Ф. Скотт Фицджеральд
Пэт Хобби, предполагаемый отец
Большинство сценаристов, хотят они того или нет, всегда выглядят именно как сценаристы. Сложно сказать, почему — внешне они то эксцентрично копируют брокеров с Уолл-Стрит, то королей чикагских скотобоен, а то и английских путешественников — но в результате всё равно выглядят сценаристами, будто сошедшими с газетных карикатур, где типаж всегда обозначен подписью — например, «Публика» или «Спекулянт».
Пэт Хобби был в этом смысле исключением. Он не был похож на сценариста. Лишь в одном-единственном уголке огромной республики его могли бы принять за представителя индустрии развлечений. Но даже здесь его принимали либо за статиста-неудачника, либо за неизвестного актера второго плана, специализирующегося на типажах «отцов-семейств-которых-жёны-не-пускают-домой». Но он всё-таки был сценаристом: при его участии родилось не менее двух дюжин сценариев; впрочем, надо признать, что большая часть этих работ вышла на экраны до 1929 года.
Сценарист? Ну, да; у него был рабочий стол в отделе сценариев студии; были карандаши, бумага, секретарша, скрепки и блокноты для заметок. Он сидел на мягком стуле, а его слегка налившийся кровью взор был полностью поглощен утренним выпуском «Голливудского репортера».
— Приступаем к работе! — заявил он мисс Роденбуш в одиннадцать утра; в двенадцать — опять: — Приступаем к работе!
В четверть первого он почувствовал, что проголодался; до этого момента каждое движение — а лучше сказать, каждое мгновение — полностью соответствовало писательским обычаям. Присутствовало даже слабое раздражение по поводу того, что ему никто не досаждает, никто не беспокоит, никто не вторгается в долгий пустой сон наяву, обычно занимавший целиком весь его рабочий день.
Он уже практически созрел, чтобы отчитать секретаршу за то, что она якобы на него уставилась вместо того, чтобы работать, но тут произошло долгожданное вторжение. В дверь постучался один из администраторов студии и передал ему записку от босса, Джека Бернерса:
«Пэт, пожалуйста, отложи все дела и поводи этих людей по студии.
Джек».
— О, Господи! — воскликнул Пэт. — И как я могу одновременно работать и водить экскурсии, а? Кто такие? — спросил он у администратора.
— Не знаю. Один — вроде цветной. Выглядит, как статисты, которых снимали в «Бенгальском улане». По-английски не говорит. А второй…
Но Пэт уже надевал пиджак, чтобы всё узнать из первых рук.
— Я сегодня еще понадоблюсь? — осведомилась мисс Роденбуш.
Он бросил на неё исполненный безграничного укора взор и вышел из здания отдела сценариев.
Гости его уже поджидали. Уроженец знойных стран был высок и изящен, на нем был изысканный английский костюм, а на голове — тюрбан. Второй оказался бледным юношей лет пятнадцати. На нем тоже был тюрбан, а одет он был в костюм для верховой езды и прекрасно сидевшие сапоги.
Они вежливо поклонились.
— Мне сказали, вы хотите посмотреть студию? — спросил Пэт. — Друзья Джека Бернерса?
— Знакомые, — уточнил юноша. — Позвольте представить моего дядю: сэр Сингрим Дак Радж!
Скорее всего, подумал Пэт, в компании стряпают нового «Бенгальского улана», а этот человек будет играть злодея, который овладел Дальним ущельем. Может, возьмут и Пэта — на триста пятьдесят в неделю, почему бы нет? Он знал, как пишутся такие вещи:
Долгий общий план. Узкое ущелье. Туземцы ведут обстрел, скрываясь за скалами.
Средний план. Подбитый пулей туземец падает лицом вперед со скалы (занять статиста).
Общий план. Долина. Британские войска выкатывают пушки.
— Надолго в Голливуд? — спросил он, оценивая свои шансы.
— Дядя не говорит по-английски, — спокойно произнес юноша. — Мы здесь на несколько дней. Да, вот ещё что… Видите ли, я — предположительно — ваш сын.
