Ф. Скотт Фицджеральд
Ах ты мой бедный павлинчик!


Мисс Маккрейри надела на пишущую машинку кожаный чехол. Ради последнего раза Джейсон встал и подал пальто — чем слегка её смутил.

— Мистер Дейвис, если вдруг я что-нибудь забыла вписать в меморандум — пожалуйста, позвоните! Письма отправлены. Все дела в порядке. Пишущую машинку заберут в понедельник.

— Благодарю вас.

— Ну что вы! Работать с вами — одно удовольствие! Мне так жаль…

Джейсон пробормотал уже набившую оскомину мантру:

— Как только дела пойдут в гору…

Она ушла, но через мгновение в дверях вновь показалось её лицо.

— Передайте привет малышке! И передайте от меня миссис Дейвис: пусть скорее поправляется!

Ему стало очень одиноко в кабинете. Не из-за того, что мисс Маккрейри там больше не было — наоборот, её физическое присутствие часто ему мешало; но на этот раз она ушла навсегда. Надевая пиджак, Джейсон взглянул на последний меморандум — там не было ничего срочного ни на сегодня, ни на следующие три дня. Чистый стол, бесспорно, смотрелся хорошо — но он помнил времена, когда дела шли в таком активном и диком темпе, что ему приходилось давать указания по телефону с поезда и по радиотелеграфу с парохода.

Дома в гостиной Жози с двумя подружками играла в Грету Гарбо. Жози была такая весёлая и смешная, так кривлялась, намазавшись пудрой и подведя глаза, что он решил не объявлять о трагедии до обеда.

Пройдя через буфетную, он искоса посмотрел на девочек, всё еще находившихся «в образе», и подумал о том, что прямо сейчас придется разрушить только что выстроенный их фантазией песочный замок. ОДна из девочек играла Мэй Уэст и игриво произносила «Ну, заходи как-нибудь в гости!». Она как-то призналась, что родители еще не разрешали ей лицезреть Мэй Уэст на экране, но пообещали разрешить, как только ей исполнится четырнадцать.

По возрасту Джейсон вполне годился во фронтовики: ему было тридцать восемь. В усах у него уже виднелась седина; он был среднего роста, под первым купленным в магазине готового платья костюмом угадывалось хорошее телосложение.

Подошла Жози и спросила на беглом французском:

— Можно, девочки с нами пообедают?

— Не сегодня.

— Ладно.

***

Но теперь надо было ей сказать. Он не хотел, чтобы плохие новости она узнала вечером, когда устанет.

После обеда, когда служанка удалилась, он сказал:

— Мне нужно с тобой поговорить.

Его голос звучал так серьёзно, что она подняла глаза, перестав рассматривать крошки на столе.

— О школе, — сказал он.

— О школе?

Он постарался сразу перейти к делу.

— Нам приходится платить за больницу, а дела последнее время не идут. Я составил бюджет… Ты знаешь, что такое бюджет? Пишешь, сколько получаешь, а напротив пишешь, сколько можешь потратить. На одежду, на еду, на образование и так далее. Мисс Маккрейри перед уходом помогла мне всё посчитать.

— Она ушла? Почему?

— Её мама заболела, и она решила ехать домой за ней ухаживать. Так вот, Жози, весь наш бюджет практически съедает школа!

Не очень понимая, к чему он клонит, Жози на всякий случай постаралась выглядеть такой же несчастной, как отец.

— Это дорогая школа, с дополнительными курсами и прочим… Одна из самых дорогих школ в восточных штатах!

Наконец он дошёл до этого места; сейчас он нанесёт ей удар, и от этого у него в горле застрял комок.

— Похоже, в этом году мы больше не сможем себе это позволить.

Жози всё еще не до конца поняла, но в столовой повисла тишина.

— Ты хочешь сказать, что в этом семестре я не буду ходить в школу? — наконец, спросила она.

— Да нет, в школу ты будешь ходить. Но не в «Танстолл».

— Значит, в понедельник я не иду в «Танстолл», — ровным голосом сказала она. — А куда же я пойду?

— Со второго семестра ты будешь учиться в государственной школе. Теперь они очень хорошие. В государственной школе училась твоя мама.

— Папа! — она, наконец, поняла. Это её потрясло.

— Не делай из мухи слона. Год закончится, и ты сможешь вернуться и сдать выпускные экзамены в «Танстолл».

— Но, папа… «Танстолл» ведь лучшая школа! Ты же говорил, что вполне доволен моими оценками в этом семестре!

— Это тут ни при чём. Нас трое, Жози, и мы должны думать друг о друге. Мы потеряли очень много денег. Нам не хватит, чтобы отправить тебя в школу.

В глазах показались две первые слезинки, скатившиеся вниз по щекам.

Он никогда не мог спокойно смотреть на её горе, но продолжал, как заведенный:

— Что лучше — тратить слишком много и влезть в долги, или на некоторое время затянуть потуже пояса?

Но она лишь тихо плакала. Слезы невольно капали всю дорогу до больницы, куда они отправились с обычным еженедельным визитом.

