Френсис Скотт Фицджеральд
Предисловие (к роману «По эту сторону Рая»)
Два года назад, когда я — без всяких сомнений — был еще очень юн, у меня возникло неотвратимое желание написать книгу: живописный роман, оригинальный по форме, в котором меланхоличный, натуралистичный эгоизм чередовался бы с образами поколения, которое впоследствии поспешило на войну.
Местами книга должна была быть наивной, местами — шокирующей, и тяжелой для рядового читателя, но не без налета величественной иронии. Главный герой — бездельник, в котором угадывается гений, любивший многих женщин и рассматривавший себя во множестве зеркал… Женщины и зеркала, если быть точным, тогда доминировали и были почти на всех страницах.
Я завершил книгу на последнем рывке последнего года в университете, резко перешедшем в беспорядочную путаницу учебного военного лагеря. Эпиграммы были отшлифованы заменой однажды на вчера; заголовки глав походили на строки из стихов прерафаэлитов или на неоновые рекламы мюзиклов; сама книга представляла собой тяжелое блюдо из дюжины Макензи, Уэллсов и Робертов Хью Бенсонов, сильно приправленное великим, но недоваренным, Дорианом Греем.
Консервативный издатель, которому я отправил книгу, продержал её у себя несколько месяцев — но в конце концов вернул мне, отметив, что, поскольку герой так и не нашел себя в конце, то этот недостаток наверняка разочарует будущих читателей, а это с уверенностью позволяет предсказать книге провал.
Он посоветовал это исправить, так что несколько недель я размышлял над затруднением, каким же образом я могу заставить героя приобрести «жизненную философию», когда мои собственные представления о жизни находятся примерно в том же состоянии, что и Алисины сразу после чаепития у Безумного Шляпника?
Поразмыслив, я позаимствовал кое-что у Шопенгауэра, Хью Уолпола и даже у раннего Уэллса, увернувшись от предмета размышлений путем смелого прыжка во тьму. Я сам себя удивил непостижимой главой, в которой оставил героя наедине с напыщенными рассуждениями и гиперзначительными звездочками; оправил параграфы неосимволисткими отрывками, надерганными из моих собственных старых стихов — например, такими повергающими в трепет полустрочками:
* * * * мрачный целибат величия * * * О, Юность, королевы Анны клавикорд, симфонию Искусства время из тебя извлечет * * * усталая и жалостливая краса монотонности, нависшая как летний воздух над вратами его души * * *
Обнаружив, что всё, что мне удалось — это переместить героя из логической путаницы в путаницу нелогическую, я отправил его на войну и безжалостно унёс его на несколько тысяч футов от земли, откуда он и упал «не как мертвая птица, а как яркая жизнерадостная ласточка * * * * вниз * * * * вниз * * * *»
Книга заканчивалась четырьмя точками — там была еще пятая, но я её стёр.
Через два месяца снова пришел отказ. Тем не менее, консервативный издатель оказался таким оптимистом, что переслал рукопись более радикальному конкуренту, специализировавшемуся на выпуске современных авторов из Восточной Европы и предоставлявшему простор для свободных экспериментов в области кельтских выражений. Этот издатель не проявил даже слабого интереса.
Война окончилась, и я погрузился в духовную летаргию, в мглистых глубинах которой искал я причины провала моей книги, и постепенно мне открылся источник всех моих бед. О вещах, которые мне были интересны: ВЛИЯНИЕ НОЧИ, ПОРОЧНЫЕ ЖЕНЩИНЫ, ЛИЧНОСТЬ, СЛЕПАЯ ПРЕДАННОСТЬ, СВЕРХЕСТЕСТВЕННОЕ и ДОБРОДЕТЕЛЬНЫЕ ЖЕНЩИНЫ, я написал гораздо выше среднего.
О том же, что я действительно знал: ПОДГОТОВИТЕЛЬНЫЕ ШКОЛЫ, КОЛЛЕДЖ, ВОСТОЧНЫЕ ШТАТЫ, ПРИРОДА, НА РЕДКОСТЬ ТУПЫЕ ЛЮДИ и Я САМ, я написал гораздо ниже среднего, поскольку всё это мне уже порядком надоело.
Курс был ясен, вдохновение было наготове. Добродетельно уклоняясь от современной писательской тенденции сгущать краски, я начал другой роман. Приходит ли его герой куда-нибудь или нет, теперь решать тебе, читатель!
Для тех, кто всё еще сомневается, даю обещание, что слова страсть, лунный свет, эпоха и Бог будут употребляться много раз; слова шимми, дебютантка и мистический будут употребляться гораздо реже.
Уклоняясь от искушения посвятить книгу как одному прелату — которого, вполне возможно, после этого откопают и отлучат от церкви, так и «самому себе, с любовью и обожанием» (сильно отстраняясь), я дарю эту книгу всем тем болтливым спорщикам, которые когда-то часто появлялись в одной таверне, окна которой уже не светятся, а обшитые панелями стены уже не вибрируют в такт строчками малоизвестных стихов Чосера.
Ф. Скотт Фицджеральд,
Сен-Пол, Миннесота,
середина августа 1919.
Оригинальный текст: Preface [to This side of Paradise], by F. Scott Fitzgerald.