Ф. Скотт Фицджеральд
Женщина с прошлым
Две юные девушки, медленно проезжая по улицам Нью-Хейвена, внимательно смотрели по сторонам. Жозефина и Лилиан, не таясь, бросали нежные взгляды на прогуливавшихся небольшими группами старшекурсников, на стоявшие на перекрестках группы побольше – и те, словно один человек, поворачивали головы, глядя им вслед. Решив, что в одиноком прохожем они узнали знакомого, девушки стали изо всех сил махать руками – а юноша в недоумении разинул рот и с опозданием, когда они уже скрылись за поворотом, поднял руку в ответ. Девушки рассмеялись. «Когда вернемся вечером в школу, пошлём ему открытку – проверим, правда ли это он?».
Адель Кроу, сидевшая на откидном сиденье лимузина, продолжала беседовать с мисс Чамберс, их «дуэньей». Искоса поглядывая на неё и ничуть не смущаясь, Лилиан подмигнула Жозефине, но Жозефина погрузилась в мечты.
Ведь это был Нью-Хейвен – город её юных грёз, город роскошных балов, на которых она будет парить среди мужчин, неосязаемых, как мелодии, под которые они будут танцевать. Город священный, словно Мекка; блестящий, как Париж; сокровенный, будто Тимбукту. Дважды в год сюда утекала вся юная кровь Чикаго, её родного города, и дважды в год этот источник живительной силы возвращался обратно, неся с собой дух Рождества или наступающего лета. В точку, в точку, в точку, такая вот цепочка; любовь моя, я жду тебя, взгляни же на меня; по левую руку мой милый мальчик; мы встретимся под звездами ночными…
Увидев этот город впервые, она, к своему удивлению, ничего не почувствовала – все попадавшиеся на пути мужчины больше напоминали мальчишек и явно скучали, ничего не ожидая от грядущего дня, так и норовя с благодарностью уцепиться взглядом хоть за что-нибудь; им всем явно не хватало энергии и целеустремленности, а фоном этой картине служили голые вязы, сугробы из грязного снега и тесно прижимавшиеся друг к другу под февральским небом здания. Её внимание привлёк замаячивший на горизонте дымок надежды – хорошо одетый, увенчанный шляпой-котелком мужчина, с тростью и портфелем, торопившийся к железнодорожной станции, но в его ответном взгляде читалось изумление и простодушие. Жозефина сама удивлялась, до какой же степени она была разочарована!
Ей было всего семнадцать лет, но опыта ей было не занимать. Она уже становилась причиной и сенсаций, и скандалов; из-за неё взрослые мужчины теряли покой; это она, как поговаривали, свела в могилу своего деда, хотя ему к тому моменту было уже за восемьдесят и, возможно, он всё же умер от старости. На географической карте по всему Среднему Западу то тут, то там были разбросаны разочарованные белые пятнышки, которые при ближайшем рассмотрении оказывались юношами, которым довелось разок сполна окунуться в её зелёные задумчивые глаза. Но закончившийся прошлым летом роман разрушил её веру в то, что само по себе существование мужчин – вполне достаточное оправдание существованию. Сентябрь шёл на убыль, и ей становилось всё скучнее – слишком уж часто всё в её жизни стало повторяться. Соблазнительно короткие рождественские каникулы, с обязательными гастролями студенческих хоров, не принесли с собой ничего нового. У неё оставалась лишь одна упорная надежда, которую она ощущала физически, словно боль в животе: надежда на то, что встретится кто-нибудь, кого она полюбит сильнее, чем он её.
Они остановились у магазина спортивных товаров, и Адель Кроу, красивая девушка с честными глазами и точёными ножками, выбрала спортивный инвентарь, что и было целью их поездки – они были членами школьного хоккейного комитета, готовившегося к весеннему сезону. Адель, кроме того, была президентом старшего класса и считалась идеалом школы. В последнее время она стала замечать в Жозефине Перри перемену к лучшему; даже бесхитростный добропорядочный гражданин вполне может подружиться с отошедшим от дел казнокрадом, проживающим награбленное. А Жозефина была неспособна понять Адель: без сомнений, она заслуживала восхищения, но явно относилась к совершенно иному виду. И всё же с очаровательным приспособленчеством, которое она до сих приберегала для мужчин, Жозефина изо всех сил старалась её не разочаровывать, честно пытаясь войти во вкус мелкой, опрятной и упорядоченной школьной жизни.
Двое мужчин, стоявшие к ним спиной у соседнего прилавка, повернулись, собираясь покинуть магазин, но заметили мисс Чамберс и Адель, и тут же к ним подошли. Тот, который заговорил с мисс Чамберс, был худой и строгий на вид. Жозефина его узнала – это был племянник мисс Брейретон, студент из Нью-Хейвена, который провел несколько выходных у тетушки, в школе. Второго мужчину Жозефина раньше никогда не видела. Он был высокий, широкоплечий, со светлыми вьющимися волосами и открытым лицом, в котором читалась приятная смесь целеустремлённости и милой задумчивости. Обычно такие лица Жозефину не привлекали. В глазах не было совершенно никакой тайны, никакого намёка на возможность какого-нибудь внезапного поворота, никакого отчаянного огонька, который показал бы, что их язык совсем не похож на тот, что доносится с губ. Сами губы были крупные, очертания рта – мужественные; улыбка демонстрировала добродушие и самообладание. Жозефина продолжала рассматривать его, скорее, из любопытства – как мужчину, который проявляет внимание к Адели Кроу, потому что его голос, который явно не умел лгать, приветствовал Адель так, словно эта встреча стала для него самым приятным сюрпризом за сегодняшний день.
Через мгновение Жозефину и Лилиан пригласили подойти поближе и представили.
– Мистер Уотербери! – это относилось к племяннику мисс Брейретон. – И мистер Дадли Ноулетон!
