Ф. Скотт Фицджеральд
Так клёво, что слов нет!
Брайан не очень понимал, зачем тут миссис Ханнаман? Видно, раз уж он вдовец, за ним нельзя не присматривать… Сегодня он пораньше пришел с работы, чтобы побыть с дочерью.
— Она у вас так хорошо воспитана! — говорила миссис Ханнаман. — Это такая редкость по нынешним временам!
— Благодарю! — ответил он. — Мы воспитывали Гвен в европейском духе и после возвращения домой старались не менять этот курс.
— Учили её языкам и всё такое?
— Боже мой, нет! Моего французского хватает лишь для объяснений в ресторане. Просто я веду себя с Гвен строго. Например, не разрешаю ей ходить в кино…
Но то ли у миссис Ханнаман было что-то с памятью, то ли она действительно слышала, как её юная племянница Клара рассказывала, как они с Гвен целых три раза смотрели фильм «Цилиндр» и пойдут еще, как только его опять будут крутить в каком-нибудь небольшом зале?
— Но у нас есть фонограф, — продолжил Брайан Боуэрс, — так что Гвен может слушать всё, что хочется, хотя радио я ей не куплю. Дети должны уметь сами играть свою музыку!
Это прозвучало неубедительно даже для него. Он страстно желал, чтобы Гвен поскорее вернулась домой.
— Она у вас играет на пианино?
— Играла. Училась несколько лет, но в этом году в школе много занятий, и мы разрешили ей бросить музыку. Само собой, только на время. Ей всего тринадцать, и времени у неё впереди предостаточно.
— Конечно, — сухо согласилась миссис Ханнаман.
Миссис Ханнаман ушла, а Брайан продолжил приводить квартиру в порядок. Наконец-то они устроились! По крайней мере, он устроился — Гвен, кажется, будет устраиваться до бесконечности. Он заглянул в комнату к дочери, и у него вырвался вопль отчаяния. Все было так же, как три недели назад. Он сам приказал горничной ничего не трогать, а только убирать постель — он считал, что Гвен должна быть приучена наводить порядок у себя в комнате самостоятельно. В прошлом году он отправил её в летний лагерь; если там их приучали к такому, то время в лагере можно было считать потраченным зря. В углу валялась мятая пара бриджей — прямо там, где их сняли. Из кучи одежды укоризненно торчала одна штанина, пытаясь вопреки всему избежать общей участи. На бюро, будто веер карт под сдачу, была разбросана некогда удерживаемая вместе аккуратной резинкой пачка писем от мальчишек. По углам комнаты валялось вязание — три начатых и брошенных свитера, напоминавшие остовы недостроенных зданий. Завершение всегда намечалось не позднее следующей субботы, но именно в субботу всегда случалось нечто непредвиденное. То Гвен вдруг вспоминала, что её пригласили на весьма полезную для здоровья прогулку, то оказывалось, что много задали в школе, то ей надо было идти вместе с ним в гости, потому что он не хотел оставлять её дома одну. Какое-то время мысль позволить ей жить в этом бардаке, пока её внутреннее «я» не заставит её действовать, казалась ему отличной — но прошел октябрь, наступил ноябрь, а беспорядок лишь разрастался. Она везде опаздывала, потому что ничего невозможно было найти. Горничная жаловалась, что даже просто подмести комнату стало под силу лишь акробату.
Он услышал, как дочь вошла в дом, и, всё ещё думая о проблеме, вышел в гостиную.
Они были рады друг другу. Их внешнее сходство бросалось в глаза. Он когда-то считался красавцем, но с годами его фигура местами оплыла, и когда он рассказывал о своем прошлом, дочь с трудом могла представить его в романтической ситуации. Сама она была изумительной юной красавицей, черноглазой, с мягкими светлыми волосами и на редкость заразительным смехом — он был звонким, но никого при этом не раздражал.
Гвен бросилась на диван, вытянувшись во весь рост и бросив учебники на пол. Когда вошёл Брайан, она слегка приподнялась, чуть свесив ноги с дивана. Движение привлекло его внимание, и он сказал:
— Либо одерни юбку, либо уж совсем сними.
— Фу, как грубо!
— Иногда это единственный способ достучаться до тебя.
— А я получила зачет с плюсом по геометрии. Клёво?
— И что такое «зачёт с плюсом»?
— Девяносто два балла.
— А почему бы не сказать просто «девяносто два балла»?
— Папа, а ты достал билеты на матч с Гарвардом?
— Я же тебе обещал, что мы поедем вместе.
Она кивнула, и, как бы невзначай, заметила:
— А Диззи на матч с Гарвардом и на матч с Морской академией повезёт отец. А ещё она идёт с дядей на матч с Дартмутом. Клёво?
— Опять «клёво»? Тебе напомнить, что ты ответила доктору Паркеру на вопрос, нравится ли тебе Цезарь? Ты ему сказала, что Цезарь был «клёвый»! — Он горько рассмеялся, продолжая мерить шагами комнату. — Человек завоевал весь мир, а через тысячу лет появляется какая-то школьница и заявляет, что он был «клёвый»!
— Две тысячи лет, — невозмутимо поправила Гвен. — Папа, а мистер Кемпбелл поедет на матч с Гарвардом в новой машине. Правда, клё… — здорово?
