Ф. Скотт Фицджеральд
Что осталось в сердце
Поезд неторопливо вкатился в покрытый пылью веков французский городок, напоминавший запущенный сад. Пол железнодорожного вагона дрогнул и сместился, когда включились тормоза, и неподвижные человеческие фигуры за окном внезапно пришли в движение и побежали рядом с поездом. Как только скорости бежавших по платформе носильщиков и поезда сравнялись, стало казаться, что пассажиры слились с окружающим сельским пейзажем.
Она ждала его восемь месяцев — долгий срок, и в первый миг они стеснялись друг друга. У неё были прекрасные волосы: нежные, блестящие, особенные волосы; они не были уложены по-модному, как носили тогда все блондинки, а были просто распущены, словно для кого-то избранного, когда бы и где бы он ни встретился. В этом не было никакой претензии; лицо её было слегка асимметричным, из-за чего с первого взгляда его никак нельзя было назвать привлекательным и хорошеньким. Но к своим девятнадцати годам она успела побывать идеалом красоты для двух или трех мужчин: Тьюди была красивой для тех, для кого хотела быть красивой.
Они уселись в старомодный двухместный экипаж из тех, что ещё сохранились кое-где на юге Франции; лошадь пошла шагом по булыжной мостовой, а мужчина повернулся к сидящей рядом девушке и спросил:
— Так ты всё ещё хочешь за меня выйти?
— Да, Том!
— Ну, слава богу!
Их руки сплелись. И хотя дорога шла в гору и экипаж двигался так медленно, что его едва не обгоняли пешеходы, скорость всех устраивала. Всё, что угодно, было в порядке вещей под спокойным солнцем Прованса.
— Я, кажется, целую вечность ждала, пока ты приедешь! — прошептала Тьюди. — Да, целую вечность! Занятия в университете закончатся на следующей неделе. Вот и конец моему образованию!
— Ты окончишь только первый курс.
— Да, только первый. Но даже это лучше, чем какой-нибудь пансион благородных девиц — не говоря уже о том, что эту возможность подарил мне ты!
— Да, ты должна соответствовать моему стандарту, — беспечно сказал он. — Ты теперь образованная, чувствуешь?
— Ещё как! Ты, наверное, считаешь, что в этих французских университетах программа так себе? Но… — Она вдруг замолчала. — Смотри, Том! Там ведь прямо вылитый ты! Вон тот французский офицер, который выходит из табачной лавки на другой стороне — прямо твой двойник!
Том бросил взгляд на тихую улочку, посмотрел на человека и согласился:
— Да, похож; лет десять назад я выглядел точно так же. Надо бы с ним познакомиться, раз он здесь живет.
— Я с ним знакома, он тут в увольнении уже неделю. Офицер морской авиации из Тулона. И познакомилась я с ним только потому, что он так похож на тебя!
У мужчины, как и у Тома, были русые волосы; на красивом лице трепетали ресницы, а над высокими скулами словно пылал огонь в камине. Том о неприятном размышлять не любил, но теперь с любопытством уставился на морского офицера — тот как раз узнал Тьюди и помахал ей рукой; Том задумчиво произнёс:
— Так вот каким ты был, мистер Хук…
Минуту спустя экипаж, грохоча, въехал под свод тополиных крон; здесь под скромной крышей дремал отель «Де-Терм», спокойный, как и две тысячи лет назад, когда здесь еще стояли римские термы.
— Разумеется, до приезда мамы ты будешь жить в пансионе, — сказал он.
— Да, придется, Том! Я ведь пока студентка. И ещё вдова — смешно, правда?
Экипаж подъехал к дверям. Консьерж поклонился.
— Мама приедет через десять дней, потом мы поженимся, а затем — на Сицилию!
Она сжала его руку.
— Встретимся через полчаса в пансионе «Дюваль», — сказала она. — Я буду ждать тебя в саду перед входом.
— Конечно. Я только быстренько ванну приму, — сказал он.
Экипаж тронулся дальше уже без него, и Тьюди забилась в уголок. Ей не хотелось ни о чем думать, но в голове неотвязно крутилось:
«Эх, пропащая я душа! Совсем не чувствую того, что должна бы чувствовать… Ах, приехал бы он неделей раньше…»
Они знали друг друга много лет, ещё до этой встречи во Франции. Точнее, Том знал её родителей, а её всегда считал маленькой девочкой — пока год назад не увидел её в Рехобот-Бич. Затем однажды утром по отелю прошёл слух о трагедии: муж приехавшей неделю назад новобрачной утонул. Том сразу поспешил на помощь: ситуация сложилась так, что она осталась без цента в кармане и ей не к кому было обратиться. Он влюбился в неё и в её беззащитность, а через несколько месяцев убедил принять от него в долг деньги и уехать на год за границу учиться, чтобы отделить её от её прошлого. Он не ставил никаких условий; об этом, разумеется, не было и речи. Но он знал, что она, насколько позволяло её горе, не осталась к нему равнодушной, и их письма становились всё нежней и нежней, а через несколько месяцев он написал, что хочет на ней жениться.
В ответ она написала ему пылкое письмо — и вот он за ней приехал. Вечером она сидела напротив него на улице Прованс за ресторанным столиком. Иногда при слабом ветре из-за листвы выглядывали электрические фонари, и тогда её голова казалась ему бело-золотым шаром.