Взглянув на Адель, Жозефина заметила у неё на лице выражение спокойной гордости – лучше сказать, обладания. Мистер Ноулетон был любезен, но было ясно: пусть он и смотрит на младших девушек, но он их совсем не замечает. Поскольку это были подруги Адель, он высказал подобающие случаю любезности и в ответ узнал, что обе собираются на следующей неделе на свой первый бал в Нью-Хейвене. Кто их пригласил? А, второкурсники; он их почти не знал. Жозефина подумала, что это было высказано с ненужным высокомерием. Ведь Риджвей Саундерс и Джордж Дейви были основателями тайного студенческого братства «Любящие братья», и во всех городах на гастролях студенческого хора девушки, за которыми они ухаживали, рассматривали себя как своего рода элиту, уступавшую лишь тем девушкам, которых приглашали в Нью-Хейвен.
– И вот ещё что: у меня есть не очень приятная новость, – сказал Ноулетон Адели. – Возможно, на балу тебе придется идти первой. Джек Кой угодил в больницу с аппендицитом, и вопреки здравому смыслу получается, что я на время стал председателем бального комитета. – Он посмотрел на неё, словно извиняясь. – Учитывая, что я – король тустепа и других танцев каменного века, у меня у самого в голове не укладывается, как я вообще попал в этот комитет?
Машина повезла их обратно, в школу мисс Брейретон, а Жозефина и Лилиан стали забрасывать Адель вопросами.
– Он мой друг детства, из Цинциннати, – скромно объяснила Адель. – Капитан бейсбольной команды, и последний, кого избрали в общество «Череп и Кости».
– Ты идешь с ним на бал?
– Да. Видите ли, мы с ним дружим с детства.
Не скрывался ли в этой фразе легкий намек на то, что лишь те, кто знает Адель с детства, способны оценить её в полной мере?
– Вы помолвлены? – спросила Лилиан.
Адель рассмеялась.
– Избави боже, я об этом никогда и не думала! Нам рано думать о вещах в этом роде, не правда ли? («Да!» – мысленно поддержала её Жозефина.) Мы просто хорошие друзья. Я считаю, что между мужчиной и женщиной может быть абсолютно нормальная дружба, без всяких там…
– Сюсюканий! – с готовностью подсказала Лилиан.
– Ну, да, хотя мне не нравится это слово. Я хотела сказать – без всяких там сентиментальностей и романтики; всё это появится позже.
– Браво, Адель! – несколько поверхностно похвалила её мисс Чамберс.
Но любопытство Жозефины ещё не было удовлетворено.
– А он не говорит, что любит тебя, и всё такое прочее?
– Избави боже, нет! Дадли не думает об этих вещах, как и я. У него есть чем заняться в Нью-Хейвене – куча комитетов и команда.
– Ну надо же! – сказала Жозефина.
Она почувствовала странный интерес. То, что два человека, которые друг другу нравятся, никогда даже не разговаривали об этом друг с другом и вполне себе довольны, «не думая об этих вещах», было для неё чем-то новым. Она знала девушек, у которых не было поклонников; знала и таких, у которых, кажется, не было чувств; и даже таких, которые врали о том, что они подумали или сделали. Но вот перед ней сидит девушка, рассказывающая о том, что к ней проявляет внимание последний, кого избрали в «Череп и кости», – и рассказывает так, словно он и она – вытесанные из известняка химеры на только что открытой колокольне «Харкнесс-Холл», которых им показывала мисс Чамберс. И, тем не менее, Адель выглядела счастливой – и гораздо счастливей, чем Жозефина, которая всегда верила в то, что мальчики и девочки созданы исключительно друг для друга, и раз уж так распорядилась судьба, её веление следует выполнять как можно быстрее.
В свете популярности и успеха Ноулетон стал казаться ей очень привлекательным. Жозефина задумалась, вспомнит ли он её и пригласит ли потанцевать на балу – и не зависит ли это от того, насколько хорошо он знаком с её кавалером, Риджвеем Саундерсом? Она попыталась вспомнить, улыбалась ли она ему, когда он на неё смотрел? Если улыбалась по-настоящему, тогда обязательно вспомнит и пригласит! Этот вопрос мучил её весь вечер, пока она учила два французских неправильных глагола и заучивала наизусть десять строф из «Старого моряка»; но, даже ложась спать, она так и не смогла точно вспомнить, улыбалась она или нет?
II
Основатели тайного братства «Любящие братья», трое юных и веселых второкурсников, наняли дом для Жозефины, Лилиан, ещё одной девушки из школы в Фармингтоне и их матерей. Девушки ещё никогда в жизни не бывали на балу и ехали в Нью-Хейвен с опаской, словно осуждённые. Но на состоявшемся ближе к вечеру приеме, устроенном студенческим братством из Шеффилда, они увидели много парней из родного города, а также бывавших у них в гостях парней, и друзей этих парней, и даже новых парней, суливших неизведанные перспективы, подкреплявшиеся их пылкими взглядами. И девушки вновь обрели уверенность, влившись в блестящую толпу, заполнившую к десяти вечера учебный манеж.