Джейсон, вне всяких сомнений, её избаловал. Семейство Дейвисов прожило в Париже на широкую ногу целых десять лет; он путешествовал от Стокгольма до Стамбула, размещая американские капиталы в различные предприятия. Дела шли до поры до времени изумительно. Они жили то в прекрасном доме на авеню Клебер, то на вилле в Бьюли. Была у них и английская бонна, и гувернантка, внушившая Жози, что исключительные возможности её отца — это величина постоянная. Она была воспитана в той же дорогостоящей простоте, что и дети, с которыми она играла на Елисейских полях. Как и они, она считала, что роскошная жизнь — это нечто само собой разумеющееся по достижении определенного возраста, когда автоматически получаешь преимущественные права, а с неба начинают валиться роскошные автомобили, скоростные яхты и ложи в опере. У Жози рано выработалась привычка втайне от всех раздаривать большинство лишних вещей, которыми её в изобилии осыпали.

Перемены начались два года назад. Заболела мать, и отец вдруг перестал быть таинственным незнакомцем, только что вернувшимся из Италии с набором кукол «Ленчи» для неё. Но она была ребенком, быстро ко всему привыкала и вписалась в коллектив школы «Танстолл», ещё не понимая, как сильно ей нравилась прежняя жизнь. Жози честно пыталась полюбить и новую жизнь тоже, поскольку ей нравились и вещи, и люди, а воспитание включало идею о том, что перемены всегда к лучшему. Прошло все быстро — благодаря тому, что она любила и была приучена любить, любить всерьёз и надолго.

У больницы Джейсон сказал:

— Про школу маме не говори. Она может заметить, что для тебя это сильный удар, и станет переживать. Когда привыкнешь, мы ей расскажем.

— Я ничего не скажу.

Выложенным кафелем знакомым коридором они прошли к открытой двери.

— Можно войти?

— Конечно!

Будто соревнуясь, муж и дочь одновременно с обеих сторон постели обняли её. В глубокой тишине их руки и шеи превратились в единое целое.

В глазах Энни Ли показались слёзы.

— Садитесь. Вон там стулья. Мисс Карсон, принесите еще стул!

Они не заметили, что в палате находилась сиделка.

— Теперь рассказывайте. Вон конфеты, угощайтесь! Это тётя Ви прислала. Никак не может запомнить, что мне можно, а что нельзя.

Её лицо, зимой выглядевшее холодным, будто мрамор, по весне оживавшее, словно роза, а летом бледное, как белая клавиша фортепьяно, почти не изменилось. Лишь доктора да Джейсон знали, как серьезно она была больна.

— Все хорошо, — сказал он. — Живем помаленьку.

— А ты как, Жози? Как в школе? Экзамены сдала?

— Конечно, мама.

— И даже хорошо — гораздо лучше, чем в прошлом году! — добавил Джейсон.

— Как пьеса? — ни о чем не догадываясь, продолжала Энни Ли. — Ты всё-таки будешь играть Титанию?

— Не знаю, мама.

Джейсон сменил тему, переведя разговор на «ферму» — остаток когда-то огромных владений семьи Энни Ли.

— Я бы её продал при первой же возможности. Вообще не понимаю, как твоей матери удавалось с неё что-то получать?

— Но удавалось же! До самой смерти удавалось.

— Ну да, колбаса… А теперь, похоже, колбаса никому не нужна.

Сиделка предупредила, что свидание пора заканчивать. И, чтобы драгоценные минуты не пропали даром, Энни Ли по очереди протянула каждому бледную руку.

***

Когда они сели в машину, Жози спросила:

— Папа, что случилось с нашими деньгами?

Ну, что ж… Лучше пусть узнает правду, чем будет придумывать всякие глупости.

— Это сложно. Европейцы сейчас не могут выплачивать проценты на деньги, которые мы дали им в долг. Ты знаешь, что такое процент?

— Конечно. Проходили в пятом классе.

— Я должен был решать, есть ли у проекта перспективы, и если мне казалось, что они есть, мы давали деньги. Когда настали плохие времена, они перестали платить, а мы перестали давать деньги. Поэтому моя работа кончилась, и мы вернулись домой.

Затем он рассказал, что вложил свои деньги в предприятие — да, тысячи, много денег, неважно, сколько именно, Жози — и теперь все эти деньги «застряли».

У стоявшего под сенью старинной военной башни гаража они притормозили, чтобы заправить машину.

— Папа, почему тебе так нравится эта заправка? Тебе что, нравится эта старая печная труба?

— Это не печная труба! Неужели ты не знаешь, что это такое? Для борьбы с англичанами во время Войны за Независимость нужны были пули, и их лили, сбрасывая сверху расплавленный свинец. Это исторический памятник.

… Они свернули с шоссе за солдатским кладбищем конфедератов. Жози вдруг сказала:

— Американцам трудно жилось, правда, папа? Все время надо было воевать, за каждую мелочь!

— Да, наш народ боевой. Вот поэтому мы все сюда и приехали.

— А в Европе все счастливы?

— У них свои проблемы. К тому же ты тогда была ребенком и была от всего защищена. — Они остановились у дома, и он добавил: — Что такое?