И так всегда первые полчаса после школы или после вечеринки; в размеренный ритм домашней жизни будто попадала комета — с такой интенсивностью Гвен жила во внешнем мире! Полчаса еще не прошло, и она сказала:
— Папа, если ты поведёшь машину как всегда, мы никуда не успеем!
— Я езжу достаточно быстро.
— А я вот однажды ехала девяносто миль в час…
Он в изумлении на неё уставился, и Гвен могло бы хватить сообразительности тут же прикусить язык. Но она, всё еще в ослеплении мирской суеты, закончила:
— … по дороге в Тартл-Лейк, прошлым летом.
— С кем же?
— С подругой.
— Девушка твоего возраста, за рулем автомобиля?
— Нет. Ей девятнадцать, это сестра той самой девушки, к которой я ездила в гости. Только я тебе не скажу, кто это. А то ты больше не разрешишь мне к ней поехать, папочка!
Теперь она пожалела, что вообще раскрыла рот.
— Можешь не говорить. Я знаю, к кому ты ездила летом, и легко могу узнать, у кого есть сестра девятнадцати лет. Я вовсе не хочу отскабливать тебя от какого-нибудь телеграфного столба из-за того, что какая-то соплячка…
Гвен спасла горничная, позвавшая отца к телефону. В качестве искупительной жертвы Гвен повесила в шкаф пальто, собрала разбросанные книги и ушла к себе в комнату.
Войдя, она, как обычно, окинула комнату удивлённым взглядом. Комната выглядела ужасно, это она понимала, но у неё была собственная система существования в этом месте — система, увы, не работавшая на практике. Издав горестный крик, она схватила мусорную корзину — там лежала разбитая пластинка с песней «Щечка к щечке», хранимая как напоминание о необходимости купить новую. Она повертела обломки в руках, что, в свою очередь, навеяло другое воспоминание, и она решила позвонить Диззи Кемпбелл. Здесь требовались определенные дипломатические навыки. Брайан последнее время стал проявлять твердость в вопросе допустимой длительности телефонных разговоров.
— Надо обсудить задание по латыни, — уверила она его.
— Ладно. Но только покороче, доченька!
Он сидел в гостиной, читал газету и ждал ужина. В голове, как фон для далекой газетной канонады в Эфиопии и Китае, уже некоторое время не прекращалось приглушенное бормотание. Когда он дошёл до финансовой страницы, на глаза ему попалась ежедневная котировка акций «Америкен Тел. энд Тел.», и он вскочил.
— Опять она висит на телефоне! — воскликнул он. Но не успела брошенная на пол газета упасть, как перед ним появилась запыхавшаяся и сияющая Гвен.
— Папочка, как здорово! Ты только послушай! Тебе не придется везти меня на матч, представляешь? Ну, то есть туда-то придется, но на сам матч — тебе не надо! Тётя Диззи, миссис Чарльз Роттен Рэй, как-то так её зовут… Ну, в общем, какая-то тетя, её все отлично знают с самой лучшей стороны, ей можно доверять, и всё такое…
Она сделала паузу — отдышаться — и он вежливо осведомился:
— И что? Тетя играет в команде Принстона?
— Нет. Она там живет. У неё какие-то племянники или дядюшки, или кто-то ещё — по телефону было плохо слышно — которые ходят в какую-то школу, они нашего возраста — лет пятнадцать-шестнадцать…
— Тебе с утра вроде было тринадцать?
— Ну, мальчики всегда старше, — уверенно сказала она. — Ладно. Так вот, она…
— Никогда не говори о людях «она»!
— Ладно. Прости, папа. Так вот, эта дама — ну, ты понял, не «она», а миссис Роттен Рэй или как её там зовут — так вот, она пригласила Диззи…
— Ну, ну… Спокойнее. Пожалуйста, не торопись!
— Не могу, папа. Она на линии ждёт!
— Кто? Миссис Роттен Рэй?
— Ну, её не так зовут, но как-то похоже… Неважно! Миссис Роттен Рэй пригласила Диззи к себе на танцевальный вечер накануне матча и разрешила ей пригласить Клару Ханнаман и еще одну подругу! И Диззи пригласила меня — можно мне поехать?
— Это так неожиданно… Сейчас ведь середина учебного года, а я не люблю, когда ты отвлекаешься, и ты это прекрасно знаешь. — Но ему было очень тяжело ей отказать. Она ведь всё-таки была послушным и хорошим ребенком, если отбросить находившую на неё время от времени дерзкую болтливость; в школе она училась хорошо и изо всех сил старалась побороть свой кипучий темперамент.
— Ну, пожалуйста, папа! Диззи ждёт, что я отвечу.
— Ну ладно, разрешаю.
— Спасибо! Миссис Кемпбелл собирается тебе позвонить, но Диззи не утерпела и всё мне рассказала. Клёво?
Она тут же испарилась, и через мгновение приглушенное бормотание за дверью возобновилось.
Что-то подсказывало Брайану, что в школе-пансионе её жизнь была бы проще — не далее как сегодня Элен Ханнаман что-то говорила насчет её старомодных манер? Неважно — в этом году пансион он бы не потянул. А кроме того, она делала ярче жизнь в доме.
Ох, если бы он только знал, что на экран выпустят этот «Цилиндр»… «Щечку к щечке» она разбила, но ведь осталась ещё эта — «как хорошо сидеть у него на цилиндре и карабкаться вверх по его сорочке…»
Из любопытства он открыл дверь в столовую и обнаружил включенный фонограф и припавшую к нему дочь — локти расставлены, подбородок выставлен вперед, глаза мечтательно полузакрыты. Увидев его, она выпрямилась.
