеилась к подготовленному на столе липкому пластырю; на миг она замешкалась и сделала неверное движение, боком спикировав на пол, а одна нога так и застряла на столе, и что-то хрустнуло. Дик мигом её освободил и помог встать на ноги, но нога тут же подвернулась и Беда громко вскрикнула, почувствовав, как голеностопный сустав пронзила сильная боль.
— Теперь у меня точно что-то серьезное! — воскликнула она. — Там что-то хрустнуло!
— Залезайте обратно. — Доктор Уилок помог ей забраться на стол, и ловкими пальцами ощупал ногу в районе пятки.
— Да, это уже серьёзно. — Он быстро обернулся к миссис Джонстон. — Будьте так добры, покиньте помещение! Благодаря вашим стараниям девушка нанесла себе серьёзную травму. А мешать врачам выполнять их обязанности в вашу компетенцию не входит!
— Ах, да она только и делает, что сует нос в чужие дела! — взорвалась Беда, на глазах у которой от боли выступили слезы. — У нас все так считают!
— Да неужели? — произнесла миссис Джонстон.
Не сказав больше ни слова, она резко развернулась и ушла.
III
— И тогда, — завершила свою речь миссис Джонстон, — я развернулась и ушла! А доктор Уилок смотрел мне вслед так, словно готов был застрелить меня на месте!
— Во сколько это случилось? — спросил заведующий.
— Около девяти вечера. У нас имеются четкие указания по вопросам любых перемещений медсестер, и мисс Маккларг прекрасно знала, что ей надлежало спросить разрешения и идти в сопровождении другой медсестры. В нашем медицинском центре такого быть не должно, доктор Компсон!
— Да-да, я вас понимаю, я понимаю… — задумчиво произнёс доктор Компсон. — И я уверен, что мы не можем позволить сестрам говорить вслух подобные вещи, либо у нас вообще не будет дисциплины. Ладно, придется ей уйти. — Он вздохнул и побарабанил пальцами по столу. — Нехорошая история. Я слышал, она была на хорошем счету? И её даже хотели перевести в отделение «скорой»?
— Думаю, что в данном случае сыграла роль её внешность, а не профессиональные качества, — ответила миссис Джонстон. — Она обладает такой манерой, которая привлекает… молодых докторов. Возможно, вы слышали — её прозвали «Беда»?
— Хорошо, хорошо. Я вас понял. Пригласите её сюда, её тоже нужно выслушать.
— И ещё одно, доктор Компсон! Мне будет тяжело управляться с сестрами, если доктора не станут мне помогать и вести себя надлежащим образом. В нашем медицинском центре…
— А вот это уже относится к моей сфере, миссис Джонстон! — сухо перебил он.
Беда догадывалась, что её могут вызвать, но никаких дурных предчувствий у неё не было. Она понимала, что повела себя несдержанно, но среди сестер такое и раньше случалось, она это знала; а что касается операционной — она не чувствовала за собой никакой вины и была уверена, что доктор Уилок будет на её стороне.
Но когда она вошла в кабинет и увидела, что доктор Компсон смотрит на неё очень серьёзно, а рядом с его столом с выражением горгульи застыла миссис Джонстон, она испытала легкое беспокойство.
— Садитесь, мисс Маккларг. Вы, кажется, прихрамываете?
Беда осторожным тоном ответила:
— Я подвернула лодыжку на черепашьих гонках, доктор. Упала с солнечной террасы.
— Да-да, я об этом слышал, но не знал, что это были вы. — Он замялся. — Мисс Маккларг, мне сейчас предстоит исполнить очень трудную обязанность. Вчера вечером вы оскорбительно отозвались о своей начальнице в момент исполнения ею своих служебных обязанностей.
Сейчас от неё будут требовать извинений, догадалась Беда. Сама мысль об этом была ей ненавистна, но она действительно поступила неблагоразумно. Она была совершенно не готова к тому, что за этим последовало!
— Боюсь, вам здесь теперь не место, мисс Маккларг. Традиции этого учреждения включают крайне жесткие требования к дисциплине. Инцидент подобного рода, случись он в иных обстоятельствах, может нанести значительный ущерб нашим пациентам. Вы были абсолютно неправы. Но даже это можно было бы простить, если бы не ваше вызывающее поведение в ответ на справедливое замечание; вы не оставили мне никакого выбора.