— У мамы плохо с сердцем, ты потерял свои деньги, и…

— Ради Бога, не вздумай себя жалеть! — резко сказал он. — Люди от этого портятся. По крайней мере, у нас есть отличный дом. — Он почувствовал укол совести, потому что знал: скоро придется от него отказаться; но хватит с неё на сегодня плохих новостей.

Они вошли в холл. Жози всё еще была поглощена своей внутренней драмой.

— Папа, мы прямо как герои в «Маленькой сиротке Энни», только у нас нет собаки, которая всё время говорит «Ох!» Я вот никогда не слышала, чтобы собака говорила «Ох!», а ты? В юмористических журналах собаки всё время произносят «Ох!» или «Ах!», а я никогда не слышала, чтобы собаки разговаривали.

Разговор плавно перешёл на другую тему, и ему стало легче.

— Мне нравится только Гамп. Правда, когда плохо, ещё мне нравятся Дик Трейси и X-9.

Жози, вздохнув, пошла в свою комнату.

— И ведь кажется, что не так все и плохо, когда об этом читаешь, — печально сказала она.

II

Не успела Жози привыкнуть к государственной школе, как на неё обрушилась новость о неизбежном переезде. Просторный дом с огромной лужайкой в новом пригороде отличался от маленькой квартирки, как небо от земли. Большой диван и большая кровать в квартирку просто-напросто не поместились, и их пришлось сдать на хранение, как многие другие вещи. Жози в качестве слабого утешения получила разрешение попробовать себя в роли дизайнера интерьеров. Отец едва сдерживал смех.

— Просто великолепно, девочка моя!

— Ах, папа, не притворяйся! Фольгу я купила на распродаже и хотела сделать всю комнату серебряной, как в журнале «Ваш прекрасный дом». А она вся взяла и помялась! И теперь никак не отклеивается — что ни пробовала, только хуже становится.

В выходной по случаю «Дня рождения Вашингтона» Жози перекрасила мебель. Служащий «Компании чистки и окраски» с ужасом посмотрел на ковры, которые предстояло отчищать. А вечером на уроке в танцевальной школе матери наказывали детям держаться от Жози подальше. Её руки покрылись густой сыпью, но ещё ужаснее выглядели — и в таких случаях всегда лучше перестраховаться! — напоминавшие струпья проказы зеленые и пурпурные пятна, которые глядели с её шевелюры, словно зловеще-тусклые, сулящие гибель, глаза. Что поделать? Волосы слезами не отмоешь… Пятна держались несколько недель. Через две недели они даже приобрели почти привлекательный — для всех, кроме Жози — оттенок, напоминавший крыши сметенных лавиной европейских деревушек. И слились в один цвет, совершенно слились!

Жози восприняла это как страшную катастрофу и решила больше не ходить в танцевальную школу «Бэйкон Барн».

Джейсон был против — это было недорого.

— А какой смысл? — сказала она. — Я ведь больше не хожу в «Танстолл». Там у всех свои секреты. Я уже подружилась с ребятами в школе.

— Но ты всё же подумай, — сказал отец.

— Зачем ты говоришь мне «Подумай»?

Оказавшись в изоляции, эти двое стали скандалить и придираться друг к другу похуже взрослых, прямо как сварливые муж и жена.

Джейсон был удручен тем, как всё обернулось — она не должна была видеть его в столь неблагоприятных обстоятельствах.

***

— Давай съездим на ферму, — сказал он однажды в субботу за завтраком. — Ты же там никогда не была?

— Мы можем себе позволить прокатиться на автомобиле?

— Жози, ты хоть миг можешь мне не напоминать, что мы бедны? Я ведь уже объяснял: хорошие комиссионные в текстильном бизнесе платят только три-четыре заказчика. Комиссионные — это как проценты. Ты ведь говорила, что тебе всё понятно?

— Да.

— И брокеры, которые с ними работают, естественно, расставаться с ними не хотят — они с ними работали ещё до того, как появился я! И пока мне приходится торговать товаром не первого сорта… Ладно, оставим это, давай лучше о поездке?

— У нас ведь быстрая машина, папочка! Мы правда можем себе это позволить?

— Чем выше скорость, тем дешевле ездить. Надо успеть, пока на ферме не закончили готовить первую партию колбасы.

Предстояло проехать семьдесят миль среди разбросанных ледником по полям валунов, среди всегда здесь возвышавшихся алых отрогов Аппалачей, среди деревушек, имена которых ему никогда не хотелось узнать, так прочно засели их образы у него в сердце…

А сердце Жози всё ещё было во Франции. Жози не столько смотрела по сторонам, сколько думала.

— Папа, а почему бы нам не заработать много денег на ферме? Как бабушка! И станем на них жить, и разбогатеем!

— Я ведь тебе говорил, что это уже не ферма. Это просто… большой свинарник!

Но он тут же сбавил тон, увидев, как она нахмурилась.

— Ну, девочка моя, конечно, не совсем так. Сенека-младший понемногу выращивает на продажу овощи…

— Что ещё за Сенека-младший?

— Ну, был там Сенека-старший, а теперь есть Сенека-младший…

— А ферма была большая, папа?