— Ах, ты такой хороший! — сказала она. — Я и вправду очень много тут узнала, и мне здесь понравилось.
— Вот поэтому мне и захотелось пожениться именно здесь — я часто думал о том, как ты тут, в этом старинном городе, живешь; восемь месяцев сюда стремилось моё сердце.
— А я представляла себе, как ты тут жил, когда был маленьким, и как тебе здесь было хорошо, раз ты меня сюда отправил.
— Ты и правда думала обо мне, как писала в письмах?
— Каждый день! — тут же ответила она. — Каждое письмо было правдой. Мне иногда так хотелось поскорее тебе написать, что я прямо бежала домой!
Приехал бы он неделей раньше!
Том продолжал:
— А ты хочешь на Сицилию? У меня отпуск на два месяца, и если ты хотела бы съездить ещё куда-нибудь…
— Нет, Сицилия — вполне нормально… То есть, Сицилия — это великолепно!
В маленькое кафе вошли четверо — двое были морские офицеры, и с ними ещё девушка. Среди сотен огоньков и темных пятен теней от листвы вдруг показалось знакомое лицо — один из вошедших был лейтенант, и это был тот самый Рикар, которого днём показала Тьюди. Вошедшие устроились за столиком напротив, со смехом выбрав себе места.
— Пойдём, — вдруг сказала Тьюди. — Поехали к университету!
— Но ведь это, кажется, мой двойник? Интересно было бы с ним познакомиться.
— Ах, но он ведь… такой молодой. Он здесь в увольнении и скоро, наверное, уедет — наверняка ему хочется поболтать с его друзьями. Давай уйдем!
Он послушно попросил чек, но они не успели уйти. Рикар встал из-за столика, а с ним ещё двое.
— …’сье Круарье!
— …’сье Сильв!
—… ’суар!
—… ’шанте.
— Да ведь мы с вами на одно лицо! — сказал Том Рикару.
Рикар вежливо улыбнулся.
— Простите? Ах, да! Что-то есть, самая малость! — и несколько надменно заключил: — Я вообще похож на англичанина, поскольку моя бабка была родом из Шотландии.
— Вы хорошо говорите по-английски.
— Я много общаюсь с англичанами и американцами. — Его взгляд на миг остановился на Тьюди. — Вы хорошо говорите по-французски; хотелось бы мне так же хорошо говорить по-английски! Скажите, пожалуйста, — пристально посмотрел он на Тома, — а вы знаете трюки?
— Трюки? — с удивлением переспросил Том.
— Всё американцы знают трюки, а я в этом отношении — совсем как американец! Мы весь вечер, пока сюда не пришли, показывали друг другу трюки. Знаете трюк с вилкой? Нужно вот так её ударить, — он продемонстрировал в воздухе, как именно, — и она упадет прямо в стакан.
— Я видел. Но сам не умею.
— Да и у меня не получается, хотя иногда выходит… Гарсон, принесите вилку! А ещё есть трюки со спичками, весьма интересные. Эти трюки заставляют мыслить!
Том вдруг вспомнил: несмотря на то, что он сам такими штуками не увлекался, у него было нечто подобное, купленное в подарок племяннику, но так и не подаренное. Вещь была в отеле, в чемодане, и было ясно, что Рикар эту штуку оценит очень высоко. Обрадовавшись, он смотрел, как французы с присущей им концентрацией и радостным стремлением делать простое сложным, увлеченно склонились к вилкам, спичкам и платкам. Ему нравилось за ними наблюдать; с ними он чувствовал себя моложе; он смеялся в унисон смеху Тьюди — как же хорошо было сидеть рядом с ней, ощущая приятный бальзам прованской ночи и глядя, как французы весь вечер занимаются чепухой…
Человеком он был чутким, но его так поглотили его мечты о Тьюди, что лишь через два дня до него дошло, что что-то не так. Они позвали несколько подружек из университета и лейтенанта Рикара пообедать вместе всё в том же маленьком кафе. Том извлек из чемодана свою штуку: это было всем известное приспособление из двух резиновых груш, соединенных между собой тонкой трубкой в пару ярдов длиной.
Одну из груш уложили под скатертью рядом с тарелкой Рикара; путем нажатия на вторую грушу, которая находилась на другом конце стола, Том теперь мог заставить тарелку француза внезапно приподниматься и опускаться, трястись, биться о стол, наклоняться и вообще вести себя сверхъестественным образом. Том вряд ли счел бы эту шутку вершиной человеческого остроумия, но Рикар сам напросился, и успех этого розыгрыша был предрешен.
— Даже не знаю, что сегодня творится с моей вилкой? — горестно произнёс Рикар. — Вы, американцы, наверное, сочтете меня каким-то дикарем. Ну, вот! Опять! Может, у меня руки трясутся? — Он с тревогой посмотрел на руки. — Да нет… И все же вот оно, пятно! Видно, мне сегодня суждено все проливать. В жизни есть необъяснимые вещи, и вот — одна из них…
Он вздрогнул, когда нож у него на тарелке сочувственно звякнул.
— Боже мой! — он опять попытался объяснить происходящее с помощью логики, но был явно встревожен и не сводил настороженного взгляда с тарелки. — Это потому, что я уже десять дней не летал, — решительно сказал он. — Видите ли, я привык к воздушным потокам, внезапным перестроениям, а когда этого нет, я, видимо…
Ночь была теплой, но на его юном лбу сразу выступила чересчур обильная испарина, и безветренный воздух прорезал очень чистый и пронзительный голос Тьюди.