Она в ужасе уставилась на него.
— Боже мой! — воскликнула она.
— Мне очень жаль.
И тут она опять допустила ошибку:
— А разве доктор Уилок…
— Доктора Уилока мы обсуждать не будем. Он не имеет никакого отношения к контролю исполнения обязанностей медицинскими сестрами.
— Вы хотите сказать, что мне придется уволиться?
— Боюсь, что так, мисс Маккларг.
— Даже если я… Даже если я попрошу прощения?
К доктору тут же обратилась миссис Джонстон:
— Считаю, если мисс Маккларг останется после подобного происшествия, мне не удастся поддерживать надлежащую дисциплину среди персонала!
Теперь глаза Беды уже не напоминали октябрьский листок календаря. Скорее, это был декабрь: отчаяние и ледяной град. Она так дрожала, что слова давались ей с трудом.
— Это всё? — спросила она глухим голосом.
— Да, если вам больше нечего нам сказать.
Она отрицательно покачала головой, а затем, высоко подняв голову, чтобы не встретиться взглядом с миссис Джонстон, вышла из кабинета. Она шла очень медленно, сильно сжимая губы, чтобы не хромать.
Много ли, мало ли у Беды было недостатков, но характера ей было не занимать.
В отделении на столе её ждала записка, и она облегченно вздохнула, догадавшись, от кого. Вот что там было:
Дорогая мисс Маккларг!
Мне надо уехать на несколько дней, у меня почти отпуск. Если бы это был настоящий отпуск, я бы обязательно остался, чтобы присматривать за вашей лодыжкой. Но дело тут в дружбе и одновременно в моей работе — этот выездной осмотр был запланирован уже давно. Я попросил доктора Доновского, и он обещал мне ежедневно осматривать вашу лодыжку, а если вы все-таки решите слечь, он будет вас навещать.
Ваш Ричард Х. Уилок.
Её охватила волна паники. Она поняла, что рассчитывала, что он что-нибудь предпримет, хотя и не знала, что именно. Крепко сжав в руке записку, быстро, как только могла, она поспешила по коридору, вышла по пандусу в больничный городок и по тропинке дошла до ортопедического отделения.
В приемном покое ей, пусть и не сразу, но всё же удалось отвлечь от сводящей с ума праздности дежурную сестру.
— Доктор Уилок? А он пару минут назад вышел. Он собирался ехать в…
Но Беда уже вышла за дверь и поспешила к главным воротам, где стояли машины докторов.
Затем, не дойдя двадцати футов до ворот, она вдруг остановилась. Действительно, доктор Уилок был там, но он был не один. Он был далеко не один! Красивая и яркая девушка со светлыми волосами, сиявшими из-под шляпки, которая вряд ли появится в обычных универмагах даже через месяц — ведь такие вещи делают исключительно для таких вот девушек — сидела за рулем длинного и блестящего открытого автомобиля, а служивший только украшением шофер засовывал саквояж доктора Уилока на заднее сиденье. Доктор Уилок уселся в машину рядом с девушкой, и Беда увидела, как они посмотрели друг на друга, и заметила, что глаза девушки сверкнули предвкушением, как звезды; глаз доктора Уилока она не видела.
Автомобиль отъехал в веской тишине, и Беда еще мгновение не могла пошевелиться, потому что впервые в жизни засомневалась: так ли уж хороша эта жизнь? А затем она поковыляла на другую сторону улицы в сестринский корпус, к себе в комнату. Ей казалось, что по улице за ней, словно изорванный в клочья шлейф платья, волочатся жалкие обломки её недолгой карьеры.
IV
На следующее утро она подумала: не так уж всё и плохо. Лука Невнемлющий больше не казался ей единственной Богом дарованной больницей на всю Америку. При устройстве ещё куда-нибудь ей будет достаточно честно рассказать, что она поссорилась по вопросу личного характера с заведующей сестринским отделением. Предыдущая заведующая, её предшественница — ах, да не только она, многие — обязательно скажут о ней доброе слово, в этом она была уверена; и даже доктор Уилок! Но как только она его вспомнила, мир вокруг опять окутал непостижимый мрак. За какую-то неделю этот человек словно превратился в олицетворение всего, что она здесь любила: с ним теперь было связано и ощущение свежей силы, когда она заступала по утрам на дежурство, и хлопотливая тишина ночных коридоров, и летнее солнце на кирпичных корпусах за окном, и легкая дрожь, когда спешишь зимним вечером, чувствуя легкий холодок под тоненьким белым халатом. Он стал олицетворять величие призвания, которое её юные глаза сестры-стажёра видели перед собой; и опытные руки, и сильные нервы; он стал всем тем, что подразумевается, когда говорят о бесстрашии и неутомимости. И даже, подумала она, ужаснувшись этому богохульству — даже огромным каменным изваянием Христа в больничном холле тоже вдруг стал он…
Но он от неё отвернулся. Она взалкала чересчур многого!
