Ф. Скотт Фицджеральд
Маленькие гости
Чувствуя, что стареет, Джон Эндрос утешался мыслью о том, что не исчезнет бесследно – ведь у него есть ребёнок! Похоронный оркестр забвения заглушался топотом детских ножек или голоском ребёнка, лепетавшего какую-то бессмыслицу в телефонной трубке. Последнее происходило ежедневно около трех часов дня, когда жена звонила ему на работу – они жили в пригороде, – и он ожидал этого звонка с удовольствием, считая его одним из самых ярких моментов своих рабочих будней.
В физическом смысле он вовсе не был стар, но в жизни ему пришлось покарабкаться по неровным холмам – так что к тридцати восьми годам, когда из битв с болезнями и бедностью он вышел победителем, иллюзий у него оставалось в количестве гораздо менее обычного. Даже его любовь к малютке-дочери была не безграничной. Рождение дочери снизило градус романтики его отношений с женой и стало причиной, по которой они переселились в пригород, где за здоровый деревенский воздух приходилось расплачиваться бесконечными проблемами с прислугой и ежедневными утомительными поездками до работы и обратно на пригородном поезде.
Маленькую Эди он рассматривал, главным образом, в качестве осязаемого воплощения юности. Ему нравилось сажать её к себе на колени и скрупулёзно изучать очаровательную пушистую макушку, и заглядывать в небесно-голубые глаза. По завершении этого ритуала поклонения, к вящей радости Джона, дитя уносила нянька. Зивость ребёнка начинала его утомлять уже минут через десять: он обычно выходил из себя, когда при нём что-то ломалось, а в один воскресный вечер, когда ребёнок сорвал партию в бридж, запрятав куда-то пикового туза, он устроил такую сцену, что жена расплакалась.
Это выглядело нелепо, и Джону стало стыдно. Ведь никуда от этого не деться – нельзя же постоянно держать маленькую Эди в детской наверху, когда день от дня она всё больше и больше становилась, как говорила её мать, «маленьким членом нашего общества».
Ей было два с половиной года, и в этот вечер, например, её пригласили на день рождения. Эдит-старшая – мама – позвонила на работу и сообщила новость, а маленькая Эди подтвердила информацию громким воплем: «Я иду на день варенья!», прямо в ничего не подозревающее левое ухо Джона.
– Дорогой, зайдёшь к Марки, когда приедешь домой, ладно? – снова зазвучал голос жены. – Будет весело. Эди будет в своём новеньком розовом платье…
Разговор неожиданно оборвался: послышался громкий пронзительный звук, означавший, что телефон изо всех сил дернули и уронили на пол. Джон рассмеялся и решил уехать сегодня домой пораньше; перспектива взглянуть на маленьких гостей в чужом доме весьма его позабавила.
«Вот это будет кутерьма! – весело подумал он. – Дюжина мамочек, и каждая не замечает ничего, кроме своего ребёнка. Детишки всё ломают, набрасываются на торт, а каждая мамаша по дороге домой только и думает, что её ребёнок пусть хоть капельку, да лучше, чем все остальные дети».
Сегодня у него было хорошее настроение: всё в его жизни шло на редкость хорошо. Сойдя с поезда на своей станции, он отрицательно помотал головой в ответ назойливому таксисту и в декабрьских сумерках, по холодку, пошёл к своему дому, стоявшему на холме. Было всего шесть вечера, но уже взошла луна, с гордым великолепием отбрасывая свой свет на тонкий слой снега, покрывавший лужайки, словно сахар.
Он шёл и вдыхал полной грудью прохладный воздух, и чувствовал себя счастливым, и ему казалось, что на свете нет ничего лучше, чем дети в гостях. Он думал о том, как будет выглядеть Эди на фоне детей своего возраста – не будет ли её розовое платьице смотреться чересчур радикальным и «взрослым»? Он пошёл побыстрее – и вот он увидел свой дом, в окне которого всё ещё сияла огнями уже утратившая смысл рождественская елка, но он не стал сворачивать на дорожку. День рождения был у соседей, в доме Марки.