Их впечатлило то, что они увидели; Жозефина впервые попала на мероприятие, которое было организовано мужчинами по их, мужским, стандартам – она увидела внешнюю проекцию мира Нью-Хейвена, куда не допускались женщины и который за кулисами продолжал жить своей таинственной жизнью. Она заметила, что трое их кавалеров, которых они считали прямо-таки воплощением светского лоска, в этом безжалостном микромире таланта и успеха были лишь скромной мелюзгой. Мир мужчин! Оглянувшись вокруг на концерте студенческого хора, Жозефина почувствовала подспудное стремление к настоящей дружбе; у неё возникло очень хорошее чувство. В гардеробной мельком она заметила Адель Кроу и позавидовала тому положению, которое она заняла автоматически лишь потому, что сегодня вечером она была девушкой Дадли Ноулетона. И Жозефина позавидовала ей ещё больше, когда Адель во главе «гранд-марша» удалилась под украшенный флагами и гортензиями вход в зал, очень скромная, почти не напудренная, в простом белом платье. На какое-то время она оказалась в центре всеобщего внимания, и при виде этого в Жозефине проснулось нечто давно уже дремавшее внутри – ощущение того, что перед ней вырисовывается новая задача, едва осознанная возможность…
– Жозефина! – начал Риджвей Саундерс, – ты даже представить не можешь, как я счастлив, что сбылись мои мечты. Я так долго ждал этого момента, так сильно мечтал…
Она механически ему улыбнулась, но продолжала думать о чём-то своём, и на всём протяжении танца эта мысль не давала ей покоя. С самого начала её стали наперебой «перехватывать»; к мужчинам, познакомившимся с ней за чаем, добавилось с дюжину новых лиц, целая дюжина уверенных или робких голосов; как и все популярные девушки, она вскоре обзавелась собственной свитой, преследовавшей её по всему залу. Такое случалось с ней не впервые, но чего-то не хватало. С ней танцевало впятеро больше мужчин, чем с Аделью, но Жозефина внезапно осознала, что здесь девушка могла занять какое-либо положение лишь благодаря тому положению, которое занимал пригласивший её кавалер.
Эта несправедливость её беспокоила. Девушка завоевывает популярность своей красотой и очарованием! Чем она прекраснее и очаровательнее, тем больше она может себе позволить, невзирая на общественное мнение. Казалось нелепым, что лишь потому, что Адель пригласил капитан бейсбольной команды – может, он вообще ничего не понимает в девушках и не способен судить о том, кто из них прекраснее? – Адель оказалась на вершине, даже несмотря на толстые коленки и чересчур яркий румянец.
Жозефина танцевала с Эдом Бементом, из Чикаго. Он был её самым первым поклонником, с которым они были знакомы ещё с танцевальной школы, где она носила косички, белые шелковые колготки, кружевные панталончики с поясом и развевающиеся платьица с неизбежным шарфиком.
– Что со мной такое? – спросила она Эда, размышляя вслух. – Уже несколько месяцев я чувствую, будто мне сто лет, а ведь мне всего семнадцать, и мы с тобой танцевали в первый раз каких-то семь лет назад!
– С тех пор ты много раз влюблялась, – ответил Эд.
– Вовсе нет! – с негодованием возразила она. – Обо мне много разных глупостей рассказывают, но в них нет ни слова правды. Обычно это просто завистливые девчонки.
– Чему же они завидуют?
– Не дерзи! – язвительным тоном сказала она. – Ну-ка, давай двигаться к Лилиан.
Дадли Ноулетон только что «перехватил» Лилиан. Жозефина что-то сказала подруге; затем, выждав, пока они в танце не окажутся лицом друг к другу, она улыбнулась Ноулетону. И на этот раз постаралась встретиться с ним взглядом, чтобы он увидел её улыбку, чтобы попал в радиус действия её чарующего аромата. Если бы эти духи выпустили во Франции несколько позже, их название наверняка переводилось бы как «Прошу тебя!». Он поклонился и улыбнулся в ответ; спустя минуту он её «перехватил».
Произошло это в вихре в углу зала, и она стала танцевать медленнее, чтобы он смог приноровиться к такту, и мгновение спустя они медленно закружились по залу.
– Вы так красиво смотрелись, когда вместе с Адель открывали бал, – сказала она ему. – Вы были такой серьёзный и добрый, и все вокруг выглядели, словно дети малые! И Адель тоже очень хорошо смотрелась. – И, в порыве вдохновения, она добавила: – Я ведь выбрала её для себя идеалом в школе!
– Неужели? – она увидела, что он пытается скрыть внезапное удивление; он сказал: – Я не могу ей об этом не рассказать!
Он был красивее, чем она думала, а за его доброжелательной манерой скрывалась некая властность. Хотя он вел себя по отношению к ней с подобающим вниманием, она заметила, как его взгляд быстро обежал зал, чтобы убедиться, что всё идёт хорошо; проходя в танце рядом с оркестром, он тихо обратился к дирижеру, который почтительно подошёл к краю своего возвышения. Последний избранный в «Череп и кости»! Жозефина знала, что это значило – её отец был членом этого братства. Риджвей Саундерс и все остальные «Любящие братья» точно не попадут в «Череп и кости». Она задумалась, существовало ли такое же, как «Череп и кости», братство для девушек – туда могли бы избрать и её… Или же Адель Кроу с её коленками, которые были символом её солидности!
Скорее приходите к нам,
Хотим, чтобы вы были с нами;
Идите же скорее к нам,
И чувствуйте себя, как дома!
– Интересно, сколько здесь парней, которые выбрали вас своим идеалом? – спросила она. – Если бы я была парнем, то я захотела бы стать именно таким, как вы! Правда, мне бы ужасно надоедало, что в меня все время влюбляются девушки.
– Не влюбляются, – просто ответил он. – И никогда не влюблялись.
– Конечно, влюбляются – но они это скрывают, потому что вы производите на них впечатление, и ещё потому, что они боятся Адели.
– Адель вряд ли будет возражать. – И торопливо добавил: – Если когда-нибудь такое случится. Кажется, Адель такие вещи всерьез не воспринимает.
– Вы с ней помолвлены?
Он слегка вздрогнул.
– Я считаю, что всему своё время – в том числе и помолвке.
– И я тоже так думаю, – с готовностью согласилась Жозефина. – Лучше иметь одного настоящего друга, чем сотню поклонников, всё время увивающихся вокруг тебя с сюсюканьями.
– Так вот чем занимается вся эта толпа, бегающая за вами весь вечер!
– Какая ещё толпа? – наивно спросила она.
– За вами бегает половина второкурсников!
– Ах, это всего лишь кучка щеголей! – неблагодарно отозвалась она.