— Всё, что ты видишь, было нашим.

— До самых гор?

— Ну, почти…

— Ого, какая большая!

— Да, большая и хорошая, даже для этих мест, — ответил он с характерным местным акцентом.

Через некоторое время Жози спросила:

— Как делают колбасу, папа?

— Забыл. Кажется… Сейчас, дай вспомнить… Кажется, берут шестнадцать фунтов нежирного мяса и шестнадцать жирного. Затем пропускают через мясорубку и смешивают. Затем добавляют специи: девять столовых ложек соли, девять — перца, девять — шалфея…

— А почему девять?

— Ну, так твоя бабушка делала…

Едва Джейсон в меру возможности удовлетворил ненасытное любопытство Жози, рассказав ей рецепт, как они свернули на извилистый проселок, шедший к ферме.

Сенека-младший, оторвавшись от работы, поспешил навстречу.

— Ну, как тут у вас? — спросил Джейсон.

— Да только начали, мистер Дейвис. Вчера вечером мясо разделали. А потом несколько парней вдруг решили, что теперь можно спать целый день. И что теперь, платить им за это? Только всех щенят мне тут с толку сбили!

— Щенят? — переспросила Жози.

Тут он обратил на неё внимание.

— Да-да, мисс. У нас тут щенята за всё в ответе! Так у нас говорят: «Не будет от щенка толку, коли сам себя прокормить не сумеет».

Выйдя из машины, они пошли к коптильне.

— Мы ведь неплохо платим, — сказал Джейсон. — Им по-прежнему разрешают брать свиной рубец, шкварки, головы?

— Всё как всегда, мистер Дейвис. Даже землекопы усердно работают. Вон, гляньте на тетушку Роузи, которая ещё при вашей теще работала — приправу сыпет, чуть руки не отваливаются!

Негритянка весело их поприветствовала.

— Добрый день, мистер Дейвис и юная леди!

Она прекратила работу, стерла острые специи с рук большим старым кухонным полотенцем и обняла ребенка.

— Ох, ну прямо вылитая мать!

Жози вошла в коптильню. Прошла мимо бочонков с мукой, с солью, с топленым салом, с тростниковым сахаром, с рафинадом, с сахарным песком. На выходе она столкнулась с молоденькой негритянкой, несшей на голове ведро с молоком.

— Ой, простите!

Ни на секунду не потеряв равновесия, девушка весело рассмеялась.

— Да что вы! Девчонки уж года три как собираются меня подловить, чтоб я грохнулась, да только никак у них не выходит!

…Жози вышла из коптильни и увидела, что отец о чём-то рассказывает Сенеке-младшему, который периодически отвлекался, чтобы дать указания своим помощникам.

— Тётушка Джинни, ты же взяла решето для пшеницы! А чтобы отсеять стебельки шалфея, надо взять решето под кукурузу!

Внимание Жози одинаково привлекали и процесс приготовления фарша, и разговор отца с Сенекой-младшим.

— Мы никогда не делали дешевку, но ты только послушай! — он достал из кармана письмо и прочитал вслух: — «К сожалению, брать вашу продукцию на реализацию мы больше не сможем из-за отсутствия заказов». И я не верю, что дело только в тяжелых временах! Ведь это был продукт высшего качества, его знали в любом восточном штате! Значит, качество снизилось. Где же твоя гордость, приятель? Раньше ведь с заказами едва справлялись! Что-то вы не так делаете…

— Понятия не имею, что именно, мистер Дейвис?

Когда они уезжали, стало холодать. На фоне белых платанов разгорался костер из сучьев пекана.

— Папа, если бы это была моя ферма, я бы обязательно выяснила, почему колбаса стала хуже!

Жози понемногу утрачивала веру в своего отца. Когда-то папа был «изумительным», и так она и продолжала думать, поскольку ей вовремя привили понятие о том, что долг — превыше всего. Ей с детства внушили великую идею о том, что работа требует не только энтузиазма — хотя это тоже важно — но и полной самоотдачи. А когда жизнь надолго вступает в период разочарований и напряжения, часто случается, что именно этого как раз и не хватает.

III

В средней школе Жози отставала по некоторым предметам, но на уроках литературы у неё была единственная трудность: как снизить свой уровень до уровня остальных учеников? Тяжелее всего давалась «История древнего мира», которую она никогда не учила. Однажды Жози до глубины души поразила учителя, вспомнив мельком пролистанную книгу «Антоний и Клеопатра» и ответив, что Юлий Цезарь был египетским фараоном. В школе она почти ни с кем не дружила. Еще чуть-чуть, и весь её мир окончательно сместился бы в область воображения.

***

Для Джейсона было мало радости в том, что промозглой поздней зимой его дочь понемногу утрачивала веру в него. Она обладала правом на уверенность и другими особыми привилегиями, являвшимися неотъемлемой частью её характера — такой же, как чувство ответственности. От этого между отцом и дочерью и возникало напряжение. Но что-то исчезло, и Жози перестала почитать мудрейшего, справедливейшего, выполняющего все её желания.