II
— … С огромным удовольствием встретился бы с Бонитой Гранвиль, — продолжал юноша. — Я слышал, она сейчас работает у вас на студии?
Они шли к съемочному павильону, и Пэт только некоторое время спустя осознал то, что услышал от молодого человека.
— Вы мой… Что?! — переспросил он.
— Предположительно, я ваш сын, — размеренно ответил молодой человек. — Официально я являюсь сыном и наследником его превосходительства раджи Дак Радж Индура, однако при рождении я был записан как Джон Браун Хобби.
— Что? — сказал Пэт. — Ну-ка, ну-ка… Ничего не понимаю!
— Мою мать зовут Делия Браун. Вы женились на ней в 1926 году. Она развелась с вами в 1927; мне тогда было несколько месяцев. Позже она увезла меня в Индию, где вышла замуж за моего сегодняшнего официального отца.
— Вот как, — произнес Пэт; они дошли до съемочного павильона. — Так вы хотите увидеть Бониту Гранвиль?
— Да, — ответил Джон Хобби Индур. — Если это возможно!
Пэт посмотрел на расписание съемок, вывешенное на стене.
— Кажется, да, — медленно произнес он. — Можно попробовать.
Они направились к четвертому павильону, и тут Пэт взорвался:
— Что вы хотели этим сказать, «положительно мой сын»? Я, конечно, рад знакомству и все такое, но… Вы что, и правда тот самый ребенок, которого Делия родила в 1926?
— Предположительно ваш сын, — уточнил Джон Индур. — В то время вы с ней находились в официальном браке.
Он повернулся к дяде и быстро заговорил на хинди, при этом дядя кивнул, а затем холодно оглядел Пэта и молча пожал плечами. Во время этой сцены Пэт чувствовал себя слегка неудобно.
Когда он указал на здание столовой, Джон попросил остановиться, чтобы «приобрести для дяди хот-дог». Это блюдо, кажется, завоевало горячую симпатию сэра Сингрима на «Всемирной выставке» в Нью-Йорке, которую они только что посетили. На следующий день они отплывали в Мадрас.
— … так или иначе, — мрачно произнёс Джон, — я должен увидеть Бониту Гранвиль! Не важно, удастся ли мне с ней познакомиться. Я для неё слишком молод. К тому же в наших краях она бы уже считалась пожилой. Но я страстно желаю хотя бы посмотреть на неё!
День, как назло, выдался неподходящим для экскурсий. Пэт мог рассчитывать на благожелательный прием на одной из съемочных площадок, где снимал один из «патриархов» студии — но у входа сообщили, что сегодня утром «звезда» фильма, как назло, вышла из себя и поставила условием полностью очистить съемочную площадку от посторонних.
В отчаянии Пэт решил показать гостям открытую площадку и провел их вдоль декораций, изображавших корабельные носы, фасады домов, деревенские улицы и средневековые замки; зрелище до некоторой степени заинтересовало подростка, но сэр Сингрим выглядел разочарованным. Каждый раз, когда Пэт вел гостей за декорацию, чтобы продемонстрировать, что все это бутафория, на лице сэра Сингрима читалось разочарование и легкое презрение.
— Ну, как ему? — спросил Пэт своего отпрыска после того, как сэр Сингрим бойко забежал в фешенебельную ювелирную лавку на Пятой авеню и не обнаружил внутри ничего, кроме сбитых для устойчивости конструкции досок.
— Он обладает третьим по величине в Индии состоянием, — ответил Джон. — Он чувствует отвращение! Говорит, никогда больше не сможет смотреть американские фильмы. Говорит, что, когда вернется в Индию, купит одну из наших кинокомпаний, чтобы на съемках всё было таким же настоящим, как Тадж-Махал. Он думает, что актрисы тоже бутафорские, вот почему вы не хотите нам их показывать!
Первое предложение прозвучало для Пэта небесной музыкой. Уж если он что и любил по-настоящему, так это были деньги — конечно, не эти жалкие и непостоянные двести пятьдесят в неделю, в которые нынче оценивалась его свобода.