— Том, прекрати! Прекрати сейчас же!
Том посмотрел на неё и изумился не меньше Рикара. Опасаясь заразительного смеха, он избегал смотреть ей в глаза, но сейчас заметил, что ей совсем не было весело — у неё на лице читалось только глубокое сочувствие.
Его мир на мгновение пошатнулся, словно тарелка, а затем всё вновь выровнялось; он рассказал Рикару о механизме розыгрыша и в качестве искупления подарил ему свою штуковину. Рикар, желая на ком-нибудь отыграться, немедленно попробовал аппарат в действии и пригласил владельца ресторана сесть на грушу, но перед взором Тома некоторое время маячило лишь выражение лица Тьюди, когда она закричала. Что могло означать это сочувствие другому мужчине? Возможно, то была простая отзывчивость, или так проявился её сильный материнский инстинкт — и впоследствии, когда она станет также сопереживать своим детям, он будет только рад. Ах, она была прекрасным человеком, но что-то в нём восстало против резкости и спонтанности её окрика… В экипаже по дороге домой он спросил:
— А тебе, часом, этот французский мальчишка не нравится? Если да, то я всё пойму. Мы долго были в разлуке, и если ты передумала….
Она взяла его лицо в свои руки и заглянула ему в глаза.
— Как ты можешь мне такое говорить?
— Ну, я подумал, что, может быть, тобой двигала лишь благодарность…
— Благодарность тут ни при чем! Ты — лучший из всех, кого я знаю!
— Но важно другое — привлекаю ли я тебя?
— Конечно, да! Когда ты рядом, все остальные для меня не существуют. Вот почему я не хочу никого видеть. Ах, Том, как было бы хорошо, если бы твоя мама приехала поскорее; мы бы тогда поженились и отсюда уехали…
Когда он её обнял, она всхлипнула, и его словно ножом резануло. Но шли минуты, а она всё так же полулежала у него в объятиях в полумраке экипажа; он так сильно её любил и ощущал её близость, что просто не мог поверить, что что-то и в самом деле не так.
У Тьюди начались экзамены.
— Не то чтобы это было важно, потому что я, разумеется, не собираюсь учиться дальше. Но ты ведь ради этого меня сюда отправил? Я теперь «готова»! Дорогой, по мне заметно, что я готова?
Он бросил на неё оценивающий взгляд.
— Твоего французского теперь достаточно, чтобы впутаться в какие-нибудь неприятности, — сказал он. — Ты, может, стала чуть милее, но лишь самую малость — вряд ли тебя можно было сделать ещё лучше.
— Ах, но я ведь не только французский выучила. Представляешь, еще и сиамский! На лекции пришлось сидеть рядом с симпатичным маленьким сиамцем, и он отчаянно пытался ко мне подкатить. Я выучила по-сиамски: «Нет, сегодня ночью я не стану вылезать из окна пансиона». Хочешь, я и тебя научу?
Утро было солнечное — он зашёл к ней в восемь, чтобы проводить до университета. И они пошли, взявшись за руки.
— Что будешь делать, пока меня будут экзаменовать? — спросила она.
— Хочу купить машину…
— Наша машина! Поскорей бы её увидеть!
— Она небольшая, но забавная; будет возить нас по всей Италии…
— А потом, когда купишь машину?
— Ну, я её проверю, затем около полудня остановлюсь у кафе, выпью стакан пива и, может быть, встречу Рикара или одну из твоих французских подружек…
— А о чём вы с Рикаром разговариваете? — спросила она.
— Ах, да у нас всё розыгрыши. Мы не разговариваем — по крайней мере, это совсем не похоже на обычные разговоры.
Она задумалась.
— Не понимаю, почему тебе нравится разговаривать с Рикаром? — наконец, произнесла она.
— Он симпатичный, и у него интересный характер — он очень запальчивый и горячий…
— Я знаю, — вдруг сказала она. — Он однажды заявил, что готов оставить службу, если я улечу в ним в Китай на войну!
Когда она это сказала, им пришлось остановиться — их поглотила толпа студентов, спешивших на занятия. Она к ним присоединилась, словно не сказала ничего особенного:
— До свидания, дорогой! Я буду ждать тебя здесь на углу в час дня.
Он задумчиво отправился в гараж. Она сказала ему о многом. Он не предлагал ей лететь в Китай; он предложил ей тихий медовый месяц на Сицилии. Он сулил ей безопасность, а не приключения.
«Ну, ревновать к нему просто смешно, — подумал он. — Что-то я постарел раньше времени».
Поэтому в неделю, оставшуюся до приезда матери, он организовывал пикники, купания и поездки в Арль и Ним для университетских подруг Тьюди; они танцевали, пели и веселились в небольших открытых ресторанчиках и бистро по всему Провансу, и все вели себя так по-летнему невинно, лениво и расточительно, что Том, которому хотелось видеть одну лишь Тьюди, почти смог убедить себя, что ему весело…
…ровно до того момента, когда ночью на ступеньках пансиона, где жила Тьюди, он не нарушил тишину и не сказал ей, что это не так.
— Возможно, тебе надо ещё подумать, — сказал он.
— Подумать о чем, Том?
— Действительно ли ты любишь меня так, что хочешь за меня замуж?