Он пытался поддерживать свой моральный дух, не давая себе ни минуты покоя, непрестанно гоняясь за новыми покупателями текстиля. Жиденький ручей комиссионных едва-едва поддерживал его на плаву. Если бы удалось заполучить хотя бы одного крупного клиента, он был бы спасен — он ведь обладал отличной репутацией. Сочувствующие оптовики честно пытались взять его в дело, но мешало то обстоятельство, что товар у него был не того сорта, который был всем нужен.

***

Настал черный день, когда он сломался — иссиня-черный, красно-черный, зелено-черный день для тех, кто к такому не привык. С утра заявилась жена бакалейщика; в гостиной она громко объявила, что ни она, ни её муж более не намерены ничего отпускать такому клиенту.

— Прошу вас, потише! — попросил её Джейсон. — Дождитесь хотя бы, пока дочь в школу уйдёт!

— Ваша дочь? А о моей дочери вы подумали?! Вы нам должны тысячу десять долларов…

На лестнице послышались шаги Жози.

— Доброе утро, папа! Доброе утро, миссис Дешхейкер!

— Доброе утро.

Невозмутимость Жози на некоторое время обезоружила миссис Дешхейкер, но после того, как девочка ушла в столовую, она объявила окончательный ультиматум. Джейсон мог лишь промямлить:

— Да-да, я постараюсь… На следующей неделе полностью, а сегодня — частично.

У него имелось серебро, в целости и сохранности: ваза, подаренная к свадьбе от имени Верховного суда, фамильные столовые приборы Ли с гербом дедушки…

Джейсон не раз видел эту вывеску. У мистера Кэйла гарантировалась полная конфиденциальность. Он был самым щедрым, самым надёжным.

— Здравствуйте, сэр.

Он просто стоял и ждал, как настоящий мэрилендец — пусть и из простой семьи, зато с безупречными манерами. Алчность почти не проглядывала сквозь его невозмутимую маску.

Джейсон со сконфуженным лицом что-то промямлил. Мистер Кэйл видел такое не впервые и сразу же перебил.

— Хотите занять деньги?

— Да, под залог. Серебро.

— Какое именно?

— Столовое серебро. Бокалы, которые долго… — он умолк, унижение стало невыносимым, — … и кофейный сервиз.

— Ну, что ж… Разумеется, сначала я должен взглянуть!

— Конечно. Возможно, еще кое-что, кое-какая мебель. Несколько вещей… Я выкуплю их через месяц.

— Да-да, конечно — я не сомневаюсь!

Как же, выкупишь, подумал он про себя. У него был богатый опыт…

В холле больницы Джейсона остановила дежурная медсестра и попросила его присесть. Заканчивавший обход доктор Кейстер желал переговорить с ним до того, как он пройдет в палату к жене.

— О чём?

— Он не сказал.

— Ей хуже?

— Я не знаю, мистер Дейвис. Он просто хочет с вами поговорить…

Отвечая, она стерилизовала термометры.

***

Через полчаса в небольшой приемной доктор Кейстер высказал свои соображения.

— Ничего не помогает. Впереди у неё лишь годы без движения; вот всё, что я могу сказать. Годы без движения. Мы все к ней здесь привязались, но мы не хотим вас понапрасну обнадеживать.

— Она никогда не выздоровеет?

— Скорее всего, нет.

— Вы считаете, она никогда не вылечится? — снова спросил Джейсон.

— Такие случаи, конечно, бывали…

…… И тогда из жизни исчезла весна — апрель, май, и июнь. Все они исчезли.

… Апрель, когда она явилась ему, как сладкий ручей. Май, когда она была горным склоном. Июнь, когда они сжимали друг друга в объятиях так крепко, что на свете не оставалось ничего, кроме ресниц, щекотавших глаза…

Доктор Кейстер сказал:

— С этим, мистер Дейвис, можно лишь смириться.

Джейсон ехал домой в такси после очередного поклонения скорбному образу своей любви; машина выехала на оживленную рыночную площадь, где шёл коммунистический митинг. Вся ярость агитатора обрушилась на Джейсона в такси.

— А вот и один из них! Смотрите, где он и где мы! Мы перевернём их всех вверх тормашками и будем трясти до тех пор, пока из них не начнут сыпаться заработанные нашим трудом гроши!

Джейсон подумал: а что посыплется из него? Ему едва хватит заплатить за такси.

***

Наверху, в спальне, он уже третий раз взвешивал в руке свой револьвер тридцать восьмого калибра. Страховка выплачена…

«Дай же мне сил застрелиться! — взмолился он. — Не колебаться! Засовываем в рот…»

Резко зазвонил телефон. Он бросил пистолет на застеленную двуспальную кровать.

Послышался женский голос:

— Мистер Дейвис? Приемная директора Маккатчена. Секундочку.

Затем послышался спокойный и уверенный мужской голос.

— Говорит Маккатчен, директор школы. У меня неприятные новости, мистер Дейвис. Мы вынуждены исключить вашу дочь Жозефину из школы.

У тяжело дышавшего Джейсона вдруг перехватило дыхание.