— Ну, вот что, — преисполнившись решимости, сказал он. — Давайте все же сходим на четвертую площадку и поглядим на Бониту Гранвиль, хоть одним глазком!
Четвертая площадка была окружена в тот день двойным кольцом запретов — режиссер не терпел посетителей, да ещё сегодня там шли комбинированные съемки. В процессе этих съемок применялись всякие технические ухищрения, служившие предметом соперничества между студиями, поэтому все опасались шпионажа конкурентов. Съемки проходили так: на прозрачный задник проецировался движущийся фон; перед задником разыгрывалась сцена, которая снималась на камеру вместе с этим фоном. Проектор с одной стороны задника и камера с другой стороны были синхронизированы, поэтому в результате можно было добиться кадров, где «звезда» стояла на голове перед равнодушной толпой на 42-й улице — настоящая толпа, настоящая «звезда»! — а бедный зритель мог только подозревать, что его обманывают, но никогда не угадал бы, как именно.
Пэт попытался всё это объяснить Джону, но Джон во все глаза смотрел на Бониту Гранвиль, прячась за огромной кучей мотков веревки и пустых бочек. Пэт провел их на съемочную площадку через неприметную боковую дверцу для технического персонала, а не через обычный вход.
Утомленный скитаниями по открытой площадке, Пэт достал из кармана фляжку и предложил глоток сэру Сингриму, который от предложения отказался. Джону Пэт не предложил.
— Детям нельзя, — торжественно произнес он, совершив долгий глоток.
— Я даже мысленно не соглашусь попробовать, — с достоинством ответил Джон.
Но сразу отвлекся. Не далее чем в двадцати в футах от себя он заметил идола, который мог зачаровать даже Шиву — да, это её спина, её профиль, её голос! Но миг — и она исчезла из поля зрения!
Наблюдая за ним, Пэт почувствовал, что тронут.
— Можно подойти поближе, — сказал он. — Давайте пройдем на площадку с бальным залом! Там сегодня не снимают, вся мебель в чехлах.
И на цыпочках — впереди Пэт, за ним сэр Сингрим, за ним Джон — они пошли туда. Шли как можно осторожнее, но вдруг раздалась команда «Включай!», и Пэт тут же замер. А когда в глаза ударил яркий свет и чей-то голос прокричал «Тишина! Мотор!», Пэт и остальные, оказавшиеся в ослепительной тишине, со всех ног бросились бежать.
Тишина продолжалась недолго.
— Стоп! — завопил тот же голос. — Проклятие! Черт бы вас всех побрал!
С режиссерского кресла было видно, как на заднике появилось нечто, на первый взгляд, необъяснимое. Три гигантские тени — причем две из них в огромных индийских тюрбанах — промчались там, где должна была показаться гавань Новой Англии, и сорвали комбинированную съемку. Принц Джон Индур не только посмотрел на Бониту Гранвиль, но даже принял участие в её картине! Тень от его ноги чудесным образом прошла сквозь её юную очаровательную голову.
III
Какое-то время, пока не появилась возможность связаться с отъехавшим со студии Джеком Бернерсом, им пришлось просидеть в полицейском участке. Так что ничто не мешало беседе. Прозвучал обширный страстный монолог сэра Сингрима, обращенный к Джону, который он — слегка изменив тональность, а может, и некоторые слова — перевёл для Пэта.
— Мой дядя говорит, что его брат выражал желание что-нибудь для вас сделать. Он считал, что если вы — хороший писатель, то можно было бы пригласить вас к нему в королевство написать его биографию.
— Да я никогда и не претендовал…
— Мой дядя говорит, что вы — недостойный человек, поскольку допустили, чтобы на вашей земле его коснулись лапы этих полицейских собак!
— Вот шизик-то… — пробормотал Пэт, чувствуя себя вместе с тем неудобно.
— Он говорит, что моя мать всегда хорошо к вам относилась. Но, поскольку теперь она высокопоставленная особа, равная небесным богам, она уже никогда не сможет вас принять. Он сказал, что мы вернемся в наши апартаменты отеля «Амбассадор», займемся медитацией и вознесем молитвы богам, а после этого известим вас о своем решении.