— А я думал, что эта «Челюсть в челюсть» разбилась? — сказал он.
— Да. Но небольшой кусочек в середине еще можно послушать. Видишь, вот и всё. Такой маленький кусочек абсолютно точно не может никого раздражать.
— Заведи снова и давай потанцуем, — пошутил он.
Она с бесконечным сочувствием посмотрела на него.
— Папа, кем ты себя возомнил? Ты что, Фред Астер? Сейчас меня интересует только одно — могу ли я поехать в Принстон?
— А я разве не разрешил?
— Но ты это так сказал, будто еще можешь передумать.
— Ну ладно, тогда ещё раз: да! Зачем мне запрещать тебе набивать собственные шишки?
— Так что, можно?
— Да, конечно! Почему нет? Куда, ты говоришь, ты собралась? На танцы, кажется? Конечно, поезжай!
II
За обедом в поезде трех подружек охватило легкое судорожное волнение. Кларе Ханнаман и Диззи Кемпбелл было по четырнадцать, они были на год старше Гвен, а Клара к тому же была выше ростом — но на всех девочках были похожие дорожные костюмы, которые запросто подошли бы и их матерям. Из украшений на них красовались перешедшие по наследству от бабушек тонкие колечки и цепочки, дополнявшиеся добытыми в универмаге броскими стекляшками марки «Кохинур». Мех на воротниках пальто, скорее всего, когда-то отзывался на льстивые прозвища вроде «Кэтти», «Барсик» или «Мурзик». Но возраст девочек можно было безошибочно определить и не глядя — по регулярным приступам истерического хихиканья.
Клара спросила: «В какой, интересно, кабак мы собрались?» С недавних пор она находилась под впечатлением от Уны Меркель и вообще актрис «крутой» школы, и этого вопроса было достаточно, чтобы раздалось общее «хи-хи-хи», причем есть больше уже никто не мог, а на сцену выступили платочки. Для взрыва было достаточно единственного слова, чаще — имени какого-нибудь парня, обладавшего для них неким тайным смыслом, и весь вечер напролет это слово работало, как детонатор. А временами на всех нападала неестественная трезвость мысли, нечто вроде смирения. Они одновременно смотрели в обе стороны: в мир, который они на полной скорости оставляли навсегда позади, и в новый, неизведанный мир. Это противоречие внешне выражалось ничем не объяснимой веселостью.
В данный момент девочки мыслили трезво и во все глаза глядели на девушку, сидевшую через проход — она была дебютанткой и должна была выйти в свет этой осенью. В их взглядах читалось уважение и благоговейный страх — её умение держать себя просто, её видимое спокойствие перед лицом грядущего испытания произвели на них впечатление. На её фоне они почувствовали себя маленькими и неуклюжими, и то, что они еще не доросли до своего первого бала, одновременно их и радовало, и огорчало. В прошлом году эта девушка была всего лишь капитаном школьной баскетбольной команды, а сегодня она вступала в «Большую Игру». От их взглядов не укрылся молодой человек, провожавший её на станции с букетом цветов и заклинаниями «не связывайся там ни с какими малолетками … им всем еще лет пять о взрослой жизни лишь мечтать».
После обеда все три подружки собирались поучить уроки — все добросовестно захватили с собой учебники — но волнение от поездки на поезде было столь велико, что никто не смог продвинуться дальше выражения «украшенный бриллиантами корсаж» из параграфа в «Истории Англии», ставшего для них «фразой дня». В Принстон они прибыли в необыкновенной, взрывоопасной тишине, потому что Диззи, выходя из поезда, заявила, что забыла свой «украшенный бриллиантами корсаж». Как только на платформе им помахала юная, прекрасная и двадцатилетняя мисс Рэй, еле сдерживаемые приступы хихиканья уступили место подобающей девушкам из хороших семей сдержанности.
А где же мальчики? Девушки напряженно вглядывались в наступающие сумерки — не ожидая, конечно, что их будут приветствовать, как дебютанток на балу, но всё же питая надежды, что и для них найдется ровесник, для которого они наряжались, о котором мечтали и для кого старательно укладывали свои локоны по вискам последние двадцать четыре часа. Бомбу взорвала мисс Рэй, когда они подъехали к дому. Девочки сняли пальто, а она сказала:
— Вас ждёт разочарование. Я хотела предупредить вас телеграммой, и по телефону звонила, но вы уже выехали…
Все взгляды, предчувствуя недоброе, устремились к ней в ожидании удара.
— Бабушке стало хуже и мама решила, что нужно ехать в Олбани. И прямо с утра — я ещё спала — она всем позвонила и отменила приглашение на вечер. Я попыталась всё исправить, но было уже поздно.
Лица девушек не выразили абсолютно ничего.
— Мама просто переволновалась, — продолжала мисс Рэй. — Бабушка еще сто лет проживёт! Я весь день висела на телефоне, пытаясь организовать вам хоть какую-нибудь компанию на вечер, но все в городе будто с ума посходили. Все заняты — мальчишек на танцы мы приглашали аж из Нью-Йорка. Господи, ну почему я встала только в одиннадцать!
— Ничего страшного, — вежливо солгала Диззи. — Правда, ничего, Эстер! Мы и сами сможем себя развлечь.