Поднялся на кирпичное крыльцо, позвонил в дверь; изнутри донеслись голоса – и он обрадовался, что не опоздал. Затем вскинул голову и прислушался – голоса были не детские, звучали громко, резко и сердито; ругались трое, и один голос, возвысивший до истерического всхлипа, он тут же узнал – это был голос жены.
«Что-то случилось», – тут же подумал он.
Задев дверь, он обнаружил, что она не заперта; он толкнул её и вошёл.
***
На день рождения приглашали к половине пятого, но Эдит Эндрос практично рассчитала, что новое платьице произведёт больший фурор на фоне уже помятых нарядов и поэтому пришла вместе с маленькой Эди к пяти. Праздник был в самом разгаре. Четыре девочки и девять мальчиков – все, как один, причёсанные, умытые и одетые со всем тщанием гордых и заботливых материнских сердец – танцевали под фонограф. Конечно, в танцах одновременно участвовали лишь двое или трое, но поскольку все остальные при этом находились в постоянном движении – то подбегая к мамам, чтобы их похвалили, то убегая, получив похвалу – общее впечатление было примерно то же.
При появлении Эдит с дочерью музыку на какое-то время заглушил общий хор восклицаний «Ах, какая прелесть!», повторяемых на все лады и обращенных к маленькой Эди, остановившейся и оглядывавшей всё вокруг с застенчивым видом, теребя пальчиками подол розового платьица. Никто её не целовал – нынче ведь век гигиены – но весь строй мам по очереди её потискал, и каждая произнесла: «Какая ты прелесть!» и пожала розовую ладошку. Получив свою порцию похвал и несколько лёгких подбадривающих толчков, она тут же влилась в хоровод и приняла активное участие в общих увеселениях.
Эдит задержалась у двери, беседуя с миссис Марки и наблюдая вполглаза за крохотной фигуркой в розовом платьице. Миссис Марки она не любила, считая её надменной и вульгарной, но Джон Эндрос с Джо Марки были большими друзьями, каждое утро на поезде вместе ездили в город, так что жёны старательно поддерживали видимость тёплых и дружественных отношений. Они всегда упрекали друг друга: «Что-то вы давно у нас не были!», и всегда планировали совместные развлечения вроде: «Давайте как-нибудь соберемся вместе, пообедаем и сходим в театр!», но дальше разговоров дело не шло.
– Маленькая Эди – само очарование, – сказала миссис Марки, улыбнувшись и облизав губы; Эдит находила эту манеру крайне омерзительной. – Она так выросла – даже не верится!
Эдит задумалась, не было ли «маленькая Эди» намёком на тот факт, что Билли Марки весил почти на пять фунтов больше, хотя по возрасту был на несколько месяцев младше. Взяв чашку чая, она уселась рядом с двумя другими дамами на диван и включилась в разговор, который и был истинной подоплёкой праздника: разумеется, все пришли сюда, чтобы поделиться последними достижениями и промахами детей.
Прошёл час. Танцы надоели, и дети перешли к развлечениям посерьёзнее. Они убежали в столовую, окружили большой стол и совершили попытку взять штурмом кухонную дверь, откуда и были спасены экспедиционным корпусом мамочек. Едва замкнулось кольцо окружения, как они тут же прорвали его и устремились обратно в столовую, откуда снова попытались овладеть знакомой створчатой дверью. Отовсюду стало доноситься слово «вспотели» и замелькали белые платочки, вытиравшие маленькие белобрысые головки. Всеобщее усилие усадить детей отдохнуть кончилось тем, что дети, извиваясь, сползли с материнских колен с категоричными криками «Пусти, пусти!» и возобновили увлекательную беготню в столовой.