Весь день она ощущала пульсирующую боль в ноге, но так и не смогла заставить себя пойти в другой корпус к доктору Доновскому. В восемь часов зазвонил телефон; звонил Фред Уинслоу, совершенно трезвый. Он пригласил её на прогулку, и она ответила:
— Да, хорошо, — а затем, поскольку ответ прозвучал равнодушно, напряглась и добавила: — Конечно, Фред, с удовольствием! Разумеется, я поеду.
V
Когда через два дня она приехала на ужин в загородное имение Уинслоу, то не сочла нужным объяснять, что случилось; вывих лодыжки был вполне достаточным оправданием нескольким выходным дням.
— Да, я слышал, — сказал Фред, когда они шли к машине. — И когда ты упала, какой-то доктор тебя поймал. Об этом писали в газетной заметке про гонку.
— Правда? А я и не знала.
— Твоего имени там не было. Просто написали, что медсестра была симпатичная и доктор, по всей видимости, был даже рад.
— Надо бы почитать…
— А этого доктора-то ты потом видела? Что за доктор?
— Ах, это был… — Она всё же справилась с именем. — Это был какой-то доктор Уилок!
Глаза Фреда Уинслоу слегка сузились, когда он услышал, что её голос прозвучал при этом чуть выше обычного.
— Бьюсь об заклад, что он тебе с тех пор проходу не дает!
Беда тяжело вздохнула.
— Фред, ты опять за своё?
— Извини. — И через какое-то время добавил: — Пойми: я просто схожу по тебе с ума — для меня теперь ничто на свете не имеет никакого значения…
Она молчала. Было приятно стремительно нестись в ночи, в большой открытой машине, напоминавшей ту, в которой доктор Уилок два дня назад отбыл в свой «почти отпуск». Ей пришло в голову, что наверное, будет приятно прибыть когда-нибудь в больницу в качестве пациентки — но не слишком больной пациентки — в такой вот машине, и в шляпке из Парижа, и произнести, с некоторым равнодушием, но без тени упрека:
«Я бы предпочла занять ту самую палату, на которую мы жертвовали деньги — палату имени Фредерика Уинслоу. Мой личный врач уже вылетел из Нью-Йорка, поскольку я слышала, что методы лечения вне столицы, как бы это сказать… ну, несколько устарели. Разумеется, в это старое “гнездышко” я приехала лишь ради памяти о старых добрых временах».
Прозвучало это не совсем верно, потому что она знала, что другой такой больницы в мире нет с тех самых пор, как был заложен её прочный фундамент — человеческий фундамент, не кирпичный. И в цепочке её грёз стал постепенно проявляться новый образ, и она оборвала эту цепочку. Она была весьма практичной, эта девушка. Она предпочитала действовать, а не раздумывать или говорить.
Вот почему ей понравилось, что в тот вечер у Уинслоу было так мало эмоций. Миссис Уинслоу не стала жать ей руку, чтобы выразить свое удовлетворение от того, что Беде каким-то образом удалось принять правильное решение; наоборот — её приняли так, словно она уже не раз гостила в этом доме.
У Беды был небольшой опыт работы сиделкой на дому, и в таком доме ей до сих пор доводилось бывать лишь однажды: там с ней обращались, как с богиней, пока пациент был плох, а когда пошёл на поправку, она превратилась в дорогую прислугу. Таковы были правила игры, и она это знала; но здесь, во всяком случае, всё было совсем не так. Мистер Уинслоу пошутил насчет происшествия на черепашьих бегах.
— Скажите мне честно: вы этого доктора выбрали, или просто прыгнули в толпу докторов наудачу?
Он, кажется, хорошо знал одного или двух знаменитых врачей и относился к ним с большим уважением. Беда, переводя взгляд с отца на сына, не могла не думать о том, как было бы здорово, если бы Фред был похож на отца; но время шло, и ей стало казаться, что это не имеет такого уж большого значения.