— Милая моя, я так хорошо понимаю, что вы сейчас чувствуете!
— Спасибо, — сказали они хором, а затем Диззи спросила: — А где Коротышка? Его тоже увезли в Олбани?
— Нет, он дома. Но ему всего шестнадцать, и… Как бы вам объяснить… Он самый младший в своем классе, и в этом году он ужасно застенчивый из-за своего небольшого роста. Когда танцы отменили, он наотрез отказался выступать в роли единственного кавалера на троих. Сказал, что будет у себя в комнате учить химию, чем сейчас и занимается. И никуда из дома не пойдет.
Гвен мысленно его себе представила. Нет уж, пусть лучше останется у себя в скиту — без него веселее будет!
— По крайней мере, матч завтра никто не отменил…
— Спасибо! — сказали они хором.
Ничего не поделаешь. Поднявшись наверх, они выложили на кроватях свои вечерние платья, которые по последней подростковой моде были ничуть не менее длинные и шикарные, чем обычные взрослые платья. Рядом выложили шёлковые чулки, золотистые и серебристые босоножки, и стали наслаждаться видом своей сверкающей амуниции. В их возрасте матери, чтобы казаться взрослыми, носили кружевные воротники, оборки и хлопковые колготы. Но этот исторический факт, о котором им когда-то прожужжали все уши, был теперь для них слабым утешением.
Они оделись, и, несмотря на то, что наряжались они друг для друга, настроение немного улучшилось. Спустившись к ужину, они выглядели так дружелюбно и весело, что обманулась даже Эстер Рэй. Но далось им это нелегко; когда за мисс Рэй заехал кавалер, чтобы отвезти её на концерт студентов Гарварда и Принстона, она всё поняла по их глазам.
— Есть идея, — сказала она. — Думаю, что я смогу провести вас на концерт, но вам придется стоять в задних рядах.
А вот это уже было кое-что! Они засияли. Они побежали за пальто, и в холле на втором этаже Гвен мельком увидела торопливого юношу с тарелкой в одной руке и с чашкой в другой — он скрылся в комнате прежде, чем она успела рассмотреть его получше.
Так или иначе, но впечатление от концерта оказалось так себе. Ведь всё вышло спонтанно, народу в зале было очень много, а им пришлось стоять позади, за рядами высоких студентов. Они слушали мучительно дразнящие взрывы смеха и изредка доносившиеся до них фрагменты песен, а как это выглядело, им по мере возможности сообщала Клара, благодаря лишним трем дюймам роста.
По окончании концерта их, как прибой, понесла вперед веселая восторженная толпа, бесцеремонно выбросив прямо на крыльцо дома Рэй.
— Спокойной ночи! Спасибо!
— Большое вам спасибо!
— Чудесный вечер!
— Спасибо. Спокойной ночи.
Поднявшись наверх, девочки молча кружили по комнате, изредка бросая взгляды в зеркало и поправляя, уже без особой надобности, чуть сбившиеся наряды. Диззи стала снимать своё ожерелье из крупного жемчуга, и тут Гвен неожиданно произнесла:
— Я хочу на бал!
— Все хотят, — отрезала Клара, но тут же взглянула на Гвен и спросила: — Ты о чём, Гвен?
В этот момент Гвен стояла у зеркала и подводила губы помадой Диззи. У неё, конечно, была и своя помада, но прошлым летом по дороге на ранчо в Алабаме она расплавилась, и с тех пор колпачок никак не хотел сниматься. Клара продолжала на неё смотреть, и Гвен сказала:
— А как бы ты накрасилась, если бы шла на бал?
— Вот так, — показала Клара.
Через мгновение этим вопросом были заняты все.
— Нет, не так. Это банально. — И: — Осторожнее, это ведь карандаш Эстер! Ну, это уж слишком, Диззи!
— Нет-нет, только не пудрой!
Прошло полчаса; им успешно удалось себя состарить сразу на несколько лет. Затем все стали кричать: «Несите мой украшенный бриллиантами корсаж!», кривляться, торжественно маршировать и выплясывать по комнате.
— Знаете что? — сказала Гвен. — Я бы хотела просто постоять у бальной залы. Входить не обязательно. Само собой, ничего недозволенного я делать не собираюсь, но мне просто интересно, как там всё будет?
— Нас может увидеть Эстер!
— Не увидит, — подумав, сказала Гвен. — Она там, наверное, будет веселиться, и та девушка с поезда тоже — ну, Марион Ламб, помните, она в нашей школе училась? Когда дебютантки собираются вместе и никто им не мешает, — продолжила она, — бывает очень клёво, да будет мне позволено так выразиться!
Диззи вдруг побледнела, как сосновая стружка, сверкнула невинным взором и выпалила, шокировав обеих подруг:
— Мы это сделаем! Мы пойдём на бал. Мы ведь девчонки что надо — не чета тем, кто там!
— Мы же сейчас не в городе, — неуверенно высказалась Клара. — Ничего страшного тут нет; это ведь как на двор сходить погулять?
Это соображение успокоило их совесть — но больше, чем любые бандиты и насильники, их сейчас заботил план Гвен. А плана у Гвен не было. Ей не приходило в голову абсолютно ничего — не считая мысли о том, что предстоящая ночная прогулка с накрашенными губами по университетскому городку как-то не вязалась со скандалом, который она неделю назад закатила отцу из-за кукольного домика; она во что бы то ни стало хотела оставить домик в комнате и не отправлять на хранение в чулан.