Сигналом к окончанию этого этапа празднования послужило прибытие десерта: принесли большой торт с двумя свечками и ванильное мороженое в вазочках. Билли Марки, смешливый малыш, полненький, рыжий и слегка кривоногий, задул свечки и тут же большим пальцем продырявил белую глазурь. Раздали угощение, и дети с жадностью, но не устраивая кавардак, стали его уплетать – весь вечер они вели себя на редкость хорошо. Ведь это были современные дети, которые спали и ели по расписанию, так что характеры у них были спокойные и выглядели они здоровыми и розовощекими – вряд ли такой мирный день рождения был бы возможен лет тридцать назад.
После угощения начался всеобщий исход. Эдит с беспокойством посмотрела на часы – было почти шесть часов, а Джон так и не пришёл. Ей хотелось, чтобы он увидел Эди с другими детьми, чтобы он увидел, какая она тихая, вежливая и умненькая, и что на платье у неё всего лишь одно маленькое пятнышко от капнувшего с подбородка мороженого – кто-то толкнул её сзади.
– Ты моя хорошая! – шепнула она дочке, притянув неожиданно к себе. – Ты знаешь, кто у нас самый хороший? Ты у меня самая хорошая на свете!
Эди рассмеялась.
– Гав-гав! – неожиданно сказала она.
– Гав-гав? – Эдит посмотрела вокруг. – Здесь нет «гав-гав»!
– Гав-гав! – повторила Эди. – Хочу «гав-гав»!
Эдит взглянула, куда указывал маленький пальчик.
– Это не гав-гав, милая моя, это мишка.
– Миш-ка?
– Да, это мишка, и это мишка Билли Марки. Ты ведь не хочешь отнять мишку у Билли Марки, правда?
Эди хотела.
Она вырвалась из маминых рук и подбежала к Билли Марки, который крепко сжал игрушку в руках. Эди остановилась, смерив его непроницаемым взглядом, и Билли засмеялся.
Эдит-старшая снова посмотрела на часы – уже с раздражением.
Почти все гости разошлись; кроме Эди и Билли осталось всего двое малышей – причём один из них не ушёл лишь потому, что спрятался в столовой под столом. Как эгоистично поступил Джон, не придя! Как будто он вовсе и не гордится своим ребенком! С полдюжины других отцов нашли ведь время, зашли за женами – и в гостях побывали, и на детей посмотрели!
Неожиданно раздался рёв. Эди завладела мишкой Билли, вырвав его у него из рук, а когда Билли попытался отнять у неё игрушку, она нечаянно его толкнула, и мальчик упал на пол.
– Ай-яй-яй, Эди! – воскликнула мама, подавив в себе желание рассмеяться.
Джо Марки, красивый, широкоплечий мужчина лет тридцати пяти, подхватил сына и поставил его на ноги.
– Ну ты и молодчина! – добродушно сказал он. – Позволил девчонке свалить себя с ног! Ну и молодец!
– Он голову не ушиб? – прибежала от дверей встревоженная миссис Марки, закончив раскланиваться с предпоследней уходящей мамашей.
– Ни в коем случае! – воскликнул Джо Марки. – Он ушиб кое-что другое, правда, Билли? Ушибся совсем другим местом!
Билли к этому моменту уже забыл об ушибе и предпринял новую попытку вернуть утраченную собственность. Он ухватил торчавшую из-под цепких рук Эди ногу медвежонка и изо всех сил потянул за неё – но без всякого успеха.
– Нет! – категорично произнесла Эди.
И вдруг, вдохновлённая успехом своего предыдущего случайного маневра, Эди отпустила медвежонка, схватила Билли за плечи и толкнула назад, сбив с ног.
На этот раз он упал уже не так удачно; голова с глухим звуком ударилась о голый пол там, где кончался ковёр, после чего последовал громкий вздох и отчаянный вопль.
В комнате тут же воцарилась суматоха. Джо Марки с восклицанием поспешил к сыну, но первой вблизи пострадавшего оказалась мать, схватившая ребенка на руки.
– Ах, Билли! – воскликнула она. – Какой ужас! Её нужно отшлёпать!