— Мы решили известить вас до того, как она появится дома. Я звонил вам в контору. Мне очень жаль, но за вопиющий проступок мы вынуждены исключить трех девушек. Увы, как только ученик позволяет себе пасть столь низко, что это уже не укладывается ни в какие рамки, мы вынуждены им пожертвовать ради блага остальных. Я созвал педагогический совет, мистер Дейвис, и решение было принято единогласно.

— О каком проступке идет речь?

— Об этом я не могу рассказать по телефону, мистер Дейвис. Я буду рад принять вас после занятий: в любой день, кроме четверга, с двух до четырех. Должен добавить, что мы были более чем удивлены, узнав, что к этому делу причастна Жозефина. Она всегда держалась, как бы это сказать, особняком; и не то чтобы учителя относились к ней как-то особенно, но… Тем не менее, ничего уже не исправить.

— Ясно, — сухо произнёс Джейсон.

— Всего доброго, сэр.

Джейсон взял револьвер и принялся вытаскивать патроны из барабана.

Придется еще немного потерпеть, подумал он.

***

Жози пришла домой через полчаса. Губы, обычно улыбающиеся, застыли в жесткой гримасе. На щеках темнели полоски высохших слез.

— Привет.

— Привет, дочка. — Он ждал её внизу; она сняла пальто и шляпу.

— Что там такое стряслось?

Она яростно на него посмотрела.

— Не скажу! Хоть бей меня, хоть пытай!

— Господи, да что с тобой? Разве я тебя когда-нибудь бил?

— А они сегодня хотели, потому что я не сказала им то, что они хотели услышать!

Жози забилась в угол большого дивана и стала реветь. Он прошёлся по комнате, озабоченный и смущенный.

— Не надо мне ничего рассказывать, Жози! Чтобы ты ни сделала, ты всё сделала правильно. Я верю тебе, девочка моя, и всегда буду верить! Я даже не буду пытаться узнать.

Заплаканные глаза уставились на него.

— Не будешь? Обещаешь, честное слово?

— Да. У меня только что возникла идея. Если только… Лучше сказать, до тех пор, пока я не получу работу у фирмы Гербома, у меня будет полно времени по вечерам. Давай я сам какое-то время побуду твоим личным преподавателем? Когда-то мне очень хорошо давались латынь и алгебра. А что касается литературы, то мы попросим список для чтения в библиотеке.

Она снова всхлипнула и уткнулась в большую подушку.

— Ну, девочка моя! Прекрати. Мы не сдадимся — ни ты, ни я! Сходи, умойся, и давай ужинать.

Когда она ушла в свою комнату, Джейсон стал заставлять себя думать о чем-нибудь отвлеченном. И ему вспомнился утренний разговор с Энни Ли.

— Не пойму, что такое с фермой? Все было так просто! Добавляешь приправы: девять столовых ложек соли, потом девять — золы пекана, перец, шафран. Ну и вырезку не забыть добавить…

— Зола пекана? — воскликнул Джейсон. — Вырезка?

Его неподдельное изумление так её удивило, что она даже привстала в кровати, и он мягко уложил её обратно.

— Ты что? Неужели Сенека-младший не добавляет вырезку? И не кладет золу пекана?!

… Джейсон сел в гостиной и написал письмо Сенеке-младшему.

Когда Жози спустилась вниз, он сказал:

— Отнеси, пожалуйста, на почту. Это касается фермы.

Взглянув на адрес, Жози спросила:

— Папа! Ты что, серьёзно собрался меня учить?

— Я? Серьёзней некуда. Буду учить всему, что знаю сам.

— Ладно.

И в сумерках он всё еще сидел над потрепанным учебником.

— Цезарь, — произнёс он, раскрыв книгу. — Обращается к проклятым швейцарцам!

Он стал переводить:

— В Швейцарии, где рубили головы богам и людям…

— Что-что, папа?

— Секундочку! В Швейцарии рубили головы людям, а затем рубили головы богам… Сложновато у вас как-то… В моё время латынь была совершенно другая. — Джейсон с раздражением посмотрел на Жози. — Вам что, не дают предложения для перевода? «Helvetii qui nec Deos nec homines verebantur». Кажется, это означает «дрожать»… «magnum dolorem»… Это значит, что все кончилось печально. Почему ты попросила меня перевести это в первую очередь?

— Я тебя не просила, я эту часть знаю. Здесь написано, что гельветы, не боявшиеся ни богов, ни людей, впали в великую печаль от того, что со всех сторон их окружали горы.

Он опять стал читать:

«Patiebantur quod ex omnibus partibus», что значит крепостной вал высотой десять футов! — восторженно выкрикнул он по другую сторону настольной лампы.

— Точно! Ты в сноске подсмотрел.

— Я не подглядывал! — соврал он.

— Дашь честное слово?

— Давай займемся чем-нибудь другим.

— Не мни себя педагогом!

Так окончился первый вечерний урок латыни.

Полистав книгу, Жози нашла нужное место и принялась вслух медленно читать:

— «Если доходы государства в виде налоговых поступлений увеличились с одного миллиарда долларов в 1927 году до пятисот миллиардов долларов в 1929, то каково процентное увеличение дохода?»

— Давай дальше, — сказал Джейсон.