Жозефина лучилась счастьем, красиво кружась в танце среди ставшего вдруг чарующим бала, в объятиях самого председателя бального комитета. Лишь трепет, который он вызывал у членов её «свиты», стал причиной того, что её так долго никто не «перехватывал»; но через некоторое время всё же нашёлся смельчак, и её чувство гордости вдруг исчезло. Юноша был впечатлён тем, что с ней танцевал сам Дадли Ноулетон; он стал вести себя очень почтительно, и это сдержанное обожание скоро ей наскучило. Пройдет совсем немного времени, надеялась она, и Дадли Ноулетон опять её «перехватит», но наступила полночь, затем прошёл ещё один скучный час – и она стала задумываться, а не было ли всё это лишь любезностью по отношению к девушке из школы Адели? Адель уже, наверное, успела нарисовать ему хорошенькую картину прошлых подвигов Жозефины! Когда он, наконец, к ней приблизился, она напряглась и насторожилась, – в таком состоянии она всегда выглядела податливой, слабой и тихой. Но вместо того, чтобы пригласить её танцевать, он потянул её за собой туда, где оканчивался ряд лож.
– С Адель произошла неприятность на лестнице из гардеробной. Она немного подвернула коленку и порвала чулок. Она просит вас одолжить ей чулки, потому что вы остановились тут недалеко, а до нашего клуба «Лаун» отсюда не близко.
– Конечно!
– Я вас отвезу, моя машина на улице.
– Но вы ведь так заняты – прошу вас, не беспокойтесь!
– Ничего, я вас отвезу.
На улице была оттепель; казалось, будто слабая и прозрачная весна нависла над вязами и карнизами зданий, обнаженность и холод которых так не понравились ей неделю назад. Ночь казалась аскетичной, словно дух мужской борьбы за существование пронизывал весь этот городок, где мужчины три столетия подряд всю свою энергию и помыслы посвящали науке. Всё это символизировал сидевший с ней рядом энергичный и могучий Дадли Ноулетон. Ей казалось, что она никогда ещё не встречала таких мужчин.
– Прошу вас, входите, – сказала она, когда он поднялся по ступенькам к двери дома. – У нас тут очень уютно.
В неосвещённой гостиной горел камин. Спустившись сверху с чулками, она вошла в гостиную и встала с ним рядом, ничего не говоря и глядя вместе с ним на огонь. Затем она посмотрела на него, всё ещё молча, опустила глаза, а затем опять посмотрела на него.
Он пошевелился и спросил:
– Вы нашли чулки?
– Да, – ответила она, затаив дыхание. – Правда, я быстро? За это с вас поцелуй!
Он рассмеялся, словно она пошутила, и двинулся к двери. Она улыбнулась и глубоко упрятала своё разочарование. Они сели в машину.
– Чудесно, что мы с вами познакомились, – сказала она ему. – Передать вам не могу, как много новых мыслей я почерпнула из нашей беседы!
– Но разве я вам что-нибудь сказал?
– Конечно, сказали! О том, что и помолвке нужно своё время! Мне раньше не доводилось разговаривать с мужчинами вроде вас. Иначе я бы, наверное, думала совсем по-другому. Я только что поняла, что во многом заблуждалась. Мне вот всегда хотелось вызывать волнение. А теперь я хочу помогать людям.
– Да, – согласился он, – это очень хорошо.
Когда они прибыли в учебный манеж, ей показалось, что он хочет сказать ей что-то ещё. В их отсутствие начался ужин; идя рядом с ним через большой зал, чувствуя, что на них смотрит множество глаз, Жозефина спрашивала себя – думают ли все эти люди о том, что между ними что-то было?
– Мы немного опоздали, – сказал Ноулетон, когда Адель ушла надеть чулки. – Ваш кавалер, наверное, давно уже вас потерял. Так что давайте я вам отыщу здесь что-нибудь перекусить, ладно?
– Это было бы просто великолепно!
А потом, когда вновь начались танцы, она двигалась, полностью погрузившись в свои приятные мысли. Поклонники нескольких уже уехавших с бала красавиц смешались с её поклонниками, и вскоре ни одну девушку в зале не приглашали чаще, чем Жозефину. Даже племянник мисс Брейретон, Эрнест Уотербери, с ней потанцевал, выражая своё чопорное восхищение. Но разве она танцевала? Не успевая вновь поймать такт, она просто перелетала по всему залу от мужчины к мужчине – руку вправо, руку влево… Внезапно ей захотелось отдохнуть, и словно в ответ на это желание перед ней возник новый юноша: высокий, елейный южанин с вкрадчивым голосом:
– Ах, прекрасное создание! Я все глаза проглядел, любуясь твоим порхающим точеным профилем. Ты выделяешься здесь среди всех, словно прекрасная американская роза среди полевых маргариток!
Танцуя с ним второй раз, Жозефина вняла его мольбам.
– Хорошо. Пойдем, подышим воздухом.
– Но я говорил совсем не об улице! – сказал он, едва они вышли за дверь. – Случилось так, что мне на время досталось одно гнездышко, прямо в этом здании.
– Хорошо.
Бук Чаффи, из Алабамы, пошёл впереди, указывая путь: через гардеробную, затем на пролет выше, прямо к незаметной двери.
– Это квартира моего друга, сержанта Буна – он инструктор батареи. И он очень настаивал, чтобы сегодня вечером квартирку использовали только как гнездышко, а не как читальный зал и тому подобное!
Открыв дверь, он включил тусклый свет; она вошла, он прикрыл за ней дверь, и они посмотрели друг на друга.
– Как хорошо! – прошептал он.
Его высокая голова склонилась, длинные руки нежно обхватили Жозефину, и очень медленно – так, чтобы их взгляды как можно дольше оставались прикованными друг к другу – он притянул её к себе. Жозефина в это время думала о том, что никогда ещё не целовалась с южанином.
Неожиданно в замке двери раздался звук вставляемого ключа, и они тут же отскочили друг от друга. Затем раздался приглушенный смех, за ним – звук удаляющихся шагов, и Бук, подскочив к двери, стал крутить ручку. В то же мгновение Жозефина заметила, что комната служила сержанту Буну не только гостиной; здесь же он и спал.