Она с тревогой воскликнула:
— Том! Конечно, да!
— Я не уверен. Мне нравится смотреть, как ты веселишься, но я не из тех, кто любит играть на сцене сам — я, если хочешь знать, «массовка».
— Но ты не массовка! Я стараюсь, чтобы тебе было хорошо, Том! Я думала, тебе нравится видеть вокруг молодежь, чувствовать себя по-провански, плясать карманьолу и все в таком духе.
— Но сдается мне, что пляшет-то с тобой один лишь Рикар! Вот разве обязательно было его сегодня целовать?
— Но ты ведь там был, ты все видел! Никто не скрывался. Все было на глазах у множества людей.
— Мне это не понравилось.
— Прости, если обидела, Том! Мы же играли. Иногда от мужчин не отвертеться, а потом чувствуешь себя такой дурой! Мы ведь в Провансе, это был волшебный вечер — а через три-четыре дня я его больше никогда и не увижу.
Он медленно покачал головой.
— Нет, теперь все по-другому. Не думаю, что мы с ним ещё когда-нибудь увидимся.
— Что?
В её голосе послышалась тревога — или облегчение?
— Ах, ну и ладно, Том… Вот и хорошо. Тебе лучше знать!
— Значит, договорились?
— Ты совершенно прав, — повторила она спустя какое-то время. — Но мне кажется, что можно с ним увидеться ещё разок перед тем, как он уедет.
— Я увижусь с ним завтра, — почти грубо сказал он. — Ты не ребенок, да и он тоже. И ты не дебютантка, которой нужно охладить пыл несчастного ухажера.
— Может, нам с тобой уехать, пока он отсюда не уедет?
— Это будет похоже на бегство — и это не лучший вариант начала семейной жизни.
— Что ж, делай, что хочешь! — сказала она, и при свете звезд он заметил, как напряглось её лицо. — Ты же знаешь, Том, что больше всего на свете я хочу выйти за тебя замуж.
На следующий день Том столкнулся с Рикаром на улице Прованс; повинуясь обоюдному побуждению, они сели за столик ближайшего кафе.
— Мне надо с вами поговорить, — сказал Рикар.
— И я хотел с вами поговорить, — сказал Том, ожидая, что скажет собеседник.
Рикар похлопал себя по нагрудному карману.
— Вот тут у меня письмо от Тьюди, которое мне вручили утром лично в руки.
— Да?
— Вы должны понимать, Том, что вы тоже мне очень нравитесь, и мне очень жаль, что всё так вышло.
— Ну и что? — нетерпеливо спросил Том. — Если Тьюди написала, что была в вас влюблена…
Рикар вновь похлопал себя по карману.
— Она этого не говорила. Я могу показать вам письмо.
— Я не хочу его видеть.
Обстановка накалялась.
— Вы выводите Тьюди из душевного равновесия, — сказал Том. — Ваше дело — сторона!
Рикар ответил смирно, но глаза его сияли гордостью.
— Да, у меня нет денег! — сказал он.
И, как ни странно, Тому стало его жаль.
— Девушкам всегда приходится выбирать, — доброжелательно сказал он. — А вы сейчас просто путаетесь у неё под ногами.
— И это я тоже понимаю. Возможно, будет лучше, если я вернусь из отпуска пораньше? Попрошу у приятеля самолет, улечу — а если разобьюсь, так чего уж лучше…
— Что за глупости!
Они пожали друг другу руки, и Том точно повторил церемонный поклон собеседника — краткий, будто воинский салют.
Через час он забрал Тьюди из пансиона. В чернильно-синем муслиновом платье, над которым сияли её волосы, она была похожа на серебряного ангела. Как только они отъехали от здания, Том сказал:
— Я чувствую себя последней скотиной. Но ведь тебе не надо сразу двух поклонников, ты ведь не девчонка на танцах, правда?
— Да, я знаю — не говори мне больше об этом, милый. Это всё он! Я ведь не делала ничего такого, о чем не стала бы тебе рассказывать.
Рикар сказал практически то же самое. Но Тома волновало другое: а что осталось у неё в сердце?
Они поехали на юг, мимо скал, где вполне могли когда-то стоять римские дозорные башни, или там могли прятаться варвары, поджидая момент, когда в ущелье вступят римские легионы — и тогда сверху на римлян обрушатся валуны.
Том всё время думал: «И кто из нас с Рикаром римлянин, а кто — варвар?»
…Над вершиной скалы появилась жужжащая черная точка: пчела, ястреб — нет, аэроплан! Они посмотрели вверх, а затем внезапно подумали об одном и том же: не Рикар ли это отправился обратно к себе на базу, в Тулон?
— Возможно, это он, — её голос звучал сухо и незаинтересованно.
— Больше похоже на старомодный моноплан.
— О, я думаю, он умеет летать на чём угодно. Его ведь даже выбрали для какого-то тяжелого перелёта в Бразилию, хотя потом полёт отменили. Это было во всех газетах еще до твоего приезда.
Она тут же замолчала — ситуация в небе внезапно изменилась. Пролетев над ними, аэроплан стал разворачиваться назад, и через мгновение полет продолжился по медленно сужающейся спирали, центр которой, без всяких сомнений, находился впереди на дороге, в четверти мили от них.
— Что он собирается делать? — воскликнул Том. — Забросать нас цветами?