— Сам давай дальше, папочка! Ты же у нас великий математик! Вот эту попробуй.

— Так, я сам прочту: «Сумма взаимно обратных матриц двух последовательных четных чисел равна нулю. При этом сумма двух других последовательных чисел составляет 11/60. Найдите числа». — И Джейсон произнёс: — За Х всегда берем неизвестное количество. Должно быть какое-нибудь множество — ты какое-нибудь знаешь?

— Отличное множество.

— Ну, надо хоть с чего-нибудь начать, — он снова углубился в книгу: — «Если доходы государства увеличились с пяти миллиардов в 1927 году…»

Его силы на этом закончились.

— Милая моя! — сказал он. — Через неделю я всё это выучу.

— Хорошо, папочка.

— Тебе пора ложиться спать.

Повисла многозначительная тишина.

— Я знаю.

Она подошла к нему и чмокнула его в лоб, прямо в старый бейсбольный шрам.

VI

Дабы не перегружать нашу хронику деталями, мы пропустим здесь время, когда ферма Энни Ли возвращалась к жизни — когда Сенека-младший, наконец, понял, что мистер Дейвис и в самом деле желает, чтобы в колбасу добавляли вырезку, и даже тот день, когда его осенило, что девять столовых ложек золы пекана были важной добавкой.

Количество заказов на поставки стало увеличиваться. Ферма, вместо того чтобы едва-едва сводить концы с концами, стала мало-помалу приносить прибыль.

VII

Джейсон по ночам иногда приходил к ней в спальню и сидел у её кровати. Но не сегодня. Он взял с собой в гостиную «Записки о галльской войне» Юлия Цезаря.

«Гельветы, не боявшиеся ни богов, ни людей, впали…»

«Ну и чего я испугался?» — подумал Джейсон. Ведь это он вел восьмерых парней из Огайо на смерть в какой-то французской конюшне и вышел из боя, потеряв лишь маленький кусочек кожи с левого плеча!

«Гельветы, не боявшиеся ни богов, ни людей, впали…»

Он придвинул лампу ближе.

Наступила ночь, закружился карнавал глаголов и причастий. Около одиннадцати вечера зазвонил телефон.

— Говорит мистер Маккатчен.

— Слушаю.

— По отношению к вашей дочери была допущена вопиющая несправедливость.

Кажется, дело было в дерзкой вылазке в раздевалку мальчиков; кого-то поставили у входа «на стреме». Когда появились дежурные по школе, «часовая» сбежала, а оказавшаяся поблизости Жози попыталась предупредить остальных об опасности.

— Мистер Дейвис, прошу у вас прощения. К сожалению, в подобных случаях мы мало что можем сделать. Могу лишь принести свои самые искренние извинения.

— Понимаю.

В телефоне раздался голос мистера Халклайта.

Наконец-то! «Панамериканская текстильная компания»!

— Приветствую, мистер Дейвис! Я сейчас в Филадельфии. Да-да, помните, мы вам писали? Завтра буду в ваших краях, и хочу к вам заглянуть. Простите, что так поздно…

Стол был уже накрыт к завтраку — но Джейсон, успев сходить в контору и обратно, прошёл в спальню. Жози, услышав, как он пришёл, тут же поднялась наверх, постучала в дверь и с тревогой спросила:

— Ты в порядке?

— Да, просто устал. Всю ночь работал. А, вот еще: если сегодня будешь ужинать с подружками… — ему было трудно выговаривать эти длинные и сложные слова — …так вот, не забудь прибрать потом комнату. Очень важная встреча. По делу.

— Хорошо, папа.

Он, покачиваясь, держался за спинку кровати.

— Моё будущее в руках этого человека. Я должен ему понравиться!

И, больше не в силах произнести ни слова, он зарылся головой в подушку.

VIII

В одиннадцать утра цветная служанка впустила нежданного гостя, мистера Халклайта. Во время инспекционных поездок по стране мистер Халклайт волей-неволей утрачивал всю свою доброту. Проницательность была для него главным орудием труда, но она притуплялась от чрезмерного использования при необходимом для бизнеса отсеве негодных и слабых. Халклайт безошибочно различал свежее и гнилое — отчасти из-за этого его и избрали вице-президентом «Панамериканской текстильной компании». Но лишь отчасти. Вторым фактором, повлиявшим на принятие решения, стала присущая ему доброжелательность.

В комнату вошла девочка.

— Доброе утро. Твой папа дома? Он меня ждёт.

— Проходите, пожалуйста. У папы простуда, он прилег отдохнуть.

Поднявшись в спальню Джейсона, Жози попробовала растолкать беспробудно спящее тело — безрезультатно. Она вернулась в гостиную.

— Папа сейчас спустится, — сказала она. — Он просит прощения, ему надо одеться.

— Да ничего страшного, подожду. Ты, наверное, дочь мистера Дейвиса? — спросил мистер Халклайт.

Жози прошла в другой конец комнаты, непринуждённо уселась у фортепьяно, но тут же обернулась, быстро приняв решение.

— Мистер Халклайт, у папы грипп, и врач запретил ему вставать с постели. А он всё равно хочет к вам выйти!