– Кто это был? – спросила она. – Зачем нас здесь заперли?
– Какой-то шутник. Пусть только попадется мне в руки…
– Он вернется?
Бук сел на кровать, чтобы всё обдумать.
– Я не знаю. Я даже не знаю, кто это был! Но если здесь появится кто-нибудь из комитета, выйдет не очень хорошо, не правда ли?
Увидев, что она изменилась в лице, он подошел и обнял её.
– Не волнуйся, солнышко! Мы что-нибудь придумаем.
Она поцеловала его в ответ – наскоро, не теряя голову. Затем отодвинулась и пошла в соседнюю комнату, которая была увешана сапогами, шинелями и другими деталями военной амуниции.
– Тут есть окно, – сказала она.
Окно располагалось высоко, его очень давно не открывали. Бук залез на стул и с трудом распахнул окно настежь.
– До земли футов десять, – сказал он миг спустя, – и прямо внизу лежит огромная куча снега. Ты можешь упасть, испачкаться и уж точно промочишь туфли и чулки.
– Но мы должны отсюда выбраться! – резко ответила Жозефина.
– Лучше подождем здесь и будем надеяться, что шутник…
– Я не стану ждать! Я хочу отсюда выбраться. Так… Бросай вниз все одеяла с кровати, а я на них спрыгну; или ты спрыгни первый и разложи их на куче снега.
После этого им стало весело. Бук Чаффи аккуратно вытер пыль с подоконника, чтобы она не испачкала платье; затем они замерли, услышав приближающиеся шаги – но шаги стали удаляться от двери. Бук спрыгнул, и она услышала, как он выругался, выбираясь из мягкого сугроба. Он разложил одеяла. В тот момент, когда Жозефина свесила ноги из окна на улицу, за дверью послышались голоса, и в замке вновь стал поворачиваться ключ. Она удачно приземлилась, протянула ему руку и, содрогаясь от смеха, они пустились бежать. Промчавшись полквартала до угла здания, они оказались у входа в учебный манеж, остановились, тяжело дыша и вдыхая свежий ночной воздух. Бук не хотел идти внутрь.
– Почему ты не хочешь, чтобы я проводил тебя до твоей квартирки? Мы могли бы там немного посидеть, восстановить силы…
Она задумалась. Её влекло к нему из-за только что пережитого совместно приключения, но что-то звало её обратно в зал, словно там её гордость ожидал некий триумф.
– Нет, – решила она.
В дверях она столкнулась с мужчиной, который очень куда-то спешил – приглядевшись, она узнала Дадли Ноулетона.
– Прошу прощения… – сказал он. – Ах, привет!
– Вы не могли бы протанцевать со мной до моей ложи? – порывисто попросила его она. – У меня платье порвалось.
Когда они начали свой путь, он рассеянно произнёс:
– Дело в том, что тут только что произошла одна неприятность, а разбираться придется мне. Я как раз шёл узнать, что там стряслось?
Её сердце дико забилось, и она почувствовала, что хотела бы немедленно стать другим человеком.
– И передать вам не могу, как много для меня значит наше знакомство! Было бы чудесно, если бы у меня появился хотя бы один друг, с которым можно разговаривать серьезно, без всякого сюсюканья и сантиментов. Вы ведь не станете возражать, если я буду вам писать – Адель ведь не обидится?
– Ну конечно, нет! – его улыбка была для неё совершенно непостижима. Когда они дотанцевали до ложи, ей пришла в голову ещё одна мысль:
– А правда, что на пасхальных каникулах бейсбольная команда будет тренироваться в Хот-Спрингс?
– Да. Вы туда собираетесь?
– Да. Доброй ночи, мистер Ноулетон!
Но судьба назначила ей увидеть его сегодня ещё раз. Это произошло рядом с мужской гардеробной, где она и ещё целая толпа оставшихся до самого конца девушек и их ещё более бледных матерей, чьи морщины за прошедшую ночь удвоились и утроились, ожидали кавалеров. Он что-то рассказывал Адель, и до Жозефины донеслось: «Дверь была заперта, а окно открыто…»
Внезапно Жозефине пришло в голову, что встретив её в дверях – мокрую и запыхавшуюся – он мог догадаться, что на самом деле произошло, а Адель, без сомнений, подтвердила бы его подозрения. Опять перед ней замаячил призрак её старого врага – некрасивой и завистливой девчонки. Сжав губы, она отвернулась.
Но они её заметили, и Адель окликнула её веселым звонким голосом:
– Иди сюда, попрощаемся! Ты так меня сегодня выручила с чулками! Дадли, смотри: вот девушка, от которой не стоит ждать дрянных и глупых поступков! – Она порывисто нагнулась и поцеловала Жозефину в щечку. – Ты ещё увидишь, Дадли, как я сейчас права – через год она станет самой уважаемой девушкой в школе!
III
Как обычно в скучные дни начала марта, то, что произошло потом, не заставило себя ждать. В один из насквозь пропитанных весной вечеров состоялся ежегодный бал старших классов в школе мисс Брейретон, и все ученицы младших классов никак не могли уснуть, прислушиваясь к доносившейся из физкультурного зала музыке. Между песнями, когда парни из Нью-Хейвена и Принстона гуляли по территории школы, из открытых окон темных спален на смутно различимые фигуры внизу устремлялись укромные взгляды затворниц.
Но Жозефина в этом не участвовала, хотя, как и все остальные, тоже лежала в кровати и не спала. Таким ненастоящим радостям не было места среди рациональных схем, день за днем прокручивавшихся у неё в голове; с таким же успехом она могла бы находиться в первых рядах среди тех, кто окликал гулявших внизу мужчин, бросал им записочки и вовлекал в разговоры, поскольку от неё неожиданно отвернулась удача, и вокруг начала сплетаться черная паутина.