Просторные комнаты слились в симфонию из тысячи нот, которых она никогда не слышала и не понимала; никакое радио никогда не доносило этих нот в маленькие деревушки Виргинии: от сверкнувшего на миг «Флорентийца» и до ковра, который ткали в черкесской семье, целую жизнь сплетая основу и уток; от фарфора из Цзиндэчжэнь, покинувшего завод пятнадцать столетий назад, и до новейшего магнитного стержня, на котором мистер Уинслоу играл, как на скрипке, просто водя рядом тонкой палочкой.
Все эти детали были одинаково непонятны для Беды, но она быстро училась и в целом все поняла. Поздним вечером, словно по команде миссис Уинслоу, разразилась сильная летняя гроза, яркие молнии и гром заполнили долину, и хозяева настояли, чтобы Беда осталась у них ночевать. Спальня, и чужая пижама, и ванная — всё слилось в одно ослепительное пятно, как и сады, и пруды, и лошадиные стойла, и ручьи с форелью на следующее утро.
Ей было жутко; не было терпкости, не было «боевой готовности» — ей просто хотелось кое о чем забыть, и она позволила опуститься туману, и он становился всё гуще и гуще.
Через сорок восемь часов было решено, что они с Фредом поженятся через неделю, раз уж Беда так настаивала на самой скромной свадьбе.
VI
Как правило, Беда считала всех привлекательных людей одинаково привлекательными — так считают те, кто любит свободу. Вот, к примеру, Фред: выглядит, как атлет с обложки журнала — он и в самом деле играл в университетской бейсбольной команде — со свежим, мальчишеским, несколько задумчивым и привлекательным лицом. Через несколько дней после принятия решения она сидела напротив него за завтраком в доме его родителей, и он казался ей ничуть не менее желанным, чем все остальные, и даже немного более — поскольку его судьба отныне отождествлялась с её собственной.
Мистер Уинслоу говорил с дворецким о черепашьем супе, и это повлекло за собой очередное обсуждение черепашьих гонок — тема, по всей видимости, отказывалась умирать своей смертью.
Кажется, особенно она беспокоила Фреда; когда они остались наедине, он сказал:
— Я должен был там быть, чтобы тебя поймать! Может, когда-нибудь мне удастся спасти тебе жизнь, и тогда ты полюбишь меня по-настоящему?
— Разве можно влюбиться только потому, что тебе спасли жизнь?
— Ты так считаешь? — он повернулся к дворецкому. — Филипс, принесите бутылку пива!
— Что? — с возмущением воскликнула Беда. — Пиво на завтрак?
— А почему нет? Мой дед всегда начинал день с глотка спиртного, но больше за целый день — ни капли!
— Но причем тут твой дед? Мы говорим о тебе! — сказала Беда. — Ты не должен так себя вести!
— Хорошо, не буду, раз ты против.
Но она покачала головой, показывая, что дело не в этом.
— Да нет же! Я не собираюсь тебя учить, ты ведь не в школе. Давай договоримся: подобные вещи — на твое усмотрение.
— Беда, не волнуйся. Я никогда больше не буду пить!
Она решила ему поверить, но когда позже в тот же день они отправились в город, она никак не могла отделаться от подозрения, что он успел ещё немного выпить. Открыв дверь автомобиля, чтобы помочь ей сесть, он совсем забыл про её лодыжку, и Беда даже вскрикнула: «Ах, больно! Поосторожней!»
А затем он прямо-таки рассыпался в извинениях.
— А почему ты не пойдешь к врачу?— спросил он.
— Я хотела, если само не пройдет, — и она рассказала ему приглаженную версию истории о своей ссоре с заведующей сестринским отделением и о своем увольнении из больницы, а потом заявила: — Но лечиться я буду точно не в Луке!
Тем не менее, сегодня она ехала именно туда — ненадолго, чтобы забрать остаток причитающегося ей жалованья и личные вещи из шкафчика.
— Только не слишком долго, — беспокойно сказал Фред, когда она вышла из машины. — Нам ещё надо успеть к маме на чай.
— У нас ещё несколько часов!
— Может, мне с тобой пойти?
— Нет-нет, я сама!
— Ладно. Только к тому доктору даже не вздумай заходить!