Решающим аргументом стало то, что старшие их обманули. И хотя Брайан не был знаком с миссис Рэй, он тоже каким-то образом был в ответе за её утреннюю торопливость, повлекшую за собой катастрофу. Родители как класс всегда занимаются такими вот делами! Все они должны нести за это ответственность! Не выразив вслух своего согласия на поход, Гвен и Диззи принялись толкаться у зеркала, меняя яркую театральную раскраску на менее кричащую, уместную даже на бале в посольстве. В финальном приливе консерватизма — ведь могло так случиться, что им встретится Эстер Рэй — девочки расчистили области вокруг глаз, оставив лишь легкий слой вечерней пудры у губ и у носа. Десятицентовые «бриллианты короны» быстро исчезли с ушей, запястий и декольте, и аура дешевого кабаре улетучилась, едва они спустились вниз. Вкус восторжествовал!
На улице стоял кристально ясный ноябрьский вечер. Они шли в густой тени деревьев вдоль по Либерти-Плейс — пусть для них это ничего и не значило. Они слегка испугались собаки, залаявшей из-за живой изгороди, но никаких других препятствий им не встретилось, пока впереди не замаячила ярко освещенная фонарями Мерсер-Стрит, через которую необходимо было перейти.
— Куда мы идём? — спросила Клара.
— Туда, где музыка!
Они остановились. Впереди замаячили какие-то силуэты. Подруги инстинктивно взялись за руки, но это оказались всего лишь негритянки с корзиной стирки.
— Пошли! — сказала Гвен.
— Пошли куда?
— Куда собирались!
Они дошли до похожего на собор здания, в котором Клара опознала угловой дом студенческого городка; не задумываясь, свернули в арку, прошагали по пустынной галерее, а затем вышли на широкую аллею террас и готических зданий — и вдруг стала послышалась музыка. Пройдя еще сотню ярдов, Диззи неожиданно остановилась.
— Я вижу! — прошептала она. — Вон там, большое здание, где светятся окна! Это гимнастический зал.
— Пойдемте ближе, — сказала Гвен. — Тут ведь никого нет. Пойдёмте, нас никто не увидит!
Взявшись за руки, они пошли вперёд, скрываясь в тени длинных корпусов. Теперь они находились в опасной близости к месту действия и могли различить человеческие фигуры на фоне освещенного пятна входа в зал. Периодически до них доносился шум аплодисментов. Они опять остановились. Им стало страшновато идти дальше, и оставаться на месте — тоже. Из темноты донеслись приближающиеся голоса и шаги.
— Пойдёмте на другую сторону, — предложила Клара. — Там темнее, и можно будет подойти поближе.
Они сошли с тропинки и побежали по газону. Едва дыша, остановились у укрытия, образованного несколькими припаркованными автомобилями. Притаившись, они почувствовали себя разведчиками на территории врага. За толстой стеной, в пятидесяти футах от них, оркестр громко заявлял о том, что кто-то здесь обманывает, рассказывал, что есть у него счастливая звезда, и вопрошал, не прекрасный ли сегодня день, пусть даже и дождливый? За стенами зала гнездилась несказанная романтика, лиловая грёза, в которой плыли их будущие воображаемые образы — а со всех сторон их захлестывало волнами и несло на поверхности море кавалеров. Все молчали; разве слова могут что-нибудь значить для юных сердец, когда играет оркестр? Когда музыка смолкла, никто не произнёс ни слова — но вдруг все заметили, что они тут не одни.
— Давай не пойдём на ужин? — произнёс мужской голос.
— Когда я с тобой, я обо всем забываю!
Девочки тут же затаили дыхание, хватая друг друга за руки. Голоса доносились из машины, стоявшей футах в пяти от них. Машина была развернута от гимнастического зала, поэтому их приближение под покровом музыки и не было замечено.
— Что значит этот ужин, — продолжила девушка, — если впереди у нас с тобой вся жизнь — и ужины, конечно, тоже?
— Да, как только наступит июнь, милая!
— Да, с июня, милый, милый, милый!
Слушательницы опять стали хватать друг друга за руки. Потому что женский голос принадлежал Марион Ламб — той самой дебютантке, с которой они ехали в поезде!
И в этот момент, поскольку вечер был прохладным, а накидка — тонкой, Диззи вдруг чихнула. Громко — а затем еще, и ещё!
III
— А почему я должен верить, что вы никому не расскажете? — спрашивал юноша; он повернулся к Марион: — Объясни им, как важно, чтобы они никому не проговорились! Скажи им сама, что от этого может пойти прахом твой выход в свет!
— Гарри, мне всё равно. Я буду даже гордиться…
— Мне не всё равно! Просто нельзя, чтобы сейчас пошли слухи.
— Мы никому не скажем, — хором и с чувством подтвердили девочки, а Гвен добавила: — Мы думаем, что это так клёво!
— Вы хоть понимаете, что, кроме вас, никто ничего не знает? — холодно спросил юноша. — Только вы! И если вдруг пойдёт слух, я буду точно знать, кто это, и тогда…
Его голос звучал так зловеще, что трио инстинктивно отпрянуло на шаг назад.