Не унывай и не грусти, малышка –
ведь мы с тобой сегодня в одной лодке…
В физкультурном зале, в каких-нибудь пятидесяти ярдах отсюда, находился Дадли Ноулетон, но близость мужчины не волновала её, как год назад – по крайней мере, не волновала столь сильно. Зизнь, как она теперь считала, была серьёзным делом, и в благопристойной темноте ей на ум пришла и никак не хотела уходить строчка из одного романа: «Это мужчина, который достоин быть отцом моих детей». И чего стоили по сравнению с ним все обольстительные манеры и остроумные слова целой сотни светских щеголей? Разве можно всю жизнь лишь целоваться с едва знакомыми людьми за прикрытыми дверями?
У неё под подушкой лежало два письма – ответы на её письма. В них уверенным округлым почерком рассказывалось о начале тренировок по бейсболу; в них выражалась радость по поводу того, что Жозефина теперь думает обо всем именно так; автор явно ждал Пасхи, когда они смогут увидеться. Из всех писем, которые она когда-либо получала, эти были самыми сложными в том плане, что из них непросто было выжать хоть каплю сокровенного чувства – даже перед подписью стояло «Ваш», а не «Твой»! Но Жозефина выучила их наизусть. Они были бесценны, потому что он нашёл время, чтобы их написать; красноречивы были даже конверты – ведь он наклеил так мало марок!
Она лежала в постели и не могла уснуть – в физкультурном зале вновь заиграла музыка:
Ах, я ждал тебя так долго, о, моя любовь!
Ах, пою я песню для тебя, моя любовь!
А-а-а-а!
Из соседней комнаты донесся тихий смех, а снизу с улицы – мужской голос, и последовал долгий разговор веселым шепотом. Жозефина узнала смех Лилиан и голоса двух других девушек. Она представила себе, как они лежат на подоконнике в ночнушках, высовывая головы из окна.
– Спускайтесь вниз! – несколько раз повторил один из парней. – Не нужно наряжаться – спускайтесь прямо так!
Вдруг воцарилась тишина, затем послышались быстрые шаги по хрустящему гравию, сдавленный смех, суета, резкий, негодующий скрип пружин нескольких кроватей в соседней комнате, и звук хлопнувшей двери в холле внизу. Видимо, у кого-то будут неприятности. Через несколько минут приоткрылась дверь в комнату Жозефины; при тусклом свете из коридора она заметила мисс Квэйн; затем дверь закрылась.
На следующий день Жозефину и ещё четырех девушек, наотрез отказывавшихся признаваться в том, что они произнесли ночью хоть слово, отчитали и наказали. И с этим ничего нельзя было поделать. Мисс Квейн узнала лица в окне, и все эти девушки оказались из двух соседних комнат. Это было несправедливо, но по сравнению с тем, что случилось потом, это была ерунда. За неделю до начала пасхальных каникул вся школа отправилась на экскурсию на молочную ферму – поехали все, кроме тех, кого наказали. Мисс Чамберс, сочувствовавшая невезению Жозефины, назначила её компаньонкой для мистера Эрнеста Уотербери, который в очередной раз проводил выходной у тётки. Это было немногим лучше, чем совсем ничего, потому что мистер Уотербери был весьма скучным и чопорным юношей. Он оказался настолько скучным и чопорным, что на следующий день Жозефину исключили из школы.
Произошло следующее. Они гуляли по территории школы, затем присели за столиком в саду выпить чаю. За несколько минут до того, как на аллею выехала машина тётки, Эрнест Уотербери выразил желание рассмотреть какую-то деталь убранства в часовне. К часовне нужно было спускаться по спиральной псевдо-средневековой лестнице, и Жозефина, у которой после прогулки в саду ещё не просохли туфли, поскользнулась на верхней ступеньке и пролетела пять футов, приземлившись прямо в неохотно раскрывшиеся объятия мистера Уотербери, в которых она беспомощно замерла, сотрясаемая неудержимым хохотом. Именно в этом положении их и застала мисс Брейретон вместе с сопровождавшей её попечительницей школы.
– Но я тут совершенно не при чем! – без всякой галантности объявил мистер Уотербери. Его, смущенного и оскорбленного, тут же отослали обратно в Нью-Хейвен, а мисс Брейретон, приплетя к происшествию ещё и прегрешения прошлой недели, потеряла голову. Униженная и взбешенная Жозефина в ответ потеряла свою, и в тот же вечер в школу прибыл мистер Перри, случайно оказавшийся в Нью-Йорке. Увидев его страстное негодование, мисс Брейретон сдалась и пошла на попятный, но исправить было уже ничего нельзя, и Жозефина пошла собирать вещи. Неожиданно и чудовищно, как раз в тот момент, когда школа вдруг обрела для неё смысл, школьная жизнь для неё подошла к концу.
В тот момент все её чувства были направлены против мисс Брейретон, и покидая школу, она плакала лишь от гнева и злости. Вместе с отцом она отправилась в Нью-Йорк; хотя папа инстинктивно и от чистого сердца сразу же принял её сторону, она заметила, что он был слегка недоволен её невезучестью.
– Зизнь продолжается, – произнёс он. – К сожалению, и для этой старой идиотки, мисс Брейретон, она тоже продолжается. Ей бы надо устроиться заведовать школой для малолетних преступников! – Он на мгновение задумался. – Ну, да ладно; завтра приезжает твоя мать, и ты с ней поедешь в Хот-Спрингс, как мы и планировали.
– В Хот-Спрингс? – воскликнула Жозефина приглушенным голосом. – Только не туда!
– А почему? – с удивлением спросил отец. – Кажется, это будет самое лучшее решение. Пройдет время, всё уляжется, а потом ты вернешься в Чикаго.
– Я бы лучше сразу в Чикаго, – затаив дыхание, сказала Жозефина. – Папочка, мне действительно лучше поехать сразу в Чикаго!