Она ничего не ответила. Прошло меньше минуты, и машина приблизилась к месту, куда стремился аэроплан. Том остановил машину.
— Если он решил так пошутить, давай-ка лучше выйдем.
— Но не может же он…
— Сама посмотри!
Аэроплан вышел из пике, лег на ровный курс и устремился прямо на них. Том схватил Тьюди за руку, пытаясь вытащить её из машины, но не рассчитал время — аэроплан с ревущим грохотом шёл прямо на них, затем набрал высоту и скрылся из глаз.
— Дурак! — крикнул Том. — Но чудесный пилот! — Её лицо было неподвижно и спокойно. — Он мог разбиться…
Том сел обратно в машину и мгновение так и сидел, глядя на Тьюди. Затем развернул автомобиль и поехал обратно по дороге, по которой они приехали.
Долгое время они ехали молча. Затем Тьюди спросила:
— И что ты собираешься делать? Отправишь меня домой, в Америку?
Простота вопроса его смутила; нельзя же было наказывать её за то, в чем она не была виновата, и всё же именно так он и хотел поступить, когда разворачивал машину.
— А что собираешься делать ты? — спросил он, заглушив мотор.
В её лице отразилась та же беспомощная покорность судьбе, которую он видел однажды десять месяцев назад, когда принёс ей новость о том, что муж не оставил ей ничего. Как и тогда, его вновь накрыло всё той же волной любви и стремления её защитить. И в тот же миг он осознал, что она не стала зрелой и взрослой, пережив свою семейную трагедию, случившуюся так быстро, что она даже не поняла, что произошло. И он сам, защитив её от последствий, только замедлил её взросление.
— Ты так и не повзрослела, — вслух произнес он. — Думаю, это моя вина.
Но это ничего не меняло; он все так же нес за неё ответственность, и в глубине души он понимал: несмотря на явно проступавшее сквозь тонкую пелену её отрицания неуместное кокетство, ничего иного он от неё и не желал. Наоборот: он ухватился за это как за причину, по которой должен был удерживать её рядом с собой.
— Ты отправишься в небольшое путешествие, — сказал он, когда они приблизились к городку. — Но не в Америку. Я хочу, чтобы ты съездила на три-четыре дня в Париж и немного прошлась по магазинам. А я тем временем съезжу в Марсель и встречу там маму.
Услышав это, Тьюди повеселела.
— Я там куплю и платье на выпускной, и приданное!
— Хорошо, но ты должна уехать сегодня же днем. Так что собирайся прямо сейчас.
Через час они вместе стояли на станции.
— Я пропущу завтрашний экзамен, — сказала она.
— Но зато у тебя будет шанс опуститься с небес на землю!
Он возненавидел эту фразу, как только она сорвалась с его губ: опуститься с небес на землю — да разве женщине может показаться заманчивой такая перспектива?
— До свидания, милый, милый Том!
Когда поезд тронулся, он побежал рядом с вагоном и бросил ей в окно сверток с парой ярких платков, которые так понравились ей в универмаге.
— Спасибо! Спасибо тебе!
Платформа была длинной, но он остановился, только добежав до конца; впереди светило солнце. Поезд унес с собой его сердце; он чувствовал, как оно стремительно несется вперед, когда тень последнего вагона отделилась от крыши перрона.
Она написала ему из Парижа, как только приехала.
Ах, Том, я так по тебе скучаю! И ещё скучаю по Провансу. (Дальше было стерто много слов.) Я скучаю по всему, что успела понемногу полюбить за этот год. Но не скучаю ни по кому, кроме тебя!
Здесь на улицах нет американцев — возможно, здесь мы сливаемся с толпой, как всегда? Они никогда не пустят нас в свою жизнь. Они совсем иначе планируют свои жизни. Но наши американские жизни такие странные, и мы никогда не можем знать, что нас ждёт впереди. Во Флориде, например, ураганы, торнадо и наводнения. С нами всё всегда случается внезапно, и мы иногда даже не знаем, что нас только что ударило?
Но мне кажется, что нам это нравится, иначе наши предки не приехали бы в Америку. Ты согласен? В дверь звонят, что-то привезли. Позже продолжу.
Позже:
Милый, привезли моё свадебное платье, я даже всплакнула и вытерла слезы самым краешком, а потом можно будет застирать. Милый, я сразу вспомнила своё другое свадебное платье, и как ты был ко мне добр, и как я тебя люблю.
Оно голубое — такое нежно-голубое. Я теперь боюсь, что у меня не получится отстирать слезы с уголка.
Позже:
Всё получилось! Оно такое красивое, я повесила его в шкаф и открыла дверцу. Сейчас восемь часов, ты знаешь, у французов это называется «час синевы», когда всё вокруг в сумерках синее, и я хочу пройтись по улице до Оперы, а потом обратно в отель.
Перед тем, как лечь спать, я буду думать о тебе, и буду говорить тебе спасибо за платье, и за чудесный год, и за новую жизнь, которую ты мне даришь.
Любящая и преданная тебе, Тьюди.
P.S. Я всё же думаю, что надо было остаться и поехать с тобой встречать твою маму в Марселе. Она…
Том перестал читать и посмотрел на подпись: «Любящая и преданная тебе». Так какая? Любящая? Или преданная? Он снова перечитал письмо, останавливаясь на каждом стертом слове, потому что стертое часто означает некую уклончивость, какую-то «заднюю» мысль. А любовное послание должно литься свободно, словно свежий поток из самого сердца, и на поверхности его не может быть ни единого сухого листочка.