Она заметила, что он сказал это не совсем в штуку, и это ей не понравилось.
— Если что, это была твоя идея! — ответила она.
Хотя и недели не прошло, а она чувствовала себя так, будто не бывала в больнице вот уже несколько лет; проходя по территории, она даже удивилась, что все тут было, как всегда. На корте интерны играли в теннис, а с солнечной террасы за ними наблюдали выздоравливающие; пациенты психиатрического отделения пытались играть в баскетбол у себя во дворе, а рядом с педиатрией какая-то мамаша играла с ребенком. Трава на больничной территории слегка увяла от жаркого солнца, исчезла её ранняя зеленая свежесть.
В сестринской за столом сидела одна-единственная медсестра.
— Беда! Ты что, увольняешься?
— Боюсь, что да!
— Но зачем? Нашла другое место?
— Пока не уверена.
— А я думала, ты просто решила отлежаться, пока лодыжка не пройдет…
Беда собрала вещи и зашла в бухгалтерию за деньгами. Затем вышла на улицу, пройдя мимо статуи, в последний раз простершей над ней свои руки; лишь дойдя до ворот, она почувствовала, что на щеках у неё слёзы. Беда была здесь счастлива; сюда она вложила так много своих сил, так много своей юности…
Она не сожалела ни о чем, что произошло с ней здесь, в этом квадрате скорбей и их утоления — жалела лишь о том, что ей пришлось его покинуть. И здешний шум будет продолжаться вечно, даже когда утихнет звук её легких шагов — будут меняться медсёстры, интерны, доктора, только и всего; человеческая плоть так и останется хрупкой, а коллективный разум множества поколений людей всегда будет с этим бороться.
Она дошла до машины, но Фреда там не было. Решив, что он пошёл в лавочку на перекрестке, она его немного подождала, а затем решила за ним сходить. Но его не оказалось и там, и в маленьком баре по соседству; повинуясь порыву, она описала его, и ей сказали, что он только что отсюда вышёл. Беда знала официантку в лицо и спросила у неё прямо:
— Он пил?
— Да, очень быстро выпил три рюмки.
Беда вернулась к машине. Спустя еще пять минут ожидания, с возрастающим пониманием, ей стало ясно: он пошёл искать её в больницу. Пробудилась его болезненная ревность, и, более чем вероятно, он отправился в кабинет доктора Уилока! Отбросив боль в лодыжке в мир несущественных вещей, она вновь отправилась к воротам, куда, как она думала, ей уже никогда не доведется больше войти.
В приемной ортопедического отделения она выяснила, что человек, подходящий под описание Фреда, спрашивал доктора Уилока; услышав в ответ, что доктор занят, он заявил, что он — врач и подождет у операционной. Беда в панике поспешила к лифту; наверх она прибыла с опозданием всего на мгновение.
Остановившись отдышаться у тамбура операционной, она увидела, как Фред яростно спорит с санитаром, который удерживает его за руку, а на них с возмущением и удивлением смотрит какая-то медсестра. Беда стояла и смотрела, затаив дыхание; в этот момент распахнулась дверь операционной, и в тамбур прямиком к Фреду вышел врач, на ходу снимая с лица маску.
— Так! Я доктор Уилок. Я не знаю, что вам от меня нужно, но не смейте больше врываться в операционную, либо у вас будут крупные неприятности. Итак, что у вас ко мне за дело?
Она пошла к ним, и тут заметила, что мышцы на руке Фреда напряглись, и увидела, как санитар пытается его удержать; она оказалась как раз между мужчинами, когда Фред вырвался и толкнул её, отбросив прямо на доктора Уилока, который её поймал — во второй раз в жизни. Заметив её, Фред замер на месте, тяжело дыша, и на мгновение показалось, что вот-вот что-то случится, но вдруг возникла помеха…
Дверь операционной снова открылась и из неё вышла медсестра, за которой вторая медсестра выкатила передвижной стол на колесиках, на котором лежала закутанная в белое фигура. На пару минут в помещении воцарилась тишина — слышался только слабый шорох резиновых колес; смолкло даже судорожное дыхание Фреда, а Беда медленно и беззвучно нагнулась вперед, отделившись от доктора Уилока, и восстановила равновесие.
Передвижной стол на колесиках исчез за дальней дверью, все тут же расслабились, словно это был сигнал, и тишина окончилась.