— Нельзя с ними так разговаривать! — сказала Марион. — Я с этими девочками училась в одной школе и уверена, что они никому ничего не расскажут. Ну и вообще… Они знают, что здесь не случилось ничего серьёзного — у меня ведь каждые две-три недели новая помолвка.
— Марион! — воскликнул юноша. — Что ты такое говоришь?
— Гарри, я вовсе не хотела тебя обидеть, — взволнованно выпалила она, расстроившись. — Ты ведь знаешь, что мне не нужен никто, кроме тебя!
Он застонал.
— Ну, ладно… Так как же нам заставить молчать эту галёрку? — он принялся смятенно шарить по карманам в поисках денег.
— Не надо, Гарри! Они будут молчать. — Но когда она перехватила взгляды трёх пар любопытных глаз, у неё возникло дурное предчувствие. — Так, слушайте! Чего вам троим сейчас хочется больше всего на свете?
Девочки рассмеялись и посмотрели друг на друга.
— Думаю, попасть на бал, — призналась Гвен. — Но, само собой, нам не разрешат. Родители не разрешат, даже если бы нас пригласили. Ну, то есть…
— Есть идея, — сказал Гарри. — Слушайте. Я знаю боковой вход на беговую дорожку в зале. Оттуда всё видно, там сейчас темно, и никто вас не заметит. Идёт?
— Ух ты! — выдохнула Диззи.
— Если я вас туда проведу, дадите мне ваше честное-пречестное слово, что никогда ни одна живая душа не узнает, что вы тут слышали?
— Ещё бы! — воскликнули они хором.
IV
Оставим их на время на беговой дорожке и переместим на мгновение взгляд в гущу бала внизу. А лучше немного в сторону, где только что появился человек, до сих пор игравший в нашей истории лищь небольшую и жалкую роль. Он неуверенно встал, ничего не видя за колышущимся строем нетанцующих студентов Гарварда и Принстона. Если бы полчаса назад кто-нибудь сказал Коротышке Рэю, что в одиннадцать часов он окажется в такой вот ситуации, он бы даже не хмыкнул. Некоторые парни небольшого роста компенсируют свой недостаток практически безрассудной смелостью. Но только не Коротышка: с тех пор, как он стал юношей, ему ещё ни разу не удалось посмотреть в глаза девушке и сохранить при этом чувство собственного достоинства. Танцевальный вечер дома вообще-то был назначен в рамках кампании по преодолению его застенчивости, и он считал, что ему повезло — из всех дней, когда бабушке могло бы стать хуже, она выбрала именно этот!
Но будто в наказание за столь непочтительные мысли в тот самый момент, когда он собрался потушить свет и лечь спать, домой принесли телеграмму из Олбани на имя сестры.
Взрослый мужчина просто открыл бы телеграмму и прочитал, но для юноши любая печать священна, а телеграммы обычно подразумевают нечто срочное. Ничего не оставалось, кроме как доставить телеграмму на бал Эстер — и как можно скорее.
Он точно знал одно — ни за что на свете не пойдет он искать сестру на танцевальной площадке. С трудом убедив швейцара, что ему необходимо попасть внутрь по делу, он вошёл и беспомощно застыл на месте. В этот момент сверху его и заметила Диззи.
— Это же Томми! — воскликнула она.
— Где?
— Парень небольшого роста, у двери! Ну ничего себе, а? Сначала он не соизволил даже выйти и поздороваться с нами, а теперь взял и пришёл на бал!
— Как-то не похоже, что ему весело, — сказала Клара.
— Пойдёмте вниз и растормошим его! — предложила Гвен.
— Без меня, — сказала Диззи. — Я, на минуточку, не хочу, чтобы Рэй знали о том, что мы здесь!
— Ой, а я и забыла!
— Да ладно. Он все равно уже ушёл.
Он ушёл, но вовсе не в головокружительную праздничную круговерть, как подумали они. Терзаясь сомнениями, он не придумал ничего лучше, чем забраться наверх на беговую дорожку и попробовать оттуда высмотреть Эстер среди танцующих. Не успела Диззи умолкнуть, как Томми уже встал рядом с ней, к взаимному удивлению.
— Я думал, что вы уже спите! — воскликнул он, узнав кузину.
— А я думала, что ты читаешь учебник!
— Я как раз читал, но тут принесли телеграмму, и я теперь должен отыскать Эстер!
Он был с надлежащими церемониями представлен остальным. Гвен и Клара немедленно притворились, что даже не подозревали о его присутствии в городе.
— Эстер была в ложе №18, — сказала Гвен. — Правда, я давно её уже там не видела.
Ухватившись за эту подсказку, Томми повернулся к Диззи.
— Не могла бы ты сходить туда и передать ей телеграмму?
— Ещё чего, — сказала Диззи. — Сходи и передай сам. Нас тут вообще не должно быть!
— И меня тоже. Мне едва позволили войти. Но не могу же я тут просто ходить сам по себе! А вот ты запросто можешь! — убеждал он её.
Гвен уже несколько мгновений пристально его рассматривала. Он был совсем не такой, каким она его себе представляла — теперь она думала, что в жизни ещё не видела такого симпатичного парня!
— Я могу передать, — вдруг сказала она.
— Правда? — он впервые внимательно посмотрел на Гвен и увидел девушку, будто сошедшую с обложки журнала, и ростом пониже него. Он сунул телеграмму ей в руки. — Большое спасибо! Чертовски вам обязан…
— Но я не пойду вниз одна, — перебила Гвен. — Часть пути вам придётся пройти со мной.