На следующее утро пришло второе письмо:
Я была так рада получить твою телеграмму. Это письмо придет как раз перед тем, как ты отправишься в Марсель. Передай своей маме мой самый нежный привет, расскажи, что я по ней сильно скучаю и очень хотела бы встретиться с ней в Провансе. (Две строчки здесь были вычеркнуты, а затем переписаны.) Послезавтра я отправляюсь обратно. Ходить по магазинам очень забавно, у меня ведь раньше никогда не было столько денег на покупки — целых 225 долларов!— вот сколько я потратила, считая ещё и счет за отель, а также то, что у меня остались кое-какие деньги, так что приеду я не совсем без гроша…
Я купила два подарка. Надеюсь, ты не против? Один для твоей мамы, один для ещё одного человека, и это — ты! Только не думай, что я поскупилась и что невеста у тебя будет некрасивая! Я, честно говоря, не стала дожидаться дня свадьбы, чтобы убедиться. Я все примерила перед зеркалом уже с полдюжины раз.
Буду рада, когда все это будет позади. А ты, милый? То есть, я буду рада, когда все начнется — и ты, тоже, милый, да?
Утром после того, как она уехала, Том случайно встретил на улице Рикара. Он холодно поклонился, всё ещё злясь на него за розыгрыш с аэропланом, но Рикар выглядел так, словно не чувствовал за собой никакой вины, считая свою шутку столь же невинной, как и резиновую грушу под тарелкой, и Том решил ничего об этом не говорить, остановившись с ним поболтать в пятнистой тени под тополями.
— Так вы всё же решили не уезжать? — спросил он.
— Нет, я уеду, но не раньше, чем завтра. Как поживает мадам… то есть, Тьюди?
— Она уехала в Париж пройтись по магазинам.
Увидев, что Рикар изменился в лице, он почувствовал злобное удовлетворение.
— А где она остановилась? Я хотел бы отправить ей на прощание телеграмму.
Обойдешься, подумал Том. А вслух соврал:
— Я не знаю; в отеле, где она собиралась остановиться, не было мест.
— Когда она возвращается?
— Послезавтра утром. Я встречу её в Авиньоне на машине.
— Понятно, — Рикар на мгновение задумался. — Желаю вам много счастья! — сказал он.
Его лицо было одновременно печальным и веселым. Он был любезным и обаятельным молодым человеком, и Тому на миг стало жаль, что они не познакомились при других обстоятельствах.
На следующий день на пути в Марсель он уже думал совершенно по-другому. А вдруг вместо того, чтобы отправиться на авиабазу в Тулоне, Рикар сегодня отправится в Париж? Количество хороших отелей не безгранично, и за одно утро вполне можно отыскать тот, в котором остановилась Тьюди. А при неизбежном ощущении «последней встречи» кто знает, что может случиться?
Он так встревожился, что, приехав в Марсель, сразу позвонил по телефону на базу морской авиации в Тулоне.
— Мне нужен лейтенант Рикар, — попросил он.
— Не понимаю!
— Лейтенант Рикар!
— Это не лейтенант Рикар, вы не ошиблись номером?
— Нет. Я хочу поговорить с лейтенантом Рикаром!
— А!
— Он здесь?
— Рикар… Подождите, сейчас посмотрю в журнале приказов… Да… он здесь... По крайней мере, был здесь!
Сердце Тома перевернулось; он ждал.
— Он здесь, — ответил голос. — В столовой. Одну минуточку!
Том осторожно повесил трубку. Он тут же почувствовал, что ему стало легче: Рикару теперь было не успеть; затем он устыдился своих подозрений. Гуляя в то утро вокруг порта, где происходило множество более серьёзных дел, он опять думал о Тьюди, не прибегая к ревности. Впрочем, он знал, что любовь должна быть делом простым и добрым; но в любовь каждый вкладывает частичку самого себя, и этого изменить нельзя, и если его любовь требует обладания и ревности, то ничего с этим не поделаешь.
Перед тем, как встретить мать на пароходе, он отправил Тьюди в Париж телеграмму, требуя ответа — он желал проверить, на месте ли она? Он привез мать завтракать в отель и спросил у портье:
— Есть для меня телеграммы?
Телеграмма была. Он распечатал её дрожащими руками.
ГДЕ МНЕ БЫТЬ ТЧК УЕЗЖАЮ ШЕСТЬ ВЕЧЕРА БУДУ АВИНЬОНЕ ЗАВТРА ПЯТЬ УТРА ТЬЮДИ
Днем, проезжая по Провансу с мамой, он сказал:
— А ты смелая! Пытаться в семьдесят восемь лет объехать весь мир в одиночку…
— Да, возможно, — ответила она. — Мы с твоим отцом мечтали побывать в Китае и в Японии, но не вышло… Так что я иногда думаю, что я всё это делаю за него, словно он ещё жив.
— Вы любили друг друга, правда?
Она посмотрела на него как на глупого и любопытного ребенка.
— Конечно! — А затем спросила: — Том, тебя что-то гложет?
— Нет, ни в коем случае! Мама, ну посмотри вокруг — ты ведь даже не смотришь!
— Ну, река… Рона, кажется?