— Но мы ему не позволим, правда?

— И врач не разрешил. Но папа у меня такой: если сказал, что сделает — всегда делает. Ему не хватает женской заботы. А я так занята в школе…

— Передай ему — ни в коем случае не надо вставать! — повторил Халклайт.

— Да я даже не уверена, что он сможет.

— И еще скажи — всё в порядке!

Она сходила в папину комнату и тут же вернулась.

— Он просил передать вам свои извинения. Он сожалеет, что не может вас принять.

У неё мучительно заболело сердце. И ведь надо было скрывать эту боль — ничего тяжелее ей в жизни еще не выпадало.

— Мне тоже очень жаль, — сказал мистер Халклайт. — Мне надо было с ним кое-что обсудить. Сколько лет вашему отцу, юная леди?

— Точно не скажу. Думаю, около тридцати восьми.

— Ну, и в тридцать восемь ведь можно быть юным! — сказал он. — Твой папа ведь не старый, верно?

— Да, папа у меня молодой. Но он очень серьезный, — она замолчала.

— Продолжай, — сказал Халклайт. — Расскажи мне о нём. Я только докурю эту сигарету и перестану тебе мешать делать уроки. Хотя мне кажется, тебе лучше поменьше бывать в папиной комнате, пока он болеет.

— Да, я стараюсь.

— Ты любишь папу?

— Да. Его все очень любят.

— Его часто не бывает дома?

— Да нет… Хотя да! Он каждую неделю ездит навещать маму. И еще он каждый день по полчаса гуляет, когда я ложусь спать. Он выходит, когда я ухожу в спальню, а когда я слышу, что он вернулся и открывает дверь, я кричу ему «пу-дир бон-суа».

— Вы разговариваете по-французски?

Она пожалела, что проговорилась — пришлось признаться:

— Я выросла во Франции.

— Что, и папа твой тоже?

— О, нет, папа у меня настоящий американец! Если честно, по-французски он почти не говорит.

Халклайт встал. Он принял решение — а почему, он и сам вряд ли смог бы объяснить.

— Передай папе, что мы будем с ним работать. Быть может, это его подбодрит и поможет поскорее выздороветь. Скажи ему: «П.Т.К.» Запомнишь? Он поймет.

IX

Вновь наступил апрель. Они гуляли по зоопарку.

— Год был очень тяжелый, Жози.

— Я знаю, папочка. Смотри, павлины!

— Это и есть твоё образование, Жози. Вряд ли ты узнаешь о жизни что-нибудь важнее этого. Потом поймешь.

— Я знаю, что у нас были трудные времена, папа. Но всё опять хорошо, правда? Погляди на павлинов, мон пер! У них нет никаких забот.

— Ну что ж, раз ты так настаиваешь, давай присядем на скамейку и посмотрим на них.

Жози некоторое время сидела и молчала. Затем сказала:

— Мы были прямо как эти павлины, правда?

— Что?

— И им наверняка бывает плохо, и у них бывают неприятности, когда из хвостов выпадают перья.

— Наверное. В какую школу ты хочешь ходить в следующем году? Можешь выбирать.

— Теперь мне уже не важно. Посмотри на павлина! Смотри, он хочет продолбить клювом решетку и выбраться из клетки. Он самый лучший, правда?

Джейсон сказал:

— В конце концов, если смотреть шире, то год был не такой уж и плохой.

— Что? — Жози повернулась к нему. Она была уже у клетки и безуспешно пыталась просунуть птице сквозь прутья очищенный орешек. — Папа, да хватит переживать! Самое трудное уже несколько месяцев позади. На следующей неделе выписывают маму. Скоро мы вновь станем тремя красивыми павлинами!

Джейсон подошел к клетке.

— Наверное, и у павлинов есть свои проблемы.

— Да, наверное. Смотри, папа! Он ест попкорн!


Примечания:

Рассказ написан в Балтиморе в начале 1935 года. Фицджеральд и его дочь Скотти тогда проживали в доме 1307 на Парк-Авеню, а Зельда находилась в больнице Шеппард-Пратт. Заработки от публикаций в журналах практически иссякли, денег не было; Скотт действительно был вынужден заложить серебро (эту серебряную вазу из рассказа поднесли в подарок на свадьбу члены верховного суда штата Алабама, в котором долгие годы служил отец Зельды, Энтони Сейр). Вот что Скотт записал в своем «Гроссбухе» в феврале 1935: «Написал рассказ о павлинах. Очень плохо себя чувствую. Огромные долги. В воскресенье, 3-го, ездил в Трайон. Оак-Холл. Бросил пить — ликер и вообще спиртное, в четверг 7-го (точнее, в среду 6-го в 8-30 вечера).» Рассказ был отклонен журналами «Сатердей Ивнинг Пост», «Ледиз Хоум Джоурнал», и агент Гарольд Обер больше не пытался продать рукопись. Рассказ был впервые опубликован в 1971 году в журнале «Эсквайр», версия была сокращена редакцией. Перевод выполнен с полного текста рукописи.


Оригинальный текст: Lo, The Poor Peacock! by F. Scott Fitzgerald.


Яндекс.Метрика