– Что за нелепость! Твоя мать уже выехала на восток, и всё уже устроено. В Хот-Спрингс ты будешь гулять, играть в гольф и забудешь эту старую чертовку…
– А нельзя ли нам поехать в какое-нибудь другое место на востоке? Я знаю, что в Хот-Спрингс собираются и те, кто знает об этой истории, а мне бы не хотелось с ними встречаться – там будут девушки из школы…
– Зози, выше голову! Сейчас надо вести себя именно так! Мне жаль, что я только что сказал, что надо, чтобы «все улеглось». Если бы у нас уже не было всё запланировано, мы бы вернулись домой и встретили бы с открытым забралом любую сварливую бабу и сплетницу в городе! Ведь когда забиваешься в уголок, все думают, что ты действительно совершил нечто плохое. И если вдруг тебе кто-нибудь что-нибудь скажет, просто расскажи им правду – я так и сделал, когда разговаривал с мисс Брейретон! Скажи им, что она говорила, что ты можешь остаться в школе, но я, черт возьми, не позволил тебе там остаться!
– Они не поверят.
Как бы там ни было, а в Хот-Спрингс у неё будет четыре дня передышки до того, как начнутся школьные каникулы. Это время Жозефина провела, занимаясь гольфом с профессиональным игроком, только что прибывшим из Шотландии и совершенно точно ничего не знавшим о её горестях; в один из дней она даже совершила конную прогулку с одним юношей, и ей стало с ним почти легко после того, как он признался, что в феврале вылетел из Принстона – правда, она не стала отвечать взаимностью на это признание. Но вечера, несмотря на назойливость юноши, она проводила с матерью, сблизившись с ней, как никогда раньше.
В один прекрасный день Жозефина увидела в фойе у стойки размещения две дюжины симпатичных парней, сваливших в кучу чемоданы и биты в чехлах, и поняла, что вот-вот произойдёт то, чего она так боялась. Она убежала к себе наверх и под предлогом выдуманной головной боли поужинала в тот вечер в номере, а после ужина принялась мерить беспокойными шагами комнату. Она стыдилась не только того, что с ней произошло, но и своей реакции на эту ситуацию. Она никогда не испытывала жалости по отношению к не пользовавшимся популярностью девушкам, которые прятались по гардеробным потому, что не могли привлечь к себе партнёров в танцевальном зале, или к девушкам, которые не принадлежали к «обществу» Лейк-Форест. А теперь она сама им уподобилась – урод, стыдящийся показать своё лицо! Забеспокоившись, не случилось ли уже что-нибудь с её лицом, она встала перед зеркалом – но, как обычно, её очаровало то, что она там увидела.
– Чертовы дураки! – вслух произнесла она. И как только она это сказала, её голова гордо поднялась, а взгляд прояснился. Она вспомнила фразы из несметного числа полученных ею любовных писем; в конце концов, у неё ведь была надежная опора из сотен потерянных и умоляющих взглядов, из бесчисленных нежных и молящих голосов, вселявших в неё уверенность. Её вновь переполняла гордость, и вскоре она увидела, как у неё на щеках опять заиграл тёплый румянец.
Раздался стук в дверь; это был юноша из Принстона.
– Не хочешь сходить вниз? – предложил он. – Там танцы! Полно ребят из Йеля – вся их бейсбольная команда. Я тебя кому-нибудь из них представлю, и ты проведешь замечательный вечер. Пойдём?
– Хорошо, но я не хочу ни с кем знакомиться. Придется тебе танцевать со мной весь вечер.
– Ты же знаешь, что больше мне ничего и надо!
Она торопливо надела новое вечернее платье – по-весеннему голубое, хрупкое и иллюзорное. Увидев его на себе, она разволновалась – словно сбросила старую зимнюю кожу и превратилась в сияющую куколку без единого пятнышка; на лестнице она мягко ступала в такт доносившейся снизу музыке. Играли песню из пьесы, которую она смотрела неделю назад в Нью-Йорке; эта мелодия для неё олицетворяла будущее, сулила веселье, о котором она ещё не думала, и любовь, которую она ещё не встретила. Закружившись в танце, она вновь обрела уверенность в том, что жизнь дает бесконечные возможности начать все сначала. Не прошло и десяти тактов, как её «перехватил» Дадли Ноулетон.
– Ну, надо же! Жозефина! – раньше он никогда не называл её по имени; он остановился, взяв её за руку. – Вот это да! Как я рад тебя видеть! Я очень надеялся, что ты здесь появишься.
Словно на ракете удивления и радости, она воспарила прямо в небеса. Он был действительно рад её видеть – его искреннее лицо не оставляло в этом никаких сомнений. Может, он ещё ничего не знал?
– Адель писала мне, что ты, возможно, здесь появишься. Но она не знала точно…
… выходит, он всё знал, но не придавал этому никакого значения; она ему всё равно нравилась!
– Я теперь ношу дерюгу и посыпаю голову пеплом, – сказала она.
– Что ж, тебе идёт!
– Ты ведь знаешь, что со мной случилось… – начала она.
– Знаю. Я не собирался об этом говорить, но все считают, что Уотербери выставил себя дураком – так что на выборах в клубы через месяц ему придется туго. Послушай! Мне бы хотелось, чтобы ты потанцевала с ребятами; им всем так не хватает в жизни красоты!
Немного погодя она уже танцевала, как ей показалось, со всей командой сразу. Дадли Ноулетон постоянно её перехватывал, и юноша из Принстона тоже – слегка негодуя по поводу нежданной конкуренции. В зале было много девушек из разных школ, но студенты Йеля, с оттенком восхищения проявляя командный дух, все, как один, отдавали явное предпочтение Жозефине; на неё уже стали показывать пальцем со стоявших вдоль стены стульев.
Но она ждала того, что должно было вот-вот случиться; ждала того момента, когда вместе с Дадли Ноулетоном они выйдут в тёплую южную ночь… Закончилась очередная песня, и всё произошло совершенно естественно; они пошли вдоль по улице, среди рано распустившейся сирени, свернули за угол, затем опять свернули…
– Ты ведь правда рад меня видеть? – спросила Жозефина.