Бросившаяся в этот момент к дочери Эдит услышала это и резко сжала губы.
– Ай-яй-яй, Эди! – прошептала она, исключительно в воспитательных целях. – Ты плохая девочка!
Эди вдруг откинула головку назад и рассмеялась. Она смеялась громко, победоносно, с вызовом и презрением к побеждённому. К сожалению, этот смех был ещё и заразителен. Не успев осознать всю щекотливость ситуации, мама тоже стала смеяться – и это был настоящий, хорошо слышный смех, и совсем не смех ребёнка, хотя в нём звучали те же самые оттенки.
Опомнившись, она тут же перестала смеяться.
Миссис Марки покраснела от гнева, а Джо Марки, ощупывавший затылок ребёнка, взглянул на неё и нахмурился.
– Будет хороший синяк, – с укором сказал он. – Пойду, принесу мазь.
Но миссис Марки сдержаться не смогла.
– Не вижу ничего смешного в том, что ребенок ударился! – дрожащим голосом сказала она.
Тем временем маленькая Эди с любопытством наблюдала за мамой. Она заметила, что мама рассмеялась вместе с ней, и решила проверить, всегда ли её смех будет вызывать подобный эффект? Она выбрала момент, откинула голову назад и опять засмеялась.
Новый взрыв веселья в такой ситуации вызвал у матери истерику. Не в силах сдержаться, зажав рот платком, она захихикала. Это было больше, чем нервозность: она чувствовала, что, пусть и довольно своеобразным образом, но смеется она заодно со своим ребенком – они смеялись заодно!
В этом был некий вызов – они вместе, против всего мира!
Пока Джо Марки бегал наверх в ванную за мазью, его жена ходила взад и вперёд, качая и успокаивая на руках орущего мальчишку.
– Прошу вас, уходите домой! – вдруг выпалила она. – Ребёнок сильно ушибся, и если вам не хватает приличия, чтобы хотя бы помолчать, то лучше уходите!
– Очень хорошо, – ответила Эдит, вскипая. – Никогда ещё не видела, чтобы из такой мухи раздували…
– Уходите! – неистово воскликнула миссис Марки. – Дверь там – уходите! И чтобы я вас в нашем доме больше не видела! Вас и ваше отродье!
Эдит уже было схватила дочь за руку и двинулась по направлению к двери, но тут же остановилась и развернулась – лицо её сморщилось от негодования.
– Не смейте её обзывать!
Миссис Марки ничего не ответила и лишь продолжила ходить туда-сюда, что-то невнятно бормоча себе под нос, успокаивая Билли.
Эдит заплакала.
– Я уйду! – сквозь слёзы говорила она. – Никогда в жизни не видела столь грубой и вульгарной особы! И ничего, что ваш ребенок треснулся – ему всё равно, он у вас ведь просто жирный дурачок!
Джо Марки спустился вниз как раз в этот момент и услышал последнюю фразу.
– Миссис Эндрос, – резко сказал он, – неужели вы не видите, что ребёнок ушибся? Будьте любезны, держите себя в руках!
– Мне?! «Держать себя в руках»?! – отрывисто воскликнула Эдит. – Да вы бы лучше её попросили держать себя в руках! В жизни не видела столь вульгарной особы!
– Она меня оскорбила! – миссис Марки теперь посинела от ярости. – Ты слышал, что она сказала, Джо? Выгони её отсюда! А если не пойдёт, хватай за руки и выбрасывай отсюда!
– Только попробуйте меня тронуть! – крикнула Эдит. – Как только найду пальто, ноги моей здесь больше не будет!
Вся в слезах, она сделала шаг по направлению к прихожей. Именно в этот момент распахнулась дверь и вошёл встревоженный Джон Эндрос.
– Джон! – воскликнула Эдит и бросилась к нему.
– В чем дело? Что тут произошло?