Когда их наконец освободили и потомков Великих Моголов усадил в лимузин рассыпавшийся в извинениях представитель администрации студии, Пэт подумал о том, что всё уже и так решено. Он разозлился. Ради того, чтобы показать сыну мисс Гранвиль, он, вполне возможно, лишился работы — хотя в глубине души он думал по-другому. Если честно, он был уверен в том, что по окончании недели он бы и так её лишился… Но, несмотря на то, что все вышло хуже некуда, в голове у него осталась только фраза о том, что состояние сэра Сингрима было «третьим по величине в Индии», поэтому после ужина в баре на Ла-Сьенега он решил всё-таки пройтись до «Амбассадора» и узнать о результатах медитаций и вознесения молитв.
В сентябре темнеет рано. «Амбассадор» для Пэта был особым местом — он еще помнил «Коконат-грув» в его лучшие времена, когда режиссеры по вечерам знакомились с красотками, а на следующее утро те просыпались «звездами». Взгляд Пэта привлекло какое-то оживление у дверей отеля, и он остановился. Такого количества багажа он не видел даже при переездах Глории Свансон или Джоан Кроуфорд. Он понял, что надо торопиться, заметив среди багажа слуг в тюрбанах. Что ж, на ловца и зверь бежит.
В дверях показались сэр Сингрим Дак Радж и его племянник принц Джон, одновременно, как по команде, натягивая перчатки — а навстречу им из темноты выступил Пэт.
— Сматываетесь, да? — произнес он. — Слушайте, вы там у себя скажите, что есть тут один американец, который вполне мог бы…
— Я оставил для вас записку, — ответил принц Джон, повернувшись так, чтобы дядя ничего не заметил. — Написал, что вы были очень любезны, хотя все обернулось очень плохо.
— Ну да, — согласился Пэт.
— Но мы всё-таки не оставим вас без награды, — сказал Джон. — Вознеся молитвы, мы решили, что будем выплачивать вам пятьдесят соверенов в месяц — это двести пятьдесят долларов — до конца ваших дней.
— А что я должен буду за это делать? — Пэт подозревал какой-нибудь подвох.
— Выплаты прекратятся лишь в случае…
Джон наклонился и прошептал окончание фразы Пэту на ухо, и в глазах Пэта появилось облегчение. Условие не касалось ни выпивки, ни блондинок — то есть не значило для него вообще ничего.
Джон уселся в лимузин.
— Прощай, предполагаемый отец! — почти ласково произнес он.
Пэт посмотрел ему в глаза.
— Прощай, сынок! — ответил он. Пока лимузин не скрылся из вида, он так и стоял на месте, провожая его глазами. Затем он отвернулся — прямо как Стелла Даллас. На глаза навернулись слезы.
Предполагаемый отец — чтобы это ни значило… И, поразмыслив, он добавил: лучше уж так, чем вообще не отец!
IV
На следующий день он проснулся поздно, с похмельной головой, но отчего-то счастливый — причину он не мог понять до тех пор, пока у него в голове снова не прозвенел юный голос Джона, повторивший: «Пятьдесят соверенов в месяц, на одном лишь условии: если будет объявлена война, выплаты прекратятся, потому что в таком случае все доходы нашего королевства будут поступать в казну Британской Империи».
Пэт с воплем бросился к двери. Там не было ни «Лос-Анджелес Таймс», ни «Экзамайнер» — там лежал только «Ежедневный формуляр «Тодди». Он стал лихорадочно листать желтые страницы. И среди формуляров, рецензий на последние постановки, бесконечных таблиц результатов бесконечных скачек, его взгляд нашел маленькую заметку:
Лондон, 3 сентября. Наш корреспондент Дуги передал по телеграфу утреннее заявление Чемберлена: «Англия — вперед! Франция — с ней! Россия выжидает».
Оригинальный текст: Pat Hobby, Putative Father, by F. Scott Fitzgerald