— Прошу прощения! — глухим голосом произнёс Фред.
Доктор Уилок взглянул на Беду, затем на Фреда, затем снова на Беду.
— Да что тут такое происходит, мисс Маккларг? Слушайте, я ведь вас уже три дня ищу. Вы с этим парнем знакомы?
— Да. Он выпил. — Она с отчаянием повернулась к Фреду. — Будь добр, иди отсюда. Подожди меня в машине.
— Извините, — повторил Фред.
И совершенно протрезвев, словно пару минут назад это не он вёл себя, как одержимый, Фред вслед за санитаром пошёл к дверям.
Доктор Уилок посмотрел ему вслед; затем медленно покачал головой, изумленный и возмущенный.
— Что за идиот! — пробормотал он. — Идите сюда, в смотровую. Сейчас все уберут и простерилизуют, а мы с вами пока поговорим. Где вы были? Кто этот человек? Как ваша лодыжка?
Беда не могла отвечать на все вопросы сразу. Как можно было объяснить, что из всего этого происшествия, из всего вообще, что с ней было, ярче всего для неё был тот миг, когда она коснулась головой его белого халата?
— Уволена?! — говорил он. — Ничего подобного, никто вас не увольнял! Почему вы не пришли сразу ко мне? Я приехал на два дня раньше, чем рассчитывал, я никак не мог отделаться от мыслей об этой вашей дурацкой лодыжке, вот тогда я и узнал, что произошло. Теперь все в полном порядке. Простите, что эта женщина вас побеспокоила!
— Вы что, всё уладили? — не веря, спросила она.
— Само собой, уладил! Я сказал, что если уволят вас, то пусть увольняют и меня. Миссис Джонстон попросту утратила чувство меры; за неделю к Компсону обратилось еще двое других докторов, с которыми она тоже поцапалась. Она решила, что её поставили управлять всей больницей. Единственной трудностью оказалось вас отыскать. Где же вы были?
— Ездила за город.
В операционной закончили уборку. Он крикнул одной из сестёр, чтобы подождали.
— Дайте-ка я осмотрю лодыжку, — сказал он. — Доктор Доновский сказал, что вы так и не явились?
— Ну, после того как меня уволили…
— Забудьте об этом! Вас не уволили. Садитесь вот сюда, дайте мне вас осмотреть. Так, хорошо… Осторожнее, не торопитесь… И откуда у вас, интересно, такие поклонники — и вас чуть не поколотил, и в операционную зачем-то вломился? Кто это вообще такой?
— Ах, да так… никто, — сказала Беда. — Просто мальчишка сумасшедший… Разве угадаешь, что у них на уме?
Он помог ей взобраться на стол, медсестра сняла с неё чулок.
— Гм… — буркнул через минуту доктор Уилок. — Что ж, юная леди, вы поступили весьма неблагоразумно по отношению к собственной лодыжке. Я сделаю вам рентген и буду ничуть не удивлен, если в итоге нам придется вырезать сустав и заменить его протезом.
— Ах, только не прямо сейчас! — быстро проговорила она.
— Прямо сейчас мы сделаем рентген. А затем вы снова сюда придете, вечером. Откладывать больше нельзя. Возможно, потребуется просто наложить гипс.
— Хорошо. Тогда отложим до вечера. У меня есть одно срочное дело.
— Вам нельзя сейчас много ходить!
— Я много и не собираюсь. Разве это имеет значение, раз вы меня все равно вылечите?
Медсестра ушла в другой угол операционной, чтобы выбросить старый пластырь.
— Для меня имеет, — сказал он. — И гораздо большее, чем я вам мог бы сейчас сказать.
И она увидела в его глазах то же самое выражение, которое заметила в глазах девушки, что увезла его из больницы на той неделе; и сразу поняла, что видела тогда лишь его затылок и не могла знать, смотрел ли и он на ту девушку так, как она на него? Как в тот самый день, когда она тоже видела один только затылок и упала к нему в объятия.
— Давайте сделаем рентген, — торопливо сказал он.
VII
Фред сидел в машине, согнувшись вперед и упираясь в руль. На его по-детски трогательном лице было написано раскаяние и отрезвление.
— Я думал, что ты уже не придешь, — робко сказал он.
— Где мы должны встретиться с твоей мамой?