– Они… Они меня выгоняют! – взвыла она, повиснув на нём. – Он как раз собирался схватить меня за руки и выбросить отсюда. Отдайте мне моё пальто!
– Это неправда, – торопливо возразил Джо Марки. – Никто не собирался вас выгонять. – Он повернулся к Джону. – Никто не собирался её выгонять, – повторил он. – Она…
– «Выгонять»? О чём это ты? – перебил его Джон. – Да что вы все тут за ахинею несёте, а?
– Ах, пойдем! – воскликнула Эдит. – Я хочу уйти. Они такие вульгарные, Джон!
– Слушайте, вы! – лицо Джо Марки потемнело. – Не надоело вам это повторять? Вы себя ведете, как ненормальная!
– Они обозвали Эди «отродьем»!
Второй раз за этот вечер Эди продемонстрировала свои чувства в самый неподходящий момент. Растерявшись и испугавшись громких криков взрослых, она расплакалась, и выглядело это так, будто её действительно обидели.
– Это что вы тут себе позволяете? – тут же вспыхнул Джон. – В вашем доме принято оскорблять гостей ?
– Сдаётся мне, что оскорблениями тут занимается твоя жена! – твёрдым голосом ответил Марки. – А все неприятности устроил твой ребёнок!
Джон презрительно фыркнул.
– Обзываешь детей? – спросил он. – Ну и мужик – ничего не скажешь!
– Не разговаривай с ним, Джон, – настойчиво потребовала Эдит. – Найди мое пальто!
– Тяжело тебе, видно, живётся, – в сердцах продолжил Джон, – раз уж срываешь злость на беспомощных детях!
– В жизни ещё не слышал, чтобы кто-нибудь так всё переврал! – крикнул Марки. – Если бы эта твоя жёнушка хоть на минуту заткнулась…
– Минуточку! Ты разговариваешь вовсе не с женщиной и не с ребёнком…
Тут их неожиданно прервали. Эдит шарила по стульям, пытаясь найти своё пальто, а миссис Марки наблюдала за ней горящими злыми глазами. Вдруг она положила Билли на диван – он тут же прекратил реветь и сел; выйдя в прихожую, она быстро нашла пальто и сунула его Эдит, не сказав ни слова. Затем она вернулась к дивану, взяла Билла на руки и стала его качать, всё также бросая на Эдит злые обжигающие взгляды. Антракт занял менее тридцати секунд.
– Твоя жена приходит к нам в дом и начинает орать, какие мы «вульгарные»! – яростно выпалил Джо Марки. – Ну что ж, если мы такие, черт возьми, «вульгарные» – так не ходите сюда! И вообще, давайте-ка, идите отсюда!
Джон опять издал короткий презрительный смешок.
– Да ты не только вульгарный, – ответил он, – ты ещё и хам порядочный, когда перед тобой беспомощные женщины и дети. – Он нащупал ручку и распахнул дверь. – Пошли, Эдит.
Схватив в охапку дочь, его жена вышла на улицу; Джон, бросив на Джо Марки презрительный взгляд, двинулся за ней.
– Минуточку! – Марки сделал шаг вперёд; он слегка дрожал, а на виске у него выступили пульсирующие жилки. – Ты ведь не думаешь, что это всё тебе так просто сойдёт с рук, правда? Не на того напал!
Не говоря ни слова и не закрывая дверь, Джон вышел на улицу.
Эдит, всё ещё всхлипывая, направилась к дому по тропинке. Убедившись, что она благополучно дошла до дорожки перед их домом, Джон развернулся и пошёл обратно к освещённому дверному проёму, где по скользким ступеням крыльца неторопливо спускался Марки. Он снял пальто, шляпу и бросил их на снег рядом с дорожкой. Затем, поскользнувшись на обледеневшей дорожке, он пошёл вперёд.
От первого же удара оба поскользнулись и тяжело упали на дорожку; затем приподнялись и снова уронили друг друга на землю. Сбоку от дорожки была ровная лужайка, покрытая тонким слоем снега, и они бросились друг на друга, размахивая кулаками и вдавливая снег в вязкую грязь под ногами.