Они пошли вниз, и он краем глаза принялся её рассматривать. У высокой арки он остановился.
— Дальше вы пойдёте одна, — сказал Томми.
— Но будет лучше, если мы пойдем вместе.
— Только не это! — воскликнул он. — Мы так не договаривались. Я не пойду туда, где танцуют!
— Ходить не нужно. Если мы просто пойдём, все на нас станут смотреть, ну а если мы будем двигаться к ложе, танцуя, нас никто не заметит.
— Вы же сказали, что отнесете! — возмутился он.
— Я отнесу письмо, а вы отнесете меня. — И она невинно добавила: — Нам обоим так будет проще.
— Я отказываюсь! — объявил он.
— Тогда несите сами.
— Я ещё никогда…
Но не успел он закончить, как она неожиданно оказалась в кольце его рук; его ладонь уперлась в шов платья точно посередине между лопатками, и они стали двигаться к танцующим парам.
Через строй нетанцующих парней прямо в калейдоскоп платьев и фраков… Гвен чувствовала себя как дома; все сомнения насчет дерзости её идеи развеялись, словно напряжение спортсмена после начала игры. Она имела бесспорное право на этот мир! Возможно, она вошла в него чуть раньше времени, но её поколение отказалось подчиняться старым добрым Евклидовым законам и через мгновение её возраст уже ничего не значил. Она чувствовала, что ей ровно столько же, сколько всем остальным танцующим девушкам.
И вдруг свершилось чудо из чудес: свет померк, по сигналу от одного оркестра к другому проскочила божественная искра, и Гвен в безмолвном трансе закружилась под песню «Щёчка к щечке».
***
Дамы в ложе клуба «Лорел» порядком устали. Казавшийся столь легким делом присмотр за дочерьми на самом деле был тяжелый и неблагодарный труд, решили они. Все устали от оживленного парада красивых уверенных лиц, и одна из дам открыто сообщила об этом сидевшему рядом мужчине средних лет. Он, по всей видимости, тоже погрузился в размышления о прохладных хлопковых наволочках и блаженстве абсолютной тишины.
— Я не могла не пойти, — сказала она, — но я не понимаю, почему пришли вы?
— Возможно, потому, что прочитал в утренней газете, что здесь будете вы. Все эти годы…
— Неудачное вы место выбрали, чтобы говорить такие вещи женщине моего возраста! В такой обстановке я чувствую себя безнадежно старой. Вы только посмотрите на эту странную пару — прямо лилипуты! Никогда их раньше не видела.
Он посмотрел; подобные гротескные фигуры всегда грезятся в полусне, так что после вежливого: «Да, любопытно!» его взгляд опять потускнел, но лишь до тех пор, пока дама не сказала: «А вот они опять. Такие маленькие! Что за девушка… Ей ведь никак не больше четырнадцати, а выглядит, словно умудренная опытом и уставшая от жизни двадцатилетняя девица. Не могу даже представить, о чем только думали её родители, разрешив ей сюда прийти?»
Он опять посмотрел и после долгой паузы устало ответил:
— А вот я могу себе это представить!
— Так вы считаете, что это в порядке вещей? — ответила она. — А мне кажется…
— Нет-нет, Элен, я лишь хотел сказать, что мне несложно представить ход мыслей родителей, если они узнают, где их ребёнок. Сдается мне, что эта девушка — моя дочь!
V
Не в характере Брайана было бы тут же вскочить и выхватить Гвен из танцующей толпы. Если бы она вновь оказалась неподалеку, он отвесил бы ей вежливый поклон и предоставил право следующего хода. Он на неё не сердился — он предполагал, что хозяева дома, куда он отпустил в гости дочь, тут вовсе ни при чем; его гнев был направлен на систему, позволившую ребенку, раскрашенному как юная дама брачного возраста, отплясывать на ночном балу!
На следующий день в клубе выпускников он ходил от группы к группе, останавливаясь то тут, то там поболтать, и краем глаза постоянно искал Гвен, с которой договорился здесь встретиться. Когда общество стало понемногу перемещаться на стадион, он сам позвонил в дом Рэй. Гвен еще не вышла.
— Давай лучше встретимся на матче, — сказал он, обрадовавшись, что отдал ей билет заранее. — Я уже выхожу. Хочу успеть на разминку команд.
— Папа, знаешь что… Я потеряла свой билет! — Гвен говорила тихо и печально. — Я здесь всё обыскала и вспомнила, что прицепила его дома к зеркалу — там висели какие-то приглашения, и мне захотелось взглянуть, как они будут смотреться вместе, а потом я его забыла…
Связь прервалась, и вклинившийся в разговор мужской голос настойчиво осведомился, есть ли сегодня в клубе свободные комнаты, и доставил ли стюард коричневую корзину из прачечной в номер Томаса Пикринга, класс ’96 года? Брайан еще минут десять долбил по рычагу телефона; он хотел сказать дочери, чтобы она купила самое плохое место на последней трибуне, а потом спокойно пересела бы к нему, но и телефонная связь в Принстоне тоже поддалась всеобщей истерике.
Всё больше людей проходило мимо телефонной будки, поглядывая на часы и спеша к началу матча; пять минут спустя у будки уже никого не было, а на лбу у Брайана выступил пот. В университете он сам играл в футбол; игра для него значила то же, что война и шахматы значили для его деда. И тут в нём проснулась злость.