— Да, это Рона. И после того, как я устрою тебя в отель «Де-Терм», я поеду вдоль этой реки до Авиньона — там я встречаю невесту.
Но на следующее утро, проезжая через огромные ворота Авиньона в четыре утра, он испытал непонятный страх: ему показалось, что она не приедет. Он видел знаки и в пронзительной песне мотора, и в жутковатых закрытых ставнях деревенских домов, и в первых лучах рассветного солнца на сером небосклоне. Он выпил стакан пива в буфете на станции; рядом завтракали из своих корзин несколько семей итальянских эмигрантов. Затем он вышел на платформу и кивнул одному из носильщиков.
— Сейчас приедет дама, надо будет помочь с багажом.
Из рассветной синевы появился поезд. Том стоял посреди платформы, пытаясь заметить в окнах плавно останавливающегося поезда лицо, но там никого не было. Он прошёл вдоль спальных вагонов, но увидел только раздраженного проводника, вытаскивающего чей-то багаж. Том подошёл поближе посмотреть, думая, а вдруг это её багаж — может, она купила новый чемодан, и он его не узнал? Поезд вдруг тронулся. Том снова окинул взглядом платформу.
— Том!
Она приехала!
— Тьюди! Это ты!
— А ты меня не ждал?
В утреннем свете она выглядела бледной и усталой. Ему захотелось схватить её на руки и отнести в машину.
— А я и не заметил, что там был ещё один спальный вагон! — возбужденно сказал он. — Ну, слава богу, ты приехала.
— Милый, я так рада тебя видеть! Это вот — мое приданное, я тебе писала. Носильщик, поосторожней — веревка может развязаться!
— Положите багаж в машину, — сказал Том носильщику. — А мы пока сходим в буфет, выпьем кофе.
— Бьен, монсеньер!
В буфете Тьюди достала из сумки маленькие свертки.
— Это для твоей мамы. Я целое утро потратила, его выбирая, так что тебе я его ни за что не покажу!
Она вытащила ещё один сверток.
— А это тебе, но не будем его сейчас разворачивать. Ах, я ведь хотела быть экономной, но в итоге купила тебе целых два подарка! У меня и десяти франков не осталось. Хорошо, что ты меня встретил.
— Дорогая, ты так много говоришь и совсем ничего не ешь!
— Ой, я забыла!
— Что ж, тогда ешь — и пей кофе! И не торопись — сейчас только половина пятого утра.
Обратно они ехали уже среди дня, который был практически в разгаре. Крестьяне с полей глядели им вслед, привстав на одно колено, чтобы получше рассмотреть побеги молодой виноградной лозы.
— И какие у нас планы? — спросила она. — Ах, да! Жениться!
— Совершенно верно, завтра утром! Когда выходишь замуж во Франции, поверь: ты этого никогда не забудешь! Весь первый день после твоего отъезда я провел, подписывая документы. Пришлось один раз подделать твою подпись, но я сунул человеку десять франков, и он…
— Ах, Том! — тихо перебила его она. — Не говори со мной сейчас, пожалуйста! Такое чудесное утро! Я хочу его как следует почувствовать.
— Конечно, дорогая. — Он посмотрел на неё. — Тебя что-то тревожит?
— Ничего. Я просто слегка запуталась! — Она разгладила руками лицо, словно пытаясь расчесать его на прямой пробор. — Я почти уверена, что что-то забыла, но никак не могу вспомнить, что?
— Свадьба всегда сбивает с толку, — утешительным тоном сказал он. — Я по традиции должен забыть кольца или ещё что-нибудь важное. Вдумайся: жениху надо не забыть забыть кольца!
Она рассмеялась, и её настроение вроде бы улучшилось, но, глядя на неё днем в промежутках между разными приготовлениями и сбором вещей, Том заметил в ней всё то же смятение и неуверенность. Но когда на следующий день в девять утра он заехал за ней в пансион, она показалась ему такой красивой — волосы сияли, словно белое золото, спускаясь на нежно-голубое платье — и он понимал лишь одно: как сильно он её любит!
— Только не помни букет! — сказала она. — Уверен, что хочешь жениться?
— Совершенно уверен!
— И даже если… даже если я иногда вела себя довольно глупо?
— Конечно!
— И даже если…
Он кротко её поцеловал.
— Вот так! — сказал он. — Знаю, что ты была чуть-чуть влюблена в Рикара, но все прошло, и больше мы об этом никогда и не вспомним — договорились?
На мгновение показалось, что она колеблется.
— Да, Том!
И они поженились. Было очень странно выходить замуж во Франции. Потом для нескольких друзей был дан завтрак в отеле, а затем Тьюди, съехавшая накануне из пансиона, ушла наверх переодеться и упаковать остаток вещей, а Том тем временем пошёл посидеть в номер к маме. Мама должна была ехать позже; она хотела отдохнуть здесь денек-другой, а затем отправиться в Марсель, чтобы успеть на другой пароход.
— Меня беспокоит, что ты останешься тут одна, — сказал он.
— Сынок, я тут всё прекрасно знаю. Думай лучше о Тьюди: не забывай, что восемь месяцев ты давал ей волю, так что теперь, возможно, придется проявить немного твердости. Ты на двенадцать лет её старше и должен быть настолько же умнее… — Она умолкла. — Впрочем, каждый брак развивается по-своему.
Выйдя из номера матери, Том прошёл в администрацию заплатить по счетам.