– Конечно!
– Я поначалу боялась. То, что случилось в школе, мучило меня в первую очередь из-за тебя. Я так сильно старалась измениться – из-за тебя!
– Не думай больше о том, что случилось в школе. Все, чьё мнение хоть что-нибудь значит, считают, что с тобой поступили несправедливо. Забудь об этом и начни всё сначала.
– Да, – безмятежно согласилась она. Она чувствовала себя счастливой. Лёгкий ветерок и запах сирени – это была она, прекрасная и неосязаемая; деревянная скамейка, на которую они сели, и деревья – это был он, грубоватый и сильный, с ней рядом, готовый её защищать.
– Я много думала о том, как мы с тобой здесь встретимся, – через некоторое время сказала она. – Ты оказал на меня такое сильное и хорошее влияние, что я подумала: быть может, и я смогу открыть для тебя что-нибудь новое, в другом роде? Я хочу сказать, что я умею получать от жизни удовольствие, а ты не умеешь. Мы с тобой обязательно должны как-нибудь вечером поехать кататься на лошадях при луне. Будет очень здорово!
Он промолчал.
– Я могу быть по-настоящему милой, когда мне кто-нибудь нравится – а это случается совсем не часто, – и она тут же торопливо добавила: – и не серьёзно. Я лишь хочу сказать, что если чувствую, что серьёзно и по-настоящему подружилась с парнем, то считаю, что целая толпа парней, увивающихся вокруг, просто ни к чему! Мне всё время, и днём, и вечером, хочется быть только с ним, понимаешь?
Он пошевелился, сидя на скамейке; нагнулся вперед, положив локти на колени, и уставился на свои сильные ладони. Её нежный ровный голос стал звучать чуть ниже.
– Когда мне кто-нибудь нравится, мне не хочется даже танцевать. Приятнее просто побыть с ним наедине…
На мгновение повисла тишина.
– Ну, знаешь… – он запнулся, нахмурившись, – у меня, честно говоря, вообще не будет свободного времени… У меня здесь живут друзья, и я им уже давно обещал заехать в гости… – Ему было очень грустно это говорить; он тщательно подбирал слова. – Меня и в гостинице-то с послезавтра уже не будет. Я должен ехать к друзьям, за город – у них там будет праздник. А ещё завтра приезжает Адель.
Полностью поглощенная своими мыслями, она поначалу его совсем не слушала, но от звука произнесённого имени у неё внезапно перехватило дыхание.
– Мы должны вместе ехать на этот праздник, и я так понимаю, что всё наше время уже более-менее распланировано. Но днём я, конечно же, буду приезжать сюда на тренировки.
– Понимаю. – Её губы дрожали. – Тебя не будет… Ты будешь с Адель!
– Думаю, что… большую часть времени… Ну, да… Она… Она, само собой, наверняка захочет с тобой увидеться.
Опять повисла пауза. Он сцепил большие пальцы, и она сокрушенно повторила этот жест.
– Тебе просто было меня жаль, – сказала она. – Тебе нравится Адель… Больше, чем я!
– Мы с Адель понимаем друг друга. Она была моим идеалом с самого детства!
– А девушки вроде меня тебе не нравятся? – голос Жозефины испуганно дрогнул. – Наверное, потому, что я целовалась со многими парнями, и у меня репутация легкомысленной и взбалмошной девчонки?
– Не в этом дело…
– Нет, в этом! – с чувством заявила она. – Мне приходится за всё расплачиваться! – Она встала. – Проводи меня обратно в зал. Я буду танцевать с теми, кому я нравлюсь!
Она быстро пошла по дорожке, мучительные слезы текли у неё по щекам. Он догнал её у лестницы, но она лишь покачала головой и сказала:
– Прости меня за то, что я вела себя так дерзко. Я повзрослею… Я ведь получила по заслугам… Всё в порядке.
Немного позже она окинула взглядом зал, но Дадли уже ушёл – и с ужасом Жозефина поняла, что впервые в жизни она попыталась добиться внимания мужчины, и у неё ничего не вышло. Лишь любовь порождает любовь – и только у совсем юных бывает иначе. А когда Жозефине стало ясно, что он проявлял к ней интерес лишь из доброты, она тут же поняла, что рана нанесена её гордости, но не сердцу. Она быстро позабудет его самого, но никогда не забудет то, что от него узнала. Есть два типа мужчин: те, с кем флиртуют, и те, за кого выходят замуж. И с этой мыслью её неугомонный взгляд небрежно скользнул по группе одиноких парней, чуть задержавшись на мистере Гордоне Тинсли, который на тот момент был одним из лучших игроков команды Чикаго и, по слухам, самым богатым юношей на всем Среднем Западе. До сегодняшнего вечера он никогда не обращал внимания на юную Жозефину. А десять минут назад он неожиданно пригласил её покататься с ним завтра на автомобиле.
Но он ей не нравился – и она решила отказаться. Незачем жадно хвататься за людей, ничуть ими не дорожа, и ради романтического получаса лишать себя грядущих возможностей. Ведь когда придет время, они могут обернуться серьёзной перспективой. Она и не подозревала, что это была её первая в жизни зрелая мысль – но так оно и было!
Музыканты оркестра укладывали свои инструменты в чехлы, юноша из Принстона по-прежнему был рядом с ней, продолжая её умолять пойти с ним прогуляться под луной. Жозефина без всяких размышлений знала, что он из себя представлял – но луна ярко отсвечивала на оконных стеклах… Чувствуя облегчение, она взяла его под руку, и они пошли к красивой беседке, из которой она так недавно вышла, и повернулись друг к другу, и их лица были словно две маленькие луны под одной большой белой, висевшей над Голубым хребтом; его рука мягко обвилась вокруг её податливых плеч.
– Ну и? – прошептал он.
– Да…
Оригинальный текст: A Woman With The Past, by F. Scott Fitzgerald.