На улице было пустынно, и драка шла в полной тишине – если не считать резких усталых вздохов и глухих звуков, раздававшихся, когда то один, то другой падал, поскользнувшись, в слякотную жижу; светила полная луна, из открытой двери исходил янтарный свет, поэтому они отчетливо видели друг друга. Несколько раз они поскальзывались и падали вдвоём, и тогда драка возобновлялась на лужайке – всё с той же яростью.
Десять, пятнадцать, двадцать минут продолжалась жестокая драка при луне. Оба, не сговариваясь, через некоторое время сбросили пиджаки и жилеты, рубашки на спинах превратились в мокрые, липнущие к телу, свисающие лоскуты. Оба были в кровавых царапинах и выдохлись так, что могли стоять, лишь поддерживая друг друга – от любого толчка или замаха оба тут же валились на четвереньки.
Но не из-за изнеможения прекратили они эту драку – ведь бессмысленность и была той причиной, по которой она никак не заканчивалась. Валяясь на земле, они услыхали приближающиеся шаги на тротуаре, и тут же перестали друг друга тузить. Шаги приближались; они прекратили возню и перекатились в тень, и до тех пор, пока шаги не утихли вдали, оба замерли, затаили дыхание и, сжавшись в комок, залегли, словно мальчишки, играющие в индейцев. Затем, пошатываясь, оба встали и посмотрели друг на друга, словно пьяные.
– Будь я проклят, если мне хочется ещё! – заплетающимся языком воскликнул Марки.
– Я тоже больше не хочу, – сказал Джон Эндрос. – Хватит с меня.
Они снова посмотрели друг на друга, на этот раз – угрюмо, будто подозревая один другого в том, что противник сейчас опять станет драться. Марки сплюнул кровью из разбитой губы; затем тихо выругался, поднял пиджак, жилет, стряхнул с них снег; у него был такой вид, будто промокшая одежда была его единственной заботой.
– Зайдешь умыться? – вдруг спросил он.
– Нет, благодарю, – ответил Джон. – Надо домой идти – а то жена забеспокоится.
Он тоже поднял с земли пиджак, жилет, а затем пальто и шляпу. Всё было мокрое, он сам был весь в поту – не верилось, что всего полчаса назад он носил на себе всю эту одежду.
– Ну, ладно. Спокойной ночи, – неуверенно произнёс он.
Они вдруг шагнули навстречу друг другу и пожали руки. Это было не простое рукопожатие: Джон Эндрос поднял руку, похлопал Марки по плечу и ещё несильно по спине.
– В порядке? – отрывисто спросил он.
– Да. А ты?
– И я в порядке. Нормально всё.
– Ладно, – спустя минуту сказал Джон Эндрос. – Давай, пока! Спокойной ночи!
Повесив одежду на руку, чуть прихрамывая, Джон Эндрос развернулся и пошёл прочь. Когда он покинул темный участок вытоптанной земли и ступил на примыкающую лужайку, всё ещё ярко светила луна. За полмили отсюда, со станции, послышался гул семичасового поезда.
***
– С ума ты, что ли, сошёл? – прерывающимся голосом воскликнула Эдит. – Я-то думала, что ты хочешь всё уладить и покончить дело миром! Я только поэтому и ушла!
– Ты хотела, чтобы мы всё уладили?
– Конечно же, нет – я больше знать их не желаю! Но я, разумеется, думала, что ты собираешься поступить именно так! – Она мазала йодом царапины у него на шее и на спине, а он, не двигаясь, сидел в тёплой ванне. – Я вызову врача, – с настойчивостью продолжала она. – У тебя могут быть какие-нибудь внутренние травмы.
Он отрицательно покачал головой.
– Ни в коем случае, – ответил он. – Я вовсе не хочу, чтобы об этом знал весь город.
– Но я так и не поняла, как же всё так вышло?