— Монсеньор, вас тут спрашивали! — сказал клерк.
Пришел француз-проводник с железной дороги; у него был с собой какой-то свёрток.
— Бонжур, монсеньор! — вежливо произнёс он. — Это вы только что женились на юной даме, которая прибыла вчера на «ПЛС»?
— Да.
— Я не хотел беспокоить мадам в такое утро, но она забыла в поезде этот плащ.
— Ах, да! — сказал Том. — Она как раз его искала!
— У меня выдалось немного свободного времени после работы, вот я и решил доставить его вам лично.
— Мы вам весьма признательны! Вот вам пятьдесят… нет, сто франков!
Проводник посмотрел на предложенную Томом купюру и вздохнул.
— Я не могу столько принять. Это слишком щедро!
— Ерунда! Я ведь сегодня утром женился!
И он сунул деньги в руку проводнику.
— Вы очень добры, монсеньор. Оревуар, монсеньор! Минуточку… — Он пошарил в кармане. — Ваша щедрость меня так поразила, что я совсем забыл… Вот еще одна забытая вещь — она принадлежит мадам или её брату, который сошёл в Лионе. Я так и не смог догадаться, что это такое. Оревуар, монсеньор, и спасибо вам! Американцы — настоящие джентльмены…
Он помахал на прощание рукой и ушел вниз по лестнице.
В руках у Тома было две резиновых груши, соединенных длинной трубкой. При нажатии на одну из груш в трубку поступал воздух, и вторая груша надувалась.
Когда Том вошёл в номер Тьюди, она смотрела из окна в направлении университета.
— Хочу бросить прощальный взгляд на свой пансион благородных девиц, — сказала она. — Что случилось?
Ещё никогда в жизни ему не доводилось так быстро принимать решения.
— Вот твой плащ, — сказал он. — Его принёс проводник.
— Отлично! Плащ, конечно, старый, но…
— А вот ещё… — он показал ей то, что было у него в руках. — Кажется, это в поезде забыл твой брат?
Уголки её губ упали вниз, глаза раскрылись, а на лбу появилась сотня незнакомых морщин. В одно мгновение у неё на лице отразилась вся скорбь этого мира.
— Ну, хорошо, — через некоторое время произнесла она. — Я так и знала, что мне лучше было тебе рассказать! Я хотела утром, но… Рикар прилетел в Париж, явился на станцию как раз к отходу поезда и поехал со мной на юг. Я понятия не имела, что он приедет!
— Но ты, без сомнения, была приятно удивлена, — сухо произнёс он.
— Нет, не была! Я была в ярости! Я не знаю, откуда он узнал, что я еду на юг именно этим поездом. Вот и всё, Том — он доехал со мной до Лиона. Я хотела тебе рассказать, но ты утром был такой счастливый, и я не смогла…
Их взгляды встретились; затем она отвела глаза и стала смотреть на огромные, мягко колышущиеся, тополя.
— Я знаю, что никогда не смогу убедить тебя, что ничего такого не было, — глухо сказала она. — Думаю, мы можем развестись.
На прямые углы чемоданов, собранных и готовых к отъезду, упал солнечный луч.
— Я уже села в поезд, и тут заметила его, — сказала она. — Я ничего не могла поделать! Ах, какой ужас… Если бы он не обронил эту кошмарную штуковину, ты бы никогда ничего не узнал!
Том с минуту шагал взад и вперед по комнате.
— Я знаю, что у нас с тобой теперь всё кончено, — сказала Тьюди. — Ну, что ж… Ты ведь стал бы меня теперь всю жизнь упрекать! Так что лучше нам расстаться. Мы ведь можем всё отменить?
…И ещё умереть, подумал он. Ему ещё никогда ничего так не хотелось, как просто ей поверить. Но сейчас ему надо было не оценить то, что он услышал — правда ли это, ему всё равно не узнать — а надо было решить, готов ли он сейчас навсегда выбросить эту историю из головы, или она так и останется в их семейной жизни скелетом в шкафу? И он принял решение:
— Нет, мы не будем ничего отменять. Мы попробуем! И никто никогда не услышит ни слова упрека.
Её лицо просветлело; она встала и подошла к нему, а он её обнял и не отпускал.
— Пора ехать, — сказал он.
Через час они выехали из отеля, и у обоих тут же поднялось настроение от того, что они отправились в путешествие; небольшой автомобиль был битком набит вещами, а впереди открывались новые перспективы. Но днём, когда они почти проехали наискосок весь Прованс, оба молчали; каждый думал о своём. Он думал о том, чего ему никогда не узнать; а о чем думала она, пусть так и останется тайной, и пусть это навсегда скроется в неизмеримых и темных глубинах женского сердца.
К вечеру, доехав до моря и свернув на восток, двигаясь вдоль мерцающей огоньками Ривьеры, они перестали чувствовать себя по отдельности и вновь принялись радоваться жизни вместе. Когда яркие звезды стали отражаться в море, он сказал:
— Мы будем строить нашу любовь, а не разрушать её!
— А мне и строить ничего не надо, — пылко сказала она. — Я и так уже словно парю в облаках!
В полночь они подъехали к границе Франции и посмотрели друг другу в глаза с бесконечной надеждой; они переехали через мост и въехали в Италию — в новую, сладкую и теплую, тьму.
Оригинальный текст: Image on the Heart, by F. Scott Fitzgerald.