— В конце концов, она развлекалась накануне вечером? А теперь и у меня есть право развлечься! Обойдётся и без матча — ей ведь на самом деле плевать!
Но на пути к стадиону он разрывался, слыша периодически доносившийся из-за высокой стены рев толпы и представляя, как Гвен вновь и вновь отчаянно и безнадежно ищет бесценный клочок бумаги, бесполезно свисавший дома с рамы зеркала.
Он беспощадно отбросил от себя эти мысли.
— Все из-за этого бардака! Такой урок будет лучше любых увещеваний!
Но у ворот Брайан всё-таки замедлил шаг; он любил Гвен, и у него ещё была возможность за ней забежать, но тут опять раздался рёв толпы, ещё громче прежнего, что и заставило его принять окончательное решение: на стадион он вошёл в числе последних.
Пробираясь к своему месту, он заметил, что кто-то машет ему рукой и зовет.
— Папа, мы тут! Мы подумали, что ты…
— Сядь! — прошептал он, бесшумно заняв своё место. — Людям тоже хочется посмотреть. Ты нашла билет?
— Нет, папочка! Я так расстроилась… Знакомься — это Томми Рэй, папа! Он не здесь сидит, он просто занял тебе место. Он может сесть где угодно, потому что он…
— Тише, дочка! Потом расскажешь. Что там на поле? Какой счет?
— А где смотреть счет?
Томми переместился на ступеньки в проходе и оттуда сообщил, что счет пока ноль-ноль; внимание Брайана тут же полностью переключилось на игру.
В перерыве он расслабился и спросил:
— Как же ты сюда проникла?
— Понимаешь, Томми Рэй… — Она понизила голос. — Этот парень рядом со мной…Он проверяет билеты у входа. И я была уверена, что он где-то здесь, потому что вчера вечером он мне сказал, что ему надо пораньше домой…
Она прикусила язык.
— Теперь понимаю, — сухо сказал Брайан. — А я всё мучился, о чём же вы разговаривали в столь рискованном фуэте?
— Ты там был? — в ужасе воскликнула она. — Ты…
— Послушай, как играет этот гарвардский оркестр! — перебил он. — Старые марши на джазовый лад, довольно смело… Тебе, конечно, хотелось бы, чтобы они сейчас сыграли «Челюсть в челюсть»…
— Папа!
Но её взгляд на мгновение устремился к далёкому серому горизонту — в этот миг она слышала не оркестр, а ту самую, нежную и древнюю, мелодию.
— И что ты подумал? — помолчав, спросила она. — Когда меня там увидел?
— Что я подумал? Я подумал, что ты выглядишь так клёво, что слов нет!
— Не ври! Как хочешь наказывай, но прошу тебя: не повторяй больше при мне это отвратительное слово!
Рассказ написан в отеле «Скайлайн», город Хендерсонвилль, штат Северная Каролина, в декабре 1935 года. Он планировался первым в серии рассказов о Гвен для журнала «Сатердей Ивнинг Пост». Серия была задумана по образцу ранее написанных успешных серий о подростках Бэзиле (1928-1929) и Жозефине (1930-1931). Писателю обычно легче работать с серией связанных историй, нежели выдумывать отдельные рассказы, а Фицджеральд в это время прилагал все усилия для повышения производительности своего труда. Гарольд Обер в то время выступал в роли не только агента, но и редактора, выдавая свои предложения по улучшению рассказов — причем Фицджеральд даже пытался их применять. 29 декабря Обер написал, что журнал «Пост» купил этот рассказ о Гвен за 3000 долларов (рассказ был опубликован в номере от 18 апреля 1936 года) и проявил интерес к продолжению серии. Второй рассказ «Будьте как дома» был отвергнут (в 1939 году он был опубликован в журнале «Либерти» под названием «Странный приют»). Третий рассказ серии («В доме») был написан в Балтиморе в феврале-марте 1936, журнал «Пост» заплатил за него 3000 долларов. Четвертый рассказ «Манто и жемчуг» был отвергнут. После изменения имен главных героев «Будьте как дома» и «Манто и жемчуг» были проданы журналу «Пикториал Ревю», но публикация не состоялась в связи с закрытием журнала.
Прототипом Гвен послужила дочь Фицджеральда Скотти, которой в момент написания рассказов исполнилось четырнадцать лет. Она действительно семь раз смотрела кинокартину «Цилиндр» с Фредом Астором и Джинджер Роджерс, и «свела отца с ума», проигрывая без остановки пластинку с песней «Щечка к щеке» из этого фильма. Рассказ «В доме» тоже основан на реальном случае, когда в гости к Фицджеральду, проживавшему тогда в Балтиморе, заглянул актер Кларк Гейбл.
Фицджеральд искренне старался компенсировать дочери отсутствие матери Зельды, но в то время писатель испытывал постоянный стресс в личном и профессиональном плане; кроме того, его не всегда обоснованная жесткость стала причиной конфликта с дочерью. В 1939 году, работая над романом «Последний магнат», он писал Скотти: «Думаю, что эта книга, в которой заключено то время, когда я был для тебя «взрослым», потом поможет тебе понять, как глубоко я знал твой мир — увы, не широко, поскольку тогда я был слишком болен и фактически никуда не выходил».
Оригинальный текст: Too Cute for Words, by F. Scott Fitzgerald.