– Я тоже. – Он хмуро улыбнулся. – Дети в гостях – тяжёлый случай.
– Ладно. Есть и хорошая новость, – бодро сказала Эдит. – Просто счастье, что у нас дома оказался бифштекс – я купила его на завтра!
– И что?
– Приложим к глазу, естественно! Я ведь едва не взяла телятину! Тебе просто повезло!
Спустя полчаса, уже одетый – если не считать воротничка, который пока что было невозможно нацепить из-за пострадавшей шеи – Джон осмотрел себя в зеркало, проверяя, как двигаются руки и ноги.
– Надо восстанавливать форму, – задумчиво произнёс он. – Что-то я постарел.
– Чтобы в следующий раз отделать его как следует?
– Я его уже как следует отделал! – объявил он. – Ну, на худой конец, не хуже, чем он меня. И никакого следующего раза не будет! Ты больше никогда не будешь обзывать людей «вульгарными», слышишь? Если что-то не так, просто берешь пальто и идешь домой – понятно?
– Да, дорогой, – кротко ответила она. – Я вела себя очень глупо, я все поняла.
Выйдя в холл, он неожиданно остановился у двери детской.
– Она спит?
– Крепко спит. Можешь зайти и взглянуть на неё – пожелаешь ей спокойной ночи.
Они вместе тихонько вошли и склонились над кроваткой. Маленькая Эди крепко спала в прохладной тёмной комнате – на щёчках играл здоровый румянец, розовые ручонки были крепко сжаты в замочек. Джон протянул руку над бортиком кроватки и легонько погладил шелковистые волосы.
– Спит, – озадаченно пробормотал он.
– Ещё бы – после такого вечера…
– Мис’ Эндрос, – донёсся из коридора театральный шёпот цветной горничной, – к вам пришли миста и мис’ Марки, они там внизу. Миста Марки весь порезан на кусочки, мэм. Лицо выглядит, словно ростбиф. А мис’ Марки – она вроде как в ярости, мэм.
– Какая бесподобная наглость! – воскликнула Эдит. – Скажи им, что нас нет дома. Я ни за что на свете не спущусь вниз.
– Ещё как спустишься! – голос Джона звучал твердо и категорично.
– Что?
– Ты спустишься вниз сию же минуту и, кроме того – что бы там не сказала и не сделала эта женщина, ты извинишься перед ней за то, что наговорила сегодня. После этого ты можешь забыть о ней навсегда.
– Но… Джон, я не смогу!
– Ты должна! И помни – ей, быть может, было в два раза труднее прийти сюда, чем тебе – спуститься вниз.
– А ты идёшь? Или мне одной идти?
– Я спущусь, но чуть позже.
Джон Эндрос подождал, пока за ней закрылась дверь; затем протянул руки, взял дочку вместе с одеяльцем и всем остальным и уселся в кресло, крепко держа ребенка на руках. Девочка зашевелилась, он задержал дыхание – но она продолжала всё также крепко спать, и мгновение спустя тихо уткнулась головой в изгиб его локтя. Он медленно наклонился, прижавшись щекой к её поблескивающим волосам.
– Милая моя девочка, – прошептал он. – Милая моя девочка!
Теперь Джон Эндрос точно знал, за что он так свирепо дрался этим вечером. Наконец-то он обрёл это, и это останется с ним навсегда; он ещё немного посидел, медленно покачиваясь в темноте взад и вперёд.
Комментарий Ф. Скотта Фицджеральда о создании этого рассказа
(из книги «Эти рассказы вышли на рынок», редактор Вернон Макензи, Нью-Йорк, 1935)
Ходил я как-то в гости и заметил небольшую склоку между двумя женщинами. Представил, как втянулся бы на стороне жены. И представил такую же ситуацию, но среди глупых людей, не умеющих себя контролировать — и последствия. Вспомнил рассказ Мопассана «Веревочка». Это всё — воображение.
Оригинальный текст: The Baby Party, by F. Scott Fitzgerald.