— В «Кольман-гарденс». — И когда они отъехали: — Беда, я не могу тебе передать, как я презираю себя за то, что натворил! Ты ушла, тебя так долго не было… Я просто перестал соображать, что я делаю!
— Прошу тебя, ничего не говори, Фред.
— Хорошо, как скажешь. Но если я могу хоть чем-нибудь загладить свою вину…
Они подъехали к ресторану; миссис Уинслоу уже была там. Окинув их взглядом, она догадалась: что-то случилось. Когда они уселись в тени тополей, ей несколько раз удалось встретиться взглядом с Бедой; она её понимала, потому что она ей нравилась, и с каждым взглядом в её собственных глазах было всё более глубокое понимание. Беда заговорила первой.
— Миссис Уинслоу, вы были ко мне ужасно добры, — сказала она. — И мне будет непросто вам это сказать, но: я не хочу бросать свою работу в больнице прямо сейчас.
— Что ж… — миссис Уинслоу бросила резкий взгляд на сына; оправдались все её дурные предчувствия. — Значит, вы решили все на некоторое время отложить?
— Нет, — ответила Беда. — Я ухожу, совсем.
Все произошло так быстро, что миссис Уинслоу тут же сдалась. Она любила сына, но сердце ей подсказывало, что эта девушка стоит десятка таких, как он, и купить им её не удастся, сколько бы ни было у них денег. Ещё миг материнский инстинкт боролся с чувством справедливости, а затем она покорилась неизбежному.
— Вы, видимо, не можете жить без вашей больницы? — спокойно произнесла она.
— Думаю, это так, — ответила Беда.
Она не осмеливалась взглянуть на Фреда; ей не хотелось видеть его мольбу, такую детскую и такую фальшивую.
— Мне сегодня сделали рентген, и возможно, сегодня вечером придется делать операцию, — сказала она. — Я слишком все запустила.
— Ах, как нехорошо! Этого я и боялась. Вам, наверное, придется какое-то время лежать, не вставая? Скажите, а что вам нравится в этом саду больше всего?
Беда встала.
— Я отвезу тебя обратно в больницу, — потерянно сказал Фред.
— Нет, пожалуйста! Лучше не надо. Я доберусь сама, — она с усилием улыбнулась, — мне надо приготовиться к испытанию.
Выйдя на улицу, Беда стала ждать такси. Она была из тех, кто никогда не оглядывается назад, а семья Уинслоу уже осталась для неё в прошлом. Она думала, как было бы хорошо, если бы снимок оказался плохим — таким плохим, чтобы доктору Уилоку пришлось делать ей операцию, и тогда она какое-то время будет видеться с ним каждый день.
Возможно, именно поэтому она поскользнулась и едва не упала, усаживаясь в такси — и очень обрадовалась, когда ногу пронзила боль, и подумала — а вдруг?
— Куда прикажете?
— В больницу Луки Невнемлющего!
И когда Беда произнесла эти знакомые слова, в ней вновь расцвело всё то, что делало её такой особенной и такой любимой — символом чего-то большего, чем она сама. Вновь расцвела сама сущность Беды, щедрая и греющая, как цветок у одра болезни.
Примечания
Рассказ «Беда» был написан Фицджеральдом в июне 1936 года в Балтиморе и опубликован в журнале «Сатердей Ивнинг Пост» 6 марта 1937 г. Этот рассказ знаменует окончание «журнальной» карьеры писателя, поскольку больше рассказов Фицджеральда «Сатердей Ивнинг Пост» не публиковал; все новые вещи Фицджеральда в дальнейшем появлялись уже в других, гораздо менее популярных, изданиях.
Этим рассказом Фицджеральд попытался опять запустить серию со «сквозными» героями. Это второй текст в серии; первый текст («Циклон над тихою землею») редакторы журнала отклонили.
Хотя «Беда» была принята к публикации, по поводу продолжени редактор Аделаида Нийл написала литературному агенту Фицджеральда, Гарольду Оберу, следующее: «Честно говоря, я считаю, что рассказ вышел бы гораздо лучше, если бы концовка была не такой размытой. Мы не раз замечали: когда писатель задумывает серию, то приберегает материал, который можно было бы использовать в этом рассказе, для следующего. Так что если мистер Фицджеральд будет вас спрашивать, посоветуйте ему придумать какую-нибудь другую героиню».
Оригинальный текст: “Trouble”, by F. Scott Fitzgerald.